CC BY
946
52
И. В. Лукоянов*
ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДУМА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ: ИСТОРИЧЕСКИЙ ОПЫТ
В XIX в. практически у всех российских самодержцев можно найти высказывания о том, что Россия, как и европейские страны, неизбежно придет к конституции и парламенту. Понимая это, они, тем не менее, не торопились действовать в нужном направлении. Александр I, дав поручение М. М. Сперанскому подготовить проект российского варианта представительной власти, позже отказался от собственных планов. Вместо задуманного двухпалатного выборного учреждения в империи был создан только законосовещательный Государственный Совет, состоявший из назначаемых царем членов. Но даже и такое решение было существенным шагом вперед в совершенствовании законотворческого процесса: вряд ли тогдашняя Россия «потянула» бы настоящий парламент. За несколько десятилетий до этого сословия продемонстрировали глубокий политический инфантилизм, когда избранные от них депутаты приняли участие в работе екатерининской Уложенной комиссии 1768—1774 гг., созванной для подготовки проекта государственных законов России, но не имевшей результата.
К сожалению, процесс, многообещающе начавшийся при Александре I, после восстания декабристов 14 декабря 1825 г. надолго прервался. Осторожные попытки вернуться к идее призвания выборных предпринимались в царствование Александра II, но дальше обсуждения планов привлечения небольшого количества выборных от земств к работе Г осударственного Совета дело не двинулось (П. А. Валуев, великий князь Константин Николаевич, М. Т. Лорис-Меликов). Хотя в это время, в эпоху «великих реформ», российские либералы уже мечтали об «увенчании здания» власти представительным законосовещательным органом (далее их помыслы, как правило, не продвигались). В начале царствования Александра III, в 1882 г. министр внутренних дел Н. П. Игнатьев предпринял последнюю в столетии попытку созвать депутатов от народа, предложив царю вернуться к практике Земских соборов, разумеется, модернизированной для второй половины XIX в. Однако солидарное сопротивление бюрократов (К. П. Победоносцев, М. Н. Островский и др.) и боязнь царя похоронили игнатьевский проект на стадии предварительного обсуждения. А к этому времени страна вполне созрела для участия депутатов в законотворческом процессе: с 1864 г. в России существовало выборное местное самоуправление — земство. И опять прошло более двух десятилетий, когда самодержавие, уже в лице Николая II, вернуло в повестку дня этот вопрос. Но в который уже раз, при обсуждении программы преобразований в конце 1904 г., император в последний момент вычеркнул пункт
* Кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН.
И. В. Лукоянов
53
-Ф-
о призвании выборных в состав Государственного Совета — а это был уже канун первой русской революции. Впоследствии многие полагали, что, решись он тогда на такой шаг — быть может, революции и не случилось бы.
Власть вернулась к планам созыва депутатов почти сразу после начала первой русской революции — 9 января 1905 г. Вопрос о создании народного представительства обсуждался на секретных заседаниях собиравшегося очень редко Совета министров 3 и 11 февраля 1905 г.1 Тогда наиболее удобной его формой представлялся Земский собор (благодаря нерегулярности созыва, формирования повестки дня царем, необязательности мнения собравшихся для власти). Однако участники так и не приняли никакого решения. Безрезультатность заседаний отразилась в рескрипте министру внутренних дел А. Г. Булыгину 18 февраля
1905 г., где давалось обтекаемое обещание «привлекать достойнейших, доверием народа облеченных, избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждению законодательных предположений». Рескрипт был важным политическим шагом самодержавия: он означал, что власть признала неизбежность реформы политической системы империи, уступая тем самым обществу.
Подготовка учреждения народного представительства была передана в руки МВД. Специальное секретное совещание решило, что Земский собор не подходит из-за бесплодности его решений в XVI—XVII вв., а включение выборных в состав Государственного Совета не позволит представить в нем мнение страны из-за их малочисленности, так как они потеряются среди массы отставных бюрократов. Поэтому оно остановилось на варианте многочисленного (400— 500 человек) постоянного представительства, которое, вслед за М. М. Сперанским, решили назвать Государственной Думой. Уже тогда автор идеи — С. Е. Крыжа-новский — понимал опасность превращения такого собрания в настоящий парламент, что означало, по сути, упразднение самодержавия в России. Однако бюрократ не только пренебрег такой опасностью, но предложил: «И, казалось бы, раз став на эту точку зрения, следовало сделать шаг дальше и предложить, хотя бы в скромных пределах, подлинную конституцию».2
Однако идея Земского собора не умерла сразу, правда, ее разработка происходила неофициально, в нескольких правых кружках и салонах. Николай II несколько месяцев не мог решить дилемму «Дума-собор». 24 мая 1905 г. булыгин-ский проект Думы и несколько проектов созыва Земского собора были обсуждены на Особом совещании при Совете министров под председательством Д. М. Сольского. Совещание однозначно высказалось за Думу, усмотрев в Земском соборе реальную опасность превращения его в Учредительное собрание. Однако и после этого самодержец продолжал колебаться. Лишь после приема
1 Ганелин Р. Ш. Заседания Совета министров 3 и 11 февраля 1905 г. в записях Э. Ю. Нольде II Археографический ежегодник за 1989 г. М., 1990. С. 291—305; Записи заседаний 3 и 11 февраля 1905 г., сделанные великим князем Александром Михайловичем II РГИА, ф. 521, оп. 1, д. 167, л. 58—59а.
2 Крыжановский С. Е. Заметки русского консерватора II Вопросы истории. 1997. № 2. С. 122.
54
нескольких дворянских депутаций, а также решительных заявлений Д. Ф. Трепо-ва и Д. М. Сольского, что созыв Думы необходим, Николай II сдался. Последние изменения в Учреждение Думы и избирательный закон были внесены в ходе Петергофских совещаний 19—28 июля 1905 г. После того, как 44 их участника, трижды пройдя по тексту документов, большинством голосов одобрили их (изменения носили незначительный характер), император подписал законы и 8 августа они были опубликованы.
Это была третья крупная реформа государственного строя империи, вслед за учреждением министерств (1802 г.) и Государственного Совета (1810 г.). В России учреждалось народное представительство — Государственная Дума, состоящая из 524 избираемых депутатов. Выборы представителей не были прямыми, кроме того, избиратели должны были удовлетворять ряду сословно-имущественных цензов. Большинство депутатов должно было избираться крестьянством, затем шли землевладельцы, и далее — представители городского населения. Несмотря на совещательный статус Думы, она наделялась серьезными полномочиями: правом обсуждения бюджета, запросов министрам и законодательной инициативы (правда, весьма ограниченной и сложно осуществляемой).
Еще в конце 1904 г. такая мера была бы встречена обществом на «ура», но к осени 1905 г. она уже почти никого не устроила. Либералы надеялись на большее, а революционное движение, разгоравшееся все сильнее, вообще требовало ликвидации самодержавия и установления демократической республики. Можно сказать, что судьбу «булыгинской Думы» решила октябрьская всеобщая политическая стачка, парализовавшая жизнь в крупных городах империи. Царь не решился установить диктатуру, да и желающих выступить в ореоле кровавого победителя революции не нашлось. Дальнейшие уступки были оформлены Манифестом 17 октября 1905 г., буквально вырванном председателем Комитета министров С. Ю. Витте у Николая II. В нем не только провозглашались гражданские свободы (совести, союзов, слова, неприкосновенность личности), но изменялся статус Государственной Думы. Отныне она получала законодательные права (ни один закон не мог быть принят без ее одобрения), также расширялся круг избирателей. Конкретные изменения в избирательный закон были внесены 11 декабря 1905 г., согласно им, более чем в 10 раз увеличилось число голосующих в городах (с 230 тыс. до 2,7 млн. чел.), а также была создана специальная рабочая курия из 14 депутатов.
Таким образом, начав уступать революции, сначала согласившись собрать народных представителей, к концу 1905 г. самодержавие дошло до учреждения почти что настоящего парламента. Конечно, в своих правах Дума еще уступала большинству соответствующих институтов европейских стран. Главным отличием было то, что правительство никак не зависело от народных избранников. Тем не менее, шаг вперед получился громадный.
Манифест и акты, конкретизировавшие содержание Манифеста 17 октября, изменили государственный строй Российской империи. Из Основных законов, новая редакция которых была принята 23 апреля 1906 г., исчезло определение са-
-Ф-
И. В. Лукоянов
55
-ф-
модержавия как «неограниченного», вместо него было сказано, что отныне царь осуществляет свою власть «в единении» с Государственной Думой и Государственным Советом. Такой политический строй нельзя было назвать ни конституционной монархией (исполнительная власть никак не ответственна перед Думой), ни самодержавием (появились ограничения в принятии законов царем). Определение такого государственного порядка вызвало и вызывает немало споров. На сегодняшний день наиболее удачным и обоснованным является характеристика России после 17 октября 1905 г. как думской или дуалистической монархии, означающей, что законодательная власть в России делилась между законодательными палатами и царем, а исполнительная была автономна от нее и прямо восходила к монарху.
Надо признать, что Россия не была вполне готова к столь радикальным изменениям в политических порядках. Большинство населения не представляло себе, что это такое — выборы в Государственную Думу и что должны будут делать депутаты. Особенно это недоумение было распространено в крестьянской среде, отчасти — в рабочей и мещанской. Реакция на нововведения также далеко не всегда носила политический характер. Так, крестьян привлекало установленное содержание депутатов — 10 р. в день — сумма, потрясающая воображение деревни. Поэтому нередко крестьянские выборщики, отбросив всякие политические и иные соображения, рвались в Думу за деньгами.1 В Тупицынской волости Гдов-ского уезда Санкт-Петербургской губернии при выборе уполномоченных тянули узелки.2 Крестьяне часто воспринимали Государственную Думу как царскую забаву, а участие в выборах — как еще одну мирскую повинность. В Печорском уезде Архангельской губернии выборщиков избирали из числа наименее занятых делом — ведь, если прикажут (!), ехать было надо в Архангельск.3 В деревне Мучники Гдовского уезда Санкт-Петербургской губернии крестьяне — собственники устроили торг: кто меньше возьмет за поездку в Гдов на съезд мелких землевладельцев? Победил хозяин, согласившийся отправиться за 3 рубля.4
Первые две Думы оказались во многом близки друг другу. Дело не только в том, что избирались они в условиях революции (пусть и затихающей) и по одному и тому же избирательному закону и что не просуществовали положенного им срока (первая Дума — 72 дня, вторая — 103). По своей сути (составу, принимаемым решениям, политической конструкции, наконец, судьбе) они почти повторили друг друга.
Несмотря на то, что условия предвыборных кампаний в первую и вторую Думы были различны, результаты волеизъявления избирателей оказались весьма близки. На первых выборах правительство самоустранилось от влияния на
1 Записка тамбовского губернатора фон дер Лауница о выборах в I Государственную Думу 17 апреля 1906 г. // РГИА, ф. 1276, оп. 2, д. 9а, л. 109.
2 ОР РНБ, ф. 1072, оп. 1, т. 14, л. 103.
3 Там же, т. 1, л. 2.
4 Там же, т. 15, л. 157 об.—158.
56
ход кампании. Позднее это решение было признано ошибочным, 15 июля 1906 г. П. А. Столыпин представил Николаю II всеподданнейший доклад, в котором изложил программу действий для того, чтобы состав второй Думы был иным. Он исходил из того, что российское общество, не имея устойчивого консервативного элемента, на формирование которого в странах Европы потребовались столетия, оказалось не готовым обеспечить преобладание умеренных политических сил в Думе. Поэтому выход виделся «в энергетическом правительственном давлении на ход выборов, не выходящем, конечно, из границ дозволенного законом». Тем не менее, ожидаемого результата это не принесло. В условиях продолжавшейся революции на выборах в обе Думы победили противники правительства (кадеты и революционеры). Самой многочисленной фракцией в двух первых Думах была кадетская (в первой Думе — 153—182 депутата (это примерно 35—37%) во второй — около 100 (порядка 20%)). На втором месте находились трудовики (примерно по 100—110 депутатов в обоих созывах). Трудовики не были даже формально партией — это была группа депутатов, объединившая в своих рядах преимущественно революционно настроенных крестьян. Кадетский центр, несмотря на то, что он не имел абсолютного большинства, доминировал в обоих созывах народного представительства, придавал Думе некоторую устойчивость, не позволяя ей скатиться к откровенно революционным действиям, стать запалом для очередной революционной волны, о чем так мечтали социал-демократы. Во II Думе благодаря значительному уменьшению кадетского влияния, стало возможным образование нескольких большинств (более 250 депутатов). Тем не менее, несмотря на грозную численность всех левых (вместе с трудовиками примерно 220 мест), они не имели возможности диктовать Думе свою волю, так как в решающие моменты не набирали большинства. За слишком резкие, вызывающие решения могло голосовать чуть более 100 депутатов слева и несколько менее справа, склонных провоцировать роспуск Думы. Однако и у них не собиралось более 220 голосов. Трудовики, поляки и мусульмане не поддерживали такую линию, поэтому кадеты небезосновательно могли надеяться на них для сохранения некоторой устойчивости Думы, чтобы революционеры не сумели превратить ее в орган революции. А такая опасность существовала, особенно в I Думе. Треть ее состава была способна в лучшем случае лишь читать и писать, но никак не разбираться в законопроектах. Ставка правых и Николая II на исконный монархизм земледельцев себя не оправдала, более того, самые малограмотные депутаты оказались, как правило, настроены наиболее революционно. Кроме того, в условиях младенческого состояния политической системы, когда примерно 100 депутатов заявляли себя как независимые, эта масса могла внезапно качнуться в любую сторону, в том числе и в революцию, не вполне отдавая себе в этом отчета.
Поэтому кадетского потенциала оказалось недостаточно, чтобы наладить сотрудничество с правительством. Вместо этого произошел конфликт с кабинетом, конфликт глубокий и неразрешимый. Во время первой Думы министры под председательством И. Л. Горемыкина и не стремились к установлению рабочих
-Ф-
И. В. Лукоянов
57
-ф-
отношений с народным представительством. Исполнительная власть не припасла для внесения в Думу ни одного серьезного закона. Вместо этого 15 мая министр народного просвещения внес первые законопроекты власти, которые могли рассматриваться как наиболее важные для кабинета: о предоставлении министру права разрешать учреждение частных курсов и «об отпуске из сумм казны 40 029 р. 49 к. на перестройку пальмовой оранжереи и сооружение клинической прачечной при Юрьевском университете».1 Дума восприняла это как оскорбление.
Иначе ситуация развивалась в 1907 г., когда действовала вторая Дума. Новое правительство П. А. Столыпина хорошо подготовилось к работе с народными избранниками и составило обширную программу законопроектов, которые и были предложены депутатам. Однако второй состав народного представительства (также как и первый) со своей стороны оказался мало склонным к рассмотрению правительственного нормотворчества. Не случайно из 343 проектов, представленных правительством, обе Думы удосужились рассмотреть 32 (31 из них на счету второй Думы), а законами в конечном счете стали лишь 3. Первая Дума предпочла потратить силы на проведение законопроекта об отмене смертной казни, а вторая — о ликвидации военно-полевых судов. Разумеется, эти законопроекты имели колоссальное значение в глазах избирателей, но они скорее носили политический, революционный характер, так как не имели шансов быть одобренными Государственным Советом.
Нельзя сказать, что самодержавие ничего не предпринимало для выхода из политического тупика. Наоборот, царь перебрал почти все возможные варианты: смену правительства (одновременно с роспуском I Думы), переговоры о создании коалиционного кабинета, досрочный роспуск Думы и внеочередные выборы. Первые контакты начались уже в мае 1906 г. — о возможности привлечения в кабинет ряда кадетских лидеров, а Д. Ф. Трепов стоял даже за создание полностью кадетского министерства. Но самодержавие побоялось пойти на столь серьезные уступки: ведь для царя это означало утрату контроля за правительством. Переговоры были продолжены уже после роспуска первой Думы, летом
1906 г., но тогда речь шла о передаче второстепенных министерских портфелей более умеренным деятелям оппозиции — в основном октябристам. И в этом случае Николай II и П. А. Столыпин не пришли к согласию с общественными деятелями.
Категорическим препятствием для возможного сотрудничества Думы и Совета министров тогда казался аграрный вопрос в том виде, в каком его ставила палата, а именно, предусматривающий возможность принудительного отчуждения частновладельческих земель. А на этом настаивали даже кадеты, особенно в первой Думе. Поэтому нельзя рассматривать как случайное совпадение то, что, когда 26 мая Дума завершила прения по аграрному вопросу, в формуле перехода,
-Ф-
1 Государственная Дума. Стенографический отчет. Т. 1. С. 355.
58
предложенной аграрной комиссией, содержалось признание принудительного отчуждения. И хотя формула перехода не была принята,1 уже на следующий день, 27 мая, Столыпин с Николаем II окончательно решили немедленно распустить палату.2
«Если бы вместо того, чтобы распускать эту Думу, ей дали дольше работать, а правительство стало яснее показывать, что свою либеральную программу принимает всерьез — через несколько времени и при старом избирательном законе новые выборы произошли бы в другой атмосфере и другой обстановке. К этому шли. Но правящие люди в России увлеклись соблазном форсировать этот процесс и получить сразу больше, чем можно. И тогда получилось то, что в подобных ситуациях бывает всегда: победители победу свою проиграли»,3 — писал позже депутат второй Думы, видный член кадетской партии В. А. Маклаков. Он намекал на то, что П. А. Столыпин в следующей Думе получил поддержку от сил, менее склонных к серьезным реформам, чем они, кадеты. Но, с другой стороны, все было не так просто. Имей оппозиция большинство, она своими действиями неизбежно ставила вопрос о дальнейшем преобразовании государственного строя как минимум в парламентарную монархию. Кадеты и их союзники не очень задумывались о том, что страна не была готова к такому повороту событий. Прыжок в политическом развитии империи получился бы слишком большим, а приземление оказалось бы чрезвычайно болезненным. Как ни парадоксально это звучит, но залогом успешных и серьезных реформ в России в начале XX в. могла быть только монархия абсолютистского типа, не ограниченная серьезно в своих возможностях. Поэтому трудно принять точку зрения В. А. Мак-лакова, что необходимости в государственном перевороте не было. Необходимость была, но, вероятно, не в таком перевороте. Действительно, та Дума была продуктом прежде всего революции и хотела она того или нет, настаивала на ее продолжении. Но в рассуждениях В. А. Маклакова справедливо другое: при правой Думе широкие реформы в России были возможны только при условии, если они инициированы короной. Этого не было и не могло быть, учитывая особенности личности Николая II. Именно в этом смысле Столыпин и нанес удар по собственному будущему, как премьера. Соответственно, для империи это оказалось последним шансом приступить к серьезным преобразованиям, например, реализации обещаний Манифеста 17 октября. Он оказался упущенным.
Николай II не решился изменить статус Думы на совещательный, но пошел на государственный переворот. 3 июня 1907 г. было опубликовано новое положение о выборах в Государственную Думу (чего самодержавие не имело права делать, так как эта прерогатива была передана народному представительству). Сохраняя принципы построения прежней избирательной системы, в нее были вне-
1 Государственная Дума. Стенографический отчет. Сессия 2. Т. 2. Стб. 1246.
2 Островский А. В. Третьеиюньский переворот 1907 года. Дис. ... канд. ист. наук. Л., 1977. С. 154.
3 Маклаков В. А. Вторая Государственная Дума. London, 1991. С. 254—255.
И. В. Лукоянов
59
-ф-
сены существенные перемены. Прежде всего, общее число депутатов Думы сократилось с 524 до 442. Единую прежде городскую курию поделили на два разряда, в первый вошли владельцы крупной недвижимости. Несмотря на то, что их было в десятки раз меньше, чем остальных горожан-избирателей, они получили право выдвигать больше выборщиков, чем второй разряд. Другим важным изменением в избирательном законе стало перераспределение пропорций между куриями. Землевладельцы увеличили свое представительство в полтора раза и получили почти абсолютное большинство в собраниях выборщиков (49,6% вместо 32,7%), доля горожан чуть-чуть выросла: с 22,5 до 26,3%, число вы-борщиков-крестьян было уменьшено более чем в два раза, у них осталось всего 22%. Но, пожалуй, больше всего потеряли национальные окраины империи, где выборы проводились по особым правилам. В целом же представительство окраинных губерний сократилось со 105 до 32 депутатов.1 Кроме этого, из их числа были выделены отдельные депутатские мандаты для русского населения Польши, Кавказа, а также Северо-Запада. В целом, новый избирательный закон еще более подчеркнул ставку власти на имущественный ценз и сословность при выборах народных представителей. Несмотря на то, что с участниками волостных сходов и собраний рабочих в России насчитывалось около 3,5 млн. избирателей (3,3% всего населения), две трети всех депутатов новой Думы избирались крупными собственниками. Таких полноцензовых избирателей на всю империю было 179,9 тыс. человек,2 а политическое лицо Думы определяли голоса 16 тыс. помещиков.
Наилучшей характеристикой нового избирательного закона служит признание его автора С. Е. Крыжановского: «главная задача времени была создать Думу уравновешенную и государственную, а для этого приходилось вылавливать из современного общества чуть ли не по крупинке тех немногих лиц и начала, которые были способны к этому делу. И в этом отношении закон вполне достиг своей цели. Он дал земскую Думу, то есть приближенную к тому составу, который преобладает в земских собраниях; вместе с тем и неимущие, и интеллигенты, и рабочие не лишены были возможности отвести в Думе душу».3
Только такая, умеренная, цензовая Дума могла найти общий язык с правительством Столыпина, нацеленном на проведение ряда серьезных реформ в русле Манифеста 17 октября. Объяснение этому — почему наиболее имущие собственники оказались настроены не строго консервативно, а реформаторски, надо искать в особенностях массового политического сознания в империи. В европейских парламентах начала XX в. просматривалась закономерность: наиболее умеренные, консервативные фракции состояли в основном из состоятельных депутатов, реформаторы же были, как правило, выходцами из менее обеспеченных сло-
-Ф-
1 Кирьянов И. К., Лукьянов М. Н. Парламент самодержавной России: Государственная Дума и ее депутаты, 1906—1917. Пермь, 1995. С. 58.
2 Власть и реформы. От самодержавной к советской России. СПб., 1996. С. 559.
3 Крыжановский С. Е. Заметки русского консерватора // Вопросы истории. 1997. № 3. С. 128.
60
ев общества. В России же крупные собственники, на кого так надеялась власть, входили в основном во фракции октябристов, кадетов и прогрессистов (находившаяся между кадетами и октябристами), то есть реформаторские, выступавшие против неограниченного самодержавия и критически относившиеся к деятельности правительства. Безоговорочная опора царизма — правые и крайне правые — состояла в основном из священников, мелких помещиков и некоторого числа собственников — крестьян.1 Получалось, что избирательная система, ориентированная на представительство имущества, приводит в Думу в основном оппозицию его величества, а опора трона, состоящая из среднеимущих слоев общества, не выглядит надежной. Позиция собственников свидетельствовала об определенной неустойчивости политической системы России в целом, никакая реформа избирательной системы или давление на выборах не могли изменить этой ситуации. Поэтому правы историки, рассматривающие всю третьеиюньскую монархию как противоречивую, как кризис самодержавия, который должен был чем-то разрешиться. Но в конце 1907 г. ситуация не выглядела так безнадежно, правительство П. А. Столыпина еще надеялось решить стоящие перед страной проблемы с помощью реформ, в том числе и при участии Думы.
В отличие от первых двух созывов, политическая конфигурация третьей и четвертой Дум оказалась абсолютно иной. В результате выборов в третью Думу большинство — 154 депутатских мандатов — оказалось у партии «Союз 17 октября» (34,84% всех мест). За этим успехом стояла поддержка кабинета П. А. Столыпина и сдвиг массового сознания в стране вправо, наметившийся еще на выборах во II Думу. Место трудовиков завоевали умеренно правые (70 мандатов, это 15,84%) и 26 (5,88%) — националисты, также находившиеся справа от октябристов. 25 октября 1909 г. они объединились в единую — национальную — фракцию. Кадеты с 54 депутатами (12,22%), крайне правые с 51 мандатом (11,54%), а также представители революционных партий (социал — демократы — 19 (4,3%), трудовики — 14 (3,17%)) не имели возможности самостоятельно оказывать существенного влияния на решения палаты и могли, как правило, надеяться только на то, чтобы озвучивать собственную позицию, либо участвовать в политических комбинациях.2 Основные тенденции сохранились и на выборах в IV Думу. Общим итогом четвертых выборов надо также признать, кроме «полевения» части умеренного электората (107 кадетов и прогрессистов
1 Кирьянов И. К., Лукьянов М. Н. Парламент самодержавной России... С. 100.
2 Обзор деятельности Государственной Думы третьего созыва. 1907—1912 гг. Ч. 1. Общие сведения. СПб., 1912. Приложение 4 (а). С. 98—99. Распределение депутатов по фракциям в первую сессию не было окончательным. Постепенно уменьшалось число октябристов (со 154 до 121 депутата во время пятой сессии), несколько вырос состав прогрессивной группы (с 28 до 39 человек). Однако наиболее существенные изменения произошли среди фракций. Уже в ходе работы Думы появились три новых группы депутатов: национальная (путем объединения националистов и умеренно правых), беспартийных (от 17 до 23 депутатов), а также правых октябристов (11 участников), отколовшихся от основной фракции в 1911 г.
И. В. Лукоянов
61
-ф-
по сравнению с 88 в последнюю сессию III Думы), размыв октябристского центра, у которого осталось всего 100 депутатских мест. Зато во многом благодаря действиям местных властей общее число правых и националистов выросло до 186 человек, что заметно усилило поляризацию Думы преимущественно в правом направлении. Но состав Думы не отражал в полной мере политические симпатии страны из-за особенностей избирательного закона, демонстрировавшего опасную тенденцию: ресурсы избирательного закона 3 июня 1907 г. исчерпаны, его положения начинают сильно контрастировать с действительностью. Благодаря «активному участию» администрации и избирательному закону «народные избранники» отражали не столько взгляды и настроения избирателя, сколько виды правительства без реформ. «Дума от власти» неизбежно отрывалась от избирателей, от реальных нужд и чаяний страны. Самое опасное было, пожалуй, в том, что этого процесса самодержавие не желало замечать, стремилось игнорировать его.1
Особенность третьей Думы — наличие в ней крупных проправительственных фракций октябристов и националистов. Таким образом, кабинету Столыпина было обеспечено относительно устойчивое думское большинство, в целом согласное с его программой. Тезис о двух думских большинствах, левооктябристском и правооктябристском, зародившийся еще в дореволюционной публицистике и укоренившийся в советской историографии, не имеет убедительного подтверждения. Пусть чисто арифметический подсчет и дает октябристско-кадетскому «большинству» теоретические шансы — у них, если прибавить прогрессистов и близкую партии народной свободы мусульманскую группу, а иногда и поляков, получалось более 55% голосов. Но для создания такого большинства надо было допустить регулярное объединение нескольких фракций с весьма разными взглядами и целями. Если даже в отдельных случаях это имело место, то все равно, такое голосование было делом случая, эпизода, а не отражало устойчивое объединение или политическую позицию. Единственным постоянным и работоспособным большинством, нацеленным на тесное сотрудничество с правительством (кадеты же постоянно находились в оппозиции, хотя и конструктивной, кабинету П. А. Столыпина) было октябристско-умеренно правое большинство. Оно и стало плодом нового избирательного закона, а вместе с тем одной из основных конструкций третьеиюньской политической системы.
В четвертой Думе все оказалось иначе. Правительство В. Н. Коковцова, сменившего П. А. Столыпина, не имело никакой программы преобразований и, соответственно, не испытывало большой потребности в устойчивом большинстве в Думе. В ответ среди депутатов и фракций быстро созрело недовольство кабинетом, не направляющим, по мнению народных избранников, должных усилий на сотрудничество с нижней палатой. Вопрос о создании в Думе в условиях ее значительного политического дробления и усилившейся поляризации «рабочего
-ф-
1 Дякин В. С. Буржуазия, дворянство и царизм в 1911—1914 гг. Л., 1988. С. 89.
62
большинства» был главным в конце 1912—первой половине 1914 г. Без заинтересованности власти переговоры октябристов и националистов о союзе шли долго и трудно. Какое-то подобие их проправительственного объединения появилось лишь к началу 1914 г., после раскола у октябристов (левая часть фракции не приветствовала эту идею). Однако Дума, распущенная в декабре на рождественские каникулы, собралась только 14 января 1914 г., когда до отставки
В. Н. Коковцова оставалось всего две недели. Понятно, что он не успел воспользоваться плодами своих переговоров. В Думе же после этого воцарилась атмосфера апатии и упадка. Сами депутаты так описывали ситуацию: «Сплетничают, недовольны, раскалываются. Никто не верит в будущее. Одним словом, нудно, серо и скверно. Около сотни депутатов взяли отпуска еще на 2—4 недели. Многие хотят уходить. Паралич в правительстве, паралич в Гос. Думе, паралич у земцев. Все валится из рук. И ни одного бодрящего луча. <...> Все проваливается в какую-то бездонную, мягкую, склизкую массу. И даже самое пресловутое «недовольство» как-то беспартийно, безлично, бесталанно».1 Правительство без реформ, Дума без большинства — вот состояние третьеиюньской политической конструкции после П. А. Столыпина.
Тем не менее, кабинет П. А. Столыпина в союзе с думским большинством сумел провести ряд важных для России реформ. За пять лет своего существования III Дума из 2,5 тыс. законопроектов, внесенных в нее правительством, рассмотрела 2380 и одобрила 2197.2 Конечно, подавляющее большинство из более чем 2 тыс. законов относилось к так называемой «законодательной вермишели», т. е. народному представительству в силу особенностей функционирования государственного механизма приходилось рассматривать законопроекты, например, о создании отдельных мелких должностей (учителя, врача и т. п.). Подобные «законы» обычно рассматривались в конце сессии и принимались большими пачками, десятками, а иногда и сотнями за одно заседание. На утверждение одного такого законопроекта приходилась минута—полторы. Но помимо «вермишели» III Дума и Государственный Совет одобрили серьезные и важные для жизни страны решения. В частности, III Дума 14 июня 1910 г. приняла закон о крестьянском землевладении, разрушающий общину; 29 мая 1911 г. — правила о землеустройстве; 15 июня 1912 г. — о местном суде; 23 июня 1912 г. — о страховании рабочих.
Важное достижение III Думы — это нормализация бюджетного процесса. Наконец-то Россия получила утверждаемую по закону роспись доходов и расходов, пусть и не совсем в срок. И в дальнейшем рассмотрение росписи затягивалось в Думе как минимум до весны (так, обсуждение бюджета на 1909 г. началось только 12 декабря 1908 г., а закончилось 29 мая 1909 г. утверждением заключения согласительной комиссии). Наиболее сильно оказались изменены итоговые цифры
1 Аврех А. Я. Царизм и IV Дума. М., 1981. С. 93.
2 Геръе В. И. Значение третьей Думы в истории России. СПб., 1912. Ч. 1. С. 21.
И. В. Лукоянов
63
-ф-
бюджета 1908 г.: его общие доходы (как обычные, так и чрезвычайные) были увеличены Думой на 74 млн. р. (с 2325,9 до 2399,9 млн. р., что составляло 3,18% от суммы, предложенной правительством), а расходы — на 65,9 млн. р. В дальнейшем вмешательство Думы в распределение средств по статьям бюджета не превышало, как правило, нескольких десятков миллионов рублей, что при общем размере росписи, превышавшей 2,5 млрд. р., выглядело не существенным.1 Однако конечные цифры не отражают действительный колоссальный объем работы над бюджетом в Думе: перераспределение средств по отдельным статьям носило куда больший размер, чем несколько процентов.
Список достижений Третьей Думы можно продолжить, но и в таком виде он показывает, что этот созыв народного представительства существовал не зря. С другой стороны, перечень успехов демонстрирует ограниченность реформаторского потенциала третьеиюньской политической системы. Так и не превратился в законы пакет законопроектов, касавшийся свободы совести, не прошла местная реформа, призванная лишить помещика монополии на власть. Справедливости ради, нужно заметить, что в этом нет вины Государственной Думы: большинство законопроектов было возвращено Государственным Советом, а в отдельных случаях на страже «правого дела» оказывался царь. Легко через обе палаты прошла лишь националистическая часть столыпинской программы. В частности, это законы, касающиеся ликвидации финляндской автономии (17 июня 1910 г. и 20 января 1912 г.) и выделения из состава Царства Польского Холмской губернии (23 июня 1912 г.). Однако эти акты не столько решали вопрос об унификации власти в империи, сколько обостряли национальные проблемы. Наличие многочисленных фильтров и противоречие интересов растущей буржуазной России и старого поместного дворянства все-таки сильно затрудняло законодательный процесс, а зачастую просто загоняло его в тупик. К концу существования III Думы было уже очевидно, что реформаторский потенциал третьеиюньской политической системы исчерпан, его хватило всего на несколько лет.
В сущности, концом реформаторских усилий правительства П. А. Столыпина оказался мартовский политический кризис 1911 г. Столкнувшись с отказом Государственного Совета (точнее, фракции правых) поддержать правительственный законопроект о введении земства в западных губерниях, премьер пошел ва-банк. Он настоял перед Николаем II на проведении реформы по ст. 87 Основных законов и удалении главных инициаторов интриги против него из состава верхней палаты (П. Н. Дурново и В. Ф. Трепов входили в состав назначаемой царем, а не избираемой части «звездной палаты», поэтому могли быть не назначены к присутствию). Несмотря на то, что П. А. Столыпин добился своего, большинство его коллег по кабинету не одобрило его действия в ходе кризиса.2 Роспуском
-Ф-
1 Демин В. А. Государственная Дума России (1906—1917): Механизм функционирования. М., 1996. С. 60.
2 Черменский Е.Д. IV Государственная Дума и свержение царизма в России. М., 1976. С. 34.
64
палат на три дня он поссорился с Думой и со своей главной опорой там — октябристами. 14 марта А. И. Гучков в знак протеста оставил место председателя Думы, в рядах октябристов произошел раскол. Сторонники А. И. Гучкова встали в оппозицию премьеру, и его опорой осталась лишь часть (правда, наиболее значительная) самой большой когда-то фракции, а также националисты. Последняя фракция становилась главной опорой премьера, это означало, что о прежних задумках реформ следовало забыть. Столыпин одержал верх, но это была пиррова победа для его политического курса.
Эпоха четвертой Думы большей частью пришлась на время войны, и это был особый период в истории народного представительства.
Сразу после объявления о войне 26 июля 1914 г. царь отозвал нижнюю палату с недавно начавшихся каникул на однодневную сессию. Власть не сумела воспользоваться перспективой единения с народными избранниками в новой обстановке, предпочитая видеть палату по преимуществу распущенной. В отсутствие палат правительство действовало, в основном используя статью 87 Основных законов, при И. Л. Горемыкине по ней было принято без участия Думы и Государственного Совета 384 акта (для сравнения, до войны при В. Н. Коковцове — ни одного).1 Это была серьезная ошибка самодержавия, так как таким образом с Думы снималась всякая ответственность за происходящее и, наоборот, виноватым во всех неудачах оказывался в конечном итоге сам царь.
Следующая, трехдневная сессия состоялась 27—29 января 1915 г., она была созвана для принятия бюджета на 1915 г. Накануне сессии, 26 января, состоялось частное заседание думской комиссии по обороне с участием министров. Оно показало, что время «единения» правительства и Думы заканчивается: на встрече кадетские лидеры П. Н. Милюков и А. И. Шингарев выступили с резкой критикой действий министра внутренних дел Н. А. Маклакова и потребовали его отставки.2 Публично «единение» пока не было нарушено, но существовать ему оставалось недолго.
Уже следующий созыв палат привел к формированию депутатского большинства, но в этот раз антиправительственного. Кто стоял за инициативой создания этого объединения, не ясно. Не исключено, что это мог быть А. В. Кривошеин, глава ГУЗиЗ, претендовавший на роль главы правительства и искавший себе «более гибкое большинство в палатах». Формально Прогрессивный блок появился 24 августа, после подписания совместной декларации фракциями прогрессивных националистов (28 депутатов),3 центра (34), левых октябристов (22), октябристов-земцев (60), прогрессистов (38) и кадетов (54). Государственный Совет представляли: группа центра, академическая и кружок внепартийного объе-
1 Падение царского режима. Л., 1925. Т. 3. С. 311.
2 Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1990. Т. 2. С. 166—167.
3 Созданию Прогрессивного блока предшествовал распад националистов 13 августа 1915 г. на две части: прогрессивные националисты (28) и остальные, сохранившие прежнее название и державшие курс на единение с правыми (Черменский Е. Д. IV Государственная Дума... С. 102—103).
И. В. Лукоянов
65
-ф-
динения. Всего же у блока в Думе было 236 депутатов из 397, оставшихся к концу четвертой сессии. Если же учесть, что обычно вместе с блоком голосовали небольшие национальные фракции (18 депутатов) и независимая группа (14), то преимущество блока выглядело подавляющим. Ему противостояли всего 52 правых и 57 националистов, т. е. менее трети всех депутатов.1 Это напоминало времена первой и второй Дум. В Государственном Совете, наоборот, правые сохраняли за собой доминирующие позиции. Это означало, что в чисто законодательной работе Прогрессивный блок не имел шансов преуспеть: любые его инициативы были бы блокированы правым большинством «звездной палаты». Поэтому для успеха депутатскому объединению следовало выходить за рамки дозволенного народным избранникам.
Неудивительно, что цели блока фактически свелись к двум совсем недумским вопросам: образование «правительства доверия» для реализации согласованной с палатами программы и радикальное изменение «приемов управления» (законность, разделение компетенции, смена кадров).2 Была и еще одна цель, не всегда открыто провозглашавшаяся либералами. Они брали политическую инициативу в свои руки в том числе и для того, чтобы не допустить массовой революции в стране, подобно произошедшей в 1905 г., а для этого им следовало возглавить недовольных самодержавной властью.3 Обращает на себя внимание, что в отличие от истории первой и второй Дум, когда антиправительственное большинство неизменно составляли кадеты и те, кто был левее их, в этот раз основу блока составляли те, кто был правее партии конституционных демократов. Оказалось, что бывшее проправительственное большинство власть не устраивает.
Тем не менее, итоги первой атаки оппозиции оказались малоуспешны. Кризис «разрешился в пользу правых, имевших в тот момент меньшинство даже в правительстве. Горемыкин оставался на месте, несмотря на «министерскую забастовку». А громкие требования создания «правительства доверия» и программа Прогрессивного блока просто отодвигались в сторону».4
Чем слабее чувствовала себя самодержавная власть, тем более расположения она выказывала в адрес Думы. Тем не менее, это были по большей части не реальные уступки или стремление к сотрудничеству, а жесты. 9 февраля 1916 г., в день открытия думской сессии, в Таврический дворец от этого первый и последний раз приехал Николай II. Визит самодержца ничего не изменил: оппозиционные настроения в Думе не уменьшились. Встреча нового премьера — Б. В. Штюрмера — не стала от этого теплее. Сессия Думы оказалась для военного времени необычайно длинной: с 9 февраля по 18 июня 1916 г. с перерывом (4 апреля—16 мая). Главным ее делом было рассмотрение и принятие бюджета.
-Ф-
1 Черменский Е. Д. IV Государственная Дума. С. 112.
2 Милюков П. Н. Воспоминания. Т. 2. С. 188.
3 Аврех А. Я. Распад третьеиюньской системы. М., 1985. С. 58.
4 Старцев В. И. Русская буржуазия и самодержавие в 1905—1917 гг. Л., 1977. С. 175.
66
К 100-летию Государственной Думы
-ф-
Однако она не вызвала энтузиазма у большинства депутатов. Вялый интерес к росписи объясняется и тем, что расходы на войну осуществлялись из так называемого «военного фонда», неподконтрольного Думе, их размер только за восемь месяцев 1916 г. составил более 8,2 млрд. р., что значительно превосходило бюджет, одобряемый Думой (по проекту правительства, доходы должны были составить 2,9 млрд. р., а расходы — 3,25 млрд. р.). Показательное игнорирование в бюджетном вопросе нижней палаты явилось еще одной причиной усиливавшегося расхождения правительства и народного представительства.
Крайнее раздражение оппозиции выплеснулось уже в первый день новой думской сессии — 1 ноября 1916 г. Наибольший резонанс в этот день получило, пожалуй, выступление П. Н. Милюкова.1 Лидер Прогрессивного блока решил, что «удар по Штюрмеру уже недостаточен; надо идти дальше и выше фигурантов «министерской чехарды», вскрыть публично темные силы, коснуться «зловещих слухов», не щадя и того источника, к которому они восходят». Милюков «говорил о слухах об «измене», неудержимо распространяющейся в стране, о действиях правительства, возбуждающих общественное негодование, причем в каждом случае предоставлял слушателям решить, «глупость» это «или измена». Аудитория решительно поддержала своим одобрением второе толкование — даже там, где сам я не был в нем вполне уверен». Наиболее «сильную» (а точнее сказать, резкую) фразу своей речи П. Н. Милюков замаскировал под цитату из немецкой газеты «№ие Рге!е Ргезэе», где прямо обвинил императрицу Александру Федоровну в стремлении к сепаратному миру, а, следовательно, в государственной измене.2 Инвективы П. Н. Милюкова были бездоказательны, базировались в основном на непроверенных слухах или на превратном истолковании фактов. Историки до сих пор не нашли каких-либо убедительных доказательств того, что идея сепаратного мира перешла из разряда мечтаний отдельных лиц, особенно в правых кругах, и зондажа почвы к реальным действиям.3 Но в той наэлектризованной атмосфере недовольства властью, когда война явно затянулась, а империя находилась перед лицом системного кризиса, демагогические фразы П. Н. Милюкова были восприняты, как откровение, как смелое разоблачение самодержавия.
Чего хотел сам лидер партии народной свободы, бросая в лицо власти столь резкие обвинения? Свержения этого строя? Нет! «Он потряс основы, но не думал свалить их, а думал повлиять. Он думал, что это прежде всего потрясет мораль
-Ф-
1 Государственная Дума. Стенографический отчет. Созыв 4. Сессия 5. Стб. 35—48. Опубликовано с купюрами.
2 Милюков П. Н. Воспоминания. Т. 2. С. 237.
3 Дякин В. С. Русская буржуазия и царизм в годы Первой мировой войны 1914—1917. Л., 1967. С. 276—288; Ганелин Р. Ш. Сторонники сепаратного мира с Германией в царской России II Проблемы истории международных отношений. Сборник статей памяти академика Е. В. Тарле. Л., 1972. С. 126—155; Черменский Е. Д. IV Государственная Дума. С. 173—192; Васюков В. С. Внешняя политика России накануне Февральской революции 1916—февраль 1917 г. М., 1989. С. 232—295.
И. В. Лукоянов
67
-ф-
там, наверху, и там осознают, что необходима смена людей. Борьба шла не за режим, а за исполнительную власть».1
Ноябрьский «штурм власти» также не принес Прогрессивному блоку заметных дивидендов. К 16 декабря, когда сессия народного представительства была завершена, «и самодержавие, и большинство Думы остались на исходных до начала «штурма» позициях.
Возобновление сессии 14 февраля 1917 г. опять глубоко разочаровало лидеров оппозиции. Организовать шельмование власти так, как это сделал 1 ноября 1916 г. П. Н. Милюков, не получилось. Прогрессивный блок скорее оказался перед угрозой раскола, так как далеко не все его участники поддержали откровенное шельмование министров. Вопреки ожидавшейся панике, правое крыло Думы спокойно взирало на словесную риторику левых депутатов, в частности А. Ф. Керенского, 15 февраля. «Пусть увидят там, где так надеялись на Думу, до чего она дошла и дойдет еще», — говорил в кулуарах Н. Е. Марков.2
Проблема безуспешности противостояния большинства Думы и власти отражала сложность позиции российских либералов. С одной стороны, они желали резких перемен во власти, как минимум — полной смены правительства. Но с другой — панически опасались народной революции, памятуя уроки 1905 г. Политическая ситуация зашла в тупик, ослабляя обе борющиеся стороны. За этой схваткой они пропустили начало второй российской революции. Думе, несмотря на ее явное нежелание участвовать в этих событиях, пришлось, тем не менее, сыграть в них важную, если не ключевую роль.
После начала массовых выступлений в Петрограде Совет министров 26 февраля 1917 г. не нашел лучшего решения, как снова распустить Думу. Председатель Думы М. В. Родзянко получил официальное известие об этом в 8 часов утра 27 февраля. К этому времени в Таврический дворец уже начали собираться депутаты. Попытка А. Ф. Керенского пригласить народных избранников в зал заседаний не увенчалась успехом: они боялись нарушить царский указ о завершении сессии.3 В 12 часов в Думе собрался Совет старейшин. Лидеры Думы также демонстрировали нерешительность: не желая подчиняться царскому указу, они, однако, не продолжили заседания палаты, а лишь предложили депутатам не разъезжаться из Петрограда.4 К этому времени в Таврический уже начали проникать небольшие группы посторонних — «интеллигенты, имевшие касательство к политике», несмотря на то, что ворота еще были закрыты и караул нес свою вах-ту.5 Даже, когда к 14 часам восставшие окружили Таврический дворец и взяли его
-Ф-
1 Александр Иванович Гучков рассказывает. Воспоминания председателя Государственной Думы и военного министра Временного правительства. М., 1993. С. 16.
2 Донесение Л. К. Куманина № 615 15 февраля 1917 г. II Вопросы истории. 2000. № 6. С. 17.
3 Бурждалов Э. Н. Вторая русская революция. Восстание в Петрограде. М., 1967. С. 228.
4 Дякин В. С. Русская буржуазия и царизм в годы Первой мировой войны: 1914—1917. Л., 1967. С. 326.
5 Милюков П. Н. Воспоминания. Т. 2. С. 252.
68
охрану на себя, в начавшемся в 14.30 частном совещании депутатов предложение социал-демократа Н. С. Чхеидзе, трудовика В. И. Дзюбинского и нескольких других левых депутатов взять на себя организацию новой власти было отвергнуто правой частью Прогрессивного блока. Лишь сообщение о том, что к Думе приближаются новые большие группы восставших солдат, заставило частное совещание депутатов образовать «Временный комитет членов Государственной Думы для водворения порядка в столице и для сношения с лицами и учреждения-ми».1 Он, таким образом, не претендовал на роль новой власти.
Среди историков не сложилось единого мнения, можно ли считать Временный комитет Государственной Думы первым революционным правительством или нет. С одной стороны, сам комитет не желал брать на себя ответственность за происходившее в эти дни в столице. Но с другой, часть его распоряжений свидетельствует, что он объединил в своем лице функции законодательной, исполнительной и даже судебной власти. В частности, уже 28 февраля началось командирование «комиссаров», преимущественно из числа думских депутатов, в различные ведомства для того, чтобы они продолжали работать, а также для контроля за поведением бюрократического аппарата, и развала всей системы управления империей не произошло.2 Главным в их деятельности стало отстранение неугодных новой власти руководителей и назначение новых.
Созданное Думой Временное правительство не стало искать опору в своем создателе — народном представительстве. Оно предпочло искать компромисс с Советом, компромисс, неизбежно ущербный для кабинета, породивший «неустойчивое равновесие двух соперничающих властных структур», и получивший название «двоевластия».3 Уже на первом заседании Временное правительство отказалось от восстановления прав распущенной царским указом IV Думы.4 Председатель правительства Г. Е. Львов обещал созвать Думу 27 апреля, в годовщину открытия I Думы, пригласив в заседание депутатов всех созывов. Таким образом, «легальная сессия была подменена юбилейным митингом, не имевшим законодательной силы».5 Окончательно четвертый созыв народных депутатов был распущен 6 октября 1917 г., в связи с истечением полномочий.6 Однако вместо объявления даты новых выборов в Думу Временное правительство начало подготовку избрания Учредительного собрания. После его фиаско уже при большевистской
1 Иоффе Г. 3. Великий Октябрь и эпилог царизма. М., 1987. С. 51; Николаев А. Б. Государственная Дума в Февральской революции: Очерки истории. Рязань, 2002. С. 28—31.
2 По приблизительным подсчетам А. Б. Николаева, в первые четыре дня их было назначено не менее 40 человек (Николаев А. Б. Государственная Дума в Февральской революции. С. 79).
3 Черняев В. Ю. Судьба IV Государственной Думы и Государственного Совета // Власть и реформы. От самодержавной к советской России. СПб., 1996. С. 650.
4 Николаев А. Б. Исторический опыт российского парламентаризма: Государственное совещание 1917 года // Историк и революция: Сборник статей к 70-летию со дня рождения Олега Николаевича Знаменского. СПб., 1998. С. 161.
5 Черняев В. Ю. Судьба IV Государственной Думы. С. 650.
6 Там же. С. 651.
С. В. Куликов
69
-ф-
власти оказалось, что в этот день — 6 октября 1917 г. — была подведена черта под недолгой историей Государственной Думы России начала XX в. Удивительно, но «заслуга» упразднения народного представительства, созданного самодержавной властью, пришлась на долю самого демократичного и самого безвластного правительства, какое только знала Россия.
Несмотря на короткую историю российского парламентаризма, ее главный итог — в том, что Государственная Дума стала неотъемлемой частью политической жизни России. Даже крестьяне, слабо разбиравшиеся в политике, в эпоху III Думы были убеждены, что народное представительство нужно. Косвенным признанием роли Думы в политической жизни империи служит поведение царя. Николай II, несмотря на то, что несколько раз порывался изменить законодательство о Думе, лишь однажды, в начале 1914 г., поставил вопрос о возвращении к законосовещательному статусу народного представительства, но не получил в этом поддержки Совета министров. В февральские дни 1917 г. толпы народа пошли к Таврическому дворцу, который оказался единственным центром легитимной в глазах восставших власти в России.
За свою недолгую историю Дума успела пережить не один кризис и столкнулась с большим количеством самых разных трудностей. В большей части они оказались связаны с тем, что в 1905—1906 гг. империя не была готова к столь быстрым политическим изменениям: массовым выборам, разрешению политических партий и учреждению законодательной палаты. Во всех странах без исключениях этот процесс не проходил гладко, да еще и в условиях революции. На окончательную интеграцию новых порядков требовались десятилетия. Однако этот же опыт свидетельствовал — к XX в. существование парламента являлось универсальным явлением тогдашней действительности и избежать его никому не удалось. Дума — свидетельство того, что и Российская империя двигалась по магистральному пути, правда, повторяя при этом уже хорошо известные ошибки и преодолевая не менее известные трудности.
-Ф-
С. В. Куликов*
ПАРЛАМЕНТ БЕЗ ПАРЛАМЕНТАРИЗМА: ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДУМА В ЦАРСКОЙ РОССИИ (1906—1917 гг.)
Отмечаемое 100-летие Государственной Думы, исполняющееся в 2005 г., дает повод для размышлений о судьбе первых четырех Дум, появившихся и функционировавших в контексте государственно-правового дискурса начала XX в., ко-
*Кандидат исторических наук, научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН.
