CC BY
363
Международные политические процессы
В. А. Ачкасов, С. Г. Еремеев
СТРАНЫ «ТРЕТЬЕГО МИРА»: СТОЛКНОВЕНИЕ C ГЛОБАЛИЗАЦИЕЙ?
Статья посвящена анализу проблем, с которыми столкнулись в условиях глобализации многие страны бывшего «третьего мира»: деградация экономики, рост разрыва в социально-экономическом развитии, разрушение государства и др. Рассматриваются возможные следствия глобализации по неолиберальному сценарию для стран периферии и мира в целом.
Ключевые слова: противоречия экономической и политической глобализации, асимметричная взаимозависимость, страны «третьего мира», национальное квазигосударство, исламский фундаментализм, международный терроризм, капиталистическая мир-экономика.
«Современный мир не является глобализирующимся, а единственная проблема, имеющая глобальный характер, — взаимодействие между "первым" миром и всеми другими», — заявляют в полемически заостренной статье В. Л. Иноземцев и Е. С. Кузнецова. «Выгоды от подобной глобализации тоже получают преимущественно развитые страны: в середине 1990-х годов 20% населения Земли, проживающих в самых процветающих странах мира, присваивали в 61 раз больше богатств, чем беднейшие 20% населения (82,7% к 1,4%)» (Иноземцев, Кузнецова, 2001, с. 132, 134). Так называемое «открытое глобальное общество» сегодня «означает откровенный социал-дарвинизм — глобальное пространство ничем не сдерживаемого "естественного отбора", в котором более слабые экономики, культуры, этносы обречены погибнуть, уступив планету сильным и приспособленным», — отмечал А. С. Панарин (Панарин, 2000).
Действительно, развивающиеся страны «обладают менее диверсифицированной экономикой и структурами экспорта, что делает их гораздо более уязвимыми для колебаний цен на сырье и потрясений на международных финансовых рынках. Кроме того, развивающиеся страны обладают меньшими возможностями на переговорах, где устанавливаются нормы, регулирующие рынки», — отмечалось в Обзоре мирового и социального положения в 2006 г. (Обзор..., 2006). В то же время «все восторженные вопли по поводу триумфа демократии во всем мире в 1989 г., — предупреждал
© В. А. Ачкасов, С. Г. Еремеев, 2009
И. Валлерстайн еще в начале 1990-х годов, — не смогут долго скрывать отсутствие какой бы то ни было серьезной перспективы для экономических преобразований на периферии капиталистической мироэкономики» (Валлерстайн, 2003, с. 122). Поэтому во многом иррациональный протест против глобализации в постиндустриальных национальных государствах — ничто по сравнению с теми «гроздьями гнева», которые зреют во многих странах, не попавших в «золотой миллиард». Здесь реакция на глобализацию порождает эффекты, обратные сближению, смешению и укреплению взаимосвязей. Эти эффекты оборачиваются всплесками «доцивилизаци-онных» форм межэтнической и племенной вражды, тенденциями к обособлению и разобщению, ксенофобией различных видов и оттенков.
Фундаментальные процессы дифференциации сегодня затрагивают уже не только индивидов, корпорации, классы, но и целые государства и регионы. Так, Элвин Тоффлер в начале 1990-х годов отмечал не только раскол социалистического «Восточного блока», но и «распад Юга» (Тоффлер, 2003, с. 471-472). Нередко процессы такого рода дифференциации выражаются в крайней форме конфликтов с применением вооруженной силы. Их не избежала сегодня даже благополучная Европа. «В результате на смену угрозе глобальной войны пришли новые разновидности гражданских конфликтов и войн. Они плохо управляемы, поскольку, как правило, ведутся вне границ самых элементарных моральных и юридических норм и ограничений. Не случайно все чаще звучат сравнения современного мира со средневековой эпохой хаоса. Целые регионы, прежде всего конфликтные, становятся некими "серыми зонами"1, где экономическая или иная деятельность оказывается или вовсе невозможной, или крайне ограниченной» (см.: Лебедева, Мельвиль, 2002, с. 72). В «серых зонах» государство почти полностью утратило контроль, власть там приватизирована либо племенами и кланами (огромные пространства в Африке), либо преступными сообществами — чаще всего наркокартелями («золотой треугольник» на стыке Бирмы, Таиланда и Лаоса; Афганистан, Колумбия), сепаратистскими и партизанскими движениями, правыми «отрядами самообороны». «Серыми зонами» могут быть отдельные районы городов (Байшада Флуминенсе в Рио-де-Жанейро, Южный Бронкс в Нью-Йорке) — все это делает глобализирующийся мир еще менее однородным (Эксперт, 2003, с. 72). По образному выражению известного американского ученого-международника Дж. Ро-
1 Термин «серая зона» пришел из радиоэлектроники, где он обозначает часть пространства, не «просматриваемую» радиолокаторами.
162 _
зенау, мир рубежа двух тысячелетий характеризуется «фрагме-гративностью», то есть одновременным действием разнонаправленных тенденций к социальной фрагментации и интеграции. Более того, для него «фрагмегративность» является важнейшей характеристикой «новой эпохи», в которую вступил современный мир.
Современная, глобальная капиталистическая мир-система2, согласно концепции И. Валлерстайна, включает три типа государств.
1. «ядерные» высокоразвитые государства, обладающие эффективной политической организацией, занимающие господствующие позиции в мир-экономике и извлекающие максимальную выгоду из созданной их усилиями международной системы разделения труда. Несмотря на всю риторику о равных возможностях, свободной конкуренции, преодолении диспропорций в развитии, упорядоченном росте, государства-«ядра» стремятся сохранить и закрепить существующее положение вещей. Процессы глобализации дают им в руки мощные рычаги контроля, сдерживания, а при необходимости и ликвидации потенциальных конкурентов. В зависимости от значения проблемы, конкретных условий, силы сопротивления они могут варьировать меры воздействия в широком диапазоне — от предоставления займов до вооруженного вмешательства;
2. «периферийные» государства, служащие преимущественно сырьевой базой и «помойкой» мир-экономики, управляемые слабыми нестабильными правительствами и экономически зависимые от «ядра» — «изгои» глобализации. Предложенные Западом рецепты — структурная перестройка экономики, приватизация, открытие рынков — не дали положительных результатов, в том числе из-за незначительного притока капиталов извне. В результате происходит развал государства и экономическая деградация, случаи сохранения демократий в этом регионе крайне редки, расширяются области конфликтов и упадка (большая часть Африки3, Латинской Америки, некоторые страны Азии);
в) «полупериферийные» государства, занимающие промежуточное положение по степени политической автономии внутри мир-системы, производящие менее технологичную и наукоемкую продукцию, не способные конкурировать со странами «ядра» и потому зависимые от них экономически. В результате полупериферия сочетает в себе черты как периферии, так и «ядра». Пространственно она может быть расположена как между регионами «ядра» и пери-
2 Мир-система, по И. Валлерстайну, — это «общность с единой системой разделения труда и множественностью культурных систем». Выделяются две разновидности мир-система в зависимости от наличия или отсутствия общей политической системы: мир-империя, если таковая существует, и мир-экономика, если она отсутствует.
3 Говорят о маргинализации даже всего Африканского континента.
_ 163
ферии, так и между двумя конкурирующими регионами «ядра». Пол-периферия может выступать посредником во взаимодействии «ядра» и периферии, сочетать институциональные признаки, присущие как ядру, так и периферии (государства Центральной и Восточной Европы, в том числе Россия, быстро развивающиеся страны Юго-Восточной Азии и др.) (см.: Валлерстайн, 2001, с. 19-62).
Важно отметь, что, в отличие от государства-«ядра», полупериферийные и периферийные государства являются объектами (либо даже «жертвами»), а не субъектами глобализации, поэтому наиболее точно их взаимодействие отражает формула «асимметричной взаимозависимости», то есть одновременно проявляются две разнонаправленные тенденции: 1) снижение зависимости Запада от периферии; 2) накопление и обострение экономических и социальных проблем на периферии и полупериферии, для разрешения которых у стран этой части мира нет ресурсов.
Взаимообусловленные процессы глобализации и регионализации приводят, прежде всего, к дальнейшему обострению противоречий по оси «Север-Юг». Складывающаяся система мировой экономики приводит к одностороннему обогащению государств, транснациональных корпораций и других игроков, представляющих благополучные регионы Европы и Северной Америки4, в то время как «южная периферия» — большинство стран и народов «третьего мира» все более отстает от их уровня развития, превращаясь в заложников глобальной системы. И, разумеется, не везде это вызывает лишь молчаливый протест. Собственно, в этом и заключается одна из основных причин многих социально-экономических и политических потрясений в мире, в том числе международного терроризма. Большинство террористических движений имеют либо антиглобалистскую направленность, либо в целом антизападную, тем самым четко позиционируя себя в мировом политико-идеологическом пространстве. В эпоху глобализации цели терроризма также глобальны: противостояние западной цивилизации или ее сегменту (например, федерализации Европейского Союза) позволяет широко использовать антизападные идеологические штам-
4 72% мировых иностранных инвестиций приходится на капиталовложения США, стран ЕС и Японии друг в друга (см.: Иноземцев, Карагамов, Никонов, 2001). Если перед Второй мировой войной США направляли в Европу не более 28% своих инвестиций, распределяя остальные среди других регионов мира, то сегодня туда поступает около 60% американских инвестиций. Почти 60% товарооборота в Европе находятся в пределах Евросоюза, тогда как на страны Африки приходится не более 2% — в пять раз меньше, чем в 1950 г. Если в 1953 г. индустриальные государства поставляли в страны аналогичного уровня 38% от общего объема своего экспорта, то к 1990 г. этот показатель вырос до 76% и т. д. (Иноземцев, Кузнецова, 2001, с. 134).
164 _
пы для более эффективного привлечения сторонников. Пропаганда радикальных взглядов и терроризма как метода политической борьбы широко использует возможности глобального охвата и «эффекта присутствия», предоставляемые современными СМИ. При этом срабатывает эффект постоянного психологического давления, наглядно проявляется своеобразный апокалиптический символизм террора эпохи глобализации: «Либо мир станет таким, каким его сделаем мы, либо он перестанет существовать!» Соединенные Штаты, убежденные в отсутствии на международной арене политических сил, способных ограничить их претензии на мировое лидерство и воспрепятствовать их стремлению к распространению демократии «по-американски», явно недооценили возможность нетрадиционной террористической реакции на свою геополитическую экспансию.
События 11 сентября 2001 г. в США поставили проблему глобализации в новом, во многом неожиданном и малоисследованном ракурсе — использования продуктов глобализации фрустрирован-ным человеком традиционного общества против глобализации и ее мировых центров. Вспомним, что в ряде стран «третьего мира» «современные технологические и информационные возможности используются в первую очередь для решения "несовременных проблем" — удержания традиционной или даже архаической структуры господства или организации общества, распространения религиозного фундаментализма, борьбы за власть между религиозными или племенными кланами и группировками» (см.: Гудков, 2004, с. 781). Создается сеть террористических организаций.
В США задолго до событий 11 сентября 2001 г. исследователи предупреждали, что внедрение «сверху» политических институтов демократии и электоральных процедур в странах Азии, Африки, мусульманского Востока ведет в ряде случаев к опасному обострению политической ситуации в этих регионах, к усилению хаоса и открывает путь к власти религиозным фанатикам и националистам, а «глобализация может сверхвооружить отдельных людей, создавая тем самым непосредственную угрозу Соединенным Штатам в XXI веке со стороны супероснащенного озлобленного человека, который ненавидит Америку более чем когда-либо из-за глобализации... Он может атаковать даже сверхдержаву» (см.: Kaplan, 2000; Friedman, 2000, р. 398).
В мире появилась еще одна линия конфронтации, которая приобретает глобальные масштабы: государства-члены мирового сообщества против глобальных террористических сетей. Положение осложняется тем, что международные террористические структуры оказываются тесно связанными с политическими радикалами в от_ 165
ЛОЛИШЭКС. 2009. Том 5. № 1
дельных странах и с мировыми преступными объединениями, которые, в свою очередь, процветают на почве массовой бедности и отчуждения.
Ярко выражен транснациональный характер современного терроризма. Эта его черта является прямой производной глобализации как таковой. Мир поляризуется еще по одной линии: цивилизованные государства против глобальных террористических сетей. Не только терроризм, но и социальные конфликты, финансовые и торговые отношения, культурные и образовательные контакты все чаще пересекают государственные границы без контроля, а порой и без ведома правительств этих государств. Этот процесс не во всех регионах протекает одинаково стихийно, но все же примеры таких «черных дыр» на политической карте мира, как Чечня с 1991 г. и Афганистан до 2002 г., свидетельствуют о том, что концентрация и активность террористических организаций сильнее там, где отсутствует эффективная государственность. Однако, как отмечает А. Богатуров, с момента начала войны в Ираке «США и Великобритания отказались признавать неписаные кодексы международного поведения в том виде, в котором он сложился после Карибского кризиса 1962 г. Полагать после этого, что международная система регулируется преимущественно посредством права, не было никаких оснований. Как и в 1950-х годах прошлого века, мир стал тяготеть к регулированию на основе силы» (Богатуров, 2006, с. 15). В качестве центрального элемента стратегии США и ее союзниками была выдвинута стратегия «смены режимов» путем их «принудительной демократизации». Не случайно поэтому возникновение в качестве реакции своеобразных «зон неприятия» такого диктата в лице части исламского мира, что является симптомом «появления в глобальной системе своего рода "всемирного подполья" — какое и должно было рано или поздно возникнуть в "мировом сообществе" как реакция на репрессии "мирового верха"» (Там же, с. 9-10).
С точки зрения И. Валлерстайна, преодоление этих противоречий в рамках капиталистической мир-экономики невозможно без ее разрушения. Преобладание свободного рынка квалифицированного труда в центре и несвободного рынка менее квалифицированного труда на периферии — это фундаментальная характеристика капиталистической мир-экономики, поскольку неравенство и неравномерность развития входящих в нее элементов являются важнейшим условием ее функционирования и основой для системной интеграции. Возникают и новые труднопреодолимые противоречия. Так, постиндустриальный мир, использующий новейшие информационные технологии, не нуждается в больших объемах рабочей силы. В то же время полупериферийные страны располагают ею в из-
бытке. Отсюда вытекает острое противоречие между двумя целями — вхождения в постиндустриальный мир и обеспечения занятости населения.
Наложение и взаимоусиление проблем и противоречий, порожденных «эффектом одновременности» процессов модернизации, нациестроительства и глобализации, превращают большинство стран «периферии» и «полупериферии» мира, живущих в иных «часовых поясах», чем «ядерные» страны промышленно развитого Запада, в экономических и политических аутсайдеров. Растущая неэффективность государства под прессингом глобальной экономической рационализации, всеобщей финансовой зависимости, резкого сокращения ресурсов для осуществления государственной социальной и экономической политики, препятствующей прогрессирующему социальному расслоению, и воздействия навязываемых СМИ западных потребительских стандартов, недостижимых для населения большинства стран, но вызывающих «революцию растущих ожиданий» и др., не только делает проблематичным осуществление цели «догоняющей» модернизации «догнать и перегнать Запад», но и порождает когнитивный диссонанс и массовую фрустрацию, преодолеть которые проще всего с помощью формирования «образа врага» в национальной, цивилизационной и/или конфессиональной «упаковке», поскольку социальные общности «держатся вместе» при наличии внешних угроз и/или консолидирующей идеологии. Поэтому истинная опасность для мира исходит сегодня не исключительно от исламского фундаментализма, который «не обладает монополией на нетерпимость» (Ф. Энгельхард), она исходит от догматических и экстремистских попыток использовать религию (какой бы она ни была) или этническую принадлежность для оправдания собственной исключительности и применения насилия в отношении других. При этом линии этнических и религиозных разломов, в отличие от экономических, до поры бывают незаметны. «Кровь и происхождение — в душе, а не в теле. Вопрос не в том, "кто принадлежит к нам", а в том, что само понятие "мы" часто означает нечто существенное, но невидимое другим» (см.: Туроу, 1999, с. 285).
Осознание существования этих разломов может быть использовано для обоснования интересов безопасности и сохранения гегемонии государств Запада и призыва к единению перед лицом новой угрозы. Как пишет Я. Питерсе, «концепция С. Хантингтона ("Столкновения цивилизаций". — Прим. авт.) — это политическое восприятие культуры, изложенное стандартным языком национальной безопасности. Культура политизирована, разложена в цивили-зационные пакеты, совпадающие с геополитическими единицами... Очевидно, в основу положен образ "нового врага". На деле Хантинг-
тон соединяет два нынешних дискурса о врагах — "угрозу фундаментализма" ислама и "желтую опасность", и вся новизна заключается в этой комбинации» (Питерсе, 2000, с. 320). Леворадикальные авторы еще более категоричны. «Рассуждения о "столкновении цивилизаций", — пишет С. Амин, — целиком и полностью призваны утвердить "западный" расизм и вынудить общественное мнение согласиться с установлением режима апартеида в глобальных масштабах» (Амин, 2007, с. 37-38).
Существует, как уже отмечалось, устойчивая корреляция между подъемом национализма и религиозного фундаментализма и переходным состоянием общества. Сегодня появилась целая группа новых государств, чаще всего экономически слабых, неконсолидированных и политически нестабильных. Именно они с наибольшей вероятностью становятся зонами развертывания старых и вновь порожденных гражданских конфликтов и войн, освящаемых идеями религиозного фундаментализма и этнического национализма и ведущихся с исключительной жестокостью.
Не менее важным фактором возрождения этнического национализма стало окончание «холодной войны». Сегодня уже очевидно, что геополитическое противостояние двух сверхдержав США и СССР определяло содержание многих конфликтов в странах «третьего мира». С устранением этого глобального внешнеполитического фактора на первый план вышла «этническая» составляющая конфликтов в государствах мировой периферии. Действительно, распад системы мирового социализма и окончание «холодной войны» привели к дискредитации идеологий, апеллирующих к классовой идентичности, поэтому политические элиты стали активно использовать для легитимации своих действий и для политической мобилизации масс этническую и националистическую фразеологию. Подобно тому как понятия «демократия» и «коммунизм» использовались во внутренней борьбе за власть в эпоху «холодной войны», отмечает Р. Липшуц, так функционируют в современном мире религиозные, этнические и культурные цели (Lipschutz, 1998, р. 72). Д. Снайдер обращает внимание еще на одну зависимость: практически всегда рост массового национализма бывает обусловлен ростом демократии и расширением свободы слова и прессы. Незрелость и неэффективность институтов демократии, неизбежные на начальном этапе транзита, создают благоприятные предпосылки для подъема национализма (Snyder, 2000, р. 54).
Периоды радикальных перемен — это периоды всеобщей неуверенности. И потому люди, проигрывающие от перемен, испытывающие страх перед новым незнакомым и глобализирующимся миром, обращаются к «заветным», фундаментальным ценностям —
этническим и религиозным. «Люди спасаются от экономической неуверенности своего реального мира, отступая в уверенность какого-нибудь религиозного мира, где им говорят, что если они будут повиноваться предписанным правилам, то будут спасены» (Туроу, 1999, с. 278).
Свой способ спасения предлагает и национализм, поскольку берется компенсировать издержки «процесса освобождения», порожденного модернизацией и глобализацией. При этом ни один из порожденных национализмами конфликтов не был, по мнению Снайдера, логическим следствием длительной культурной вражды или военной необходимости. Конфликты возникали в результате использования политическими элитами националистических лозунгов для обретения массовой поддержки на «начальном этапе демократизации, когда институты, регулирующие политическое участие, находились еще в зачаточном состоянии». По мнению Д. Снайдера, вероятность возникновения националистических конфликтов в результате демократизации особенно велика в тех случаях, когда элиты воспринимают быстрые политические перемены как угрозу собственному положению, когда расширение политического участия масс предшествует созданию институциональных структур гражданского общества и когда массовая политическая мобилизация осуществляется на основе дискриминации по этническим признакам (Snyder, 2000, р. 181, 311). К факторам, которые препятствуют возникновению этнических конфликтов, он относит политику элит, направленную на создание и укрепление либеральных институтов, а также формирование «гражданского национализма». Второй из названных факторов способствует успеху демократических трансформаций даже при слабых либеральных институтах.
Символичен практический вывод Снайдера. Вместо того чтобы неосмотрительно подталкивать «сомнительные страны» к скорейшему внедрению атрибутов «электоральной демократии» и «свободы прессы», международному сообществу следует проводить более осторожную и опосредованную политику, преследуя, прежде всего, долгосрочные цели — создание социально-экономических условий либерализации и институциональных предпосылок гражданской демократии, что отодвигает мечту о глобальной демократизации и опасность «конца истории» в неопределенно далекое завтра (Ibid., 2000, р. 260-261).
Антизападный мятеж в «третьем мире» все чаще направляется против секулярного национального государства, которое, в конце концов, осталось чуждым институтом для большинства незападных культур. «Многие государства, возникшие в результате освобождения от колониальной зависимости, являются, по сути, псевдогосу-
дарствами, у которых отсутствуют устоявшиеся институциональные структуры, внутреннее единство и, наконец, национальное самосознание» (см.: Хоффман, 2003, с. 78). В Азии и Африке за фасадом заимствованных и слабых политических институтов и национальных символов зачастую скрывается традиционный мир племен и народностей, который не смогло трансформировать квазинациональное государство. «Рост популизма, манипуляции неотрадиционалистскими символами, развитие авторитаризма — все это отличительные особенности не столько развития политического процесса ( странах «третьего мира». — Примеч. авт.), сколько состояния напряженности между импортированным продуктом (институты национального государства. — Примеч. авт.) и общественными структурами — носителями иной политической лексики» (см.: Бади, Бирнбаум, 1994, с. 21). Лидеры таких стран действуют (или имитируют действия) в соответствии с западными принципами только в отношениях с западными же государствами, от которых ждут экономической или военной помощи, а при решении внутренних проблем опираются на традиционные стандарты поведения и стереотипы.
В своей освободительной борьбе страны «третьего мира» ставили своей целью получение статуса национальных государств и принятие их в международное сообщество в качестве суверенных и полноправных членов. Как писал в начале 1960-х годов Р. Арон, «европейцы во все страны мира импортировали скорее национализм, чем нации. Государства, вновь созданные вследствие развала европейских (колониальных. — Примеч. авт.) империй, являются националистическими, противостоящими своим бывшим хозяевам, и пока не являются национальными или они решительно многонациональны. В Европе, вообще на Западе, не задаются вопросом, окончательно ли преодолели национальные государства националистическую фазу. В Азии, на Ближнем Востоке, в Африке задаются вопросом, будут ли формироваться нации на базе национализма» (Арон, 2004, с. 130).
В начале третьего тысячелетия появились еще большие сомнения относительно того, будет ли существовать и в наступившем столетии международный порядок, созданный по западным стандартам.
С одной стороны, уже многие авторы считают важнейшей тенденцией современного мира рост интенсивности взаимосвязей, прежде всего экономических, между рядом стран, не входящих в «западный блок». Из этого делается радикальный вывод о том, что глобальный центр постепенно переместится в «мир без Запада», в Азию, вследствие чего отойдут на задний план многие «правила иг-
ры», закрепленные в международном праве и основанные на либеральных принципах (см.: Барма, Вебер, Ратнер, 2008). Так, автор нашумевшей книги «Новое азиатское полушарие: неотвратимое смещение центра мировой власти на Восток» (2008) Кишоре Мах-бубани утверждает, что потребность в классической, либеральной демократии в странах Азии не просматривается. Здесь возникла и закрепилась своя авторитарная модель договора власти с обществом, которая основывается на основополагающей роли справедливости в управлении социумом, — модель предоставления услуг населению со стороны правительства, исходя из подотчетности чиновников гражданам, она эффективна и адекватна реалиям этих стран (Ма1"|ЬиЬат, 2008).
С другой стороны, так называемые «страны глубокого Юга» (А. Неклесса), не выдерживающие прессинга нового глобального экономического порядка, деградируют, коррумпируются и разрушаются, фактически оказываясь во власти кланово-мафиозных и этноцентричных сил, по-своему включающих деградирующий низкоэффективный потенциал этих стран в мировой хозяйственный оборот. В них нарушено экономическое равновесие и действует инволюционный механизм интенсивной «трофейной» экономики. Растущее число людей в этих странах в той или иной форме охвачено лихорадкой тотального грабежа. самих себя, поскольку здесь это зачастую единственный способ добычи средств для поддержания минимального уровня существования. Однако львиная доля полученной таким образом прибыли уходит на жизнеобеспечение и предметы избыточной роскоши для руководителей кланов и перемещается в сферу мирового спекулятивного капитала. Для такого рода государств вполне реальна опасность полной утраты социальной и мобилизационной функций, контроля над происходящим на их территории.
Не случайно в теории международных отношений акцентируется сегодня различие между «негативным» и «позитивным» определением суверенитета: негативное определение суверенитета отрицает право других государств вмешиваться во внутренние дела суверенного государства; позитивное же делает акцент на верховной суверенной власти государства на его территории. Государство, обладающее только негативным суверенитетом, но не способное обеспечить позитивный, определяется как «несостоявшееся» и поэтому, по мнению ряда авторов, должно быть лишено и негативного суверенитета (см.: Zartman, 1995). Однако оппоненты концепции несостоявшихся государств утверждают, что, напротив, государст-воподобные образования (так называемые «непризнанные» государства), де-факто обладающие позитивным суверенитетом, долж-
ны быть признаны «несостоявшимися» государствами (субъектами международного права) и соответственно наделены отрицательным суверенитетом (см.: Hill, 2004, р. 65-81).
Многие авторы приходят сегодня к заключению о неприменимости западных государственных институтов в большинстве стран мира. Так, испанский исследователь Ж. Коломер считает, что в мире насчитывается только три десятка суверенных национальных государств (помимо империй), остальные проекты государственного строительства, по его мнению, закончились неудачей, поскольку «не удалось добиться ни внутренней монополии на власть, ни внешнего суверенитета» (Colomer, 2007, р. 11).
По мнению ряда исследователей, так называемый «исламский вызов» Западу — это «вовсе не нападение террористов или партизан на силы коалиции в Ираке, не взрывы в Испании или в России, не убийства европейцев в Саудовской Аравии или в Индонезии. Ислам бросил вызов Западу на более глубинном уровне, когда радикальные исламские идеологи заявили, что мусульманское общество не будет развиваться по тому пути, который Запад предложил остальному миру как путь процветания и благоденствия» (см.: Аба-шин, 2007, с. 207). Действительно, современные исламские авторы, приверженцы идеологии панарабизма, представляющие группу стран района Индо-Тихоокеанской дуги, добывающих сырьевые ресурсы, не принимают существующий миропорядок, возникший, по их мнению, в результате западной колонизации. Их негодование подпитывают несправедливый характер экономической глобализации и навязывание западных культурных стандартов, в чем они видят угрозу для ислама и мусульманской культуры. «С точки зрения нынешних исламистов или фундаменталистов, неудачи и недостатки современных исламских стран вызваны тем, что последние переняли чуждые понятия и обычаи. Они отделились от истинного ислама и таким образом утратили свое былое величие» (см.: Льюис, 2003, с 98). Поэтому они отрицают секулярное национальное государство и требуют вернуться к идее халифата — «исламского идеального государства». Отсюда — рост политического влияния исламского фундаментализма, который тотально отвергает западную модель политического развития.
Однако «причина кроется не в исламе как религии, а в повсеместной утрате иллюзий, особенно среди молодежи, охватившей население стран, уже вкушающих соблазнительные плоды модернизации, но неспособных обеспечить ими всех граждан» (см.: Дарен-дорф, 2005, с. 10). Более того, государства Азии и Африки, прежде всего мусульманские, переживают сегодня процесс запаздывающей модернизации и этнизации одновременно, а в большинстве му-
сульманских стран модернизация оказалась направленной и против секуляризации, что, в частности, и породило феномен исламского фундаментализма. «На Западе национализм возникает в результате того, что высокая культура — культура грамотного меньшинства — распространяется до границ всего общества и становится отличительным признаком принадлежности к нему каждого члена. То же самое происходит и в исламе, только здесь это находит выражение скорее в фундаментализме, чем в национализме, хотя порой эти два течения объединяют свои усилия. Для масс высокая форма ислама служила сертификатом, подтверждающим их новый статус, пропуском в число горожан. Она также определяла их в отличие от пришельцев, с которыми пришлось столкнуться в ходе колониальных конфликтов (новые колониальные нации складывались зачастую просто из всех мусульман, проживающих на произвольно выделенной территории, и не имели до этого никакой коллективной идентичности)» (см.: Геллнер, 1995, с. 32). Это обстоятельство усу-губляеся тем, что «на Ближнем Востоке границы были проведены благодаря дипломатическим соглашениям, временным успехам армий, а не исходя из общности культур или желаний народов. Ни одно из этих государств не было однородным; языки, религии, культуры перемешались как в Сирии, так и в Ливане или Ираке. В Палестине рост численности еврейского меньшинства начал постепенно порождать скрытую гражданскую войну, которую уполномоченные властью не могли ни усмирить, ни пресечь. Арабские государства похожи на прошлые мусульманские государства, созданные с помощью оружия и населенные разными племенами, но не имеющие эквивалента средних классов Европы, состоявших из буржуа, чиновников или интеллигенции, способных взять на себя ответственность за конституционное государство» (см.: Арон, 2004, с. 124).
Политические реформы, осуществленные в ряде исламских государств в 1990-е годы, — это «выборы, расширение парламентского представительства и создание неправительственных организаций в подавляющем большинстве случаев имеют целью кооптацию во власть представителей патримониальных структур ради поддержания национальной консолидации "без размежевания" . Однако реально действующими социальными организациями, которые могут обеспечить лояльность индивидов, служить надежными сетями политической коммуникации и участвовать в урегулировании возникающих конфликтов, остаются мусульманские общины», — констатирует российский исследователь (см.: Кудряшова, 2008, с. 163). Поэтому именно этническая и конфессиональная солидарность приходит в мир ислама на смену национально-государственной идентичности, заимствованной у бывших стран-метрополий. Глоба-
лизация в формах, навязываемых Западом, воспринимается в этих регионах мира как угроза дальнейшему существованию, которая преодолевается посредством призыва к возвращению к традиционным формам общности — религиозной и этнической. Тем самым, с одной стороны, обостряются этнические различия между локальными культурами, а с другой стороны, обостряется цивилизацион-ный конфликт между исламскими странами и Западом. Пример Сомали, Ирака, Ирана, Судана и Афганистана наглядно доказывает справедливость данного утверждения.
Агрессивная энергия этнополитической и фундаменталистской мобилизации может быть канализирована в следующих основных направлениях: а) против поддающихся идентификации меньшинств, проживающих среди большинства; б) против соседних этнотерри-ториальных образований ... с целью пересмотра границ; в) против имперского центра или главенствующей национальной группы; г) против соседнего народа/страны, принадлежащих к другой цивилизации/конфессии; д) против персонификации «зла глобализации» Соединенных Штатов Америки и «Запада» в целом.
Исходя из вышесказанного, можно утверждать, что мировое сообщество вступило на рубеже веков в фазу глобальной активизации исламского мира, что чревато новыми противоречиями и конфликтами. С начала 1960-х годов идет по нарастающей миграция населения из стран «третьего мира» в Европу и Америку. Этнопо-литическая мобилизация и миграция накладываются друг на друга, «поскольку значительная и весьма активная часть мигрантов представляет исламский мир. Исламский сектор западноевропейских обществ пополняется как выходцами из исламского мира, так и прозелитами... Налицо процесс исламского натиска на евро-атлантическую цивилизацию» (см.: Яковенко, 2006, с. 94, 95).
Сегодня капиталистическая мир-экономика достигла в своем развитии той точки, которая делает, по мнению И. Валлерстайна, неизбежной скорую гибель капитализма. Большая часть причин связана с издержками «последней стадии» эволюции этой мир-системы, то есть с глобализацией как процессом всепланетного торжества капитализма. Среди причин, ограничивающих дальнейшие возможности ускоренного накопления капитала, следует назвать необратимое исчерпание ресурсов дешевой рабочей силы (сельского населения), долгосрочную тенденцию к росту доли оплаты труда в стоимости продукции, ставшую результатом постепенной демократизации политических режимов, увеличение политического влияния представителей наемного труда. Последняя из названных тенденций ведет к предельному уменьшению нормы прибыли, что усугубляется обострением экологических проблем и издержек, по-
скольку в глобальном мире остается все меньше мест, в которых можно было «бесплатно» сбрасывать токсические отходы капиталистического затратного производства, и др. «Сегодняшняя форма существования капитализма, по иронии предвиденная Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом, выдвигает в качестве основной дилеммы противоречие между эффективностью и справедливостью, — отмечает Стэнли Хоффман. Специализация и интеграция фирм делают возможным увеличение совокупного капитала, но логика чистого капитализма не поощряет социальную справедливость. Экономическая глобализация, таким образом, стала причиной неравенства между странами и внутри самих стран, а забота о международной конкурентоспособности ограничивает возможности государств и других участников международной политики заниматься этой проблемой» (Хоффман, 2003, с. 82). И если даже не соглашаться с взглядом Валлерстайна на современный этап глобализации как на последнюю «летальную» стадию капиталистической мир-системы, то невозможно отрицать неизбежность радикальных перемен мирового масштаба в не столь отдаленном будущем. «И это будет не просто перестройка, а реконструкция общего планетарного порядка» (см.: Моисеев, 1997, с. 9). Только вот нет согласия о стратегическом плане этой глобальной реконструкции.
Литература
1. Абашин С. Национализму в Средней Азии: в поисках идентичности. СПб., 2007.
2. Амин С. Вирус либерализма: перманентная война и американизация мира. М., 2007.
3. Арон Р. Избранное: Измерения исторического сознания. М., 2004.
4. Бади П., Бирнбаум П. Переосмысление социологии государства // Международный журнал социальных наук. 1994. Ноябрь. № 4 (7).
5. Барма Н., Вебер Ст., Ратнер Э. Мир без Запада: глобализация в обход Америки // Россия в глобальной политике. 2008. № 4.
6. Богатуров А. Лидерство и децентрализация в международной системе // Международные процессы. Журнал теории международных отношений и мировой политики. 2006. Т. 4. № 3 (12).
7. Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире. СПб.,2001.
8. Валлерстайн И. После либерализма. М., 2003.
9. Геллнер Э. Условия свободы: Гражданское общество и его исторические соперники. М., 1995.
10. Гудков Л. Негативная идентичность. Статьи 1997-2002 годов. М., 2004.
11. Дарендорф Р. Искушение авторитаризмом // Россия в глобальной политике. 2006. Т. 3. № 5. Октябрь.
12. Иноземцев В. Л., Карагамов С. А, Никонов В. А. Россия в условиях глобализации: Тезисы для обсуждения на IX Ассамблее СВОП. М., 2001.
13. Иноземцев В. Л., Кузнецова Е. С. Глобальный конфликт XXI в. Размышления об истоках и перспективах межцивилизационных противоречий // Полис. 2001. № 6.
14. Кудряшова И. В. Нациестроительство на Ближнем Востоке: От мусульманской уммы к нации-государству? // Политическая наука. 2008. № 1.
15. Лебедева М. М., Мельвиль А. Ю. «Переходный возраст» современного мира // Внешняя политика и безопасность современной России (1991-2002): В 4 т. Т. 1. М., 2002.
16. Льюис Б. Ислам: что пошло не так? // Россия в глобальной политике. 2003. Т. 1. № 1.
17. Моисеев Н. Н. С мыслями о будущем России. М., 1997.
18. Обзор мирового экономического и социального положения, 2006 г.: дивергенция темпов роста и развития // http://daccessdds.un.org/doc/UNDOC/GEN/N06/ 330/63/PDF/N0633063.pdf?0penElement, 30.07.2006
19. Панарин А. С. Искушение глобализмом. М., 2000.
20. Питерсе Я. Н. Глобализация и культура: три парадигмы // Этнос и политика. М., 2000.
21. Тоффлер Э. Метаморфозы власти. М., 2003.
22. Туроу Л. Будущее капитализма. Как сегодняшние экономические силы формируют завтрашний мир. Новосибирск, 1999.
23. Хоффман С. Столкновение глобализаций. Как сделать мир более пригодным для жизни // Россия в глобальной политике. 2003. Т. 1. № 1.
24. Эксперт. 2003. № 38. 13-19 октября.
25. Яковенко И. Г. Российское государство: национальные интересы, границы, перспективы. М., 2006.
26. Colomer J. M. Great empires, small nation: The uncertain future of the sovereign state. London; New York, 2007.
27. Friedman Th. Understanding Globalization. The Lexes and the Olive Tree. New York, 2000.
28. Hill J. N. C. State-Islamic Relation in Post-Independence Algeria // Borders, Identities and Nationalism: Understanding the Relationship / Ed. by K. K. Khudoley and D. Lanko. St. Petersburg, 2004.
29. Kaplan R. The Coming Anarchy: Shattering the Dreams on the Post Cold War. New York, 2000.
30. Lipschutz R. D. Seeking a State of One's Own: an Analytical Framework for Assessing Ethnic and Sectarian Conflicts // The Myth of «Ethnic Conflict»: Politics, Economic and «Cultural» Violence / Ed. by B. Grawford and R. Lipschutz. Beverly, California, 1998.
31. Mahbubani K. The New Asian Hemisphere: The Irresistible Shift of Global Power to the East. New York, 2008.
32. Snyder J. From Voting to Violence: Democratization and Nationalist Conflict. New York; London, 2000.
33. Zartman W. I. Collapsed States: The Disintegration and Restoration of Legitimate Authority. London; Boulder, 1995.
