CC BY
172
2003 ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА Сер. 6, вып. 3 (№22)
ФИЛОСОФИЯ
Сравнительные политические исследования
В. А. Ачкасов ГЛОБАЛИЗАЦИЯ
И ПРОБЛЕМЫ НАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА: Сравнительный анализ
Широко распространено мнение о том, что глобализация ведет к утрате национальными государствами политической власти и влияния. Государства, согласно формуле Д. Белла, «становятся слишком маленькими для больших житейских проблем и слишком большими —для маленьких»1. Наиболее радикальные адепты глобализации даже утверждают, что «сама эпоха национальных государств близка к своему концу... Вполне вероятно, что возникающий постнациональный порядок окажется не системой гомогенных единиц (как современная система национальных государств), а системой, основанной на отношениях между гетерогенными единицами (такими, как некоторые социальные движения, некоторые группы интересов, некоторые профессиональные объединения, некоторые неправительственные организации, некоторые вооруженные образования, некоторые юридические структуры)»2.
Действительно, возможности нации-государства подрываются такими проявлениями транснациональности и глобализма, как формирование международных финансовых рынков, интернационализация бизнеса и капитала, появление глобальных открытых информационных сетей, самоопределение новых наций, резко увеличившаяся мобильность населения, неделимый характер многих угроз безопасности, глобальные проблемы современности и т.д. Транснационализация и виртуализация финансового рынка облегчает возможности сокрытия капитала от контроля государства и дает возможность получения прибыли, обусловленной особенностями той или иной территории (к примеру, более низкими налогами на прибыль). Возросшая мобильность капитала оказывает влияние на рост власти самого капитала. Значительная часть национальной политики попадает в зависимость от международных финансовых рынков. По мнению экспертов, экономическая мощь отдельных государств и политико-экономическая эффективность их правительств связаны сегодня со спекуляциями на международных валютных рынках, о чем, в частности, свидетельствует опыт восточно-азиатских «тигров».
Возникает парадоксальная ситуация — глобализация в одно и то же время повышает требования к политике национального государства и сужает его возможности. Стремясь обеспечить конкурентоспособность «своих» ТНК, сохранить в стране капитал, рабочие места и привлечь новые инвестиции Запада, национальные государства снимают с них социальную ответственность и тем самым способствуют снижению ре-
© В. А. Ачкасов, 2003
ального уровня заработной платы, сокращают социальные программы, разрушая в Европе знаменитое «социальное государство», и проявляют недопустимое в условиях глобализации невнимание к вопросам защиты окружающей среды. В свою очередь, еще никогда капитал не был до такой степени свободен от социальной ответственности и обязательств перед обществом и государством. Таким образом, закон прибыли подрывает устои национального тосударства, которое постоянно занимается «экономической политикой», однако национальное государство — это и основа либеральной демократии. Значит, проблематичным в новых условиях становится и сохранение демократии. «Представления о национальном сообществе, которое демократически управляет своей судьбой, постепенно становится нереальным. Различные сферы совместной человеческой деятельности все меньше совпадают с границами национального государства. Все большее значение приобретают как региональные и местные интересы, так и транснациональные»3. В результате проблемы умножаются, а способности национальных институтов справиться с ними сокращаются.
Однако «глобализация не означает, что государства растворяются или становятся менее важными. Скорее, она требует, чтобы они трансформировали свою роль в свете необратимых технологических реалий. Поэтому критически важно определить, как государства, институты и корпорации должны приспосабливаться к спектру вызовов, порожденных глобализацией, включая появление все более быстрых и потенциально взрывоопасных финансовых потоков, зарождающегося транснационализма и усиление неравенства между богатыми и' бедными как на внутригосударственном, так и на вне-государственном уровне»4.
Национальные границы начинают «исчезать» прежде всего под натиском транснациональных компаний и международных финансовых институтов, осуществляющих диктат в отношении стран, не входящих в «золотой миллиард»; власть в разных регионах мира с разной «скоростью» и'с разной степенью «добровольности» (однако неуклонно) передается на транснациональный уровень, лишая государства большей части суверенитета, а местные культуры со все возрастающей интенсивностью подвергаются посредством глобальных СМК воздействию унифицирующей моды и инновационных тенденций, источником которых преимущественно является Запад, и прежде всего США. М. Уотерс так и определяет глобализацию как «процесс, в котором географические ограничения, налагаемые на социальные и культурные установления, отступают, и в ходе которого люди все более осознают, что эти ограничения отступают»5.
Действительно, некоторые барьеры, прежде всего географические и временные, разрушаются. Интенсивность культурных и информационных обменов, многократно усиленная новейшими средствами коммуникации, делает малоэффективными попытки автаркии, самоизоляции и сохранения «единой национальной культуры» — главных маркеров национального государства.
Но существуют и тенденции противоположной направленности — барьеры различного характера возводятся взамен разрушенных. Так, в ответ на ослабление национального государства под напором процессов глобализации возникает «локальный» национализм и происходит «этническое возрождение» в промышленно развитых странах.
Процессы глобализации, уверенно направляемые транснациональными корпорациями и международными финансовыми спекулянтами к обществу «одной пятой», где 80% населения не будет иметь работы и жить «из милости» на подачки состоятельных 20%, контролирующих все ресурсы, создают новые социальные барьеры и провоцируют культурный раскол, что уже привело к возникновению в промышленно развитых странах антиглобалистского движения. Причем против глобализации бунтуют отнюдь
не нищие маргиналы, это прежде всего молодые представители средних слоев, испытывающие страх перед безработицей, кризисом социального государства, перспективой потерять свое привилегированное положение. Этот страх, как пишут немецкие исследователи Г.-П. Мартин и X. Шуманн, «бомба замедленного действия, сила взрыва которой не поддается оценке. Демократии угрожает не бедность, а страх перед бедностью»6.
Другим заметным следствием глобализации стало формирование в Соединенных Штатах Америки и в Западной Европе полиэтнических и мультикультурных обществ из-за массовой иммиграции граждан, прежде всего из стран «третьего мира» По данным ООН, в 1998 г. за пределами родных стран проживало 125 млн человек, при этом численность нелегальных иммигрантов — 30 млн человек7.
Казалось бы, Соединенные Штаты Америки возникли как нация эмигрантов и всегда черпали жизненные силы в активной иммиграции, однако если в 1910 г. среди стран, «поставлявших» наибольшее количество переселенцев, неевропейскими были всего две, то к 1990 г. все десять относятся к Восточной Азии и Карибскому бассейну, т. е. к регионам, где ценностные ориентации существенно отличаются от североамериканских. Показательна и динамика роста иммиграции из этих регионов. Только за 40-80-е годы XX в. число иммигрантов из Латинской Америки возросло в 27,1 раза, а из Азии —в 88 раз. «В самые ближайшие годы каждый четвертый американец будет принадлежать к этническому меньшинству», — констатируют М.Бернал и Г. Найт8. Отметим, что общий образовательный и культурный уровень иммигрантов крайне низок: в 1995 г., когда 12% коренного населения США не имели полного школьного образования, доля таковых среди легальных иммигрантов превышала 40%, средний уровень их образования был в 4 раза ниже, чем у среднего американца. Неудивительно, что уделом иммигрантов становится работа в низкооплачиваемых секторах хозяйства, обособление от коренного населения и как результат — новые культурные барьеры внутри страны. Новые иммигранты образуют диаспоры и локальные сообщества, живущие по «своим законам» и лишь формально принимающие законы своей новой родины. «Идеи же мультикультурализма, широко распространившиеся в последнее время в американском обществе, — пишет В. Иноземцев, — отражают банальную раздробленность нации и de facto проповедуют приоритет прав этнических групп над правами отдельных личностей, недопустимый с точки зрения классической либеральной теории»9.
Несмотря на то что страны ЕС расположены относительно близко к явно перенаселенным и политически нестабильным регионам, таким, как Северная Африка и Ближний Восток, а разрыв в доходах населения стран Европы и соседствующих с ними (Марокко, Туниса или Турции) гораздо масштабней разрыва между США и Мексикой, проблема формирования многонациональных сообществ стоит в ЕС менее остро, чем в США. Хотя общая численность иммигрантов, прибывших в 15 стран ЕС, Норвегию, Исландию, Лихтенштейн и Швейцарию, почти удвоилась за 10 лет, с 1985 по 1995 г., — с 7,8 до 14,7 млн человек, доля в общем населении остается не слишком высокой — около 3,8%, существенно варьируя в зависимости от страны: от 1,8% в Испании и Португалии и 2,1% в Италии, до 8,9% в Германии и 9,1% в Австрии.
Следует заметить, что европейская иммиграция конца XX —начала XXI в. четко разделяется на две части: 1) своего рода реиммиграцию и 2) прибывающих из близких к Европе слаборазвитых стран. Так, среди десяти национальных групп, поставлявших наибольшее число иммигрантов в страны ЕС, в 1996 г. неевропейскими по происхождению были турки; первые три строчки в этом списке занимали репатриирующиеся немцы, лица британского происхождения и выходцы из стран бывшего Советского Со-
юза. Иммигранты из стран Северной Африки, наиболее отличающиеся от европейцев по религии и менталитету, не превышали 0,65% общего населения стран ЕС10.
Тем не менее в западноевропейских странах национальные меньшинства стремятся к компактному проживанию, зачастую создают свои анклавные поселения в больших городах, в которых они стремятся сохранить свою этнокультурную идентичность. «Будучи не в состоянии адаптироваться и преуспеть в чуждой для них среде, переселенцы с периферии быстро образуют замкнутые сообщества, где воспроизводят традицион-зые отношения. При этом они обычно принимают западное подданство и продолжают преобразовывать социальную среду западных стран, не разделяя, а иногда даже не понимая принципов гражданского общества»11. На этой основе в странах Запада формируется не интегрированный в социальную систему новый низший класс, своего рода «новые изгои». Поддерживая постоянные связи со страной происхождения, такие меньшинства, по сути дела, образуют общности нового типа — транснациональные. В результате этой новой иммиграции конфликт «Север-Юг» переносится внутрь государств «ядра». Возникает вопрос, как сохранить стабильность, подвергаясь «нападению» Юга, в том числе изнутри? Эгалитарный ответ вряд ли возможен, поскольку уже нет эффективных механизмов перераспределения, демонтированных неолибералами. Поэтому неравенство по-прежнему нарастает, а следовательно, усиливается иерархичность социальной структуры, что служит питательной базой для различных движений, в том числе под знаменами культурного и этнического фундаментализма. «Растущая в итоге этнокультурная мозаичность европейских обществ ставит под вопрос основу основ нации — ее сложившееся культурно-духовное единство», — отмечает Е. А. Нарочницкая12.
Сумеет ли западная цивилизация культурно ассимилировать десятки миллионов представителей других рас, не прибегая к насилию и соблюдая права человека? Приведет ли это к взаимообогащению культур и творческому переосмыслению и усложнению «проекта» нации-государства или породит новые конфликты?
Как утверждал академик Н. Н. Моисеев, «на наших глазах в Западной Европе постепенно возникает, если не де-юре, то де-факто, огромное супергосударство, в котором будет жить 350 млн человек. Образование такого супергосударства с разными правительствами, но без внутренних границ и с общей валютой и практически общей армией изменит всю геополитическую ситуацию на планете»13. В этой картине, как и всякой картине, написанной широкими мазками, наряду с общей правдой есть и заметные неточности. Так, в «практически общей армии» Западной Европы, т. е. вооруженных силах НАТО, незыблемо сохраняется гегемония США, что подтверждают и война против Югославии, и нынешняя борьба «всем миром» против международного терроризма, в которой объекты для нанесения удара по «мировому злу» определяются единолично американской администрацией. «При всей экономической мощи интегрированной Европы, при наличии даже объединенной военной организации с собственными средствами стратегической разведки, силами быстрого реагирования, с европейскими транспортными средствами... у Европейского союза практически нет шансов стать самостоятельным центром мировой политики, каковыми (в будущем) будут США, КНР, Индия, а при определенных условиях —и Россия»,— отмечает А. Кокошин14.
Несомненно и то, что в национальном сознании европейцев происходят изменения, создающие определенные предпосылки для европейской консолидации и формирования устойчивой и значимой европейской идентичности. Изживаются недоверие и национальные предрассудки в отношении европейских соседей, забываются исторические претензии и обиды, опросы фиксируют снижение удельного веса «патриотов» своих на-
циональных отечеств. По результатам отчета программы Евробарометр, проведенного весной 2000 г., 49% европейцев поддерживают вхождение своей страны в Европейский союз, 47% ощущают реальные выгоды для своего государства в результате европейской интеграции. Для 43% Европейский союз имеет привлекательный образ. Только 18% опрошенных заявили, что это сообщество для них непривлекательно15. Однако число респондентов, не испытывающих чувство национальной гордости, не превышает в Западной Европе 12%, а Европейский союз пока не стал «объектом эмоций», так что «преданность „Европе", доминирующая над преданностью стране... встречается лишь в редких случаях увлеченных „еврократов"»,— иронизирует С.Хоффман16. Среднее распределение ответов на вопрос о предпочтительности европейской или национальной идентичности выглядит по 15 странам ЕС следующим образом: 4% ощущают себя прежде всего европейцами, 8% — европейцами и представителями определенной нации, 45% — представителями определенной нации и европейцами и 41% —только гражданами своей страны. Таким образом, фактически для каждых 9 человек из 10 национальная идентичность гораздо предпочтительней идентичности европейской17.
Об этом же свидетельствуют падающий уровень поддержки Европейского союза, фиксируемый опросами общественного мнения, нарастающая критика Еврокомис-сии как бюрократической структуры, неподотчетной рядовым европейцам, невысокая активность избирателей во время выборов Европейского парламента и др. «Большинство европейцев ждет от Комиссии активного участия в разрешении вала современных общественных проблем, но категорически против серьезного увеличения численности администрации ЕС — притом, что национальные бюрократы во входящих в Союз государствах-членах значительно многочисленнее»,—отмечает, в частности, М. В. Стрежнева18. Хотя эрозия национально-государственных основ европейских стран бесспорна, нацию, по словам того же С.Хоффмана, ничто в современной реальности просто не способно заменить в «качестве легитимного источника социального идентитета»19. Поэтому миллионы граждан из утратившего уверенность среднего класса ищут и будут искать спасения не столько в антиглобалистской борьбе, сколько в традиционных ксенофобии, национализме, этническом сепаратизме и изоляционизме.
Глобальные процессы и вызовы, ими порождаемые, с неизбежностью вызывают массовую реакцию отторжения. В XX в., начиная с середины 20-х годов и до середины 70-х, т. е. 50 лет, имущественное неравенство в промышленно развитых странах снижалось. Начиная с середины 70-х годов оно столь же устойчиво растет. Так, в США в 90-е годы XX в., несмотря на экономический рост, разрыв в доходах между имеющими высшее образование и не имеющими его увеличился, по ряду оценок, на 25-30%20. В статистическом смысле, поскольку реальный ВВП на душу населения продолжает расти, но при этом 80% наемной рабочей силы переживают снижение реальной заработной платы, как это происходит в Соединенных Штатах, средний трудящийся не видит положительного итога игры, пишет известный американский экономист Лестер Туроу. Он видит игру с отрицательным итогом, в которой больше проигравших, чем выигравших. Вокруг него не хватает хороших рабочих мест, большинство его соотечественников переживает снижение реальной заработной платы, и им приходится бороться с другими за свое экономическое выживание. И поскольку нужны союзники в этой борьбе и враги, у которых можно отнять хорошие рабочие места, то неудивительно, что средний трудящийся в нашу эпоху «сочувствует этническому сепаратизму»21 и, добавим от себя, ксенофобии. Тем более что они находят подтверждение своим страхам и фобиям в выступлениях политиков, которые заявляют: «Во всех экономических трудностях виноваты не вы, а „чужие": иностранные рабочие, люди с другим языком, другой этнической или расовой
принадлежностью внутри страны, иностранные конкуренты вовне... Стоит только с ними справиться, и все каким-то магическим образом изменится к лучшему». В результате США ужесточают иммиграционную политику и правила временного пребывания на своей территории (особенно после 11 сентября 2001 г.). Для стран Европейского союза характерными стали акцентирование внимания на проблеме иностранцев, ограничение прав иммигрантов, выдвижение на первый план лозунгов защиты национальной идентичности и даже применение насилия по отношению к этнически и расово чуждым группам. Идея открытости в Западной Европе отступает под натиском стремления сохранить «свою» зону процветания для «своих», создать своего рода «эксклюзивную» европейскую демократию, что приводит на практике к сочетанию межнациональной толерантности внутри ЕС с отношением к иммигрантам из-за его пределов как к чуждым в конечном счете элементам. С начала 90-х годов правила иммиграции в страны Европейского союза стали ужесточаться, в результате иммиграция из-за пределов ЕС с 1991 по 1995 г. сократилась более чем на треть, число удовлетворяемых заявлений на жительство во Франции упало в 3 раза, в Австрии -в 5 раз, в Германии — в 7,5 раза. Тем не менее негативное отношение к иммигрантам разделяют от 27,3% французов до 39,6% немцев и 41% бельгийцев22. Это заставляет правительства стран ЕС быть осторожными в вопросах либерализации иммиграционной политики и приносит новые дивиденты европейским крайне правым.
Между тем усиливается беспокойство в связи с возрастающим культурным и политическим прессингом США, а также динамизмом экономического развития Азиатско-Тихоокенского региона, растет стремление отгородиться от проблем Восточной Европы и России. Отсюда тенденции к росту протекционизма в экономике и национализма в политике. «Новые констелляции в идеологии и политике кажутся все более вероятными в момент, когда ,железный занавес"пал, а проект „государства благосостояния "становится все более проблематичным - и фискально, и политически. Новая волна национализма, вопросы интеграции в Европейский союз, глобальный порядок и т. п. могут вести к дальнейшему увеличению возможности того, что радикальный консерватизм обретет новых союзников на сложившемся политическом поле», — отмечает Г.Даль23.
Поэтому отнюдь не случайно в странах Западной Европы сегодня в невиданных прежде масштабах проявились центробежные тенденции. Если ранее они наблюдались в Испании (Страна Басков, Каталония), Италии (проблемы Южного Тироля, Севера и Юга страны), Бельгии (валлоны и фламандцы), Великобритании (Северная Ирландия), Франции (Корсика), то теперь к ним прибавились: растущее движение за независимость Шотландии, за политическую самостоятельность Баварии, есть признаки разрушения национального консенсуса в мультилингвистической Швейцарии, появились влиятельные праворадикальные партии в благополучных Нидерландах (партия П. Фортейна), Дании (партия прогресса, датская народная партия) и Норвегии.
Поэтому совсем не случайны электоральные и политические достижения праворадикального «Национального фронта» Ж.-М. Ле Пэна во Франции и правопопулистской «Австрийской партии свободы» Й. Хайдера в Австрии, устойчивый рост популярности сепаратистских партий в Квебеке, Шотландии, Фландрии, «Лиги севера» в Италии и др. Помимо традиционных обвинений в адрес иностранцев их политическая пропаганда направлена против неэффективного центрального правительства, «брюссельской бюрократии» и в качестве панацеи содержит требования политического обособления процветающих «своих» регионов от бедных, которые, по их мнению, живут за чужой счет. «Подобного рода движения, — пишет Э. Хобсбаум, — следует понимать как симптомы
социальной дезориентации, износа и разрыва тех нитей, из которых была сплетена привычная сеть, связывающая людей в сообществе. Сила такой ксенофобии — в страхе перед неизвестностью, перед тьмой, которая может опуститься на нас, как только исчезнут границы земель, означающие, как нам кажется, объективные постоянные, положительные пределы нашей совместной принадлежности некоему целому. И эта коллективная принадлежность, желательно к группам и объединениям, имеющим какие-либо видимые символы членства и знаки отличия, является наиболее важной, чем когда бы то ни было для обществ, все силы которых, казалось бы, надо объединить для того, чтобы разрушить отношения, связующие человеческие существа в различного рода сообщества»24. Таким образом, кризис национального государства в постиндустриальных странах налицо. Тем не менее исследователи отмечают, «как ни парадоксально, степень интернационализации (но не глобализации) мировой экономики лишь подчеркивает потребность в национальном государстве, но не в его традиционной роли единственного носителя суверенитета, а в роли связующего звена между различными уровнями международного управления»25.
Однако во многом иррациональный протест против глобализации в постиндустриальных национальных государствах ничто по сравнению с реакцией стран, не попавших в «золотой миллиард». Не случайно в своей полемичееки заостренной статье В.Л.Иноземцев и Е.С.Кузнецова заявляют: «Современный мир не является глобализирующимся, а единственная проблема, имеющая глобальный характер, — взаимодействие между ..первым"миром и всеми другими. ... Выгоды от подобной глобализации тоже получают преимущественно развитые страны: в середине 1990-х годов 20% населения Земли, проживающих в самых процветающих странах мира, присваивали в 61 раз больше богатств, чем беднейшие 20% населения (82,7% к 1,4%)»26.
Фундаментальные процессы дифференциации сегодня уже затрагивают не только индивидов, корпорации, классы, а целые государства и регионы. Нередко процессы дифференциации выражаются в крайней форме конфликтов с применением вооруженной силы. Их не избежала сегодня даже благополучная Европа. «В результате на смену угрозе глобальной войны пришли новые разновидности гражданских конфликтов и войн. Они плохо управляемы, поскольку, как правило, ведутся вне каких бы то ни было моральных и юридических норм и ограничений. Не случайно все чаще звучат сравнения современного мира со средневековой эпохой хаоса. Целые регионы, прежде всего конфликтные, становятся некими „серыми зонами", где экономическая или иная деятельность оказывается или вовсе невозможной, или крайне ограниченной»27. По образному выражению известного американского ученого-международника Дж. Розенау, мир рубежа двух тысячелетий характеризуется «фрагмегративностъю», т.е. одновременным действием разнонаправленных тенденций к социальной фрагментации и интеграции. Более того, для ученого эта «фрагмегративность» является важнейшей характеристикой «новой эпохи», в которую вступил современный мир.
Современная, глобальная капиталистическая мир-система, согласно концепции И. Валлерстайна, включает в себя три типа государств:
— «ядерные» высокоразвитые государства, обладающие эффективной политической организацией, занимающие господствующие позиции в мир-экономике и извлекающие максимальную выгоду из созданной их усилиями международной системы разделения труда. Несмотря на всю риторику о равных возможностях, свободной конкурён-| ции, преодолении диспропорций в развитии, упорядоченном росте, государства «ядра» ! стремятся сохранить и закрепить существующее положение вещей. «Процессы глобализации дают им в руки мощные рычаги контроля, сдерживания, а при необходимо-
сти — и ликетюалии потенциальных конкурентов. В зависимости от значения проблемы, конкретных условий, силы сопротивления они могут варьировать меры воздействия в широком диапазоне —от предоставления займов до вооруженного вмешательства»28;
— « периферийные» государства, служащие преимущественно сырьевой базой и «помойкой мнр-эконо}.шки, управляемые слабыми нестабильными правительствами и экономически зависимые от «ядра», — «изгои» глобализации. Предложенные Западом рецепты — структурная перестройка экономики, приватизация, открытие рынков —не дали положительных результатов, в том числе из-за незначительного притока капиталов извне. В результате происходят развал государства и экономическая деградация, случаи сохранения демократий в этом регионе крайне редки, расширяются области конфликтов п упадка (большая часть Африки, Латинской Америки, некоторые страны Азии):
— «полупериферийные» государства, занимающие промежуточное положение по степени политической автономии внутри мир-системы, производящие менее технологичную п наукоемкую продукцию, не способные конкурировать со странами «ядра» и потому зависимые от них экономически (государства Центральной и Восточной Европы. в том числе Россия, быстро развивающиеся страны Юго-Восточной Азии и др.)29.
Важно отметить, что, в отличие от государств «ядра», полупериферийные и периферийные государства являются объектами (или даже «жертвами»), а не субъектами глобализации, поэтому наиболее точно их взаимодействие отражает формула «асимметричная взаимозависимость», т. е. когда одновременно проявляются две разнонаправленные тенденции: 1) снижение зависимости Запада от периферии; 2) накопление и обострение экономических и социальных проблем на периферии и полупериферии, для разрешения которых у стран этой части мира нет ресурсов.
Взаимообусловленные процессы глобализации и регионализации приводят прежде всего к дальнейшему обострению противоречий по оси «Север-Юг». Складывающаяся система мировой экономики приводит к одностороннему обогащению государств, транснациональных корпораций и других игроков, представляющих благополучные регионы Европы и Северной Америки, в то время как «южная периферия» — страны и народы бывшего «третьего мира» все более отстают от их уровня развития, превращаясь в заложников глобальной системы. И, разумеется, не везде это вызывает лишь молчаливый протест. Собственно, в этом и заключается одна из основных причин многих социально-экономических и политических потрясений в мире, в том числе и международного терроризма. Большинство террористических движений имеет антиглобалистскую направленность в целом антизападную либо антиамериканскую, тем самым четко позиционируя себя в мировом политико-идеологическом пространстве.
С точки зрения Валлерстайна, преодоление этих противоречий в рамках капиталистической мир-экономики невозможно без ее разрушения. Преобладание свободного рынка квалифицированного труда в центре и несвободного рынка менее квалифицированного труда на периферии — это фундаментальная характеристика капиталистической мир-экономики, поскольку неравенство и неравномерность развития входящих в нее элементов являются важнейшим условием ее функционирования и основой для системной интеграции. Возникают и новые труднопреодолимые противоречия. Так, пост-индустриальныий мир, использующий новейшие информационные технологии, не нуждается в больших объемах рабочей силы. В то же время полупериферийные страны располагают ею в избытке. Отсюда вытекает острое противоречие между двумя целями — вхождением в постиндустриальный мир и обеспечением занятости населения.
Наложение и взаимоусиление проблем и противоречий, порожденных «эффектом
одновременности» процессов модернизации, нациестроительства и глобализации, превращают большинство стран «периферии» и «полупериферии» мира, живущих в иных «часовых поясах», чем «ядерные» страны промышленно развитого Запада, в экономических и политических аутсайдеров. Растущая неэффективность государства под прессингом глобальной экономической рационализации, всеобщей финансовой зависимости, при резком сокращении ресурсов для осуществления государственной социальной и экономической политики, которая препятствовала бы прогрессирующему социальному расслоению, не только делает проблематичным осуществление цели «догоняющей» модернизации «догнать и перегнать Запад», но и порождает массовую фрустрацию, преодолеть которую проще всего с помощью формирования «образа врага» в национальной, цивилизационной и/или конфессиональной «упаковке», поскольку социальные общности «держатся вместе» при наличии внешних угроз и/или консолидирующей идеологии. Поэтому истинная опасность для мира исходит сегодня не столько от исламского фундаментализма, который «не обладает монополией на нетерпимость» (Ф. Энгельхард), сколько от догматических и экстремистских попыток использовать религию (какой бы она ни была) или этническую принадлежность для оправдания собственной исключительности и применения насилия в отношении других. При этом линии этнических и религиозных разломов в отличие от экономических до поры бывают незаметны. «Кровь и происхождение — в душе, а не в теле. Вопрос не в том, „кто принадлежит к нам", а в том, что само понятие „мы"часто означает нечто существен-
40
ное, но невидимое другим» .
Причем осознание существования этих разломов может быть использовано для обоснования интересов безопасности государств Запада и призыва к единению перед лицом новой угрозы. Как, в частности, пишет Я.Н.Питерсе, «концепция С.Хантингтона (столкновения цивилизаций. — В. А.) — это политическое восприятие культуры, изложенное стандартным языком национальной безопасности. Культура политизирована, разложена в цивилизационные пакеты, совпадающие с геополитическими единицами... Очевидно, в основу положен образ „нового врага". На деле Хантингтон соединяет два нынешних дискурса о врагах — „угрозу фундаментализма"ислама и „желтую опасность", и вся новизна заключается в этой комбинации»31. Существует устойчивая корреляция между подъемом национализма и религиозного фундаментализма и переходным состоянием общества. Сегодня появилась целая группа государств — чаще всего экономически слабых, неконсолидированных и политически нестабильных. Именно они становятся зонами развертывания старых и вновь порожденных гражданских конфликтов и войн, освящаемых идеями религиозного фундаментализма и этнического национализма и ведущихся с исключительной жестокостью.
Не менее важным фактором возрождения этнического национализма стало окончание «холодной войны». Ныне уже очевидно, что геополитическое противостояние двух сверхдержав США и СССР определяло содержание многих конфликтов в странах «третьего мира». С устранением этого глобального внешнеполитического фактора на первый план вышла «этническая» составляющая конфликтов в государствах мировой периферии. Д. Снайдер обращает внимание еще на одну зависимость: практически всегда рост массового национализма бывает обусловлен ростом демократии и расширением свободы слова и прессы. Незрелость и неэффективность институтов демократии, неизбежная на начальном этапе транзита, создает благоприятные предпосылки для подъема национализма .
Периоды радикальных перемен —это периоды всеобщей неуверенности. И потому люди, проигрывающие от перемен, испытывающие страх перед новым незнакомым
и глобализирующимся миром, обращаются к «заветным», фундаментальным ценностям — этническим и религиозным. «Люди спасаются от экономической неуверенности своего реального мира, — пишет Л. Туроу, — отступая в уверенность какого-нибудь религиозного мира, где им говорят, что если они будут повиноваться предписанным правилам, то будут спасены»33.
Свой способ спасения предлагает и национализм, поскольку берется компенсировать издержки «процесса освобождения», порожденного модернизацией и глобализацией. При этом ни один из вызванных национализмом конфликтов не был, по мнению Снайдера, логическим следствием длительной культурной вражды или военной необходимости. Они возникали в результате использования политическими элитами националистических лозунгов, для обретения массовой поддержки на «начальном этапе демократизации, когда институты, регулирующие политическое участие, находились еще в зачаточном состоянии»34. По мнению Д. Снайдера, вероятность возникновения националистических конфликтов в результате демократизации особенно велика в тех случаях, когда элиты воспринимают быстрые политические перемены как угрозу собственному положению, когда расширение политического участия масс предшествует созданию институциональных структур гражданского общества и когда массовая политическая мобилизация осуществляется на основе дискриминации по этническим признакам35. В свою очередь, к факторам, которые препятствуют возникновению этнических конфликтов, он относит политику элит, направленную на создание и укрепление либеральных институтов, а также формирование «гражданского национализма». Причем второй фактор способствует успеху демократических трансформаций даже при слабых либеральных институтах. Символичен практический вывод Снайдера: вместо того чтобы неосмотрительно подталкивать «сомнительные страны» к скорейшему внедрению атрибутов «электоральной демократии» и «свободы прессы», международному сообществу следует проводить более осторожную и опосредованную политику, преследуя прежде всего долгосрочные цели — создание социально-экономических условий либерализации и институциональных предпосылок гражданской демократии и национального государства, что отодвигает мечту о глобальной демократизации и «конце истории» в неопределенно далекое завтра36.
Антизападный мятеж в «третьем мире» все чаще направляется против секулярно-го национального государства, которое в конце концов осталось чуждым институтом для большинства незападных культур. В Азии и Африке за фасадом заимствованных и слабых политических институтов и национальных символов зачастую скрывается традиционный мир племен и народностей, который не смог трансформировать квазинациональное государство. «Рост популизма, манипуляции неотрадиционалистскими символами, развитие авторитаризма — все это отличительные особенности не столько развития политического процесса (в странах „третьего мира". — В. А.), сколько состояния напряженности между импортированным продуктом (институты национального государства. — В. А.) и общественными структурами — носителями иной политической лексики», — отмечают П. Бади и П. Бирнбаум37. Лидеры таких стран действуют (или имитируют действия) в соответствии с западными принципами только в отношениях с западными же государствами, от которых ждут экономической или военной помощи, а при решении внутренних проблем опираются на традиционные стандарты поведения и стереотипы.
В своей освободительной борьбе страны «третьего мира» ставили целью получение статуса национальных государств и принятие их в международное сообщество в качестве суверенных и полноправных членов. В начале третьего тысячелетия появились
сомнения относительно того, будет ли существовать и в наступившем столетии международный порядок, созданный по западным стандартам. Страны «глубокого Юга», не выдерживающие прессинга нового глобального экономического порядка, деградируют, коррумпируются и разрушаются, фактически оказываясь во власти кланово-мафиоз-ных и этноцентричных сил, по-своему включающих деградирующий низкоэффективный потенциал этих стран в мировой хозяйственный оборот. В них нарушено экономическое равновесие и действует инволюционный механизм интенсивной «трофейной» экономики. Растущее число людей в этих странах в той или иной форме охвачено лихорадкой тотального грабежа... самих себя, поскольку здесь это зачастую единственный способ добычи средств для поддержания минимального уровня существования. Однако львиная доля полученной таким образом прибыли уходит на жизнеобеспечение и предметы избыточной роскоши для руководителей кланов и перемещается в сферу мирового спекулятивного капитала. Для такого рода стран вполне реальна опасность полной утраты социальной и мобилизационной функций, контроля за происходящим на их территории38.
Современные исламские авторы — приверженцы идеологии панарабизма, представляющие группу стран района Индо-океанской дуги, добывающих сырьевые ресурсы, также не принимают существующий миропорядок, возникший, по их мнению, в результате западной колонизации. Они отрицают проект национального государства и требуют вернуться к идее халифата—«исламского идеального государства». Отсюда рост политического влияния исламского фундаментализма, который тотально отвергает западную модель политического развития. Государства Азии и Африки, прежде всего мусульманские, переживают сегодня процесс этнизации. «На Западе, — пишет Э. Геллнер,— национализм возникает в результате того, что высокая культура — культура грамотного меньшинства — распространяется до границ всего общества и становится отличительным признаком принадлежности к нему каждого члена. То же самое происходит и в исламе, только здесь это находит выражение скорее в фундаментализме, чем в национализме, хотя порой эти два течения объединяют свои усилия. Для масс высокая форма ислама служила сертификатом, подтверждающим их новый статус, пропуском в число горожан. Она также определяла их отличие от пришельцев, с которыми пришлось столкнуться в ходе колониальных конфликтов (новые колониальные нации складывались зачастую просто из всех мусульман, проживающих на произвольно выделенной территории, и не имели до этого никакой коллективной идентичности)»39. Именно этническая и конфессиональная солидарность приходит в мире ислама на смену национально-государственной идентичности, заимствованной у бывших стран-метрополий. Глобализация в формах, навязываемых Западом, воспринимается в этих регионах мира как угроза дальнейшему существованию, преодолеть которую можно возвращением к традиционным формам общности — религиозной и этнической. Тем самым обостряются, с одной стороны, этнические различия между локальными культурами, а с другой — цивилизационный конфликт между исламскими странами и Западом. Пример Сомали, Ирака, Ирана, Судана и Афганистана наглядно
40
доказывает правоту данного утверждения .
Сегодня, однако, капиталистическая мир-экономика достигла в своем развитии той точки, которая, по мнению Валлерстайна, делает неизбежной скорую гибель капитализма. Причинами тому служат издержки «последней стадии» эволюции этой мир-системы, т. е. глобализация как процесс всепланетного торжества капитализма. Среди этих причин, ограничивающих дальнейшие возможности ускоренного накопления капитала, такие, как: необратимое исчерпание ресурсов дешевой рабочей силы (сельского насе-
ления); долгосрочная тенденция к росту доли оплаты труда в стоимости продукции, ставшая результатом постепенной демократизации политических режимов, и соответственно увеличение политического влияния представителей наемного труда, — тенденция, ведущая к предельному уменьшению нормы прибыли, что усугубляется обострением экологических проблем и издержек, поскольку в глобальном мире все меньше мест, в которых можно было «бесплатно» сбрасывать токсические отходы капиталистического затратного производства, и др. И если даже не соглашаться с характеристикой Валлерстайна современного этапа глобализации как последней «летальной» стадии капиталистической мир-системы, то невозможно тем не менее отрицать неизбежность радикальных перемен мирового масштаба не в столь отдаленном будущем. И это будет не просто перестройка, полагает Н.Н.Моисеев, а реконструкция общего планетарного порядка41. Только вот нет согласия о плане этой глобальной реконструкции. Не случайно Р. Робертсон в начале 90-х годов отмечал, что мир в 70-е годы XX столетия вступил в фазу глобальной неопределенности.
Summary
The article is devoted to comparative analysis of changes in the role and place of the national state resulted from globalization. Compared are the changes in postindustrial countries of the «core», countries of the world «semi-periphery», and those of «periphery». The author's conclusion is that while globalization in industrially developed countries highlights the crisis of the national state, in «semi-peripheral» countries it accompanies the nation forming processes, hereby redoubling the conflicts. Finally, lots of «peripheral» countries reject the project of a national state, which gives rise to enforced fundamental movements.
1 Цит no: Waters M. Globalization. London, 1995. P. 96.
2 Appdurai A. Modernity at Large: Cultural Dimensions of Globalization. Minneapolis, 1996. P. 19, 23.
3 Кауфман Ф.-Х. Глобализация и общество // Глобализация: Контуры XXI века. М., 2002.
4 Лебедева М. М., Мелъвиль А. Ю. «Переходный возраст» современного мира // Внешняя политика и безопасность современной России. 1991-2002. Хрестоматия: В 4 т. Т. 1. Исследования. М., 2002.
5 Waters М. Op. cit. Р.З.
6 Мартин Г.-П., Щуманн X. Западная глобализации: Атака на процветание и демократизацию. М., 2001. С. 29.
7 Дилеммы глобализации. Социумы и цивилизации иллюзии и риски / Редкол.: Т.Т.Тимофеев, К.Делчев, Ю. С. Оганисьян, М. Эмар. М., 2002. С. 318.
8 Ethnic identity: Fomation a. transmission among Hispanies a other minorities / Ed. by M. E. Bernal, G. P. Knight. Albany, 1993. P. 1.
9 Иноземцев В. Возвращение Европы. В авангарде прогресса: социальная политика в ЕС (Ст. вторая) // МэиМО. 2002. №2. С. 12.
10 Там же.
11 Иноземцев В. Л., Кузнецова Е. С. Глобальный конфликт XXI в. Размышления об истоках и перспективах межцивилизационных противоречий // Полис. 2001. №6. С. 137.
12 Нарочницкая Е. А. Национальный принцип и будущее Европы // Европа на пороге XXI века: Ренессанс или упадок? М., 1998. С. 77.
13 Моисеев Н. Н. С мыслями о будущем России. М., 1997. С. 96.
14 Кокошин А. А. Феномен глобализации и интересы национальной безопасности // Внешняя политика и безопасность современной России. 1991-2002. Т. 1. С. 43.
15 http://europa.eu.int.dglO.epo
16 Hoffman S. Thoughts on the French nations today ,// Daedalus. Cambridge. 1993. Vol. 122, N 3. P. 68.
17 http://europa.eu.inf.dglO.epo
18 Стрежнева M. В. EC и СНГ: Сравнительный анализ институтов. М., 1999. С. 137.
19 Hoffman S. Op. cit. P. 70.
20 Кокошин А. А. Указ. соч. С. 38.
21 Туроу Л. Будущее капитализма. Как сегодняшние экономические силы формируют завтрашний мир. Новосибирск, 1999. С. 283.
22 Иноземцев В. Указ. соч. С. 12.
23 Dahl G. Will 'The Other Good' Fail Again? On the Possible Return of the Conservative Revolution // Theory, Culture & Society. 1996. Vol. 13, N1. P. 33.
24 Хобсбаум Э. Принцип этнической принадлежности и национализм в современной Европе // Нации и национализм. М., 2002. С. 344-345.
25 Hirst P., Thompson G. Globalization and future of nation state // Economy and society. London, 1995. Vol.24, N3. P.432.
26 Иноземцев В. M., Кузнецова Е. С. Указ. соч. С. 132, 134.
27 Лебедева М. М., Мелъеилъ А. Ю. Указ. соч. С. 72.
28 Кувалдин В. Б. Глобализация — светлое будущее человечества? // Внешняя политика и безопасность современной России. 1991-2002. Т. 1. С. 170.
20 Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире. СПб., 2001. С. 19-62.
30 Туроу Л. Указ. соч. С. 285.
31 Питперсе Я. Н. Глобализация и культура: три парадигмы // Этнос и политика. М., 2000. С. 320.
32 Snyder J. From Voting to Violence: Democratization and Nationalist Conflict. New York; London, 2000. P. 54.
33 Туроу Л. Указ. соч. С. 278.
34 Snyder J. Op. cit. P. 181.
35 Ibid. P. 311.
36 Ibid. P. 260-261.
37 Бади П., Бирнбаум П. Переосмысление социологии государства // Международный журнал социальных наук. 1994. Ноябрь. №4 (7). С.21.
38 Неклесса А. И. ORDO QUADRO — Четвертый порядок: пришествие постсовременного мира // Внешняя политика и безопасность современной России. 1991-2002. Т. 1.
39 Геллнер Э. Условия свободы: Гражданское общество и его исторические соперники. М., 1995. С. 32.
40 Алыперматт. У. Этнонационализм в Европе. М., 2000. С. 214-216.
41 Моисеев Н.Н. Указ. соч. С. 9.
Статья поступила в редакцию 26 марта 2003 г.
