Национализм в (пост)современном мире Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

НАЦИОНАЛИЗМ В (ПОСТ)СОВРЕМЕННОМ МИРЕ1 «Неожиданности» постбиполярного мира: национализм, сепаратизм и межэтнические конфликты

Т.Л.Полянников

Мировое политическое развитие в конце XX - начале XXI вв. преподнесло немало сюрпризов не только рядовым гражданам, но и профессиональным политикам и специалистам в области социальных наук.

Серия «бархатных революций» в Восточной Европе, распад СССР и социалистического лагеря, крушение биполярного мира и формирование нового глобального порядка под патронажем США (которым, в свою очередь, бросает вызов восходящая сверхдержава - Китай), рост политического могущества ТНК и усиление влияния глобализированных СМИ, возникновение и стремительное распространение антиглобалистского движения, превращение религиозного фундаментализма и терроризма в значимые факторы международных отношений, вторая волна «бархатных революций» на постсоветском пространстве...

Среди новых явлений, которые потрясли как общественное, так и научное сознание, оказались и рост влияния националистических идеологий, и существенное повышение уровня межэтнической напряженности. Политическое значение национализма, в особенности на нынешнем этапе исторического развития, сложно и неоднозначно: «В силу специфического происхождения наций, наличия в поведении принадлежащих к ним людей множества предрассудков и иррациональных мотиваций, ложных оценок и установок, национализм выступает как крайне противоречивое политическое явление»2.

Как бы то ни было, во многих регионах планеты активизировались сепаратистские движения, вдохновляющиеся идеями национального и -часто - религиозного возрождения. Разрушение на рубеже 1990-х гг. биполярной геополитической системы словно открыло ящик Пандоры3: вновь явились на свет, казалось бы, давно забытые обиды и взаимные претензии народов, канувшие в прошлое этнические и расовые предрассудки. На новом витке политического развития определенными группами элит в очередной раз были извлечены «исторические доказательства» прав тех или иных народов на определенные территории. В условиях прекращения глобального идеологического противостояния

67

практически повсеместно оказались востребованными такие идеи, как право наций на самоопределение и демократию, и одновременно - всевозможные формы этноцентризма, трайбализма и ксенофобии.

В 1990-х гг. в мире резко активизировались открытые, в том числе и вооруженные, столкновения между представителями различных этнокультурных и конфессиональных общностей. В этой связи можно напомнить о конфликте между армянами и азербайджанцами, о геноциде в отношении народности тутси, осуществленном в Руанде режимом, представлявшим народность хуту, о войнах между народами бывшей СФРЮ, о периодических столкновениях между индусами и пакистанцами в индийском штате Кашмир, о сопротивлении курдов турецким и иракским властям, о тлеющем конфликте между уйгурами и китайцами в Синьцзян-Уйгурском автономном районе КНР и т. д.

Р.Вяйринен отмечал, что «этнический фактор присутствует в большинстве происходящих сегодня конфликтов. Например, в 1991 г. в двух из четырех межгосударственных конфликтов по крайней мере одной из сторон была этническая группа, а в 27 внутригосударственных конфликтах доля этнических участников достигала 92%. Этническая дискриминация была среди важнейших причин насилия и войн: вооруженные конфликты происходили в 20 из 32 стран, в которых отмечена явная этническая дискриминация. Таким образом, международные и внутригосударственные конфликты невозможно успешно анализировать без учета этнического фактора»4.

При этом специалистов особенно настораживает следующее обстоятельство: в числе регионов, пораженных вирусами агрессивного национализма, шовинизма, расизма и этносепаратизма, оказались не только страны традиционного «третьего мира», но и республики бывшего СССР и даже вполне благополучные европейские страны.

Конечно, всплески националистических настроений в Восточной Европе и странах СНГ можно рассматривать и в качестве временных издержек демократического транзита5. Однако как следует оценивать сдвиги в массовом сознании французов, австрийцев или голландцев, демонстрирующих в этот же период растущую поддержку право-националистическим кандидатам?6 В какой перспективе надо рассматривать, например, массовые проявления ксенофобии в рабочих предместьях Парижа, объектом которых являются выходцы из Алжира, или агрессивные выходки немецких скинхедов против турецких гастарбай-теров7? Чем для будущего Европы может обернуться дальнейший рост сепаратистских движений басков, валлийцев, фламандцев, корсиканцев и других малых народов? На каких путях следует искать способы практического разрешения подобных противоречий и устранения взаимных претензий?

В любом случае этнополитические конфликты конца XX - начала XXI вв. ясно свидетельствуют о том, что мир оказался застигнут врасплох мощным выбросом энергии, рожденной процессами этнической консолидации и мобилизации. При этом было бы чрезвычайно легко-

мысленно и поверхностно рассматривать национализм как массовое умонастроение, свойственное в наши дни исключительно «развивающимся» странам, традиционалистским обществам или народам, населяющим «третий мир». Ход мировых политических процессов в последние десятилетия со всей очевидностью свидетельствует об усилении этнонационалистического сознания не только на периферии мировой системы, но и в самом ее ядре - постиндустриальных странах Западной Европы8.

В связи с этим У. Альтерматт констатировал, что апартеид - принцип, который до сих пор широко распространен на европейском континенте. «В век массовой коммуникации и массовых транспортных средств, Интернета и поп-культуры подобное развитие кажется парадоксальным. Еще никогда в Европе так много людей не находились в такой зависимости друг от друга и не были так тесно связаны друг с другом. Между тем, чем больше выравниваются различные европейские страны в техническом и экономическом отношении, тем сильнее многие люди ощущают угрозу своей культурной идентичности и испытывают потребность в том, чтобы каким-либо образом отличаться друг от друга. В то время как европейцы становятся все больше похожи друг на друга, в сфере потребления и ведения хозяйства, на уровне культуры они поднимают мятеж против глобализации. Из страха перед потерей культурной идентичности они изолируются, строят этнонационалисти-ческие укрепления и используют культурные различия в качестве предлога для обособления»9.

Европейский национализм новейшего типа является, таким образом, парадоксальным следствием или порождением глобализации. Он представляет собой защитную психологическую реакцию на процесс культурной стандартизации и унификации (так называемой «макдо-нальдизации»10), сопровождающий прогрессирующую транснационализацию всех сфер человеческой жизнедеятельности. Соответственно, националистически ориентированные лидеры - по крайней мере, на уровне риторики - выступают за возвращение к ценностям и нормам традиционной культуры собственных народов, за сохранение или возрождение так или иначе понимаемого «наследия предков».

Анализируя связь национализма и глобализации, Т.Нейрн отмечал, что «на практике заметно преобладающим политическим побочным продуктом современной интернациональности до сих пор является национализм. Не здравый смысл, упорно приписываемый интернационализму, а непричесанная, алогичная, упрямая, разрушительная, эгоцентричная истина национальных государств. Не какое-нибудь высокопарное или инертное единство, а «балканизация» - мир непримиримых исключений, для которых должно быть какое-то правило, но никто не знает, какое. Даже еще до 1989 г. было понятно, что у средневекового партикуляризма по-прежнему есть какое-то будущее. Но только после него стало возможным более убедительно говорить о том, что будущее это весьма определенное»11.

Учитывая сказанное, можно сделать вывод: современный национализм является неизбежным спутником, тенью или «темным двойником» глобализации. Д.Игнатиус описывает эту ситуацию так: «Вопреки прогнозам десятилетней давности, глобализация не приводит к разрушению национальной идентичности. Мир - не «плоская равнина», мир - это «пересеченная местность» с холмами, долинами и острыми хребтами национального самолюбия. В чем-то этот национализм нового типа представляет собой своего рода «геополитический фундаментализм» - люди держатся за привычную идентичность, чтобы справляться с новыми стрессами, которые принесла с собой глобализация»12.

При этом степень распространения и влияния националистических представлений в той или иной стране зависит от ситуативной конфигурации множества внешних и внутренних факторов, теснейшим образом связана с политической и культурной историей конкретного народа. Однако вне зависимости от частных обстоятельств, определяющих форму проявления подобных идей и настроений, их общее содержание в наши дни представляет собой защитную - зачастую болезненную - реакцию массового сознания, травмированного резкими и подчас катастрофическими социальными переменами последних десятилетий, которые, в свою очередь, обусловлены процессами экономической, информационной и демографической глобализации.

Постмодерн: В научной литературе и публицистике термин «постмодерн» по-

«новая лучил чрезвычайно широкое распространение. При этом его конкретные магическая интерпретации весьма различаются. Это касается не только оценочного эпоха» аспекта, но и описания самой сущности, проявлений, происхождения и перспектив этого социокультурного явления13. Тем не менее в дискуссиях о постмодерне можно выделить некоторое более или менее устойчивое предметное содержание. Это тем более суще-ственно, что как сторонники, так и критики (например, Ю.Хабермас) рассматривают постмодерн как «духовную ситуацию времени», как новую глобальную эпоху, как результат тех глубочайших трансформаций, которые произошли в европейской культуре на протяжении последних двух-трех столетий, т. е. в эпоху модерна.

Можно сказать, что постмодерн - это социокультурная ситуация, сложившаяся в развитых странах Европы и Северной Америки в последней четверти XX в. В свою очередь, постмодернизм - это течение, хотя и весьма расплывчатое, в современной философской, научной и эстетической мысли, представители которого солидаризуются с основными интенциями постмодерна, осмысливают и актуализируют их в рамках своей профессиональной деятельности14. Другими словами, постмодернисты - это сознательные сторонники этого течения, а постмодерн -та культурная атмосфера, интеллектуально-информационная «аура», в которую погружены все обитатели Запада, вне зависимости от их предпочтений и сфер социальной активности.

В буквальном переводе слово «постмодерн»15 означает «то, что после модерна». Так обозначается его генетическая связь с эпохой модерна и - в то же время - подчеркивается его отличие от последней в силу ее исчерпания и завершения16.

Тема конца модерна (некоторые авторы используют словосочетание «проект Просвещения») проходит через все работы, в которых предпринимаются попытки осмыслить и подвергнуть анализу новейшую социальную и культурную ситуацию. «Постмодернистское умонастроение несет на себе печать разочарования в идеалах и ценностях Возрождения и Просвещения с их верой в прогресс, торжество разума, безграничность человеческих возможностей. Общим для различных национальных вариантов постмодернизма можно считать его отождествление с именем эпохи «усталой», «энтропийной» культуры, отмеченной эсхатологическими настроениями, эстетическими мутациями, диффузией больших стилей, эклектическим смешением художественных языков»17.

В чем же состоял социальный и культурно-исторический смысл эпохи модерна? Каковы были фундаментальные интенции проекта Просвещения? Соответственно, от какого интеллектуального наследства отказываются постмодернисты?

С исторической точки зрения модерн практически совпадает с периодом европейского Нового времени или бурного развития индустриального капитализма. Некоторые исследователи в качестве точки отсчета эпохи модерна прямо указывают 1789 г. - начало Великой Французской революции. В этот период в Европе и Северной Америке происходит промышленная революция, радикально преображаются социально-экономические структуры и образ жизни населения. Благодаря успехам экспериментального естествознания и под влиянием массового просвещения религиозное мировоззрение вытесняется научным, на смену династическим монархиям повсеместно приходят буржуазные демократии, империи разрушаются и на их месте формируются национальные государства.

«О социальном смысле модерна писал Макс Вебер, указывая, что социальный мир становится все более «прозрачным», то есть ясным, понятным, доступным для познания и изменения, благодаря его «расколдовыванию» вследствие нарастающей рационализации социальной жизни. Расколдовывание означало освобождение общества от господства магии и суеверий, его доверие к разуму, науке, рациональной процедуре во всех сферах общественной жизни. Расколдовывание рассматривалось им не как единовременный акт, а как тенденция, а именно тенденция, придающая единство и смысл всей эпохе модерна»18.

Реализация проекта Просвещения означала прогрессирующую детрадиционализацию западных обществ, форсированный разрыв с наследием Средневековья. Модерн подразумевал распространение познавательных установок, стандартов и процедур, выработанных в рамках авангардных для того времени сфер интеллектуальной деятельности

(математики, механики и астрономии) на растущее число других сфер социальной активности - государственное управление, промышленность, военное дело, градостроительство, медицину, народное образование и т. д. В результате этого на Западе неудержимо нарастала общая организованность, упорядоченность и эффективность человеческой деятельности. Кроме того, именно в эпоху модерна европейская культура стремительно распространяется по всему миру, обретает как бы глобальное измерение.

Л.Ионин так оценивает результаты осуществления проекта Просвещения: «Можно сказать, что современная европейская цивилизация есть продукт осуществления модернистского проекта. Практически всеми своими отличительными признаками она обязана эпохе модерна и модернистскому проекту. Наука, искусство, мораль, индустрия, свобода, демократия, прогресс - эти и прочие составные части сегодняшней жизни, без которых, кажется, просто невозможно существовать, являются продуктом модерна, так же как социальное равенство, рациональная общественная организация, беспримерно высокий жизненный стандарт и другие достижения западной цивилизации. Однако итоги осуществления модернистского проекта оказываются не столь воодушевляющими, как может показаться на первый взгляд. Безработица, экологическая катастрофа, насквозь бюрократизированная и зарегулированная социальная жизнь - эти и прочие беды индустриального мира хорошо знакомы. Не следует также забывать об уроках долгой истории эпохи модерна, особенно ее истории XX в., когда именно Европа - колыбель модерна - породила две самые страшные войны в истории человечества и два ужасающих тоталитарных режима»19.

Более того, некоторые авторы20 полагают, что сам феномен тоталитаризма XX в. теснейшим образом связан с проектом Просвещения. Тоталитаризм представляет собой как бы его инверсию, изнанку. То есть коммунизм и нацизм в гипертрофированной, доведенной до абсурда форме реализовали присущие именно модерну универсальные антро-поцентристские и технократические претензии. Огромное значение и в СССР, и в гитлеровской Германии придавалось развитию естественных наук и техники. И тот, и другой режимы стремились организовать социальную жизнь по рационально сконструированным, хотя и очень разным, канонам. В наше время, однако, хорошо известна и та цена, которую человечеству пришлось заплатить за тоталитарные эксперименты.

Далее, опыт последних десятилетий со всей очевидностью демонстрирует и неадекватность упований на либерализм как на универсальную идеологию «экономического роста и социального процветания». Диктуемые Западом искусственные попытки внедрения либеральных ценностей и стандартов деятельности в жизнь автохтонных сообществ привели к серии трагических провалов. Вместо экономического роста последовал коллапс, вместо формирования гражданского общества -гражданские войны и этнические чистки, вместо вестернизации культу-

ры - рост религиозного фундаментализма. Примером могут служить многие страны Латинской Америки, Африки, Азии, бывшего СССР.

Соответственно, в кругах западных интеллектуалов во второй половине XX в. распространились пессимизм и общее разочарование в проекте Просвещения. Радикальному пересмотру и сокрушительной критике были подвергнуты все основные социально-философские теории, получившие политический резонанс на протяжении последних двух-трех столетий. Основной упор, разумеется, был. сделан на критике универсалистских притязаний модерна, прямо или косвенно ведущих к тоталитарным эксцессам.

Можно сказать, что под сомнение были поставлены как сама возможность существования универсальной социальной теории, так и -как следствие - необходимость соответствующей политической идеологии. Именно в этом Ж.-Ф.Лиотар видит ключевую характеристику постмодернистского поворота в мышлении.

С его точки зрения, организованное - можно сказать, технологизи-рованное - массовое насилие и другие деструктивные проявления модерна коренятся в присущей ему вере в метанарративы21. К ним Лиотар относит «эмансипацию разумного субъекта», гегелевскую «диалектику Духа», «эмансипацию трудящегося», «научно-технический прогресс», «рост богатства» и т. п. Разочарование в подобных метанаррати-вах и составляет суть ситуации постмодерна.

Ни один из подобных дискурсов отныне не может считаться привилегированным или пользоваться монополией на истину. Все они уравниваются в правах в качестве «языковых игр», обладающих собственными внутренними правилами или «грамматиками», но лишенных качества «абсолютного соответствия» бесконечно сложной социальной реальности.

Вот как об этом пишет сам Лиотар: «Упрощая до крайности, мы считаем "постмодерном" недоверие в отношении метарассказов... С выходом из употребления метанарративного механизма легитимации связан, в частности, кризис метафизической философии. Нарративная функция теряет свои функторы: великого героя, великие опасности, великие кругосветные плавания и великую цель. Она распыляется в облака языковых нарративных, а также денотативных, прескриптивных, дескриптивных и т. п. частиц, каждая из которых несет в себе прагматическую валентность sui generis. Каждый из нас живет на пересечениях траекторий многих этих частиц. Мы не формируем без необходимости стабильных языковых комбинаций, а свойства, которые мы им придаем, не всегда поддаются коммуникации. Таким образом, грядущее общество соотносится не столько с ньютоновской антропологией22 (как то структурализм или теория систем), сколько с прагматикой языковых частиц. Существует много различных языковых игр - в силу разнородности их элементов. Они дают возможность своего учреждения только через места сбора и распределения информации -это локальная детерминация»23.

Ж.-Ф.Лиотар подчеркивает, что упадок доверия к метанарративам теснейшим образом связан с резким, скачкообразным нарастанием информационных потоков в современных западных обществах, с качественным усложнением соответствующей системы коммуникаций.

Именно в последние десятилетия XX в. на Западе произошла информационно-технологическая революция. В результате развития и стремительного распространения новейших средств массовой коммуникации (телевидения, видеотехники, новейшей полиграфии, компьютерной техники) сформировался особый слой культурной реальности -медиасфера - конгениальным стилем функционирования и развития которой и является постмодернизм. Любому жителю Земли, в распоряжении которого находится соответствующий прибор, достаточно нажать несколько клавиш на пульте управления, чтобы получить доступ к гигантскому резервуару информации по всем отраслям знания, познакомиться с альтернативными, зачастую полярно противоположными, мнениями и оценками.

В результате любой «образ целого» лишается устойчивости, с неизбежностью дробится на фрагменты и распыляется среди множества других «языковых игр». Другими словами, метанарративы или «все-объясняющие теории» оказываются попросту не в состоянии объяснить сверхсложную и постоянно меняющуюся реальность современного мира.

Кроме того, методологические идеи, «единства», «тождества», «общего» всегда, пусть даже в самых отдаленных последствиях, предполагают насилие и тоталитарные претензии. Следовательно, на их место должны прийти идеи «множественности», «различия» и «особенного». Из этого вытекает принципиальный плюрализм культуры постмодерна (принцип децентрации). Другими словами, культурные различия следует не сглаживать, а, напротив, всячески поощрять и наращивать.

Соответственно, единое прежде - или, по крайней мере, мыслившееся таковым - социокультурное пространство фрагментируется, распадается на множество отдельных, автономных, конкурирующих и вступающих друг с другом в причудливые комбинации (принцип деконструкции) образований: картин мира, идеологий, мировоззрений, научных парадигм, экономических практик, образов жизни. Подобные культурные тенденции дают основание говорить о наступлении «новой магической эпохи», вторичной сакрализации или «реванше богов», ир-рационализации и заколдовывании мира как антитезе веберовским рационализации и расколдовыванию24...

Другими словами, модернистской установке на искусственную гомогенизацию, выравниванию социокультурного пространства постмодерн противопоставляет естественную неудержимую гетерогени-зацию последнего: ведь мир, собственно, всегда был разнороден и противоречив, и лишь универсалистские претензии проекта Просвещения, подкрепленные безудержным насилием, породили иллюзию его единства.

В любом случае культура наиболее развитых стран Запада - а посредством СМИ она проецируется на весь мир - в последней четверти XX в. приобретает весьма специфический, беспрецедентный облик. Привычные для нас категории, установки, ценности и нормы культуры модерна неотвратимо уходят в прошлое и замещаются новыми - пост-модернистскими25. При этом речь идет о культуре в самом широком смысле слова, подразумевающем и интеллектуальные, и политические, и экономические, и повседневно-бытовые измерения.

Новые/старые формы социальной и политической идентичности

Какой же облик социального мира - по крайней мере, западного -просвечивает сквозь рассуждения теоретиков-постмодернистов о конце метанарративов, децентрации и деконструкции и, что более существенно, является логическим продолжением тенденций (пост)совре-менной культуры? На каких основаниях и в каких формах в условиях «тотальной фрагментации» будет осуществляться социальная и политическая интеграция человеческой деятельности?

«Основанием интеграции крупномасштабных сообществ, если нынешние тенденции будут реализовываться и далее, - пишет Л.Ионин, - не может быть ни ценностный консенсус, ни систематическое насилие. И для того, и для другого в современном обществе остается все меньше места. Для первого - по причине виртуализации идеологий и плюрализации стилей и образов жизни, для другого - по причине снижения витальности современного человека, также вызываемого виртуализацией страстей. Можно предположить, что будущее за относительно небольшими самоорганизующимися сообществами, основанными на единстве мировоззрений. Структура их будет организовываться по-разному в зависимости от типа «метанарратива», лежащего в основе каждого из них: от идеального равенства до средневековой иерархии, от либеральной демократии до кровавого тоталитаризма... Насилие вирту-ализируется и станет не предметом легитимации, а ее средством, т. е. не идеология будет служить орудием легитимации власти, а власть - орудием легитимации идеологии. Другими словами, применять насилие и принимать на себя насилие люди станут не по воле обстоятельств и не для реализации своих садистских и мазохистских инстинктов, а исключительно для подтверждения верности избранным ценностям. Все происходящее будет происходить в реальном времени, т. е. истории не станет, а во всем происходящем не станет смысла»26.

Иначе говоря, постмодерн является синонимом расщепления единой всемирной «Истории» (вера в которую была характерным пунктом модернистского проекта) на множество частных, партикулярных «историй». Соответственно, представление о «смысле Истории», интегрирующем все человечество, растворяется в хаотической игре смыслов, интегрирующих локальные сообщества - профессиональные, региональные, этнические, сословные, конфессиональные, тендерные и т. п.

Далее, в условиях кризиса и фактического упадка метанарративов или классических политических идеологий эпохи модерна парадоксальным образом происходит реанимация именно домодернистских, традиционных политических идентичностей. Свойственным модерну установкам на прогресс и новаторство постмодерн противопоставляет возврат, хотя бы и в игровой форме, к естественным, органическим формам сознания27. В этом смысле он, несомненно, содержит в себе существенные элементы консерватизма и даже архаизации, проецируя на сферу политического сознания общекультурные тенденции «новой магической эпохи». Другими словами, постмодерн предстает перед нами как эпоха реконструированных, точнее - деконструированных -традиций.

Дж.Грей описывает эту ситуацию следующим образом: «Всемирно-исторический провал проекта Просвещения, выразившийся в политическом отношении в крахе и разрушении в конце XX в. порожденных этим проектом светских, рационалистических и универсалистских политических движений - и либеральных, и марксистских - и преобладании в политической жизни этнических, националистских и фундаменталистских сил наводят на мысль об ошибочности философской антропологии, на которой зиждился проект Просвещения. В этой философской антропологии различие культур рассматривалось как эфемерная, и даже эпифеноменальная случайность в человеческой жизни и истории. Опровержение данной точки зрения историческим опытом представляет собой явление, исследование которого традиционное либеральное мышление, считающее различие культур формой атавизма или субъективного предпочтения, предназначенного принадлежать сфере частной жизни, сочло слишком опасным. Предрасположенность же к различиям между культурами - изначальное свойство рода человеческого; человеческая идентичность плюралистична и разнообразна по своей природе - как многочисленны и разнообразны естественные языки и она всегда является разновидностью конкретных форм общественной жизни, но не воплощением единой «человечности». Эта альтернативная философская антропология считает человечество родом, природа которого только частично детерминирована и который поэтому неизбежно является самоопределяющимся и способным к самопреобразованию, и проявляет особую, ему одному свойственную, творческую способность к созиданию не только разнообразных, но и обычно неповторимых идентичностей»28.

Таким образом, в постмодернистский контекст весьма органично вписываются политические, экономические и культурные требования региональных и локальных образований, малых этнокультурных сообществ, религиозных, в том числе так называемых нетрадиционных, группировок и т. д. В рамках постмодернистского подхода все они имеют право на существование, на свой собственный уклад жизни (свободно избираемый каждым из их участников), на демонстрацию и отстаивание своих идеологических и мировоззренческих позиций в пространстве

массовых коммуникаций. При этом границы между подобными сообществами не приобретают качества непреодолимых физических барьеров, свойственного им в период «настоящего» традиционного общества, а остаются более или менее прозрачными и проницаемыми, т. е. в некотором смысле виртуальными29. В силу последнего обстоятельства каждый человек или группа людей на протяжении своего существования могут, подчиняясь логике внутреннего выбора, неоднократно поменять собственную идентичность и связанный с ней образ жизнедеятельности.

Каким же метаморфозам подвергается в подобной социокультурной ситуации националистический дискурс? Какие формы национализма оказываются как бы соответствующими, конгениальными самому духу постмодерна, а какие - ему противоположными?

Фундаментальной интенцией новой эпохи является фрагментация и распад самодовлеющих целостностей любого рода - систематизированных форм знания, универсалистских идеологий, социокультурных макросистем и т. д. При этом речь, разумеется, идет не о тотальном распаде и уничтожении, а о переконфигурации элементов или деконструкции. Соответственно под сомнение ставится сама возможность (разумеется, без применения массового насилия) и необходимость существования крупномасштабных политических сообществ старого типа, к

30

которым относится и классическое национальное государство . С другой стороны, из «естественных» элементов, образовавшихся в результате «разборки» государств-наций, вполне могут быть «собраны» новые, отвечающие постмодернистским критериям, политические комбинации наподобие Европейского Союза31.

Именно это имел в виду Ж.-Ф.Лиотар, писавший, что: «Взрыв изнутри крупных тоталитарных режимов, порожденных «грезами модерна», вызывает ностальгию по «естественным сообществам», основанным на общности крови, земли, языка, традиции... Вопреки внешней видимости, может даже оказаться так, что реализации концепции единой Европы легче достичь через федерацию «естественных сообществ» («регионов» вроде Баварии, Шотландии, Фландрии, Каталонии и др.), чем через суверенные государства, - с учетом всевозможных опасностей, присущих доминированию демоса в каждом из этих сообществ»32.

Таким образом, в Европе национализм старого образца, апеллирующий к чувствам немцев, французов и итальянцев уходит в прошлое. На его место приходит национализм нового типа - баварский, баскский, корсиканский, ломбардский. При этом первый из них можно назвать «большим» или макронационализмом, а последний - национализмом «малого» типа или микронационализмом.

Сами по себе термины микро- и макронационализм нельзя считать устоявшимися. В научной литературе и публицистике для обозначения первого класса явлений используются различные термины: «миноритарный» национализм, этнорегионализм (Р.Петрелла), уменьшительный национализм, регионализм (Г.Люббе, У.Альтерматт,

Ф.Шмиттер), этнонационализм (Т.Р.Герр, У.Альтерматт), «новый» национализм (З.Бжезинский), национализм маленьких наций (Г.Люббе) и т. п. Использующий термин «микронационализм» Ф.Шмиттер ставит его в кавычки. В отечественной же литературе распространены термины «этносепаратизм» и «национал-сепаратизм». Нам представляется, однако, что именно парные термины микро- и макронационализм наиболее ясно отражают суть фундаментальной дифференциации в рамках националистического движения в современном мире. С одной стороны, макронационализм выступает в качестве наследника «старого» или классического национализма XVIII-XIX вв., т. е. той политической программы, в результате реализации которой, собственно, и возникли современные государства-нации. И в этом смысле он представляет собой национализм «больших» или, точнее, «устоявшихся» государств-наций (the established nation-states). Другое дело, что в условиях глобализации подобный «расширяющийся» национализм вынужден занимать не наступательную - централистскую или даже империалистическую, - а оборонительную позицию и отстаивать уже достигнутый национальный суверенитет перед напором транснациональных сил. С другой стороны, микронационализм представляет собой программу культурного и социально-политического возрождения этнических групп, на предыдущем этапе исторического развития включенных в государства-нации и в значительной степени ассимилированных или поглощенных «большими» нациями. При этом важно подчеркнуть, что речь идет о националистических устремлениях этнокультурных общностей, включенных именно в национальные государства (подобные Франции, Великобритании, Испании), а не в империи (такие, как бывшие СССР, СФРЮ или нынешний Китай). Другими словами, подобный «сужающийся» национализм является синонимом постмодернистского распада «старых», классических государств-наций.

Соответственно, макронационализм в нынешней ситуации выступает в качестве консервативной реакции на политические и культурные проявления постмодерна, а микронационализм - изоморфный локалистским и маргинальным интенциям - становится для последнего естественным союзником33.

О «постмодернистском») национализме

Далее, надо иметь в виду, что пробуждение этносов и регионов, казалось бы, давно «спрессованных» устоявшимися национальными государствами, не только не противоречит, но и определенным образом резонирует с процессом глобализации.

Складывающуюся ситуацию У.Альтерматт, например, описывает так: «В Западной Европе после 1970 г. приобрели большое значение регионы. Аналогично национализму в Восточной Европе, регионализм Западной Европы обращается к своим традициям, связанным с происхождением. То, что многим казалось провинциализмом краеведческих музеев, фольклора и регионального отношения к языку, на самом деле

представляет собой западноевропейскую реакцию на нивелирующие тенденции [глобализации]. Чем чаще люди исходят из одних и тех же цивилизационных предпосылок, тем больше они пекутся о своей специфической идентичности и обращаются к этническим, языковым или религиозным традициям. Европейская интеграция и региональные движения тесно переплелись. При этом регионалисты [в отличие от «классических», «старых» или макронационалистов] часто ведут себя очень дружественно по отношению к объединенной Европе, потому что ждут от нее поддержки в борьбе против централизации в своем собственном национальном государстве. Философ Герман Люббе сформулировал это так: «Регионализм - это национализм маленьких наций, которые должны утвердиться в своем сопротивлении давлению больших наций». Политические интеграционные процессы, такие, как Европейский Союз, вызывают политические процессы дифференциации на нижнем уровне. Единые культуры в смысле национализма XIX в., кажется, больше не имеют будущего в конце XX в. Так как современное общество все в большей степени делает людей зависимыми друг от друга в техническом, культурном или политическом отношении, то становится неважным, каким образом создаются жизненные условия. Тем самым классическое национальное государство в Западной Европе попадает в затруднительное положение»34.

В этой связи следует помнить, что само формирование классических, «больших» национальных культур и развитие соответствующих литературных языков были ответом на вызовы индустриализации и модер-низации35.

В настоящее же время технологические потребности постиндустриальной/информационной экономики обслуживает мировой информационный порядок и ставший «языком глобального общения» английский.

С другой стороны, культурный локализм разного типа для многих людей становится средством своего рода психологической компенсации в условиях нарастающего социального отчуждения и обезличивания человеческих отношений36.

Данная точка зрения не является, однако, общепризнанной. До сих пор в научной литературе и политической публицистике весьма распространен тезис о несовместимости глобализации - понимаемой как тотальная стандартизация и унификация мира - и тенденций к этнокультурной регионализации или локализации социальной жизни.

Дело в том, что большинство авторов обращают преимущественное внимание на экономические и технико-технологические проявления процесса глобализации (которые действительно лежат в русле всеобщей стандартизации) и не уделяют достаточного внимания ее социокультурным и психологическим измерениям. Последние же характеризуются нарастающей плюрализацией, важнейшим аспектом которой является распад или распыление социальных и культурных це-лостностей, унаследованных от эпохи модерна.

При этом нельзя сказать, что осознание сущностного единства процессов глобализации и локализации получило место только в последние годы. Еще в 1970 г. - т. е. более тридцати лет назад - об этом писал З.Бжезинский, характеризуя проблему этнической самоидентификации человека в мире глобальной унификации и фрагментации: «Поскольку человек обнаруживает себя живущим в очень плотном, взаимосвязанном, лишенном четкой структуры и личностных характеристик окружении, он ищет утешения в отношениях, ограниченных хорошо известным и близким ему кругом. Очевидно, что национальная общность представляет собой один из подобных кругов и, чем шире развивается транснациональная кооперация, само определение того, чем является национальная общность, может становиться все более и более ограниченным. Для многих народов вхождение в государство-нацию было компромиссом, продиктованным экономикой, безопасностью и другими факторами. Оптимальный баланс часто достигался после столетий конфликтов. Сегодня этот баланс нарушается, поскольку возникают новые и более широкие рамки кооперации и в возрастающей степени становится возможной эффективная интеграция значительно меньших и внутренне теснее связанных единиц в более широкие целостности в силу развития компьютеров, кибернетики, коммуникаций и т. д. Следствием этого становится то, что фламандцы и валлоны в Бельгии, франко- и британо-канадцы в Канаде, шотландцы и валлийцы в Соединенном Королевстве, баски в Испании, хорваты и словенцы в Югославии, чехи и словаки в Чехословакии считают - а вскоре так могут думать и некоторые из нерусских национальностей в Советском Союзе и различные этнолингвистические группы в Индии, - что их национальное государство более не соответствует историческим потребностям. С позиции более высокого уровня национальное государство становится излишним в силу [объединения] Европы, или возникновения некоторой региональной структуры (Общий рынок), в то же время с позиции нижнего уровня востребовано более тесное и интимное языковое или религиозное сообщество, способное преодолеть «подрывное» воздействие глобальной метрополии»37.

Следует отметить, что в 1970 г. американский политолог достаточно четко обозначил будущие очаги этнического сепаратизма 1990-х гг.: франкоговорящая провинция Квебек провела чуть было не увенчавшийся успехом референдум по вопросу отделения от Канады, Шотландия и Уэльс обзавелись собственными парламентами, а хорваты, словенцы, чехи и словаки - собственными суверенными государствами. В этом же ряду и национальные республики бывшего Советского Союза.

Говоря о феномене «нового» национализма, Бжезинский делал чрезвычайно важные оговорки - он подчеркивал его сущностное отличие от классического или «старого» национализма и, не используя сам термин «постмодерн», по сути дела вводил «новый» национализм в постмодернистский культурный контекст.

О развертывании националистических настроений в новых условиях З.Бжезинский писал так: «Однако подобное развитие не является возвращением к эмоциям или экстатическому стилю национализма XIX в., хотя и содержит много соответствующих поверхностных аналогий. По преимуществу, оно происходит в контексте признания текущей необходимости в более широкой кооперации на уровне, превышающем национальный, и принимает, в качестве идеала, функциональную интеграцию регионов и даже целых континентов. При этом [новый национализм] отражает потребность людей в более определенном чувстве своей личностной принадлежности в стремительно обезличивающемся мире, а также изменение [функциональной] полезности некоторых из существующих государственных структур... «Новый» национализм несет в себе много элементов старого национализма, особенно у некоторых из новых наций. Там национализм до сих пор является радикальной силой перемен, творчески мобилизующей чувства общности, но также он инспирирует чувство этнической исключительности и конфликты. О том, что в целом дело обстоит именно так, свидетельствует и автор одного наводящего на размышления доклада, который замечает, что «общее видение и цели общества изменились. В наши дни новая концепция человека и его мира бросает вызов концепциям Ренессанса, которые управляли человеческим поведением на протяжении последних пяти сотен лет». Государство-нация как фундаментальная единица организованной жизни людей перестает быть главной творческой силой: «Международные банки и многонациональные корпорации действуют и планируют свою деятельность в условиях, которые далеко ушли вперед от политических концепций государства-нации». Но в то время как государство-нация постепенно утрачивает свой суверенитет, а психологическая важность национальной общности растет, попытка установить равновесие между требованиями нового интернационализма и потребностью в более тесной и близкой национальной общности становится ресурсом трений и конфликтов»38.

Сочетание обозначенных Бжезинским «объективных» и «субъективных» тенденций глобализации и обусловило ту волну сецессий или, по крайней мере, ее попыток, которая прокатилась по миру в последние десятилетия XX в. и сопровождалась весьма кровавыми «трениями и конфликтами». В связи с этим достаточно вспомнить гражданскую войну в бывшей Югославии или события в республиках советского Закавказья и Центральной Азии. Из актуальных примеров можно указать на многолетнюю войну, которую ведут правительства Ирака и Турции с курдскими сепаратистами.

Другими словами, еще долго на всех континентах с переменным успехом будет длиться конфликт между микро- и макронационалистами. Более того, некоторые серьезные политические силы, являющиеся проводниками процесса глобализации, считают, что, несмотря на предсказуемые в краткосрочном периоде негативные последствия, в стратегическом плане ставка может быть сделана на последователь-

ный и систематический союз именно со сторонниками микронационализма.

Согласно этой перспективе, «XXI в. может стать временем возникновения нескольких сот новых государств. [При этом] определенная, часть американского истэблишмента [как ведущий элемент мировой элиты] не только смирилась с таким поворотом мировой истории как с неизбежным, но и ведет уже серьезную подготовку к новой фазе. Бывший председатель Национального совета по разведке Центрального разведывательного управления США Г.Фуллер уверенно заявляет: «Современный мировой порядок, определяющий существующие государственные границы, проведенные с минимальным учетом этнических и культурных пожеланий живущего в пределах этих границ населения, ныне в своей основе устарел. Поднимающиеся силы национализма и культурного самоутверждения уже готовы к тому, чтобы утвердить себя. Государства, не способные компенсировать прошлые обиды и удовлетворить будущие ожидания, обречены на разрушение. Не современное нация-государство, а определяющая себя сама этническая группа станет основным строительным материалом грядущего международного порядка». В течение века, полагает Фуллер, число государств-членов ООН - утроится. И остановить этот поток невозможно»39.

Эту позицию некоторые авторы доводят до абсурда. Например, Дж.Джекобс писала так: «Для политической единицы лучше не пытаться держаться в связке с другими. Радикальный разрыв связей, таким образом, должен вылиться в деление единого суверенного государства на семейство малых суверенитетов, и причем не после того, как сама собой наступит фаза распада и дезинтеграции всего и вся, а задолго до этого -пока ситуация еще вполне благополучна. В национальном обществе, развивающемся таким путем, размножение суверенитетов посредством деления должно стать нормальным, безболезненным дополнением собственного экономического прогресса, а также возрастающей сложности экономической и общественной жизни»40.

Естественно, что в этих условиях, как элиты, так и население многих стран - в том числе «первого мира» - испытывают растущее чувство неуверенности в будущем.

З.Бжезинский дает следующее описание складывающейся ситуации: «Эта неуверенность усиливается получившим широкое распространение разочарованием последствиями окончания холодной войны. Вместо «нового мирового порядка», построенного на консенсусе и гармонии, «явления, которые, казалось бы, принадлежали прошлому», внезапно стали будущим. Хотя этнонациональные конфликты больше, возможно, и не угрожают мировой войной, они стали угрозой миру в важных районах земного шара. Таким образом, еще на какое-то время война, по-видимому, так и не станет устаревшим понятием. Вследствие того, что для более обеспеченных стран сдерживающим фактором являются их более развитые технологические возможности саморазрушения, а также их собственные интересы, война может стать роскошью,

доступной лишь бедным народам этого мира. В ближайшем будущем обедневшие две трети человечества не смогут руководствоваться в своих поступках ограничениями, которыми руководствуются привилеги-рованные»41. Последнее не значит, однако, что агрессия «обедневших стран» должна проецироваться только на им подобных и не может, при определенных условиях, обернуться против «обеспеченных стран».

Другими словами, процессы глобализации, создавая единый «тесный мир» - т. е. резко повышая степень взаимосвязи и взаимозависимости между народами, - в то же время существенно повышают и степень их взаимной уязвимости. При этом вполне закономерный рост этнического и национального самосознания как в странах «ядра» мировой системы, так и на ее «периферии» актуализирует массу накопленных изагнанных до поры до времени в «историческое подполье» взаимных претензий, обид и противоречий. Соответственно, в условиях отсутствия легитимной и эффективной международной или, точнее; глобальной системы безопасности создаются все возможности для дальнейшей эскалации конфликтов разного уровня и усугубления общего дисбаланса в международных отношениях.

Национализм, Этническим и национальным проблемам принадлежит весьма

либерализм значительное место и в мире (пост)современной политики. Более того, и демократия есть все основания полагать, что в обозримой исторической перспективе в начале XXI в. их актуальность не только не снизится, а будет лишь возрастать. «Что касается национализма, - отмечает М.Кастельс, - то его эволюция в информационный век оказывается менее определенной. С одной стороны, она может привести к настойчивым попыткам восстановления национального государства и к стремлению легитимизировать его, придавая при этом гораздо большее значение национальному компоненту, чем государственному. С другой стороны, он может подмять под себя современное государство, утверждая над его интересами интересы нации и формируя многосторонние сети политических институтов, отличающиеся различной конфигурацией, но имеющие общий суверенитет. Этнический фактор, который выступает в качестве важного компонента как угнетения, так и освобождения, привлекается, как правило, в поддержку других форм самобытности сообщества (религиозной, национальной, территориальной), а сам по себе к развитию сопротивления или устремленности в будущее не ведет»42.

Другое дело, что национальное сознание и национализм эпохи глобального постмодерна существенно отличаются от своих предшественников XVШ-XX вв. Как видно из сказанного выше, на протяжении последних двух-трех столетий соответствующие политические феномены испытали сложную и весьма неоднозначную эволюцию. Крайне важен как с теоретической, так и с политико-практической точки зрения и вопрос о соотношении в начале XXI в. национализма с принципами либерализма и демократии.

Подчеркивая значимость этой проблемы, А.Соловьев следующим образом связывал ее с классификацией национализма: «Наиболее политически значимым основанием для типологии национализма в настоящее время является его отношение к демократии. Такое основание стало особенно актуальным в последние десятилетия, когда обозначился кризис современных национальных государств, а также выявились серьезные политические противоречия в связи с заметным ростом национального самосознания в посттоталитарных странах Восточной Европы и СНГ. С точки зрения отношения к демократии, как правило, выделяются три типа национализма: враждебного демократии, нейтрального и соответствующего ее базовым принципам и задачам. Выделение национальных движений, находящихся в разном отношении к демократии, безусловно, имеет под собой реальную почву. Однако теоретическая проблема заключается не столько в констатации указанных типов национализма и их распространенности, сколько в понимании путей и методов демократизации национальных движений. А это, в свою очередь, зависит от понимания совместимости национальных и демократических процессов»43.

Подводя итоги дискуссий о возможности либерального национализма,. которые прошли в 1990-х гг. в мировом научном сообществе44, Л.Дробижева обозначила ряд принципов и норм, дающих основания считать конкретный национализм (национальный регионализм) либеральным.

«О либеральном национализме можно говорить, если: (1) государственность декларируется от имени граждан, проживающих на территории республики, или народа в понимании сообщества людей, проживающего на данной территории (или народов, этнонаций, национальностей, живущих в республике); (2) устройство государства в республике можно отнести к либерально-демократическому типу, обеспечивающему верховенство законов, всеобщее избирательное право, представительный характер власти, выборность власти как формы реализации принципа представительства, разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную; (3) обеспечивается политическое и правовое равенство граждан, в том числе право быть избранным на государственную должность; (4) допускаются плюрализм и свобода политической деятельности, свобода слова, право формулировать и отстаивать политические альтернативы, возможность внутренних разногласий при обсуждении ценностей, идеалов, в том числе национальных, этнокультурных, лингвистических, сути самой общности и ее границ в приемлемых для дискутирующих сторон формах, избегающих экстремизма и насилия; (5) наличествуют политические институты, обеспечивающие разнообразие культур, права меньшинств; (6) обеспечивается свободное право личности на выбор национальности»45. Отмечая, что большинство из перечисленных признаков характерно для. развитых или консолидированных демократий (хотя в условиях, скажем, посткоммунистических обществ это представляется «сла-

бодостижимым идеалом»), Л.Дробижева пишет, что, тем не менее, «либеральный национализм способен обновляться в своих принципах, институтах, процедурах, оставаясь целью, к которой национально ориентированные общественные силы, лидеры, властные структуры прояляют готовность стремиться, хот не всегда и не во всем ее достигают»46.

В этой перспективе либеральный национализм видится если и не доминирующей формой современного национализма, то наиболее актуальной и перспективной.

Однако простое указание на то обстоятельство, что одни националисты готовы признавать ценности либерализма и политической демократии, а другие - нет, является лишь самым первым, хотя и необходимым приближением к ответу на вопрос о соотношении национализма и демократии в наши дни.

Как показывает политическая практика, некоторые группы националистов (как, впрочем, представителей и других политических течений) проявляют готовность «играть по демократическим правилам» лишь из тактических соображений, то есть до тех пор, пока им не удается сосредоточить в своих руках достаточного объема властных полномочий. Следовательно, вопрос о связи национализма, либерализма и демократии нельзя сводить к элементарной классификации, а следует ставить в гораздо более широком социально-политическом контексте.

Авторы исследования о демократизации и образах национализма отмечали: «На современном этапе осмысление проблемы национализма и демократии стоит перед мировым научным сообществом в связи с принципиально новыми особенностями проявившейся современной глобальной взаимозависимости: смещением акцентов в международной безопасности после окончания «холодной войны» и крушения мировой системы социализма, подъемом этнического самосознания народов во всем мире, а также кризисом современного национального государства в условиях все возрастающего влияния транснациональных и субнациональных движений, организаций и институтов. В этой связи, в науке и политике идут острые споры практически по каждому из теоретических вопросов, связанных с пониманием и оценкой как демократии, так и национализма»47.

Отталкиваясь от многообразия интеллектуальных подходов к данной проблематике, представляется возможным сформулировать несколько тезисов о соотношении «национальной идеи», либерализма и демократии в современном мире.

Во-первых, очевидно, что масштабная демократизация политической жизни, повсеместно наблюдавшаяся во второй половине XX в. и продолжающаяся до сих пор, теснейшим образом связана с процессами глобализации. Например, во многих странах местные демократические движения пользуются существенной поддержкой со стороны глобальной сети демократических и правозащитных организаций. Большую, подчас решающую, роль в процессах политической демократиза-

ции играют и международные СМИ. Наконец, лежащая в основе демократизации концепция «прав человека» носит по определению универсальный и наднациональный характер.

Но, с другой стороны, подобная глобализация демократии также влечет за собой подрыв суверенных позиций классических национальных государств, сформировавшихся в эпоху модерна на волне массового политического национализма.

Ю.Хабермас, рассматривая «взлет» государств-наций и их «закат» в ходе глобализаций как последовательные исторические этапы развития политической демократии, писал: «Глобализация означает разрушение, устранение границ и тем самым представляет опасность для национального государства, которое почти истерически блюдет собственные пределы... Национальное государство, безусловно, создало ту структуру, в рамках которой республиканская идея сообщества, сознательно влияющего на свою собственную жизнь, могла быть артикулирована и институционализирована. Однако сегодня глобализация тех же самых тенденций [т. е. тенденций демократизации политической жизни], которые когда-то породили национальное государство, ставит его суверенитет под сомнение... В свете возрастающего плюрализма внутри национальных обществ и глобальных проблем, с которыми национальные правительства сталкиваются во внешней сфере, национальное государство в обозримом будущем уже не сможет обеспечивать надлежащие рамки для поддержания демократического гражданства. Что здесь в целом кажется необходимым, так это поднятие способностей к политическому действию на более высокий уровень, выходящий за рамки национальных государств»48.

Другими словами, современная демократия как бы «перешагивает» национальные границы. Именно в этом смысле некоторые авторы говорят о формировании «глобального гражданского общества».

Соответственно, глобальная демократизация подразумевает существенное сокращение сферы политической компетенции и власти национального государства и, как следствие, лишает исторической актуальности националистическую идеологию, по крайней мере, в ее классических формах. С этой точки зрения наблюдавшийся в 1990-х гг. рост националистических настроений в ряде благополучных стран Западной Европы (таких, как Франция, Австрия, Германия и т. д.) следует рассматривать как временное явление, не имеющее серьезного политического будущего. Однако, во-вторых, демократизация политической жизни на практике часто сопровождается всплесками «нового» национализма, корни которого уходят в мощные пласты социальной истории тех или иных народов. В этих случаях демократия и национализм вступают в отношения, напоминающие те, которые были характерны для них на протяжении XVШ-XIX вв. Так что можно сказать, что подобный национализм является как бы идеологическим отзвуком или «эхом» уже завершенного в целом этапа мировой политической истории.

При этом общее ослабление государственной власти, практически неизбежно сопровождающее демократизацию, повсеместно создает благоприятные условия для развертывания самых разнообразных межэтнических и межнациональных конфликтов, которые, в свою очередь, дополнительно стимулируют рост националистических настроений.

Обращая внимание на этот аспект политической демократизации, авторы книги «Демократизация и образы национализма в Российской Федерации 90-х годов» писали (применительно к постсоветской ситуации) следующее: «Политические системы бывшего Советского Союза и Восточной Европы ослабили уровень государственного контроля и принуждения по отношению к национализму и межгрупповой борьбе в то время, когда еще не были созданы институциональные, цивилизованные средства выражения и согласования противоречащих интересов различных групп. Многие государства - преемники бывшего Союза -сталкиваются с теми же проблемами. Как показали этнополитические кросс-национальные исследования ... успех демократизации в целом и ее влияние на этнический конфликт весьма противоречивы и неопределенны. В демократизирующихся обществах этнические группы получают значительные возможности для политической мобилизации, однако, у государства обычно нет ни ресурсов ни эффективных институциональных механизмов для достижения межгруппового согласия и выработки толерантности, которые есть в государствах, имеющих более длительный опыт демократического развития. В таких условиях ... чрезвычайно высока вероятность того, что демократизация будет сопровождаться как этническими протестами, так и этническим насилием. Серьезный риск заключается в том, что отказ от поисков компромиссов и согласования позиций одной или всеми политически соперничающими группами может привести к гражданской войне и восстановлению режима авторитарного принуждения»49.

Таким образом, кажущееся парадоксом возникновение «нового» национализма на рубеже XXI в. выступает в качестве вполне закономерного, хотя и весьма опасного, чреватого многими рисками фактора общего процесса глобальной демократизации. От того, смогут ли политические лидеры направить требования национальных движений в либеральное русло и адаптировать их участников к жизни в цивилизованном сообществе, зависит безопасность и благосостояние многих стран и регионов.

Как отмечал А.Соловьев, «важнейшее значение в демократизации национальных движений имеет и массовое распространение чувств толерантности, инонациональной терпимости, взаимоуважения представителей различных наций, пропаганда в обществе образцов культуры и достижение компромиссов. При этом СМИ не должны становиться на защиту интересов только лиц определенной национальности, усугубляя различия между национальными группами, способствуя расширению чувств инонациональной неприязни, распространению националистических фобий и предрассудков»50.

В-третьих, важнейшим дополнением и стимулом политической демократизации является, без сомнения, плюрализация культуры. Собственно говоря, сам процесс демократизации политики можно рассматривать в качестве одного из аспектов общей социокультурной плюрализации. Именно культурные сдвиги, происходившие во всемирном масштабе во второй половине XX в. обеспечили ту социально-психологическую атмосферу (постмодерн), в которой стала возможной волна демократизации 1990-х гг. При этом основной пафос постмодернистского отношения к культуре состоит в отрицании «метанар-ративов», т. е. каких-либо самодостаточных, претендующих на универсальную значимость идеологических построений или культурных образцов.

Соответственно, в эпоху постмодерна происходит отказ от попыток выработать тот или иной вариант «спасительного» социального дискурса в пользу свободной игры или «гибридизации» самых различных по своему происхождению дискурсов. Это относится по крайней мере к наиболее развитым странам Запада, выступающим, при всех необходимых оговорках, определенным эталоном для народов большинства стран мира.

Разумеется, идея культурной гибридизации является отрицанием ключевой для националистов всех времен и народов идеи «культурного единства».

Я.Н.Питерсе формулирует эту позицию следующим образом: «Концепция гибридизации предлагает противоядие от культурного дифференциализма расовых и националистических доктрин, так как берет за исходную точку тот опыт, который был в рамках этих теорий запретной темой. Она отвергает национализм, отдавая предпочтение пересечению культурных границ. Она подрывает политику формирования этнической идентичности и основы всяких притязаний на чистоту и исключительность, поскольку акцентирует размытость и подвижность культурных границ. Если модернизм выражает этос порядка, четкого разделения посредством жестких границ, то гибридизация - постмодернистскую восприимчивость к смешению, преодолению границ, неустойчивость»51.

Другими словами, характерная для (пост)современной эпохи культурная плюрализация, сопровождающая и стимулирующая политическую демократизацию, подрывает позиции «больших» национальных культур, сформировавшихся в эпоху модерна. Соответственно, теряют легитимность и опирающиеся на них «старые» или классические (макро)национализмы52. И это - тенденция общемирового масштаба (при том, что наиболее явно она проявляется в «продвинутых» странах Западной Европы).

Таким образом, современная глобализирующаяся демократия, несмотря на определенные тактические компромиссы, в силу своей внутренней логики выступает в качестве оппонента всех форм старого национализма - либерально-демократического, поскольку он «нацио-

нально ограничен», и авторитарного - поскольку он не только «национально ограничен», но еще и антидемократичен. В этом смысле доминирующая тенденция к глобализации демократии, несмотря на определенные рецидивы национализма даже в развитых странах Запада, делает политический национализм «больших» наций все менее и менее актуальным.

Что же касается волны «нового» национализма, прокатившейся в 1990-х гг. по многим странам Восточной Европы и бывшего СССР, то ее можно рассматривать как политическое проявление догоняющей или «запаздывающей модернизации» соответствующих обществ53. В свою очередь постмодернистский микронационализм - по крайней мере, в Европе - представляется эпифеноменом процесса формирования новой наднациональной политической общности.

Так что реалии конца XX - начала XXI вв. вполне оправдывают слова Б.Андерсона, который говорил об угрозе «разрушения той смысловой черточки, которой в течение двух столетий были сопряжены между собой государство и нация. В лучшие для этой черточки времена, когда мечтой националистических движений было обретение собственных государств, люди верили в то, что подобного рода государства способны обеспечить им процветание, благополучие и безопасность, а также гордость и международное признание. С другой стороны, предполагалось, что этим государствам гарантировано подчинение и безраздельная преданность большинства граждан, считающих себя принадлежащими к нации. Нет ничего более сомнительного, чем долгая жизнь подобного рода предположений»54.

Тем не менее национализм не собирается тихо и мирно покинуть историческую сцену, сдаться, так сказать, «без боя».

С одной стороны, в складывающихся исторических условиях в рамках отдельных этнонационалистических движений активизируются наиболее радикальные и экстремистские элементы. И это понятно, поскольку нарастающие и, по видимому, неотвратимые проявления глобализации (наплыв иностранных рабочих, «макдональдизация» культуры, финансовая интеграция и проч.) с точки зрения простых националистов подтверждают именно их правоту. Соответственно, в подобных кругах все большую популярность обретает идея бескомпромиссного сопротивления «глобальной системе», вплоть до партизанской войны и использования террора55.

С другой стороны, объективно фиксируемые негативные следствия глобализации (рост неустойчивости рынков, валютные кризисы, «утечка умов» из развивающихся стран и т. д.) также ведут к усложнению структуры политического пространства. Здесь имеется в виду постоянно возникающая в ходе исследования соответствующих феноменов необходимость отделять этнократические и шовинистические реакции от проявлений здорового патриотизма. К сожалению, в подобных случаях политическая наука не может предложить какой-либо стандартный рецепт.

Именно это имел в виду непримиримый критик расово-этнических форм национализма У.Альтерматт, когда писал о трудностях, которые испытывают исследователи, всерьез стремящиеся концептуализировать национализм: «Как же нужно дефинировать и исторически классифицировать национализм - в этом вопросе по-прежнему сильно расходятся ученые в области социальных наук. Определенное согласие существует лишь в том, что в новой европейской истории национализм представляет собой одну из самых эффективных интеграционных идеологий, с помощью которой мобилизуются народные массы... Национализм концентрирует общественные силы, пронизывая все социальные слои и идеологические позиции, и предвещает людям лучшее будущее, ссылаясь на народ и нацию. Так как людям во времена быстрых социальных перемен нужен минимум обратной связи и традиций, то динамика современной истории постоянно порождает новые националистические реакции. Крушение старого и отказ от него в кризисные времена образуют питательную почву для национализма, формы проявления которого чрезвычайно многообразны: от достойного уважения патриотизма до человеконенавистнического шовинистического национализма»56.

Таким образом, анализ соотношения, в котором находятся национализм, либерализм и демократия, дает основания говорить не только о сложности и неоднозначности соответствующей проблематики, но и о ее высокой актуальности в контексте социально-политических процессов, разворачивающихся в (пост)современном мире. Нельзя не согласиться с Э.Смитом, констатировавшим: «В чем мы можем быть уверены, так это в том, что, поскольку былые разделительные линии национализма вновь пересекают мир во всех направлениях и поскольку область

этнических и национальных явлений становится все более привлекательной для исследований, потребность в объяснении и понимании множества проблем, которые они ставят, становится все более настоятельной... Если прежние великие нарративы наций и национализма больше не внушают почтения, веления времени, в которое мы живем, заставляют нас давать новые объяснения, более созвучные нашему восприятию и проблемам, с которыми мы сталкиваемся»57.

Литература и 1 Статья подготовлена при поддержке РГНФ по гранту «Феномен

примечания свободы в условиях глобализации», № 06-03-91-309а/У.

2 Соловьев А. И. Политология: политическая теория, политические

технологии-М.,2001.-С. 175.

3 «Пресловутый рецидив национализма - в частности, в странах Центральной и Восточной Европы - в основном является следствием ликвидации советской империи. Захваченные современным вихрем, мы забываем о длительном историческом времени, которое измеряется столетиями. Например, Балканы продолжают дорого платить за круше ние Римской империи. А Ближний Восток испытывает на себе послед-

ствия развала Османской империи. Пройдут десятки лет, прежде чем крушение советской системы окончательно перестанет напоминать о себе. Современные западные проявления национализма являются отголосками тектонических сдвигов империалистической эпохи. После шока, вызванного крушением, должны пройти целые века, прежде чем национальные "платформы" стабилизируются, а волны от удара погаснут». - Umberto Eco: «Nous payons toujours aujourd'hui l'effondrement de l'empire sovietique» // Le Figaro, 25 Septembre 2006.

4 Вяйринен Р. К теории этнических конфликтов и их решения // Этнос и политика. Хрестоматия. - М., 2000. - С. 256.

5 См., например: Оффе К. Этнополитика в восточноевропейском переходном процессе // Полис. 1996. № 2, 3; Ян Э. Демократия и национализм - единство или противоречие? // Полис. 1996. № 1.

6 Достаточно напомнить три имени: Ж.-М. Ле Пен, Й.Хайдер, П.Фортейн.

7 Со своей стороны мигранты (в особенности - молодежь) также не всегда ведут себя законопослушно и лояльно в отношении обществ-реципиентов. Наиболее показательной в этом отношении стала волна погромов, прокатившаяся в конце 2005 г. по столицам ряда стран Запад

ной Европы (Франция, Германия, Бельгия и др.).

8 См.: Сидорина Т.Ю., Полянников Т.Л. Национализм: теории и политическая история. - М., 2006. - С. 226-262.

9 Альтерматт У. Этнонационализм в Европе. - М, 2000. - С.

11.

10 В этом смысле далеко не случайным является широкое -можно сказать, повсеместное - распространение в среде европейских националистов враждебности к американской культуре и США, выступающим в качестве локомотива процесса глобализации.

11 Нейрн Т. Интернационализм и второе пришествие // Нации и национализм. - М., 2002. - С. 350.

12 David Ignatius. The New Nationalism // The Washington Post. 2005.April 20.

13 Среди обзорных публикаций о постмодерне следует отметить: Грей Д. Поминки по Просвещению: политика и культура на закате современности. - М., 2003; Козловски П. Культура постмодерна -М., 1997; Лиотар Ж.-Ф. Ответ на вопрос: что такое постмодерн? // Ad Marginem'93. - М., 1994; Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. -СПб.,1998; Маньковская Н.Е. Эстетика постмодернизма. - СПб., 2000; Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. - М., 2003.

14

К ключевым авторам, имена которых ассоциируется с постмодернизмом, относятся Ж.-Ф.Лиотар, М. Фуко, Ж.Бодрийяр, Ж.Деррида, Ж.Делёз, Ф.Гваттари, П.Фейерабенд, Ф.Джеймисон, Р.Рорти.

15 Его впервые употребил Р.Паннвиц в книге «Кризис европейской культуры», написанной в период Первой мировой войны и изданной в 1917 г. В 1934 г. Ф. де Онис в работе «Антология испанской и латиноамериканской поэзии» обозначает им внутрилитературную реакцию на стиль модерн. А.Тойнби в книге «Изучение истории» (1947) наделяет

термин культурно-историческим смыслом: «постмодерн» символизирует конец безраздельного господства Запада в мировой культуре. В конце 1960-х гг. термин распространяется в дискуссиях о теории архитектуры, искусствоведении и литературной критике. Им обозначали несогласие с эстетической теорией модернизма. Наконец, современное социологическое содержание термин обретает после выхода в свет книг Ж.-Ф.Лиотара «Состояние постмодерна» (1979), Ж.Бодрийяра «Симулякры и симуляция» (1981) и статьи Ф.Джеймисона «Постмодернизм и культурная логика позднего капитализма (1984).

16 «В этой перемене нет ничего «недетерминированного»: в ней находит завершение длительный процесс, когда один за другим умерли Бог, Человек, Прогресс, сама История, уступив место коду, когда умерла трансцедентность, уступив место имманентности, соответствующей значительно более высокой стадии ошеломляющего манипулирования общественными отношениями». - Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. - М., 2000. - С. 130.

17 Маньковская Н.Е. «Париж со змеями» (Введение в эстетику постмодернизма). - М, 1994. - С. 6.

18 Ионин Л.Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. - М., 2000. -С. 269.

19 Там же. С. 270-271,

20 К ним относятся, например, теоретики Франкфуртской школы (М.Хоркхаймер, Т.Адорно, Э.Фромм, Г.Маркузе и др.). Эту же интеллектуальную позицию занимает и большинство философов-постмодернистов .

21 В терминологии Лиотара метанарратив (метарассказ, метаповествование, от лат. narrare - рассказывать) - это синоним «большой идеологии», вера в которую является исходным пунктом при развертывании социальных теорий и конкретных политических идеологий, оправ

дывающих и обосновывающих, т. е. легитимирующих принуждение и насилие в обществе. Метанарратив подразумевает некоторое заранее принятое видение социального целого, представление о его смысле и конечной цели, которой должна быть подчинена активность его частей -отдельных групп и индивидов.

22 То, что Лиотар именует «ньютоновской антропологией», является, по сути дела, представлением о человеке, свойственном при всех вариациях эпохе модерна. Речь идет о фундаментальном единстве и равенстве способностей и потребностей всех людей, ключевой характеристикой которых является разум.

23 Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. - СПб., 1998. - С.

10-11.

24 См., например: Ионин Л.Г. Новая магическая эпоха // Логос. 2005. №5 (50).-С. 23-40.

25 Более подробно об основных характеристиках культуры постмодерна см.: Сидорина Т.Ю., Полянников Т.Л. Указ. соч. - С. 188193.

26 Ионин Л.Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. - М.,2000.-С. 117-118.

27 В связи с этим можно, например, указать на популярные в нынешней Европе движения сторонников возрождения друидизма и кельтской культуры или разнообразные проекты восстановления монархий (во Франции, Австрии, Италии, Венгрии, Болгарии и т. д.).

28 Грей Д. Поминки по Просвещению: политика и культура на закате современности.—М., 2003.-С. 133-134.

29 На это качество виртуальности консервативных и архаизаторских тенденций постмодерна обращает внимание Л.Ионин: «Постмодерн виртуализирует и сами вроде бы независимые от него проявления консервативной политики, которая утрачивает свойственные ей черты органичности и становятся предметом свободного выбора. Это виртуальный консерватизм. Подлинный, «почвенный» консерватизм не оставляет своему субъекту права на выбор, а прорастает в нем с непреложностью органического». - Ионин Л.Г. Указ. соч. - С. 402.

30 Формирующая глобальная культура постмодерна имеет весьма мало общего с любой из традиционных национальных культур. В этом смысле она оказывает на них, без всякого преувеличения, подрывное воздействие. С осознанием этого факта связаны, например, периодические всплески борьбы с «американизацией» культуры, наблюдаемые в некоторых странах Западной Европы (в этом смысле особенно показательна Франция). Однако подобный подрыв или, точнее, размывание национальной культуры является, по сути дела, разрушением самого фундамента классического национального государства, Ведь именно культурная общность, историко-традиционное единство того или иного народа служили в свое время основным аргументом для легитимации политических претензий национальных элит, занятых строительством и укреплением государств-наций. Соответственно, в ситуации глобализации и постмодернизации культуры формально сохраняющиеся классические государства-нации утрачивают этот ключевой ресурс оправдания собственной власти.

31 Р.Купер (советник британского премьер-министра Т.Блэра) так характеризует нынешнюю ситуацию в Европе: «ЕС является наиболее

«продвинутым» примером постмодернистской системы. Он обеспечивает безопасность на основе прозрачности, и прозрачность через взаимозависимость. ЕС является скорее транснациональной, чем наднациональной системой, скорее добровольной ассоциацией государств, чем подчинением государств центральной власти согласно правилам субординации». - Cooper R. The Post-Modem State // Rе-Ordering the World. -L, 2002.-P. 14-15.

32 См.: Керни Р. Диалоги о Европе. - М., 2002. - С. 303.

33 Отмечая объективную обусловленность возникновения в современном мире микронационалистических и этносепаратистских течений и фиксируя их успех в конце XX в., следует помнить и о серьезных опасностях, которые связаны с достижением этими силами своих целей. Недаром многие исследователи говорят о периоде «после биполярного мира» как об эпохе глобальной дестабилизации и хаотизации междуна-

родных отношений. Несдерживаемый сепаратизм, действуя по «принципу домино», может в конечном счете нанести фатальный удар по самой идее государственного суверенитета, без которой до сих пор немыслима никакая социальная жизнь. «Главная жертва происходящего -суверенное государство. Недавно получившие независимость государства обречены на распад уже только потому, что они признали принцип главенства национального самоопределения. Отметив, что сразу после того, как небольшая Грузия получила независимость от Mосквы, ее северо-западная часть - Абхазия потребовала независимости, один из американских исследователей задает вопрос: «Кто может гарантировать, что северная мусульманская Абхазия не потребует независимости от южной христианской Абхазии?» А северяне-эскимосы Квебека? Если принцип самоопределения будет взят за основу, не может быть никаких расхождений по вопросу о том, кому давать, а кому не давать атрибуты государственности». - Уткин А.И. Глобализация: процесс и осмысление. - M., 2001. - С. 124.

34 Альтерматт У. Указ. соч. - С. 217-218.

35 В XVIII-XIX вв. «национализм был объединительной и освободительной силой. Он разрушал замкнутые территориальные образования, основанные на общности религии, диалекта, обычаев или клановой близости и способствовал созданию обширных и мощных национальных государств с централизованными рынками, администрацией, системами налогообложения и образования. Заряд национализма носил массовый и демократический характер. Он наступал на феодальные порядки и жестокие имперские тирании, провозглашая суверенитет народа и право всех народов самим определять свою судьбу в рамках своих собственных государств, если они того пожелают». - Смит Э. Национализм и модернизм: критический обзор современных теорий наций и национализма. - M., 2004. - С. 20.

36 «Архаизм не есть зло в себе; он, несомненно, имеет некий неустранимый источник... Всякая национальная укорененность, например, коренится, прежде всего в памяти и ностальгии (angoisse) перемещенного - или перемещаемого населения. «Out of joint» - не только время, но и пространство, пространство во времени, размещение в пространстве» (Деррида Ж. Призраки Mаркса. Государство долга, работа скорби и новый интернационал. - M., 2006. - С. 123).

37 Brzezinski Z. Between Two Ages. America's Role in the Technetro-nic Era - N.Y, 1978.-P. 55.

38 Brzezinski Z. Op. cit. - P. 55-56. 39 Уткин AR Указ. соч. - С.

119.

40 Jacobs J. Cities and the Wealth of the Nations. - N.Y., 1984. -Цит. по.: Земляной С. Камень преткновения для марксизма. Нации и национализм в XX веке // Политический класс. 2006. № 8 (20). -С.49-70.

41 Бжезинский З. Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы. - M., 1999. - С. 251-252.

94

Кастельс М. Могущество самобытности // Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология - М., 1999. - С. 300-301.

43 Соловьев AM. Указ. соч. - С. 187.

44 Здесь имеется в виду обсуждение известных работ Д.Миллера «О нации» и М.Линда «В защиту либерального национализма». См.: Коротеева В.В. Существуют ли общепризнанные истины о национализме? // Pro et Contra. 1997. Т. 2. № 3.

45 Дробижева Л.М. Социальные проблемы межнациональных отношений в постсоветской России. - М., 2003. - С. 247-248.

46 Там же. С. 249.

47 Дробижева Л.М., Аклаев А.Р., Коротеева В.В., Солдатова Г.У. Демократизация и образы национализма в Российской Федерации 90-х годов. -М., 1996. -С. 11.

48 Хабермас Ю. Европейское национальное государство: его достижения и пределы. О прошлом и будущем суверенитета и гражданства // Нации и национализм. - М., 2002. - С. 377-379.

49 Там же. С. 33.

50 Соловьев А.И. Указ. соч. - С. 188.

51 Питерсе Я.Н. Глобализация и культура: три парадигмы // Этнос и политика. Хрестоматия. - М., 2000, - С. 323-324.

52 Но, парадоксальным образом, она же способствует и оживлению «еще более старых» местных, региональных или локальных этнических культур, формируя культурные предпосылки для роста «нового», неклассического (микро)национализма.

53 Однако даже в этом случае националистические движения в очень редких случаях смогли удержаться на стратегических позициях в рамках возникших политических систем.

54 Андерсон Б. Введение // Нации и национализм. - М., 2002.

- С. 16.

55

350-354.

56

57

См., например: Гидденс Э. Социология. - М., 1999. - С.

Алътерматт У. Указ. соч. - С. 28. Смит Э. Указ. соч. -С. 412-413.

95