CC BY
70
В. А. Ачкасов
МАССОВАЯ ИММИГРАЦИЯ: «БИЧ НАШЕГО ВРЕМЕНИ» ИЛИ...?
Нынешний интерес к проблемам мультикультурализма и толерантности, как представляется, связан с тем, что культурные и социальные различия в обществах, организованных в национальные государства, не только не исчезают или сглаживаются, но, напротив, имеют явную тенденцию к нарастанию. Одна из наиболее веских причин этого — массовая иммиграция, ставшая в конце ХХ в. для стран Запада центральной социальной проблемой. Именно в результате «волн» массовой послевоенной иммиграции, прежде всего, из стран «третьего мира» в Соединенных Штатах и в Западной Европе все в большей степени формируются полиэтнические и мультикультурные общества. По данным ООН, в 1998 г. за пределами родных стран проживало 125 млн человек. При этом численность нелегальных иммигрантов оценивалась в 30 млн человек (Дилеммы глобализации, 2002, с. 318). Дерегулирование, либерализация и приватизация экономики в развивающихся и постсоциалистических странах, осуществляемые по западным рецептам, и вызванные ими массовое обнищание, социально-политическая нестабильность и межэтнические войны и конфликты заставили миллионы людей сниматься с родных мест и уезжать либо в поисках заработка, либо в поисках убежища и элементарного выживания. Миграционные потоки приобрели стихийный характер, а самих мигрантов зачастую стали рассматривать просто как беженцев. На фоне растущего под влиянием процессов глобализации неравенства в экономическом положении государств «Севера» и «Юга» и радикальных экономических и политических изменений в постком-мунистическом мире международная миграция стала проблемой исключительной важности для всего мира. По данным Верховного комиссариата ООН, число беженцев за последние годы возросло катастрофически. Если в 1975 г. их было 2 млн, то в 2001 г. — 12 млн, в то время как общее число лиц, попадающих в сферу деятельности Управления Верховного комиссариата ООН по делам беженцев, составляло 21,8 млн человек (Управление Верховного... // www.unhcr.ru.).
Россия сегодня также относится к числу государств, принимающих значительные потоки иммигрантов, за последнее десятилетие по количеству въехавших в страну иммигрантов мы занимаем второе место в мире, отставая только от США и почти вдвое опережая Германию. За это время 7 млн человек получили российское гражданство (преимущественно русские и русскоязычные из стран Балтии и СНГ). В то же время Россию покинули, уехав на постоянное проживание за рубеж, более 3 млн человек, при этом большая часть покинувших страну граждан составили лица с высшим и незакон-
© В. А. Ачкасов, 2005
ченным высшим образованием, то есть налицо «утечка лучших мозгов» (Никонов, 2005, с. 29, 44). По разным оценкам, в РФ трудятся сегодня от 5 до 15 млн незаконных иммигрантов (в том числе до 400 тыс. китайцев), 80% гастарбайтеров — это граждане государств СНГ, более 50% от общего количества нелегальных мигрантов в России заняты в строительной сфере (Метро, 2005, с. 4). В то же время рост численности этой объективно необходимой для страны, но сегодня наиболее бесправной и наименее интегрированной части населения РФ, вызывает массовую реакцию отторжения у большинства россиян. По данным ВЦИОМ, доля поддерживающих идею «Россия — для русских» за пять лет — с 1998 г. по 2002 г. — выросла с 46% до 55% (в 2001 г. она доходила до 60%) (Паин, 2004, с. 39). В то же время, по последним опросам центра Юрия Левады, половина наших сограждан, рожденных в советские времена, высказываются за «ограничение проживания на территории страны людей некоторых национальностей»; 46% опрошенных считают, что представители других народов живут в России лучше русских; 45% — что нацменьшинства имеют в стране слишком много власти. Даже к рабочим-строителям из «ближнего зарубежья» 35% россиян относятся отрицательно; 59% — за то, чтобы ограничить поток приезжих (Совершенно секретно, 2005, № 12, с. 10). Поэтому западный опыт, в том числе негативный, решения проблем, возникающих в связи с массовым притоком иммигрантов, должен быть для нас чрезвычайно интересен.
Так, в США, где население увеличивается ежегодно на 1% в основном за счет притока иммигрантов, они составляют сегодня уже 10% жителей страны. Казалось бы, Соединенные Штаты возникли как нация иммигрантов и всегда черпали жизненные силы в активной иммиграции, однако если в 1910 г. среди стран, «поставлявших» наибольшее количество переселенцев, неевропейскими были всего две, то к 1990 г. все десять относятся к Восточной Азии и Карибскому бассейну (Мексика, Филиппины, Южная Корея, Куба, Индия, Китай, Доминиканская Республика, Вьетнам, Ямайка, Гаити), то есть к регионам, где традиции, ценностные ориентации и образ жизни существенно отличаются от североамериканских. Показательна и динамика роста иммиграции из этих регионов. Только за 1940-1980-е годы число иммигрантов из Латинской Америки возросло в 27,1 раза, а из Азии — в 88 раз (!). «В самые ближайшие годы каждый четвертый американец будет принадлежать к этническому меньшинству», — констатируют М. Бернал и Г. Найт (Ethnic identity, 1993, р. 1).
Однако гораздо более важную роль сыграло то обстоятельство, что поведение новых иммигрантов опрокинуло сложившиеся ранее представления об американской нации «как плавильном котле». Они оказались неинтегрируемыми и неассимилируемыми. Общий образовательный и культурный уровень новых иммигрантов крайне низок; в 1995 г., когда 12% коренного населения США не имели полного школьного образования, доля таковых среди легальных иммигрантов превышала 40%; средний уровень их образования был в четыре раза ниже, чем у среднего американца. Неудивительно, что уделом иммигрантов оказывается работа в низкооплачиваемых секторах хозяйства, обособление от коренного населения и, как результат, возникают новые культурные и со-
циальные барьеры внутри страны. «Важной составляющей большинства ситуаций этнического антагонизма являются групповые барьеры и привилегированный доступ к ресурсам», — отмечает Э. Гидденс (Гидденс, 1999, с. 264). В результате новые иммигранты образуют диаспоры и локальные сообщества, живущие по «своим законам» и лишь формально принимающие законы своей новой родины. Концепция «плавильного тигля» оказалась неадекватной для описания всей сложности этнических процессов в американском обществе. Расхожая шутка этнологов суммирует реальные результаты плюралистической интеграции, к которой было вынуждено обратиться американское общество: «Мы (Соединенные Штаты) думали, что варим суп, а получили салат».
В результате С. Хантингтон называет иммиграцию в США «главным бичом нашего времени». Иммигрантов он делит на «обращенных», прибывших с тем, чтобы ассимилироваться в американском обществе, и «временщиков», приехавших по контракту на несколько лет. «Новые иммигранты с юга, — отмечает Хантингтон, — не обращенные и не временщики. Они курсируют между Каролиной и Мексикой, поддерживая дуальную идентичность и вовлекая в этот процесс членов своих семей». Опираясь на цифру в 1,6 млн человек, которых арестовывают каждый год за попытку пересечь Рио-Гранде, Хантингтон предостерегает: «Если свыше миллиона мексиканских солдат перейдут нашу границу, США воспримут это как угрозу национальным интересам и отреагируют соответственно. Однако мирное вторжение миллионов мексиканцев, как будто санкционированное Висенте Фоксом (президент Мексики — прим. В. А.), представляет не меньшую опасность для Америки, и на него США должны реагировать адекватно. Мексиканская иммиграция уникальна по своей сути, она является прямой угрозой нашей идентичности и культурной целостности и, быть может, нашей национальной безопасности» (цит. по: Бьюкенен, 2004, с. 178).
«Идеи мультикультурализма, широко распространившиеся в последнее время в американском обществе, — пишет В. Иноземцев, — отражают банальную раздробленность нации и de facto проповедуют приоритет прав этнических групп над правами отдельных личностей, недопустимый с точки зрения классической либеральной теории» (Иноземцев, 2002, с. 12). Либеральные идеи и ценности доведены в практике мультикультурализма до самоотрицания. Какая же возможна индивидуальная свобода, если ты не можешь высказать свое мнение о гомосексуальности, о феминизме и расовых проблемах? С помощью всякого рода меньшинств была поставлена под сомнение традиционная буржуазная мораль. «Как показала практика, в большинстве случаев проекты по реализации групповых прав и интересов (самоопределение, гарантированное представительство, предоставление социальных льгот и преференций) оборачивалось ущемлением прав прочих индивидов, этнизацией общественного сознания и социальной сегрегацией. Нередко защитой коллективных прав оправдывалось нарушение прав человека. Сегодня уже западные авторы говорят о дестабилизирующем воздействии безграничной терпимости, называя ее «невозможной добродетелью» (Ильинская, 2003, с. 166).
Когда вопрос касается привилегий для этнических групп, политика, предусматривающая выделение квот, идет вразрез с одной из самых важных характеристик этнич-ности, а именно с тем фактом, что этническая идентичность большинства людей не поддается сколько-нибудь однозначному определению. «В современных западных плюралистических обществах политика, ведущая к признанию групповых прав, всегда влечет за собой произвол и неравенство, так как сам отбор привилегированных групп, равно как и определение того, кто к каким группам принадлежит, является произвольным. Как и в США, возмездием за подобного рода политику является своего рода система апартеида «наоборот», при которой возможности и права людей определяются случайным в нравственном отношении фактом их этнической принадлежности, а не их заслугами и нуждами» (Грей, 2003, с. 55). Американское правительство, пытаясь с помощью так называемой «политики различия» преодолеть существующее структурное социальное неравенство, обнаружило на примере афроамериканцев, что наделение особыми правами способствует не включению в общество, а исключению из него и усугубляет раскол по «этническим линиям», навязывая «право на отличие» и тем, кто за него не боролся.
Так, «.первым результатом позитивной дискриминации в сфере образования стало снижение качества последнего. Проводившиеся в начале 1970-х годов исследования уровня подготовки в американских колледжах показали, что у афроамериканцев, поступивших в колледжи благодаря квотам, гораздо более низкие результаты тестирования, а среди студентов, имеющих задолженности, 10% белых и 90% чернокожих. Это соотношение, конечно, со временем изменилось, поскольку имело социальную, а не культурную природу и объяснялось тем, что чернокожие школьники получали образование в муниципальных школах бедных кварталов. Но групповая модель включения, опиравшаяся на специальные права, повлекла за собой и другие негативные последствия.
После того как особые права обрели «чернокожие» и представители коренного населения, их стали требовать иные маргинализированные группы. Защитники мульти-культурализма пришли к выводу о необходимости включать в качестве «привилегированных культурных меньшинств» в мультикультурном обществе и сообщества, объединенные определенным стилем жизни. В итоге сложилась ситуация, когда наиболее вероятным кандидатом на любую должность предстала «чернокожая лесбиянка-инвалид» как индивид, принадлежащий сразу к четырем типам «исключенных» (женщина, расовое меньшинство, сексуальное меньшинство, физически альтернативно одаренные). При этом сами культурные меньшинства теперь считают, что для ликвидации дискриминации необходимо не просто равноправие, когда то, что их отличает, утверждается как «равно достойное», а такое к ним отношение, которое наделило бы их группу привилегиями по сравнению с большинством или другими меньшинствами.
Проблема еще более обострилась в связи с тем, что позитивную дискриминацию, вначале мыслившуюся в качестве временной меры для преодоления социальноструктурного неравенства, оказалось невозможно отменить. Вместе с тем, если бы ее не было вовсе, законодательно провозглашенные равными права чернокожих или ин-
валидов, возможно, так никогда бы и не были реализованы из-за сложившихся в американском обществе отношений (Ильинская, 2003, с. 167).
В результате — очередной тупик, выхода из которого пока не найдено. «Возникновение групповых или коллективных прав является, вероятно, наихудшей формой легализма, вытеснившего традиционный идеал толерантности. Мультикультурализм и толерантность расходятся в том, что в рамках толерантности признается, что прочная свобода предполагает нечто большее, чем согласие с законами и конституционными правилами, а именно общность культурных ценностей и моральных взглядов по широкому кругу вопросов. подобные отклонения от старомодного идеала толерантности приведут к распространению еще более старомодной нетерпимости» (Грей, 2003, с. 53, 56, 51).
В результате уже сегодня 72% населения США выступает за резкое сокращение иммиграции, данные другого опроса, проведенного в середине 2000 г., свидетельствуют, что 89% американцев поддерживают требование о признании английского языка единственным государственным языком Соединенных Штатов (Бьюкенен, 2004, с. 178). Люди могут мирно жить вместе, при этом отличаться друг от друга, иметь глубокие разногласия по многим вопросам. Однако их совместная жизнь становится невозможной, если одни признают свое превосходство или даже гипотетическую возможность применения силы к своим оппонентам.
Оценивая исторические перспективы Соединенных Штатов, И. Валлерстайн как-то заметил: «Америку где-нибудь в 2020-е годы ждет своя перестройка, но в отличие от советской она будет значительно более кровавой, потому что в ней будут замешаны расовые и этнические проблемы, которые находятся не на периферии системы, а внутри нее» (Эксперт, 2003, с. 74).
Говоря о политике мультикультурализма, следует различать две ее основные формы. Возникновение и развитие первой из них связано со странами, население которых формировалось и формируется за счет миграции: Австралия, Канада, США. Возникновение другой связано с западноевропейскими национальными государствами, в которых мультикультурализм является политикой во многом заимствованной, своеобразно понимаемой и в известной мере чуждой. В отличие от Америки, европейские нации гомогенны. В их истории почти не встретить преданий о принятии чужаков или ассимиляции иммигрантов. Поэтому пришествие в Европу множества людей иного цвета кожи, иных традиций, иной веры вызывает серьезные опасения, поскольку происходит оно на фоне распада европейских государств.
Здесь политика мультикультурализма обусловлена, во-первых, массовой иммиграцией нескольких последних десятилетий и комплексом проблем, ею вызванных, во-вторых, активизацией региональных этнокультурных и этнополитических движений, стимулируемых как процессами глобализации, так и европейской интеграции.
Хотя страны ЕС расположены в относительной близости от явно перенаселенных и политически нестабильных регионов (Северная Африка и Ближний Восток), а разрыв в доходах населения стран Европы и соседствующих с ними Марокко, Туниса или Турции
гораздо масштабней разрыва между США и Мексикой1, проблема формирования муль-тиэтнических и мультикультурных сообществ пока стоит в ЕС не столь остро, как в США. Хотя общая численность иммигрантов, прибывших в 15 стран ЕС, Норвегию, Исландию, Лихтенштейн и Швейцарию почти удвоилось за десять лет, с 1985 г. по 1995 г.,
— 7,8 до 14,7 млн человек, — доля в общем населении остается не слишком высокой — около 3,8% по Европе, существенно варьируя в зависимости от той ли иной страны (от 1,8% в Испании и Португалии и 2,1% в Италии до 8,9% в Германии и 9,1% в Австрии и 10% в Швеции).
Однако массовая иммиграция имеет ярко выраженную тенденцию к росту, несмотря на проведение практически всеми странами Европы ограничительной иммиграционной политики. В 1990-е годы даже те западноевропейские страны, которые ранее являлись основными поставщиками иммигрантов — Италия, Испания, Португалия, Ирландия — сами получили большие иммигрантские сообщества, в основном из неевропейских стран. В 2000 г. Великобритания приняла 185 000 иммигрантов — это рекордный показатель. В 1999 г. на территорию Евросоюза проникли 500 000 нелегальных иммигрантов
— десятикратное увеличение по сравнению с 1993 г. (Бьюкенен, 2004, с. 141).
В то же время, согласно оценкам Отдела народонаселения ООН, проведенных во «Всемирных демографических прогнозах» (оценка на 2000 г.), в ближайшие пятьдесят лет начнет сокращаться численность населения всех европейских стран (за исключением Албании, Ирландии, Исландии и Люксембурга); в 2050 г. численность населения всех европейских стран, кроме исключительных, а также Франции, Мальты и Норвегии, будет меньше, чем в 2000 г. В целом численность населения Европы к 2050 г. уменьшится по сравнению с 2000 г. на 124 млн человек и составит 603 млн человек вместо прежних 727 млн человек. Что касается Европейского союза, то его население сократится на 37 млн человек (с 376 млн до 339). Если говорить о крупных странах ЕС, то население Италии уменьшится на 25 %, Германии — на 14 %, Соединенного Королевства — на 1 %. Франция представляет одно их редких исключений. Здесь прогнозируется прирост населения с 59 млн человек до 62 млн человек (на 4%) (Boeri, Hanson, 2002, p. 26).
Чтобы сохранить на перспективу демографическое равновесие в европейских странах, где население неуклонно стареет, необходимо изменить (в сторону повышения): а) пенсионный возраст; б) уровень занятости населения; в) уровни, виды и характер отчислений в пенсионные фонды и системы медицинского обслуживания пожилых людей; выплаты, осуществляемые этими системами. Кроме того, необходимо сделать более эффективными программы, имеющие отношение к регулированию международной миграции (прежде всего — замещающей миграции).
Отдельно следует заметить, что европейская иммиграция конца ХХ - начала XXI в. четко разделяется на две части: 1) своего рода реиммиграцию; 2) приток населения из
1 В странах Магриба жизненный уровень в среднем в пять - десять раз ниже, чем в странах ЕС, находящихся от них в непосредственной близости (Испания, Италия) (см.: Фуше, 1999, с. 98).
близких к Европе малоразвитых стран. Так, среди десяти национальных групп, поставлявших наибольшее число иммигрантов в страны ЕС, в 1996 г. неевропейскими по своему происхождению были лишь турки; первые три строчки в этом списке занимали репатриирующиеся немцы, лица британского происхождения и выходцы из стран бывшего Советского Союза. Иммигранты из стран Северной Африки, которые наиболее серьезно отличаются от европейцев по религии и менталитету, не превышали 0,65% общего населения стран ЕС (Иноземцев, 2002, с. 12). На рубеже веков Европейский Союз насчитывал примерно двадцать миллионов проживающих в нем иностранцев, из которых 6 млн человек были выходцами из других европейских государств, 4-5 млн человек прибыли из Турции и стран, ранее входивших в состав Югославии, 3-4 млн человек — из государств Магриба и Африки, 1 млн человек — из азиатских стран (Фуше, 1999, с. 96). Однако следует заметить, что выходцы из африканских и азиатских стран составляют ядро столь же массовой нелегальной иммиграции в Европу.
Хотя миллионам иммигрантов были предоставлены определенные социальные гарантии, они по-прежнему исключены из активной общественной жизни. В результате социальной изоляции в западноевропейских странах, как и в США, формируются все более крупные меньшинства, зачастую создающие свои анклавные поселения в крупных городах, в которых они стремятся сохранить свою этнокультурную идентичность, основанную чаще всего на исламе. Они отличаются более низким жизненным уровнем и тесными связями с теневой экономикой и преступностью. Более того, известный американский политолог Ф. Фукуяма утверждает, что «европейцам со стороны радикального ислама грозит опасность намного более серьезная и исходящая изнутри, нежели американцам, для которых эта угроза является внешней». Так, мусульманская община в странах Евросоюза составляет сегодня уже более 13 млн человек, а во Франции мусульмане — это уже около 10% населения, и их доля постоянно растет, несмотря на ужесточение иммиграционной политики, что позволяет правым спекулировать на проблеме «Внутреннего Алжира» (как показали события октября-ноября 2005 г. во Франции, не без оснований). «Будучи не в состоянии адаптироваться и преуспеть в чуждой для них среде, переселенцы с периферии быстро образуют замкнутые сообщества, где воспроизводят традиционные привычные для них связи и отношения. При этом они обычно принимают западное подданство и продолжают преобразовывать социальную среду западных стран, не разделяя, а иногда даже не понимая принципов гражданского общества» (Иноземцев, Кузнецова, 2001, с. 137). На этой основе в странах Запада формируется неинтегрированный в социальную систему новый низший класс, имеющий не только этнические, но и расовые, конфессиональные, культурные отличия от европейцев, своего рода «новые изгои», или «внутренний пролетариат» (о появлении которого предупреждал еще в 1960-е годы А. Тойнби).
Поддерживая постоянные связи со страной происхождения, такие меньшинства по сути дела образуют общности нового типа — транснациональные. В результате этой новой иммиграции конфликт «Север - Юг» переносится внутрь государств «ядра». Вот какую социологическую характеристику активным участникам бунта в пригородах французских городов
осенью 2005 г. дает Оливье Руа: «Эти молодые люди — французские граждане, преимущественно во втором поколении: среди арестованных в ходе беспорядков лишь 6-7% оказались иностранцами. Причем наблюдается и этническое разнообразие: бунтовали и африканцы, не исповедующие ислам, а также молодые люди с французскими, итальянскими или португальскими именами. Это был бунт отверженных, а не арабов и не мусульман, даже если последние среди них и преобладали.
Защищают эти молодые люди не национальную или религиозную идентичность, а идентичность районную. Они очень привязаны к своему кварталу: банды защищают свою территорию от любых вторжений, будь то полиция, служба спасения или “коллеги” из соседних районов. Часто они вовлечены в незаконную торговлю (например, наркотиками) и иную преступную деятельность. Подлинные “главари” квартала — наркоторговцы. Многие из этих молодых людей плохо успевают в школе или не имеют работы. Живут на социальную помощь и средства от своего мелкого “бизнеса”. Их родители — выходцы из социальных низов: были рабочими, жили в бедности, но приносили общественную и экономическую пользу. А молодежь уже не включена в производство. Они считают своих отцов-рабочих неудачниками, потому что те горбатились ради нищенского заработка. Тогда как сегодня некоторые из этих молодых людей обеспечивают своих стариков благодаря деньгам, вырученным на незаконной торговле.» (Руа, 2005, с. 10, 11).
Возникает общеевропейская проблема, как сохранить высокий уровень жизни и политическую стабильность и по-прежнему проявлять толерантность к «иным», подвергаясь «нападению бедного Юга», в том числе изнутри? Радикальное и простое решение — прекращение миграции — невозможно, поскольку чревато катастрофическими экономическими последствиями для Европы. По прогнозам, при сохранении нынешнего уровня рождаемости Европа к 2050 г. должна будет принять 169 млн иммигрантов, если, конечно, она желает сохранить сегодняшнее соотношение пятнадцатилетних и шестидесятипятилетних граждан. Если европейцы решат восполнить естественную убыль населения, им придется принять до 1,4 млрд иммигрантов из стран Африки и Среднего Востока. Иными словами, либо Европа увеличивает налоги, радикально снижает пенсии и льготы на лечение, либо она становится «континентом третьего мира». Таков выбор, и его придется делать, — констатирует американский консерватор Патрик Дж. Бьюкенен (Бьюкенен, 2004, с. 40).
Европейские либеральные интеллектуалы обычно утверждают, что это не дает повода для реального беспокойства, если программы по социально-экономической и культурной интеграции мусульман и других неевропейцев будут успешно осуществляться. Однако, по мнению ряда исследователей, эгалитарный социально-экономический ответ невозможен, поскольку уже нет эффективных государственных механизмов перераспределения богатства, демонтированных неолибералами. Поэтому неравенство по-прежнему нарастает, следовательно, усиливается иерархичность социальных групп, что служит питательной базой для различных социальных движений, в том числе под знаменами культурного и этнического фундаментализма.
Процессы глобализации сегодня все увереннее направляются транснациональными корпорациями и международными финансовыми институтами к обществу «одной пятой», где 80% населения не будет иметь работы, а будет жить «из милости» на подачки состоятельных 20%, контролирующих все ресурсы. Как отмечается в «Эксперте», «одно из главных противоречий нового века, по-видимому, будет заключаться не во взаимоотношениях эксплуататоров и эксплуатируемых (как прежде), а во взаимоотношениях эксплуататоров и эксплуатируемых, с одной стороны, и всеми остальными (то есть 80% “избыточного населения мира”) — с другой. Последние будут проситься: возьмите нас в эксплуатацию! И будут бороться за то, чтобы их эксплуатировали» (Эксперт, 2003, с. 74). Речь, таким образом, идет о грядущем исчезновении «среднего класса». А ведь еще в 1947 г. А. Тойнби писал: «Будущее Запада в значительной степени обусловлено судьбой его среднего класса». Его крушение в перспективе чревато крушением западного либерального общества. Сегодня же эти процессы, находящиеся еще в самом начале, уже создают новые социальные барьеры и культурные расколы и, в частности, привели к возникновению в промышленно развитых странах, с одной стороны, массового антиглобалистского движения, с другой — массовых беспорядков на этнической и расовой почве (что наглядно показали события во Франции осенью 2005 г.).
В 1990-е годы, в контексте воздействия мощных глобальных сил, которые перемещают финансы, технологии, капитал, трудовые ресурсы поверх национальных границ в постоянно растущих масштабах, именно крупные города мира становятся главной ареной социальных изменений, именно сюда направляются потоки новых мигрантов, именно в них уже к 2007 г., согласно прогнозу, будет жить большая часть населения планеты, именно в городах возникают и со всей остротой проявляются многие проблемы современности.
С 1950 г. численность людей в мире возрастала на 1 млрд каждые 12-14 лет. И если не произойдет каких-либо катаклизмов, процесс этот будет продолжаться по меньшей мере до 2025 г., отмечает Дж. Стайнбрунер. Более того, в нем имеются два тревожных обстоятельства. Во-первых, более 97% роста населения приходится на слои с самыми низкими доходами и уровнем благосостояния (и в Европе, и в США прирост населения обеспечивают именно иммигранты). Во-вторых, это население все больше концентрируется в городах. Если в 1950 г. 2/3 населения мира составляли сельские жители, то к 2025 г., по прогнозам, 2/3 населения мира станут горожанами.
Крупные города являются тем местом, где большое число людей живет в тесном контакте друг с другом и в тесной взаимосвязи между собой, где возникает большинство социальных проблем. В течение всей истории городское население, имевшее самое разное происхождение, училось жить вместе или, во всяком случае, сосуществовать в рамках общей экономической и институциональной системы. Это удавалось различным группам с различной степенью успеха. Пространственная концентрация была источником как социальных стрессов, так и социальных инноваций, то есть одновременно и силой, и слабостью города. В развитых странах именно мегаполисы оказались сегодня перед лицом серьезных изменений в социальной, этнической и демографической струк-
туре и в самом стиле жизни в связи с большим притоком иммигрантов из бедных стран мировой периферии, не адаптированных к новой социальной и культурной реальности1. Поэтому наиболее быстрым и радикальным изменениям подвергаются самые крупные и развитые города стран Запада. В последние годы исследователи постоянно отмечают в современных мегаполисах повышение степени социального неравенства, обострение культурных и этнических конфликтов, усиление политической нестабильности.
Причины этого хорошо известны:
• растущая международная миграция;
• сокращение деятельности публичного сектора в городах;
• реструктуризация рынка труда в связи с технологическим развитием и международной экономической интеграцией и др.
Модель развития, связанного с этими явлениями, свидетельствует о диспропорции между увеличением населения и экономическим ростом (последний концентрируется на вершине экономического спектра). В низших слоях общества, где и происходит стремительный рост населения, в течение последних 20 лет налицо абсолютное падение жизненного уровня (в том числе в США). В связи с этим встают фундаментальные вопросы социальной справедливости. Дальнейшее следование этой модели в течение неопределенного времени может создать серьезную угрозу поддержанию базового консенсуса, необходимого для жизнедеятельности любого общества. «Во всех городских беспорядках на Западе (от Лос-Анджелеса до Сен-Дени и Брэдфорда), — отмечает О. Руа, — проявляются одни и те же характерные черты: маргинальность одновременно по экономическому статусу и этническому критерию, связанному с цветом кожи (негры, латиноамериканцы, арабы)» (Руа, 2005, с. 11).
Чтобы эту угрозу предотвратить, необходимо повернуть вспять процесс обнищания массовых слоев населения. Однако здесь, в свою очередь, таятся свои проблемы. Чтобы всеобъемлющее улучшение было достигнуто, валовой экономический продукт должен вырасти примерно в пять раз за 50 лет. Валовое производство энергии необходимо увеличить примерно в три раза, а производство продуктов удвоить. Но чтобы избежать потенциально катастрофических последствий для глобального климата (то есть не увеличивать выброс углекислоты в атмосферу), нужно перевести энергетику с преобладающего использования ископаемого топлива (ныне более 70%) на неископаемое (довести до тех же 70%). Однако сегодня нет каких-либо институциональных структур и мотивов, способных организовать этот переход. Последствия же могут быть очень широкими (см.: Стайнбрунер, 2002, с. 7273).
Проблема кроется не только в низкой эффективности интеграционных механизмов или в отсутствии социально-экономических и технологических возможностей, но и в
1 Так, по некоторым подсчетам, белые станут меньшинством в Лондоне к 2010 г., а к 2020 г. население трех крупнейших городов Нидерландов будет наполовину состоять из лиц незападного происхождения, большинство из которых составят мусульмане (см.: Бьюкенен, 2004, с. 35; The Economist, 2004).
специфической религиозной идеологии, постоянно подпитывающей нетерпимость и радикализм, прежде всего, в постоянно растущей мусульманской общине Европы и оправдывающей насилие ради достижения религиозных идеалов ислама. (Как отмечал Э. Геллнер, в большинстве мусульманских стран модернизация оказалась направленной и против секуляризации, что, в частности, и породило феномен исламского фундаментализма).
Европейские либералы обвиняют сегодня власти в искусственной «исламизации» социальных проблем пригородов, однако, скажем, убийца кинорежиссера Тео Ван-Гога, как и летчики-самоубийцы из Саудовской Аравии, совершившие нападение на США 11 сентября 2001 г. не относились к числу неинтегрированных и неуспешных в социальноэкономическом плане иммигрантов. Так, убийца Ван-Гога прекрасно говорил по-голландски и был студентом высшего учебного заведения. Очень характерной в этом отношении является ситуация в Великобритании. Если 1981 г. численность мусульман (выходцев из Пакистана, Индии и Бангладеш) оценивалась здесь в 750 тыс. человек, то сейчас их почти 3 млн человек, причем численность родившихся в самой Великобритании составляет не менее 50% этого числа (Лаумулин, www.kisi.kz/Parts/ExtPol/08-13-02laumulin.html).
Именно Великобритания в 1980-е годы, первой Европе, реагируя на процессы «пробуждения ислама», разработала и стала осуществлять на практике свою «комму-нитаристскую» модель мультикультуралистской политики, «означавшую признание государством сосуществующих в рамках национального сообщества многочисленных общин, официально признанных национальными меньшинствами. Они имеют полное право жить в своем кругу, сохраняя приверженность своему культурному наследию, этническим обычаям и семейным связям, отстаивать свои права на национальном уровне. Основополагающим для коммунитаристской модели является принцип: значение и многообразие культурных ценностей каждой общины будут всегда определяющими при предоставлении услуг (государства. — В. А.) в той мере, в какой это не входит в противоречие с глубинными интересами индивида».
Однако реализация этого принципа на практике, как и в США, привела к тому, что права индивида все чаще ставились в зависимость от прав группы. Не удалось решить и проблему интеграции мусульман в британское общество, их стремление сохранить свою религиозную и этническую самобытность никак не согласуется с полноценным британским гражданством. Одной из первых начав осуществление политики мульти-культурализма, Великобритания, также одной из первых, ощутила и ее наиболее разрушительные следствия. Достаточно вспомнить, какой шок пережила страна, узнав, что взрывы в лондонском метро летом 2005 г., унесшие несколько сотен жизней, подготовили и осуществили «свои» — подданные британской короны — выходцы из Пакистана.
По мнению Бассама Тиби, немецкого ученого-мусульманина, интеграция мусульманского населения в европейское общество окажется успешной только в том случае, если оно откажется от законов шариата и примет европейские ценностные ориентации и поведенческие установки. Смысловое ядро этой культуры составляют, по Б. Тиби, демократические
правила и демократическая ориентация политической жизни, которых должны придерживаться все европейцы вне зависимости от их происхождения, этнической и расовой принадлежности. Соответственно, линия раскола проходит не между Западом и исламским миром (как утверждает С. Хантингтон), а между теми, кто принимает демократические ценности и идеалы, на которых строится современное европейское общество, и их решительными противниками. Как считает Б. Тиби, только светское общество в состоянии успешно противостоять давлению исламистов и обеспечивать мирное сосуществование в Европе различных этнических и конфессиональных групп (Der Spiegel, 2004). Таким образом, Б. Тиби верит в возможность существования секуляризованного «европейского ислама», занимающего то же место и имеющего тот же статус, что и европейское христианство.
Западноевропейский опыт (как, впрочем, и американский) демонстрирует, что излишняя тематизация различия (права на различие) ведет к укреплению этнических установок. А так называемая «интеркультурная педагогика», казалось бы, ставящая перед собой задачу воспитания толерантности, на деле способствует постоянному воспроизводству дискурса различия. Поэтому идея общеевропейской господствующей, или руководящей культуры, укорененной в демократическом сообществе, члены которого связаны друг с другом не религиозной или этнической идентичностью, а коллективной идентичностью граждан этого сообщества, поддерживается многими европейскими интеллектуалами (например, идея «конституционного патриотизма» Ю. Хабермаса). Предполагается, что подобная гражданская идентичность должна быть превыше любой религиозной идентичности. Конечно, никто не выступает против религии как частного дела каждого индивида, однако на публичном уровне только демократическая гражданская идентичность должна иметь решающее значение. Только на такой основе возможно, по мнению европейских интеллектуалов, успешное решение задачи интеграции неевропейцев в европейское общество.
Однако они забывают, что само исламское мировоззрение чрезвычайно своеобразно. Прежде всего, «христианство и ислам имеют разное понимание мира сего и Царствия не от мира сего, духовного и мирского. Христианство различает родину духовную (Небесное царство) и мирскую (национальное государство — отечество). А для мусульманина существует только одна родина — Умма, то есть община всех верующих-мусульман, а разделение духовного и светского (для правоверного мусульманина. — В. А.) — это худшая несправедливость, означающая процесс деисламизации. Если христианский универсализм не ставит под сомнение национальную и государственную принадлежность, то исламский универсализм претендует на исключительность, а разделение по языковому, национальному, идеологическому, ценностному и страновому принципу для него лишено смысла. Ислам — это вера и культ, это родина и гражданство, которые аннулируют различия между людьми. Говорить о светском или умеренном исламе также неверно, как невозможно отделить веру от шариата» (Четверикова, 2005, с. 71, 72).
Другая проблема заключается в том, что ислам как нечто единое не существует, в нем нет единой, жестко-иерархической структуры, подобной иерархии католической или православной церкви. Поэтому он всегда отличался религиозным и культурным много-
образием, и сегодня в каждой европейской стране преобладает то или иное течение, то или иное толкование ислама, в зависимости от того, откуда вышло большинство ми-грантов-мусульман. В результате даже Б. Тиби, ратующий за «евроислам», вынужден признать: «Мы не можем сказать, что существует нечто под названием “немецкий ислам”. Это значило бы построить мусульманскую церковь, объединившую всех — суннитов, алевитов, шиитов, турок, арабов и боснийских мусульман. Это просто невозможно» (цит. по: Риппбергер, // www.dw-world.de).
Как отмечает известный британский исследователь Дж. Грей: «Толерантность — это добродетель, свойственная людям, осознающим свое несовершенство. Такие люди не станут требовать, чтобы их предпочтения были закреплены особыми правами и привилегиями, или ожидать, что их образ жизни примут все. Они будут удовлетворены, если их оставят в покое. Вместо того, чтобы стремиться к обманчивой утопии, когда любой образ жизни одинаково (и, возможно, незаслуженно) признан, эти люди довольствуются тем, что могут ужиться друг с другом. Самый надежный путь к обретению долгожданной свободы — это умерить свои требования друг другу и научиться терпеливо сносить наши различия» (Грей, 2003, с. 66). Однако в настоящее время не только большинство иммигрантских общин Европы, но и многие европейцы не готовы принять подобную модель общежития.
Пока политические лидеры государств ЕС, по-прежнему, исходя из национальных интересов, с большим трудом договаривались по поводу проекта Европейской конституции, миллионы граждан из утратившего уверенность среднего класса, не интересующиеся спорами европейских политиков и интеллектуалов, уже ищут и будут искать спасения не столько в антиглобалистской борьбе и «европейском универсализме», сколько в традиционных ксенофобии, национализме, расизме или изоляционизме. Косвенным подтверждением этого является провал весной 2005 г. референдума по принятию «Европейской конституции» во Франции и Нидерландах.
Новейшая история не раз свидетельствовала, что самым простым способом объединения, позволяющим «людям избежать чувства разобщенности, слабости и беззащитности перед лицом более мощных исторических сил, бушевавших вокруг, стали объединения по этническому признаку» (Фукуяма, 1999, с. 161).
Глобальные процессы и вызовы, ими порождаемые, с неизбежностью приводят к массовой реакции отторжения. В ХХ в., начиная с середины 20-х годов и до середины 70-х, то есть в течение 50 лет имущественное неравенство в промышленно развитых странах снижалось. Начиная с середины 1970-х годов оно столь же устойчиво растет. Так, в США в 90-е годы ХХ в., несмотря на экономический рост, разрыв в доходах между имеющими высшее образование и не имеющими его увеличился по ряду оценок на 2530% (Кокошин, 2002, с. 38). Это явным образом связано со становлением информационного общества, важнейшей характеристикой которого является превращение знания в основной элемент общественного богатства. Сегодня говорят о четвертой «информационной революции», характеризующейся максимальным внедрением в сетях мультимедийных технологий, услуг и соответственно появлением новых корпораций — мульти-
медийных гигантов и специализирующихся на электронной торговле фирм. Однако «новое общество дает разные возможности, разное качество жизни, так как в нем усугубляется процесс социальной дифференциации уже по образовательному признаку. В этом обществе уже возникли в буквальном смысле невидимые границы, разделяющие людей. Мировая паутина Интернет объединяет тех, кто имеет к ней доступ и отсекает тех, кто лишен этого. ... Внутри развитых обществ возникают жесткие классовые противоречия, которые могут привести их к серьезной деструкции и дестабилизации» (Ракитян-ский, 2002, с. 65).
«В статистическом смысле, поскольку реальный ВВП на душу населения продолжает расти, . но при этом 80% наемной рабочей силы переживают снижение реальной заработной платы, как это происходит в Соединенных Штатах, то средний трудящийся не видит положительного итога игры, — пишет известный американский экономист Лестер Туроу. — Он видит игру с отрицательным итогом, в которой больше проигравших, чем выигравших. Вокруг него не хватает хороших рабочих мест, большинство его соотечественников переживает снижение реальной заработной платы, и ему приходится бороться с другими за свое экономическое выживание. И поскольку ему нужны союзники в этой борьбе и враги, у которых можно отнять хорошие рабочие места, то неудивительно, что средний трудящийся в нашу эпоху ... сочувствует этническому сепаратизму» (Туроу, 1999, с. 283.) и, добавим от себя, ксенофобии. В то же время, как заметил в своей нашумевшей работе «Почему волна фашизма нам еще предстоит» Эдвард Лют-вак, «ни умеренные “правые”, ни умеренные “левые” даже не признают главной проблемы нашего времени, не говоря уже о том, чтобы что-то предпринять для ее решения: эта проблема состоит в беспримерной экономической незащищенности трудящихся — от рабочих, занятых в промышленности, и “белых воротничков” — до менеджеров среднего звена» (Luttwak, 1994, р. 6). Поэтому они все чаще находят подтверждение своих страхов и фобий в выступлениях крайне правых политиков, которые говорят: «Во всех экономических трудностях виноваты не вы, а “чужие”: иностранные рабочие, люди с другим языком, другой этнической или расовой принадлежностью внутри страны, иностранные конкуренты вовне. . Стоит только с ними справиться, и все каким-то магическим образом изменится к лучшему»1. В результате власти вынуждены «реагировать» на рост настроений ксенофобии: США ужесточает иммиграционную политику и правила временного пребывания на своей территории (особенно после 11 сентября 2001 г.).
Для стран Европейского Союза характерным стало акцентирование внимания на проблеме иностранцев, ограничение прав иммигрантов, выдвижение на первый план лозунгов защиты национальной идентичности и даже применение насилия по отношению к этнически и расово чуждым группам. Идея открытости в Западной Европе отступает под натиском стремления сохранить «свою» зону процветания для «своих», соз-
1 Как справедливо заметил К. Поппер, мобилизация этничности является самым дешевым и надежным способом, с помощью которого может продвинуться политик, которому больше нечего предложить.
дать своего рода «эксклюзивную» европейскую демократию, что приводит на практике к сочетанию межнациональной толерантности внутри ЕС с отношением к иммигрантам из-за его пределов как к чуждым, в конечном счете, элементам. С начала 1990-х годов правила иммиграции в страны Европейского Союза также стали ужесточаться, в результате иммиграция из-за пределов ЕС с 1991 г. по 1995 г. сократилась более чем на треть, число удовлетворяемых заявлений на жительство во Франции упало в три, в Австрии — в пять, в Германии — 7,5 раза. Тем не менее негативное отношение к иммигрантам разделяют от 27,3% французов до 39,6% немцев и 41% бельгийцев (Иноземцев, 2002, с. 12).
Не являются случайными поэтому электоральные и политические достижения праворадикального «Национального фронта» Жан-Мари Ле Пена во Франции1, правопопулистских «Австрийской партии свободы» Йорга Хайдера в Австрии, «Партии швейцарского народа» Кристиана Блохера, «Списка П. Фортейна» в Нидерландах и др., устойчивый рост популярности сепаратистских партий в Шотландии, Фландрии («Фламандский блок»), «Лиги севера» в Италии и др. В 2004 г. 49 депутатов от крайне правых партий были избраны в Европейский парламент, что на восемь человек больше, чем ранее. Помимо традиционных обвинений в адрес иностранцев и иммигрантов, их политическая пропаганда направлена ныне против неэффективного центрального правительства, «брюссельской бюрократии» и в качестве панацеи содержит требования политического обособления процветающих «своих» регионов от бедных, которые, по их мнению, живут за чужой счет.
«Подобного рода движения, — пишет Э. Хобсбаум, — следует понимать как симптомы социальной дезориентации, износа и разрыва тех нитей, из которых была сплетена привычная сеть, связывающая людей в сообществе. Сила такой ксенофобии — в страхе перед неизвестностью, перед тьмой, которая может опуститься на нас, как только исчезнут границы земель, означающие, как нам кажется, объективные постоянные, положительные пределы нашей совместной принадлежности некоему целому. И эта коллективная принадлежность, желательно к группам и объединениям, имеющим какие-либо видимые символы членства и знаки отличия, является наиболее важной, чем когда бы то ни было, чтобы разрушить отношения, связующие человеческие существа в различного рода сообщества» (Хобсбаум, 2002, с. 344-345).
В свою очередь это заставляет правительства стран ЕС быть осторожными в вопросах либерализации иммиграционной политики. «Изменение миграционных данных, отмеченное постоянным давлением со стороны периферий Союза (в первую очередь, Турции, стран Северной Африки и Южной Азии, балканских государств, особенно Албании и Румынии) шаг за шагом приведет, как в Швейцарии, к установлению политики квот», — прогнозировал еще в конце ХХ в. М. Фуше (Фуше, 1999, с. 96).
1 21 апреля 2002 г. в первом туре президентских выборов во Франции лидер «Национального Фронта» Жан-Мари Ле Пен добился беспрецедентного успеха. Он прошел во второй тур с 17,02%, опередив премьера социалиста Л. Жоспена (16,07%) и уступив всего 2% лидеру гонки президенту Ж. Шираку (Коммерсантъ, 2002, 23 апреля, с. 5).
Сумеет ли в этой ситуации западная цивилизация интегрировать и культурно ассимилировать десятки миллионов представителей других цивилизаций и рас, не прибегая к насилию и соблюдая права человека? Приведет ли это к мирному сожительству европейцев вне зависимости от их расовой и этнической принадлежности, к взаимообогаще-нию культур и творческому переосмыслению и усложнению «проекта» нации или породит новые конфликты? Однозначного ответа на эти вопросы на сегодняшний день не существует.
В мае 2003 г. на конференции в Афинах 150 ведущих экспертов в сфере миграции призвали европейские правительства руководствоваться прежде всего экономическими реалиями, а не поддаваться общественному мнению, выступающему против иммиграции и иммигрантов. Без стимулирования замещающей иммиграции, то есть миграции, компенсирующей сокращение численности как всего, так и отдельных категорий населения Европы, число жителей западноевропейских стран по прогнозу к 2050 г. сократится на 40 млн человек. Приток иммигрантов, по мнению экспертов, может в определенной мере затормозить процессы сокращения численности, депопуляции и старения европейцев, смягчить их социально-экономические последствия. Но чтобы число занятых не уменьшалось, страны Западной Европы после 2010 г. должны принимать ежегодно 2,2 млн мигрантов вместо нынешних 500-600 тысяч. Молодые иммигранты, по мнению экспертов, своими налоговыми выплатами могут существенно улучшить ситуацию в области пенсионного и социального обеспечения (см.: Kotowska, Jozwiak, 2003).
Однако западное общественное мнение расколото по этой проблеме, одна его часть готова согласиться с регулируемой замещающей иммиграцией, другая требует жестких антииммиграционных мер. Поэтому все чаще в прогнозах будущего звучат тревожные нотки. Так, в статье под заголовком «Конец Европы», появившейся накануне массовых беспорядков в иммигрантских пригородах французских городов, обозреватель «Вашингтон пост» Роберт Самуэльсон подчеркивал: «Если Европа не обратит вспять две тенденции — низкую рождаемость и ничтожный экономический рост, она окажется перед лицом растущих внутренних беспорядков и падением глобальной значимости. Фактически это будущее уже настало» (цит. по: Воскобойников, 2005, с. 13).
Литература
Бьюкенен П. Дж. Смерть Запада. М., СПб., 2004.
Воскобойников Д. Запад стал миром, уставшим от самого себя // Европа. М., 2005. Октябрь.
Гидденс Э. Социология. М., 1999.
Грей Дж. Поминки по Просвещению: Политика и культура на закате современности. М., 2003.
Дилеммы глобализации. Социумы и цивилизации: иллюзии и риски. М., 2002.
Ильинская С. Г. Терпимость и укрепление этноцентричного сознания // Полис. 2003. № 6.
Иноземцев В. Возвращение Европы. В авангарде прогресса: социальная политика в ЕС (Ст. вторая) // МЭиМО. 2002. № 2.
Иноземцев В.Л., Кузнецова Е. С. Глобальный конфликт XXI в. Размышления об истоках и перспективах межцивилизационных противоречий // Полис. 2001. № 6.
Кокошин А. А. Феномен глобализации и интересы национальной безопасности // Внешняя политика и безопасность современной России (1991-2002). В 4-х томах. Т. 1. М., 2002.
Коммерсантъ. 2002. 23 апреля.
Лаумулин М. Т. От исламизма к исламскому терроризму: европейский аспект // www.kisi.kz/Parts/ExtPol/08-13-02laumulin.html.
Метро. СПб., 2005. 10 ноября.
Никонов В. Ресурсы российской политики / Политика в современной России / Под ред. В. Никонова. М., 2005.
Паин Э. Между империей и нацией: модернистский проект и его традиционалистская альтернатива в национальной политике России. М., 2004.
Ракитянский Н. М. Россия и вызовы глобализации // Социс. 2002. № 4.
Риппбергер С. «Евроислам» — есть он или нет? // Немецкая волна / www.dw-world.de.
Руа О. Генералы городских окраин // Совершенно секретно. 2005. Декабрь. № 12 (199).
Стайнбрунер Дж. Глобализация и преобразования в области международной безопасности // США. Канада: Экономика. Политика. Культура. М., 2002. № 8.
Туроу Л. Будущее капитализма. Как сегодняшние экономические силы формируют завтрашний мир. Новосибирск, 1999.
Управление Верховного комиссариата ООН по делам беженцев. Статистика // www.unhcr.ru.
Фукуяма Ф. Доверие // Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология / Под ред. В. Л. Иноземцева. М., 1999.
Фуше М. Европейская республика. Исторические и географические контуры. М., 1999.
Хобсбаум Э. Принцип этнической принадлежности и национализм в современной Европе // Нации и национализм. М., 2002.
Четверикова О. Ислам в современной Европе: стратегия «добровольного гетто» против политики интеграции // Россия XXI. М., 2005. № 1.
Эксперт. М., 2003. 13-19 октября. № 38.
Bernal M. E., Knight G. P. ^ds.) Ethnic identity: Formation and transmission among Hispanies and other minorities. Albany, 1993.
Boeri T, Hanson G. (Eds.) Immigration policy and the welfare system. Oxford University Press, 2002.
Der Spiegel. 2004. December.
Kotowska I. E., Jozwiak J. ^ds.). Population of Central in Eastern Europe / Challenges and Opportunities. European Population Conference. Warsawa, 2003.
Luttwak E. Why Fascism is the Wave of the Future // London Review of Books. 1994. 7 April.
The Economist. 2004. December.
