CC BY
59
уже назревших проблем, как в краткосрочной перспективе - введение высоких налогов на сахаросодержащую продукцию, - так и в длительной - реструктуризация промышленности с переориентацией на производство более безвредных и более питательных культур.
Д.В. Михель
МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
2020.01.005-009. КБ. ДЕМИДОВ. ИРАНСКОЕ ДОСЬЕ: ИСТОРИЯ И ПЕРСПЕКТИВЫ. (Обзор).
2020.01.005. BARNAVI E. Israel-Iran, vielle idylle, acrimonieux divorce // Revue des deux mondes. - Paris, 2018. - Septembre. - P. 41-47.
2020.01.006. HALEVI R. La guerre ouverte // Revue des deux mondes. -Paris, 2018. - Septembre. - P. 47-52.
2020.01.007. RAZOUX P. Le dilemme des relations franco-iraniennes après 1978 // Revue des deux mondes. - Paris, 2018.- Septembre. -P. 22-39.
2020.01.008. MICHEL S. Petit guide pour naviguer dans la societe iranienne // Revue des deux mondes. - Paris, 2018. - Septembre. -P. 53-58.
2020.01.009. RAVAI N. L'Iran est la seule religion de l'Iran // Revue des deux mondes. - Paris, 2018. - Septembre. - P. 59-60.
Ключевые слова: Иран; Франция; Израиль; «Евродиф»; дипломатические отношения.
«Иранское досье» приобретает особую важность в контексте тех подвижек, которые в настоящее время переживает весь Ближний Восток - неясность очертаний будущего обусловливает усиленные, подчас довольно хаотические, попытки прощупать почву, заключить стратегические союзы, сделать - пока это возможно -ставки в игре.
Необходимость маневрировать обусловливает новое идеологическое оформление: в ответ на американские проекты, подобные «Greater Middle East», страны региона вынуждены уточнять / менять позиции, искать новых союзников, производить ревизию, казалось бы, незыблемых политических догм - ведь данные проекты предполагали радикальное переформатирование региона, перекраивание границ, возникновение новых квазигосударственных
образований (так называемое «Исламское государство» - наглядный тому пример). Однако еще более серьезным образчиком данной, обновленной политики США должно было явиться курдское государство - с параллельным обрушением сирийского, турецкого и иранского режимов.
Бесперспективность американской политики в регионе стала очевидной. В США такая точка зрения уже давно обрела весьма информированных сторонников. Так, полковник Дж. Джентиле, доктор исторических наук и участник Иракской кампании, считает совершенно тщетными американские попытки переформатирования отдельных стран и целых регионов1.
В данном контексте особую значимость приобретают отношения между Ираном и Израилем. Э. Барнави [005] (Тель-Авивский университет) показывает, насколько драматичным, неоднозначным историческим событием было решение о разрыве дипломатических отношений между двумя странами - что лишний раз подчеркивает важность сохранения таких связей даже в очень сложной и напряженной обстановке. Во многом именно совершенно бессмысленный радикализм - прежде всего иранского руководства, однако и Израиля тоже - является причиной современного положения вещей, когда Иран «оказался утвержденным на роль главного противника Израиля - как в идеологическом, так и в практическом смысле» [005, с. 46]. Если бы дипломатические отношения были сохранены, радикализм, свойственный обеим странам, не получил бы подпитки и динамика, в основе которой стремление продемонстрировать собственную решимость и отвагу, была бы если не отменена, то, во всяком случае, ослаблена.
Это представляется тем более вероятным, что исторически Иран и Израиль, казалось бы, были обречены на взаимопомощь и сотрудничество: «Альянс между двумя странами выглядел вполне логичным - ведь у них нет общей границы, что могло бы повлечь за собой территориальные претензии. Та долгая историческая память, которая столь свойственна иудаизму, именно Ирану отводит особо почетное место - ведь там иудеи жили без перерыва в течение 700 лет» [005, с. 41].
1 См., например, статью этого автора в «Лос-Анджелес Таймс» (13.08.2013): «America's nation-building at gun point», а также книгу «Wrong turn: America's deadly embrace of counterinsurgency». - Прим. ред.
К этому следует добавить отсутствие преследований оставшихся в Иране иудейских общин - несмотря на ожесточенную антиизраильскую и антисемитскую риторику властей. Необходимо помнить и о том, что уже в современную эпоху Иран еще раз предоставил евреям убежище - когда в 1948 г., после провозглашения государства Израиль, по Ираку прокатилась волна погромов, многие евреи нашли спасение на иранской земле.
Антисемитизм на государственном уровне - отнюдь не прирожденное, неискоренимое свойство правящих в Иране режимов. В 1950 г. Иран стал второй (после Турции) из мусульманских стран, де-факто признавшей Израиль (признание де-юре произошло десять лет спустя). Данная политика была продиктована вполне прагматическими соображениями - Иран был напуган панарабизмом и национализмом Гамаля Абдель Насера и пытался найти союзников в регионе, чтобы обезопасить себя от потенциальной арабской угрозы; кроме того, иранские правящие круги были склонны мифологизировать влияние «еврейского лобби» на американское политическое руководство и, замиряясь с Израилем, стремились снискать благосклонность США и при помощи Израиля формировать американскую политику в нужном для себя направлении.
Вероятное, с точки зрения многих иранцев, участие израильских спецслужб в заговоре 1953 г., спонсированном США и приведшем к отстранению от власти популярного иранского премьер-министра Мосаддыка, повлекло за собой охлаждение иранских симпатий к Израилю - речь идет, прежде всего, о широких народных массах, в глазах которых этот националистический политик превратился в мученика, бросившего вызов силам тьмы - здесь следует напомнить об иранском культе мученичества, связанном с образом имама Хусайна, убитого в 680 г.; в его убийстве шииты (а их в Иране большинство) обвиняют Омейядскую династию, считая ее тогдашним воплощением мирового зла (подобным США в наши дни).
Данные настроения не были по достоинству оценены в Израиле, который продолжал рассматривать Иран как одного из своих главных региональных союзников: «Со всех сторон окруженный врагами, ожесточившимися в стремлении уничтожить еврейское государство, Израиль разработал так называемую "доктрину пери-
ферии", в соответствии с которой предполагалось создать сеть альянсов с неарабскими региональными игроками - Турцией, Эфиопией, маронитами Ливана, курдами Ирака и, конечно же, Ираном» [005, с. 42].
Иран превратился в главного поставщика нефти на израильский рынок; Израиль, со своей стороны, внес весомый вклад в развитие иранской инфраструктуры, сельского хозяйства, медицины и армии. Пугающая эффективность иранской политической полиции «Савак» в значительной мере объясняется тем, что значительное влияние на самом раннем этапе на эту разведслужбу оказали специалисты израильского «Моссада». Трансфер передовых израильских технологий позволил Ирану в конце 1960-х годов обзавестись ракетной техникой, способной нести ядерные заряды.
Переломным моментом в развитии ирано-израильских отношений стал 1975 год, когда Иран поддержал принятие Генеральной ассамблеей ООН резолюции № 3379, объявившей сионизм формой расизма и расовой дискриминации. Дальнейшему ухудшению двусторонних отношений способствовал иранский отказ от поддержки курдского сепаратизма, который рассматривался Израилем как одно из ключевых направлений проводимой им политики в регионе.
Данная политика Ирана была обусловлена серьезными сдвигами в мировой расстановке сил: применительно к данному региону они выразились в приходе к власти в Египте Анвара Садата, переориентировавшегося на США и отказавшегося от панарабской риторики. Значение Израиля (как фактора сдерживания арабских стран) для Ирана резко уменьшилось. Оказало воздействие на Иран и общее падение израильского реноме в глазах мирового сообщества - одним из разительных примеров тому стало охлаждение франко-израильских отношений (урегулировав алжирский кризис, Франция стремилась к восстановлению собственного влияния в арабском мире).
Новая расстановка сил на мировой арене побудила и региональных игроков к новому взгляду на собственное положение, что, в свою очередь, часто вело к обострению существующих противоречий - как внешних, так и внутренних. Иранская революция - наглядный тому пример. Став результатом слома прежней парадигмы региональных политических взаимозависимостей, она почти сразу же начала провоцировать новые конфликты.
Так, в 1979 г. Иран разорвал дипломатические отношения с Израилем. Однако прежние структуры (экономические, прежде всего) сохраняли ранее усвоенную динамику - даже прекращение официальных контактов ничуть на это не повлияло: «Может показаться весьма странным то обстоятельство, что ирано-израильское военное сотрудничество продолжалось после этого в течение многих лет. Во время войны с Ираком, Иран опять-таки обратился за поддержкой к Израилю, закупив оружие на 500 млн долл. в 19811983 гг.» [005, с. 44]. Данный канал был задействован и во время «странной секретной операции политического и военного характера» [там же], получившей наименование «Иран-контрас»: Израиль тайно продавал оружие Ирану, а вырученные средства направлялись на финансирование антиправительственного мятежа в Никарагуа.
Постепенно, однако, и в Израиле стали усиливаться круги, стремившиеся к радикализму по отношению к Ирану. Даже такой осторожный и осмотрительный политик, как Ш. Перес высказал точку зрения, согласно которой Иран «представляет большую опасность, чем Гитлер» [005, с. 46].
При оценке подобных заявлений следует принимать во внимание колоссальный крен (общий для региона в целом) в сторону знаков, заявлений и демаршей, что придает довольно мрачную окраску всей ситуации вокруг Ирана и часто провоцирует реальные столкновения. Так, риторический по своей сути жест Д. Трампа, признавшего Иерусалим столицей Израиля, вызвал ответную риторическую волну: А. Шакед, израильский министр юстиции, была настолько воодушевлена позицией Америки, что, забыв о набирающем обороты противостоянии с Ираном, вспомнила о том, как некогда Персия спасла иудеев от гибели. «Америку А. Шакед назвала реинкарнацией Персидской империи, а Дональда Трампа -Киром своего поколения» [005, с. 41]. Это заявление со всей очевидностью демонстрирует путаницу, царящую в умах весьма многочисленных политических деятелей Ближнего Востока. Напрашивается вопрос: насколько серьезными являются намерения сторон и чего в них больше - злонамеренности, прагматизма или же риторики?
Р. Халеви [006] (Центр политических исследований Раймон-Арона) показывает, что хитросплетения всех означенных выше
факторов носят спорадический характер, что делает ситуацию плохо прогнозируемой.
Так, воинственный пыл израильского режима способен вызвать недоумение, если не учитывать, что в значительной мере это -блеф, цель которого - повысить ставки в игре, чтобы преувеличить в глазах оппонентов собственные возможности: «Действительно ли израильское правительство серьезно рассматривает возможность нанести удар по иранским ядерным установкам? Столь многочисленные высокопоставленные израильские политики высказывали вполне недвусмысленную угрозу сделать это, что начало военных действий может показаться неизбежным, а то и попросту очень близким» [006, с. 49].
Автор подчеркивает, однако, что израильская политика является настолько путаной, что с уверенностью расшифровывать реальность осуществления тех или иных намерений едва ли кто-либо в состоянии: «Не представляется возможным выяснить, в какой степени все это - реальные угрозы, а в какой - отповеди чисто риторического свойства» [006, с. 50].
Одно остается несомненным - некоторые задачи израильским режимом все же были решены. Так, путем искусной пропагандистской кампании против Ирана Израилю удалось добиться своих целей, однако локализация этих успехов скорее западного, а не восточного характера, поскольку, прежде всего, Израиль тем самым сблизился с Западом в попытке выработать некую единую политическую линию: «Эта война - довольно искусно оркестрованная, следует признать, - оказала влияние на правительства стран Запада, подвергнувшие Иран болезненным санкциям» [006, с. 50].
Привлекая к региону внимание Запада, Израиль решает свои проблемы в странах, с которым имеет общие границы - ведь именно там шииты, а, значит, и Иран имеют серьезные позиции: «Бинь-ямин Нетаньяху поспособствовал тому, чтобы ядерный фронт вновь оказался открытым - в добавление к тому конфликту, который Израиль имеет с шиитской коалицией в Сирии и Ливане» [006, с. 52].
Риторические приемы вполне в состоянии сыграть злую шутку и побудить тех, кто склонен неумеренно прибегать к ним, поверить в то, что риторика - это и есть реальность: «Пытаться спрогнозировать возможное развитие событий - как это склонны делать
в Вашингтоне и Иерусалиме - равносильно тому, чтобы добровольно отдаться во власть химер и фантазий, которые могут обойтись весьма и весьма дорого. Режим, который создали муллы, может быть расколотым изнутри и оспариваемым снаружи, однако при всем этом он обладает достаточными ресурсами могущества и свирепости, чтобы благополучно пережить угрозу якобы неминуемого краха» [006, с. 52].
В данном контексте демпирующая роль европейских стран представляется отнюдь не лишней - в том числе и в том, что касается выведения сторон конфликта на сугубо прагматические подходы к его решению.
П. Разу [007], директор Института стратегических исследований Военной школы (1Я8ЕМ) указывает на то, что, прежде всего, «необходимо отказаться от предвзятости, продиктованной установками эмоционального и идеологического характера, и ... попытаться воспринять исторический и геополитический подход к иранской проблеме» [007, с. 22].
Попытки «напустить тумана» тем более неуместны, что ситуация и без того уже успела обрасти различными, заведомо ложными, интерпретациями отвлекающего свойства - часто навязываемыми публике средствами массовой информации. Обращает на себя внимание общая неясность и неопределенность обстановки, сложившейся вокруг Ирана после событий «арабской весны». Не будучи охваченным данными событиями, Иран - активный политический игрок в регионе - не преминул поставить себе на службу создавшийся расклад сил. С одной стороны, Иран воспользовался вновь возникшим хаосом для того, чтобы укрепить собственное влияние в регионе. С другой стороны, Иран совершенно не заинтересован в трагическом усугублении положения вещей в сопредельных государствах, так что его вполне можно рассматривать как весомый стабилизирующий фактор.
Говоря о французской роли в разрешении иранской проблемы, автор считает нужным напомнить о том, как послереволюционный Иран воспринимался во Франции. Коммунисты испытывали некоторые надежды на сближение обновленного Ирана с СССР. Положительно настроенные в отношении арабов социалисты (Клод Шейсон, Пьер Жокс и Жан-Пьер Шевенман) ориентировались на Саддама Хусейна, которого считали социалистом; в то же время
проиранские социалисты питали иллюзии относительно левацкого ислама и позднее сгруппировались вокруг Абольхасана Банисадра, первого президента Ирана, нашедшего политическое убежище во Франции. Правые в лице шаха оплакивали утрату друга-франкофила, верного союзника в борьбе против СССР. Центристы сдержанно приветствовали переворот, рассчитывая на обретение новых рынков для французской продукции.
Однако французская политика в регионе определялась не только данными факторами. Значительное влияние на французскую политику того времени оказывали круги, симпатизировавшие Израилю (интересно отметить, что в настоящее время по степени их тогдашнего влияния с ними сравнимы сообщества, отстаивающие интересы Саудовской Аравии и ОАЭ).
Испытывая значительное давление со стороны всех этих сил, задающих прямо противоположные векторы развития, президент Жискар Д'Эстен занял осторожную позицию, с одной стороны, сожалея об утрате верного друга Франции и ее союзника в регионе, а с другой - предлагая рассматривать новые иранские власти как довольно прагматические и способные к трезвому мышлению.
В то же время нефтяные возможности Ирака делали эту страну чрезвычайно привлекательной для французского бизнеса, заставляя многих и многих закрывать глаза на преступления и жестокости, совершаемые режимом Саддама Хусейна. Наметилось и параллельное ухудшение франко-иранских отношений. Так, попытки иранских спецслужб устранить оппозиционных иранских политиков на территории Франции (например, бывшего премьер-министра (1979) Шапура Бахтияра) наряду с общей тенденцией к радикализму в иранской внешней политике. Ухудшению двусторонних отношений способствовало и предоставление дипломатического убежища видным иранским политикам - первому президенту (1980-1981) Абольхасану Банисадру и Масуду Раджави, главе леворадикальной военизированной организации Моджахе-дин-э Халк, что вызвало бешенство в Тегеране.
В результате во время ирано-иракской войны Франция фактически поддерживала Ирак, поставив Багдаду современное оружие (истребители, ракеты и др.), за что удостоилась от режима мулл наименования «малый Сатана». Иранские спецслужбы совершили ряд вылазок, затрагивавших французские интересы, в том
числе пошли и на захват заложников, чтобы принудить Францию начать переговоры с Ираном.
Когда премьер-министром вновь (1986-1988) стал Жак Ширак, он предпринял попытки если не улучшить отношения с Ираном, то хотя бы создать для этого предпосылки; так, он заморозил отношения с Багдадом и выслал Масуда Раджави. Однако все это было перечеркнуто совершенными террористическими актами 1986 г. во Франции (13 убитых, 380 раненых) [007, с. 26], что повлекло за собой «войну посольств» и последующий разрыв дипломатических отношений (хотя преступления были совершены при участии ливанского Хизбаллаха, однако осуществляемая Ираном поддержка данной организации была сочтена Францией достаточным основанием для выдвижения обвинений в адрес Тегерана).
Тяжесть положения была усугублена проблемой «Eurodif» -компанией, занимавшейся обогащением урана и основанной в 1973 г. В 1975 г. Иран получил долю Швеции в этой акционерной компании, так как Иран нуждался в обогащенном уране для атомных реакторов, которые Франция собиралась продать Тегерану. Франсуа Миттеран, ставший президентом в 1981 г., отказался от передачи Ирану урана; в ответ был выдвинут иск на 1 млрд долл. Разногласия были урегулированы лишь в 1991 г. [там же].
Это стало возможным благодаря новому этапу франко-иранских отношений - он наступил вскоре после смерти Хомейни (1989) и прихода к власти Али Акбара Рафсанджани (президент Ирана с 1989 по 1997 г.), которого рассматривали как более умеренного и прагматичного политика. Иракское вторжение в Кувейт в 1990 г. предоставило Франции удобный предлог, чтобы разорвать отношения с режимом Саддама Хусейна. В результате того, что Франция восстановила права Ирана как акционера «Eurodif», такие французские компании как «Total», «Renault» и «Peugeot» заключили с Ираном выгодные контракты. На улучшение общего климата двусторонних отношений не повлияло даже убийство в Париже последнего монархического премьер-министра Шапура Бахтияра (1991).
Избрание такого умеренного политика, как Мохаммад Хатами, пришедшееся на время президентства Жака Ширака, способствовало дальнейшему сближению Франции и Ирана. Так, французский министр иностранных дел Ю. Ведрин в 1998 г. наконец-то
смог посетить Тегеран с официальным визитом; были заключены важные контракты. В 1999 г. Хатами отправился с визитом в Париж. В значительной мере подобное развитие событий было продиктовано стремлением Франции избавиться от того диктата, к которому все более склонялась американская политика.
Тем не менее Франция в определенной мере была вынуждена проводить политику, сообразуясь с общим намерением ЕС следовать в кильватере американских начинаний. После того как Джордж Буш причислил Иран к странам «оси зла» в 2003 г., Иран, опасаясь прямой агрессии, ускорил темпы развития собственной ядерной программы. При участии ЕС иранские ядерные исследования были поставлены под контроль МАГАТЭ. Франция, как член западного блока, на риторическом уровне - по крайней мере - была вынуждена присоединиться к критике Тегерана: «Франко-американское единство было восстановлено после разрыва, в основе которого лежали разногласия относительно иракского досье» [007, с. 27].
Все это было воспринято Ираном крайне болезненно. На массовом уровне это получило отражение в распространении антизападных настроений - яркая риторика президента (2005-2013) Махмуда Ахмадинеджада может рассматриваться как недвусмысленное тому подтверждение. Иранский режим воспользовался данной возможностью, чтобы упрочить свои основания, разжигая массовую истерию внутри страны.
Не следует, однако, преувеличивать значимость подобных «риторических атак». Картина, которую склонны создавать средства массовой информации, и в данном случае на деле оказывается куда более сложной и неоднозначной: «Иран может рассматривать себя не только как потенциальный рынок, но и как своего рода лабораторию, в которой тестируется будущее отношений, связывающих Европу с Ближним Востоком. Если учитывать данный контекст, Иран приобретает для ЕС особую важность - тем более, что последний едва ли может похвастать каким-либо иным примером плодотворных контактов с весомыми в политическом смысле мусульманскими странами вблизи от собственных границ - идет ли речь о Турции, Египте или об Алжире» [007, с. 39)].
Швейцарский журналист С. Мишель [008] (Le Monde) указывает на острую необходимость обнаружения точек соприкоснове-
ния Запада с такой сложной культурой, как иранская; для этого следует, прежде всего, постараться адекватно понять современный иранский социум - тем более, что последний (как впрочем и другие государства региона) переживает период становления национального самосознания: «Иран, оторванный от общемирового развития, страдающий от торгового эмбарго, внутренней цензуры, сложностей с выездом за рубеж в состоянии кого угодно сбить с толку. Иранцы могут показаться такими непонятными по той причине, что вот уже несколько десятилетий они, как представляется, вынуждены жить сразу несколькими жизнями» [008, с. 53].
Различные идентичности, связанные с наследием древней империи, великой мусульманской культурой и нынешним стремлением не отстать от передовых стран - а если возможно, и опередить их, - накладываются одна на другую, что подчас приносит неожиданные результаты. Чтобы понять их истинное значение,
необходимо хорошо представлять себе иранскую историю и культуру.
Важнейшим пунктом в иранской исторической «парадигме» предстает проблема иноземных вторжений и последующего их преодоления: «Душа Ирана устремлена к гармонии - об этом свидетельствуют все важнейшие книги иранского народа. Однако данная гармония, содержащаяся в иранском мифе, непрестанно оказывается сокрытой - чаще всего по причине иноземного завоевания. Вторжение провоцирует кризис, всякий раз приводящий к огрублению общества в том, что касается образующих его отношений и контактов; еще одним проявлением кризиса становится извращение главных ценностей иранского социума. Все это побуждает людей лгать, затаиваться - чтобы скрыть свои чувства - или даже воровать, если никаким иным образом кризисные явления не могут быть преодолены» [008, с. 58)].
Французская журналистка Назанин Раваи [009] родилась и до 14 лет проживала в Иране. Согласно Н. Раваи, Западу следует учитывать сложные аспекты иранской идентичности: «Иранскость -понятие не столько территориального характера, сколько духовного. Быть иранцем - это, прежде всего, некое вполне определенное состояние души, особый взгляд на окружающий мир, а также весьма странные отношения с временными категориями» [009 с. 59]. Историческое наложение разных культур одна на другую привело к
2020.01.010-011
тому, что многие сферы иранской жизни управляются связанными с ними календарями - так, по древнему зороастрийскому календарю это может быть 1397 г., по мусульманскому, лунному - 1437, тогда как согласно имперскому, введенному Киром Великим в 559 г. до н.э. - 2577 [009, с. 59].
Сочетание, казалось бы, несочетаемых качеств - характерная черта иранской идентичности: «Вся иранская мифология и история совершенно парадоксальным образом прославляет в одно и то же время безудержную отвагу и покорность судьбе, меланхолию и надежду, скромность и роскошь. Данное состояние духа продолжает существовать уже две тысячи лет, если не больше. Оно существует будто бы трансцендентно по отношению ко всем и всяким различиям, верованиям, принадлежностям. На него не смогли оказать ни малейшего влияния ни кампания Александра Македонского, ни войны, которые Персия вела с Римом и Византией, ни арабское вторжение, ни завоевания монголов и Османов...» [009, с. 60]. Лишь учитывая данные обстоятельства, мы сможем правильно оценить потенциальную устойчивость современного Ирана, вполне искусно маневрирующего в море сегодняшней мировой политики.
ИСТОРИЯ
2020.01.010-011. КБ. ДЕМИДОВ. СЕФАРДСКАЯ ИНДЕНТИЧ-НОСТЬ: ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ. (Обзор).
2020.01.010. SCHAMA S. Belonging. The story of the Jews 14921900. - London: Bodley Head, 2017. - 790 p.
2020.01.011. SCHULZ E. Identite sefarde et literature francjphone au XX siècle. A. Cohen, A. Memni et N. Kattan. Deconstruction et assimilation. - Paris: Editions L'Harmattan, 2014. - 408 p.
Ключевые слова: сефарды; ашкенази; идентичность.
История сефардов (от др.-евр. «сфард» - Испания; так называют прежде всего испанских евреев, а в расширенном смысле -всех евреев не-ашкенази) приобретает особое значение в контексте тех идеологических разломов, которые становятся все более очевидными в иудейской / еврейской среде как внутри Израиля, так и за его пределами.
