Г осударственная защита нравственности как цель правового ограничения (доктрина, практика, техника) Текст научной статьи по специальности «Право»

В.М. Баранов

Баранов Владимир Михайлович — доктор юридических наук, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации, почетный работник высшего профессионального образования Российской Федерации, помощник начальника Нижегородской академии МВД России по инновационному развитию научной деятельности, президент Нижегородского исследовательского научно-прикладного центра «Юридическая техника» Нижегородская академия МВД России

Государственная защита нравственности как цель правового ограничения (доктрина, практика, техника)

Взаимодополнение означает такое соединение морали и права, которое основано на признании и уважении их различий, автономности, недопустимости подмены их друг другом1.

А.А. Гусейнов, научный руководитель Института философии РАН, академик РАН

Известно, что «пристрастие» к моральному «пласту» жизни усиливается, обостряется с возрастом человека. Надеюсь, что мои соображения не окажутся пустым морализаторством, «читкой морали», «нравственным менторством».

Гражданское общество России подвергается мощной моральной эрозии, нравственной коррозии2. 53% россиян полагают, что моральный климат в обществе ухудшился — таковы данные длящегося социологического исследования (регулярные опросы 4000 респондентов по всей стране) Института социологии РАН, завершившегося осенью 2016 года3.

Модернизация действующего российского права должна идти не через резкие сломы юридических институтов, а посредством четкого и разумного нравственного обогащения законодательных установлений. Мне уже приходилось высказываться по этому поводу4, и потому очень кратко напомню основные методологические подходы и основания, необходимые для раскрытия заявленной темы.

Ни одна система нормативной регламентации не в состоянии эффективно функционировать при многообразии стоящих перед нею целей. Необходимо формирование адекватного «древа целей», где четко выделяется главная, доминирующая цель и фиксируются поддерживающие ее подцели и задачи. В подпункте 3 статьи 55 Конституции РФ зафиксировано, что права и свободы человека могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты нравственности (я беру из этой статьи лишь один объект, не касаясь иных обозначенных в ней), а во многих международных правовых актах называются похожие, но другие феномены (например, удовлетворение справедливых требований морали), которые должны лежать в основе ограничения прав и свобод человека.

Требуется специальное толкование Конституционного Суда РФ, где необходимо определить соответствие этой части Конституции России существующим международным стандартам. Полагаю, что оператор деонтической модальности «должен» применительно к обсуждаемой цели ограничения прав человека быть более адекватен и потому приемлем. Нравственность не может, а должна быть защищена, если на нее происходит посягательство. Именно ради этого необходимо ограничение чьих-то прав.

1 Мораль и право: характер связи // LEX RUSSICA. 2016. № 11. С. 196.

2 Зорькин В.Д. В хаосе нет морали // Российская газета. 2012. 11 декабря.

3 Добрынина Е. Полет на честном слове // Российская газета. 2016. 25 ноября.

4 См.: Баранов В.М. «Удовлетворение справедливых требований морали» как цель ограничения прав и свобод человека // Теория и практика ограничения прав человека по российскому и международному праву: сборник научных трудов / под ред. проф. В.М. Баранова. Н. Новгород: Нижегородский юридический институт РФ, 1998. Часть 1. С. 19— 29; Баранов В.М. «Удовлетворение справедливых требований морали» как цель ограничения прав человека // Права и свободы человека в современном мире (к 15-летию Конституции Российской Федерации и 60-летию принятия Всеобщей декларации прав человека: материалы Всероссийской научно-практической конференции 10 декабря 2008 года: в 2 т. / под ред. В.А. Толстика. Н. Новгород: Нижегородская академия МВД России, 2009. Т. 1. С. 24—42; Баранов В.М. Коллизионные проблемы нравственного измерения современного российского законодательства : доктрина, практика, техника // Юридическая техника: ежегодник. 2017. № 11. Коллизии законодательных, интерпретационных, правоприменительных актов: доктрина, практика, техника преодоления. С. 66—80.

Я продолжаю отстаивать свое ранее выдвинутое предложение о целесообразности официальной систематизации норм нравственности, о необходимости и ценности подготовки и принятия Свода моральных установлений. Это должен быть документ, представляющий собой общественный, государственный и научный консенсус относительно перечня необходимых и защищаемых государством моральных стандартов и требований. Его суть — современная интеграция общепринятых нравственных норм, религиозных заповедей, этических профессиональных кодексов, афоризмов, крылатых выражений, политических девизов, пословиц, обыкновений и т. п.

Без (даже рамочного) Свода моральных установлений не ясно — что все-таки подлежит государственной защите, каково «проблемное» моральное поле правовой защиты. По мере накопления судебной практики, судебных и административных прецедентов содержание и форма Свода моральных установлений могут периодически корректироваться.

Кстати, в этической литературе составлены объемные (до 430 наименований) перечни Моральных качеств человека1 и эту высокоценную информацию также можно и нужно использовать при подготовке Свода.

По убеждению Сопмэра Дарио Салласа, «Мораль — это кодекс законов Природы, позволяющий достичь совершенства и гармонии с самим собой и Вселенной2.

С некоторыми оговорками, но по сути против инкорперации моральных предписаний выступает представитель американской аналитической психологии Бенджамин Селлс. Его позиция противоречива. С одной стороны, автор утверждает: «Без свода правил и кодов для поддержания в отношении нравственных импульсов юрист не способен их самостоятельно поддерживать». С другой стороны, по его убеждению, «есть невидимые эффекты того, что чувство нравственности сводится до абстрактных дискуссий о значении и применении кодифицированных правил» и заключает: «замена чувства нравственности на строго кодированный подход может привести к атрофии этики3.

Создание и принятие Свода нравственных установлений возможно и необходимо при соблюдении ряда условий: а) при выборе таких моральных суждений, которые сродни аксиомам4; б) при постоянной готовности внесения в него изменений, исправлений и дополнений; в) при системной популяризации его содержания.

Кроме всего прочего, противники Свода нравственных установок не учитывают, что преступный мир, особо не дискутируя в поисках научной основы, постоянно расширяет, обновляет и активно повсеместно (а не только в местах лишения свободы) распространяет свои «воровские постановки», своды правил преступной жизни. Реализация моего предложения лежит в русле Определения Конституционного Суда РФ от 23 декабря 2014 года № 2940, в котором прямо указано на необходимость снижения влияния уголовных традиций.

Понятие «защита» предпочтительнее всех иных средств воздействия прежде всего потому, что сотни действующих законодательных актов, включая ратифицированные международно-правовые документы, применяют именно его. Конституция России провозглашает (ст. 45) обязанностью государства не только признание, но и защиту прав и свобод граждан. Могу привести типичные и характерные наименования лишь некоторых законодательных актов: «О защите прав и законных интересов физических лиц при осуществлении деятельности по возврату просроченной задолженности», «О гарантиях социальной защиты определенных категорий граждан», «О ратификации Соглашения о защите участников уголовного судопроизводства», «О защите конкуренции», «Об информации, информационных технологиях и о защите информации», «О государственной защите потерпевших, свидетелей и иных участников уголовного судопроизводства», «О защите прав юридических лиц и индивидуальных предпринимателей при проведении государственного контроля (надзора)», «О социальной защите граждан, занятых на работах с химическим оружием», «О защите конкуренции на рынке финансовых услуг», «О защите прав и законных интересов инвесторов на рынке ценных бумаг», «О ратификации Рамочной конвенции о защите национальных меньшинств», «О социальной защите инвалидов в Российской Федерации», «О восстановлении и защите сбережений граждан Российской Федерации», «О защите населения и территорий от чрезвычайных ситуаций природного и техногенного характера», «О защите прав потребителей».

К этим законодательным актам «примыкает» массив международно-правовых соглашений о взаимной защите капиталовложений, взаимной защите инвестиций. Гражданско-правовой защите подлежат честь, достоинство, деловая репутация физических и юридических лиц.

1 См.: Блюмкин В.А. Моральные качества личности. Воронеж, 1974. С. 179—184

2 Сопмэр Дарио Саллас. Мораль XXI века / пер. с исп. М., 2013. С. 5.

3 Селлс Б. Душа закона. Глубинная психология о законе, юристах и юриспруденции. М., 2016. С. 189. (На с. 190 исследователь пишет: «Этические коды должны регламентироваться только как один из множества подходов богатой и разнообразной палитры».)

4 «Аксиома, — писал выдающийся русский философ А.Ф. Лосев, — есть простое и самоочевидное суждение, не требующее для себя никаких доказательств и, наоборот, само лежащее в основе всяких доказательств определенной области знания». См.: Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 2014. С. 108.

В последние годы, как известно, происходит усиление государственной защиты (как уголовно-правовой, так и административно-юридической) права на свободу совести и вероисповедания. Полагаю, что этот процесс должен идти параллельно с государственной защитой нравственности. Это может не только помочь в экономии средств законодательной регламентации сферы духовной жизни, но и разумной конвергенции нравственных и религиозных норм.

Комментируя учение А.С. Ященко, Павел Крашенинников резюмировал: «Право — это вооруженный санкциями охранник нравственности и религии, который в историческом развитии общества осуществляет принудительный минимум нравственного добра»1. И здесь не в порядке возражения и развенчания этого тезиса, а для размышления считаю уместным привести любопытный афоризм австралийца Рефата Шакир-Алиева: «Когда у морали появляются стражи, это означает, что сторожить уже нечего»2.

Государственная защита нравственности означает не «установление» ее для каждого и всех: она предполагает государственную ориентацию на приемлемые моральные ценности, которые могут и должны быть положены в основу совершенствования правового государства и развития демократического общества.

Трансформация системы моральных ценностей в идеале должна привести к определению единой нравственной ориентации, это предполагает внутреннюю гармонию сознания. Для этого необходимо (и здесь не может быть технико-юридических мелочей), чтобы все государственные органы и их должностные лица, судебные инстанции оперировали единой терминологией.

Так происходит далеко не всегда. Например, Конституционный Суд РФ применяет словосочетание «охрана нравственности», а применительно к правам и свободам здесь же «прилагается» другой термин «защита»3.

В УК РФ и в других нормативных правовых актах желательно защиту нравственности размещать относительно автономно, а не в ряду с иными регламентируемыми феноменами.

В сравнении с ними нравственность в силу ряда причин «выглядит» менее значимым, второстепенным объектом государственной защиты. Это принципиальное технико-юридическое предложение. Без его реализации государственная защита нравственности будет всегда находиться на «задворках».

И, действительно, одно дело, — общественная безопасность, когда идет речь о терроризме, экстремизме, массовых отравлениях, и совсем другое дело — нравственность с ее «тонким» механизмом оскорбления, унижения, осквернения.

По-особому следует сформулировать поощрительные нормы, содержащие основания для освобождения от уголовной и иной ответственности субъектов, посягающих на нравственность. Публичное извинение, конечно, важно и необходимо, но его явно недостаточно.

Защита нравственности в гражданско-правовом поле органично «вписывается» в юридическую конструкцию искового производства. «Гражданское право на защиту, — пишет Е.Я. Мотовиловкер, — это возникающее у лица вследствие нарушения его законного интереса исковое право требования, которое является требованием к правонарушителю, соединенным с возможностью его присуждения к требуемому действию, и потому выступающим правом требовать от суда удовлетворения иска»4.

Сложность возникает в вопросе — что может и должен присудить суд, удовлетворив иск о защите нравственности? Защита нравственности — законный интерес любого физического лица либо организации, считающей, что его интерес нарушен и он может требовать в исковом порядке от нарушителя адекватных действий. Есть здесь, правда, одна трудность — как быть с исковой давностью. Истечение срока давности в обычном порядке погасит исковое требование о защите нравственности, но ведь это особое право и здесь, наверное, должны быть иные — более длительные сроки.

Защита нравственности — публичный интерес в самом широком и богатом смысле этого понятия.

Касаясь нескончаемой дискуссии об определении понятия права и не стремясь во что бы то ни стало выдвинуть свою «авторскую» дефиницию этого феномена, хочу обратить внимание исследователей и преподавателей юридических вузов на один нюанс научно-практической позиции А.Я. Вышинского. Неоднозначность и даже одиозность этой фигуры в истории нашего государства вполне оправданно вызвали резко критическую оценку многих его деяний и публикаций. В подавляющем большинстве учебников советского периода после разоблачения культа личности Сталина отмечалось: ошибочные теоретические воззрения А.Я. Вышинского объясняют и обусловливают серьезные нарушения социалистической законности, допущенные в 1930-е — 1950-е годы.

1 Крашенинников П. Серебряный век права. М., 2017. С. 53.

2 См.: Литературная газета. 2017. № 37.

3 См.: По делу о проверке конституционности пункта «б» части третьей статьи 125 и части третьей статьи 127 Уголовно-исполнительного кодекса Российской Федерации в связи с запросом Вологодского областного суда и жалобой граждан Н.В. Королева и В.В. Королевой: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 15 ноября 2016 года № 24 // Российская газета. 2016. 24 ноября.

4 Мотовиловкер Е.Я. Гражданское право на защиту как право на присуждение или исковое право требования к правонарушителю (миф о едином субъективном праве) // Lex Russica. 2016. № 11 (120). С. 15.

Многократно критиковалось с разных позиций и предложенное им в 1938 году общее определение права: «Право — совокупность правил поведения, выражающих волю господствующего класса, установленных в законодательном порядке, а также обычаев и правил общежития, санкционированных государственной властью (курсив мой. — В.Б.), применение которых обеспечивается принудительной силой государства в целях охраны, закрепления и развития общественных отношений и порядков, выгодных и угодных господствующему классу»1.

Выделенная мной строка является позитивным моментом в дефиниции А.Я. Вышинского — это, по сути, социологическая трактовка права, означающая, что автор не был прямолинейным нормативи-стом и «голым» позитивистом, но не только в этом дело. Предложено вполне разумное расширение нормативной правовой сферы за счет официального признания некоторых социальных норм. Считаю этот подход реальным выходом из рассматриваемой нами проблемы — государство вправе различными способами и формами поддерживать либо запрещать (ограничивать) тот или иной вариант социального поведения. В этом ключе предлагаемый нами Свод моральных установлений — один из многих возможных способов гармонизации функционирования системы социального регулирования.

Фиксация ценности нравственности, необходимости ее государственной защиты содержится во многих нормативных правовых актах различного уровня и выражаются разноплановыми технико-юридическими средствами.

В Доктрине информационной безопасности Российской Федерации (утв. Указом Президента РФ от 5 декабря 2016 года № б4б) дважды отмечается моральный фактор.

Пункт 12 завершается тревожной констатацией: «наращивается информационное воздействие на население России, в первую очередь на молодежь, в целях размывания традиционных российских духовно-нравственных ценностей» (курсив мой. — В.Б.).

В пункте 23 среди основных направлений обеспечения информационной безопасности в области государственной и общественной безопасности зафиксировано: «нейтрализация информационного воздействия, направленного на размывание традиционных российских духовно-нравственных ценностей» (курсив мой. — В.Б.)2.

Пункт 11 статьи 4 «Принципы службы в федеральной противопожарной службе» Федерального закона № 141 от 23 мая 2016 года «О службе в федеральной противопожарной службе Государственной противопожарной службы и внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации» предусматривает: «ограничения прав и свобод человека и гражданина в отношении сотрудника федеральной противопожарной службы допускаются федеральным законом в той мере, в какой это необходимо для выполнения задач, связанных с защитой... нравственности»3.

В постановлении № 64 Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 27 декабря 2016 года «О некоторых вопросах, возникающих при рассмотрении судами дел, связанных с приостановлением деятельности или ликвидацией некоммерческих организаций, а также запретом деятельности общественных или религиозных объединений, не являющихся юридическими лицами» отмечается, что любое ограничение прав и свобод граждан и их объединений должно быть основано на федеральном законе, преследовать социально значимую цель — защиту нравственности4 (курсив мой. — В.Б.).

Разночтение терминологии в документах Конституционного и Верховного судов России в столь значимой сфере желательно устранить или предложить официальное разъяснение — что именно каждый из судов понимает под этими понятиями.

Оценочные характеристики в рассматриваемой сфере особенно трудны для правоприменения. Обратимся к понятию «грубое нарушение нравственности». Ясно, что установить перечень (не только исчерпывающий, но даже примерный) грубых нарушений нравственности законом или сводом моральных установлений невозможно. По всей видимости, нужен междисциплинарный анализ имеющихся в законодательстве и интерпретационных актах судов описаний словосочетания «грубое нарушение». Например, в постановлении № 64 Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 27 декабря 2016 года «О некоторых вопросах, возникающих при рассмотрении судами дел, связанных с приостановлением деятельности или ликвидацией некоммерческих организаций, а также запретом деятельности общественных или религиозных объединений, не являющихся юридическими лицами»5, содержится объемный пункт 26, в котором дается развернутая трактовка грубого нарушения, влекущего

1 Вышинский А.Я. Основные задачи науки советского социалистического права // Антология мировой правовой мысли: в 5 томах. М., 1999. Т. V: Россия конец XIX — XX в. С. 705. На этой же странице автор «усиливает» тезис: «Право не есть система общественных отношений, право не есть форма производственных отношений, право есть совокупность правил поведения, или норм, но не только норм, но и обычаев и правил общежития, санкционированных государственной властью и защищаемых ею в принудительном порядке» (курсив мой. — В.Б.).

2 Собрание законодательства РФ. 2016. № 50, ст. 7074.

3 Российская газета. 2016. 25 мая.

4 Бюллетень Верховного Суда Российской Федерации. 2017. № 2. С. 12.

5 Там же. С. 17—18.

по суду ликвидацию либо запрет деятельности того или иного объединения граждан. Экстраполируя тезисы этого пункта на нашу тему, можно констатировать, что в качестве грубого нарушения нравственности могут быть квалифицированы деяния, направленные на отрицание фундаментальных (коренных) ценностей демократии, семейных устоев.

Грубым также является нарушение, которое создает реальную угрозу или повлекло причинение вреда жизни, физическому или психическому здоровью гражданина.

К грубым следует относить нарушение морали, которые влекут длительное воздействие или невозможность быстрого и радикального устранения причиненного вреда.

Неоднозначные размышления и глубокие сомнения вызывает у меня внимательное изучение постановления Правительства Российской Федерации от 25 ноября 2016 года № 1248 «Об утверждении Правил применения военнослужащими органов Федеральной службы безопасности боевой техники»1.

В статье 3 этого нормативного правового акта установлено: «Боевая техника применяется в соответствии с требованиями, предусмотренными законодательством Российской Федерации и нормами международного права, в следующих случаях:

а) защита граждан от нападения, угрожающего их жизни и здоровью;

б) задержание лица, застигнутого при совершении деяния, содержащего признаки тяжкого или особо тяжкого преступления против жизни, здоровья, собственности, государственной власти, общественной безопасности и общественного порядка, и пытающегося скрыться, если иными средствами задержать его не представляется возможным;

в) задержание лица, оказывающего вооруженное сопротивление, а также лица, отказывающегося выполнить законное требование о сдаче находящихся при нем оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ, взрывных устройств, ядовитых или радиоактивных веществ;

г) пресечение побега из мест принудительного содержания подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений лиц, а также пресечение попытки насильственного освобождения указанных лиц;

д) отражение нападения на здания, помещения, сооружения органов федеральной службы безопасности, Вооруженных Сил Российской Федерации, других войск и воинских формирований, государственных и муниципальных органов и на иные объекты;

е) отражение нападения на военнослужащих, членов их семей, когда их жизнь подвергается непосредственной опасности;

ж) устранение (предотвращение, пресечение) угрозы террористического акта;

з) освобождение заложников;

и) пресечение попытки завладения оружием, специальными грузами, транспортными средствами, плавучими средствами, летательными аппаратами, боевой техникой;

к) оказание помощи в отношении плавучих средств, летательных аппаратов и других транспортных средств, в том числе при отражении вооруженного нападения на них;

л) пресечение действий, представляющих угрозу безопасности объектов государственной охраны и охраняемых объектов».

Как видим, о защите нравственности ни в одном из 11 случаев (некоторые из них раскрываются сериями развернутых предложений) даже не упоминается. По логике эту цель применения боевой техники можно и нужно было зафиксировать в пункте «б», который выступает специальной конкретизацией конституционной нормы права.

Вряд ли защита нравственности с применением боевой техники «охватывается» пунктом «д» статьи 7 постановления — «возникновения иных (курсив мой. — В.Б.) чрезвычайных ситуаций, когда такое предупреждение является невозможным».

Можно ли считать это «умолчание» принижением, недооценкой государственной защиты нравственности? Возможно не было, нет и вряд ли будут обстоятельства, когда посягательства на нравственность надо пресекать применением боевой техники?

Мои сомнения в забвении или, по крайней мере, недооценке государственной защиты нравственности усиливаются после ознакомления с новой редакцией Концепции внешней политики Российской Федерации (утверждена Указом Президента Российской Федерации № 640 от 30 ноября 2016 года)2.

В 108 статьях, объединенных в пять разделов, не нашлось места для понятия «нравственность» или «мораль». Хотя в первой статье документ определяется очень узко — как «система взглядов (курсив мой. — В.Б.) на базовые принципы, приоритетные направления, цели и задачи внешней политики Российской Федерации», есть статьи, где «обрисовка» нравственной составляющей этого феномена напрашивается. Например, в пункте «и» статьи третьей Концепции зафиксировано: «В целях обеспечения национальных интересов и реализации стратегических национальных приоритетов Российской Федерации внешнеполитическая деятельность государства направлена на выполнение следующих основных задач: и) усиление роли России в мировом гуманитарном пространстве, распространение и укрепление позиций русского языка в мире, популяризация достижений национальной культуры, националь-

1 Российская газета. 2016. 5 декабря.

2 Собрание законодательства РФ. 2016. № 49, ст. 6886.

ного исторического наследия и культурной самобытности народов России, российского образования и науки, консолидация российской диаспоры».

Именно в этом пункте было уместно «поместить» нравственные ценности российского общества и государства. Упущена возможность «внедрения» нравственного начала при формулировании пункта «а» или «б» статьи 33 Концепции, которая гласит, что «Российская Федерация: а) осуждает терроризм во всех его формах и проявлениях, считает, что террористический акт не может быть оправдан идеологическими, политическими, религиозными, расовыми и иными целями; б) выступает категорически против любого использования государствами террористических организаций для достижения политических, идеологических или иных целей». Этот ряд не был бы «утяжелен», если бы сюда добавили «моральные цели».

В постановлении Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 27 апреля 2017 года № 12 «О судебной практике по делам о контрабанде» фиксируется: «На территории Российской Федерации, исходя из положений пункта 2 статьи 129 Гражданского Кодекса Российской Федерации, законом или в установленном законом порядке могут вводиться меры правового регулирования, ограничивающие свободный оборот отдельных веществ или предметов, в частности, представляющих угрозу общественной безопасности»1. Этот фрагмент документа необходимо дополнить следующим текстом — «и посягающим на нравственность».

Нельзя не одобрить четкие правовые позиции относительно государственной защиты нравственности Верховного Суда Российской Федерации, которые сформулированы в постановлении Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 29 ноября 2016 года № 55 «О судебном приговоре»2. В пункте 18 документа зафиксировано:

1. «Если суд установил обстоятельства преступления, которые не были отражены в предъявленном подсудимому обвинении, но признаны судом смягчающими наказание (к примеру, совершение преступления в силу стечения тяжелых жизненных обстоятельств либо по мотиву сострадания, в результате физического или психического принуждения; противоправность или аморальность поведения потерпевшего, явившиеся поводом для преступления), эти обстоятельства также должны быть приведены при описании деяния подсудимого.

2. Исходя из того, что в соответствии с частью 1 статьи 57 УК РФ пожизненное лишение свободы устанавливается за совершение особо тяжких преступлений, посягающих на жизнь, а также за совершение особо тяжких преступлений против здоровья населения и общественной нравственности, общественной безопасности, половой неприкосновенности несовершеннолетних, не достигших четырнадцатилетнего возраста, суды должны учитывать, что такой вид наказания в предусмотренных законом случаях может применяться лишь тогда, когда необходимость его назначения обусловлена исключительной опасностью для общества лица, совершившего преступление. Суд, мотивируя в приговоре назначение наказания в виде пожизненного лишения свободы, должен привести в подтверждение этого вывода конкретные обстоятельства дела и данные, характеризующие личность подсудимого.

3. Следует избегать не вызываемых необходимостью подробных описаний способов совершения преступлений, связанных с изготовлением наркотических средств, взрывных устройств и взрывчатых веществ и т. п., а также преступлений, посягающих на половую неприкосновенность и половую свободу личности или нравственность несовершеннолетних».

В отечественной юридической литературе давно отмечается сложность и нерешенность проблемы содержания общественной нравственности как объекта правовой защиты и неопределенность пределов этого рода защиты. Само понятие «общественная нравственность», которым оперирует действующее российское законодательство, мне представляется неточным и алогичным: ведь нравственность иной как общественной быть не может по своей природе и это означает ненужность термина «общественная». Может быть, точнее считать объектом государственной защиты «общественно значимую нравственность» — здесь во главу угла ставится иной аспект.

Конечно, моральные оценки и предпочтения субъектов общественной жизни не совпадают и никогда не будут совпадать. Этого быть не может, да это и не нужно. Важно понять — государство как архиактивный и доминирующий субъект общественной жизни не только имеет право, но и обязан выразить (отразить) свою моральную позицию по актуальным в социальном плане явлениям. И другое дело — как к этому отнесутся все иные участники. При выборе конкретного варианта поведения при оценке глубоко спорных феноменов (национальной идеи, смертной казни, эвтаназии, суррогатного материнства, проституции и т. п.) гражданин, должностное лицо, общественное объединение должны знать четкую, определенную позицию государства и соответственно строить свою личную жизненную или политическую стратегию.

Глубоким заблуждением является доктринальная позиция, согласно которой для защиты права предупреждение правонарушений нехарактерно, так как юридическим фактом, запускающим механизм субъективного права, становится реальное или предполагаемое субъектом (в случае оспаривания права) правонарушение3.

1 Российская газета. 2017. 11 мая.

2 Российская газета. 2016. 7 декабря.

3 Смирнов А.П. Юридические средства защиты субъективных прав: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Омск, 2016. С. 14.

Относить профилактику правонарушений не к защите прав, а к его охране вряд ли верно. При таком подходе вся система выявления причин совершения правонарушений, институт вынесения частных определений суда и прокуратуры по этому поводу «выпадают» из системы правового воздействия, что, конечно, недопустимо.

Существует доктринальная позиция, что «нравственность неотделима (курсив мой. — В.Б.) от индивида и содержит в себе систему правил и норм, в соответствии с которыми личность оценивает свои (курсив мой. — В.Б.) действия»1. При таком подходе об организации системы государственной защиты нравственности вести речь невозможно, поскольку она «превращена» в индивидуальную самооценку.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что многие исследователи раскрывают защиту нравственности через ее антипод — аморальность и в рамках теории и практики девиантного поведения, дискутируют о нетождественности аморального и асоциального поведения. Так, О.А. Дизер, подчеркнув, что «аморальное и асоциальное поведение являются самостоятельными видами девиантного поведения», пишет: «Аморальное поведение можно охарактеризовать как уклоняющееся от общепринятых норм и правил поведения, не содержащее признаки противоправных деяний. Асоциальное же поведение представляет собой такие нарушения указанных правил, за которые предусматривается юридическая ответственность»2.

На следующей 129 странице автор констатирует: «Административно-правовая защита нравственности есть нечто (здесь, по всей видимости, вкралась ошибка — читай «не что») иное, как защита от антисоциального (деменквентного, противоправного) девиантного поведения. Антисоциальное поведение и явления, его образующие, есть содержание термина «нравственность» как правовой категории. Административно-правовая защита общественной нравственности осуществляется в отношении поведенческих проявлений антисоциальных явлений».

Автор, исходя из этого тезиса, «включает» в содержание нравственности как объекта наркоманию, бродяжничество и попрошайничество, проституцию.

Обрисованный подход идет «от противного» и, наверное, имеет право на существование, но я полагаю, что возможности такой доктринальной позиции невелики. Здесь нет позитивного наполнения содержания понятия «нравственность». Видимо, понимая это, автор завершает свою статью суждениями о том, что «институт административно-правовой защиты общественной нравственности — это структурный элемент института правовой защиты общественной нравственности» и система защиты нравственности «предполагает наличие арсенала других мер (социальных, медицинских, религиозных, педагогических)».

По убеждению В.В. Лапаевой, одним из основных направлений формирования догмы права с позиций либертарно-юридического правопонимания выступает «определение критериев ограничения прав человека и гражданина». Далее автор поясняет свою позицию: в рамках «либертарно-юридического правопонимания разработаны подходы к конкретизации таких ключевых понятий этой правовой позиции, как «соразмерность между ограничением прав человека и защищаемыми ценностями общего блага» и «существо права, в которое законодатель не может вторгаться», а также предложены уточнения данной правовой позиции, связанные с разграничением таких конституционно-правовых понятий, как «ограничение права» и «лишение права»3.

Можно только приветствовать высокую оценку В.В. Лапаевой познавательных возможностей догмы права (а значит — и юридической техники) как связующего звена между правовой теорией и практикой, но проблема определения критериев ограничения прав граждан вполне успешно решалась и решается в рамках позитивного правопонимания. Современное позитивное правопонимание давно уже не замыкается в рамках «голого нормативизма», а разумно использует достижения всех иных школ и направлений.

По мнению крупного социолога Петра Штомпка, понятие «моральность» заключает в себе две величайшие составляющие — «отношение одних людей к другим и нормативную, обязательную характеристику такого отношения» и далее он констатирует: «Моральность определяет требуемый характер, способ отношения к другим людям, обозначает такой тип и образ связи, который считается оправданным, порядочным, достойным»4. Естественно, юристов более интересует второй элемент понятия моральности — нормативная, обязательная, требуемая ее характеристика.

1 Копылов А.В. Нравственность как философская и правовая категория // Правовая политика и правовая жизнь. 2016. № 4. С. 134. На с. 136 автор предлагает следующую дефиницию: «нравственность — свойство души, внутренние убеждения, которыми руководствуется человек при совершении поступков, способность человека отличать добро от зла, неотъемлемая часть его совести, то, что делает человека человеком».

2 Дизер О.А. Содержание общественной нравственности как объекта административно-правовой защиты // Актуальные проблемы административного и административно - прецессуального права: сборник статей по материалам ежегодной Всероссийской научно-практической конференции (Сорокинские чтения), посвященной 70-летию профессора Аврутина Ю.Е., 24 марта 2017 года: в 3 ч. / под ред. Ю.Е. Аврутина, А.И. Каплунова. СПб., 2017. Ч. III. C.128.

3 Лапаева В.В. Постсоветская теория права: проблемы и перспективы // Теория государства и права в науке, образовании, практике: монография / Ю.Г. Арзамасов, В.М. Баранов, Н.В. Варламова [и др.]; пред. ред. совета Т.Я. Хабрие-ва. Институт законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве Российской Федерации; Московский государственный юридический университет им. О.Е. Кутафина (МГЮА). М., 2016. С. 147.

4 Штомпка П. Социология. Анализ современного общества / пер. с польск. С.М. Червонной. М., 2005. С. 195.

Нормальные моральные связи могут и должны получать поддержку права, а патологические моральные отношения не могут не вызывать отрицательной реакции государства. Атрофия моральных чувств — своего рода асоциальность и приниженное состояние эмоциональной природы человека.

Моральные императивы — категорические требования действовать определенным способом при достижении той или иной адекватной природе человека цели.

Именно государство, а не институты гражданского общества, должно взять на себя миссию и цель защиты нравственности. Нападки на нравственность, прямые или косвенные, открытые либо латентные, отступления от стандартов морали — это не спонтанное девиантное поведение отдельных лиц или их законных (чаще — незаконных) объединений. Пожалуй, прав философ В.И. Пржиленский, когда отмечает: «Сегодня, похоже, рождается новый проект глобального освобождения, теперь уже от угнетения традициями и правами, закрепленными в институтах брака и семьи, рода и племени, государства и образования. В результате появляются однополые союзы, родители № 1 и № 2, шариатские кварталы в Лондоне и многое другое, имеющее признаки применения социальной технической науки»1. И здесь неважно — кто является проектировщиком, кто воплощает такие проекты в жизнь, кто выполняет роль социального инженера (технолога). Важно, что этому должна противостоять мощь государства — иные структуры не в состоянии разрушить подобного рода социальные проекты.

В.И. Пржиленский не без оснований заметил, что «исторический материализм — это не фундаментальная наука, а прикладное знание, не теоретическая, а техническая наука» и констатировал: «Исторический материализм был создан под проект революционного преобразования прежнего мира в новый мир, где нет эксплуатации человека человеком»2.

Речь идет о том, что под социальный проект освобождения тела и духа от нравственности подгоняются искусственно констатируемые комплексы сугубо технических областей знания, где нет места объективности, истинности, учета интересов других граждан.

Государственная защита нравственности как цель правового ограничения имеет международный аспект, который ныне учитывается слабо.

Международно-правовые акты в силу разных причин «избегают» обращения к нравственности. Есть международно-правовые документы, где ограничительная функция нравственности просто требует закрепления, но оно отсутствует.

Например, статья 6 «Отказ от исполнения запроса» Соглашения между Правительством Российской Федерации и Правительством Республики Кипр о сотрудничестве в борьбе с преступностью, особенно в ее организованных формах (вступило в силу для России 19 апреля 2017 года), гласит: «Запрашиваемый компетентный орган может полностью или частично отказать в исполнении запроса, если он сочтет, что исполнение запроса может представлять собой угрозу суверенитету, национальной безопасности, публичному порядку или любым другим существенным интересам его государства, или если исполнение такого запроса может противоречить законодательству или международным обязательствам его государства»3. В приведенный текст статьи без всякого ущерба для ее редакции и объема можно было в одном из двух мест разместить словосочетание «общественная нравственность». Одинаково хорошо «ложится» это словосочетание после слов «публичному порядку» либо после слов «может противоречить».

Технико-юридические средства защиты нравственности в современном Российском государстве

Государственная защита нравственности — элемент правопорядка. Это означает, что с определенной корректировкой обеспечение столь сложного фрагмента правопорядка может строиться посредством четырех его составляющих — установление, охрана, защита и восстановление. В юридической литературе раскрыто их содержание, показаны отличия и последовательное осуществление в рамках исследуемого механизма4.

Установление правопорядка осуществляется посредством правового регулирования, организационно-правовых и превентивных мероприятий, направленных на минимизацию причин и условий, нейтрализацию угроз и рисков нарушения правопорядка.

Охрана правопорядка осуществляется уполномоченными субъектами посредством различных контрольно-надзорных мероприятий за надлежащей реализацией правовых предписаний участниками общественных отношений, соблюдением правовых запретов, выполнением обязанностей, что способствует качественному установлению и поддержанию надлежащего правопорядка.

Защита правопорядка рассматривается как деятельность по пресечению нарушения правовых предписаний, посягательств на установленный правопорядок, применение различных средств конститу-

1 Пржиленский В.И. Социальные технологии: фундаментальные и прикладные проблемы. М.: Норма: ИНФРА-М., 2016. С. 8.

2 Там же. С. 7, 8.

3 Бюллетень международных договоров. 2017. № 7. С. 90.

4 Подробнее см.: Безруков А.В. Конституционно-правовой механизм обеспечения правопорядка органами публичной власти в Российской Федерации: автореф. дис. ... д-ра юрид. наук. Екатеринбург, 2017. С. 27—28.

ционно-правового и иного организационно-правового реагирования и принуждения за нарушения правопорядка. Защита включается тогда, когда происходит нарушение установленного правопорядка.

Восстановление правопорядка образует деятельность государства по привлечению к конституционно-правовой и иной юридической ответственности лиц, виновных в нарушении правопорядка, восстановление нарушенного состояния общественных отношений, возмещение вреда пострадавшим от правонарушений, тем самым имеет компенсационно-восстановительный характер.

В юриспруденции традиционно упор делается на защиту субъективных прав1 и это вполне оправданно.

Мораль в контексте существующих доктринальных воззрений не является субъективным правом. Но и резко «разводить» эти феномены неплодотворно.

Мораль, не обеспеченная адекватным комплексом технико-юридических средств защиты, становится «благим пожеланием», идеализированной конструкцией, необязательным набором заповедей.

Необходимость государственной защиты морали обусловлена ее регулятивной природой и реальной ценностью.

Технико-юридический механизм защиты морали сложен и неоднороден из-за неопределенной структуры самой морали, многообразных трактовок ее содержания, различного отношения к ее требованиям (от полного отрицания до частичного признания). Особо следует отметить трудность формирования систем и технико-юридических механизмов защиты морали по той причине, что мораль консервативна и малоподвижна, а законодательные технологии динамичны.

Нельзя забывать о том, что мощность и результативность технико-юридических средств защиты морали различны, и важно соблюсти меру в их подборе. Если «заключительное давление» на мораль окажется чрезмерным, то она просто-напросто «абстрагируется» от государства, «уйдет в подполье» и, если прибегнуть к терминологии медицины, болезнь окажется загнанной внутрь.

Доминирующая цель государства — создать оптимальную систему защиты морали, эффективную охрану сложившихся моральных ценностей.

Технико-юридическое средство защиты морали (в отличие от защиты некоторых предельно конкретных субъективных прав) вряд ли могут быть просты, оперативны, финансово необременительны, легко реализуемы. «Сопротивление материала» — морали — объективная реальность, с ней надо считаться и быть готовым к поиску и выбору сразу нескольких вариантов и алгоритмов использования технико-юридических средств защиты. Какого-то одного универсального технико-юридического средства защиты нравственности нет и быть не может: требуется разработка комплекса ближайших и перспективных технико-юридических средств ее защиты, которые, дополняя друг друга, в конечном счете образуют определенную систему.

Теоретическая модель такой системы может быть создана лишь на базе доктринально-практических конструкций взаимодействия технико-юридических средств всех тех отраслей права, которые призваны защищать нравственность, а это практически все структурные подразделения правовой системы общества. Пока, по всей видимости, можно вести речь о совокупности технико-юридических средств защиты нравственности.

Технико-юридический механизм государственной защиты нравственности — это совокупность правовых средств защиты, функционирование которых подчинено определенному порядку (алгоритму) и направлено на профилактику, пресечение морального проступка, восстановление и компенсацию его вредных последствий, применение мер государственного принуждения.

А.И. Смирнов к числу общих (курсив мой. — В.Б.) показателей эффективности юридических средств защиты субъективных прав относит реализуемость, качество, оптимальность2.

Не все из этих показателей применимы к оценке эффективности технико-юридических средств защиты нравственности.

Показатель реализуемости, в представлении автора, есть совокупность временных, финансовых и трудовых затрат, которые необходимо несет субъект права для достижения своей цели — защиты своего субъективного права.

Полагаю, что это излишняя «экономизация» института защиты прав и она далеко не всегда применима к юридической защите нравственности. Защита нравственности и ее устоев должна вестись, не считая затрат. Иначе вредные последствия и массовые протестные движения могут привести к невосполнимым потерям.

Оптимальность в трактовке А.П. Смирнова близко примыкает к реализуемости и вряд ли может выступать показателем эффективности технико-юридических средств защиты нравственности. Я исхожу из того, что общее определение эффективности технико-юридических средств защиты морали должно отражать существование различных степеней (уровней) результативности любого из рассматриваемых средств, поскольку каждое из них в каждый данный момент имеет конкретную степень. Под эффективностью технико-юридического средства защиты нравственности я понимаю такое свойство, которое

1 Подробнее см.: Смирнов A.П. Юридические средства защиты субъективных прав: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Омск, 2016.

2 Там же. С. 19.

выражает меру его пригодности своевременно при определенных материальных социальных, организационных затратах вызывать получение конкретного научно обоснованного положительного результата в достижении поставленных перед защитой целей.

Оптимальность — самый рациональный из всех возможных способов достижения намеченных целей. Это наилучшая качественная и количественная характеристика пригодности того или иного технико-юридического средства защиты нравственности вызывать достижение запланированных целей. Это своего рода «потолок» эффективности, максимум успеха. Оптимальность дает не просто высокий, а наивысший «коэффициент полезного действия». Оптимальность — идеал, к которому надо стремиться, но достичь которого трудно.

Оптимальность в известном смысле — предел количественных изменений при неизменно высоком качестве. Иными словами, это точка, где пределы упрощения и минимизации совпадают, где достигается максимум возможного при реальном положении вещей1, поэтому алогичным и неправильным по существу являются нередко встречающиеся в юридической литературе оценки типа — «менее оптимальный», «более оптимальный», «наиболее оптимальный», «недостаточно оптимальный».

Оптимальность технико-юридического средства защиты нравственности, таким образом, означает, что намеченные для него цели достигнуты в полной мере, в кратчайшие сроки, при минимальных затратах. Естественно, такой результат появляется крайне редко, а применительно к защите нравственности в целом он, в принципе, вряд ли достижим. Думается, всегда найдутся «островки» морали, где посягательства не менее часты, а успехи противодействия им незначительны. Вспомним в этой связи многовековое безуспешное государственное и общественное противодействие проституции и все чаще выдвигаемые предложения о ее легализации.

Оптимальность технико-юридического средства защиты нравственности — не показатель эффективности, а ее наилучший результат.

В мире систем (а право и мораль — сложнейшие социальные системы) точность в 98% считается идеальной, поскольку для достижения оставшихся 2% требуется слишком большая отдача2. Думается, А.П. Смирнов представил в качестве показателя не оптимальность, а идеальный вариант. Стремиться к такого рода «высоте» можно и нужно, но достичь его вряд ли возможно.

Показатель качества защиты нравственности тем или иным технико-юридическим средством в принципе приемлемое свойство, но важно, что именно в него «включать», какие характеристики использовать. Конечно, речь может идти о степени удовлетворенности государства, общества, личности числом пресечений аморальных проступков, восстановлением прежнего морального состояния, получением справедливой моральной компенсации, но это субъективные факторы, а объективные данные должны быть как-то сгруппированы применительно к моральному состоянию общества.

Защита нравственности может происходить и в форме признания правовых актов недействительными. Санкция недействительности — относительно автономный способ защиты нравственности. «Санкция недействительности, — отмечает Н.И. Дегтярева, — установленный государством формально определенный элемент правовой нормы, закрепляющий возможные последствия нарушений предписаний данной нормы, обладающий преимущественно охранительным характером, содержанием которого выступают меры юридической ответственности и (или) меры защиты права»3.

Субъект посягательства на нравственность важен для последующей системы защиты. Одно дело — сосед по лестничной клетке и совсем другое дело — орган государства, должностное лицо, транснациональная корпорация.

Ранняя диагностика морального качества законопроектов, их морального измерения предполагает возможность «отсеивать» на начальном этапе законотворчества (при выдвижении идеи законопроекта, подготовке его концепции) явно аморальных инициатив. Организационно-правовое ограничение такого рода инициатив, без сомнения, не только оздоровит моральную атмосферу в обществе, но и сбережет значительные силы и материальные средства, если будут «запущены» официальные правотворческие процедуры.

Я имею в виду инициативы подобные той, которую выдвинуло молодежное крыло Либеральной партии Швеции. Законопроект предлагает предоставить мужчине право отказаться от нежелательного ребенка до 18-й недели беременности женщины4.

1 Ширшин Г.А. О методологическом обосновании принципа оптимальности: автореф. дис. ... канд. филос. наук. М., 1973.

2 См.: Карпентер С. Системность во всем: универсальная технология повышения эффективности / пер. с англ. М., 2014. С. 37.

3 Дегтярева Н.И. Санкция недействительности в российском праве (вопросы теории и практики): автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Саратов, 2011. С. 10. На с. 12 «под санкцией недействительности предлагается понимать разновидность мер защиты, представляющую собой признание на началах риска оспоримого или ничтожного правового акта недействительным и при необходимости включающую в себя применение последствий такой недействительности с целью восстановления положения участников общественных отношений, которое существовало до момента заключения (или принятия) и исполнения недействительного акта».

4 Петин В. Восемнадцать минус. Мужчины в Швеции могут поучить право на «юридический аборт» // Российская газета. 2016. 9 марта.

Эта идея не направлена на уравнение в правах мужчин и женщин, как декларируют авторы законопроекта, а наоборот — культивируется возможность ухода мужчин от ответственности, возможность все отдать на «откуп» женщине и ее близким.

Можно, конечно, не реагировать, «не замечать» подобного рода аморальные, порой нелепые законопроекты, но лучше сразу подвергать их моральной оценке и официальному отказу в рассмотрении.

Моральный вред, как известно, одно из юридических оснований гражданского иска как в уголовном, так и в гражданском судопроизводстве.

В постановлении № 56 Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 29 ноября 2016 года «О внесении изменений в некоторые постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации по вопросам совершенствования оснований и порядка освобождения от уголовной ответственности» установлено: «Под заглаживанием вреда (часть 1 статьи 75, статья 762 УК РФ) понимается имущественная, в том числе денежная, компенсация морального вреда, оказание какой-либо помощи потерпевшему, принесение ему извинений, а также принятие иных мер, направленных на восстановление нарушенных в результате преступлений прав потерпевшего, законных интересов личности, общества и государства»1.

Важен вопрос — кто, и по каким критериям окончательно должен принимать решение: заглажен вред или нет. Ныне, как известно, заявленные потерпевшей стороной суммы денежных компенсаций морального вреда удовлетворяются редко. Как правило, потерпевшие недовольны исходом уголовного дела в этой части, что не может помешать суду считать вред заглаженным, снизить меру наказания либо даже освободить от уголовной ответственности.

Вряд ли это правильно, даже в ситуациях злоупотребления потерпевшими своими правами. Эти тяготы, осложнения и риски должен нести подсудимый, а не жертва его преступления. Серьезным профилактическим зарядом может быть принятие юридической нормы, согласно которой суд не может считать вред заглаженным, если потерпевший считает компенсацию морального вреда недостаточной.

Это свое предложение я могу подкрепить результатами исследования Н.О. Никурадзе, которая, рассуждая о компенсации морального вреда отмечает: «Размер вреда определяется, исходя из степени вины, обстоятельств содеянного, с учетом требований соразмерности и справедливости. Соблюдение требований соразмерности и справедливости не представляется возможным без учета обстоятельств содеянного, степени физических и нравственных страданий, претерпеваемых потерпевшими от преступления в зависимости, согласно части 2 статьи 151 ГК РФ, от его индивидуальных особенностей. При этом все критерии ввиду отсутствия их четких границ, то есть верхнего или нижнего предела денежного эквивалента, подлежащего взысканию морального вреда, дают широкий простор судебному усмотрению»2.

Государственная защита нравственности должна обладать уровнем правового абстрагирования и не «скатываться» до чрезмерной детальной конкретизации. Излишняя детализация составов правонарушений, прямо либо косвенно связанных с нравственностью, далеко не всегда при реализации станет «работать» на моральность граждан. Я здесь имею в виду прежде всего преступления и иные правонарушения против половой неприкосновенности и половой свободы личности. Конечно, эти правонарушения связаны с нравственным состоянием личности и общества, но здесь важна четкая позиция государства по главным параметрам.

Например, вряд ли заслуживают поддержки предложения Р.М. Кочетова о повышении возраста сексуального согласия до восемнадцати лет, предусмотрев при этом в рамках Уголовного и Семейного кодексов возможность вступления в половую связь в шестнадцать лет только в форме традиционного полового акта, которая декриминализируется при условии вступления в брак. В результате таких изменений, полагает автор, «возможно повысить уровень морали и нравственности современного общества, в особенности школьников и молодежи»3. Выбор способов государственной защиты нравственности не может не зависеть от такого рода физиологических деталей и вряд ли соответствует общественным и личным интересам.

Нельзя умолчать об одной доктринальной позиции, получившей определенное распространение в массовом обыденном правосознании, которая способна «торпедировать» не только идею, но и тактику (не говоря уже о технике) государственной защиты нравственности.

Изложу ее устами выдающегося ученого — классика археологии и антропологии, мастера интеллектуальной публицистики — Льва Самуиловича Клейна. Квинтэсенция его позиции такова — «общие нравственные ценности не могут быть едиными хотя бы потому, что частично связаны с разными религиями или отсутствием любой религии, а частично формируются семейными традициями, классовыми и профессиональными различиями. И, конечно, «политическими убеждениями», «мораль в целом не еди-

1 Бюллетень Верховного Суда Российской Федерации. 2017. № 1. С. 31.

2 Никурадзе Н.А. Защита прав гражданского истца в уголовном процессе: автореферат дис. ... канд. юрид. наук. Екатеринбург, 2017. С. 17.

3 Кочетов Р.М. О нравственности как факторе повышения эффективности уголовного закона в рамках преступлений главы 18 Уголовного кодекса Российской Федерации // Правовые и нравственные аспекты обеспечения безопасности личности и государства на современном этапе политических и экономических санкций: сб. материалов Всероссийской научно-практической конференции (Чебоксары, 15 апреля 2016 года): в 2 ч. Чебоксары, 2016. Часть II. С. 86.

на у всей нации». Далее он пишет: «Придерживаться закона — это понятно. Но мораль формируется культурной средой и жизненной практикой, а не навязывается государством, сколько бы вы ни называли это навязывание культурной политикой»1.

Считаю эту позицию излишне заостренной, гиперболизированной и оторванной от специфики морально-правовой регламентации человеческой деятельности. «Проблема моральной истины, — пишет В.Т. Ганжин, — это проблема адекватного отражения в системе моральных представлений, нравственной реальности и тенденций ее развития. Она, прежде всего, состоит в вопросе, кто, каким образом и по какому праву формирует требования и оценки морали, в которой отражается социальная и моральная необходимость и которые затем предъявляются к каждому субъекту морали для усвоения и исполнения»2. По его мнению, «в морали вопрос об истине встает не по отношению к отдельно взятой форме морального познания, будь то норма или оценка, а лишь по отношению к совокупности моральных требований (курсив мой. — В.Б.), находящихся в той или иной связи с моральными отношениями и наполненных материей конкретных предписаний»3. Перед нами еще одно — теперь уже логико-гносеологическое свидетельство оправданности принятия Свода моральных установлений.

Заключая статью, отмечу проблемы, которые в рамках рассматриваемой темы даже не поставлены надлежащим образом и ждут своих исследователей.

Интересен и практически не исследован вопрос о самозащите нравственности. Есть ли такой институт в реальной российской действительности и присутствует ли в нем технико-юридическая составляющая?

Самозащита от посягательств на нравственное состояние индивида — наиболее быстрое и, как правило, эффективное средство, которое с технико-юридической стороны обеспечено меньше всего.

Самозащита своей и «чужой» нравственности есть относительно самостоятельное субъективное право, которое в силу приниженности достоинства личности используется крайне редко. Институт самозащиты на этом «участке» активизируется лишь тогда, когда значительное число граждан осознает свое право на моральную автономию, на нравственное достоинство. Трудность состоит в одном — как не допустить под «вывеской» самозащиты произвол и расправы по другим скрытым мотивам и основаниям.

По всей видимости, требуется разработка особой социальной программы выявления реального уровня нравственного осуждения правонарушителей и средств активизации форм морального противодействия противоправному поведению.

Лишь 17,3% граждан опасаются, что несоблюдение ими законов вызовет нравственное осуждение со стороны знакомых и близких. Эти данные в ходе социологического исследования получили В.Л. Ле-ванский и Н.Я. Соколов и оценили их так: «Представляется, что это свидетельствует о признании достаточного существенного потенциала нравственного воздействия на личность»4. «Фронт» нравственного осуждения противоправного и асоциального поведения может существенно помочь государственной защите нравственности.

Признание нормативного правового акта недействующим либо недействительным по основанию неморальности — особое и мощное во всех отношениях технико-юридическое средство защиты нравственности. Надеюсь, что появление таких юридических фактов — дело не очень далекого будущего. Опасаюсь, что эта ситуация может быть аналогичной судьбе судебного прецедента — есть доказательства создания судами новых норм, многие правоведы годами выступают за признание судебного прецедента источником (формой) права, а политической воли и решения нет.

Как известно, в правотворческой практике уже действует немало и еще больше предлагается новых разноплановых экспертиз.

Можно к существующим и предлагаемым экспертизам для широкого общественного обсуждения вынести еще одну — на нравственную оправданность.

Идеи и концепции многих законопроектов, выдвигаемых депутатами, институтами гражданского общества, отдельными исследователями таковы, что сразу вызывают моральную аллергию. Именно такого рода акты надо подвергать специализированной моральной экспертизе. Например, не так давно Следственный комитет Российской Федерации предложил Минздраву информировать правоохранительные органы о случаях потери девственности девочками-подростками5. Предложение Следственного комитета Российской Федерации неприемлемо прежде всего по моральным соображениям — именно они выступают здесь «негативным ограничителем» такого законодательного поворота, а точнее — «зигзага».

1 Клейн Л. Муки науки: ученый и власть, ученый и деньги, ученый и мораль. М., 2017. С. 123.

2 Ганжин В.Т. Нравственность и наука. К истории исследования проблемы в европейской философии. М., 1978. С. 105.

3 Там же. С. 112. Подробнее см.: Баранов В.М. Истинность норм советского права (проблемы теории и практики). Саратов, 1989. С. 117—121.

4 Леванский В.А.. Соколов Н.Я. Юристы о мотивах правомерного поведения граждан // LexRussica. 2010. № 1. С. 9.

5 Бессарабова А. Медсанчесть // Новая газета. 2016. 14 ноября; Козлова Н. Интимный стук. СКР предложил Минздраву поделиться информацией о несовершеннолетних // Российская газета. 2016. 14 ноября.

Есть социальные явления, которые несут ограничительный моральный оттенок, посыл, но он юридически нейтрален, если не приобретает уродливых, порочных форм. К их числу, по всей видимости, можно отнести экзогамию (ограничение в выборе партнера в браке, когда член группы должен выбирать партнера вне этой группы) и эндогамию (ограничение в выборе партнера в браке, когда член группы обязан выбирать партнера только внутри своей группы).

Думается, упрочение моральных основ российского законодательства можно ускорить, если специально и масштабно определить сферу нейтрального при взаимодействии правового и морального, при выборе законодательных ограничений. И в этом трудном познавательном процессе можно опираться на практику Конституционного Суда Российской Федерации, когда он оперирует понятиями «естественные ограничения частной и семейной жизни», «негибкие, шаблонные ограничения», «необоснованные или недифференцированные ограничения». Конституционный Суд Российской Федерации оперирует также словосочетанием «необходимые ограничения». При этом он подчеркивает, что они должны быть обусловлены (потребностью защиты конституционно значимых ценностей), но не дает дефиниции этого понятия. Конституционный Суд Российской Федерации также использует понятие «несоразмерное ограничение конституционного права гражданина»1.

Теперь о болезненном, но серьезном вопросе.

Демократия имеет дефекты, гуманизм страдает некоторыми издержками. Вряд ли нравственность во всем безупречна — она также далеко не всегда морально стерильна, порой содержит элементы моральных изъянов.

Есть виды аморальной деятельности, которые в нынешних условиях общественной и государственной жизни лучше не подвергать ограничительно-запрещающей правовой регламентации, «раскалывая» население.

К их числу, пожалуй, можно отнести, прерывание беременности без медицинских показаний2. Кроме многих иных причин, аморальная составляющая абортов присутствует, но она невысока и, если угодно, «не дотягивает» до общественно опасного, социально конфликтного.

Государство может и должно защищаться правовыми средствами от явно аморальных произведений искусства и результатов любой иной творческой деятельности. Никто, кроме государства, опирающегося на мнение гражданского общества, не в состоянии определить границу, предел недопустимой аморальности. Не надо лукавить — в большинстве ситуаций она определима и критерии существуют.

Надо признать — мы не изучаем в этой части европейский, американский, восточно-азиатский опыт, а если и знакомимся с ним, то не доводим до выработки юридических механизмов с учетом российских реалий. Сейчас в Европе, особенно во Франции, проявилась новая волна сочувствия нудизму. Продвигается идея создания нудистких зон в центре Парижа. «Нормализация нудизма и его пропаганда, — подчеркивает доктор публичного права Университета Монпелье (Франция) Карин Беше-Головко, — это очередная попытка разрушения христианской основы европейского общества»3. Разве в России нет нудистского движения? И почему бы заблаговременно государству не определиться в этом вопросе? Кстати, французский юрист приводит любопытные факты: во Франции в 2009 году судья в экстренном порядке (в стране есть юридические процедуры, позволяющие незамедлительно, по первым сигналам принять решение) запретил выставку «Наше тело», в рамках которой демонстрировались инсталляции с трупами в так называемых педагогических целях. В Италии в 2010 году власти города Бергамо (Ломбардия) запретили выставку фотографий с изображением гомосексуальных поцелуев.

Почему бы не проанализировать эти правовые механизмы и не модифицировать их в российской юрисдикции?

Думаю, это помогло бы не только избежать многих общественных скандалов в театральной сфере и киноиндустрии4, но и «очертить» границы морально дозволенного.

1 По делу о проверке конституционности пункта «б» части третьей статьи 125 и части третьей статьи 127 Уголовно-исполнительного кодекса Российской Федерации в связи с запросом Вологодского областного суда и жалобой граждан Н.В. Королева и В.В. Королевой: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 15 ноября 2016 г. № 24-П // Российская газета. 2016. 24 ноября; По делу о проверке конституционности положений абзаца второго пункта 1 статьи 2 Федерального закона «О государственной регистрации прав на недвижимое имущество и сделок с ним» в связи с жалобой гражданина Н.Н. Марасанова: постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 10 ноября 2016 г. № 23-П // Российская газета. 2016. 24 ноября.

2 Опросы ВЦИОМ показывают, что 82% граждан не считают, что сейчас в России требуется запрет абортов. См.: Горелик А. Виталий Милонов предлагает приравнять аборты к убийству // Парламентская газета. 2016. 28 октября —

2 ноября; Ульянов А. Аборт по желанию — за свой счет // Известия. 2016. 27 октября.

3 Беше-Головко К. Все искусство? // Известия. 2016. 27 сентября. «Искусство, — пишет автор, — это ведь в том числе и инструмент смещения общественных нравственных границ в лучшую сторону или в худшую».

4 Многомесячная крайне обостренная ситуация с выпуском в прокат фильма «Матильда» — убедительное тому доказательство. См.: МалюковаЛ. Кинопоказчики дрогнули. Истерия вокруг «Матильды» приобрела угрожающие для зрителей размеры // Новая газета. 2017. 15 августа; Радзиховский Л. Эпидемия «Матильда» // Российская газета. 2017. 19 сентября; Коц. А., Челышев А. Мы не экстремисты, просто предупреждаем — кинотеатры могут поджечь // Комсомольская правда. 2017. 19 сентября; Кондрашов А. Аритмия Матильды // Литературная газета. 2017. № 43—44 от 1—7 ноября.

Отсутствие экстренных, чрезвычайных, «скоростных», если можно так выразиться, юридических механизмов приводит в реальной жизни к организационному проигрышу государства при моральной правоте позиции. Вспомним — в сентябре 2016 года в Москве в Центре фотографии имени братьев Люмьер открылась фотовыставка американского фотографа Стерджеса «Без смущения», где демонстрировались фотографии обнаженных подростков.

Выставка вызвала крупное общественное возмущение, состоялись акции протеста организации «Офицеры России», поступило в прокуратуру заявление детского омбудсмена, но... выставку закрыли сами организаторы. Официальным государственным инстанциям времени не хватило. И это при том, что речь шла об особом социальном объекте — интересах и морально-психологическом здоровье детей.

Концепция (некоторые считают ее идеологией) — «Все — искусство» (Tout est art) — сознательно размывает, уничтожает границы морального и аморального, дозволенного и недозволенного.

Государству нет резона запрещать эту концепцию, но оно в состоянии оценить некоторые ее как лучшие, так и худшие последствия функционирования. И прибегнуть к опережающему правотворчеству.

Сфера государственной защиты нравственности не может быть чрезмерно широкой из нее вполне можно исключить нарушения корпоративной морали даже тогда, когда они преследуются профессиональным сообществом (адвокатским, прокурорским, судейским).

Предметом государственной защиты должны выступать аморальные проявления, имеющие общественно значимый уровень.

Число умышленных и неумышленных посягательств на нравственность (разной степени опасности) в различных сферах юридически значимой деятельности необозримо. Многие из них остаются незамеченными и не вызывают даже «всплесков» общественного негодования, «впрыскивая» яд привыкания к аморальности в сознании граждан и должностных лиц.

Немалое количество аморальных проявлений завершается лишь жарким обсуждением в СМИ, когда истина остается невыясненной, а правила игры непонятными. Каков выход? Ясно, что быстро и каким-то одним инструментом эту проблему решить невозможно. Надо осознавать — немало граждан, которых даже грубые нарушения правопорядка не возмущают, не беспокоят, не тревожат. Требуется длительное последовательное официальное накопление стандартов оценки моральности либо аморальности юридически значимых деяний. Сделать это может только суд, но при нынешнем уровне правовой культуры граждан, нравственности институтов гражданского общества, загруженности судейского корпуса нарушения нравственности, зачастую, остаются безнаказанными.

Требуется создание в судах субъектов РФ и Верховного Суда России небольших специализированных коллегий по защите общественно значимой нравственности. Коллегии желательно предоставить право экстренного рассмотрения дел.

В массовое правосознание надо вполне определенно «внедрять» конституционно-идеологическое правило — никакая предварительная цензура художественных произведений недопустима, любые личные и групповые официальные и неофициальные требования о защите законных, но еще не обнародованных культурных артефактов незаконны.

Нарушение нравственных норм призван установить специализированный суд. Не исключено, что по некоторым произведениям придется создавать особые коллегии. Мало, чтобы суд был независимым и беспристрастным, — важно, чтобы он был профессиональным в моральной сфере. Здесь я вижу одну сложную проблему — как обеспечить каждому право доступа к суду по столь деликатному глубоко противоречивому предмету государственной защиты. Далеко не все, чье нравственное достоинство оскорблено или ущемлено, в состоянии «преобразовать» это в исковое требование.

Суд как нейтральная экспертная власть призван выполнять миссию носителя нравственности. Можно до бесконечности и хрипоты критиковать зависимость суда от правящей элиты, но другой экспертной инстанции в сфере морали не отыскать. И дело не в принципе «разграничения общественных пространств» (его отстаивает комиссия общественной палаты по гармонизации межнациональных и межрелигиозных отношений), а в официальной государственной оценке моральности либо аморальности юридически значимого деяния. Если провести аналогию с религией, то уместно вспомнить корректное и безупречное с юридической точки зрения решение Верховного Суда о запрете ношения в школах платков (хиджабов). Правовая позиция государства определена и каждый обязан с ней считаться. Так или иначе, только суд способен и призван оценивать особенности моральной ситуации и адекватно применять абстрактные стандарты.

Только суд в состоянии объективно «размотать» клубок моральных противоречий в конкретной спорной ситуации еще по одной важной общественной причине.

То, что раньше называлось «совестью нации», «духовным наставничеством», «интеллектуальным примером» из современного (и не только российского, но и западного) общества исчезло — «властителей дум» ныне, по сути, нет1. Их заменили эксперты — люди и объединения конкретного доказательного знания.

Так вот именно суд и именно в противоречивой моральной среде призван выступить Экспертом с большой буквы.

1 Выжутович В. Властители дум: падение спроса // Российская газета. 2016. 2 декабря.

Систематически в разных регионах по моральным соображениям, в силу «противоречия нравственным устоям жителей» снимают с проката фильмы, закрывают выставки, запрещают театральные постановки, изымают из библиотек книги по многочисленным обращениям людей»1. В разы больше неудавшихся скандальных попыток «провести» свою моральную позицию. Нравственная культура при таком кулуарном, выборочном решении вряд ли может быть повышена. Пикетами, демонстрациями, «свиными» символами победить могут склочные, нахрапистые группы при слабой власти.

Вандального рода протесты против того или иного культурно-художественного акта — элемент аморального хаоса. И таким «протестом» на моральном «тесте» надо давать государственный и общественный отпор.

Нередко протесты вызывают «антипротесты» — «качели» всегда субъективны. Нужны не «юридические жесты», а правовые основы алгоритма действий органов государственной власти в таких ситуациях.

После террористического акта в «Норд-Осте» 8 июня 2005 года была подписана Хартия телерадиовещателей «Против жестокости и насилия», когда ведущие СМИ добровольно ограничили себя в показе сцен насилия и жестокости.

Нечто подобное желательно создать и в отношении нравственности2.

Судебные коллегии по защите общественно значимой нравственности, в случае их создания, могут формировать и корректировать содержание Свода моральных установлений и посредством нормо-контроля. Рассмотрим, например, в качестве юридической возможности ситуацию с ныне существующим законодательным ограничением с 2013 года усыновлять (удочерять) детей ВИЧ-инфицированными. Эта ограничительная правовая норма вызывает споры и в печати, и в суде3. Премьер-министр Дмитрий Медведев подписал план по борьбе с распространением ВИЧ в России, где предусмотрено снятие запрета на усыновление ВИЧ-инфицированными гражданами детей.

Легко предположить, что найдется немало лиц и организаций, которые выступят против этого правового шага по моральным соображениям, исходя из того, что ВИЧ-носители недопустимо легкомысленно относились к своему здоровью.

Судебная коллегия по защите общественно значимой нравственности при вынесении положительного либо отрицательного решения будет вынуждена собрать и проанализировать массу данных и не только медицинского характера по такого рода делу.

Но решение станет окончательным морально-правовым ориентиром для всех, включая лиц, нето-лерантно относящихся к ВИЧ-инфицированным.

Полноценное развитие России невозможно без поиска, формулирования и затем эффективной защиты объединяющих граждан моральных ценностей.

Когда ведут речь о формировании единого смыслового поля страны, выработке общей системы ценностей, цементирующих будущее России, то прежде всего имеется в виду моральная составляющая.

Налицо парадоксальная ситуация — не десятилетиями, а веками зачастую в афористичной форме отмечается высочайшая социальная опасность падения нравов, разрушение общественной нравственности, а заметных «подвижек» в ее улучшении не появляется.

Недавно скончавшийся Даниил Дондурей «квалифицировал» разрушение общественной морали в качестве такого же несчастья, как гражданская война. Фиксация есть, а кардинального решения проблемы нет.

Не вникнув в суть проблемы, не зная юридической практики и не утруждая себя аргументами при критике тезиса В.Д. Зорькина — «Защита прав человека не должна подрывать нравственные устои общества» — редактор отдела политики и экономики «Новой газеты» Кирилл Мартынов доводит ситуации до абсурда. Он издевательски предлагает назвать В.Д. Зорькина «председателем министерства нравственности»4, неосновательно противопоставляя конституционность и моральность.

Государственная защита нравственности — система юридических средств и способов, при помощи которых уполномоченные органы, должностные лица, общественные объединения устанавливают и обеспечивают беспрекословную реализацию общепринятых норм морали и противодействуют законными мерами посягательствам на них.

Некоторые исследователи полагают, что «наделение общественных объединений государственно-властными полномочиями по ограничению прав граждан, помимо противоречия статьи 3 и 11 Конституции

1 См.: Гень Ю. Слишком много оттенков. Во Владикавказе в кинотеатрах сняли с проката скандальный фильм // Российская газета. 2017. 15 февраля; Дьякова Е. Спор «двух свобод» набух по всей стране. В театральном сообществе прошла дискуссия о цензуре // Новая газета. 2016. 16 ноября; Кондрашов А. «Читая эту мерзкую книжку». Худрук «Сатирикона» разоблачил врагов народа // Литературная газета. 2016. 2—8 ноября.

2 Подробнее см.: Никишин А. Кто должен следить за нравственностю на телеканалах? // Парламентская газета. 2016. 14—20 октября; Иванова М., Сутыка Д. Деятели сцены защитят мораль и этику // Известия. 2017. 27 марта; Евстигнеева А. Этические нормы повысят до уровня закона. Минфин устранит юридические пробелы в среде аудиторов // Известия. 2017. 28 марта.

3 Кучерена Д. Тест на цивилизованность // Известия. 2017. 11 мая.

4 Мартынов К. Зорькин становится тише // Новая газета. 2017. 22 мая.

Российской Федерации, противоречит и принципам государственного управления»1. Думается, что это глубокое заблуждение, которое способно существенно «затормозить» государственную защиту нравственности. Речь идет о том, что при таком подходе исключается практика разработки и принятия совместных (органов государственной власти и общественных объединений) нормативных правовых актов. В сфере защиты морали это означает не только расширение «фронта» субъектов такой защиты, но и солидарную ответственность за нравственный уровень жизни общества.

Д.М. Молчанов полагает, что «право — слишком грубый инструмент для достижения нравственного совершенства, но вполне действенный для обеспечения минимального внешнего соблюдения нравственных норм»2. Нравственное совершенство — недостижимый идеал и ни одна нормативная система, включая христианские нормы морали, которые автор возводит в абсолют, не в состоянии достичь эту цель. Человеческая воля к объединению в понимании нравственности, основанная на придании системе фундаментальных нравственных норм универсального характера, с неизбежностью ведет к их интеграции в Свод моральных стандартов. Общечеловеческие нравственные нормы не те, которые разделяют и признают абсолютно все живущие на Земле люди. Такого быть не может. Это те нравственные нормы, которые общеприняты в том смысле и в таком контексте, при котором не только нет посягательств на человеческую природу, а напротив, происходит совершенствование человеческих качеств, духовных основ общественной (коллективной) жизни.

Выдвину еще некоторые не очень популярные, но, надеюсь, достойные обсуждения в моральном контексте, предложения по совершенствованию непомерно разрастающегося антикоррупционного законодательства. Предлагаю подвергнуть основательной корректировке введенные в последние десятилетия ограничения для должностных лиц органов государственной власти и управления. В ряде ситуаций они чрезмерны и неразумны и «захватывают» не только политическую, но и нравственную сферу. Наглядный пример: нормы Кодекса судейской этики, касающиеся конфликта интересов. Всего четыре года их реализации потребовалось, чтобы Всероссийский съезд судей признал явный перебор в их чрезмерно широкой трактовке и неоправданно жесткому применению3. Семьи из юристов, особенно в небольших провинциальных городах, оказались «заложниками» этих норм — были вынуждены уйти из юридической профессии либо поменять место работы. Даже отдаленное родство порой оказывалось преградой для назначения на судейскую должность. Стали возникать анекдотические запросы — может ли судья рассматривать дело с участием сотового оператора, если пользуется этим же оператором? Может ли судья рассматривать дело об ограблении магазина, где он постоянно и по скидочной карте делает покупки? Не лучше ли разумно конкретизировать и дополнить норму процессуального закона об основаниях самоотвода судьи?

Сложен вопрос об уникальности, своеобразии русских нравственных ценностей. По убеждению философа В.В. Аверьянова (директора Института динамического консерватизма, исполнительного директора Изборского клуба) уникальные русские нравственные ценности — «способность к состраданию и особое восприятие совести»4. Ныне юридической науке и практике вряд ли по силам формализовать эти своеобразные нравственные ценности, но это не означает невозможности их отражения адекватными технико-юридическими инструментами в будущем.

Нельзя забывать, что обязанность детализации рассматриваемого основания ограничения прав и свобод человека лежит на национальных государствах, на национальных правовых системах.

Напомню фрагмент решения Европейского суда по правам человека от 24 мая 1988 года по делу «Мюллер и другие против Швейцарии», в котором отмечено, что в настоящее время отсутствует единая европейская концепция морали, а нравственные требования существенно видоизменяются в зависимости от места и времени, особенно в современную эпоху, и потому определение истинного содержания морали и нравственности и возможности применения связанных с этим ограничений входит в компетенцию национальных властей5. На это же обстоятельство прямо указывается в пункте 27 «Сиракузских принципов толкования ограничений и отступлений от положений Международного пакта о гражданских и политических правах»: «Поскольку общественная мораль изменяется с течением времени и она различна у разных культур, то государство, которое ссылается на общественную мораль в качестве основы для ограничения прав человека, при определении границ свободы действия должно определенно показать, что такое ограничение является существенным для поддержания уважения к основным ценностям

1 Мельников В.А. Административно-правовое ограничение прав граждан и механизм его реализации органами внутренних дел: автореф. ... дис. д-ра юрид. наук. Краснодар, 2015. С. 21.

2 Молчанов Д.М. Нравственность как основа правовой системы // Lex Russica. 2016. № 12 (121). С. 208. На с. 207 автор утверждает: «Альтернатива искусственно созданной нравственности — нравственность естественная».

3 Куликов В. На суд семьи. Предлагается смягчить нормы Кодекса судейской этики // Российская газета. 2016. 8 декабря.

4 См.: Вера. Держава. Народ: Русская мысль конца ХХ — начала XXI / отв. ред. О.А. Платонов. М., 2016. С. 26. Подчеркнув на этой же странице, что «такого понятия, как у нас совесть, в других языках вообще нет», автор констатирует: «Совесть — это вертикальная связь нравственности и духовности».

5 Стандарты Совета Европы в области прав человека применительно к положениям Конституции Российской Федерации. М., 2002. С. 276—277.

общества». Полагаю, что в России эту обязанность должны принять на себя Общественные палаты, уполномоченные по правам человека в Российской Федерации и другие институты гражданского общества. Им вполне по силам выступить в роли координатора этих работ. У них достаточно авторитета для привлечения к выполнению этой задачи всех заинтересованных государственных и общественных структур, ведущих экспертов.

Все вышеизложенное позволяет заключить — государственная защита нравственности как конституционное основание ограничения прав человека пока не обрела эффективного механизма реализации, но и юридической фикцией она не является.

Реальность такова, что в нынешнем состоянии этот конституционный феномен функционирует в качестве высокоценного социально-политического, морально-психологического и правового программного ориентира.

Мировому правовому сообществу раньше или позже, но придется выработать акт (а может быть, и несколько актов) официального толкования целей ограничения прав и свобод человека. В этом документе речь, видимо, должна идти не только об унификации терминологии и обеспечении ее соответствия международным образцам.

Необходима разработка системы промежуточных критериев (свидетельств), которые бы достоверно, доказательно «проявляли» те или иные ограничения прав и свобод человека с точки зрения «справедливых требований морали». Можно пойти и «от противного» — выявить такую цепь критериев (свидетельств), которые бы показывали явную несправедливость (с позиций требований современной морали) экспертируемого ограничения конкретного права или законного интереса.

Международному сообществу потребуется сформулировать конкретные нормы морали, согласовать их и утвердить в качестве обязательного к выполнению стандарта. Коль скоро мы ведем речь о многополярном мире и формировании нового международного порядка, то назрела необходимость более четко и практично сформулировать все цели, каждое основание ограничения прав и свобод человека. Нормальное гражданское общество может и должно быть уверено, что люди, должностные лица, государства в состоянии достичь компромисса и прийти к согласию относительно традиционных (согласующихся с природой человека) представлений о морали.

Возможен, видимо, и другой правовой путь. Считать целью для ограничения прав и свобод человека «явную аморальность действия или решения». Именно этот термин может быть помещен в общую ограничительную оговорку после описания конституционных прав граждан. Текст предлагаемой оговорки может быть следующим: «Права и свободы гражданина могут быть ограничены для устранения судом явной аморальности каких-либо действий или решений».