Научная статья на тему 'Старые и новые лики национальной проблемы'

Старые и новые лики национальной проблемы Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

CC BY
145
32
Читать
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
НАЦИОНАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМА

Аннотация научной статьи по политологическим наукам, автор научной работы — Галкин Александр Абрамович

The author is focused on the phenomenon of a «new national question» that came to the top of agenda during the last several decades. The article analyzes the reasons for its appearance, its difference from traditional factors creating national problems and provoking inter-national antagonisms. A.Galkin studies mass migration flows heading from the third world countries to the most developed states of the Western Europe against the background of globalization, rapid development of mass-media (the awareness of different living standards is now occurring everywhere), qualitative perfection of means of transportation, etc. The author does not forget about social, socio-psychological, and political (including electoral) consequences of the «new national question».

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
Предварительный просмотр
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Текст научной работы на тему «Старые и новые лики национальной проблемы»

* Статья подготовлена в рамках работы над коллективной монографией по указанной проблематике, выход которой предполагается во второй половине 2005 г.

А.А.Галкин СТАРЫЕ И НОВЫЕ ЛИКИ НАЦИОНАЛЬНОЙ ПРОБЛЕМЫ*

Национальный вопрос продолжает привлекать к себе пристальное внимание, что свидетельствует о наличии серьезного комплекса противоречий в этой области. Кое-кому, в том числе в среде специалистов, сохранение, а в ряде случаев и обострение этих противоречий первоначально казалось странным. Это не укладывалось в распространенное представление, что по мере поступательного развития общемировых процессов они будут неизбежно отходить на задний план.

В пользу такого предположения говорило многое. Последняя четверть XX века стала временем нарастающей глобализации. Очередной этап научно-технической революции энергично взламывал межгосударственные перегородки. За интернационализацией торговли следовала интернационализация производства. Беспрецедентное совершенствование транспортных каналов, сблизив континенты, сделало доступными удаленные уголки планеты. Информационная сеть, опутавшая земной шар, придала глобальный характер финансовым потокам и погрузила человечество в трясину унифицированной массовой культуры [1]. На этом фоне ориентация на национальную идентичность, склонность сложившихся национальных сообществ сохранить устоявшийся образ жизни, языковую и культурную самобытность, а, следовательно, и связанные с этим противоречия, казались пережитками, проявлением отсталости.

Подобная позиция вроде бы подтверждалась не столь уж далеким прошлым. Нация, как феномен, с которым мы имеем дело сегодня, возникла, по историческим меркам, сравнительно недавно. Стремление к сплочению племенных и первичных этнических образований в большую институционально организованную общность, скрепленную не только властными, но и органическими (экономическими, социальными и культурно-лингвистическими) скрепами, возникло в Европе на рубеже XVI и XVII веков [2].

Важнейшей побудительной причиной, породившей это стремление, была потребность в преодолении административных, торговых и финансовых барьеров, препятствовавших образованию емких рынков, которые бы в большей мере отвечали нуждам расширявшегося производства. В этом же направлении действовали, во-первых, интенсификация транспортных и информационных потоков, в основе

которой лежали новые технические возможности и возросшая горизонтальная мобильность граждан, стимулируемая как производственными, так и культурными потребностями, а во-вторых, усиливавшееся сопротивление произволу трейбалистских и феодальных владык [3]. Сопоставляя события прошлого с происходящими ныне, можно было прийти к заключению, что сейчас мы имеем дело с воспроизведением - пусть на более высоком уровне -процессов, происходившим в прошлом: со слиянием сложившихся наций в большую, общечеловеческую общность.

При этом неосознанно, а иногда и сознательно, игнорировались некоторые существенные обстоятельства.

Во-первых, становление наций было длительным процессом - даже в исторических масштабах. Если взять для примера Европу, то продолжалось оно более трехсот лет. На других континентах, начавшись позже, этот процесс, как известно, не завершился до сих пор, а в отдельных случаях все еще задержался на предварительной фазе.

Во-вторых, этот процесс был крайне сложным и противоречивым. Движение от этническо-племенной к национальной идентичности то и дело меняло направление, совершало рывки, переживало длительные застои и откаты. Уже одно это позволяет сделать вывод, что обусловленное глобализацией слияние уже существующих наций в единую общечеловеческую общность, о котором было модным рассуждать в 90-е гг. XX века, дело отдаленного будущего.

Однако это еще далеко не все. За столетия существования сложившиеся нации приобрели устойчивость - во многом превышающую ту, которая была свойственна предшествующим общностям - племенным, ранним этническим и силовым образованиям [4].

В чем же истоки такой устойчивости?

Во-первых, возникло национальное экономическое пространство, обеспечивавшее на протяжении длительного времени необходимые условия для развития производства и повышения исторически сложившегося уровня жизни. Правда, сейчас, под влиянием глобализации, герметичность этого пространства стала относительной. Тем не менее, ее роль все еще значительна - даже там, где национальные государства вошли в состав более широких объединений (например, Европейского союза). И она, судя по всему, сохранится длительное время.

Во-вторых, в пределах национальных государств сложилось правовое и политическое пространство, значение которого не только сохранилось, но в ряде случаев даже возросло. В качестве примера можно сослаться на роль этого пространства в удовлетворении социальных потребностей граждан. Как известно, глобализация производства не сопровождается глобализацией институтов, способных обеспечить развитие наднациональной социальной инфраструктуры и, соответственно, защиту социальных интересов, прежде всего тех, кто продает свою рабочую силу. Эти функции выполняют

- и будут выполнять в обозримое время - национально-государственные структуры. Поэтому их сохранение отвечает коренным интересам подавляющего множества людей.

На базе национальных сообществ возникли и укрепились современные политические режимы. В наиболее развитых странах их основу, как правило, образуют демократические институты и процедуры. Создание таких институтов и процедур на глобальном уровне даже не просматривается, во всяком случае, в обозримое время. Следовательно, заинтересованность в таких институтах и процедурах (а она имеет массовый характер) неразрывно связана с привязанностью к национальным общностям, объединенным на государственной основе.

В-третьих, существование в рамках национально-государственного организма длительное время рассматривалось как гарантия безопасности от внешних посягательств. Разумеется, гарантия эта была относительной. История возникновения и существования нынешних наций была в то же время историей войн - и за сохранение, и за расширение национальных территорий. Но, как известно, все познается в сравнении. Чувство безопасности в рамках сильного национального государства было всегда большим, чем в регионах племенной и феодальной раздробленности. И это обстоятельство прочно зафиксировалось в исторической памяти населения.

В-четвертых, за многие десятилетия, а то и столетия существования национальных общностей в каждой из них сложилось устойчивое единство привычного образа жизни, языка и культуры. Разумеется, такое единство не абсолютно. В отдельных национальных общностях сохранились признаки исходной этнической специфики. Образ жизни во многом зависит от социального статуса и экономического положения того или иного слоя. Это же можно сказать и о культуре. В многоэтничном государстве, наряду с общенациональным языком, нередко распространены региональные языки и диалекты. И, тем не менее, как правило, общие признаки нации доминируют над частными.

В-пятых, особенностью сложившихся наций, прежде всего, европейских (не в территориальном, а в культурно-цивилизационном смысле), можно считать то, что, несмотря на этническую специфику составивших их элементов, они уже первоначально обладали определенной степенью сходства: в конечном итоге речь шла о том или ином сочетании романских, германских, кельтских и славянских начал и влияний.

Важную роль в становлении наций играло и то, что оно происходило в относительно едином конфессиональном поле. На разных этапах влияние христианства на формирование европейских наций было различным. На одних христианские церкви тормозили этот процесс, на других способствовали ему. Однако, в конечном счете, принадлежность к одной и той же, или близкой конфессии минимизировала препятствия, стоявшие на пути слияния этнических и племенных

единиц в единое целое. В этом одно из наиболее важных отличий формирования наций в прошлом от их предполагаемого объединения в наднациональную общность в наше время.

Немалую роль в упрочении уже существующих наций сыграло то, что противоречивость глобализации, характерная для ее нынешнего этапа, не только способствует размыванию границ, маркирующих сферу существования наций, но и косвенно содействует их упрочению.

Как известно, любое крупномасштабное общественное потрясение имеет социальную составляющую. Одни попадают в число выигравших, другие - проигравших. Сейчас, на нынешнем этапе глобализации, это членение особенно очевидно. Выиграли экономически наиболее развитые страны и опирающиеся на них крупные финансово-промышленные комплексы. Проиграли многие менее развитые государства, в первую очередь насильственно глобализируемые, для которых движение к целостной системе мироустройства обернулось вестернизацией с ее огромными материальными и социальными издержками.

Возросшая взаимозависимость национальных экономик привела к усилению нестабильности финансовых систем и промышленного производства. Особенно остро это сказалось на странах, не входящих в зону «золотого миллиарда» - на тех, отставание которых от наиболее развитых в промышленном отношении государств, несмотря на все усилия, осталось прежним, а в отдельных случаях даже возросло. В большинстве из них эти последствия проявились в сравнительно примитивной и поэтому в особо прозрачной форме.

Все это, в свою очередь, породило глубокое недовольство самой глобализацией. Во многих, особенно в пострадавших странах она стала, не без оснований, восприниматься не столько как объективно обусловленный процесс, но и как форма внешнего эгоистического насилия. Одной из ведущих форм проявления такого недовольства стала более интенсивная ориентация на нацию, как на оплот сопротивления негативным глобализационным процессам.

Аналогичную роль сыграла инициируемая глобализацией болезненная ломка сложившихся веками общественных отношений, политических институтов, культурных традиций и стереотипов поведения многих сотен миллионов людей в странах, не относящихся к европейской цивилизации.

Эволюция и функции национальной идеи

Очевидно, что длительное существование наций и их роль в историческом процессе оказали глубокое влияние на общественно-политическое сознание народов, формируя всю его толщу, включая глубинные слои. Проявлением такого влияния стала национальная идея. Со временем она превратилась в своего рода базовый элемент этого сознания [5].

В различных странах, в зависимости от обстоятельств, роль национальной идеи была различной. Иногда она доминировала, иногда -отходила на второй план, уступая место другим идеям. При этом, однако, она повсеместно сохраняла свое значение мировоззренческой формы осмысления характерных черт и особенностей общности, воспринимаемой как нация - ее прошлого, настоящего и будущего, отличия от других наций и, соответственно, определения места в их сообществе. Отсюда доминирующая роль национальной идеи в системе более частных ценностей, определяющих ориентации, предпочтения и поведение граждан.

Известно, что национальной идеей нередко злоупотребляют. Ее охотно используют в эгоистических интересах многие правящие элиты. В таких случаях национальная идея обычно выступает как эффективное средство мобилизации масс на те или иные действия, угодные властным структурам. Для этого ее обычно подгоняют под пригодную для этого схему.

Приемы, которые используются в данных целях, не очень сложны. Как свидетельствует история, любая общественная идея отражает не только реальный опыт и интересы общности, которая ее формулирует и выдвигает, но и иллюзии, свойственные массовому сознанию. Этой участи не избежали в свое время ни социалистическая, ни либеральная идеи. Уязвимым местом национальной идеи всегда был изначально заложенный в нее соблазн, отстаивая интересы, подчеркивая потенции и заслуги своего народа, абсолютизировать эти качества и, соответственно, приписывать ему особую роль, возвышающую его над другими народами. А это, в свою очередь, создавало благоприятную почву для злоупотреблений.

Все это, однако, не дает оснований рассматривать национальную идею заведомо пристрастно, а тем более - негативно. Как и любые другие элементы общественного сознания, она - объективно обусловленная реальность, которая выполняла и выполняет важные позитивные функции, способствуя экономическому и социально-политическому развитию общественного организма, его ценностной и культурной сплоченности и, в конечном счете, выживанию в сложном и противоречивом окружающем мире. Вместе с тем она гарантирует сохранение многообразия и разноцветия этого мира, которым все очевиднее угрожают гипертрофированно-унификационные процессы.

Эти объективные функции придают национальной идее дополнительную прочность. На протяжении истекших столетий она не раз терпела поражения в столкновении с другими глобальными идеями, владеющими умами миллионов людей. Однако, как свидетельствовал последующий ход событий, во всех этих случаях национальной идеей были проиграны лишь отдельные битвы, но не решающие сражения. Менялись обстоятельства, возникали новые реалии, и национальная идея вновь появлялась на авансцене, становясь не менее сильной и влиятельной, чем прежде.

Вместе с тем национальную идею не следует рассматривать как инвариант. Со временем она припадает к новым источникам и меняется, отбрасывая отсохшие и отращивая новые ветви. История отдельных стран содержит богатый фактический материал, убедительно иллюстрирующий этот процесс.

Во многом он весьма специфичен. Степень динамичности и жесткости национальной идеи чаще всего зависит от завершенности (или незавершенности) процесса формирования нации. Если для него требуются дополнительные усилия, в том числе кардинальное решение острых проблем внутреннего и внешнего развития, динамичность и жесткость национальной идеи существенно превышают показатели, считающиеся нормальными в других странах. Если же формирование завершилось, а связанные с ним основные задачи более или менее решены, национальная идея приобретает более гибкий и умеренный облик.

Аналогичную роль играет уровень внутренней и внешней конфликтности, свойственный ситуации, в которой находится национальная общность. При высоком уровне возникает соблазн, переключив внимание общественности на национальные проблемы, снизить накал противоречий, порожденных другими проблемами. И наоборот, если внутренние противоречия находят свое решение, национальная проблематика перестает занимать то место, которое отводилось ей прежде.

Поэтому сейчас, впрочем, как и прежде, невозможно выделить общие тенденции, характеризующие эволюцию национальных идей. Тем не менее, их типология возможна. В большинстве стран Западной и Центральной Европы, добившихся некоторой стабильности, национальные идеи, направленные во вне, потеряли заметную часть эмоционального заряда. Сохранив содержательное ядро, они, вместе с тем, пополнились набором общеевропейских ценностей, приглушивших взаимные предубеждения, настороженность и недоброжелательность. Напротив, будучи обращенной во внутрь, национальная идея в ряде случаев завоевывает новые позиции, причем нередко в прежней, жесткой форме. Показательна в этом смысле ситуация в странах Юго-Восточной Европы, где под влиянием совокупности обстоятельств, в том числе неоправданного внешнего вмешательства, национальный вопрос, а, следовательно, и национальные идеи, приобрели особо острый, болезненный характер, как во внутренней, так и во внешней политике.

На других континентах, в большинстве стран, отставших в развитии, страдающих от последствий глобализации и прогрессирующей нестабильности, национальный вопрос не только сохранил традиционное содержание, но, судя по всему, будет обостряться. Это относится, прежде всего, к государствам, расположенным на Азиатском и Африканском континентах, и в целом к так называемому «исламскому миру».

Особое место в этом отношении занимают Соединенные Штаты. Совокупность причин, превративших их в самую мощную военную державу, доминирующую на обширных территориях далеко за пределами своих границ и традиционных сфер влияния, способствовала интенсивному наполнению их национальной идеи мессианским духом. В результате она преобразовалась в идею духовного и физического доминирования над остальным миром («pax Americana») - фантастическую и крайне опасную для самих США.

Идея господства (или доминирования) над всем миром ущербна не только потому, что чревата истощением ресурсов претендующей на эту роль державы. Ее уязвимость обусловлена еще и тем, что она игнорирует особую чувствительность и повышенную реактивность иных национальных идей, а, следовательно, и национального сознания. Даже тень покушения на национальную независимость, любые действия, воспринимаемые как оскорбление национального достоинства, вызывают последствия, которые выходят далеко за пределы, определяемые первопричиной. И когда сегодня специалисты проявляют тревогу в связи с беспрецедентным всплеском национальной нетерпимости, замешенной на этнической и конфессиональной почве, им можно порекомендовать соотнести происходящее с неблаговидными поступками современных претендентов на «облагоденствование человечества».

Особенности нынешней ситуации

Политической формой реализации национальной идеи, проявляемой в крайней форме, является система взглядов, именуемая обычно национализмом [6].

Считается общепризнанным, что для истекших десятилетий, особенно для 90-х гг. прошлого столетия характерно резкое усиление воинствующего национализма. Его проявления свойственны и для первых лет нового века. Формы реализации этого явления различны [7]. Тем не менее, среди них можно вычленить несколько наиболее типичных:

1. Растущее стремление к суверенизации этнолингвистических общностей с целью создания независимой государственности.

2. Усиление ксенофобии.

3. Тяга к самозамыканию этнически и конфессионально однородных общин.

4. Интенсивное сопротивление процессам интернационализации (глобализации) путем обращения к крайним формам религиозного фундаментализма.

5. Широкое распространение терроризма как извращенной формы борьбы за социальные и политические интересы под флагом ориентации на самобытность и этническую идентичность.

Представляет ли данный феномен новую серьезную угрозу? Имеется достаточно оснований ответить на этот вопрос утвердительно.

Назовем наиболее очевидные опасности.

Реализация стремления к полной суверенизации всех этнолингвистических общностей обернулась бы коренным переделом политической карты мира. Как свидетельствует опыт, подобный передел неизбежно сопровождается массовым кровопролитием. В условиях, когда в распоряжении тех или иных этнолингвистических общностей может оказаться оружие массового поражения, такая перспектива, естественно, порождает тревогу.

Реализация всех заявленных требований самоопределения путем обретения самостоятельной государственности могла бы привести к возникновению множества нежизнеспособных государств, существование которых было бы возможным лишь при масштабной поддержке извне. Однако рассчитывать на такую поддержку - даже не постоянную, но, во всяком случае, достаточно длительную, - как показывает опыт, по меньшей мере, нереалистично. Вместе с тем попытки вновь возникших государств самоутвердиться и выжить чреваты многочисленными вооруженными конфликтами либо между ними, либо с третьими странами,

Крайне негативные последствия влечет за собой растущая нетерпимость по отношению к национальным меньшинствам. Избавиться от нее, образовав новое, этнически однородное государство, практически невозможно. В мире почти не существует этнолингвистически однородных территорий. Поэтому вычленение национального меньшинства из состава прежней страны и создание им собственной государственности не только не снимает проблему, но создает множество еще более сложных [8]. В рамках образовавшегося государства неизбежно появится новое национальное меньшинство. Логично предположить, что ему тоже будет присуще стремление к суверенитету. Если же оно было частью прежнего национального большинства, оставшегося за пределами вновь проведенных границ, то недовольство своим положением будут проявляться в особо настойчивой форме. Этому способствует и обостренное чувство потери прежних доминирующих позиций, и реальная возможность опереться на поддержку лингвистически, этнически и культурно близкого населения, живущего в соседнем государстве [9].

Наиболее вероятный сценарий межнациональных (межэтнических) отношений складывается в этом случае, как свидетельствует опыт, так:

Неспособность установить нормальные отношения с национальным меньшинством, подогреваемая воинствующим национализмом большинства, создает напряженную внутриполитическую атмосферу. Дискриминация части населения в различных формах (экономической, социальной, административной, политической, языковой) порождает чувство отчужденности от политической системы и государственности в целом, постоянно провоцируя сопротивление и создавая, тем самым, массовую базу для экстремистов. Реакцией

на это становится еще большая враждебность этнического большинства, его дальнейшее укрепление на шовинистических позициях, и, соответственно, ослабление политических движений, традиционно противостоящих воинствующему национализму.

Высокая степень напряженности свойственна межэтническим отношениям особенно в тех случаях, когда жертвой ксенофобии становятся компактные группы выходцев из других стран, считающих данную территорию своей исторической родиной. '

Каковы же специфические особенности современного воинствующего национализма? Является ли он аналогом подобного явления в прошлом, либо, прибегая к сходным понятиям и лозунгам, представляет собой нечто иное [10]? Знакомство с конкретным материалом убеждает, что различий значительно больше, чем сходства.

1. Национализм традиционного типа выступал не только как средство вычленения общности, осознающей себя нацией, но и как способ ее интеграции - объединения далеко не идентичных этнолингвистических групп.

У современного воинствующего национализма интегрирующая функция, за некоторыми исключениями, если не исчезла, то, по меньшей мере, оттеснена на второй план. Ставка на формирование нации путем интеграции разнородных общностей заменена идеей этнической самодостаточности, вычленения совокупности лиц по признакам этнической и лингвистической идентичности.

2. В прошлом национализм действовал, как правило, в региональных масштабах, хотя время от времени его вспышки накладывали отпечаток и на ход мировых событий. Сегодня он приобретает глобальный характер, хотя проявляется в разных формах, в зависимости от специфики региона.

3. Национализм, в том виде, в каком он сложился раньше, более или менее адекватно отражал потребности общественного, в том числе экономического развития: прежде всего, необходимость консолидации общества в рамках единого государственного организма, преодоления общинной, клановой и иной раздробленности. Современный воинствующий национализм противостоит объективным тенденциям общественного развития: экономическим, политическим и культурным процессам, растущей взаимозависимости человечества как общности.

4. Налицо значительная специфика ценностных установок современного национализма. Его идеология не столь прямолинейна, как в прошлом. Не так очевидна ее антиинтеллектуальная направленность. Чаще она присутствует незримо, в подтексте. В соответствии с этим арсенал аргументов пополняется ссылками на роль национальной культуры в обогащении многообразия культуры человечества и, следовательно, на необходимость национально-культурного возрождения. Содержательная сторона этих ссылок не вызывает возражений. Другое дело - чем они оборачиваются на деле.

Свойственное современному национализму перенесение упора с идеи нации на идею этноса как инварианта внесло существенные коррективы в целевые установки и методы действий националистических движений [11]. Для старого национализма в качестве цели выступала, прежде всего, культурная и лингвистическая интеграция общности, рассматриваемой как нация. Главным способом достижения такой интеграции считалась ассимиляция. Готовность к ней, реальное продвижение в ее направлении чаще всего снимали дискриминационные барьеры на пути экономической, социальной и иной мобильности. Новый национализм, со свойственным ему упором на этническую сторону дела, воспринимает ассимиляцию не как форму национальной интеграции, а как маневр, призванный подорвать ее изнутри. При таком подходе национальная интеграция, по сути, отождествляется с вытеснением «этнически чуждого элемента» путем либо изгнания, либо физического уничтожения. В этом смысле непосредственным предтечей современного национализма следует считать германских национал-социалистов с их ориентацией на «расовую чистоту крови».

Изложенное выше подводит к выводу, что понятие «национализм» (в чистом виде либо в сочетании с уточняющими прилагательными) не вполне пригодно для описания его современного состояния, обладающего столь существенными отличиями. Ввиду этого в дальнейшем будет использован уже получивший широкое признание специалистов термин этнонационализм [12]. При этом определяемое им явление может рассматриваться как некая новая стадия национализма.

Новый В последней трети прошедшего века к традиционным факторам,

создающим национальную проблему и порождающим межнациональные

национальный

противоречия, добавились последствия нарастающей массовой миграции из

вопрос

«зоны неблагополучия» в более стабильные страны с относительно высоким уровнем жизни [13].

Сама по себе миграция - феномен, неразрывно связанный с развитием человеческого сообщества. Она играла важную роль в процессе формирования первичных этнических общностей, становления античных и средневековых империй, возникновения нынешних наций. На базе миграции сложились такие крупные современные державы как Соединенные Штаты Америки, Канада и Австралия. Весьма значительным был ее вклад в национальное становление государств Латинской Америки.

И все это происходило не только в далеком прошлом. В XX веке с интенсивными потоками мигрантов пришлось иметь дело, прежде всего, Европе. После первой мировой войны в связи с распадом Австро-венгерской империи и возникновением на ее развалинах ряда независимых государств резко усилилась миграция лиц, отрезанных

от своего этнического ядра вновь проведенными границами. Гражданская война в постреволюционной России вытеснила за ее пределы миллионы добровольных и вынужденных эмигрантов.

Вторая мировая война придала миграции новый, дополнительный импульс. Многие из насильственно депортированных в Германию граждан СССР и оккупированных стран Восточной Европы (так называемых «перемещенных») после капитуляции фашистских режимов остались в Западной Европе или перебрались в Австралию и Канаду. Затем численность мигрантов, прибывших в западноевропейские страны, существенно пополнилась беженцами из Восточной и Центральной Европы, не принявшими происходивших там экономических и политических преобразований. Подавление революции в Венгрии в 1956 г. и Пражской весны 1968 г. придало новый, мощный импульс их исходу.

К этому следует добавить массовые перемещения миллионов граждан, обусловленные поражением держав фашистской оси и последовавшей за ним перекройкой границ в Восточной и Центральной Европе. Разумеется, эти принудительные акции, осуществлявшиеся на государственном уровне, не были тем, что обычно именуют миграцией, однако их последствия были аналогичными.

Все это создало острые «иммиграционные проблемы» для отдельных стран региона. Однако за его пределами они, практически, не сказались. Большинство мигрантов, поселившихся в странах Западной Европы (и, тем более, в Канаде, Австралии или в Соединенных Штатах) прибывали туда с твердой установкой не только на адаптацию, но и на полную интеграцию в общество пребывания. Этому способствовали сходство цивилизационных характеристик: и конфессиональная близость, и ментальное сходство, и идентичность ценностных установок мигрантов и основной массы жителей новой среды обитания.

Немалую роль сыграло и то, что, несмотря на внушительную численность миграционных потоков, они не были тогда столь велики, чтобы создавать существенные трудности странам пребывания, тем более, что последние остро ощущали в это время дефицит рабочей силы. Это, в свою очередь, сказалось на позиции подавляющего большинства местного населения, проявившего по отношению к иммигрантам приемлемый уровень терпимости.

В какой-то мере сказанное может быть отнесено к ситуации с иностранными рабочими, пополнившими рынки труда наиболее интенсивно развивавшихся стран Западной Европы в 50-60-е гг. На отношении к ним дополнительно сказывалось то, что первоначально их рассматривали как временно приглашенных (да и они, частично, считали себя таковыми), и что они охотно брались за работу, которой, как правило, пренебрегали аборигены.

Тем не менее, уже тогда в отношениях между коренным населением и иностранными рабочими стали возникать шероховатости,

ставшие прологом к тому, что некоторое время спустя стали именовать новым национальным вопросом. В основе этих шероховатостей лежал ряд объективных обстоятельств: и прогрессирующее возрастание численности иностранных рабочих, и все более очевидное нежелание большинства из них расставаться со страной временного пребывания, и растущее давление на социальные институты, обусловленное прибытием и укоренением в стране пребывания семей работающих иностранцев, и их явное нежелание считаться с обычаями и законами принявшего их государства, и бытовая несовместимость, и рост уголовных деяний, в которых были замешаны иммигранты.

Однако во всей своей остроте проблема вырисовалась в последние десятилетия XX века, когда в страны Западной Европы хлынули новые мощные потоки выходцев из наиболее бедных и неблагополучных стран, прежде всего, Азии и Африки, но не только из них.

У этих потоков были свои объективные истоки. Миграция - это всегда способ решить проблемы существования, не поддающиеся такому решению на родине. Обращение к этому способу, как правило, стимулируется представлением о действительных или иллюзорных преимуществах цели территориального перемещения. Естественно, что чем разительней реальный, или даже мнимый, разрыв в условиях существования на родине и в «стране обетованной», тем сильнее стимулы к миграции и больше совокупность людей, на которых они действуют.

Различия в образе и уровне жизни в богатых метрополиях и на экономически отсталой, неблагополучной периферии всегда были значительны. Однако полное представление об этом было доступно немногим. Бурное развитие средств информации, их неудержимое проникновение в самые отдаленные уголки земного шара и широкое использование их для демонстрации прелестей и преимуществ «западного образа жизни» не только продемонстрировали глубину рва, разделяющего условия существования в богатых странах и во всем остальном мире, но и придали осязаемый характер возможности приобщиться к этим условиям как бы одним прыжком, всего лишь преодолев территориальный барьер.

Стимулирующее воздействие на стремление приобщиться к благам богатых обществ оказали также качественное совершенствование транспортных средств, сделавшее необходимое для этого перемещения не просто возможными, но и сравнительно доступными, и либеральное иммиграционное законодательство многих развитых и богатых стран, принятое в первые послевоенные десятилетия - сначала под воздействием демократической эйфории после победы над фашизмом, а затем в ходе «холодной войны», в расчете на стимулирование политически мотивированного массового бегства в «царство свободы».

В 90-е гг. к сказанному добавились последствия глубокой трансформации, произошедшей в Центральной и Восточной Европе

и на необозримых просторах Евразии. Распад Советского Союза, смена режимов в нем и в союзных с ним странах восточной и юго-восточной части европейского континента привели к распаду сложившегося миропорядка и глубоким геополитическим сдвигам. Это, как и обусловленная переменами дестабилизация системы международных отношений, вызвали еще одну, дополнительную волну миграции, обусловленную на этот раз не только экономическими и социальными мотивами, но и вновь ожившими опасениями за безопасность и саму жизнь.

Слившись, обе волны создали в Европе (в основном в ее западной части) принципиально иную качественную ситуацию. Иммиграция стала далеко выходить за регулируемые пределы. В ряде случаев ее масштабы существенно превзошли реальные возможности соответствующих стран. В некоторых из них возникли целые анклавы, в которых вновь прибывшие начали составлять большинство населения. Тем самым прежняя проблема адаптации и интеграции чужестранцев в соответствующее сложившееся общество превратилась в совсем другую - сосуществования коренного населения с вновь образовавшимися национальными меньшинствами [14].

Решение этой проблемы было осложнено рядом дополнительных обстоятельств.

Во-первых, тем, что в потоке новых иммигрантов существенно возросла доля выходцев из стран с компактным мусульманским населением, принесших с собой менталитет, образ жизни и систему ценностей, с большим трудом стыкующиеся с менталитетом, образом жизни и системой ценностей подавляющего большинства коренного населения Европы. Опыт пребывания этих иммигрантов в развитых странах убедительно показал, насколько труден для них процесс даже поверхностной адаптации к новым условиям жизни.

Во-вторых, тем, что в числе иммигрантов последней волны оказались широко представлены лица, не имеющие даже первичного образования, примитивной профессиональной подготовки и трудовых навыков. Это сделало предельно трудным, а в ряде случаев невозможным, их использование даже на неквалифицированной работе. Тем самым, постоянное пребывание этой категории лиц на социальном дне общества, членами которого они стали, превратилось в своеобразное правило.

В-третьих, тем, что новый интегрированный поток иммигрантов, обрушившийся на наиболее развитые страны Западной Европы, совпал с усложнением в них экономической и социальной обстановки. Одним из существенных последствий этой обстановки стала глубокая модификация рынков труда. Их объем начал заметно сужаться. Рост потребности в специалистах высокой квалификации, характерный для отдельных сфер производства, сопровождался сокращением спроса на рабочую силу низкой и средней квалификации - и, прежде всего, ту, которую могли в своей массе предложить

иммигранты. И если для профессионально хорошо подготовленных иностранцев - несмотря на случаи дискриминации - в конце концов, находилась подходящая работа, то для основной их массы наиболее вероятной перспективой были либо нерегулярные, случайные заработки, либо работа в теневой сфере экономики с заработной платой, существенно более низкой, чем та, которую выплачивают рабочим легальных предприятий, и с полным отсутствием социальных гарантий.

Дополнительные сложности создала изменившаяся ориентация новых иммигрантов. В отличие от своих предшественников они в своем большинстве не стремятся слиться с окружением, овладеть языком страны пребывания, принять утвердившиеся в ней обычаи, образ жизни, культуру. Особенно четко это проявляется в тех случаях, когда речь идет об иммигрантах иных, чем местное население, конфессий. Они сами все чаще рассматривают себя как устойчивое национальное меньшинство, четко осознающее свою этническую специфику, свои интересы и возможности их отстаивать, используя политические и юридические средства, утвердившиеся в ареале нового пребывания.

Подход к вызванной этим ситуации в решающей степени зависит от оценки ее среднесрочной перспективы.

Если рассматривать нынешний бум иммиграции как временное явление и предположить, что в обозримом будущем он, неизбежно, пойдет на спад (на что рассчитывают некоторые специалисты), то можно сделать ставку на то, что большинству развитых стран, рано или поздно, но удастся справиться с его последствиями. Однако это предположение покоится на шатких основах. Несмотря на неравномерность иммиграционного бума, которую фиксирует статистика, наиболее обоснованные прогнозы его развития рисуют иную, менее утешительную картину.

Объективные обстоятельства (глобализационные процессы, разрыв в условиях существования населения различных регионов, возросший объем знаний об этом разрыве, транспортная революция) будут по-прежнему стимулировать иммиграционные потоки. В этой связи иногда даже говорят о грядущем новом Великом переселении народов. Пока для такой оценки нет достаточных данных. Однако движение в данном направлении очевидно.

А это, естественно, не может не сказаться на настроениях коренного населения. Уже сейчас непосредственным результатом появления «нового национального вопроса» стало явно настороженное отношение многих граждан к «чужакам». В ряде случаев оно перерастает в нетерпимость, проявляясь не только в быту, но и на общественном поле. Доля граждан, выражающих враждебность к иммигрантам, растет на глазах. Непосредственным следствием этого можно считать повсеместное усиление позиций праворадикальных политических партий, взявших на вооружение постулаты этно-

национализма. В некоторых европейских странах они уже вошли в состав правительственных коалиций. К новым, «модным» настроениям все чаще подстраиваются некоторые ищущие популярности политиканы из других партий.

Реакцией властей на «новый национальный вопрос» стало ужесточение законов, регулирующих иммиграционные потоки. Основной смысл такого ужесточения состоит в том, чтобы отделить «нужных» данной стране иммигрантов от «ненужных», и закрыть для последних все лазейки, позволяющие преодолеть правовые барьеры и запреты. Пока, однако, наиболее очевидным результатом более жестких законов стало резкое увеличение доли нелегальных пришельцев.

Некоторые страны, ставшие объектом массовой иммиграции, видят выход в том, чтобы вывести из «тени» уже проникших в них нелегалов. Предполагается, что такой шаг приведет к исчезновению иммигрантского подполья, ликвидируя, тем самым, внутреннюю среду, стимулирующую нелегальную иммиграцию и способствующую ее укоренению. Оправдаются ли эти ожидания, сказать пока трудно. Последствия предпринимаемых шагов еще не определились.

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

Проблемы, порождаемые «новым национальным вопросом», активно обсуждаются сейчас не только практическими политиками и публицистами, но и в специальной литературе.

Среди средств противодействия негативным последствиям «нового национального вопроса» все чаще называется концепция муль-тикультурализма. В отличие от ставки на ассимиляцию иммигрантов, которая доминировала в прошлом, она исходит из возможности, и даже полезности, параллельного сосуществования этнических общин, представляющих различные культуры.

Соответственно формулируется задача общественных институтов, которым надлежит заниматься этим вопросом. По мнению сторонников мультикультурализма, она состоит в том, чтобы максимально облегчить возможность такого сосуществования, создавая для него благоприятные материальные и правовые условия. В свою очередь, от представителей этнических общин, являющихся носителями культурных ценностей, отличающихся от тех, которых придерживается местное население, требуется готовность признать его принципы и соблюдать законы общества, в котором они пребывают.

Пока, однако, далеко не все аспекты мультикультурализма разработаны в должной степени [15]. Существует, например, точка зрения, согласно которой культура страны, в которую прибывают иммигранты, должна рассматриваться как «ведущая». Соответственно, все остальные культуры должны в большей или меньшей степени к ней приспосабливаться. Однако большинство сторонников мультикультурализма отвергает такую установку, не без основания,

считая, что она практически стирает грань между ним и ставкой на ассимиляцию.

Попытки внедрить мультикультуралистский подход в общественную жизнь предпринимались последние годы в ряде стран Западной Европы. При этом были даже зафиксированы некоторые успехи. Тем не менее, существенных результатов добиться не удалось [16]. Усилия, направленные на достижение этой цели, натолкнулись на жесткое сопротивление, порождаемое инерцией общественного сознания, реальными материальными условиями существования иммигрантов, а также серьезными экономическими трудностями, с которыми столкнулись многие развитые страны.

Существенным изъяном концепции мультикультурализма, выявившимся уже с самого начала, является недооценка опасности прогрессирующей «капсулизации» этнических общин, чреватой превращением общественного организма в систему «несообщающихся сосудов». Между тем, как свидетельствует исторический опыт, такая система, как правило, обладает повышенной нестабильностью.

Гораздо более приемлемой, с точки зрения перспективы, была бы ориентация не просто на соседство и сосуществование различных этносов и, соответственно, их культур, составляющая стержень мультикультурализма, но на их взаимодействие, взаимовлияние и взаимообогащение. Это, в свою очередь, предполагает основной упор не столько на права складывающихся «новых национальных меньшинств», сколько на права индивидов, принадлежащих к различным этническим группам, их равенство во всех областях жизни - вне зависимости от этнической принадлежности.

Отношение к проблемам, порождаемым «новым национальным вопросом», партий, образующих каркас политических систем в странах, ставших объектом «иммиграционного бума», первоначально было различным. Представители левого фланга, как правило, отстаивали более либеральное иммиграционное законодательство, а во внутренней политике претендовали на роль защитника интересов проживающих в стране иммигрантов. Эта позиция отражала не столько прагматические подходы, сколько исходные интернационалистские ориентации и идеологические установки левых. Напротив, для правых; ценностно-близких национализму, было изначально характерно настороженно враждебное отношение к иммиграции и находившимся в стране иммигрантам [17].

На протяжении длительного времени эти различия в основном сохранялись, несмотря на воздействие конъюнктурных обстоятельств. Они еще заметны и ныне. Однако трудности, возникшие в связи с появлением и обострением «нового национального вопроса», внесли в них заметные коррективы. С одной стороны, они укрепили позиции тех правых, которые изначально проявляли крайнюю враждебность к иммигрантам, а с другой -вынудила левых, особенно в тех странах, где они находятся у власти, - вопреки своим ценностным

установкам - пойти на меры, ограничивающие приток иммигрантов и делающие их пребывание на новом месте жительства существенно менее комфортным. И в том, и в другом случаях немалую роль играли и чисто электоральные соображения, стремление поставить себе на службу растущую враждебность к иммигрантам. Насколько они оправданы, можно будет судить лишь с исторической дистанции.

РОССИйСКИй Изложенное выше имеет самое прямое отношение к российской

Сценарий ситуации - несмотря на всю ее специфику.

По ряду причин, анализ которых выходит за рамки данной статьи, приверженность этнического стержня Российской Федерации - русского населения - к национальной идее и территориальной целостности своего государства к началу 80-х гг. прошлого века была существенно слабее, чем во многих других странах.

Поэтому в годы перестройки (1985-1991) националистическая волна, затопившая национально-окраинные территории Советского Союза, почти не затронула русское население. Более того. Его значительная часть проявляла в это время терпимое отношение к перспективе отпадения от страны национальных окраин, воспринимаемого как «оздоровление», «очищение» России от иждивенцев, тормозящих ее продвижение к лучшему. Особенно четко это проявлялось в отношении закавказских и среднеазиатских республик.

При этом напряженные отношения с ведущими державами Запада («холодная война») воспринимались, главным образом, как проявление не столько геополитических, сколько идеологических противоречий, а, следовательно, как легко устранимые. Большие надежды возлагались, в частности, на то, что прекращение идеологического противостояния с Западом широко откроет двери для его широкомасштабной помощи России, и что это сразу же скажется на жизненном уровне ее граждан. Еще в начале 90-х гг. определяющим для внешнеполитической ориентации значительной части русской составляющей населения России было позитивное отношение к западным державам, и, прежде всего, к США. Очень многие видели в них доброжелательных партнеров, бескорыстных друзей и образец для подражания.

Этнонационализм, как распространенная форма умонастроений, начал распространяться лишь позднее, как проявление нереализованных ожиданий и ущемленного национального достоинства. Соответственно, прежние симпатии начали сменяться недоверием, нередко переходящим во враждебность.

Значительную роль в этом сыграла утвердившаяся на Западе специфическая трактовка окончания «холодной войны» как тотального поражения Советского Союза. Она, в свою очередь, породила

иллюзорное представление о появившемся «бесхозном» постсоветском пространстве, которое может быть «освоено» извне в результате энергичной, наступательной политики. В соответствии с этим пренебрежение к национальным интересам России стало рассматриваться как своего рода норма.

Разумеется, эту позицию разделяли не все развитые страны и не все политические круги. Тем не менее, на первых порах тон стали задавать те, кто рассчитывал на беспомощность низвергнутого противника и, соответственно, на богатые трофеи.

Наиболее популярными в этих кругах были три сценария обращения с постсоветской Россией.

Первый, наиболее «мягкий», который можно условно назвать «мессианским». Он предполагал назидательно-попечительское поведение, основанное на оценке урезанной России как отсталой, нецивилизованной страны. Его целью считалось «изменение народного менталитета» путем его избавления от «имперских иллюзий» и внедрения в сознание населения западных ценностных установок. Соответственно, имелось в виду установление в России общественно-политического устройства, представляющего собой кальку с западных моделей, как неотъемлемого залога ее приобщения к новому миропорядку в роли «шестерки» на побегушках у «цивилизованных держав».

Второй, принимая за основу постулаты первого, исходил из необходимости их закрепления путем решительного вытеснения новой России не только из Восточной и Юго-Восточной Европы, но и из постсоветского пространства.

Наконец третий был ориентирован на активизацию усилий, направленных на дальнейшее расчленение России, что предполагало негласную, а, в ряде случаев, и открытую поддержку сепаратистских тенденций.

В первые годы нового столетия позиции сторонников всех трех сценариев ослабли. Тем не менее, рецидивы отношения к России, сложившегося в 90-е гг., все еще налицо. Военные структуры НАТО, приблизившись к российским границам, как бы по инерции, но, тем не менее, очевидно нацелены на российскую систему обороны. Продолжаются усилия, имеющие целью вытеснение России из республик, входивших в свое время в состав Советского Союза. Все более заметно стремление заменить военное присутствие в них России западным, прежде всего американским. Любые признаки сближения правящей элиты этих стран с Россией, и даже нормализации отношений с нею, торпедируются. Политические силы и отдельные деятели, заподозренные в «пророссийских симпатиях», лишаются влияния и вытесняются на политическую периферию.

Вряд ли подобное отношение понравилось бы правящим кругам и большинству населения любого другого, произвольно выбранного государства.

Острую негативную реакцию, обострившую чувство ущемленного национального достоинства, породили в русском народе и другие события и действия. Это и нигилистическое отношение к национальным интересам России, проявленное в 90-е гг. внутренними политическими силами, причислявшими себя к демократам, и антироссийская направленность политики некоторых государств, некогда входивших в состав Советского Союза.

Начала прорисовываться опасность того, что возрождающееся на этой основе естественное стремление народа к национальной идентичности и сохранению государственности обретет уродливые формы. Наиболее вероятные среди них:

- перерождение национального восприятия в этническое (что чревато не только обострением межнациональных противоречий в многонациональной стране, но и внесением дополнительного разлада в российскую народную общность, и, быть может, даже распадом русского народа на квазиэтнические группы);

- стремление к насильственному собиранию некогда принадлежавших России земель, которое обострило бы отношения между бывшими республиками Советского Союза и, в конечном счете, помешало бы их сближению и консолидации в общность нового типа.

Одно время настроения такого рода, хотя и набирали силу, но оставались маргинальными. Об этом свидетельствовали итоги всех голосований постсоветского времени, как общереспубликанских, так и местных. Однако в самые последние годы ситуация стала меняться - причем в ту же сторону, что и в наиболее развитых странах Европы. При этом есть все основания считать, что сопротивление этим переменам в России, скорее всего, будет менее решительным и эффективным, чем там.

Аналогично обстоит дело с растущим иммиграционным потоком. Пока он не создал ничего похожего на «новый национальный вопрос» в том виде, в каком он возник в Западной Европе. Однако определенные признаки сходства уже налицо.

Мало того. Некоторые последствия этого потока начинают проявляться даже в более болезненной форме. Этому способствуют несколько дополнительных обстоятельств. Многим иммигрантам, особенно из наименее развитых республик бывшего Советского Союза, Российская Федерация представляется благополучной страной, а, следовательно, предпочтительным местом поселения. В действительности она пока не оправилась от системного кризиса и еще далека от уровня производства и потребления в далекие 80-е гг. Значительная часть (точнее большинство) населения находится у грани, или за гранью нищенского существования.

Это, в свою очередь, определяет специфику массовых настроений [18]. Их отличительной чертой является высокий уровень напряжения,

раздражительность, подозрительность, латентная, а в ряде случаев и открытая, агрессивность.

Отсюда повышенная враждебность по отношению к иммигрантам, особенно той их части, которая ассоциируется с не очень лояльными по отношению к России бывшими союзными республиками времен существования СССР [19]. Особое неприятие вызывают в этой связи выходцы из Кавказа и Средней Азии. Им приписывают всевозможные негативные характеристики. При этом полостью игнорируется жизненная заинтересованность России, ее народного хозяйства в рабочей силе, обусловленная масштабами демографического кризиса, приобретающего все большие масштабы и грозящего превратиться в демографическую катастрофу.

Важную роль играет и то, что на протяжении истекших полутора десятилетий Россия существует с практически открытыми государственными границами. Будучи в недавнем прошлом весьма условными, административными разделительными линиями, они до сих пор в значительной своей части не оборудованы и не могут служить заслоном для нарушителей. Кроме того, в отношении большинства стран, входивших в прошлом в состав СССР и являющихся ныне членами СНГ, поныне не введен визовый режим. Поэтому, в отличие от западноевропейских государств, Россия практически не защищена от нелегальной иммиграции, в каких бы пределах она не происходила. В результате удельный вес нелегальных иммигрантов на территории Российской Федерации ныне, скорее всего, выше, чем во многих странах Западной Европы. Поскольку нелегальная иммиграция является важным источником криминальной активности, это в решающей степени сказывается на ее масштабах.

Крайне негативное воздействие на ситуацию оказывает отсутствие в России развернутого и детализированного иммиграционного законодательства, предусматривающего не только масштабы приема иммигрантов и порядок их оформления, но и статус, а также права иммигрантов, содействие их трудоустройству, размещению, адаптации, а в последующем и приобретению гражданства со всеми вытекающими из этого последствиями. Это делает многих иммигрантов бесправным объектом беспощадной эксплуатации и иных злоупотреблений, способствует их скатыванию на социальное дно, порождает, вместо чувства благодарности к приютившей их стране, отчужденность и враждебность к ней.

В свою очередь, у растущей части коренного населения России чисто бытовое недоброжелательное отношение к «чужакам», «заполняющим страну» и, прежде всего, большие города, превращается в неотъемлемый элемент общественного сознания и, тем самым, в объект политических спекуляций неразборчивых игроков на политической бирже. Накладываясь на чувство ущемленного национального достоинства, о котором шла речь выше, оно в состоянии образовать взрывчатую смесь огромной разрушительной силы.

ИспОЛЬЗОВаННая 1. Грани глобализации. Трудные вопросы современного развития. М.,

литература 2003.

2. Schulze Н. Staadt und Nation in der europaeischen Geschichte. Muenchen, 1994.

3. Miller D. On Nationality. Oxford, 1995; Национализм и формирование наций. Теории-модели-концепции / Под ред. А. Миллера. М., 1994; Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года. СПб., 1996.

4. Seton-Watson Н. Nations and States. An Enquiry into the of Nations and the Politics of Nationalism. Boulder, 1977.

5. Национальная идея: история, идеология, миф. М., 2004.

6. Kohn Н. The Idea of Nationalism. N.Y., 1967; Тишков В. О нации и национализме // «Свободная мысль». № 3. 1996; Коротеева В. Существуют ли общепризнанные истины о национализме? // «Pro et contra» № 2 (3). 1997.

7. Pfaff W. Die Furien des Nationalismus: Politik und Kultur am Ende des 20 Jahrhunderts. Frankfurt am Main, 1994.

8. Jaeggi Ch.J. Nationalismus und ethnische Minderheiten. Zuerich, 1993.

9. Gabriel I. (Hg.) Minderheiten und nationale Frage. Wien, 1993.

10. Ritter H. (Hg). Grenzfaelle. Ueber neuen und alten Nationalismus. Leipzig, 1993.

11. Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991.

12. Алътерматт У. Этнонационализм в Европе. М., 2000.

13. См., например: Любин В.П. Революция миграции и ее регулирование в Европе // «Россия XXI век». № 5-6. 2004.

14. Wicker H.-R., Alber J.-L., Bolzman К., Fibbi R., Imhof K., Wimmer A. (Hg) Das Fremde in der Geselschaft: Migration, Ethnizitaet und Staat. Zuerich, 1996.

15. Cohn-Bendit D., Schmid Th. Das Wagnis der multikulturellen Demokratie. Hamburg, 1992.

16. Jaschke H.G. Rechtsextremismus und Fremdenfeindlichkeit: Begriffe, Positionen, Praxisfelder. Opladen, 1994.

17. Дробижева Л.М. Этничность в современной России: этнополитика и социальная практика // Россия: трансформирующееся общество. М., 2001; Социология межэтнической толерантности. М., 2003; Пайн Э.А. Этнополитический маятник. Динамика и механизмы этнополитических процессов в постсоветской России. М., 2004.

18. Бызов Л.Г. Ждет ли Россию всплеск русского нацизма? // «Мониторинг общественного мнения. Информация и анализ». № 4. 2004. С. 23 и сл.

19. Холодковский К.Г. Конфликт «западничества» и «почвенничества» в современной России // «Поиск национально-цивилизационной идентичности и концепт «особого пути» в российском массовом сознании. М., 2004. С. 79 и сл.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.