CC BY
73
Праворадикальные партии и движения в Европе
В. А. Ачкасов, А. В. Линецкий
ЛОЖНАЯ АЛЬТЕРНАТИВА: «ТРЕТИЙ ПУТЬ» ЕВРОПЕЙСКИХ КРАЙНЕ ПРАВЫХ ПОПУЛИСТСКИХ ПАРТИЙ
В 1990-е - начале 2000-х годов электоральные успехи крайне правых популистских партий серьезно изменили конфигурацию партийных систем, по меньшей мере, половины западноевропейских демократий, а сами крайне-правые из политических маргиналов превратились в полноценных участников демократического избирательного и парламентского процессов. В числе стран Западной Европы, где крайне правые сумели получить представительство на национальном уровне, — Австрия, Бельгия, Дания, Италия, Нидерланды, Норвегия, Франция и др.
Отвечая на вопрос о причинах электоральных успехов правых популистов как на общеевропейских, так и национальных выборах (начиная с 1989 г.), многие исследователи в качестве решающего фактора называют проблему массовой иммиграции в европейские страны, превращение их в мультикультурные и даже многорасовые общества и реакцию на эти процессы — рост расовой и этнической ксенофобии (именно поэтому эти партии часто называют антииммигрантскими). Тем не менее современные европейские крайне правые не являются «партиями одной проблемы» (single-issue parties). Известный социолог Матей Доган пишет в этой связи: «Концепция классового социального конфликта долгое время была ключевой в социологии партий, тогда как роль религиозной, этнической языковой и культурной дифференциации недооценивалась.
Сегодня принадлежность к социальному классу не является более доминирующим фактором электорального поведения». Объяснение данного феномена исследователь, в частности, видит в том, что низшая страта рабочего класса сегодня состоит в основном из иммигрантов, не имеющих избирательных прав. В то же время во многих странах Запада классовая солидарность размывается, уступая место конкуренции и конфликтам между местными рабочими и гастарбайтерами.
Такие конфликты происходят и на электоральном уровне, когда местные рабочие голосуют против партий, выступающих за расширение прав рабочих-иммигрантов и за правые партии, призывающие к ужесточению иммиграционной политики. Появление в Европе
© Ачкасов В. А., Линецкий А. В., 2008
новых этнических и расовых меньшинств, по мнению Догана, привело к появлению нового размежевания, не существовавшего еще тридцать лет назад (см.: Party systems, 2001)
Г. Китчельт и Х.-Д. Клингеманн также видят в подъеме «крайне правых» в Европе принципиально новый политический феномен, связанный с процессами глобализации, европейской интеграции, трансформациями постиндустриального общества (развитие сектора услуг в экономике за счет традиционных отраслей индустрии, повышение уровня образования и рост среднего класса, превалирование ценностей самореализации и индивидуализма и т. д.). Традиционные партии в отличие от «новых правых» и «новых левых» оказываются, по мнению немецких политологов, не в состоянии адаптировать в своих программах «постиндустриальное измерение» политики. В этом смысле европейские крайне правые партии вполне современны и голосование за них связано с актуальными современными проблемами: неудовлетворенность социально-политической ситуацией в стране и своим положением, в частности с растущим страхом остаться без работы в условиях «рационализации» производства на глобальном уровне, обеспокоенность последствиями европейской интеграции (а крайне правые наиболее последовательные ее критики), неприятие массовой иммиграции, разочарование в эффективности традиционных партий и др.
Действительно, глобальные процессы и вызовы, ими порождаемые, с неизбежностью вызывают массовую реакцию отторжения, имеющую серьезную социально-экономическую подоплеку. В ХХ в., начиная с середины 1920-х годов и до середины 1970-х, то есть 50 лет, имущественное неравенство в промышленно развитых странах снижалось. Начиная с середины 1970-х годов оно столь же устойчиво растет. Так, в США в 90-е годы ХХ в., несмотря на экономический рост, разрыв в доходах между имеющими высшее образование и не имеющими его увеличился по ряду оценок на 25-30% (см.: Кокошин, 2002, с. 38). «В статистическом смысле, поскольку реальный ВВП на душу населения продолжает расти ... но при этом 80% наемной рабочей силы переживают снижение реальной заработной платы, как это происходит в Соединенных Штатах, то средний трудящийся не видит положительного итога игры, — пишет известный американский экономист Лестер Туроу. — Он видит игру с отрицательным итогом, в которой больше проигравших, чем выигравших. Вокруг него не хватает хороших рабочих мест, большинство его соотечественников переживает снижение реальной заработной платы, и ему приходится бороться с другими за свое экономическое выживание. И поскольку ему нужны союзники в этой борьбе
и враги, у которых можно отнять хорошие рабочие места, то неудивительно, что средний трудящийся в нашу эпоху... сочувствует этническому сепаратизму» (Туроу, 1999, с. 283) и, добавим от себя, ксенофобии. В то же время, как заметил в своей нашумевшей работе «Почему волна фашизма нам еще предстоит» Эдвард Литвак1, «ни умеренные "правые", ни умеренные "левые" даже не признают главной проблемы нашего времени, не говоря уже о том, чтобы что-то предпринять для ее решения: эта проблема состоит в беспримерной экономической незащищенности трудящихся — от рабочих, занятых в промышленности, и "белых воротничков" — до менеджеров среднего звена» (Luttwak, 1994, p. 6). Поэтому они все чаще находят подтверждение своих страхов и фобий в выступлениях край-неправых политиков, которые говорят: «Во всех экономических трудностях виноваты не вы, а "чужие": иностранные рабочие, люди с другим языком, другой этнической или расовой принадлежностью внутри страны, иностранные конкуренты вовне ... Стоит только с ними справиться и все каким-то магическим образом изменится к лучшему2. «Ксенофобия не является определяющей для Европы, — констатируют В. Артс и Л. Халман, — но этноцентризм, безусловно, имеет место. Так, большинство европейцев убеждено, что при приеме на работу национальная принадлежность должна иметь значение» (Arts, Halman, 2005-2006, р. 87). Социологические опросы в целом подтверждают, что предпочтения в области иммиграционной политики — наиболее достоверный показатель голосования за крайне правых. Среди избирателей, предпочитающих жесткую ограничительную иммиграционную политику, вероятность голосования за правую популистскую партию колеблется в странах Западной Европы в пределах от 15 до 20%. Предпочтения в области экономической политики — второй по значению показатель. Вероятность того, что избиратели с праволиберальными экономическими взглядами выберут правых популистов, — 7-14%. Значение остальных показателей гораздо меньше и не является достоверным для прогнозирования электорального выбора (см.: Ivarsflaten, http://www.nuffield.ox.ac.uk/ivarsflaten_cpsforthcoming.pdf, p. 18-19).
В результате власти вынуждены «реагировать» на рост подобного рода настроений: для стран Европейского союза характерным
1 В русскоязычной литературе можно встретить различные варианты написания фамилии этого исследователя. Наряду с указанным вариантом встречаются «Лутвак» и «Лютвак».
2 Как справедливо заметил К. Поппер, мобилизация этничности является самым дешевым и надежным способом, с помощью которого может продвинуться политик, которому больше нечего предложить.
_ 7
ПОЛИТЭКС- 2008. Том 4. № 1
стали ужесточение иммиграционной политики и правил временного пребывания на своей территории, акцентирование внимания на проблеме иностранцев, ограничение прав иммигрантов, выдвижение на первый план лозунгов защиты национальной идентичности и даже применение насилия по отношению к этнически и расово чуждым группам. Идея открытости в Западной Европе отступает под натиском стремления сохранить «свою» зону процветания для «своих», создать своего рода «эксклюзивную» европейскую демократию, что приводит на практике к сочетанию межнациональной толерантности внутри ЕС, к отношению к иммигрантам из-за его пределов как к чуждым в конечном счете элементам.
С начала 1990-х годов правила иммиграции в страны Европейского союза также стали ужесточаться, в результате иммиграция из-за пределов ЕС с 1991 по 1995 г. сократилась более чем на треть, число удовлетворяемых заявлений на жительство во Франции упало в 3, в Австрии — в 5, в Германии — в 7,5 раза. Тем не менее негативное отношение к иммигрантам разделяют от 27,3% французов до 39,6% немцев и 41% бельгийцев (см.: Иноземцев, 2002, с. 12). «Политика создания "крепости Европа" как реакция на иммигрантов, сопровождаемая алармистскими речами... ведет к реализации на практике идеи европейской уникальности и формированию "воображаемого сообщества" — "европейской нации". Этот процесс вполне соответствует теориям "крайне правых" относительно "европейской цивилизации"», — констатирует А. Реа (Rea, 1999, p. 167).
На этой базе в ряде национальных государств Западной Европы на массовом уровне набирают популярность идеи этнонациона-лизма и культурной самобытности, в связи с чем некоторые исследователи стали говорить о «новом трайбализме», способном возродить представления о нации как общности кровных уз. Поэтому совсем не случайны электоральные и политические достижения праворадикального «Национального фронта» (НФ) Жан-Мари Ле Пена во Франции3, правопопулистских «Австрийской партии свободы» Йорга Хайдера в Австрии4, «Демократического союза центра» Кристиана Блохера5, одержавшего убедительную победу на парла-
3 21 апреля 2002 г. в первом туре президентских выборов во Франции лидер «Национального фронта» Жан-Мари Ле Пен добился беспрецедентного успеха. Он прошел во второй тур с 17,02%, опередив премьера, социалиста Л. Жоспена (16,07%) и уступив всего 2% лидеру гонки президенту Ж. Шираку (Коммерсантъ, 2002, с. 5).
4 «Австрийская партия свободы» с 2000 г. составляла правящую коалицию с христианскими демократами.
5 Победу «Швейцарской народной партии» обеспечило обещание бороться с нелегальной иммиграцией и «высылать эмигрантские семьи из страны, если один из ее членов совершил серьез-
8 _
ПОЛИТЭКС. 2008. Том 4. № 1
ментских выборах осенью 2007 г. с 29% голосов — абсолютным рекордом страны с 1919 г., «Списка Пима Фортейна» в Нидерландах6, «Датской народной партии»7, ядро политической программы которой — борьба с иммиграцией из мусульманских стран, немецких «Республиканцев». Не случаен и устойчивый рост популярности сепаратистских партий: в Шотландии — «Националистическая партия», имеющая сегодня большинство в региональном парламенте; Фландрии — «Фламандский блок» Филиппа Девинтера, после запрета в 2004 г. партия возродилась под названием «Партия фламандских интересов» — главный партийный лозунг «Сначала — наш народ!», главная цель — независимость Фландрии8; в Валло-нии — «Национальный фронт» Даниэля Ферэ, рост популярности которого (17%) — во многом ответ на сепаратизм фламандских националистов; в Италии — «Лиги Севера», входившей во все правительства С. Берлускони, и др.
«Выигрышная формула» новых популистских правых, по мнению Г. Китчельта, «состоит из комбинации двух политических при-верженностей — с одной стороны, правой, неолиберальной экономической политике и авторитарной и националистической социокультурной политике — с другой. Чтобы преуспеть, правой популистской партии нужно мобилизовать избирателей, предпочитающих экономическую политику правого толка, и привлечь право-авторитарную поддержку, занять исключительно рыночную либеральную позицию по экономическим проблемам и авторитарную и
ное преступление». И это понятно, поскольку, согласно официальной статистике, 70% заключенных в Швейцарии составляют не европейцы (Политический журнал, 2007, с. 9).
6 Сегодня «Партия свободы» и ее лидер Гирт Вилдерс продолжают дело Пима Фортейна. На последних парламентских выборах «Партия свободы» получила только девять депутатских мандатов. Однако Вилдерс все равно попал в центр общественного внимания, выступив с инициативой запретить женщинам ношение хиджаба в общественных местах. «Хиджаб — это пример нежелания интегрироваться в голландское общество. И значит, должен быть запрещен», — поясняет Вилдерс. Парламент Нидерландов поддержал «закон Вилдерса» (Архипов, 2008, с. 39).
7 «Датская народная партия» (ДПН) сумела развить свой электоральный успех, поступательно увеличивая присутствие в парламенте: с 13 мест в 1998 г. до 25 мест в 2007 г. В ходе избирательных кампаний лидеры партии смогли внушить значительной части датчан, что иммигранты (из мусульманских стран) есть социальный рудимент, от которого датскому обществу необходимо избавиться как можно быстрее. Благодаря ДНП проблема иммиграции достигла высокой степени актуализации, и внимание к ней — как со стороны политической элиты, так и со стороны простых датчан — не ослабевает, а только усиливается.
8 Сегодня около 32% избирателей-фламандцев сожалеют, что в 1831 г. Бельгия отделилась от Нидерландов. В свою очередь, более 41% избирателей-валлонов благосклонно относятся к идее объединения с Францией (Морозов, 2006, с. 10).
_ 9
ПОЛИТЭКС- 2008. Том 4. № 1
партикуляристскую позицию по социокультурным вопросам» (цит. по: Ivarsflaten, http://Www.nuffield.ox.ac.uk/ivarsflaten_cpsforthcoming.pdf, p. 7).
В свою очередь, французский политолог Н. Майер убедительно показывает, что голосование за «Национальный фронт» этноцентрично. Так, 85% электората НФ считают, что Ж. М. Ле Пен — единственный политик, который артикулирует проблему иммиграции (среди французов в целом такого мнения придерживаются 34%). Избиратели НФ болезненнее, чем голосующие за другие партии, относятся к тому, что «выходцы из Магриба никогда не смогут стать такими же французами, как и все остальные» (64% против 33% в других партийных электоратах), что они «больше не чувствуют себя дома, как раньше» (85% против 41% соответственно), что «сейчас иммигрантов слишком много (95% против 56%). Однако следует особо отметить, что отнюдь не все «этноцентристы» отдают свой голос за Ле Пена и его партию. Скажем, на парламентских выборах 1997 г. 38% этноцентристов голосовало за НФ, тогда как соответственно 32 и 30% отдали свои голоса за левые партии или за правоцентристский блок «Объединение в поддержку республики»/«Союз за французскую демократию» (Mayer, 2002, p. 338, 71). Как отмечает другой французский исследователь — М. Вевиорка, «Франция переживает процесс социальной, культурной и расовой фрагментации, худшие варианты которой приводят к расизации общественной жизни», что, в свою очередь, «превращает социальные проблемы, в прошлом решаемые посредством социальных движений и политических дебатов, в очаги культурной напряженности, порождающей нередуцируемые противоречия, не решаемые переговорным путем» (Wieviorka, 1999, p. 42, 43).
«Национальный фронт» сегодня — вторая по численности (более 100 тыс. членов) и третья по электоральным достижениям партия Франции. В странах Европейского союза французский «Национальный фронт» зачастую служит организационной и идеологической моделью для партий крайнеправого толка. Это проявляется даже в выборе названий («Frente Nacional» Бласа Пинара в Испании, итальянский «Fronte Nazionale» Адриано Тильера, бельгийский «Национальный фронт» Даниэля Фере и др.). Именно «Национальные фронты» периодически выдвигают инициативы по созданию «интернационала» крайне правых партий.
Идеология партии в наибольшей степени соответствует «выигрышной формуле» Г. Китчельта. С одной стороны, НФ придерживается жесткой антииммиграционной позиции, с другой стороны, его экономическая платформа ближе к экономическому либерализму, чем к концепции государства благосостояния, что делает НФ самой
экономически либеральной партией Франции. Впрочем, он неоднократно менял свои политические и экономические требования, отражая противоречивые предпочтения своего электората. Так, в президентской кампании 2007 г. Ле Пен несколько смягчил антиисламскую риторику, тем не менее краеугольным камнем его предвыборной программы по-прежнему являются призывы противостоять «цунами иммиграции». Он предлагает в этой связи целый спектр антииммиграционных мер: отказ в социальных выплатах выходцам из других стран, повышение налога с работающих иностранцев, прекращение практики воссоединения семей. Имевшая в 1980-1990-е годы скорее либеральный характер экономическая программа Ле Пена сегодня приобрела явный социальный оттенок. Она предусматривает снижение налогов и увеличение расходов на укрепление семьи. Но иммигрантов эти меры не касаются.
В 2004 г. 49 депутатов от крайне правых партий были избраны в Европейский парламент, что на 8 человек больше, чем ранее. Примечательно, что после вступления в ЕС Болгарии и Румынии (январь 2007 г.) собственную депутатскую группу в Европарламенте смогли сформировать радикальные националисты, фракция получила название «Самобытность, традиция, суверенитет», еще более тридцати депутатов представляют партии этнорегионального типа (см.: Швейцер, 2007, с. 130). В декларации о политических принципах крайне правые подтверждают намерение руководствоваться стремлением «признания национальных интересов, суверенитета, самобытности и национальных различий» Они заявляют, что намерены защищать ценности христианства и традиционной семьи, выступать против «унитарной и бюрократической Европы, против европейского супергосударства» (см.: Взгляд, 2007). Оценивая результаты выборов 2004 г. в Европарламент, сотрудник лондонского «Центра европейской реформы» Алистер Мюррей указал на то, что «поддержка избирателями оппозиционных партий, евроскептиков и националистов — это первый звонок для европейских правительств. Итоги выборов показали, что население не поддерживает их политику и не чувствует никакой связи между собой и Евросоюзом». Это подтверждают и результаты социологических опросов, Так, в конце 2003 г. в 15 странах «ядра» ЕС впервые в истории более половины опрошенных оценивали результаты членства их страны в Евросоюзе как событие «отрицательное» или «скорее отрицательное» (см.: Кокшаров, 2004, с. 25).
Западные исследования убедительно демонстрируют, что в политическом развитии и электоральных стратегиях «крайне правых» в Европе есть множество общих моментов: популистская риторика,
_ 11
ПООЛИТЖС. 2008. Том 4. № 1
авторитарная и этноцентрическая (расистская) идеология, выражающаяся в приоритете проблем иммиграции и преступности, харизматический лидер9, поиск виновных (турки в Германии, арабы во Франции, валлоны и арабы во Фландрии). Исключение из этого правила составляет, пожалуй, лишь «Национальный альянс» Джан-франко Фини, который усилиями лидера превратился сегодня в консервативную правую партию. Так, «Национальный альянс» официально отрекся от фашистской идеологии времен Б. Муссолини и не признал расистские законы 1938 г., а Дж. Фини категорически отказывается от националистической риторики и враждебности по отношению к иностранцам, «создавая более мягкий, нерасистский, антикапиталистический образ партии» (см.: Mayer, 2002, р. 297, 298). Однако на выборах депутатов Европарламента 2004 г. партия избрала в качестве главного лозунг «Защита итальянцев — наша единственная цель!»
В последнее время помимо традиционных обвинений в адрес иностранцев и иммигрантов политическая пропаганда крайне правых направлена также против неэффективного центрального правительства, «брюссельской бюрократии» и в качестве панацеи содержит требования политического обособления процветающих «своих» регионов от бедных, которые, по их мнению, живут за чужой счет. «Мало кто из коренных граждан Бельгии именует себя бельгийцем. Они фламандцы, валлоны, немцы. Но нашлись претенденты на невостребованное ранее звание бельгийца. Ими стали мусульманские иммигранты — в основном, арабы, оккупировавшие Брюссель. Это очень опасно. Опасно для Европы.», — этот отрывок из речи Ф. Девинтера на первомайском (!) шествии, организованном «Партией фламандских интересов» в 2005 г., яркий пример такого рода риторики. Еще один пример того же рода — «Лига Севера» Умберто Босси, выступающая не только за ужесточение иммиграционного законодательства и принудительную высылку нежелательных лиц, но и за разделение страны и создание на про-мышленно развитом севере Италии государства Падания.
«Подобного рода движения, — пишет Э. Хобсбаум, — следует понимать как симптомы социальной дезориентации, износа и разрыва тех нитей, из которых была сплетена привычная сеть, связы-
9 Особую роль харизматического лидера подтверждает пример «Лиги Севера». После то-
го как у Умберто Босси обнаружились серьезные проблемы со здоровьем и он был вынужден отойти от активной политической деятельности, электоральные результаты движения
начали снижаться. Исследователи отмечают, что успех «Датской народной партии» во многом обусловлен личностью ее лидера — Пиа Кьерсгор.
12 _
вающая людей в сообществе. Сила такой ксенофобии — в страхе перед неизвестностью, перед тьмой, которая может опуститься на нас, как только исчезнут границы земель, означающие, как нам кажется, объективные постоянные, положительные пределы нашей совместной принадлежности некоему целому. И эта коллективная принадлежность, желательно к группам и объединениям, имеющим какие-либо видимые символы членства и знаки отличия, является наиболее важной, чем когда бы то ни было, чтобы разрушить отношения, связующие человеческие существа в различного рода сообщества» (Хобсбаум, 2002, с. 344-345). Дж. Янг дает сжатое резюме этих наблюдений Хобсбаума: «Как только разрушается сообщество, придумывают идентичность» (Young, 1999, p. 164).
В целом совпадает и «электоральный профиль» крайне правых партий. Во всех странах Европы они привлекают прежде всего молодых, плохо образованных, нерелигиозных выходцев из рабочей среды, чаще всего мужчин. Исключение — опять же итальянские «Национальный альянс» и «Лига Севера», которые получают меньший процент голосов среди рабочих (9 и 20% соответственно) и голосование за которых носит более идеологический характер (см.: Mayer, Ces français qui votent le Pen, р. 297). Объясняя этот феномен, С. М. Липсет утверждал, что более всего склонны воспринимать иммигрантов как угрозу те классы, которые находятся в социальном положении, схожем с социальным положением иммигрантов, рабочие низкой и средней квалификации боятся, что иммигранты, прибывающие в страну, постепенно займут их места и оставят их без работы (см.: Lubbers, 2002, р. 347-348).
В то же время в Европе культурная интеграция и решение проблемы формирования европейской идентичности явно отстают от темпов экономической интеграции. Идентификация — это процесс называния себя (номинации) и позиционирования себя среди других социальных объектов, процесс самоотождествления и самоактуализации. В связи с наблюдаемыми радикальными экономическими, культурными и политическими изменениями этот процесс сегодня затруднен как никогда. Теоретики задаются вопросом о том, возможно ли вообще в эпоху культурной глобализации обретение прочного и цельного чувства идентичности. То есть кризисность ситуации связывается как с разрушением, так и с актуализацией традиционных коллективных идентичностей. Так, С. Хантингтон видит причины актуализации и обострения этнических и региональных проблем в странах Запада в том, что в глобализированном мире «люди попросту вынуждены переопределять собственную идентичность, сузить ее рамки, превратить ее в нечто более камерное, бо-
_ 13
ПОЛИТЖС. 2008. Том 4. № 1
лее интимное. Национальной идентичности пришлось уступить место идентичностям субнациональным, групповым и религиозным. Люди стремятся объединяться с теми, с кем они схожи и с кем делят нечто общее, будь то расовая принадлежность, религия, традиции, мифы, происхождение или история. В США эта "фрагментация идентичности" проявилась в подъеме мультикультурализма, в четкой стратификации расового, "кровного" и гендерного сознания. В других странах фрагментация приобрела крайнюю форму субнациональных движений за политическое признание, автономию и независимость». В свою очередь, формирование «сверхнациональной» идентичности в Европе «способствовало дальнейшему "сужению идентичности" у многих европейских народов: шотландцы все реже отождествляют себя с Британией, однако охотно причисляют себя к европейцам — то есть идентичность шотландская "вырастает" из идентичности европейской. То же верно для ломбардов, каталан-цев и прочих национальных меньшинств» (Хантингтон, 2004, с. 37-38).
В результате, чем больший размах под воздействием процессов экономической глобализации приобретают процессы детерри-ториализации — разрыва связи производства и обмена благами с той или иной территорией/регионом, тем более заметными становятся движения, мобилизующие людей на отстаивание региональных ценностей и идентичностей. Эти движения получили в научной литературе название «новый локализм». «Локализм... берет на себя задачу сохранения идентичности. На деле, однако, перед нами не столько ее сохранение, сколько рефлексивная реконструкция — сознательное производство и воспроизводство отношений, поставленных под угрозу имперсональными процессами "глобальной экономики" и "глобальной культуры"» (см.: Малахов, 2005, с. 7).
Поэтому отнюдь не случайно в странах Западной Европы сегодня в невиданных прежде масштабах проявились центробежные тенденции. Если ранее они наблюдались в Испании (Страна басков, Каталония), Италии (проблемы Южного Тироля, Севера и Юга страны), Бельгии (валлоны и фламандцы), Великобритании (Северная Ирландия), Франции (Корсика), то теперь к ним прибавились: растущее движение за независимость Шотландии, возрастающее соперничество между южными землями во главе с Баварией, которая не забывает о своем статусе Свободного государства Баварии, и федеральным центром, обвиняемом в превышении его полномочий. Есть некоторые признаки разрушения национального консенсуса в мультилингвистической Швейцарии, схожие процессы наблюдаются и во Франции, где, наряду с радикальным движением за независимость Корсики, набирают силу движения «самозащиты
идентичности» других регионов — Бретани, Окситании, Эльзаса. «Одна из идей, дорогих сердцу этого типа экстраправых регионали-стов, — пишет, в частности, французский исследователь Рене Мон-за, — состоит в том, что возможно быть французом и арабом или чернокожим французом, но гораздо труднее быть арабом и нормандцем или чернокожим провансальцем» (Монза, 2007, с. 23). Появились влиятельные праворадикальные партии в благополучных, не имеющих серьезной крайне правой политической традиции, Бельгии («Национальный фронт» (в Валлонии) и «Фламандский блок/Фламандский интерес»), Нидерландах («Список П. Фортей-на/Партия свободы»), Дании («Партия прогресса», «Датская народная партия») и Норвегии («Партия прогресса») и др.
Немецкий исследователь Герберт Дахс считает, что «электоральные успехи региональных партий связаны с тем, что у граждан исчезает возможность идентифицировать себя с общенациональными универсальными партиями, которые больше не проводят адресную политику, обращенную к конкретным группам населения и им понятную». Подобная ситуация приводит к тому, что эту нишу занимают малые партии, ориентированные на интересы конкретных социальных и региональных групп, отстаивающие требования децентрализации власти и артикулирующие местные интересы. «Семья» этнорегиональных партий включает в себя разнородные партии, поэтому при классификации часто возникают проблемы, поскольку «региональные и субнациональные партии, которые группируются в отдельную семью на основе ограниченного территориального влияния, включают значительное многообразие идеологических идентичностей (варьирующихся от бельгийского «Фламандского блока» на правом краю политического спектра до ирландской «Шин Фейн» — на левом)» (см.: СагШе, Miodownik, 2006, р. 57).
Тенденция к региональной эмансипации в Европе свидетельствует о том, что граждане и территории перестают доверять «большим правительствам» и перестают идентифицировать себя с существующими государствами-нациями. Общеевропейской и региональной идентичности оказывается вполне достаточно. Отсюда предлагаемый «Европейский рецепт» решения этнорегиональных проблем — попытаться «растворить» проблему самоопределения отдельных этнических групп и регионов в интеграции всех европейских народов. «Чем острее ощущают в Лондоне шотландскую и североирландскую угрозы, в Париже — корсиканскую, в Мадриде — каталонскую и басконскую, а в Риме — южно-тирольскую и ломбардскую, тем с большим нажимом политики говорят об ускорении интеграции. Укрепляя наднациональное начало, западноевропейские
_ 15
ПОЛИТЭКС. 2008. Том 4. № 1
страны создают средство, которое позволило обуздать радикальное самоопределение», — пишет А. Богатуров (2002, с. 35). Следует добавить, что европейская интеграция, как это ни парадоксально, одновременно «является надеждой политических руководителей "внутренних наций": Шотландии, испанской Страны басков, Каталонии, Галисии, Фландрии и др., видящих в европейской схеме рычаг, с помощью которого можно заставить считаться сначала с их стремлением к более широкому суверенитету, а затем — с самыми радикальными чаяниями прийти к формальной независимости, признанной Союзом» (Фуше, 1999, с. 83). Свою роль в подъеме этноре-гионализма играют и экономические факторы. Богатые регионы ряда европейских стран, рассчитывая на свои крайне благоприятные позиции, стремятся изменить в свою пользу структуру региональной экономической политики на национальном уровне и напрямую оговаривать условия защиты собственных интересов в наднациональных объединениях типа Европейского союза. Тем не менее, будучи «регионами» национальных государств, они не имеют ряда государственных полномочий.
Отсюда вытекают две стратегии поведения региональных элит. Первая — оспаривание государственного суверенитета и стремление к превращению в национальное государство (Фландрия, Баскония, Корсика, Шотландия). Так, «Шотландская национальная партия», получившая на выборах в мае 2007 г. большинство мест в региональном парламенте, использовала предвыборный лозунг «Шотландская нефть — шотландцам!». «Партия фламандских интересов» в избирательных кампаниях делает упор на двух ключевых темах: «угнетении» Фландрии со стороны центрального правительства, использующего регион как «дойную корову для бедной Валло-нии», и экспансии арабских иммигрантов. Следует отметить, что когда сегодня поднимают вопрос о новом независимом статусе края Косово, чаще всего рассуждают о том, как его независимость повлияет на судьбу «непризнанных государств» в Азербайджане, Грузии и Молдове. Однако как план сохранения протектората над краем Косово (план Ахтисаари), так и тем более предоставление ему полной независимости создали прецедент не только для «непризнанных государств» в СНГ, но и для европейских сепаратистов, не считающих неделимость государств истиной в последней инстанции.
Вторая — давление на центральное правительство, навязывание ему своих интересов даже в случае их конфликта с национальными интересами. Именно это удалось сделать северо-восточным областям Италии на начальной стадии кризиса в бывшей Югославии, когда они поддержали отделение Словении и Хорватии, в про-
тивовес позиции правительства страны, которое, как и другие государства ЕС (кроме Германии), выступало за сохранение Югославской Федерации.
Последствия регионального давления, как правило, отрицательные, поскольку оно нарушает хрупкий баланс интересов на национальном уровне и в принципе не отвечает потребностям европейской интеграции, нуждающейся в национальном посредничестве и помощи как раз для того, чтобы сгладить существующие на сегодняшний день межрегиональные экономические различия и увеличившиеся на несколько порядков после вступления в ЕС десяти стран Центральной и Восточной Европы. Как считает политолог из ФРГ Х. Вассер, в этом проявляется давно известный закон истории: когда ослабевает или исчезает внешняя угроза, ослабевает и общественное сплочение внутри государств, выявляются скрытые до поры слабости политических систем. Общая цель «преградить путь коммунизму» до времени сдерживала проявление симптомов дезинтеграции и сомнений в легитимности власти. Граждане западных стран были не меньше советских людей убеждены в том, что они живут в «лучшем из миров» и в смысле участия в политике, и в смысле способности к решению политических и экономических проблем (см.: Krisenphanomene westlicher Demokratien, 1996, S. 5).
Однако, с другой стороны, европейская интеграция без регионализации резко усилила бы бюрократизм институтов ЕС и обострила проблему «дефицита демократии», а также привела бы к дальнейшему углублению разделения регионов на элитные, «регионы-доноры» и «второсортные» регионы с «реципиентной» экономикой. Конечно, как уже отмечалось, успех большинства европейских крайне правых связан не только со спекуляциями на проблемах иммиграции и поисками «козлов отпущения», но и с рядом других факторов: профессионализацией партий, наличием харизматических лидеров, развитых региональных партийных организаций, сетей молодежных, женских, студенческих союзов, примыкающих к партиям, с активным использованием СМИ, а также исторической преемственностью и культурной (региональной) легитимностью и т. д.
Характерно, что почти все западноевропейские крайне правые, имеющие сегодня заметные электоральные успехи (за исключением «Национального фронта» в Бельгии), подчеркивают свою связь с крайне правой традицией и ее носителями, существовавшими до или во время Второй мировой войны. Так, «Национальный альянс» — прямой преемник «Итальянского социального движения», существовавшего в 1940-1980 гг., которое, в свою очередь, всегда подчеркивало свою связь с фашизмом времен Б. Муссолини. «Фламанд-
_ 17
ПООЛИТЖС. 2008. Том 4. № 1
ский блок» восстановил структуры националистического движения «Диназо», существовавшего во Фландрии до войны. «Национальный фронт» во Франции объединил и вобрал в себя ультраправую католическую традицию, отрицавшую наследие эпохи Просвещения и революции 1789 г. («Аксьен франсез») и правого популизма, появившегося в конце XIX в. (движение генерала Буланже, «антидрей-фусары» и др.) Кроме того, сохраняется преемственность и с существовавшими в 1950-е годы пужадистским движением и в 1960-е годы — «Алжери франсез». Только в германском случае связь с нацистским прошлым ослабляет немецкие «крайне правые» партии.
В свою очередь, политические успехи крайне правых и сепаратистских региональных движений и партий заставляют правительства стран ЕС, с одной стороны, вступать в активный диалог с регионами во имя сохранения территориальной целостности государства, а с другой — быть весьма осторожными в вопросах либерализации иммиграционной политики, что приносит новые политические дивиденды европейским крайне правым. «Изменение миграционных данных, отмеченное постоянным давлением со стороны периферий Союза (в первую очередь Турции, стран Северной Африки и Южной Азии, балканских государств, особенно Албании), шаг за шагом приведет, как в Швейцарии, к установлению политики квот», — прогнозировал в конце ХХ в. М. Фуше (1999, с. 96).
Происходит смещение оси конфликтности из социально-классовой сферы в сторону этнонациональных и этноконфессио-нальных отношений и появляются новые правые партии «третьей силы» и в европейских посткоммунистических странах. Они также стремятся занять свою нишу в политической жизни и борются за власть как с традиционными левыми, так и с традиционными правыми. «Не все граждане способны ценить основные ценности либеральной демократии, к которым относятся основные свободы личности, плюрализм образа жизни и убеждений, взаимная терпимость и готовность к компромиссу, уважение демократического порядка. Как только на горизонте появляется кризис, немало граждан с готовностью оставляет позиции свободы и попадает в руки правых популистских и фундаменталистских движений», — пишет немецкий исследователь К. Беллестрем (2003, с. 269).
Россиянам этот феномен знаком с момента возникновения ЛДПР и политического успеха партии В. Жириновского в декабре 1993 г. Однако и в других европейских посткоммунистических странах давно есть свои ЛДПР и свои политические лидеры-популисты. «Термин "популизм", — пишет Ю. И. Игрицкий, — в современном научном лексиконе относится, как правило, ко всем политическим
идеологиям и стратегиям сил, апеллирующих к народу с разных трибун. и обещающих осуществить основные массовые требования — либо путем исправления последствий непопулярных решений существующей (предшествующей) власти в рамках традиционной социально-политической системы, либо посредством изменения системы» (см.: Национализм и популизм, 2007, с. 5).
К числу современных разновидностей популизма исследователи относят: популизм протеста (или социальный) и популизм идентичности (националистический). Популизм протеста — это критика элит, сочетающаяся прославлением народа, понимаемого как «простые люди», «обычные граждане». Данная разновидность популизма означает «гипердемократизм», призыв к непосредственной демократии и отрицание обычных демократических процедур. Популизм идентичности, как и популизм протеста, направлен против элит, против демократического государства как института, но главное внимание уделяется протесту против «чужих», «иностранцев». Элиты осуждаются прежде всего потому, что они не национальны, а космополитичны (Там же, с. 59-60).
В странах Центральной и Восточной Европы сегодня политические дивиденты получает именно «популизм идентичности». В Венгрии — это «Партия венгерской справедливости и жизни», руководимая писателем Й. Чуркой и не попавшая в парламент в 1994 г. (набрав всего 2% вместо необходимых 5% голосов), но затем перешагнувшая этот барьер. Более того, она вошла в правящую коалицию с партией премьер-министра В. Орбана «Федерация молодых демократов» и «Партией мелких собственников» Ж. Торгиана. Идеология этой партии — антикоммунизм, антисемитизм, обещание лучшей жизни (после прихода ее к власти); электорат — 150-200 тыс. человек, а для Венгрии это не так уж и мало.
В Румынии партия «Великая Румыния» на выборах 2000 г. уступила по числу голосов только «Партии социальной демократии» И. Илиеску, а ее лидер Корнелиу Вадим Тудор, апеллировавший к антивенгерским, антицыганским и антисемитским чувствам избирателей, проиграл в президентской гонке Илиеску только во втором туре. В Словакии популярности среди избирателей праворадикальной «Словацкой национальной партии», вошедшей после выборов 2006 г. в правящую коалицию, несомненно, способствовала разгромная критика «Партии венгерской коалиции», представляющей, по разным оценкам, от 500 до 600 тыс. этнических венгров, проживающих в Словакии, — основного национального меньшинства в стране с населением чуть более 5 млн человек. В Польше давно действует «Конфедерация независимой Польши», правда, не столь громко и
_ 19
ПОЛИТЭКС. 2008. Том 4. № 1
скандально проявляющая себя, как названные выше партии. Однако во время парламентских выборов осенью 2005 г. на политической сцене Польши самыми влиятельными оказались две партии, ведущие происхождение от антикоммунистической оппозиции и «Солидарности»: «Право и справедливость» (ПиС) братьев Качинь-ских (в настоящее время Лех Качиньский — президент Польши, а Ярослав был премьер-министром до осени 2007 г.) и «Гражданская платформа» (ГП), лидеры которой Дональд Туск и Ян Рокита. Если ГП — партия либерально-консервативной направленности, то ПиС — радикальная консервативная партия, в которой очень сильны элементы популизма и национализма. При этом партия братьев Ка-чиньских вместе с двумя другими небольшими партиями — популистской «Самообороной Речи Посполитой» А. Леппера и правой националистской, католической «Лигой польских семей» составляли до недавнего времени правящую коалицию Польши.
Наконец, в союзной Югославии в 1998 г. национал-радикал, лидер «Сербской радикальной партии» Воислав Шешель был назначен вице-премьером после того, как прошел во второй тур президентских выборов в 1997 г. 24 февраля 2003 г. Воислав Шешель добровольно сдался Гаагскому трибуналу, обвинившему его в «преступлениях против человечности и нарушении законов и обычаев ведения войны». Незадолго до этого Шешель закончил книгу «Идеология сербского национализма», которую сам назвал «своеобразным учебником сербского национализма». Один из заветов современным поколениям сербов автор сформулировал так: «Никто не имеет права от имени сербского народа отторгать сербские территории. Этот вопрос остается предметом спора до тех пор, пока спор не будет решен. А спор может разрешиться исключительно освобождением того, что является сербским, и его присоединением к Сербии» (Шешель, 2007, с. 167). В январе 2008 г. заместитель В. Ше-шеля по партии Томислав Николич стал одним из главных претендентов на пост президента Сербии, проиграв во втором туре менее 3% победителю Борису Тадичу. Как представляется, по книге Шешеля с большой вероятностью можно судить, какую позицию по проблеме Косово занял бы Т. Николич, если бы стал президентом Сербии.
Особый, можно сказать, подзабытый подвид «третьего пути» можно было наблюдать в начале нового века в Болгарии. На парламентских выборах 2001 г. там победила коалиция «Национальное движение Симеон II», собрав 43% голосов под лозунгами национального возрождения и при поддержке женской части электората, поскольку с «Симеоном II» блокировалась «Партия болгарских женщин». (Симеон II — сын царя Бориса III, умершего в 1943 г., был
коронован малолетним, но низложен правительством народной демократии и в возрасте девяти лет был увезен в Испанию, с 2001 по 2005 г. — глава правительства Болгарии) (см.: Демократия и парламентаризм, 2003, с. 11, 18-19).
Однако в 2005 г. в Болгарии появилась и крайне националистическая популистская партия «Атака» Волена Сидерова, которая в своей пропаганде противопоставляла «коренных истинных болгар, православных по вере», инородцам — «евреям, туркам, цыганам, которые находятся в заговоре против болгар», с первой попытки попавшая в болгарский парламент (см.: Национализм и популизм, 2007, с. 41-42). Таким образом, в условиях, когда значение классовой идентичности и идеологии снизилось, а традиционные европейские партии, как и партии стран Центральной и Восточной Европы, стали все более зависимыми от социокультурных характеристик избирателей, правые популистские и этнорегиональные партии продемонстрировали способность привлекать поддержку ряда социальных и региональных групп, сделав ставку на одну из самых выигрышных стратегий — политизацию этничности и расизм.
Однако те же факторы, которые дают крайне правым популистам возможность добиваться серьезных электоральных успехов сегодня, могут вскоре обернуться против них, поскольку «третий путь» и «простые решения» сложных проблем, стоящих перед Европой, которые они предлагают, иллюзорны. Они не способны практически удовлетворить электоральный «спрос», однако почти неизбежно их деятельность способна породить новые проблемы и конфликты. Правый популизм опасен для демократии, особенно на востоке Европы, так как он апеллирует к неконтролируемой мобилизации масс, причем не во имя созидания, а во имя разрушения. Используя утопии и массовые иллюзии, популизм акцентирует существующее различие между умозрительным демократическим идеалом и реально существующей несовершенной демократией. Как отметил британский социолог З. Бауман, «популизм предлагает нереальные методы решения реальных проблем. Опасность популизма в пренебрежении правилами демократической игры, сведении политики к борьбе добра со злом» (Бауман, 2008, с. 211).
Литература
Архипов И. Антиисламский фундаментализм // Русский Newsweek. 2008. 31 марта -6 апреля. № 14 (188).
Бауман З. Текучая современность. СПб., 2008.
Беллестрем К. Сколько плюрализма может вынести человек? (К вопросу о вызове коммунитаристов либерализму) // Глобализация и столкновение идентично-стей. Международная Интернет-конференция 24.02-14.03.2003: Сб. материалов / Под ред. А. Журавского, К. Костюка. М., 2003.
_ 21
ПООЛИТЖС. 2008. Том 4. № 1
Богатуров А. Д. Синдром поглощения в международной политике // Внешняя политика и безопасность современной России. 1991-2002: В 4 т. Т. 1. М., 2002.
Взгляд: Деловая газета. 2007. 15 января.
Демократия и парламентаризм в Восточной Европе: Монография / Отв. ред. Ю. И. Игрицкий. М., 2003.
Иноземцев В. Возвращение Европы. В авангарде прогресса: социальная политика в ЕС (Ст. вторая) // МЭиМО. 2002. № 2.
Кокошин А. А. Феномен глобализации и интересы национальной безопасности // Внешняя политика и безопасность современной России. 1991-2002. В 4 т. Т. 1. М., 2002.
Кокшаров А. Интеграционная апатия // Эксперт. 2004.
Коммерсантъ. 2002. 23 апреля.
Малахов В. С. Национализм как политическая идеология. М., 2005.
Монза Р. Регион, нация, Европа: действующие лица истории в концепциях французских правых радикалов // Русский национализм в политическом пространстве (исследования по национализму в России) / Сост. М. Ларюэль. М., 2007.
Морозов А. Конец бельгийской лаборатории? // Дело. 2006. 7 ноября.
Национализм и популизм в Восточной Европе: Сб. науч. трудов / Отв. ред. Ю. И. Игрицкий. М.: ИНИОН, 2007.
Политический журнал. 2007. 29 октября.
Туроу Л. Будущее капитализма. Как сегодняшние экономические силы формируют завтрашний мир. Новосибирск, 1999.
Фуше М. Европейская республика. Исторические и географические контуры. М., 1999.
Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности. М., 2004.
Хобсбаум Э. Принцип этнической принадлежности и национализм в современной Европе // Нации и национализм. М., 2002.
Швейцер В. Сепаратизм или автономия // Россия в глобальной политике. 2007. Т. 5. № 1. Январь-февраль.
Шешель В. Идеология сербского национализма (реферат) / Национализм и популизм в Восточной Европе: Сб. науч. трудов / Отв. ред. Ю. И. Игрицкий. М.: ИНИОН, 2007.
Arts W, Halman L. National Identity in Europe today: What people feel and like? // International Journal of Sociology. Armonk. 2005-2006. Vol. 35. N 4.
Cartrite B, Miodownik D. Demarking political spaсe: territoriality and ethnoregional party family // Nationalism and Ethnic Politics. 2006. N 12.
Ivarsflaten E. What Unites Right-Wing Populists in Western Europe? Re-examining grievance mobilization models in seven successful cases [Electronic resource] / Oxford University // http://www.nuffield.ox.ac.uk/ivarsflaten_cpsforthcoming.pdf
Krisenphanomene westlicher Demokratien in den neunzingen Jahren: Bundesrepublik Deutschland, Grossbritannien, Frankreich, Schweiz, Italien, USA. Weingarten, 1996.
Lubbers M. et al. Extreme right-wing voting in Western Europe // European Journal of Political Research. 2002. N 41.
Luttwak E. Why Fascism is the Wave of the Future // London Review of Books. 1994. 7 April.
Mayer N. Ces francais qui votent le Pen. Paris, 2002.
Party systems and voter alignments revisited / Ed. by L. Karvonen, S. Kuhnle. London; New York: Routlendge, 2001.
Rea A. Racisme europeen ou la creation de "sous-blanc" // Immigration et racisme en Europe / Balbo L., Bigo D., Cornil J. et al.; Souo la dir. de Rea A. Bruxelles, 1999.
Wieviorka M. Racisme, antiracisme et la mutation sociale: l'experience fracise// Immigration et racisme en Europe / Balbo L., Bigo D., Cornil J. et al.; Souo la dir. de Rea A. Bruxelles, 1999.
Young J. The Exclusive Society. London, 1999.
