CC BY
22
УДК 821.161.1
А. А. Федотова
Исторический документ в художественно-публицистических очерках Н. С. Лескова
Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ (проект № 15-04-00192)
Статья посвящена актуальной проблеме анализа поэтики нефикционального текста. Исторический очерк Н. С. Лескова «Русские деятели в Остзейском крае» (1882) рассматривается в ней как сложное художественное единство, смысловое и стилистическое своеобразие которого определяется авторской установкой на интерпретацию оригинального документа - письма Ю. Ф. Самарина, написанного в Риге (1848). В статье выявляется, что при использовании архивного материала Н. С. Лесков выбирает стратегию не точного воспроизведения, а парафраза: писатель подвергает исходный текст редукции и вводит в очерк новый, отсутствующий в претексте фактический материал. Возникающая в процессе наложения двух текстов ирония нарушает синтаксическую структуру самаринского дискурса: из области идеальных спекуляций она переводит его в плоскость чувственности, из области абстракций - в область чистой телесности и фактичности.
Ключевые слова: русская литература XIX века, Лесков, публицистика, интертекстуальность, телесность, Самарин, Достоевский, «Исторический вестник».
A. A. Fedotova
Historical document in Nicolay Leskov's publicistic texts
The article raises an urgent problem, which is to analyze poetics of non-fiction texts. N. Leskov's historical essay "The Russian Statesmen in Ostzeisk land" (1882) is examined as a complex artistic unity, semantic and style features of which are determined by the author's purpose to interpret Yuri Samarin's letter written from Riga (1848). It is found that using the archive material N. Leskov chooses the strategy of a paraphrase: the writer reduces the original letter and adds to the essay some new events. The overlapping of these two texts results in irony, which breaks the structure of Samarin's discourse. Leskov's irony transfers it from the area of ideal speculations to the sphere of sensuality, from the level of the abstract to the field of pure corporality and factuality.
Keywords: 19th century Russian literature, Leskov, publicist, intertextuality, corporality, Samarin, Dostoevsky, «Historical Messenger».
Первая половина 1880-х гг. в творчестве Лескова - время плодотворного сотрудничества с журналом С. Н. Шубинского «Исторический вестник». Для издания, целью которого было «знакомить читателей в живой, общедоступной форме с современным состоянием исторической науки и литературы в России и Европе» [8], Лесков создал ряд очерков, в основе которых лежали оригинальные исторические материалы (специально приобретенные или по случаю попавшие к писателю рукописи, документы, письма). К таким произведениям, в частности, относятся статьи «Святительские тени» (Исторический вестник. 1881. Т. V. № 5), «Царская коронация» (Исторический вестник. 1881. Т. V. № 6) «Край погибели» (Исторический вестник. 1881. Т. VI. № 11), «Церковные интриганы» (Исторический вестник. 1882 Т. VIII. № 5) и многие другие. Од-
© Федотова А. А., 2015
ним из показательных с точки зрения актуализации исторического материала текстов писателя является очерк «Русские деятели в Остзейском крае» (1882), анализ которого дает возможность определить важные направления работы Лескова с архивными документами.
Очерк «Русские деятели в Остзейском крае» [4] входит в группу историко-публицистических произведений Лескова, посвященных Прибалтийскому вопросу: в XIX веке Остзейским (а с 1870-х гг. - и Прибалтийским) краем называлась область, включавшая в себя Лифляндскую, Эст-ляндскую и Курляндскую губернии. В 1880-е гг. Прибалтийский вопрос в русском обществе был поставлен со всей своей остротой: по верному замечанию А. П. Дмитриева, новая политика Александра III «потребовала "обрусения" края, административно-законодательного превраще-
ния его в такую же часть единого целого большой империи, какими были центральные губернии» [1, с. 12]. Идейная суть действий правительства в этой области была четко сформулирована И, с. Аксаковым: «Единственный справедливый способ уравновесить взаимные отношения трех или четырех в крае народностей - это подчинить их общему имперскому праву, признать для них обязательным общий государственный язык и общие государственные законы» [1, с. 12].
Проблемы русской политики в Остзейском крае были хорошо знакомы Лескову: в июле-августе 1863 года писатель был командирован в Ригу от Министерства народного просвещения с целью ознакомления с деятельностью раскольничьих школ, в 1870-1880 гг. он регулярно ездил в остзейские «купальные городки» [5, с. 279] на летний отдых. Однако в очерке «Русские деятели в Остзейском крае» Лесков обращается не только к собственным наблюдениям, но и к историческому материалу, которым для автора является оригинальное письмо Ю. Ф. Самарина 1848 года [6]. Анонсируя статью издателю журнала «Исторический вестник», Лесков дает ей точную характеристику: «... статья по письму Самарина написана <...>, живая, полуисторическая, полуполемическая, со введением некоторых <...> анекдотов» [5, с. 262].
Письмо Самарина, которое легло в основу очерка Лескова, по своему содержанию и пафосу примыкает к знаменитым самаринским «Письмам из Риги», созданным в 1849 году. Самарин, впоследствии известный русский публицист и философ-славянофил, был направлен в Ригу в 1847 и служил делопроизводителем комиссии, которой поручено было обревизовать городское правление, состоял при рижском генерал-губернаторе Е. А. Головине. Письмо, которое дало Лескову материал для создания очерка, посвящено рассказу о первых неделях пребывания в Остзейском крае генерал-губернатора А. А. Суворова. Внук знаменитого генералиссимуса Александра Васильевича Суворова, он занимал эту должность в 1848-1861 гг. Подробное описание действий только что вступившего в должность генерал-губернатора становится для Самарина отправной точкой в его размышлениях о проблемах национальной политики Российской Империи в Прибалтике. Как философ и идеолог русского славянофильства, Самарин резко критиковал деятельность князя Суворова, который, по мнению автора письма, поддерживал немец-
кое дворянство в ущерб интересам православных и русских жителей имперской окраины.
Гражданский пафос письма задан в его первых предложениях: «Грустно вообще быть свидетелем крушения политической системы, которой мы сочувствовали, с коей связаны были, по нашему убеждению, государственные выгоды и народное достоинство; но еще тяжелее, когда с подобною переменою сопряжено торжество партии антинациональной и глубоко-эгоистической, когда это торжество проявляется не в одной перемене основного направления администрации, но в бесполезных, полудиких оскорблениях всего того, что не может не быть дорого русскому сердцу, наконец, когда это делается не для какой-либо общеполезной цели, но бессознательно, из самолюбивого желания приобрести популярность или, лучше, купить ее всевозможными жертвами и уступками. Между тем именно это происходило у нас перед глазами, в Риге, с приезда князя Суворова, в течение двух первых недель» [6, с. 271]. Самарин определяет идеологический ракурс, в котором будут рассмотрены поступки Суворова в первые дни его пребывания в Риге: деятельность генерал-губернатора оценивается в контексте волнующих автора письма проблем русской народности, государства, общественной пользы. Использование Самариным высокой книжной лексики («крушение», «убеждение», «оскорбления», «общеполезный» и т. д.) и усложненных экспрессивных синтаксических конструкций определяет патетическую стилистическую окраску текста. Торжественная риторика письма подчеркивает авторитетность изложенных в нем идей.
Метатекстовый характер очерка Лескова определяет его структуру: первая часть «Русских деятелей в Остзейском крае» представляет собой публикацию текста Самарина (главы 11-Х1Х), вторая - добавления и комментарии автора (главы ХХ-ХХУП). Писатель значительно сокращает приведенный фрагмент письма Самарина и начинает свое переложение словами: «Самарин передает полную хронику того, что князь Александр Аркадьевич Суворов наделал в Риге в первые три недели со вступления его в должность Остзейского генерал-губернатора» [4, с. 145]. Очевидно различие в интонации текста-донора и текста-реципиента. Отказываясь от усложненного самаринского синтаксиса и высокой книжной лексики, включая в текст лексему с разговорной окраской («наделал»), Лесков придает очерку разговорный характер. На смену торжественной
проповеди приходит непринужденная доверительная беседа.
Балансирование между двумя фразеологическими ракурсами, сопряжение высокого и низкого стилей речи становится своеобразным контрапунктом очерка. Помещение фрагментов письма Самарина, написанного книжным стилем речи, в контекст очерка с господствующей разговорной интонацией влечет за собой возникновение иронического эффекта. Так, критически оценивая деятельность Суворова в Риге, Самарин пишет: «Вы уже давно знаете, что ненависть и ожесточение Остзейских Немцев сосредоточиваются преимущественно на двух предметах: русском языке и православии <...> Князь Суворов, вследствие ли уроков, данных ему в Петербурге Мей-ендорфами, Паленами и собратьею, или, может быть, по придворному инстинкту, отгадал эти две ненависти и, не знаю, умышленно или безотчетно, но, по крайней мере, весьма удачно для своей популярности между немцами, умел польстить им с первого раза» [4, с. 272]. В очерк Лескова этот фрагмент включен в следующей формулировке: «Суворов так торопился "обозначиться" врагом всего русского, что не дотерпел доехать с этим до Риги: он еще по дороге постарался высказывать, "чему его в Петербурге научили Мейендорф и Пален с компаниею"» [6, с. 145]. Лесков не скрывает, но подчеркивает присутствие «чужого» слова благодаря введению графического обозначения (кавычек). Между тем употребление кавычек не является для писателя помехой в ходе трансформации исходного текста. Модификация самаринского письма связана с упрощением синтаксиса, синонимической заменой лексемы «собратья» и сочетания «давать уроки», имеющих книжную стилистическую окраску, на слова с нейтральной («научили») и разговорной («компания») стилистической окраской. Использование для передачи слов Самарина нарратизированного дискурса дает Лескову возможность для интеграции и интерпретации «чужого» слова. Писатель полемизирует с тем, что он сам же называл «партийностью» одного из главных теоретиков русского славянофильства; Лесков указывает на односторонность взгляда публициста, который требовал безусловного предпочтения немецким жителям Остзейского края жителей русских.
При пересказе письма Лесков не только сокращает исходный текст и изменяет его стилистическую тональность, но и вводит в очерк отсутствующий в претексте фактический материал.
Цитаты из письма Самарина чередуются в произведении Лескова с автобиографическими фрагментами, которые позиционируются как воспоминания писателя. Так, слова Самарина о том, что Суворов, «узнав, по случаю просьбы одной Еврейки, что обращающимся в христианство Жидам выдается от казны 30 рублей серебром, разразился упреками» [4, с. 273] Лесков дополняет следующими подробностями: «крестились за эту цену по преимуществу <...> проститутки еврейского происхождения <...> и молодые ребята, избегавшие рекрутской повинности <...>, последние, приняв православие <...> открывали тайные или явные притоны разврата» [6, с. 151]. Писатель добавляет, что «Известная в Киеве "Андреевская гора" вся сплошь была заселена "православными пансионами", где и "директрисы", и "институтки" - все были "новокре-щенные еврейки по 30 рублей за штуку" <...> А привилегированною крещальнею этих христианок была Андреевская церковь, в которой <...> каждое воскресенье собирались "срамные крестьбины, где (по местному выражению) и хрестны батьки с матереми, и дочерьки уси были скоромнии"» [6, с. 152]. Цитату из самаринского письма «Суворов сказал двум раскольникам, просившим об освобождении их сыновей от рекрутства: "какие у вас сыновья, когда у вас собачьи свадьбы"» [4, с. 145] Лесков также контами-нирует с авторским текстом: «Во все время его (Суворова - А. Ф. ) здесь управления все русские замужние женщины "старой веры" писались в бумагах "блудными девками, имеющими детей" <...> Удостаивая своим посещением только одну, пользовавшуюся большим уважением сограждан, даму-староверку, Суворов <...> изволил шутить: "Нынче заедем и к блудной девке"» [6, с. 154].
В автобиографических фрагментах текста писатель последовательно обращается к образам, напрямую связанным с проявлениями человеческой телесности. Изображение тела стилистически снижено, что подчеркивается введением нелитературной лексики: диалектизмов («хрестны батьки с матереми») и вульгаризмов («блудная девка», «собачьи свадьбы»). Сопряжение самаринского и собственно авторского текста происходит одновременно на двух уровнях: размышлениям славянофила о «чувствах приверженности к Православной Церкви и к народности» писатель противополагает описание «срамных кре-стьбин» [6, с. 150], а высокому книжному стилю самаринского дискурса - разговорную речь. Те-
лесный дискурс представлен писателем в категориях телесного низа, что характерно для народной смеховой культуры. Тело предстает в произведении Лескова воплощением неофициальной стороны человеческой жизни, специфичную комичность которой писатель противопоставляет официальной риторике, выраженной в письме Самарина. Актуализация телесного дискурса позволяет писателю указать на неоднозначность положения православия в пограничных районах Российской империи и спорность требования Самарина о безусловном, скорейшем обращении жителей Остзейского края в православие.
Своеобразной кульминацией очерка «Русские деятели в Остзейском крае» является приводимый Лесковым в финале произведения автобиографический рассказ о беседе двух «старцев» -староверов и кольпотера (книгоноши) Библейского общества Генриха Ивановича. Дискуссия старообрядцев и протестанта представлена в очерка как спор о «лучшей» вере, в ходе которого его участники обращаются к священным для них текстам. Лесков называет в качестве сакрального для лютеран произведения Евангелие, для старообрядцев - «Луг Духовный» и «Историю Выговской старообрядческой пустыни» Ивана Филиппова [7]. Образы человеческого тела возникают в отсылках к священным текстам раскольников. Показателен выбор писателем фрагментов для цитирования. В уста «старчи-ков» Лесков вкладывает отрывки из аскетической литературы, в которых описывается процесс умерщвления плоти: «... в "Луге Духовном" чтется, яко и смрад женский юной вдове угоден был ко спасению ее от блудного беса» [7, с. 352]; «Евдокия воды на главу, живучи во общежитель-стве, и на ноги не возливала во всю жизнь свою, а вшей у себя не имела и о сем вельми плакаше, что будут в будущем веке вши, аки мыши» [7, с. 353].
В новом контексте цитаты из священных для староверов текстов приобретают несвойственное им комическое звучание. Комический эффект рождается, прежде всего, на стилистическом уровне, он возникает благодаря введению архаической лексики и синтаксиса в текст, написанный нейтральным литературным языком. Помимо этого, Лесков прибегает и к комизму положений. Писатель указывает в очерке на реакцию Генриха Ивановича, «необыкновенно чистенького <...> старичка <...> в безукоризненной белизны огромных воротничках» [6, с. 212] после чтения «Истории»: Генрих Иванович «пошел в реку
купаться и долго, долго нырял и плавал как пингвин <...> во время чтения о блаженной Евдокеи немцу по ассоциации идей стало казаться, будто на него из самой книги ползут уже такие крупные вши, "как мыши"» [6, с. 219].
Лесков игнорирует духовное содержание сакрального в среде раскольников произведения, в новом контексте востребованной оказывается физиологическая сторона подвига праведниц. Предельное «обытовление» сакрального дискурса связано с появлением в очерке оппозиции телесной нечистоты и опрятности. С точки зрения идейного аспекта произведения, материально ощутимое отличие староверов от лютеранина является для писателя основанием для вывода о безосновательности того безусловного предпочтения одной нации другой, на котором настаивает Самарин в духе идеологии славянофильства. Теоретизированию Самарина, который рассматривает соотношение русского и немецкого характеров в контексте проблем национальной политики Российской Империи, Лесков противопоставляет «реальный» житейский случай, абстрактному размышлению - «телесное» свидетельство «очевидца».
При пересказе письма Лесков дополняет исходный текст не только собственно авторским, но и «чужим» словом. Писатель обращается к тексту «Записок из Мертвого дома» Ф. М. Достоевского и приводит анекдот о чтении «Артуром Бенни (сыном лютеранского пастора), <...> Василием Ал. Слепцовым, <...> Варфоломеем Зайцевым» [6, с. 206] и другими молодыми людьми только что вышедшего из печати цикла очерков: «Чтение дошло до того эпизода, где Достоевский рассказывал о начальнике, который, в видах особенного своего удовольствия, наказывал каторжных розгами с особенным приступом. Арестанта обнажали, растягивали на земле и заставляли лежа с голой спиною читать вслух молитву Господню. Арестант, разумеется, повиновался, - читал, и когда он произносил: с "Отче наш, иже еси на небеси" - начальник подхватывал: "А ты ему поднеси!" И с этим вместе пучки розог начинали свистать.» [2, с. 207]. При пересказе произведения Достоевского Лесков конта-минирует два различных эпизода претекста: описание поручика Жеребятникова, «до страсти любившего сечь и наказывать палками» [2, с. 456] и контрастный ему рассказ о «добрейшем» [2, с. 461] поручике Смекалове. Лесков цитирует следующий фрагмент описания Смекалова: «"Нет уж, брат, ложись, чего уж тут." - скажет
Смекалов; арестант вздохнет и ляжет. "Ну-тка, любезный, умеешь вот такой-то стих наизусть? " <...> После первой строчки известных стихов арестант доходит, наконец, до слова: "на небеси" <...> "Стой! " - кричит воспламененный поручик и <...> кричит: - А ты ему поднеси!» [2, с. 460].
Использование для передачи текста Достоевского нарратизированного дискурса дает Лескову возможность для интеграции и интерпретации «чужого» слова. Трансформация исходного текста происходит в трех основных направлениях: писатель редуцирует диалог поручика и арестанта, необходимый Достоевскому для речевой характеристики «своего» среди заключенных начальника, атрибутирует «затушеванную» в оригинале цитату и заостряет момент телесного наказания. Нагнетание физиологических деталей, отсутствующих в претексте («арестанта обнажали, растягивали на земле», «лежа с голой спиною» [6, с. 207]), позволяет писателю создать подчеркнуто материальный образ истязаемого человеческого тела. В «Записках.» Достоевский сглаживает кощунственный по сути характер описываемого им действия, используя перифраз «известный стих» и ироническую авторскую ремарку: «радуется Смекалов <...> что вот как же это он так хорошо придумал <...> и кстати и в рифму выходит» [2, с. 461]. Лесков, благодаря продублированному указанию на сакральный текст («молитва Господня», «Отче наш, иже еси на небеси» [6, с. 207]), углубляет амбивалентность изображаемого им действия. Лесков, как и при использовании автобиографических фрагментов, сопрягает телесное и сакральное, а рождающийся при этом комизм балансирует на грани святотатства.
Писатель максимально заостряет контраст между процессом истязания арестанта и святым смыслом основной христианской молитвы. Значимым для Лескова оказывается реакция внутритекстовых читателей «Записок», обнаруживающая двойственность рассказываемого им «анекдота»: «Слепцов расхохотался и, подхватив маленького, щуплого Варфоломея, поднял его как бы в жертву поднесения <...> но в это же мгновение из спальни раздался мучительный истерический вопль Бенни» [6, с. 208], на которого «молитва Господня в таком богохулительном применении произвела ужасное впечатление» [6, с. 208]. В идеологическом плане очерка диаметрально противоположное отношение к священному тексту студентов разного происхождения является важным критерием в полемике
Лескова с Самариным о сущности национального немецкого и русского характеров, который позволяет автору сделать заключение о «различии, во имя разницы которого можно не укорять их одного другим и не наказывать одного "предпочтением натуры другого"» [6, с. 209].
По точной характеристике Л. Г. Кайды, «публицистика - это речь убежденная и убеждающая» [3, с. 12], публицистичность - это качество журналистского произведения, в котором ярко выражено авторское «я». Необычность историко-публицистических очерков Лескова связана с тем, что основой для авторского высказывания в них служит «чужой» текст, а это ставит перед писателем, выступающим в роли журналиста, особо трудную задачу.
При публикации архивного материала Лесков в свойственной ему манере выбирает стратегию не точного воспроизведений исходного текста, а парафраза: цитатный дискурс в очерке уступает место дискурсу транспонированному (дискурсу косвенной речи). Работа Лескова с письмом Самарина ведется в двух основных направлениях: с одной стороны, писатель подвергает исходный текст редукции, с другой - вводит в очерк новый, отсутствующий в претексте фактический материал.
Абстрактное в первоисточнике (письме Самарина) противопоставление русского и немецкого характеров Лесков трансформирует в противопоставление до предела конкретное; этим пределом для писателя оказывается человеческое тело. Телесные образы, показанные в «Русских деятелях в Остзейском крае» как различные варианты отклонения от социальной нормы, становятся маркером актуализации в тексте неофициальной, приватной сферы жизни человека.
Возникающая в процессе наложения двух текстов ирония имеет разновекторный характер: она направлена и на создаваемый в очерке образ князя Суворова, и на цитируемое письмо Самарина. Ирония Лескова нарушает синтаксическую структуру самаринского дискурса: из области идеальных спекуляций она переводит его в плоскость чувственности, из области абстракций -в область чистой телесности и фактичности.
Библиографический список
1. Дмитриев, А. П., Лесков, Н. С. Прибалтийский вопрос и демократизм в православии: Иродова работа [Текст] / А. П. Дмитриев, Н. С. Лесков.- СПб. : Издательство «Пушкинский дом», 2010. - С. 5-87.
2. Достоевский, Ф. М. Собрание сочинений: в 8 т. Т. 1 [Текст] / Ф. М. Достоевский. - М. : Лексика, 1996. - С. 281-558.
3. Кайда, Л. Г. Композиционная поэтика публицистики [Текст] / Л. Г. Кайда. - М. : Флинта, 2011. - 144 с.
4. Лесков, Н. С. Русские деятели в Остзейском крае: Иродова работа [Текст] / Н. С. Лесков.- СПб. : Издательство «Пушкинский дом», 2010. - С. 392-439.
5. Лесков, Н. С. Собрание сочинений: в 11 т. Т. 11 [Текст] / Н. С. Лесков. - М. : Государственное издательство художественной литературы, 1958. - 863 с.
6. Самарин, Ю. Ф. Сочинения: в 12 т. Т. 12 [Текст]/ Ю. Ф. Самарин. - М. : Товарищество типографии А. И. Мамонтова, 1911. - С. 271-277.
7. Филиппов, И. В. История старообрядческой Вы-говской пустыни [Текст] / И. В. Филиппов. - СПб. : Издание Д. Е. Кожанчикова, 1862. - С. 352-355.
8. Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона: 86 т. [Текст]. - СПб. : Семеновская типолитография И. А. Ефрона, 1890 -1907.
Bibliograficheskij spisok
1. Dmitriev, A. P., Leskov, N. S. Pribaltijskij vopros i demokratizm v pravoslavii: Irodova rabota [Tekst] /
A. P. Dmitriev, N. S. Leskov.- SPb. : Izdatel'stvo «Pushkinskij dom», 2010. - S. 5-87.
2. Dostoevskij, F. M. Sobranie sochinenij: v 8 t. T.1 [Tekst] / F. M. Dostoevskij. - M. : Leksika, 1996. — S. 281 - 558.
3. Kajda, L. G. Kompozicionnaja pojetika publicistiki [Tekst] / L. G. Kajda. - M. : Flinta, 2011. - 144 s.
4. Leskov, N. S. Russkie dejateli v Ostzejskom krae: Irodova rabota [Tekst] / N. S. Leskov. - SPb. : Izdatel'stvo «Pushkinskij dom», 2010. - S. 392 - 439.
5. Leskov, N. S. Sobranie sochinenij: v 11 t. T. 11 [Tekst] / N. S. Leskov. - M. : Gosudarstvennoe izdatel'stvo hudozhestvennoj literatury, 1958. — 863 s.
6. Samarin, Ju. F. Sochinenija: v 12 t. T. 12 [Tekst] / Ju. F. Samarin. - M. : Tovarishhestvo tipografii A. I. Mamontova, 1911. - S. 271 - 277.
7. Filippov, I. V. Istorija staroobrjadcheskoj Vygovskoj pustyni [Tekst] / I. V Filippov. - SPb. : Izdanie D. E. Kozhanchikova, 1862. - S. 352 - 355.
8. Jenciklopedicheskij slovar' F. A. Brokgauza i I. A. Efrona: 86 t. [Tekst] - SPb. : Semenovskaja tipolitografija I. A. Efrona, 1890 -1907.
