CC BY
15
Санкт-Петербургская православная духовная академия
Архив журнала «Христианское чтение»
Д.И. Абрамович
Гоголь в русской критике:
Речь, читанная 21 февр.1902 г. на литературно-музыкальном вечере студентов СПб. Духовной Академии, посвященном памяти Гоголя
Опубликовано:
Христианское чтение. 1902. № 5. С. 657-674.
© Сканированій и создание электронного варианта: Санкт-Петербургская православная духовная академия (www.spbda.ru), 2009. Материал распространяется на основе некоммерческой лицензии Creative Commons 3.0 с указанием авторства без возможности изменений.
СПбПДА
Санкт-Петербург
2009
Іоголъ бъ русской критикѣ.
(РѢЧЬ, ЧИТАННАЯ 21 ФЕВР. 1902 Г. НА ЛИТЕРАТУРНО-МУЗЫКАЛЬНОМЪ ВЕЧЕРѢ СТУДЕНТОВЪ СПБ. ДУХОВН. АКАД., ПОСВЯЩЕННОМЪ
памяти Гоголя).
Мм. Гг.!
ЙОЯВЛЕНІЕ Гоголя на литературномъ горизонтѣ было какъ нельзя болѣе своевременно — и въ этомъ отчасти секретъ его выдающагося успѣха.
$ Правда, Пушкинъ былъ еще живъ, но для многихъ I уже «замерли звуки его гармонической лиры».
Бще за два года до смерти поэта тогдашній властитель литературныхъ думъ, Бѣлинскій, писалъ: ^Пушкинъ царствовалъ десять лѣтъ: Борисъ Годуновъ былъ послѣднимъ великимъ его подвигомъ... Теперь мы не знаемъ Пушкина; онъ умеръ или можетъ быть только обмеръ на время. Можетъ быть, его уже нѣтъ, а можетъ быть онъ и воскреснетъ; этотъ вопросъ, это Гамлетовское быть или не быть скрывается во мглѣ будущаго... Гдѣ теперь эти звуки, въ коихъ слышалось бывало то удалое разгулье, то сердечная тоска, гдѣ эти вспышки пламеннаго и глубокаго чувства, потрясавшаго сердца, сжимавшаго и волновавшаго грудь, эти вспышки остроумія тонкаго и язвительнаго, этой ироніи вмѣстѣ алой и тоскливой, которыя поражали умъ своею игрою, гдѣ теперь эти картины жизни и природы, передъ которыми была блѣдна жизнь и природа?.. Увы! вмѣсто ихъ мы читаемъ теперь стихи съ правильною цезурою, съ богатыми и полубогатыми рифмами, съ піитическими вольностями, о коихъ такъ пространно, такъ удовлетворительно и такъ глубокомысленно
разсуждала Архимандритъ Атллосъ и Г. Остолоповъ!.. Отданная вещь, непонятная вещь!..11 * *)
„Духъ времениu измѣнился—и Пушкинъ былъ уже не въ силахъ отвѣчать на тѣ запросы, какіе выдвигало «вѣтрен-ное племя“.
«Какъ бы то ни было,—продолжаетъ Бѣлинскій,—но по своему воззрѣнію Пушкинъ принадлежитъ къ той школѣ искусства, которой пора уже миновала въ Европѣ, и которая даже у насъ не можетъ произвести ни одного великаго поэта. Духъ анализа, неукротимое стремленіе изслѣдованія, страстное, полное вражды и любви мышленіе сдѣлались me* перь жизнью всякой истинной поэзіи», «Задача реальной поэзіи въ томъ-то и состоитъ, чтобы извлекать поэвію жизни изъ прозы жизни, и потрясать души вѣрнымъ изображеніемъ этой жизни...
Простота вымысла въ поэзіи реальной есть одинъ изъ самыхъ вѣрныхъ признаковъ истинной поэзіи,. истиннаго и притомъ зрѣлаго таланта...» 2)
Время чистой поэзіи, — добавляетъ Тургеневъ, — прошло такъ же, какъ и время ложно-величавой фразы; наступило время критики, полемики, сатиры... «Торквато Тассо» Кукольника, «Рука Всевышняго» —исчезли, какъ мыльные пузыри, но и «Мѣднымъ Всадникомъ» нельзя было любоваться въ одно время съ «Шинелью»... Сила независимой, критикующей, протестующій личности возстала противъ фальши, противъ пошлости—а на какой ступени общества тогда не царила пошлость? — противъ того ложно — общаго, неправедно-узаконеннаго, что не имѣло разумныхъ правъ на подчиненіе себѣ личности... *)
Неоднократно заявляя, что «у насъ нѣтъ литературы», нѣтъ такого писателя, который бы внесъ въ литературу что-нибудь самобытное, оригинальное, исключительно-русское, — Бѣлинскій въ тоже время предсказывалъ, что скоро и очень даже скоро долженъ появиться нашъ русскій писатель имѣющій создать эпоху въ литературѣ.
*} «Литература. Мечтанія-*. ІІолн. собр. сотая. В. Г. Бѣлинскаго. Подъ рѳд. и съ прямѣй, С. А. Венгерова. Т. I, 364.
а) Ibid. П, 220, 219.
*) „Литерат. ВоспоминЛ Поли. собр. соч. Тургенева, 8 над. Сиб. 1891, т. X.
По 'мѣрѣ развита, таланта Гоголя критикъ все больше и больше убѣждается, что надежды его не будутъ тщетны. Въ Гоголѣ онъ находитъ то, чего никакъ не могъ найти въ писателяхъ до него.
Не будемъ останавливаться на печальномъ инцидентѣ съ «Гчнцомъ Мухелыартеномъ*: Гоголь сдѣлалъ все возможное, чтобы его идиллія канула въ рѣку забвенія—и даже близкіе друзья поэта ничего не подозрѣвали объ этомъ юношескомъ грѣхѣ.
«.Вечера на хуторѣ близъ Диканьки», появившіеся въ свѣтъ въ 1831—2 гг., когда начинающему автору было не больше 22-хъ лѣтъ, — встрѣтили самый радушный пріемъ. Сейчасъ прочелъ «Вечера близь Диканьки»,—пашетъ Пушкинъ А. Ѳ. Воейкову (авг. 1831 г.). Они изумили меня. Вотъ настоящая веселость, искренняя, непринужденная, безъ жеманства, безъ чопорности. А мѣстами какая поэзія, какая чувствительность! Все это такъ необходимо въ нашей литературѣ, что я доселѣ необразумился. Мнѣ сказывали, что когда издатель вошелъ въ типографію, гдѣ печатались «Вечера», то наборщики начали прыскать и фыркать, зажимая ротъ рукою. Факторъ объяснилъ ихъ веселость, признавшись ему, что наборщики помирали со смѣху, . набирая его книгу. Мольеръ и Фильдингъ, вѣроятно, были бы рады разсмѣшить своихъ наборщиковъ. Поздравляю публику съ истинно-веселою книгою, а автору сердечно желаю дальнѣйшихъ успѣховъ».
При выходѣ въ свѣтъ второго изданія «Вечеровъ», въ 1836 г., тотъ же Пушкинъ вспоминаетъ на страницахъ «Современника» (т. I, 312 — 313) о впечатлѣніи, какое произвело на всѣхъ первое появленіе нашихъ разсказовъ: «ВсѢ обрадовались этому живому описанію племени поющаго и пляшущаго, этимъ свѣжимъ картинамъ малороссійской природы, этой веселости, простодушной и вмѣстѣ лукавой. Какъ изумились мы русской книгѣ, которая заставила насъ смѣяться, мы, не смѣявшіеся со временъ Фонвизина! Мы такъ были благодарны молодому автору, что охотно простили ему неровность и неправильность его слога, безсвязность н неправдоподобность нѣкоторыхъ разсказовъ, предоставивъ сіи недостатки на поживу критики».
Не менѣе сочувственно ■ Отозвались я Вумарит съ На* деждтьшг: первый—въ * Стерней Пчелѣ», а второй — въ
«Телескопѣ».
«Въ предисловіи къ первой книжкѣ Рудый Панько го-ворнтъ: «лишь бы слушали да читали, а у меня,^іожалуй— лѣнь только проклятая рыться—наберется и на десять такихъ книжекъ». Слушаемъ я читаемъ; такъ не лѣниться-жь»: вотъ заключительныя строки критической статьи Надеждина.
вбыдись опасенія Пушкина насчетъ «остренькаго сидѣльца», Полевого, но эта критика—рядъ очевиднѣйшихъ мелочей и самыхъ злостныхъ придирокъ: даже псевдонимъ Гоголя кажется Полевому чѣмъ-то подозрительнымъ — и онъ готовъ видѣть въ «Рудомъ ІІанькѣ» прости самозванца: «москаля», а не хохла, и при томъ «горожанина».
«Арабески» и «Миргородъ» (1835 г.)—доставили Гоголю новую славу.
ІІроф. Шстревъ (въ «Мѵсковск. Наблюдат.»), признавъ за Гоголемъ чудный даръ схватывать безсмыслицу жизни и «обращать ее въ неизъяснимую поэзію смѣха», совѣтуетъ автору развивать свой настоящій комическій талантъ, но при этомъ обратить «свой наблюдательный взоръ и мѣткую кисть свою на общество, насъ окружающее».
«До сихъ норъ, за этимъ смѣхомъ онъ водилъ насъ иди въ Миргородъ, или въ лавку жестяныхъ дѣлъ мастера Шиллера, или въ сумасшедшій домъ. Мы охотно за нимъ слѣдовали всюду, потому что вездѣ и надъ всѣмъ пріятно посмѣяться... Но какъ бы хотѣлось, чтобы авторъ, который, кажется, какимъ то магнитомъ притягиваетъ къ себѣ все смѣшное, разсмѣшилъ насъ нами же самими; чтобы онъ открылъ эту безсмыслицу въ нашей собственной жизни, въ кругу такъ называемомъ образованномъ, въ нашей гостиной, среди модныхъ фраковъ и галстуховъ, подъ модными головными уборами»...
Отъ «Тараса Бульбы» критикъ прямо таки въ восторгѣ. Передавая вкратцѣ содержаніе повѣсти и дойдя до мѣста, гдѣ описывается казнь Остапа,—Шевыревъ впадаетъ въ настоящій паѳосъ:
«Это «слышу!» останется навсегда памятнымъ въ нашей литературѣ, и если бы г. Гоголь не изобрѣлъ ничего другого, кромѣ этого славнаго «слышу!», то однимъ этимъ ногъ, бы заставить молчать всякую злонамѣренность критики»...
Статья Бѣлинскаго «О русской повѣсти и повѣстяхъ
Гоголя» *)—представляетъ интересъ въ двухъ отношеніяхъ: съ одной стороны, для изученія Гоголя, съ другой — для изученія самого критика.
«Поэзія Гоголя*—пишетъ Бѣлинскій,—въ своей простотѣ и мелкости—и -сильна, и глубока... Отличительный характеръ повѣстей Гоголя составляютъ—простота вымысла, народность, совершенная истива жизни, оригинальность и комическое одушевленіе, всегда побѣждаемое глубокимъ чувствомъ грусти и унынія.' Причина всѣхъ этихъ качествъ заключается въ одномъ источникѣ: Гоголь—поэтъ, поэтъ жизни дѣйствительной».
Останавливаясь на впечатлѣніи повѣстей Гоголя, которыя, разсказывая о будничныхъ событіяхъ и пошлыхъ въ сущности людяхъ, способны глубоко взволновать наше чувство,— критикъ продолжаетъ: «Вотъ оно, то божественное искусство, которое называется творчествомъ; вотъ онъ, тотъ художническій талантъ, для котораго гдѣ жизнь, тамъ и поэзія! И возьмите почти всѣ повѣсти Гоголя: какой отличительный характеръ ихъ? что. такое почти каждая изъ его повѣстей? Смѣшная комедія, которая начинается глупостями, продолжается глупостями, а оканчивается слезами, и которая, наконецъ, называется жизнью. И таковы всѣ его повѣсти: сначала смѣшно, потомъ грустно! И такова жизнь наша: сначала смѣшно, потомъ грустно! Сколько тутъ поэзіи, сколько философіи, сколько истины!»...
Въ концѣ той же статьи Бѣлинскій дѣлаетъ такое вѣщее заключеніе: «Если я сказалъ, что Гоголѣ—поэтъ, я уже все сказалъ, я уже лишилъ себя права дѣлать ему судейскіе приговоры... Поэтъ—высокое и святое слово, въ немъ заключается неумирающая слава!.. Но Гоголь еще только началъ свое поприще; слѣдовательно, наше дѣло высказать свое мнѣніе о его дебютѣ и о надеждахъ въ будущемъ, которыя подаетъ этотъ дебютъ. Эти надежды велики, ибо Гоголь владѣетъ талантомъ необыкновеннымъ, сильнымъ и высокимъ. Но крайней мѣрѣ, въ настоящее время, онъ является главою поэтовъ, онъ становится на мѣсто, оставленное Пушкинымъ».
«Ревизоръ»—имѣлъ колоссальный успѣхъ, какъ на сценѣ, такъ и въ литературѣ, хотя и здѣсь и тамъ многимъ пришелся не по вкусу. Публика раздѣлилась на два враждебныхъ
*) Сотан. И, 186—286.
лагеря: »дни горячо привѣтствовали вомѳдію,радуясь ей, какъ смѣлому, хотя и прикрытому, нападенію на разнообразныя злоупотребленія въ общественной жизни; а другіе—увидали здѣсь «безобразную каррикатуру на администрацію всей Россіи, которая охраняетъ общественный порядокъ, трудится для прльзы отечества, и вдругъ какой-то коллежскій*регистрато-ришка дерзаетъ осмѣивать не только низшій классъ чиновниковъ, но даже самихъ губернаторовъ»...
Припомнимъ «Театральный Разъѣздъ», гдѣ Гоголь пытается собрать въ одно всѣ замѣчанія, высказанныя но поводу его комедіи, и дать на нихъ свой отвѣтъ.
«Нѣтъ, это не осмѣяніе пороковъ; это отвратительная насмѣшка надъ Россіею... Все это нѣкоторымъ образомъ есть уже оскорбленіе, которое болѣе или ценѣе распространяется на всѣхъ... Теперь, напримѣръ, выведутъ какого-нибудь титулярнаго совѣтника, а потомъ... э... пожалуй выведутъ... и дѣйствительнаго статскаго совѣтника...
Для этого человѣка, нѣтъ ничего священнаго; сегодня онъ скажетъ: такой-то совѣтникъ не хорошъ, а завтра скажетъ, что и Бога нѣтъ. Вѣдь тутъ всего только одинъ шагъ»... «Со смѣхомъ шутить нельзя. Это значитъ разрушать всякое уваженіе—вотъ что это значитъ. Да вѣдь меня послѣ всего этого всякій прибьетъ на улицѣ, скажетъ: «Да вѣдь надъ вами смѣются: а на тѳбѣ такой же чинъ, такъ вотъ тѳбѣ затрещина!» Вѣдь это вотъ что значитъ».
«Еще бы! Это сурьезная вещь! Говорятъ: «бездѣлушка, пустяки, театральное представленіе». Нѣтъ, это не простыя бездѣлушки; на это обратить нужно строгое вниманіе. За этакія вещи и въ Сибирь посылаютъ. Да если бы я имѣлъ власть, у меня бы авторъ не пикнулъ. Я бы его въ такое мѣсто засадилъ, что онъ бы и свѣта Божьяго не взвидѣлъ»... «Кричатъ: «литераторъ! литераторъ! писатель!» Да что такое писатель? Что иной разъ попадется остроумное словцо, да спишетъ кое-что съ натуры... Да что же здѣсь за трудъ? Что-жъ тутъ такого? Вѣдь это все побасенки—и больше ни-' чего... Вы сами знаете, что такое литераторъ: пустѣйшій человѣкъ! Это всему свѣту извѣстно—ни на какое дѣло не годится. Ужъ ихъ пробовали употреблять, да бросили. Ну, посудите сами, ну, что такое они пишутъ? Вѣдь это все пустяки, побасенки! Захоти, я сей же часъ это напишу, и вы напишете, и онъ напишетъ, и всякій напишетъ».
«Да, конечно, почему жъ и не написать. Будь только капля ума въ головѣ, такъ ужъ и можно». Да и ума не нужно. Зачѣмъ гутъ умъ? Вѣдь это все побасенки. Ну, если бы еще была подолбимъ, какая-нибудь ученая наука, какой-нибудь предметъ, котораго еще не знаешь, а вѣдь это чтд такое? ВѢЦ эго всякій мужикъ знаетъ. Это всякій день увидишь. на улицѣ. Садись только у окна, да записывай все, что на дѣлается—вотъ и вся штука!» «Это правда. Какъ подумаешь, Право, на какой вздоръ употребляютъ время!*... «Я бы все запретилъ,—заключаетъ чиновникъ важной наружности. Ничего не нужно печатать. Просвѣщеньемъ пользуйся, читай, а не пиши. Книгъ ужъ довольно написано, больше не нужно»...
Подобные толки слышатся и среди людей литературнаго міра: изъ устъ Булгарина («Сѣверн. Пчела* 1836 г.,
ЛгЛ? 97—98), Сенковскаго («Библіот. для чтенія», 1836, XVI) и Полевого («Русск. Вѣсти.», 1842, V). «Ревизора»— нѳ комедія, а фарсъ; у Гоголя, несомнѣнно, есть талантъ, но его захвалили—(друзья съ пріятелями) н онъ испортился.
«Что въ этой шСсѣ?Bo-лершхъ, завязки никакой, дѣйствія тоже нѣтъ, соображенья рѣшительно никакого; все невѣроятности и при томъ все каррикатуры». «Глупый фарсъ, поддержанный пріятелями. Признаюсь, на многое даже отвратительно было смотрѣть»... «Отвратительная теса, грязная, грязная теса»... «Нѣтъ ни одного лица истиннаго, все— каррикатуры! Въ натурѣ нѣтъ этого; повѣрьте мнѣ, нѣтъ, я лучше это знаю: я самъ литераторъ. Говорятъ: живость, наблюденіе... да вѣдь это все вздоръ, это все - пріятели, пріятели хвалятъ, все пріятели! Я ужъ слышалъ, что его чуть не въ Фонвизины суютъ, а піеса, просто, недостойна даже быть названа комедіею. Фарсъ, фарсъ, да и фарсъ самый неудачный. Послѣдняя пустѣйшая комедійна Коцебу въ сравненіи съ нѳкк—Монбланъ передъ Пулковскою горою... Просто, друзья и пріятели захвалили его не въ мѣру, такъ вотъ онъ ужъ теперь, чай, думаетъ о себѣ, что онъ чуть-чуть пе Шекспиръ. У насъ всегда пріятели захвалятъ. Вотъ, напримѣръ, и Пушкинъ. Отчего вся Россія теперь говоритъ о немъ? Все пріятели: кричали, кричали, а потомъ вслѣдъ за ними и вся Россія стала кричать»... О* 5
5) Со*. Н. В. Гогоця. Над. %, т. Ц, 482-613.
Одвайо, всѳ было напрасно. «Ревизоръ», какъ выражается критикъ < Молвы* (ХІ¥ 251 — 2), стажъ, встряхнулся..' й разбрелся но всѣмъ закоулкамъ Русской земли. Эквйшіляры комедіи—«перечитаны, зачитаны, выучены, превратились въ пословицы и пошли гулять но людямъ, обернулись эпиграммами и начали клеймить тѣхър къ кому придутся. Имена дѣйствующихъ лицъ «Ревизора» обратились на другой день въ собственныя названія: Хлестаковы, Анны Андреевны, Марьи Антоновны, городничіе, Земляники, Тяикины-Ляпкины пошли подъ руку съ Фамусовымъ, Молчл-линымъ, Чацкимъ, Простаковыми. И все это такъ скоро, еще до представленія сдѣлалось. Посмотрите—они, эти господа и госпожи, гуляютъ по Тверскому бульвару, въ паркѣ, по городу и вездѣ, вездѣ, гдѣ есть десятокъ народу, между ними навѣрно одинъ выходитъ и8ъ комедіи Гоголя... Отчего жъ это? Кто вдвинулъ это создавіе въ жизнь дѣйствительную? Кто такъ сроднилъ его съ нами? Кто подтвердилъ эти прозванія, эти фразы, эти обороты смѣшные и неловкіе? Кто? Это сдѣлали два великіе, два первые дѣятеля: талантъ автора и современность произведенія*...
* Мертвыя Души» (первый томъ) до появленія въ свѣтъ прошли длинный рядъ цензурныхъ мытарствъ.
Цензоры—азіатцы, какъ называетъ ихъ Гоголь, въ родѣ Голохвастова, возражали противъ заглавія поэмы: «душа бываетъ безсмертна; мертвой души не можетъ быть; авторъ вооружается противъ безсмертія»; цензоры—европейцы, молодые люди, возвратившіеся изъ-за границы, негодовали на другое: «цѣна, которую даетъ Чичиковъ за душу, два съ полтиною, возмущаетъ душу. Человѣческое чувство вопіетъ противъ этого, хотя, конечно, эта цѣна дается только за одно имя, написанное на бумагѣ, но все же это имя душа, душа человѣческая; она жила, существовала. Этого ни во Франціи, ни въ Англіи и нигдѣ нельзя позволять. Да послѣ этого ни одинъ иностранецъ къ намъ не пріѣдетъ» ').
По свидѣтельству Анненкова, никогда, можетъ быть, не употребилъ Гоголь въ дѣло такого количества житейской опытности, сердцевѣдѣнія, заискивающей ласки и притворнаго гнѣва, какъ въ 1842 году, когда приступилъ къ печатанію «Мѳртв. Душъ».
Появленіе поэмы въ печати, было встрѣчено разно: литературные старовѣры винятъ въ этомъ новомъ твореніи нѣчто такое, хуже чего т писывалось ни на одномъ языкѣ человѣческомъ; друзья Гоголя—готовы думать, что только Гомеръ да Шекспиръ являются, въ своихъ произведеніяхъ, столь великими, какъ Гоголь въ «Мѳртв. Душ.».
Бранятъ новую поэму наши старые знакомые: Сенковскій 7), Нолевой 8), Гречъ 9).
«Когда мы,—заключаетъ критикъ «Русск. В.»,—прочли «Мѳртв. Д.», намъ казалось, что мы вышли на свѣжій вов* духъ изъ какой-то неопрятной гостинницы, гдѣ шьневодѣ долженъ проѣзжій пробыть нѣсколько часовъ»...
Па защиту Гоголя выступаютъ: Плетневъ 10 *), Шевыревг п), К. Аксаковъ 12 * *), Мизко 18) и, наконецъ, Бѣлинскій и), который, какъ мы уже знаемъ, первый указалъ на нашего поэта, какъ на восходящую литературную звѣзду. «Среди торжества мелочности, посредственности, ничтожества, бездарности, среди пустоцвѣтовъ и дождевыхъ пузырей литературныхъ, среди ребяческихъ затѣй, дѣтскихъ мыслей, ложныхъ чувствъ, фарисейскаго патріотизма, приторной народности,^-вдругъ, словно освѣжительный блескъ молніи среди томительной и тлетворной духоты и васухи, является твореніе чисто-русское, національное, выхваченное изъ тайника народной жизни, столько же истинное, сколько и патріотическое, безпощадно сдергивающее покровъ съ дѣйствительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовью къ плодовитому зерну русской жизни, твореніе необъятно-художественное по концепціи и выполненію, но характерамъ дѣйствующихъ лицъ и подробностямъ русскаго быта,—и въ то же время глубокое по мысли, соціальное, общественное и историческое...
Въ «М. Д.» авторъ сдѣлалъ такой великій шагъ, что все, доселѣ имъ написанное, кажется слабымъ и блѣднымъ въ сравненіи съ ними... Твореніе, которое возбудило столько толковъ
7) „Бибяіот. доя чтѳн.и 1842, ЫП—LTV.
8) «Русск. Вѣсти.» 1842, VI.
s) «Сѣверн, Дч.» 1842, № 137.
10) «Совремѳн.» 1842, XXVII и ХХѴШ.
“) «Косквитяя.» 1842, JtN 3, 7, 8, 11; 1848, 7, 8.
1S) «Нѣсколько словъ о поэмѣ Г. «Похоясд. Чич.» или «Ы. Д.» 1842. М,
іг} «Отеч. Зап.» 1843,’ ХХѴП.
1*) «Отеч. Зоп.» 1842, К 7* 8.
и споровъ, раздѣлило на котѳріи я литераторовъ и публику, пріобрѣло себѣ и жаркихъ поклонниковъ и ожесточенныхъ враговъ, йа долгое время сдѣлалось .предметомъ сужденій и споровъ общества, твореніе, которое прочтено и перечтено не только тѣми людьми, которые читаютъ всякую новую книгу или всякое новое произведеніе, сколько-нибудь возбудившее обіцее вниманіе, но и такими лицами, у которыхъ нѣтъ ни времени, ни охоты читать стишки и сказочки... твореніе, которое, въ числѣ почти 3000 экземпляровъ, все разошлось въ Какіе-нибудь полгода, — такое твореніе не можетъ не быть неизмѣримо выше всего, что въ состояніи представить современная литература, не можетъ не произвести важнаго вліянія на литературу»^
Какъ же, однако, самъ Гоголь относится къ своей литературной дѣятельности и тѣмъ лаврамъ, какіе выпали вдѣсь на его долю?
Слѣдуетъ имѣть въ виду, что, открывая собою новую эпоху въ исторіи нашей литературы, виновникъ ѳя былъ человѣкъ старыхъ литературныхъ традицій, — традицій, царившихъ въ кружкахъ Пушкина и Жуковскаго, гдѣ такъ или иначе онъ всю жизнь вращался. Сюда, какъ извѣстно, по наслѣдству отъ Арзамаса, перешелъ взглядъ на литературу, какъ на отвлеченное художество, взглядъ, приводившій въ концѣ концовъ къ полному удаленію литературы отъ какихъ бы то ни было вопросовъ жизни дѣйствительной.
Пушкинъ, при всемъ своемъ искреннемъ желаніи быть «полезнымъ пароду», свысока игнорируетъ «чернь», которая вэдумала было требовать отъ поэвіи нѣкотораго участія къ своимъ интересамъ и заботамъ: мы—поэты рождены
«Не для житейскаго волненья,
Не для корысти, не для битвъ,—
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуковъ сладкихъ и молитвъ».
Съ понятіемъ о поэзіи, удаляющейся отъ «черни», былъ тѣсно связанъ и самый узко-консервативный взглядъ по разнымъ вопросамъ современной политики-общественной жизни.
Кружокъ увдекалсі| славой Россіи, вѣрилъ въ ея будущее величіе, не имѣлъ ник&кнхъ сомнѣній относительно настоящаго, а тѣ дефекты, которыхъ никакъ уже нельзя бщло не видѣть, объяснялъ недостаткомъ въ людяхъ добродѣтели, неисполненіемъ благихъ ваконовъ 15 16 17).
Здѣсь можно: было получить не мало хорошаго для развитія формальной стороны своего таланта, но для выработки глубокихъ и стройныхъ воззрѣній на жизнь это общество не давало соотвѣтствующей пищи (Чернышевскій). о
Создавая «Ревизора», а затѣмъ и «Мертвыя Души», Гоголь далекъ отъ мысли, что произведете его пѳра-^*нв одно доставленіе пріятнаго занятія уму и вкусу», а—благороднѣйшій протестъ противъ разныхъ общественныхъ золъ эпохи.
Гоголю, видимо, и въ голову не приходило, что, издѣваясь надъ пошлостью жизни, онъ смѣется надъ тѣмъ общественнымъ строемъ, который’ порождаетъ эту пошлость. «Онъ,— продолжаетъ Скабичевскій,—воображалъ въ своей средне-вѣковой наивности, что общественный бытъ въ томъ видѣ, въ какомъ существовалъ при немъ, есть нѣчто такое-же незыблемое, утвержденное съ испоконъ—вѣковъ, какъ перемѣны временъ года, и что допущеніе малѣйшаго серьезнаго Измѣненія въ немъ—есть нѣчто въ родѣ святотатства»... **).
Тотъ эффектъ, какой получился отъ «Ревизора» и «Мѳртв. Душъ», былъ для Гоголя сплошной неожиданностью—и онъ, увидавъ, что его толкуютъ не такъ, какъ онъ самъ себя разумѣетъ, спѣшатъ загладить свою вину: «искупить безполезность всего, доселѣ напечатаннаго» 1Т).
Житейская пошлость, съ которой онъ такъ энергично и славно боролся на страницахъ «Ревизора» и «Мертв. Душъ», — въ концѣ концовъ ужаснула ѳго и заставила призадуматься надъ самымъ смысломъ подобнаго творчества. ■ «Зачѣмъ же изображать бѣдность, да бѣдность, да несовершенства нашей жизни, выкапывая людей изъ глуши, изъ отдаленныхъ закоулковъ государства»?..
Начинаются мечты о такомъ твореніи, гдѣ «почуются иныя, еще доселѣ добранныя струны, предстанетъ несмѣтное богатство русскаго духа, пройдетъ мужъ, одаренный божескими
15) Иннинъ. Характер. литер. мн. (Спб. 1890). 359—362.
tG) Сотни. Т, I, 720.
17) Сонин. IV, 3.
доблестями, ила чудная русская дѣвица... И мертвыми покажутся і предъ ними всѣ добродѣтельные люди другихъ племенъ, какъ мертва книга предъ, живымъ словомъ!» 18).
По убѣжденію кн. Вяземскаго, въ дивномъ случаѣ литературнаго единоішшленника Гоголя, на послѣднемъ лежала обязанность не двусмысленно, не сомнительно, а гласно разорвать съ частью своего прошлаго, т. е. не столько своего собственнаго прошедшаго, сколько того, которое ему придали съ одной стороны безусловные и чрезмѣрные поклонники, а съ другой—многочисленные и неудачные подражатели. Его хотѣли поставить главою какой-то новой литературной школы, олицетворить въ немъ какое - то черное литературное знамя. На его душу и отвѣтственность обращались всѣ грѣхи, коими ознаменовались послѣдніе годы нашего литературнаго паденія. Какъ тутъ было не одуматься, не оглядѣться? Всѣ эти лекторы и глашатаи, которые шли около него и за нимъ со своими хвалебными восклицаніями и праздничными факелами, именно и озарили въ глазахъ его опасность и ложность избраннаго имъ пути. Съ благородною рѣшимостью и откровенностью онъ тутъ же круто своротилъ съ торжественнаго пути своего и спиною обратился къ своимъ поклонникамъ 19).
Въ результатѣ—злосчастная «Переписка» съ друзьями и не менѣе злосчастный второй томъ «Мѳртв. Душъ».
«Ни одна книга, въ послѣднѳеѳ время, не возбуждала такого шумнаго движенія въ литературѣ и обществѣ, ни одна не послужила поводомъ къ столь многочисленнымъ и разнообразнымъ толкамъ, какъ «Выбранныя мѣста ивъ переписки съ друзьями»,—читаемъ въ «Финскомъ Вѣстникѣ» спустя полтора мѣсяца по выходѣ въ свѣтъ книги. Въ успѣхѣ новаго произведенія Гоголь былъ настолько увѣренъ, что заранѣе велѣлъ заготовить бумагу для второго изданія. Дѣйствительно, эффектъ получился полный, но вовсе не съ той стороны, съ каКой ждалъ его авторъ.
По замѣчанію проф. Кирпичникова *°), можно смѣло сказать, что изъ лицъ, прикосновенныхъ къ русской литературѣ и познакомившихся съ «Выбранными Мѣстами», болѣе 90 процентовъ оказалось противъ него. *•)
*•) Сочин. Ш, 223.
J9) Сочин., т. П: «Гоголь и Языковъ».
«Подъ знаменемъ науки». Юбил. сбора, въ честь JBL И. Сторо-жѳнка. М. 1902, 419.
Мало того: оказалось, что самые горячіе ж искренніе поклонники автора «Ревизора» и «Мертв. Душъ» и личные друзья его почти вынуждены были напасть на автора новой книги, такъ какъ защитниками ея являлись люди И8ъ враждебнаго лагеря.
«Хвалители и ругатели Гоголя,—пишетъ Аксаковъ—отецъ сыну въ Калугу,—'перемѣнились мѣстами: всѣ мистики, всѣ ханжи, всѣ примиряющіеся съ подлою жизнію своею возгласами о христіанскомъ смиреніи, весь скотный дворъ Глинки, а особенно женскар свита К. В. Новосильцевой утопаютъ въ слезахъ и восхищеніи. Я думалъ, что вся Россія дастъ ему публичную оплеуху, и потому не для чего намъ присоединять рукъ своихъ къ этой пощечинѣ; но теперь вижу, что хвалителей будетъ очень много, и Гоголь можетъ утвердиться въ своемъ сумасшѳдствіи. Книга его можетъ бытъ вредна многимъ » 21),
Митр. Филаретъ, радуясь «христіанскому направленію» автора «Переписки», соглашался, что Гоголь «во многомъ заблуждается » 22 *).
Иннокентій Херсонскій просилъ Гоголя, черевъ Погодина, не «парадировать набожностію», которая любитъ внутреннюю клѣть, а въ противномъ случаѣ—плода не будетъ ,3).
Архим. Игнатій Брянчаниновъ находилъ въ нашей Книгѣ «смѣшеніе свѣта со тьмою» 24 *), а нреосв. Григорій, епископъ Калужскій, когда въ ѳго присутствіи зашла рѣчь о Гоголѣ, какъ богословѣ, — съ горечью замѣтилъ: «Э, полноте—какой онъ богословъ, онъ просто сбившійся съ истиннаго пути пустословъ» 26).
При особомъ мнѣніи, совершенно неожиданномъ для Гоголя, остался и о. Матвѣй изъ Ржева: на его взглядъ, «Переписка» должна произвести вообще вредное дѣйствіе, и Гоголь дастъ га нѳѳ отвѣтъ Богу; не лучше ли ему совсѣмъ бросить литературу и идти въ монастырь... 26).
Но самымъ сильнымъ и чувствительнымъ ударомъ, какой получилъ Гоголь за свою «Переписку», — «эту ©два ди не
21) «Исторія моего знакомства съ Гоголемъ», 163.
23) Ibid., 407—409.
33) Барсуковъ. Жизнь и труды М. П. Погодина. ѴНГ, 662.
24) Письма Гоголя: III, 454.
36) Барсуковъ, Ор. с. 568.
se) Письма Гоголи: Ш, 458—464.
самую странную н не самую поучительную книгу, какая когда-либо появлялась на русскомъ языкѣ», — было пжъмо Бтълипскаго изъ Залыфрупш 8Т).
Послѣднее не даромъ считаютъ не только однимъ изъ самыхъ яркихъ эпизодовъ въ жизни критика, но и замѣтнымъ историческимъ фактомъ для всего русскаго общества. Первый критикъ своего времени возстаетъ противъ своего любимѣйшаго писателя, любимѣйшаго какъ «надежда, честь, слава своей страны», какъ «одинъ игъ великихъ вождей ея на пути сознанія, развитія и прогресса». в
До сихъ поръ,—продолжаетъ одинъ изъ историковъ нашей критики,—ни въ одной литературѣ нѣтъ примѣра, гдѣ бы человѣкъ и гражданинъ слились въ такомъ подавляющемъ паѳосѣ идеи и страсти, гдѣ бы отдѣльная личность съ такой глубиной и мукой пережила общую утрату, какъ свое кровное лишеніе 28). Критикъ и теперь продолжаетъ называть Гоголя «великимъ писателемъ», «геніальнымъ человѣкомъ», но тѣмъ сильнѣе его гнѣвъ на «позорныя строки».
«Я не въ состояніи дать вамъ ни малѣйшаго понятія о томъ негодованіи, которое возбудила ваша книга во всѣхъ благородныхъ сердцахъ... Я читалъ и перечитывалъ еѳ сто разъ, и все-таки не нашелъ въ ней ничего, кромѣ того, что въ ней есть; а то, что *въ ней есть, глубоко возмутило и оскорбило душу... Й вотъ мое послѣднее слово: если вы имѣли несчастіе съ гордымъ смиреніемъ отречься отъ вашихъ истинно-великихъ произведеній, то теперь вы должны съ искреннимъ смиреніемъ отречься отъ послѣдней вашей книги и тяжелый грѣхъ ѳя изданія искупить новыми твореніями, которыя напомнили бы ваши прежнія».
«Ты рѣшительно не понялъ этой книги, если видишь въ ней только заблужденіе, — пишетъ Бѣлинскій Боткину. Гоголь—совсѣмъ не К. С. Аксаковъ. Это — Талейранъ, кардиналъ Фешъ, который всю жизнь обманывалъ Бога, а при смерти надулъ сатану»... *9).
Впрочемъ, — еще раньше утѣшалъ себя критикъ (въ «Современникѣ»),—какая намъ нужда, что онъ (Гоголь) не признаетъ достоинства своихъ сочиненій, если ихъ признало * 29
2Т) Барсуковъ, іЪ. 696—607. *
Я8) Ив. Ивановъ. Ист. р. нрит. Ч. III и IV, 209.
29) Цыпинъ. Бѣлинскій, его жизнь и переписка. II, 277—8.
общество? Это — факты, дѣйствительности которыхъ не въ состояніи опровергнуть и онъ самъ. Нѣтъ, господа противники таланта Гоголи, раненько вы вздумали торжествовать побѣду, которой, не. держали и которой не одержать вамъ! Именно теперь-то, еще болѣе, чѣмъ прежде, будутъ расходиться и читаться сочиненія Гоголя, тепѳрь-то еще выше, чѣмъ прежде, будетъ цѣниться олъ, потому что теперь онъ самъ существуетъ для публики болѣе въ прошедшемъ.
Что касается второго тома «Мертвыхъ Душъ», то онъ, по мѣткому выраженію Анненкова, былъ той подвижнической кельей, въ которой Гоголь* бился и страдалъ до тѣхъ поръ, пока вынесли его бездыханнымъ изъ нея.
21 февраля 1852 г. Гоголя не стало.
«Гоголь умеръ! писалъ Тургеневъ (въ «Московек. Вѣдом.» 13 марта). Какую русскую душу не потрясутъ эти два слова? Онъ умеръ... Потеря наша такъ жестока, такъ внезапна, что намъ все еще не хочется ей вѣрить. Въ то самое время, когда мы всѣ могли надѣяться, что онъ нарушитъ наконецъ свое долгое молчаніе, что онъ обрадуетъ, превзойдетъ наши нетерпѣливыя ожиданія, пришла эта роковая вѣсть! Да, онъ умеръ, этотъ человѣкъ, котораго мы имѣемъ право, горькое право, дайное намъ смертью,—называть великимъ; человѣкъ, который своимъ именемъ означитъ эпоху въ исторіи нашей литературы, человѣкъ, которымъ мы гордились, какъ одною изъ изъ славъ нашихъ!
Онъ умеръ, пораженный въ самомъ цвѣтѣ лѣтъ, въ pas-гарѣ силъ своихъ, не окончивъ начатаго дѣла, подобно благороднѣйшимъ изъ его предшественниковъ... Едва ли нужно говорить о тѣхъ не многихъ людяхъ, которымъ слова наши покажутся преувеличенными или даже неумѣстными...
Смерть имѣетъ очищающую и примиряющую силу; клевета и зависть, вражда и ведоразумѣніе — все смолкаетъ передъ самою даже обыкновенною могилою: они не заговорятъ и надъ могилою Гоголя»...
Судьба этой совсѣмъ невинной замѣтки въ высшей степени характерна: по настоянію предсѣдателя цензурнаго комитета и попечителя учебнаго округа, гр. МусинъгГГушкина, запретившаго впослѣдствіи совсѣмъ называть имя.;Гоголя, въ
печати,-‘-Тургеневъ былъ посаженъ на «съѣзжую», а затѣмъ высланъ И8ъ Петербурга 30). 1
Не говоритъ ли этотъ удивительный фактъ, что поэзія Гоголя имѣла не только художественное, но и глубоко ^ общественное значеніе? «приверженцы застоя почувствовали и возненавидѣли въ Гоголѣ новое общественное начало, враждебное лицемѣрію и призывавшее къ общественной правдѣ» 31).
Литературная судьба Гоголя знаменательна въ томъ отношеніи, что онъ съ первыхъ же своихъ шаговъ былъ пятнанъ талантомъ, не только достойнымъ, но даже опаснымъ со-перншомъ самого Пушкина.
Первымъ и въ то же время самымъ проницательнымъ истолкователемъ его былъ Бѣлг&йскій, имя котораго, по прекрасному выраженію Аполлона Григорьева, какъ плющъ обросло поэтическій вѣнецъ великаго юмориста. Прочно установивъ первенствующее значеніе Гоголя въ исторіи родной литературы, не только художественное, но и общественное,— Бѣлинскій раньше всѣхъ подчеркнулъ и замѣтную границу между Гоголемъ—художникомъ и Гоголемъ—мыслителемъ.
«Горе человѣку, котораго сама природа создала художникомъ, горе ему, если недовольный своею дорогою, онъ ринется въ чуждый ему путь! На этомъ новомъ пути ожидаетъ его неминуемое паденіе, послѣ котораго не всегда бываетъ возможно возвращеніе на прежнюю дорогу»...
Отстаивать Гоголевское направленіе въ нашей литературѣ, какъ нѣчто глубоко-жизненное и безусловно необходимое для дальнѣйшаго успѣшнаго развитія русскаго общественнаго сознанія,—честь эта выпала на долю Чернышевскаго 3*)
Но крайнему разумѣнію критика, Гоголь — безъ всякаго сравненія величайшій изъ русскихъ писателей, по значенію. Онъ имѣлъ и имѣетъ полное право сказать о себѣ то, безмѣрная гордость чего въ свое время смутила самыхъ жаркихъ его поклонниковъ: «Русь, чего ты хочешь отъ меня?
,0) «Русск. Стар.» 1873, ѴШ, 940- 963; Скабичевскій. Очерки ист. р. цен8., 287—289.
*1) Пыоинъ. Ист. р. лит. IV, 579.
а5) «Очерки Гогодѳвск. періода русск. литер.» Спб. 1892; «Критич. Статьи». Сиб. 1893, 120—169.
Какая непостижимая скйзь таится между нами? Что глядишь ты такъ, и зачѣмъ всеу что ни есть въ тебѣ, обратило на меня полныя ожиданія очи»?..
За Гоголемъ остается та заслуга, что онъ первый далъ русской литературѣ рѣшительное стремленіе къ содержанію, * и притомъ стремленіе въ столь плодотворномъ направленіи, какъ критическое. Прибавимъ, что Гоголю обязана наша литература и самостоятельностью; только его творенія своею высокою оригинальностью подняли нашихъ даровитыхъ писателей на ту высоту, гдѣ начинается самобытность. Но мало того, Гоголь пробудилъ въ насъ сознаніе о насъ самихъ— вотъ его истинная заслуга, важность которой не зависитъ отъ того, первымъ или десятымъ изъ нашихъ великихъ писателей должны мы считать ѳго въ хронологическомъ порядкѣ. Вся наша литература, насколько она образовалась подъ вліяніемъ не чужеземныхъ писателей, примыкаетъ къ Гоголю.
Если Пушкинъ—отецъ русской поэзіи, то Гоголь—отецъ русской прозаической литературы, давшій прозѣ рѣшительный перевѣсъ надъ поэзіею; въ этомъ онъ не имѣлъ ни предшественниковъ, ни помощниковъ, и ему одному наша проза обязана своими успѣхами. Въ теоретическомъ отношеніи обѣ формы имѣютъ свои преимущества, но съ исторической точки зрѣнія тѣ періоды, когда господствовала форма поэтическая, далеко уступаютъ въ значеніи для искусства и жизни послѣднему, Гоголевскому періоду, когда начала господствовать проза.
Произведенія послѣднихъ лѣтъ жизни Гоголя критикъ объясняетъ нѣкоторой безсознательностью, точнѣе—безотчетностью всего литературнаго творчества нашего поэта«
Во всякомъ случаѣ, у Гоголя, въ послѣднемъ періодѣ его* жизни, не было никакой «измѣны убѣжденіямъ»; исторія era мнѣній была цѣльная исторія, однородная съ начала и да конца; хотя въ разное время рельефнѣе выдавались то тѣг то другія качества ума и таланта, но сущность его убѣжденій всегда была одна и та же.
Добролюбовъ, разсматривавшій исторію нашей литературы съ точки зрѣнія развитія въ ней идеи народности, отнесся къ Гоголю нѣсколько умѣреннѣе,—но и онъ согласенъ, что художническая дѣятельность поэта оставила глубокіе слѣды въ литературѣ, и отъ принятаго ѳю направленія можно ожидать много хорошаго, потому что нынѣшніе дѣятели начи-
своего отчуждена* о» вереда и тМ отсіад**тн во всѣхъ современныхъ вопросахъ88).
;$*жв Аполлонъ Грторшъ^ хяя. котораго Пушкинъ былъ *Ш«не все», и ютъ готовъ поставить Гоголя во главу угла новаго литературнаго зданія.
Геніемъ литературной эпохи, которую переживаемъ us до сихъ поръ (это говорится въ 1852 г.), по всей справедливости можетъ быть названъ Гоголь, Все, что есть дѣйствительно живого въ явленіяхъ современной иѳящной словесности, идетъ отъ него, поясняетъ его, или даже поясняется имъ. Цѣльная, полная художественная натура Гоголя, такъ сказать, развѣтляется въ различныхъ сторонахъ современной словесности 34).
Оцѣнка, намѣченная Бѣлинскимъ и дополненная Чернышевскимъ, остается въ силѣ и до настоящаго времени.
Съ именемъ Гоголя неразрывно связанъ вопросъ о родоначальникѣ новѣйшей русской литературы; всѣ мы, такъ скагать, воспитались на терминѣ «Гоголевскій періодъ»,—и это, дѣйствительно, до сихъ поръ «обязательное клише общихъ историческихъ соображеній».
Не будемъ спорить съ Гончаровымъ, что въ Пушкинѣ кроются всѣ сѣмена и задатки, изъ которыхъ родились потомъ всѣ роды и виды искусства во всѣхъ вашихъ художникахъ,—но за то ни у кто «не найдешь больше правды въ образахъ», чѣмъ у Гоголя.
Нельзя не согласиться съ Чернышевскимъ, что великаго ума и высокой натуры человѣкъ былъ тотъ, кто первый показалъ насъ себѣ въ настоящемъ видѣ, кто первый научилъ насъ знать наши недостатки и гнушаться ими. «И чтб бы напослѣдокъ ни сдѣлала изъ этого человѣка жизнь, не онъ былъ виноватъ въ томъ. И если чѣмъ смутилъ насъ онъ, все это миновалось, а безсмертны остаются заслуги его».
Каково бы ни было,—закончимъ словами Тургенева, — го окончательное мѣсто, которое оставитъ за Гоголемъ исторія, мы увѣрены, что никто не откажется повторить теперь же вслѣдъ 8а нами: «Миръ его праху, вѣчная память его жизни, вѣчная слава его имени»! Абрамовичъ
13) Сочин. Я, А. Добролюбова. Изд. VI. Т. I, 515.
**) Сочин. Ап. .Григорьева. Т. I, 8.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ДУХОВНАЯ АКАДЕМИЯ
Санкт-Петербургская православная духовная акаде-мия — высшее учебное заведение Русской Православной Церкви, готовящее священнослужителей, преподавателей духовных учебных заведений, специалистов в области бо-гословских и церковных наук. Учебные подразделения: академия, семинария, регентское отделение, иконописное отделение и факультет иностранных студентов.
Проект по созданию электронного архива журнала «Христианское чтение»
Проект осуществляется в рамках компьютеризации Санкт-Пе-тербургской православной духовной академии. В подготовке элек-тронных вариантов номеров журнала принимают участие студенты академии и семинарии. Руководитель проекта — ректор академии епископ Гатчинский Амвросий (Ермаков). Куратор проекта — про-ректор по научно-богословской работе священник Димитрий Юревич. Материалы журнала готовятся в формате pdf, распространяются на DVD-дисках и размещаются на академическом интернет-сайте.
На сайте академии
www.spbda.ru
> события в жизни академии
> сведения о структуре и подразделениях академии
> информация об учебном процессе и научной работе
> библиотека электронных книг для свободной загрузки
