CC BY
59
Г. Я. Ильина (Москва)
Хорватская литература XX века как традиция
В статье намечены некоторые тенденции изучения хорватского литературного процесса, которые легли в основу монографии Г. Я. Ильиной «Литература XX века». Ключевые слова: хорватская литература, XX век, литературный процесс, литературоведческая кроатистика, модерн, реализм, постмодернизм, романы-свидетельства.
В далеком 1970-м году вышла моя статья «Проблематика экспрессионизма в югославском литературоведении». В Хорватии, как и во всей Югославии, тогда уже шел начавшийся с середины 1950-х гг. процесс расширения эстетических границ, реабилитации модернистских и авангардистских течений, возвращения ранее запрещенных писателей. В России он начался позднее, с «оттепелью» 1960-х, касался как отечественной литературы, так и восприятия зарубежных литератур, однако в то время он не получил такого размаха, как в Югославии. Работа над этой статьей помогла мне в выработке методологических подходов к изучаемой национальной литературе в двух аспектах — текущей практики и теории и истории прошлого, востребованного задачами настоящего. Прежде всего это был опыт модерна и авангарда, обновленного психологического реализма, а также и социального реализма, восходящего к советскому социалистическому реализму, но отличавшегося от него существенной особенностью — он был лишен апологетической составляющей и был сосредоточен на критике буржуазного общества. Главным достижением культуры первой половины XX в., на мой взгляд, стало утверждение многообразия художественного творчества и включенность хорватской литературы в европейский литературный контекст, при сохранении, однако, основного ее тренда — защиты национального языка и культуры. Именно это завоевание, хотя не без борьбы и с большими ограничениями идеологического характера, постепенно возвращалось в литературу и науку Югославии. Не менее важно, что с восстановлением преемственности национальных традиций шло также и восприятие новых западноевропейских тенденций. Так, молодым поколением, объединившимся вокруг журнала «Кругови»
(1953-1955), было начато возвращение опыта хорватского модерна и сделаны первые шаги по пропаганде современной западноевропейской и американской литературы; поколение фантастов в 1970- е синтезировало зарубежный опыт Кафки, Гоголя, Шульца с традицией Антуна Густава Матоша и Франа Галовича; поэзия использовала традиции импрессионизма и авангарда, дойдя до лингвистического стиха; в литературу все шире проникает модифицированный по национальным лекалам постмодернизм; под влиянием экзистенциализма существенно обновляется реализм, углубляется психологический анализ, этический императив и в 1980-е гг. — социальный критицизм.
Важнейшую роль в этом процессе сыграли теоретики и историки литературы, что было поучительно и для русских филологов. Основы новых подходов к восприятию и анализу художественного текста были заложены возникшей во второй половине 1950-х гг. За-гребской стилистической школой, у истоков которой стояли романисты кроатист Иво Франгеш, русист Александр Флакер, германисты Зденко Шкреб и Виктор Жмегач. Они не только знакомили с достижениями зарубежной науки, но и на практике раскрывали результаты собственных исследований. В частности, Александр Флакер стал пропагандистом русской формальной школы и русской художественной литературы 1920-х гг., а позднее, шире — русского авангардизма в разных видах искусства. Оба эти потока встречались на протяжении всей второй половины XX в., так или иначе проявляясь в разные периоды, в разных масштабах и в хорватской, и в русской науке.
Истории хорватской литературы, включающие XX в., создаются позднее, когда возникает временная дистанция и условия для более или менее объективного освещения литературного процесса. В конце 1980-х гг. вышла, по сути, первая, полная история хорватской литературы И. Франгеша1, а с конца 1990-х, уже в новом государстве, за одно десятилетие появилось три истории хорватской литературы ученых разных поколений и эстетических позиций: Дубрав-ко Елчича (1997)2, Слободана Просперова-Новака (2004)3 и итоговая для этого ученого пятитомная история Мирослава Шицела (2009)4. Тогда же, уже в независимой Хорватской республике, начинается углубленное исследование отдельных литературных периодов, течений, истории важных для развития общей культуры журналов и творчества отдельных писателей. Привлекаются новые материалы, а главное, осваиваются новые научные методологии. Упомяну лишь некоторые из работ: К. Немец «История хорватского романа с 1900
до 1945» (1988) и «.. .с 1945 до 2000» (2003), В. Жмегач «Историческая поэтика романа» (1991) и «Дух импрессионизма» (1993), Ц. Миланя «Хорватский роман 1945-1995» (1996), Д. Ораич-Толич «Парадигмы 20 столетия: Авангардизм и постмодернизм» (1996), А. Златар «Автобиографизм в Хорватии. Очерк истории повествовательных жанров и типология прозаических форм» (1996), Х. Саблич-Томич «Интимное и явное. Современная хорватская автобиографическая проза» (2002)5 и многие другие. И у нас в стране появляются монографии Н. Яковлевой о современном югославском романе, Н. Вагаповой о югославском театре 1920-х — 1930-х гг., компаративистские исследования А. Шешкен6. Выходят многочисленные статьи в журналах и сборниках, в том числе по разным проблемам хорватской литературы XX в., а также предисловия к издававшимся на русском языке произведениям хорватской прозы, поэзии и драмы. Публикуется также немалое количество рецензий на научные труды и не переведенные у нас художественные произведения хорватских авторов в таких журналах, как «Вопросы литературы», «Иностранная литература» и «Современная художественная литература за рубежом» (издание Библиотеки иностранной литературы). Таким образом, на рубеже веков в России складывается та научная база, на которой стало возможным создание обобщающих коллективных трудов: двухтомной «Истории литератур Восточной Европы после Второй мировой войны» (1995-2001), трехтомной «Истории литератур западных и южных славян» (1997-2001), «Истории культур славянских народов» (тт. 1-3, 2003-2008), затем, в 2012, — «Лексикона южнославянских литератур», в котором были представлены портреты более пятидесяти хорватских писателей7.
Без этих исследований невозможно было бы появление и моей книги «Хорватская литература XX века»8, вышедшей в серии «Литература XX века»9, над которой работает Отдел современных литератур Центральной и Юго-Восточной Европы Института славяноведения, вслед за аналогичными историями польской, словацкой и словенской литератур. Будучи, как и эти монографии, ориентирована на русского читателя — студентов, преподавателей-славистов и вообще зарубежников, а также интересующихся славянскими литературами и конкретно хорватской литературой, — эта книга имеет свою специфику. Кроме общего предисловия, в каждом разделе возникала необходимость исторического и общественно-культурного введения. Основное внимание в подаче собственно литературного процесса сосредотачивалось на характеристике ведущих на-
правлений, что, к сожалению, иногда шло в ущерб целостности характеристики творческого пути писателей и вело к его разделению на отдельные периоды. Для анализа отбирались главным образом наиболее значительные творческие личности и наиболее значительные и значимые их произведения, важные как для их собственной эволюции, так и для литературы в целом. Я также считала необходимым обратить внимание на хорватско-русские связи, на весьма показательный в отдельные периоды интерес к разным русским и советским писателям. Например, к Л. Толстому и М. Горькому в начале XX в., Ф. Достоевскому в 1920-1930-е гг., С. Есенину в 1950-е, к литературе, выходившей в нашей стране в годы перестройки, в 1980-е. В то же время приведенная в книге библиография переводов на русский язык произведений хорватских писателей рассматриваемого времени отражает переводческую и издательскую практику в нашей стране. Первая составленная мной библиография, включавшая произведения разных эпох, была опубликована в 1982 г. в Загребе в журнале «Кроника»10. Теперь, в монографии, она дополнена переводами последних трех десятков лет, но, к сожалению, куда более скудными количественно.
Обратиться к опыту литературы XX в. меня побудило не только стремление обобщить наработанное ранее, но и понимание того, что многие процессы сегодняшнего дня невозможно оценить без учета недавнего прошлого. В новом веке, как и ранее, встретились авторы разных поколений, разного мировоззрения и эстетического опыта. Корпус новой литературы составили маститые писатели: Ранко Ма-ринкович, Слободан Новак и Антун Шолян, Весна Парун, Славко Михалич и Миливой Славичек, Павао Павличич и Горан Трибусон, Дубравка Угрешич, Ирена Врклян и Слободан Шнайдер, и представители среднего и совсем молодого поколений: Анте Томич и Зоран Ферич, Миленко Ергович и Лада Каштелан, Сибила Петлевская, Юлиана Матанович и Татьяна Громача и многие другие. То есть хорватская литература сохранила свое художественное многообразие. Однако 1990-2000-е гг., справедливо названные хорватской критикой «годами жестокой действительности», повлекли за собой существенные изменения в общественном и художественном сознании. Они возродили патриотическую традицию и «будительскую» миссию искусства. Тяга к литературе с жизненной основой, аутентичными свидетельствами, подлинными именами и событиями приводит к переструктурированию художественного творчества, заострению в нем и ранее присущих ему автобиографического и документаль-
ного начал. Примеров можно назвать много: к этому типу прозы обратились писатели разных поколений — Г. Трибусон, П. Павли-чич, С. Новак, Д. Угрешич, И. Врклян, С. Дракулич, Ю. Матанович, А. Миркович и Р. Цветнич. Их произведения приобрели широкую известность и в Хорватии, и за ее пределами. Возникая на существующей художественной почве реализма и постмодернизма, эта проза синтезировала разные жанры, смешивала разные стили: докумен-тализм и вымысел, факт и его субъективную интерпретацию, натурализм и мифологическую обобщенность. Различен был и уровень литературизации текста.
К этим тенденциям, на мой взгляд, особенно в 2000-е, добавляется еще одна существенная жанрово-стилевая тенденция — от господствующего жанра рассказа литература возвращается к роману разных видов, в том числе, после большого перерыва, и к роману крупных форм. Она возвращается и к пониманию гражданской своей функции, к социально-критическому взгляду на историю и современные явления, хотя и не декларирует это громогласно. И здесь можно обнаружить как преемственность, так и новизну. Мне, например, кажутся неслучайными многолетние баталии вокруг творческого наследия и общественных позиций крупнейшего хорватского писателя XX в. Мирослава Крлежи. Сошлюсь на статью 2014 г. Сани Никчевич «Война крлежепоклонников и крлежефобов, притом что крлежефилов никто не любит»11. Она права, что те, кто искренне ценят писателя и не используют его имя в политических целях, до сих пор активно ставят на сцене его раннюю, бунтарскую по тематике и эстетическим воззрениям драматургию. Но не менее привлекают и граждански заостренные против капиталистических устоев его глембаевские драмы. В 2014 г. поэт и прозаик, вступившая в литературу уже после смерти Крлежи, Сибила Петлевская пишет: «Крлежа не предлагает решения проблем, он их ставит. Их значение возрастает со временем, и в этом величие Крлежи». И далее поясняет: «Он, как и Т. Берхард, неудобный писатель. К его глембаевщине сегодня надо подходить по-новому, она позволяет взглянуть на проблемы нынешнего капитализма. Ведь именно Крлежа первым ввел в хорватскую литературу эту проблему»12.
Но еще более интересным мне представляется обращение к опыту Крлежи-романиста, и в первую очередь к его опыту создания масштабного полотна в «Знаменах» (тт. 1-5, 1962-1976). В нем он синтезирует разные жанровые структуры семейного, исторического, автобиографического, общественно-политического и интел-
лектуального повествования, многособытийность и многонаселен-ность персонажами, концентричность построения, неоднократное возвращение к ключевым моментам повествования, интертекстуальность, сочетание разных стилевых потоков, переплетение голоса автора и голосов героев. Я вижу продолжение этой традиции в ином историко-литературном контексте и с иным содержательным наполнением, например, в произведениях типа романов Дрндич «Sonnenschein», Ерговича «Род» или Шнайдера «Медный век». Это, соответственно, 2007, 2013 и конец 2015 года. Дело не в том, что Шнайдер давно слывет крлежианцем, Ергович многократно упоминает Крлежу в своем романе, а в том, что все эти авторы, опираясь на твердые нравственные основы, обращаются к общественно важным вопросам, волновавшим Крлежу еще в прошлом веке, и используют технику создания больших, синтезирующих разные жанровые структуры полотен. Среди этих вопросов тоталитаризм, насилие над личностью, судьбы частных людей в переломные эпохи, кем бы они ни были — активными участниками событий, жертвами, палачами или представляли нейтральное большинство, просто выживающее в трудные, трагические времена. В этих романах охвачены большие временные пласты XX в. и частично XXI в., особенно у Ерговича. Дрндич и Шнайдер сосредотачиваются на Второй мировой войне, Холокосте и времени господства диктаторских идеологий. Не менее важной оказывается и отнюдь не новая, но получающая современное звучание проблема национальной идентификации народа и отдельного человека. Кровавый опыт XX века оказался очень поучителен. Героиня Дрндич — еврейка католического вероисповедания, что ее и спасает от гибели, но не спасает от кражи ее сына, отданного сначала в созданный по проекту Гиммлера детский дом для детей, рожденных от немецких офицеров и неарийских матерей, а затем на воспитание в немецкую семью. Ге -рои Ерговича и Шнайдера — потомки немецких переселенцев на Балканы, заключавшие браки с хорватами и словенцами. Они вступают в острый диалог со временем в поисках своих национальных корней и до сих пор ощущают себя в постоянной эмиграции. Этому помогают используемые ими собственные семейные саги. В семье Штублеров, предков Ерговича, во время Второй мировой войны основатель династии, используя свое положение фольксдойче, спасал в своем доме сербов от усташских погромов, а они спасли его в 1945 г. в социалистической Югославии от депортации в Германию. Его зять, дед писателя, словенец, оказывал помощь итальянским
и словенским антифашистам, а его сын (дядя автора), по настоянию бабушки, был отправлен, тоже как фольскдойче, в немецкую армию, где, как она считала, он был в большей безопасности, чем у партизан и усташей. Там он и погиб. Его боевые товарищи, которые начинали войну в немецкой армии, закончили ее в партизанах. Другой дядя автора, младший брат его матери, стал солдатом до-мобранской армии в Независимом государстве Хорватия, но и он, и отец автора после освобождения Сараево народно-освободительной армией были в нее призваны и оканчивали гимназию как демобилизованные партизаны. А мать и сестра отца писателя были активистками усташского движения и после войны попали под суд. «Эту книгу, — пишет Ергович от себя, — я воспринимаю как часть собственной идентификации, хотя я никогда не ощущал немства своего прадеда Карло, как и словенства своего деда Франа». Поэтому он, боснийский хорват, в чье «хорватство включались сло-венство, немство, итальянство и еще какие-то нации бывшей монархии», признает, что «чувствует себя в большей степени тем, кем я не был. Может быть, даже больше, чем тем, кем я был»13. И в то же время Ергович становится одним из самых известных у себя на родине и за ее пределами писателей современной Хорватии.
Реальная история героев Шнайдера, прототипами которых стали его родители, выглядит фантастической, но, как мы знаем, по красноречивости ситуаций реальность часто превосходит любой вымысел. Его отец не военный преступник, как возлюбленный героини Дрндич, но он, как фольскдойче, был призван в войска ваффен-СС и отправлен в Польшу. Георг Кемпф (в частях книги, относящихся к службе в немецкой армии), или Джюка (в тех частях, где речь идет о доме и Хорватии), пытается не участвовать в карательных операциях, в конце концов дезертирует и прибивается к польско-советскому партизанскому отряду, с которым провоевал до конца войны, разумеется, скрыв свое эсэсовское прошлое. После войны на родине от спецслужб и депортации в Германию его спасала «бумажка», подтверждающая его пребывание в отряде. Ее он показал и своей будущей жене, связной партизанского отряда, прошедшей подполье и концентрационный лагерь. Вера была из другой социальной среды, она и ее брат «возлагали свои надежды на советскую звезду»14. Она сознательно и искренне оказалась среди победителей и осталась верна сделанному выбору до конца своих дней. Поэтому, встреться Георг и Вера раньше, комментирует писатель, они без колебания выстрелили бы друг в друга. В отличие от своего мужа, «она была
субъектом революции», тогда как он «был только объектом многих революций от Муссолини и Гитлера до Ленина, Сталина и Тито. В этом и заключалось несходство между теми, кого, как щепку, несло ветром, и теми, кто управлял своей волей даже в лагере»15. Такая семья не могла просуществовать долго и распалась вскоре после рождения сына. С отцом, признается автор, у него сложились сложные отношения. Однако «бумажка-выручалочка» не могла спасти Кемпфа от косых взглядов сограждан, она не спасала его от необходимости прибегать к полуправде в анкетах и даже, до поры до времени, приспосабливаться в своем поэтическом творчестве. Вскоре он вынужден был признаться себе, что из «товарища с легким правым уклоном он превратился в неприятеля коммунизма»16. В одном из интервью Шнайдер говорит: «Я не хотел быть судьей, но считал необходимым обозначить черту и защищать ее как линию фронта между тем, кто без вины стал объектом истории, и той, которая в ней сознательно активно участвовала. А я — и то и другое»17.
Так это было, и об этом надо знать. Это знание дает литература. Отталкиваясь от библейской легенды о медном змие, выплавленном Моисеем по велению Бога и водруженном на Т-образный шест, взглянув на который люди спасались от смертельных укусов змей и, что еще важнее, освобождались от малодушия и сомнений, в романе «Медный век» писатель открыто выступает против власти над человеком и народами тоталитарных идеологий. Время их господства автор и называет «медным». «Со временем, — пишет он, — много разных имен и разных идей возносилось на пьедестал, который когда-то обвивал медный змий. Во имя идей в медные времена начались непостижимые ужасы. Самые страшные из них были те, что силой принуждали приносить сами жертвы. Но еще страшнее были те, которые совершались по собственной воле и самостоятельному решению»18. Медный век сохранился и в социалистическую эпоху, когда люди должны были понимать, чего они стоят в сравнении с теми, кто стоял наверху, на трибуне. По мнению властителей, осознание этого было прекрасным средством против зараженных сомнениями, но в не меньшей мере и лекарством против собственных сомнений»19.
Я выбрала эту группу хорватских романов еще и потому, что они, на мой взгляд, находятся в русле общей тенденции развития современной прозы. Их невольно сопоставляешь с некоторыми произведениями русских писателей последних лет. Это книги Светланы Алексиевич, роман Людмилы Улицкой «Лестница Якова», построен-
ный на письмах ее дедушки и бабушки и их жизни в XX веке. Это и сборники рассказов Дины Рубиной «Медная шкатулка» и «Войлочный век» Татьяны Толстой, представляющие собой своеобразный коллаж из историй разных персонажей. Даже перекличка названий привлекает внимание. Но не только она. Я вижу в подобных произведениях проявление некоторых общих закономерностей. Они также построены как семейные, личные рассказы, окруженные многочисленными историями говорящих о себе и своем времени героев, которые и слагаются в общую картину «медного» или «войлочного» времени, то есть времени диктата одной идеологии, утверждающей себя принуждением и насилием.
Литература, опирающаяся на реальные события и судьбы реальных людей, пограничная между документальной и художественной прозой, имеет свою традицию. В русской литературе вспоминаются имена В. Шкловского, Л. Гинзбург, В. Шаламова, А. Адамовича, Д. Гранина. В хорватской литературе — С. Дракулич, Д. Угрешич, П. Павличича, Г. Трибусона. Эту прозу отличает откровенная авторская позиция, отбор и структурирование текста, склонность к технике «сцена за сценой», коллажа, внутреннего пересечения историй многих людей и одновременное внимание к их психологии, говоря словами Алексиевич, «истории души. Быту души», тому, что «большая история пропускает...»20. «Невозможно отбросить последствия события былых лет, — говорит Шнайдер, — но можно ясно сказать о том, кто есть кто в эти страшные времена»21. «Всякая написанная история, — это говорит Ергович, — переселяясь в легенду и фантазию, перестает быть реальностью, даже если она вся списана с действительности. Не существует рассказов, которые обрабатывают так называемые настоящие события, и рассказов, сочиненных писателем. Есть только правдивые и ложные рассказы, истинные и на-думанные»22.
Это литература свидетельства, открытого призыва к человеческой памяти. И мне кажется, что названные мною романы хорватских писателей написаны именно в этой традиции. И надо сказать, популярность этой литературы растет. В Хорватии они отмечены национальными и международными премиями. В России упомянутые книги долго не сходили с первых мест по продажам.
Между тем сохранить культурную память помогают не только рассказы о пережитом, но и истории литературы, обобщающие воплощение этой памяти своих народов в художественных текстах. В этом я вижу смысл создания истории литературы каждого народа.
Взгляд стороннего наблюдателя на историю другой национальной литературы выполняет свою научную и общественную функцию. Внутреннее соотнесение ее с общим литературным процессом, в частности с родной литературой исследователя, помогает оттенить специфику национального литературного развития.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Franges I. Povijest hrvatske knjizevnosti. Zagreb, i987.
2 Jelcic D. Povijest hrvatske knjizevnosti. Zagreb, i997.
3 Prosperov Novak S. Povijest hrvatske knjzevnosti. Split, 2GG4. Knj I-IV.
4 Sicel M. Povijest hrvatske knjizevnosti. Zagreb, 2005-2009. Knj I-
IV.
5 Zmegac V. Povijesna poetika pomana. Zagreb, i99i; Duh umpresio-nizma. Zagreb, i993; Milanja C. Hrvatski roman i945-i99G. Zagreb, 1996; Nemec K. Povijest hrvatskog romana. i9GG-i945. Zagreb, i988; Povijest hrvatskog romana. i945-2GGG. Zagreb, 2GG3; Zlatar A. Autobiografizam u Hrvatskoj. Nacrt povijesti zanra i tipologija narativnog oblika. Zagreb, i998; Oraic-Tolic D. Paradigme 2G stoljeca. Avangarda i postmoderna. Zagreb, ^б; Sablic-Tomic H. Intimno i javno. Suvremena hrvatska autobiografska proza. Zagreb, 2GG2.
6 Яковлева H. Б. Современный роман Югославии. М., i98G; Ва-гапова Н. М. Формирование реализма в сценическом искусстве Югославии. М., i983; Шешкен А. Г. Русская и югославянские литературы в свете компаративистики. М., 2GG3.
7 История литератур Восточной Европы: в 2-х т. М., i995-2GGi; История литератур западных и южных литератур: в 3-х т. М., i997-2GGi; История культур славянских народов: в 3-х т. М., 2003-2008; Лексикон южнославянских литератур. М., 2Gi2.
8 Ильина Г. Я. Хорватская литература XX века. М., 2Gi5.
9 Хорев В. А. Польская литература XX века. М.. 2GG9; БогдановЮ. Очерки истории словацкой литературы XX века. М., 2Gi3; Словенская литература XX века. М., 2Gi4.
Ю Iljina G. Hrvatski pisci u ruskim prijevodima. Poseban otisak iz Kro-nike Zavoda za knjizevnost i teatrologiju JAZU, broj 22-23-24. Zagreb, i982.
ii Nikcevic S. Krlezoduli i krlezoklasti u ratu, a krlezofile nitko ne voli II Kolo 4i3. Zagreb, 2Gi4 [Электронный ресурс]. Режим доступа: www.matica.hr/kolo
12 Цит. по: HrgovicM. Sjecanje na Krlezu: uvjerljiv i neugodan kriticar kapitalizma // Novi list. 14.12.2014 [Электронный ресурс]. Режим доступа: www.novilist.hr/kultura/Knjizevnost/Sjecanje-na-Krlezu
13 JergovicM. Rod. Zagreb, 2013. S. 13.
14 Snajder S. Doba mjedi. Zagreb, 2015. S. 39.
15 Ibid. S. 309.
16 Ibid. S. 300.
17 Snajder S. Zavicaj je bolno mjesto // Политика online. 13.10. 2015. [Электронный ресурс]. Режим доступа: www.politika/rs/clanak/3406886/ specijalni-dodaci/zavicaj-je-bolno-mjesto
18 Snajder S. Doba mjedi. S. 169.
19 Ibid. S. 276.
20 Алексиевич С. Всем мужества и идеализма // Новая газета. 25.12.2015. № 143-144.
21 Snajder S. O autobiografskom romanu «Doba mjedi». Vecerni list. Zagreb. 9.11.2015. 143-144.
22 Jergovic M. Rod. S. 264.
G. Ya. Ilyna
Croatian literature of the 20th century as a tradition
The article designates some tendencies in studying Croatian literature, which were used by G. Ya. Ilyna in her monograph «Literature of the 20th century».
Key words: Croatian literature, 20th century, literature, literary Croatistics, modernism, realism, postmodernism, illustrative novel.
