Ограничение прав человека (по «Горячим следам» Всероссийского научно-практического семинара «Ограничение прав и свобод человека: теория, практика, техника» (Суздаль, 2—4 октября 2008 года)) Текст научной статьи по специальности «Право»

М.В. Баранова, А.В. Козлов

Баранова Марина Владимировна — кандидат культурологи, доцент, докторант Нижегородской академии МВД России

Козлов Александр Викторович — кандидат юридических наук, доцент кафедры уголовного права и уголовного процесса Нижегородского филиала Государственного университета — Выьсшей шко-лыь экономики, Ученыш секретарь Ученого совета

Ограничение прав человека (по «горячим следам» Всероссийского научно-практического семинара «Ограничение прав и свобод человека: теория, практика, техника»

(Суздаль, 2—4 октября 2008 года))

Конституция Российской Федерации 1993 года закрепила неотъемлемые права и свободы человека и гражданина, положив конец авторитарному режиму и засвидетельствовав потенциальную возможность поступательного движения от либерализма к демократии в истинном ее смысле.

В 90-е годы большинство неополитиков, правозащитников и правоведов пребывали в состоянии эйфории от осознания самого факта предоставления человеку Конституцией РФ широкого круга прав и свобод, от осознания того, что: «человек, его права и свободы являются высшей ценностью, а признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина — обязанность государства» (ст. 2 Конституции РФ).

Но были и те, кто читал Конституцию РФ более внимательно и «заметил», что «осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц» (ч. 3 ст. 17 Конституции РФ); «права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства» (ч. 3 ст. 55 Конституции РФ); «в условиях чрезвычайного положения для обеспечения безопасности граждан и защиты конституционного строя в соответствии с федеральным конституционным законом могут устанавливаться отдельные ограничения прав и свобод с указанием пределов и срока их действия» (ч. 1 ст. 56 Конституции РФ).

Постепенно, сначала робко, потом все увереннее, стали звучать голоса тех, кто полагал, что предоставление права неизбежно порождает проблему его ограничения.

Погожими осенними днями 2—4 октября 2008 года в колыбели российской духовности и культуры Суздале состоялся Всероссийский научно-практический семинар «Ограничение прав и свобод человека: теория, практика, техника». Организаторами семинара выступили Автономная некоммерческая органи-

зация «Юристы за конституционные права и свободы», Нижегородская академия МВД России, Нижегородский филиал Государственного университета — Высшей школы экономики, Торгово-промышленная палата Нижегородской области и Нижегородский исследовательский научно-прикладной центр «Юридическая техника». Если же говорить о персоналиях,то основная идейная, творческая и организационная нагрузка легла на плечи доктора юридических наук, профессора, заслуженного деятеля науки Российской Федерации, помощника начальника Нижегородской академии МВД России по инновационному развитию научной деятельности, главного научного сотрудника Института правовых исследований Государственного университета — Высшей школы экономики, заместителя декана Нижегородского филиала Государственного университета — Высшей школы экономики, президента Нижегородского исследовательского научно-прикладного центра «Юридическая техника» Владимира Михайловича Баранова и кандидата филологических наук, адвоката, главного эксперта-кон-сультанта АНО «ЮРИКС» по научно-правовой деятельности Аниты Карловны Соболевой.

Помимо блестящей организации (включая обширную культурную программу), дружеской атмосферы, в которой проходил семинар, нельзя не отметить две его отличительные черты. Во-первых, это солидное представительство участников семинара. В работе семинара приняли участие маститые ученые в области теории и истории права, конституционного, административного, гражданского, муниципального, уголовного права. И, во-вторых, значимость обсуждаемых вопросов в сфере ограничения прав человека. В ходе работы семинара были детально проработаны проблемы: понятия правовых ограничений и ограничений в праве; исторических аспектов ограничения прав; сущности, природы и классификации ограничения прав человека; пределов и средств ограничения прав человека; юридической техники закрепления ограничения прав человека в нормативно-правовых актах; правоприменительной деятельности, сопровождаемой ограничением прав

человека. При этом проблема ограничения прав человека исследовалась через призму философии, методологии, политики, общей теории права и различных отраслей законодательства. В докладах участников семинара анализировались вопросы не только ограничения прав человека в целом, но и ограничения отдельных групп прав и конкретных прав.

Открывая семинар, профессор Владимир Михайлович Баранов (он вел все рабочие заседания форума) обратился к истории исследования проблемы и напомнил участникам, что одно из первых масштабных обсуждений темы прошло в Нижнем Новгороде 10—11 декабря 1997 года. Тогда на базе Нижегородского юридического института МВД России состоялся «круглый стол» на тему: «Принципы, пределы, основания ограничения прав и свобод человека по российскому и международному праву».

По итогам той «научной встречи» был опубликован развернутый обзор в главном академическом журнале «Государство и право» и вышел в свет сборник статей в трех частях1.

Прошло десять лет и приходится с сожалением констатировать, что непонимание проблемы ограничения прав и свобод человека продолжает оставаться приметой юридического, да и в целом гуманитарного знания. Прозвучавшие в 1997 году вопросы не только остаются в силе до сих пор (их часто озвучивают правоведы, журналисты, политики), но и пополнились новыми. От некоторых из них веет безысходностью — «А можно ли в принципе найти разумные пределы ограничения прав и свобод человека?»; «Надо ли искать одинаковые для всех пределы ограничения прав?»; «Кто в состоянии определить соразмерность ограничения прав и свобод человека?».

Можно сказать, что «нижегородские» публикации выступили определенным «катализатором» интереса к этой острой во всех отношениях теме. За истекший период появилось немало оригинальных научных исследований в русле этого относительно самостоятельного научного направления. Все их назвать, конечно, невозможно. Но отметить наиболее значимые следует.

Прежде всего, следует упомянуть фундаментальную разработку концепции ограничения прав человека в условиях особых правовых режимов Пчелин-цевым С.В.2 В монографии представлено теоретическое осмысление оснований, целей, принципов, пределов и содержания ограничения прав и свобод граждан. Неординарно рассмотрены проблемы, связанные с гармонизацией национального законодательства и норм международного права в условиях глобализации.

Весомый вклад в исследование рассматриваемой темы внес В.П. Камышанский3, который не только дал интересную трактовку понятия «ограничения права собственности», но и предложил классификацию их. Он показал особенности ограничения права собственности на земельные участки, здания, жилые помещения. И что особенно ценно автор попытался решить через призму цивилистики общие вопросы о содержании и соотношении таких категорий как

«пределы», «ограничения» права собственности, а также «усмотрения» в праве собственности.

Перспективным в методологическом ключе представляется исследование Р.В. Шарова, который удачно и очень конкретно связал ограничения прав человека с защитой его свобод силами прокуратуры Российской Федерации4. Перспективность его работы видится в том, что «проложен путь» институционального анализа проблемы ограничений в праве. По существу, любому государственному органу, каждому общественному объединению надо «определиться» — каким образом, с какой активностью, с какой результативностью и в каких целях в рамках своей компетенции они могут и должны ограничивать права и свободы человека.

Сделано, как видим, немало. Однако, программа нашего семинара свидетельствует о целом ряде новых «поворотов» темы и хочется надеяться, что предстоящие три дня придадут импульс продолжению научных разработок интересующей всех нас темы.

Заведующий отделом теории законодательства Института законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве Российской Федерации, доктор юридических наук, профессор, заслуженный юрист Российской Федерации Власенко Николай Александрович в своем выступлении проанализировал природу и пути исследования ограничений в праве.

Проблему ограничений в праве можно отнести к одной из глубинных, сущностных тем отечественного правоведения. Представить общество без ограничений невозможно, тем более — без правовых. Право по своей природе есть ограничение «безбрежной свободы», а нормотворческая деятельность, по большому счету, во многом представляет собой введение социальных, политических, экономических и других ограничений. В этом случае они носят правовой характер, то есть приобретают правовую форму. Однако, насколько они рациональны и актуальны, не тормозят ли его развитие? Насколько возможно выработать критерии полезности ограничений? Все это — вопросы, требующие осмысления юридической наукой.

Исследование ограничений в праве и правовых ограничений должно соотноситься и с таким фактором как правопонимание. Между тем и другие методологические подходы в изучении такого явления как ограничения в праве достаточно полезны. Так, естественное право понимает правовые ограничения как результат природы человека, его разума и всеобщих нравственных принципов. Соответственно, всякие ограничения в праве разумны и справедливы, не скованы сколько-нибудь границами государств и их правопорядками, распространяются и вечны для всех народов и навсегда.

В рамках психологической теории права также возможно изучение природы ограничений в праве. Существо концепции в том, что существует позитивное право, официально действующее в государстве, и так называемое интуитивное право, истоки которого в психике людей, складывающееся из того, что они,

их группы и объединения переживают право и правовые явления.

Итак, природа ограничений в праве требует продолжения исследования. Уровни изучения этого сложного явления разноплановы. С долей условности можно говорить о философском изучении явления. Речь идет о глубинной, правообразовательной роли ограничений. И здесь каждый тип право-понимания может внести свою лепту. Не менее важен и другой уровень — юридические механизмы ограничений, их виды, в том числе отраслевые. Действие права — самостоятельное правовое явление. Если в случаях отраслевого исследования ограничений в своем большинстве они основываются на «текстовом праве», то изучение ограничений в ходе правоприменительных действий — это реальность. И здесь одно из главных направлений исследования — это правомерность ограничений в ходе реализации права.

Заведующий кафедрой теории и истории государства и права Российского государственного торговоэкономического университета, доктор юридических наук, профессор, Заслуженный юрист Российской Федерации Экимов Анисим Иванович в своем выступлении раскрыл историко-правовой аспект пределов ограничения индивидуальных прав и свобод.

Во все времена, когда решалась проблема прав индивидов, всегда речь шла и об ограничениях для них. Традиционно принято говорить о таком ограничении как о сужении круга действующих прав. Но, видимо, такое утверждение нельзя признать вполне точным. Когда говорят об ограничении прав — это надо понимать в двух смыслах: чтобы их было не меньше, чем это необходимо, и не больше, чем это возможно. Ограничить, таким образом, можно не только верхний предел, но и нижний предел круга прав. В одном случае стремятся к тому, чтобы не допустить сужения круга прав, а в другом — расширения их круга. Причем обе названные выше тенденции действуют фактически одновременно. В современных демократических государствах о сужении круга прав, как правило, прямо не идет и речи. Но находятся тысячи лазеек, чтобы, оставаясь в рамках конституции, так обкорнать эти права, что они утрачивают свой смысл, вследствие чего сужается круг фактических прав. Это даже касается такого права как участие в выборах. Достаточно лишь какого-либо одного «отрицательного» фактора (например, фальсифицировать итоги голосования), чтобы выборы из института народовластия превратились в ширму, прикрывающую самые грубые проявления антидемократизма.

Пределы ограничения прав и свобод всегда будут подвижными. Если же они застынут, то остановится и развитие общества.

Профессор кафедры теории государства и права Московской государственной юридической академии, доктор юридических наук, профессор, заслуженный деятель науки Лазарев Валерий Васильевич осветил проблему конституционных ограничений прав и свобод.

Следует, видимо, разделить права человека и права гражданина. Если первые считать неотъемлемыми, а такова господствующая доктрина, то их ограничение вызывает протест. Естественные права человека констатируются конституцией, но не даруются государством. Поэтому государство лишено права изымать их хотя бы и в определенной части. Напротив, права гражданина обусловлены связью человека с государством, исходят от государства и потому в интересах государства могут быть ограничены. Таково принципиальное решение вопроса в теории. Практика знает вполне объяснимые и более чем целесообразные исключения из теоретических канонов. Например, убийство террориста, взявшего в заложники неповинных людей (лишение террориста права на жизнь) не вызывает сомнений. Вместе с тем, разграничение прав человека и гражданина должно повлечь разные формы законодательных ограничений.

Конституция Российской Федерации предусматривает такую норму (часть 3 статьи 56), согласно которой перечисленные в ней права и свободы не подлежат ограничению вообще. Даже при чрезвычайных обстоятельствах. Можно было бы предположить, что это именно права человека. И таковые среди не подлежащих ограничению есть, например, право на жизнь, на охрану достоинства личности, на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну, защиту своей чести и доброго имени и др. Однако в группу неприкосновенных попали и некоторые права гражданина, например, право на суд присяжных, право на получение квалифицированной юридической помощи и т. д. Таким образом, критерии, которые российский законодатель положил в основу деления прав на те, которые могут быть ограничены и те, которые ограничению не подлежат, — иные. Выяснить соответствующие основания актуально, но это предмет особого исследования.

Следует учитывать, что сами права делятся на конституционные и иные. Данная классификация отражена, например, в части 1 статьи 55 Конституции Российской Федерации: «Перечисление в Конституции Российской Федерации основных прав и свобод не должно толковаться как отрицание или умаление других общепризнанных прав и свобод человека и гражданина». Следовательно, есть основные (конституционные) права и свободы (перечисленные в Конституции) и есть не основные, не конституционные. Среди конституционных выделены основополагающие, которые не подлежат никакому ограничению, и просто конституционные (основные), которые все-таки могут быть ограничены, но только в чрезвычайных условиях. За пределами тех и других находятся права, которые ограничивать можно всегда, но при соблюдении определенных гарантий. Вводятся ограничения на ограничение этих прав. Представляется, что именно об этих правах говорит часть 3 статьи 55 Конституции Российской Федерации. Норма данной статьи говорит о возможности ограничения прав и свобод человека и гражданина федеральным законом, а ограничение конституционных прав, надо полагать, требовало бы закона конституционного.

Разумеется, можно утверждать, что понятие «федеральный закон» здесьупотреблено в широком смысле и включает в себя в том числе конституционные законы. Однако в регулировании такой тонкой материи, как права человека и гражданина, желательны абсолютно точные формулировки. В любом случае конституционалисты должны определиться в возможностях и пределах разных категорий законов ограничивать права и свободы. Нет ясности и в том, как понимать «умаление» прав и свобод, как соотнести его с ограничением прав и свобод. Высокая степень ограничений, как представляется, означает умаление, а иногда — фактическую отмену. Разве не умаляется, например, право граждан на референдум, если это право обставляется рядом ограничительных условий? И тем более следует признать факт умаления конституционного права, если оно ограничивается простым (не конституционным) законом.

В-третьих, приходится признать, что сами ограничения прав и свобод следует подразделить на конституционные и неконституционные. Конституционными будут те ограничения, которые произведены в установленном самой конституцией порядке при соблюдении всех предусмотренных в конституции условий. Все остальные изъятия из провозглашенных конституцией прав будут нарушением конституции, даже если они произведены законом. Часть 3 статьи 55 предусматривает цели, которые могут диктовать законодателю необходимость ограничения прав и свобод человека и гражданина: защита основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечение обороны страны и безопасности государства. Надо полагать, расширительному толкованию они не подлежат, да и необходимости в этом нет, так как определены эти цели самым общим образом.

Судья Верховного Суда РФ (в отставке), профессор МГИМО (У) МИД России, доктор юридических наук Колоколов Никита Александрович в своем докладе осветил юридико-технический аспект проблемы ограничения конституционного права на защиту обвиняемого (подсудимого) по Уголовно-процессуальному кодексу РФ.

Право обвиняемого (подсудимого) права на защиту закреплено в статье 48 Конституции РФ. Порядок реализации им этого права подлежит раскрытию в отраслевом законодательстве. Практика показала, что в этом законодательстве имеются пробелы, наличие которых на продолжительные периоды времени лишает обвиняемого (подсудимого) права на защиту. В первую очередь, это обусловлено тем, что понятие «процессуальное время» не совпадает с понятием «время». Конституция РФ, УПК РФ регламентируя с точности до минуты время содержания подозреваемого (обвиняемого) до разрешения вопроса о заключении его под стражу, сроки их содержания под стражей, оставляет вне рамок правового регулирования весьма длительные промежутки времени движения уголовного дела из одной инстанции в другую. Все это время адвокат лишен доступа к подзащитному.

Нарушение права на защиту предопределена нежеланием законодателя установить единый пресекательный срок содержания лица под стражей с момента задержания и до вступления приговора в законную силу, а также его нежеланием четко определить механизм допуска адвоката к подзащитному.

Попытки привести отраслевое законодательство в соответствии с Конституцией РФ положительного успеха пока не имели.

Профессор Баранов Владимир Михайлович представил доклад на тему: «Конституционный императив нравственности как цель ограничения прав и свобод человека».

Часть вторая статьи 29 Всеобщей декларации прав человека (принята Генеральной Ассамблеей ООН 10 декабря 1948 года), гласит: «При осуществлении своих прав и свобод каждый человек должен (курсив мой — В.Б.) подвергаться только таким ограничениям, какие установлены законом исключительно с целью обеспечения должного признания и уважения прав и свобод других и удовлетворения справедливых требований морали (курсив мой — В.Б.), общественного порядка и общего благосостояния в демократическом обществе»5.

Пункт третий статьи 55 Конституции России содержит следующую юридическую норму: «Права и свободы человека могут (курсив мой — В.Б.) быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности (курсив мой — В.Б.), здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства». Можно ли, толкуя эти два предписания, сделать вывод о соответствии Конституции России существующему международному стандарту в области прав человека? Полагаю, что речь можно вести лишь о частичном и весьма условном соответствии между ними.

И вот почему. Конституция России в качестве цели ограничения права устанавливает категорию «нравственность». Во Всеобщей декларации прав человека в качестве цели называется более сложная терминологическая конструкция — «удовлетворение справедливых требований морали». Какая из них точнее, адекватнее, практичнее? Я не знаю, ибо если углубиться в анализ литературы по этике, то обнаруживается немало различий между понятиями «мораль» и «нравственность». Что же касается феномена «справедливость», то число его научных трактовок ежедневно растет и исчисляется тысячами. Я буду исходить из тождественности понятий «морали» и «нравственность» и иметь в виду прежде всего, что это социальный норматив, специальный стандарт.

Более существенным несоответствием выступает использование этими двумя нормативно-правовыми актами различных, кардинально отличающихся друг от друга операторов модальности. Конституция России применяет оператор «может», в то время как международный акт избрал другое нормативноправовое суждение — «должен».

Не приходится сомневаться, что эти подходы напрямую влияют на эффективность действия рассматриваемых юридических норм, на отношение к ним граждан и должностных лиц государства.

Оператор «должен» применительно к обсуждаемой цели ограничения прав человека более приемлем — нравственность не может, а должна быть защищена, если на нее происходит посягательство, именно ради этого необходимо ограничение чьих-то прав.

Оставлять это на усмотрение чиновничьего аппарата недемократично, да и просто незаконно. При необходимости установления четких границ поведения, когда осуществляется регулирование общественных отношений, развитие которых желательно всегда держать под контролем государства, целесообразно использовать дескрипторы «должен», «обязан». Цель ограничения прав человека — именно такой случай.

«Удовлетворение справедливых требований морали» — цель, которую, как уже отмечалось, избрала декларация прав человека. Чрезмерная абстрактность формулировки этой цели налицо. Критиковать творцов пункта 2 статьи 29 Всеобщей декларации прав человека, учитывая социально-политическую обстановку того времени, малоплодотворно. Считать эту цель иллюзорной значит принижать ценность почти 60-летнего мирового опыта. Рассматривать ее идеалом, к которому надо стремиться, вряд ли оправдано. Но и признавать ее реальным «работающим» стандартом — самообман. Справедливости ради надо признать, что неопределенность, «распыленность» этой цели ограничения прав и свобод человека обусловлена трудностью, а порой и невозможностью установления грани между нравственным и безнравственным.

Поражает, если можно так выразиться, методологическая «разноголосица» в действующем законодательстве и доктрине по кардинальному в рассматриваемой проблеме вопросу — в какой причиннофункциональной связи находятся феномены «защита нравственности» и «ограничение прав и свобод человека». В качестве какого именно объекта для «ограничения прав и свобод человека» выступает «защита нравственности»?

Для одних это цель ограничения прав и свобод человека, для других — критерий, для третьих — повод, для четвертых — мотив. Вряд ли это нормальная познавательная ситуация.

Полагаю, что с теоретической и практической точки зрения точнее и целесообразнее «защиту нравственности» рассматривать в качестве юридического основания «ограничения прав и свобод человека». Основание, которое в каждом конкретном случае морально-правовой регламентации, трансформируется в юридический факт, позволяющий официально «включить» правозащитную систему.

Принципиален вопрос — о защите какой именно нравственности, чьей морали идет речь в этих высокозначимых документах. О морали государства, но как ее выявить и юридически оформить? О нрав-

ственности общества, но где она витает? Не получается ли в итоге так что суд или власть защищает свою нравственность? В основах учения русской православной церкви о достоинстве, свободе и правах человека (приняты на пленарном заседании Архиерейского Собора Русской Православной Церкви 26 июня 2008 года) говорится о «евангельской»«, «естественной» и «традиционной» морали. Какую из них может и должен учитывать законодатель, вводя те или иные ограничения прав и свобод человека?

Действующее российское законодательство иногда употребляет при регулировании пределов той или иной юридической деятельности термины «умаление», «ущемление». В качестве иллюстрации можно привести часть 3 статьи 2 Федерального закона от 26 сентября 1997 года «О свободе совести и о религиозных объединениях», где установлено: «Ничто в законодательстве о свободе совести, свободе вероисповедания и о религиозных объединениях не должно истолковываться в смысле умаления или ущемления прав человека и гражданина на свободу совести и свободу вероисповедания»6.

Вполне очевидно, что термины «умаление» и «ущемление» использованы в качестве синонимов «ограничения». Последний термин более ясен, определенен и, видимо, надо отдавать предпочтение ему. Кстати, в части 3 статьи 3 этого акта зафиксирована, по существу, дублирующая ранее приведенную норма: «Установление преимуществ, ограничений и иных форм дискриминации в зависимости от отношения к религии не допускается». Вряд ли «умаление» и «ущемление» можно трактовать как самостоятельные формы религиозной дискриминации.

«Конституция предусматривает не умаление и отрицание прав и свобод человека, а именно их ограничение, то есть законное определение конкретных границ, пределов их осуществления», — подчеркивает В.Д. Зорькин и продолжает: « Ограничения не могут посягать на само существо права. В противном случае это будет не ограничение, а умаление, уничтожение прав и свобод, что несовместимо с достоинством человека как правового существа7.

13 мая 2008 года состоялся указ Президента Республики Беларусь «Об организации гастрольно-концертной деятельности», где в статье 3 компетентным органам разрешено не допускать проведение культурно-зрелищных мероприятий, представляющих угрозу нравственности8.

«Угроза нравственности» — весьма текучее, психологически неуловимое понятие, которое « положить в основание» юридического решения очень непросто, если вообще возможно.

Практическое значение рассматриваемой цели правовых ограничений обусловлено и тем местом, — которое мораль занимает в ряду российских национальных приоритетов. По данным опроса Центра социального прогнозирования и маркетинга, третьей главной ценностью (после жизни и свободы) опрошенные назвали нравственность9.

Исторически сложилось так, что культурная российская традиция значительно отличается от запад-

ноевропейской и восточной. Духовно-нравственная идея, моральные регулятивы всегда были в России приоритетными ценностями.

Бесконечны споры о моральности либо аморальности действий фотографов-папарацци, снимавших смерть принцессы Дианы в парижском туннеле. Неодинаковы оценки работы операторов, снимавших публичные казни в Чечне. Нескончаемы дискуссии относительно правового регулирования ограничений оборота продукции, услуг и зрелищных мероприятий сексуального характера в Российской Федерации, в ходе которых моральные оценки и аргументы порой заслоняют юридическую сторону проблемы.

Недавно весь мир облетела информация о судебном иске француженки к мужу — марокканцу, который сразу после свадьбы потребовал развода, поскольку жена до встречи с ним потеряла девственность.

Переплетение моральных, религиозных и юридических моментов здесь оказалось столь сложным, что рассорило многие семьи и до сих пор является предметом ожесточенных споров в феминистском движении.

Любопытен в русле рассматриваемой темы такой исторический факт. Возражая против орла в качестве государственного символа США, Бенджамин Франклин аргументировал свое мнение следующим образом: «Птица сомнительной нравственности». Что он имел ввиду? Может быть хищническую природу орла. Но должно ли ее принимать во внимание при решении серьезных политико-правовых решений?

Телефильм «Мой муж — гений» о частной жизни Льва Ландау, представленный на первом канале вызвал широкий резонанс. Итогов нет. Есть «раздрай» в общественном мнении10. Создатели фильма выдвинули не просто спорный, а странный аргумент — «любовь превыше всего, в том числе и морали».К чему такое противопоставление и какие юридические следствия оно может вызвать?

Даже в этих, казалось бы ясных с точки зрения нравственности, ситуациях трудно достигнуть единства мнений.

Границы, меру морально дозволенного многие привыкли не сужать, а расширять по собственному усмотрению.

Еще один очень деликатный сюжет, который желательно без особых эмоциональных всплесков обсудить, и если обстоятельства позволят со временем изменить сложившуюся ситуацию. Известно, что в прессе, и не только «желтой» неоднократно мелькали сообщения о «критическом состоянии», даже «клинической смерти» Патриарха Алексия II. Появились заметки негативного характера и по другим нравственным поводам (например, по проблемам введения в школах дисциплины «Основы православной культуры»). Патриарх не стал судиться с прессой. И вот как звучит официальное объяснение представителя Русской Православной Церкви: «Святейший никогда не будет искать удовлетворения у светского суда, поскольку церковное сознание не вмещает в себя вопроса о защите чести и достоинства в светс-

ком суде»11. Не является ли такая позиция церкви искусственным, не вполне гражданственным «размежеванием» государственного и божьего суда? Морально ли это и не есть ли в реальной жизни такой подход умалением роли правосудия?

Не удовлетворяющим справедливым требованиям морали, на наш взгляд, является ограничение, содержащееся в пункте 4 статьи 186 Уголовно-исполнительного кодекса Российской Федерации. Определяя порядок исполнения смертной казни, законодатель установил: «Администрация учреждения, в котором исполнена смертная Казнь, обязана поставить в известность об исполнении наказания суд, вынесший приговор, а также одного из близких родственников осужденного. Тело для захоронения не выдается и о месте захоронения не сообщается» (курсив мой — В.Б.)

Проблема предельно обострилась на фоне трагедии, разыгравшейся в Москве на мюзикле «Норд-Ост». Тела 52 террористов, как известно, пытались получить за крупные взятки. Была опасность, что преступников сделают «национальными героями».

21 ноября 2002 года Президентом России был подписан Федеральный закон № 144 «О внесении дополнения в федеральный закон “О борьбе с тер-роризмом”«. Глава III Федерального закона от 25 июля 1998 года № 130 «О борьбе с терроризмом» дополнена статья 161 следующего содержания: Погребение террористов, умерших в результате пресечения террористической акции, осуществляется в порядке, устанавливаемом Правительством Российской Федерации. При этом их тела для захоронения не выдаются и месте их захоронения не сообщается»12 (курсив мой — В.Б.).

Вряд ли это правило можно отнести к разряду гуманных, соответствующих моральному воззрению россиян, христианской традиции. Полагаем, что здесь уместно принятие диспозитивной нормы права. Администрация учреждения, в котором исполнена смертная казнь не только обязана поставить в известность об исполнении наказания одного из близких родственников осужденного, но и должна иметь право сообщить им о месте захоронения, а возможно, по желанию родственников, позволить им и взять тело.

Ныне в мире все более укрепляется биоцентрическое мировоззрение, в соответствии с которым человек имеет нравственный долг перед всеми живыми существами на Земле и обязан оберегать все живое13. Следовательно, раньше или позже, но перед юридической наукой и практикой России встанет проблема ограничения прав и свобод человека на основе этой разновидности морального императива.

Моральное равенство между человеком и животными, всем живым требует, по мнению некоторых сторонников биоправа, демонтажа существующей концепции прав только для людей и замене ее концепцией прав всех живых существ.

Соответственно предлагаются разной степени «жесткости» законодательные ограничения.

Посредством правовых ограничений по их убеждению надо регламентировать: использование животных в экспериментах; организацию коррид, петушиных, гусиных, собачьих боев; травлю собаками медведей, волков, кабанов; порядок промысловой и любительской охоты; способы перевозок животных. Ясно, что принятие такой концепции может серьезно повлиять на реформирование коренных основ системы образования в сторону его гуманизации.

Нельзя не отметить и еще одно обстоятельство в новейшей правотворческой практике — технократически настроенная государственная власть порой недооценивает критерий моральности (или аморальности) при установлении юридических ограничений. Законодатель просто не фиксирует его как отдельное основание ограничения прав человека. При таком подходе неизбежны самые различные издержки и отрицательные последствия.

В пункте «а» статьи 1 Указа Президента Российской Федерации от 15 мая 2008 года № 797 «О неотложных мерах по ликвидации административных ограничений при осуществлении предпринимательской деятельности» установлено — Правительству Российской Федерации в 2-х месячный срок разработать и внести в Государственную Думу Федерального Собрания Российской Федерации проекты федеральных законов, предусматривающих проведение внеплановых мероприятий по контролю в отношении субъектов малого и среднего предпринимательства только в целях выявления нарушений, представляющих непосредственную угрозу жизни или здоровью людей, по согласованию с прокурором субъекта Российской Федерации14. При любых оговорках посягательства на устои морали сюда отнести нельзя и потому весьма опасная деятельность субъектов именно малого и среднего предпринимательства в сфере порнобизнеса и тому подобных сегментах оказываются вне надлежащего контроля. В этом законе моральный фактор не учтен, а он непременно здесь должен присутствовать.

3 декабря 2008 года принят федеральный закон Российской Федерации № 242 «О государственной геномной регистрации»15, где понятие «нравственность» не упоминается ни разу.

Не требуется особых научных разработок, чтобы понимать — получение для идентификации личности человека билологического материала (тканей и выделений человека или останков умершего человека) всегда имеет моральное измерение, без него здесь обойтись просто нельзя.

Каковы же пути выхода из создавшейся правовой ситуации? Что можно и нужно сделать в такой глобально неопределенной, отличающейся максимальным субъективизмом, ситуации?

Сложность состоит в том, что поскольку законодательные и другие правовые акты всегда имеют политическую подоплеку, политическую окраску, постольку надо иметь ввиду следующее весьма хлесткое суждение польского исследователя Юзефа Бестера: «Политическое решение требует морального

прикрытия. Аморальное решение требует политического прикрытия»16.

Один из «переходных» путей — организовать процесс официального международного толкования этой цели и достичь в его результате такой степени нормативной конкретизации, чтобы все субъекты политико-правового общения точно знали возможные и невозможные условия ее применения. Мировому правовому сообществу раньше или позже, но придется выработать акт (а может быть, и несколько актов) официального толкования целей ограничения прав и свобод человека. В этом документе речь, видимо, должна идти не только об унификации терминологии и обеспечении ее соответствия международным образцам.

Необходима разработка системы промежуточных критериев (свидетельств), которые бы достоверно, доказательно «проявляли» те или иные ограничения прав и свобод человека с точки зрения «справедливых требований морали». Можно пойти и «от противного» — выявить такую цепь критериев (свидетельств), которые бы показывали явную несправедливость (с позиций требований современной морали)экспортируемого ограничения конкретного права или свободы.

Международному сообществу потребуется лишь сформулировать конкретные нормы морали, согласовать их и утвердить в качестве обязательного к выполнению стандарта. Коль скоро мы ведем речь о многополярном мире и формировании нового международного порядка, то назрела необходимость более четко и практично сформулировать все цели, каждое основание ограничения прав свобод человека. Нормальное гражданское общество может и должно быть уверено, что люди, должностные лица, государства в состоянии достичь компромисса и прийти к согласию относительно традиционных представлений о морали и справедливости. Как писал И. Гете, «главный фундамент нравственного есть добрая воля». Полагаю, однако, что мораль относительно самостоятельная цель ограничения прав человека и ее надо «отделить» от справедливости, Возможен, видимо, и другой правовой путь. Считать целью для ограничения прав и свобод человека «явную аморальность действия или решения». Именно этот термин может быть помещен в общую ограничительную оговорку после описания конституционных прав граждан. Текст предлагаемой оговорки может быть следующим: «Права и свободы гражданина могут быть ограничены для устранения явной аморальности каких-либо действий или решений».

И последнее. Нельзя забывать, что обязанность детализации рассматриваемого основания ограничения прав и свобод человека лежит на национальных государствах, на национальных правовых системах.

Напомню фрагмент решения Европейского суда по правам человека от 24 мая 1988 года по делу Мюллер и другие против Швейцарии, в котором отмечено, что в настоящее время отсутствует единая европейская концепция морали, а нравственные требования существенно видоизменяются в зависимо-

сти от места и времени, особенно в современную эпоху, и потому определение истинного содержания морали и нравственности и возможности применения с этим ограничений входит в компетенцию национальных властей17. На это же обстоятельство прямо указывается в пункте 27 « принципов толкования ограничений и отступлений от положений Международного пакта о гражданских и политических правах»: «Поскольку общественная мораль изменяется с течением времени и оно различна у разных культур, то государство, которое ссылается на общественную мораль в качестве основы для ограничения прав человека, при определении границ свободы действия должно определенно показать, что такое ограничение является существенным для поддержания уважения к основным ценностям общества». Полагаю, что в России эту обязанность должна принять на себя Общественная палата. Ей вполне по силам выступить в роли координатора этих работ. У нее вполне достаточно авторитета для привлечения к выполнению этой задачи все заинтересованные государственные и общественные структуры.

Кандидат филологических наук, адвокат, главный эксперт-консультант по научно-правовой деятельности АНО «ЮРИКС» Соболева Анита Карловна в своем докладе на примере текстов судебных решений провела риторический анализ аргументации суда и сторон, использованной при рассмотрении споров о правомерности наложенных ограничений на ряд прав и свобод граждан.

Риторическая аргументация может носить диалектический, эвристической или софистический характер.

Эвристические аргументы ставят целью не переубеждение оппонента, а победу над противником любой ценой. Аргументация в этом случае направлена на убеждение аудитории в неприемлемости позиции оппонента за счет его компрометации. Софистические аргументы имеют место, когда идет подмена тезиса, подмена понятий, преднамеренное искажение фактов или норм права. Эвристические и софистические аргументы представляют собой недопустимые виды аргументов в правовом споре, хотя их применение иногда встречается. Примером эвристической аргументации может служить применение антитеррористического законодательства в США, когда само по себе объявление человека подозреваемым в террористической деятельности оказывалось достаточным для того, чтобы лишить его свободы без соблюдения каких-либо процессуальных гарантий, без доступа к справедливой судебной процедуре и юридической помощи. Когда человека до суда публично называют вором, преступником или убийцей, — это тоже эвристическая аргументация, которая стремится достичь согласия и присоединения аудитории к позиции обвинения за счет компрометации личности другой стороны, а не за счет предъявления доказательств.

Софистическая аргументация также встречается в правовых спорах — например, когда административные или судебные органы применяют по отно-

шению к заявителю норму права, которая либо не существует, либо не регулирует данные правоотношения. В вышестоящих инстанциях, как правило (хотя и не всегда), решения, основанные на софистических аргументах, отменяются. В последнее время, к сожалению, стал встречаться такой вид софистики, как ссылка на решения Европейского Суда по правам человека или Конституционного Суда РФ, смысл которых при их интерпретации искажается правоприменителем (преднамеренно или от недостатка профессионализма) в свою пользу. К софистическим видам аргументов можно отнести и такие, когда суд либо административный орган признает юридически значимыми факты или обстоятельства, таковыми не являющиеся, Например, Управление Федеральной регистрационной службы по Тюменской области, Ханты-Мансийскому и Ямало-Ненецкому автономным округам Федеральной регистрационной службы при отказе в государственной регистрации региональной общественной организации «Радужный дом» в соответствии с пунктом 5 части 1 статьи 23 Федерального закона «Об общественных объединениях» — содержание в представленных учредительных документах недостоверной информации — в своем письме от 1 июня 2007 года представило следующее обоснование: «В представленном к заявлению о государственной регистрации приложении «сведения об учредителях некоммерческой организации — физических лицах» ... содержится информация, согласно которой данному учредителю паспорт выдан Отделом Внутренних Дел города Ишима и Ишимского района Тюменской области. Однако в пункте 9.2.5. заявления о государственной регистрации. указано, что паспорт выдан Управлением Внутренних Дел города Ишима и Ишимского района Тюменской области». Ранее то же управление Росрегистрации в письме от 29 декабря 2006 года признало недостоверной информацией, которая служит основанием для отказа в регистрации, то, что страницы устава были не пронумерованы (хотя и были прошиты).

Диалектическая аргументация направлена на убеждение аудитории (в том числе противника) в разумности и обоснованности принятого решения. Ее цель — достижение согласия и присоединения аудитории не за счет словесных манипуляций, а за счет подведения аудитории к общим ценностным категориям.

Заведующий кафедрой конституционного и муниципального права Государственного университета — Высшей школы экономики, доктор юридических наук Краснов Михаил Александрович в своем докладе уделил внимание проблеме понимания термина «ограничения прав».

С содержательной стороны отрицание правильности термина «ограничение прав» обосновывается тем, что права человека уже ограничены естественными пределами, а потому ни конституция, ни закон их не ограничивают, а только эксплицируют. Но и это не полностью характеризует компетенцию законодателя в отношении фундаментальных прав. Слово

«ограничение» как бы предполагает возможность сужать содержание основных прав. Однако понятие естественных пределов, основывающихся на норме, означает, что законодатель не вправе и расширять содержание фундаментальных прав. Показательно, кстати, что все международно-правовые документы о правах человека, а вслед за ними и конституции не говорят о возможности расширения прав, как бы подразумевая, что главная проблема не дать государству сузить (умалить) их, а расширить содержание — всегда благо. Но это совершенно не так!

В юридическом смысле такой вывод вовсе не означает застывших раз и навсегда правомочий. Речь о другом: о том, что законодатель, изменяя правовой статус, ни вводит «новые» правомочия, ни ликвидирует «старые». Он только уточняет свое понимание естественных пределов прав по мере усложнения действительности. Разумеется, это понимание может быть и ошибочным. В таком случае столь уж важно, на каком теоретическом основании появляются правомочия, которые дискредитируют саму категорию «права человека»? «Уточнение», казалось бы, даже более удобно.

Сегодня, например, уже перестают поражать сообщения о разрешении то тут, то там юридической регистрации однополых браков. И ведь под это при желании даже можно подвести формальное обоснование: раз существует запрет на дискриминацию по признаку пола, расы,цвета кожи,языка,религии, политических или иных убеждений, национального или социального происхождения, принадлежности к национальным меньшинствам, имущественного положения, рождения или любым иным обстоятельствам (например, ст. 14 Европейской конвенции и ст. 18 Пакта о гражданских и политических правах), значит, представители сексуальных меньшинств имеют ровно такие же права, как и все другие. В том числе право на вступление в брак, закрепляемое, например, статьей 12 Европейской конвенции или статьей 23 Пакта о гражданских и политических правах. Причем в этих актах говорится о праве мужчин и женщин вступать в брак, что в лукавых целях можно истолковать так, будто речь не обязательно идет о браке именно между мужчиной и женщиной. В таком случае, почему бы не образоваться и другим «меньшинствам» и не потребовать распространения на них прав человека? Например, если разрешены браки между лицами одного пола, почему не разрешить браки между близкими родственниками? Если кому-нибудь придет в голову организовать такое «инцестное меньшинство», не удивлюсь, что и оно потребует для себя «отмены дискриминационных ограничений», а чиновники и политики, защищающее такое «меньшинство», обязательно найдутся.

В том-то и дело, что сторонники «странных прав» имеют возможность апеллировать к правам человека именно потому, что теоретически эта категория сегодня лишена одного из своих сущностных элементов — понятия нормы. А без нее невозможно говорить и об естественных пределах. Точнее, такие пределы могут быть спекулятивно и произвольно как

расширяться, так и сужаться — как законодателем, так и правоприменителем. Ведь если права человека действительно ограничиваются законом, значит, они в своем «естественном состоянии» (изначально) включают в себя и аномалию, по крайней мере, индифферентны к ней. Причем, не обязательно аномалию нравственную; на этом месте может оказаться и любой другой публичный интерес, та же безопасность государства (чем, например, теоретически отличается обоснование «прав», легитимирующих порок и тем самым нарушающих общественную нравственность, от «права свободно распространять секретные сведения», если это соответствует «убеждениям человека»?).

Таким образом, «доктрина» ограничения прав объективно приводит к компрометации прав человека. Но именно она торжествует. Прагматичные политики и спекулируют на ней, выдвигая обещания добиваться снятия «дискриминационных ограничений».

Заведующий кафедрой теории государства и права Юридического института Сибирского федерального университета, доктор юридических наук, профессор Шафиров Владимир Моисеевич осветил проблему ограничения прав и свобод человека и гражданина через призму правотворчества, правоприменения, непосредственной реализации, оказания юридической помощи и образования.

В разрезе правотворчества практически во всех нормативных актах можно встретить такие прямо стесняющие права и свободы человека явления, как несбалансированность прав, свобод и обязанностей. Можно утверждать, что в законодательстве сложился устойчивый перевес центра тяжести в сторону государственно-принудительных мер воздействия. Отсюда не удивительно, что в сравнении с нормами наказания нормы поощрения явно проигрывают. Действие поощрительных санкций значительно снижается из-за того, что обычно нормативно-правовые акты связывают выбор основания и мер поощрения с усмотрением властных органов и должностных лиц.

В результате применения нормы права без учета принципов, целей права нередки случаи, когда выносимое формальное решение, является по существу несправедливым, издевательским, ограничивающим права, законные интересы граждан. Ограничение прав связано и с небольшим выбором видов наказания. Речь, прежде всего, идет о необходимости развития альтернативных видов наказания для тех субъектов, исправление которых возможно достичь без применения лишения свободы. Однако альтернативные виды наказания должны иметь место не только в уголовном праве. Представляется при определенных обстоятельствах, с учетом личности, содеянного и других уважительных факторах допустимо говорить о праве выбора альтернативного наказания во всех отраслях права, где предусмотрена юридическая ответственность. Это позволит действительно более динамично и эффективно отходить от карательного уклона в правосудии и переходить к гуманистическому правосудию.

На уровне непосредственной реализации ограничение прав и свобод человека чаще всего складывается при заключении, осуществлении сделок, договоров между гражданами, между гражданами и юридическими лицами, юридическими лицами между собой. Выражается это в прямом или косвенном ограничении правоспособности или дееспособности, сужении объема, содержания и перечня прав и свобод. Такая вольность в действиях субъектов на фоне низкой правовой культуры граждан, правового нигилизма в обществе вполне объяснима.

Ограничение прав и свобод человека на уровне оказания юридической помощи связано с тем, что стоимость услуг адвоката высока, но ли она не всегда соизмерима с пользой, приносимой конкретному клиенту. К сожалению, немало случаев, когда человек, заплатив значительные средства за услуги адвоката, реально обещанного результата не получает. Причинами этого часто бывают недобросовестность, недостаточная профессиональная подготовленность адвоката, Следовательно, гарантированность квалифицированной юридической помощи мала. Поэтому важно устанавливать специальные нормы о правовой экспертизе действий лиц, оказывающих юридическую помощь, об обстоятельном договоре на оказание квалифицированной юридической помощи. В договор должно быть включено положение об ответственности (материальной, моральной) в случае оказания неквалифицированной юридической помощи. Назрел вопрос о страховании юридической ответственности лиц, оказывающих юридическую помощь.

Ограничение прав и свобод человека на уровне образования связано с тем, что человеку, даже твердо усвоившему математику, физику, литературу и т. п., но не обладающему правовыми знаниями, навыками, быть активным строителем правового государства, безусловно, невозможно. И если наше общество осознало и закрепило в законе, что в процессе образования должен быть сформирован дееспособный гражданин — творец правового государства, то надо безоговорочно признать решающую роль в этом правоведения. В противном случае из стен школ, училищ, техникумов, вузов по-прежнему будут выходить молодые люди, имеющие слабое представление о Конституции страны, плохо знающие свои права, обязанности, формы и средства их реализации, защиты, не обладающие навыками активного правомерного поведения и т. д. Не лучше обстоит дело с правовой культурой и у большей части взрослого населения. Сложилась терпимость к ущемлению прав, неисполнению обязанностей, к беспорядку, к правонарушениям, произволу и беззаконию. Правовое бескультурье является благодатной почвой для усвоения «антиправил», приводит к отступлению от закона. Укоренился и получил широкое распространение правовой нигилизм. Сложилась даже характеристика Российского государства как государства правового нигилизма. Нет сомнений, что все это следствие, в том числе и доминировавшего долгое время государствоцентристского подхода к правопо-

ниманию, который стал теоретическим и методологическим фундаментом негативного отношения к праву, отчуждения личности от права, признания ненадобности полноценного гражданского правового обучения и воспитания.

Итак, неправомерное ограничение прав и свобод человека — реально существующая проблема. Если ее не замечать, не принимать мер, то усилия по закреплению прав и свобод могут остаться благими пожеланиями. Важно только, чтобы не только экономические, политически, но и идейные основы «работали» на претворение в жизнь формулы о высшей ценности человека, его прав и свобод.

Заведующий кафедрой теории права Тверского государственного университета, доктор юридических наук Крусс Владимир Иванович рассмотрел сущность ограничений прав и свобод человека.

Права и свободы человека и гражданина необходимо полагать теми конституционными ценностями, без соответствующего признания и правового опосредования которых невозможны конституционный общественный порядок, суверенное демократическое самоопределение российского народа, его прогрессивное развитие, благополучие и процветание России. Такое опосредование с необходимостью предполагает и ограничивающее (в широком смысле) воздействие на обладателей этих неотчуждаемых благ, призванное исключить различные сценарии социальной конфронтации или отчуждения, зарождения и роста антиконституционной энтропии общественных отношений, специфические угрозы конституционному правопорядку.

Говоря о природе ограничений прав и свободы человека, необходимо, прежде всего, рассматривать сами эти уникальные феномены современной конституционной реальности не как умозрительные «метафизические» константы, но безоговорочно практическим образом, в рамках особых правовых отношений, возникающих в связи с пользованием ими.

Сущность ограничения прав и свобод человека появляется при его сопоставлении с близкими институциональными категориями. Ограничение является основной конституционной формой опосредования прав человека прямо обозначенной в части 3 статьи 55 Конституции РФ. При этом как недопустимая — наряду с отменой — в Конституции РФ определяется и такая форма как умаление прав и свобод человека (ч. 2 ст. 55). Действительно, «отменить» конституционное право или свободу можно только через внесение соответствующих изменений в Конституцию РФ (либо «вместе» с нею). В современной ситуации это выглядит заведомо невозможным с учетом реалий международного права и международного (глобального) правопорядка. Кроме того, даже будучи «отмененным», такое полномочие вполне сохранит свое значение в качестве элемента права прав и свобод человека. Смысл же конституционно недопустимого умаления основных прав и свобод остается доктринально дискуссионным. В отечественной литературе умаление предложено понимать как уменьшение материального содержания основных

прав, объема социальных, политических и иных благ, причитающихся их обладателю, минимизация гарантий основных прав, в том числе в результате государственного предпочтения одной группы прав (или отдельных прав) в ущерб другой группе прав (другим правам). В зарубежных источниках акцент делается на недопустимость умаления сущности (утраты реального содержания) основного права или свободы при их ограничении. Этот конструктивный подход не означает, однако, что умаление является разновидностью ограничений в собственном смысле слова. Умаление может быть определенно как неконституционная (ограничительная) нормативная трактовка содержания основного права или свободы, имеющая непосредственное значение для целей опосредования правопользования. При этом не только «масштаб» умаления, но и его конкретно безотносительная, всеобщая адресность деформируют сущностную сторону конституционных прав, и потому оно также является принципиально недопустимым (ч. 2 ст. 17, ч. 2 ст. 55 Конституции РФ).

Научный руководитель юридического факультета Санкт-Петербургского Гуманитарного университета профсоюзов, доктор юридических наук, профессор, заслуженный деятель науки России Ромашов Роман Анатольевич в своем выступлении проанализировал механизм ограничения прав человека в публичном и частном праве.

Механизм ограничения прав человека представляет собой совокупность институтов (норм, субъектов, компетенций) и взаимодействий (коммуникаций) посредством которых устанавливаются рамки, в которых субъект-носитель права может осуществлять его непосредственную реализацию (материальные ограничения), а также определяются процедуры, с применением которых связан правоограничительный процесс (процессуальные ограничения).

Материальные ограничения содержаться в законодательных актах закрепляющих стандарты должного, недопустимого, возможного поведения. Сам по себе факт законодательного закрепления права, одновременно является фактом его ограничения. К примеру, статья 31 Конституции России (1993 года) содержит положение в соответствие с которым «граждане Российской Федерации имеют право собираться мирно без оружия, проводить собрания, митинги и демонстрации, шествия и пикетирование». Как видим, в данной статье не только закреплено право на «гражданское собрание», но и установлены ограничения в области его реализации: закон разрешает собираться гражданам только «мирно, без оружия». Также к материальным ограничениям права человека могут быть отнесены обязывающие и запретительные нормы.

Процессуальные ограничения связаны с осуществлением правоприменительной деятельности субъектами, наделенными определенным объемом властных полномочий. В зависимости от обстоятельств правоограничительные действия могут совершаться как в административном, так и в судебном порядке. Административные правоограничения

основываются на «служебном усмотрении» компетентного лица, принимающего в одностороннем порядке решения связанные с легальным ограничением субъективного права лица обвиняющегося в совершении административного проступка. В рамках процесса уголовного судопроизводства решение об ограничении права принимается в порядке состязательного процесса, участие в котором принимают три компетентных субъекта: судья, сторона обвинения и сторона защиты.

Механизм правоограничения в сфере публичного права основывается на субординационном типе отношений власти-подчинения. Нормативной основой правоограничения выступает закон, а само пра-воограничение осуществляется в форме правоприменительной деятельности и обеспечивается средствами легального государственного принуждения.

Механизм правоограничения в сфере частного права основывается на координационном типе отношений между юридически равными субъектами. Нормативной основой правоограничения выступает договор, закрепляющий права и обязанности сторон, а также устанавливающий меры юридической ответственности за нарушение предусмотренных договором правил поведения. Формой частного правоограничения выступают процедуры альтернативного процесса (неформальный арбитраж, третейский суд), основывающиеся на авторитете лиц, принимающих соответствующие решения.

Не имеет смысла делить права человека на абсолютные и относительные, поскольку легальному ограничению могут быть подвергнуты практически все права, в том числе и те, которые, как правило, относятся к абсолютным. Федеральный закон «О противодействии терроризму» (2006 года) в части 3 статьи 7 определяет, что «в случае, если имеется достоверная информация о возможном использовании воздушного судна для совершения террористического акта или о захвате воздушного судна и при этом были исчерпаны все обусловленные сложившимися обстоятельствами меры, необходимые для его посадки, и существует реальная опасность гибели людей либо наступления экологической катастрофы, Вооруженные Силы Российской Федерации применяют оружие и боевую технику для пресечения полета указанного воздушного судна путем его уничтожения».

Начальник кафедры государственно-правовых дисциплин Владимирского юридического института ФСИН России, доктор юридических наук, профессор Головкин Роман Борисович рассмотрел в своем докладе классификацию ограничений прав человека.

Условно можно заключить, что ограничения прав человека — это совокупность факторов и средств, которые препятствуют его произвольной (вплоть до злоупотребления) реализации и блокируют нарушение данного права.

В связи с данным определением можно предложить следующую классификацию ограничений, связанных с правами человека.

Во-первых, в связи с деятельностью человека ограничения могут носить естественный и искусст-

венный характер. Естественные ограничения связаны с существованием самого человека, его природы, окружающей среды. Например, право человека на жизнь ограничивается его здоровьем. К искусственным ограничителям относится все, что так или иначе создано человеком.

Во-вторых, в связи с правовым регулированием можно выделить правовые и неправовые ограничения прав и свобод. Неправовые ограничения могут вступать в конфронтацию с правовым регулированием, а могут ему способствовать.

В-третьих, в связи с направленностью ограничения можно подразделить на ограничения прав и свобод и ограничения, производные от прав и свобод. Ограничения прав и свобод — это все, что, так или иначе, блокирует (устанавливает рамки) масштаб прав и свобод. Производные ограничения — это случаи, когда само право становится фактором, ограничивающим другое право.

В-четвертых, в связи с информацией об ограничениях они могут быть явные и неявные. Явные — это ограничения, которые очевидны как правообладателю, так и лицу обязанному (как правило, содержатся в правовых нормах). Неявные — это те ограничения, которые не воспринимаются таковыми любым из субъектов в данный момент времени (например, отсутствие у молодых супругов отдельной жилой площади, что вынуждает их проживать с родителями).

В-пятых, ограничения прав можно классифицировать с точки зрения их национально-региональных особенностей на внутригосударственные и международные.

Безусловно, эта классификация условна и может быть продолжена или изложена по-другому, но она наглядно показывает, что правовыми ограничениями ограничения прав и свобод не исчерпываются и сами права и свободы могут становиться источником различных ограничений.

Научный директор Межрегиональной общественной организации «Центр содействия правовой реформе» (г. Саратов), доктор юридических наук, профессор, Немытина Марина Викторовна в своем докладе рассмотрела проблему ограничения прав через призму публичных интересов общества и государства.

Рассматривая тенденции в российском обществе и государстве, ситуацию в области обеспечения и защиты прав граждан можно идентифицировать следующим образом. Когда, в 90-е годы теперь уже прошлого века в российском законодательстве появился огромный массив прав и свобод человека, эти права и свободы понимались в юридической науке, законодательстве и правоприменительной практике очень широко. Гораздо шире, чем странах, в которых эти права и свободы давно стали обыкновением. То есть, в обозначенный исторический период основные права и свободы человека российским обществом и государством были возведены в абсолют.

Можно привести множество примеров такого абсолютного понимания конституционных прав и сво-

бод в России. Так, право на судебную защиту (ст. 46 Конституции РФ) на уровне обыденного правосознания формировалось таким образом, что в суд может обратиться любой человек и по любому поводу. При этом не учитывались реальные возможности судов и судей по рассмотрению дел, не обеспечивалась реальная возможность получения квалифицированной юридической помощи (ст. 48 Конституции РФ), не внедрялись альтернативные формы разрешения правовых конфликтов (процедуры примирения сторон, третейские суды и др.).

Перед российским государством давно стоит проблема соотнесения законодательного регулирования прав и свобод с реальными экономическими, социальными и политическими условиями жизни страны. Это с объективной неизбежностью влечет за собой ограничение прав и свобод человека. В этой связи видятся две проблемы. 1) Политика государства, вошедшая в русло ограничения прав и свобод, в любом случае будет негативно воспринята обществом, различными социальными группами. При этом гражданам не будет дела до того, что государство всего лишь преодолевает декларативный характер законодательства в части регламентации им прав и свобод, соотносит желаемый уровень правовой защищенности общества и граждан со своими реальными возможностями. 2) За последние полтора десятка лет природа российского государства не успела измениться таким образом, чтобы реально отражать интересы общества и граждан. Интересы общества отнюдь не всегда совпадают с интересами государства, тем более с интересами тех, кто олицетворяет государственную власть. То есть, публичные интересы как фактор ограничения прав нельзя отождествлять с государственными интересами. Их следует понимать гораздо шире, в смысле согласования интересов различных социальных групп.

Наконец, как идентифицировать реальные интересы российского общества? Насколько это возможно? Что для этого необходимо сделать? Каковы конструктивные предложения? В этой связи можно предположить, что дальнейшее развитие отечественной юриспруденции будет идти в русле восприятия ею социологических концептов понимания права и соответственно социологических методов исследований. Российская юридическая наука должна, наконец, избавиться от роли запоздалого комментатора и критика законодательных новелл и начать выполнять в обществе прогностическую функцию. Должна взяться за изучение подлинного состояние дел в обществе и на основе такого рода знаний предложить государству эффективные рецепты правового регулирования и построения социальных практик обеспечения, защиты и ограничения прав.

Декан юридического факультета Владимирского государственного педагогического университета, кандидат исторических наук, доцент Третьякова Ольга Дмитриевна в своем выступлении рассмотрела вопросы ограничений конвергенции права.

В общественных науках конвергенция — одна из концепций западного обществоведения, считающая

определяющей особенностью современного общественного развития тенденцию к сближению социально-политических систем, сглаживанию экономических, политических и идеологических различий между капитализмом и социализмом, их последующему слиянию.

Конвергенция права в современных исследованиях ограничивается межсистемным взаимодействием в форме сближения составляющих национальные правовые системы элементов. Но правовая конвергенция — это не только сближение системно-юридических элементов национального права, но и стихийно-правовых явлений в праве отдельных государств.

Конвергенцию права имеет смысл рассматривать как процесс взаимодействия отдельных элементов национальной правовой системы, а также между отдельными правовыми системами в форме повышения степени связанности и согласованности правового регулирования общественных отношений.

Конвергенция права как процесс установления связей (взаимодействия) не беспредельна, она ограничивается целым рядом факторов. Для того чтобы определить параметры и понятие «ограничение конвергенции права», обратимся к проявлениям данного вида ограничений.

Прежде всего, следует различать ограничения во внутренней и внешней конвергенции права. Внутренняя конвергенция права ограничивается автономным существованием права и закона, как только различия между правом и законом устраняются, конвергенция права останавливается, устанавливается состояние когерентности права и закона.

Внутренняя конвергенция права в форме законодательства ограничивается и особенностями и типом правовой системы, степенью ее согласованности. Наиболее ярким «физическим» проявлением внутренней конвергенции законодательства выступает его систематизация в форме кодификации, однако такая форма не везде приемлема, например, в Великобритании в большей степени применяется систематизация в форме инкорпорации. Ограничения конвергенции права связаны и с динамикой общественных отношений, которая не позволяет в полном объеме стать праву и правовой системе когерентными. Иными словами, несмотря на ограничения конвергенции законодательства, она может практически осуществляться до тех пор, пока существуют противоречия в праве.

Внешняя конвергенция ограничивается политической волей и характеристиками взаимодействующих правовых систем.

Таким образом, можно заключить, что ограничения конвергенции права — это совокупность факторов и обстоятельств, препятствующих достижению максимальной связанности (когерентности) и взаимодействия между правом и законодательством, между правовыми системами и их элементами.

Следующее сообщение было посвящено ограничению прав налогоплательщиков при принудительном исполнении налоговых обязательств. С такой

темой выступила кандидат юридических наук старший преподаватель кафедры административного права и административно-служебной деятельности органов внутренних дел Нижегородской академии МВД России Бондарь Елена Александровна.

В своем докладе Е.А. Бондарь отметила, что налоги — это необходимое условие существования любого государства. Конституционная обязанность платить налоги распространяется на всех налогоплательщиков в качестве безусловного требования государства. Это определяет безэквивалентность платежа налога, односторонний характер обязательства и обусловливает исполнение принуждения как гарантии выполнения обязанности платить налоги.

Действующее российское законодательство предусматривает ряд мер принудительного воздействия на налогоплательщика в случае невыполнения субъектом правоотношения своих налоговых обязательств.

Далее Е.А. Бондарь рассмотрела проблемные аспекты процедуры принудительного исполнения налогового обязательства. Докладчик обратила внимание на обеспечительные меры (которые применяются к налогоплательщику в соответствии со статьями 75—77 Налогового кодекса Российской Федерации) такие как: пени, приостановление операций по счетам налогоплательщика, плательщика сборов или налогового агента, а также арест имущества указанных лиц.

По мнению докладчика в подобных ситуациях экономические права налогоплательщиков существенно ограничиваются. Так, в частности, налогоплательщик не может самостоятельно по своему усмотрению распоряжаться денежными средствами на счетах, отчуждать имущество и т. д. Безусловно, подобные ограничения прав плательщиков предусмотрены действующим российским налоговым законодательством. Однако при применении данных норм закона в практической деятельности возникает немало спорных вопросов. В выступлении были рассмотрены проблемы практического применения принудительных мер исполнения налоговых обязательств. Рассмотрены материалы арбитражной практики, а также определения Конституционного суда РФ.

В заключении Е.А. Бондарь отметила, что наделение налоговых органов полномочием самостоятельно без соответствующего заявления и согласия на то налогоплательщика, произвести зачет излишне уплаченной суммы налога в счет погашения недоимки по другим налогам не может рассматриваться как нарушающее справедливый баланс публичных и частных интересов. Это позволяет оперативно и эффективно удовлетворить имущественные потребности государства и способствует скорейшему исполнению конституционной обязанности налогоплательщика по уплате налога. Закрепляющий это полномочие пункт Налогового кодекса Российской Федерации направлен на защиту прав не только государства, но и самого налогоплательщика, поскольку исключает дальнейшее начисление пеней, применение налоговых санкций и мер принудительного характера.

Во-вторых, осуществление зачета налоговым органом по собственной инициативе не квалифицируется в качестве меры принудительного взыскания. Налоговый кодекс Российской Федерации непосредственно не определяет срок, за пределами которого налоговый орган не может произвести зачет суммы излишне уплаченного налога в счет имеющейся у налогоплательщика недоимки и задолженности по пеням. Вместе с тем в Налоговом кодексе Российской Федерации содержатся общие положения, устанавливающие сроки реализации прав налоговых органов, которые подлежат применению. Так, налоговый орган вправе в течение 60 дней с момента истечения срока, указанного в требовании об уплате недоимки и иной задолженности, вынести решение о принудительном взыскании ее за счет денежных средств на счетах налогоплательщика в банке. Установлен и общий трехлетний срок давности с момента совершения налогового правонарушения либо со следующего дня после окончания налогового периода, в течение которого было совершено правонарушение. И по истечении этого срока лицо не может быть привлечено к ответственности за совершение налогового правонарушения. Налоговые органы (по общему правилу) могут обратиться в суд с иском о взыскании налоговых санкций не позднее 6 месяцев со дня обнаружения налогового правонарушения и составления соответствующего акта.

В- третьих, недопустимо придание обратной силы нормам налогового законодательства, содержание и смысл которых были изменены в сторону ухудшения положения налогоплательщиков в результате толкования этих норм органами судебной власти при рассмотрении конкретных дел либо при обобщении судебной практики. Точно так же недопустимо предоставление налоговым органам и судам возможности применять такие истолкования к налоговым правоотношениям, возникшим до установления нового содержания правовой нормы в результате ее истолкования.

Начальник кафедры теории и истории государства и права Академии МВД Республики Беларусь, кандидат юридических наук, доцент Липень Сергей Васильевич в своем докладе рассмотрел проблему ограничения прав и свобод человека через призму решений Конституционного Суда Республики Беларусь.

Конституционный Суд Республики Беларусь находится на защите конституционных ценностей, в том числе и выраженной в части 1 статьи 23 недопустимости произвольного ограничения прав и свобод личности. За почти полтора десятилетия деятельности Конституционного Суда Республики Беларусь сложилась определенная практика применения им части 1 статьи 23 Конституции Республики Беларусь.

Статья 23 Конституции Республики Беларусь так или иначе упоминается примерно в 10% решений Конституционного Суда Республики Беларусь (всего в 1994—2008 годах было принято более 200 решений), чаще всего в мотивировочной части решения. При этом в целом ряде решений Конституционного Суда Республики Беларусь признаются неконституци-

онными положения нормативно-правовых актов. Так, признаны неконституционными как не способствующие реализации статьи 23 и ряда других статей Конституции Республики Беларусь положения статьи 5 Кодекса об административных правонарушениях, предоставлявшей местным Советам депутатов устанавливать административную ответственность по неограниченному кругу вопросов, а также увеличивать предусмотренные парламентом размеры штрафов.

В марте 1999 года Конституционный Суд указал, что необходимо принимать во внимание общепризнанные в международном праве положения, согласно которым права и свободы личности должны рассматриваться в сочетании с правами других лиц; ограничения прав личности считаются оправданными, когда они применяются в интересах защиты прав и свобод других граждан; введение ограничений на права человека не должно препятствовать осуществлению основных прав и свобод личности, закрепленных международными актами и конституциями государств; степень любого ограничения права должна быть строго соразмерной потребности или высшему интересу, ради которых вводится данное ограничение. Конституция, предоставляя законодателю в некоторых случаях возможность устанавливать объем и пределы ограничения прав и свобод граждан, ориентирует его на закрепление минимально возможных таких ограничений.

В заключении Конституционного Суда Республики Беларусь от 2 июня 1999 года указано, что «ограничение прав и свобод одних лиц интересами защиты прав и свобод других лиц может иметь место только тогда, когда защищаемые права и интересы представляют более значимую ценность. Законодатель, закрепляя гарантии прав и свобод граждан, устанавливая их ограничения или определяя какие-либо особенности их защиты, по мнению Конституционного Суда, должен исходить из оценки значимости того или иного права в общей системе конституционных прав и свобод, придерживаясь такого сбалансированного подхода, чтобы реализация каких-либо прав граждан не влекла необратимые последствия и причинение существенного ущерба другим правам, особенно тем, которым придается приоритетное значение».

Докторант Нижегородской академии МВД России, кандидат культурологи Баранова Марина Владимировна в своем выступлении раскрыла особенности ограничения прав человека в сфере создания и реализации норм рекламного права.

Согласно части 4 статьи 29 Конституции РФ каждый гражданин имеет право свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию, в том числе рекламную, любым законным способом. Ограничение этих прав содержится в части 55 Конституции РФ. Конституционные ограничения, налагаемые на рекламу, обусловливают широкий спектр ограничений, исходящих от разных источников.

Во-первых, ограничения имеют правотворческую природу, то есть исходят от нормотворческих органов, вводящих в действие конкретные нормы, носящие запрещающий характер.

Во-вторых, ограничения могут исходить от правоприменителя. Это, в первую очередь, ФАС РФ и его территориальные управления, в чью компетенцию входит контроль за соблюдением рекламного законодательства. Так же судебные органы, применяющие нормы рекламного права, ГИБДД, выдающая согласования для размещения наружной рекламы в полосе отвода автомобильных дорог и др.

В-третьих, ограничения прав человека в рекламной сфере имеют этико-деонтологическую природу и исходят от саморегулируемых организаций. Среди подобных организаций активной и довольно результативной деятельностью отличаются Европейский альянс по стандартам в рекламе (БАБА), Международная рекламная организация (1АА), Международная Ассоциация бизнескоммуникаций (1АВС), Национальная рекламная ассоциация, Комитет по рекламе Торгово-промышленной палаты, Национальная ассоциация наружной рекламы и информации, Индустриальная Комиссия по этике и добросовестности в рекламе Совета ассоциаций медийной индустрии (САМИ) и другие.

Ограничения в рекламной сфере налагаются на всех субъектов рекламной деятельности. Рекламодатель, как обладатель всей полнотой информации (даже негативной) об объекте рекламирования, подвергается ограничениям, налагаемым на содержание рекламного продукта. Ограничения, налагаемые на рекламопроизводителя, касаются не только содержания рекламы, но и ее формы, так как специфика подачи материала в рекламной сфере имеет большое значение. Регуляция или ограничение возможного места размещения готового к распространению рекламного продукта оказывают влияние на деятельность рекламораспространителя. Даже потребитель рекламы, на защиту прав и интересов которого направлен базовый закон «О рекламе» и рекламное законодетельство в целом, подвержен ряду ограничений. Ограничения касаются возраста потенциального рекламопотребителя, принадлежности к определенной категории (например, «специалист» — врач, фармацевт, ветеринар, сотрудник силовых структур, работник предприятия, производящего оружие и вооружения). Деятельность довольно специфического субъекта рекламной деятельности — рекламоконтролера (ФАС РФ и его территориальные управления, суды, ГИБДД и др.) также подвергается ограничениям, отраженным в первую очередь в процессуальных нормах.

Любое ограничение порождает ряд последствий. Направленные на достижение позитивного, полезного для общества результата ограничения порой приводят к неожиданным и незапрограммированным последствиям. Так, в рекламной сфере можно говорить о биполярности результатов ограничений. Особенно интересна и показательна негативная сторона ряда популярных, вызвавших общественный резонанс ограничений.

Ограничение рекламы пива привело к укреплению монополий в этой сфере, создав дополнительные труднопреодолимые сложности на пути выхода

на рынок новых пивных марок. За этим последовало удорожание рекламного времени, рекламного продукта и, как следствие, самого объекта рекламирования. Невозможность в прежнем объеме рекламировать конкретную пивную марку или продукт в целом привела к появлению рекламы «зонтичных брендов», когда один продукт (неразрешенный к рекламированию) рекламируется под видом другого (разрешенного к рекламированию).

Ограничение временных затрат на рекламу в телевизионном сегменте привело к удорожанию рекламного времени и вытеснило с рекламного пространства социальную рекламу. Сегодня законодатель, поняв последствия такого ограничения, предлагает выход из создавшейся ситуации в выделении дополнительного времени в эфире (сверх указанного в Федеральном законе «О рекламе») для социальной рекламы. Такая мера не может вызвать положительного отклика у потребителей рекламы, уставших от ее и без того немалого объема.

Примечательно, что ограничение звука рекламного сообщения привело к необходимости разработки технических регламентов, без которых реализация данной нормы невозможна. Нужно время, усилия, воля законодателя, чтобы соответствующие технические регламенты были разработаны, и норма, вводящая ограничения звука, стала исполняемой.

Причинами, некоторыми детерминантами ограничений в рекламном праве являются: социальная необходимость, в том числе конкретные болезненные проблемы социума (детский и подростковый алкоголизм, игромания, беспризорность и т. д.); требования общественности; специфика экономической ситуации в стране; лоббирование рекламным сообществом отмены одних и введение других ограничений и прочее. Детальный анализ причин, лежащих в основе введения тех или иных ограничений позволяет понять специфику их реализации на практике и проявить непосредственную цель и истинное их значение.

Доцент кафедры теории государства и права Волгоградского государственного университета, кандидат юридических наук Давыдова Марина Леонидовна в своем докладе заострила внимание на техникоюридических аспектах ограничения прав и свобод человека.

Если исходить из принятого большинством специалистов мнения о том, что юридическая техника политически, идеологически и аксиологически нейтральна, можно предположить, что средства ее могут использоваться как для обеспечения законности, разумности, справедливости ограничения прав и свобод, так и для манипулирования волей и интересами субъектов, маскировки истинных целей законодателя или правоприменителя.

Говоря о роли юридической техники, следует различать два момента:

1) Правомерность ограничений, то есть их обоснованность, целесообразность, правильность, с точки зрения соблюдения основных прав человека, обеспечения эффективности механизма правового

регулирования и т. д. К сожалению, в этой сфере юридическая техника бессильна.

2) Законность ограничений, то есть соответствие их материально-правовым нормам, соблюдение установленных процедур и т. д. Говоря о роли юридической техники в установлении ограничений прав и свобод, мы подразумеваем, что использование технико-юридических средств позволяет обеспечить законность этих ограничений (опосредовано при этом влияя на их легитимность).

Среди средств, обеспечивающих легитимность правовых ограничений, важное место занимают нормативно-правовые декларации — предписания, не выполняющие собственно регулятивных функций, излагающие мотивы, конечные цели правового регулирования.

Целый ряд технико-юридических средств направлен на обеспечение качества нормативно-правового акта, опосредовано влияя при этом на качество устанавливаемых им правовых ограничений. К примеру, роль нормативно-правовых дефиниций в технико-юридическом обеспечении механизма ограничения прав и свобод не является особо значительной. В целом, ее можно, вероятно, свести к обеспечению ясности, понятности, непротиворечивости нормативного текста, являющихся дополнительным условием легальности и легитимности правовых ограничений. Аналогичную роль играют нормативноправовые предписания, образующие системосохраняющий механизм права — коллизионные, оперативные, предписания, устанавливающие аналогию, и др. Не закрепляя непосредственно никаких ограничений, они обеспечивают общий уровень качества правового текста, от которого, в том числе, зависит возможность полноценной реализации отдельных правовых институтов.

Основную роль в рассматриваемой сфере играют многочисленные средства, обеспечивающие законность ограничений прав и свобод человека. Среди них, в первую очередь, необходимо выделить правовые принципы и предписания, выражающие нормы права во всех их разновидностях (регулятивные и охранительные, предписания-презумпции и фикции и т. п.).

В огромной мере качество правотворчества и, тем более, правоприменения зависит от человеческого, субъективного фактора, и, если прямой умысел на незаконные ограничения прав и свобод средствами юридической техники предотвратить невозможно, то сократить количество правотворческих и правоприменительных ошибок путем повышения квалификации законодателя или правоприменителя, совершенствования их профессионализма — это как раз задача юридической техники. Именно в этом, в частности, видится ее роль в сфере ограничения прав и свобод человека.

Заместитель заведующего кафедрой теории и истории государства и права Российского государственного торгово-экономического университета, кандидат юридических наук, доцент Сауляк Олег Петрович в своем выступлении отметил, что низкую

эффективность правосудия саму по себе следует рассматривать как ограничение прав человека. В настоящее время существуют определенные барьеры, снижающие эффективность правосудия в сфере защиты индивидуальных прав и свобод.

Барьер первый — проблема «внешнего запуска». Механизм судебной защиты и контроля не запускается автоматически. Даже в условиях совершения правонарушения необходимо внешнее усилие, которое приведет этот механизм в действие. Его «внешний запуск» обеспечивается обращением в суд субъектов, полагающих, что соответствующие права и законные интересы были нарушены конкретными неправомерными действиями. В противном случае бессмысленно уповать, что судебная система любого уровня начнет свою работу.

Барьер второй — проблема доступности правосудия. Для того чтобы подать исковое заявление, гражданину порой приходится неделями обивать пороги суда и примерно столько же, чтобы получить решение после того, как оно вынесено. Кроме того, от человека или организации, которые решили воспользоваться механизмом судебной защиты, требуется не только уверенность в справедливости своих притязаний. Они должны подкрепить свою позицию знанием закона и необходимыми доказательствами. В условиях, когда законодательство столь подвижно и изменчиво, когда в нем сплошь и рядом имеют место случаи конкуренции юридических норм, пробелы в праве, выстроить логически безупречную линию судебной защиты не просто даже для юриста. Наконец, последний аспект проблемы доступности правосудия — стоимость. Несмотря на то, что финансирование судебной системы осуществляется за счет средств государства, судебный процесс, как правило, не становится бесплатным для его участников.

Барьер третий — проблема оперативности правосудия. Правосудие для того, чтобы быть эффективным, должно осуществляться в разумные сроки. Проблема соблюдения этих процессуальных сроков российскими судами давно уже стала притчей во язы-цех. Конечно, существуют объективные причины, ведущие к увеличению сроков рассмотрения дел. Однако, как неоднократно отмечал Пленум Верховного Суда РФ, основными причинами нарушения процессуальных сроков являются недостатки и упущения в деятельности судов, связанные, прежде всего с неудовлетворительной организацией судебного процесса, снижением исполнительской дисциплины, недостаточным контролем со стороны председателей соответствующих судов. Имеет место в деятельности судов и бюрократизм, который не обусловлен никакими объективными причинами.

Барьер четвертый — беспристрастность (объективность) и независимость судей. Отсутствие каких-либо субъективных предпочтений у судьи, разрешающего спор, один из ключевых принципов судебного процесса, без которого общественное доверие к судебной власти становится эфемерным.

Беспристрастность и объективность судьи — вопрос, который представляется особенно деликатным,

поскольку речь идет о реальности, которую достаточно сложно установить и измерить. Исследования в области социальной психологии свидетельствуют о том, что участники судебного процесса, в том числе и судьи, обычно изо всех сил стараются, чтобы все шло правильно, по закону, но неизбежно оказываются под влиянием факторов, отличных от объективности и беспристрастного поиска истины. Среди последствий этого влияния — пристрастные суждения, основанные на стереотипах и предубеждениях.

Заведующий кафедрой уголовного права и уголовного процесса Нижегородского филиала Государственного университета — Высшей школы экономики, доктор юридических наук, профессор, заслуженный юрист Российской Федерации, академик РАЕН, член РАЮН, руководитель Секции по уголовно-правовым вопросам Научно-консультативного совета при Нижегородском областном суде Панченко Павел Николаевич осветил проблему взаимосвязи уголовного законодательства и свободы человека.

Было бы неверным считать так, что чем строже уголовный закон (и, разумеется, практика его применения), то тем меньше свободы в обществе. Напротив, при более строгом законе свободы в обществе может быть больше, потому что совершающие преступления и в силу этого лишенные свободы лица в меньшей мере будут ограничивать свободу законопослушных граждан. В открытом пространстве будет при этом меньше таких людей, которые могли бы грабить, калечить, убивать, наконец, людей честных, порядочных, законопослушных. Последние могли бы полнее дышать воздухом свободы.

Но, конечно же, было бы неправильным считать и так, что чем строже уголовный закон, тем лучше. Тут нужна своя мера, своя «золотая середина». И если, скажем, в Чечне одно время судили не по Уголовному кодексу Российской Федерации, а по жесточайшим догматам шариата, но преступлений при этом не становилось меньше (их становилось больше), то это уже не просто перебор, а нечто совершенно иное — по сравнению с тем, что должно было бы быть.

Не одними уголовно-правовыми мерами и не обязательно только строгими мерами такого рода сильна уголовная политика. Она сильна также умелым применением этих мер, их правильной дозировкой (и в смысле строгости, и в смысле частоты применения.

С другой же стороны, уголовный закон не должен быть чрезмерно мягким, так как в этом случае он не будет восприниматься именно как закон уголовный. Он никого не удержит от преступления, никого не остановит в «роковой момент» и в результате мы получим то, что называется безнаказанностью, открывающей путь новым преступлениям. Здесь должно быть соблюдено требование достаточной умеренности строгости, то есть давно известное правило «золотой середины».

Имеются основания полагать, что ответом на рост преступности должно стать не усиление, а, может быть, даже некоторое смягчение мер ответственно-

сти. Продолжая наращивать репрессию, мы тем самым сами себя загоняем во все тот же угол (от которого, кстати, может быть, и произошло название уголовного права). Вызов преступности надо принимать спокойно, без суеты. Как можно реально сбить волну репрессии? Прежде всего, посредством издания разумных актов амнистии, путем взвешенной политики помилования осужденных, дополнения системы оснований освобождения от уголовной ответственности и наказания рядом новых оснований такого рода, расширением практики условного осуждения — при наполнении его более значительным объемом реальных правоограничений, дополнением системы наказаний такими мерами, как государственное порицание, домашний арест, обязательные работы — с исполнением последних, скажем, в хозяйстве потерпевшего, и т. д. Все это должно подкрепляться работой по предупреждению преступлений и улучшению качества жизни людей. Нищета, безработица, процесс«деклассирования» определенной части населения, ее социально-нравственной деградации — все это тоже должно идти рука об руку с уголовной политикой, если она «хочет» поправить свои позиции в борьбе с преступностью и наведении в стране порядка, необходимого для движения ее вперед по пути цивилизованного развития.

Заведующий кафедрой уголовного права и криминологии Самарского государственного университета, доктор юридических наук, профессор Кленова Татьяна Владимировна в своем докладе заострила внимание на необходимых ограничениях прав преступника, потерпевшего и государства в уголовноправовых отношениях.

Характерными для уголовного права являются отношения, возникающие в связи с введением в действие и применением запрещающих уголовно-правовых норм. Государство одновременно и определяет запрещающие уголовно-правовые нормы, и является стороной уголовно-правовых отношений, регулируемых ими. Соответственно, государство и лицо, совершившее преступление, в уголовно-правовых отношениях, изначально не равны. Уголовное право определяют как принадлежащее публичному праву.

В постсоветской России уголовная политика изменилась, в конце XX — начале XXI века её вектор стал определяться с ориентиром на либеральные ценности. Развитие получила идея объективной децентрализации публичного уголовного права, в нормах которого должны быть реализованы как публичные, так и частные интересы, причем как равные друг другу.

Идея развития частного начала в уголовном праве представляется перспективной, но не в ущерб утверждению специфичности норм уголовного права и уголовно-правовых отношений. Нельзя не признавать выраженную репрессивностьуголовно-пра-вовых норм, низводить значение уголовного наказания до подстраховки со стороны государства, резервной меры предосторожности и тем самым девальвировать запрещающие нормы уголовного права.

Запрещающие уголовно-правовые нормы составляют большинство норм уголовного права. Их

специфичность, прежде всего, выражается в обеспеченности запрета санкцией в виде уголовного наказания и направленности на урегулирование охранительных отношений, где стороны не в равном положении.

Применение метода запрета сопряжено с ограничением или лишением прав и свобод человека, однако функцией запрещающих норм является пра-вообеспечение. Предусматривая ограничение или лишение прав и свобод лица вследствие совершенного им преступления, запрещающие уголовно-правовые нормы обеспечивают охрану гарантированных Конституцией прав и свобод человека, безопасность общества и государства.

В связи с государственной политикой усиления гарантий прав личности актуальной является проблема выделения уголовно-правового отношения, где бы субъектом признавалось лицо, пострадавшее от преступления.

В российском законодательстве не создано необходимой и достаточной совокупности норм, обеспечивающих баланс уголовно-правовых прав и обязанностей потерпевшего и преступника. Это стало наиболее явно после введения УПК РФ, сориентированного на защиту прав лица, совершившего преступление. Например, учитывая имманентность свойства вредоносности любому преступлению, естественным является вывод, что без потерпевшего нет преступления. Но в статье 73 УПК РФ «Обстоятельства, подлежащие доказыванию» нет предписания об обязательном установлении потерпевшего по уголовному делу, и в других статьях этого Кодекса не предусмотрены достаточные гарантии защиты прав потерпевшего.

Идея защиты личности преступника, если она противопоставляется идее защиты интересов личности потерпевшего, а также общества и государства, неизбежно становится основой уголовной политики, ущербной для правопослушных лиц. Либерально ориентированный уголовный закон может стать самостоятельной причиной социальных конфликтов.

В рамках уголовно-правовых отношений права одних субъектов объективно ограничиваются правами других субъектов этих отношений. Как представляется, общей задачей для лиц, участвующих в определении концепции и содержания уголовно-правового регулирования, является задача поиска необходимых ограничений прав преступника, потерпевшего и государства. Права всех субъектов уголовных правоотношений должны определяться системно, во взаимосвязи с обязанностями, с учетом специфичности предмета и методов уголовно-правового регулирования, без идеологической предвзятости, исходя из реального состояния и тенденций преступности.

На дискуссионных проблемах судебного контроля, реализуемого на досудебном этапе, остановился в своем докладе профессор кафедры уголовного права и уголовного процесса, доктор юридических наук, профессор Ковтун Николай Николаевич. Положив в основу выступления анализ проблемы

предрешенности внутреннего убеждения судей в вопросах исследования доказательств, служащих предметом проверки и оценки суда в рамках той или иной формы судебного контроля, автор поставил на обсуждение присутствующих ряд взаимосвязанных между собой проблем, фактически нивелирующих сущность и назначение этой формы деятельности суда.

Анализ судебно-контрольных производств, подчеркнул выступающий, указывает на то, что реализуя процедуру проверки по нормам статей 108, 125, 165 или 448 УПК РФ, судьи фактически уклоняются от исследования (оценки), представленных в суд данных; не исследуют фактические основания, положенные в основу того или иного ходатайства; формально следуют доводам, изложенным сторонами, не формируют своего убеждения о действительных обстоятельствах спора.

Не имея ни четких законодательных императивов, ни достаточно сложившейся судебной практики, в том числе, нашедшей поддержку у высших судебных инстанций страны, одни и те же судебные инстанции в итоге принимают взаимоисключающие решения по одному и тому же предмету спора.

К примеру, от суда, реализующего процедуру судебного контроля по правилам статьи 448 УПК РФ, высшая судебная инстанция страны требует одновременно и проверки (оценки) достаточности представленных данных, необходимых для возбуждения уголовного дела, и одновременно утверждает, что в компетенцию судебной власти на этом этапе не входит оценка доказательств, представленных стороной защиты. В итоге, в одних ситуациях, кассационные инстанции оставляют без изменения решения суда, вынесенные в рамках той или иной формы контроля, соглашаясь, что суду были представлены достаточные материалы для вынесения обоснованного заключения. В других ситуациях, аналогичные, по сути, решения отменяются той же кассационной инстанцией, полагающей, что «.ошибочны доводы кассационной жалобы о том, что доводы, изложенные в заключении, не подкреплены какими-либо доказательствами. Суд не вправе в данной стадии давать им оценку, так как данные действия суда возможны только при рассмотрении уголовного дела по существу во время судебного следствия».

Не менее сложным для реализации той или иной формы контроля оказался вопрос, связанный с оценкой качества доказательств, представленных в суд сторонами в обоснование своих утверждений. Камнем преткновения оказался вопрос о возможности проверки и оценки судом допустимости представленных данных. К примеру, по одним из решений, судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ формулирует однозначный вывод о том, что в рамках статьи 448 УПК РФ: «.коллегия из трех судей не вправе давать оценку допустимости и достоверности доказательств, так как это не входит в ее компетенцию, установленную уголовно-процессуальным законом». По другим, отказывает в даче заключения исключительно по мотивам того, что при со-

бирании доказательств, обосновывающих внесенное ходатайство, следственными органами были нарушены правила допустимости.

Проблема «предрешенной виновности», отметил докладчик, ставит под сомнение уже саму суть деятельности суда в рамках судебного контроля, право суда исследовать данные, представленные в обоснование того или иного ходатайства. Именно в этом (центральном) вопросе судебной проверки практика не может найти ни разумного баланса интересов личности и правосудия, ни выработать оптимального алгоритма действий и итоговых решений суда. В одних случаях, высшие судебные инстанции страны предельно однозначны в итоговых выводах: не исследование представленных сторонами доказательств в рамках той или иной формы контроля является безусловным основанием к отмене состоявшихся судебных решений. В других случаях, часто судами принимаются прямо противоположные решения, причем не отменяемые кассационными инстанциями. А именно:

«.ошибочны доводы кассационной жалобы о том, что доводы, изложенные в заключении, не подкреплены какими-либо доказательствами. Суд не вправе в данной стадии судопроизводства исследовать доказательства, давать им оценку, так как данные действия суда возможны только при рассмотрении уголовного дела по существу во время судебного следствия».

О том, что суд не столько исследует представленные данные, сколько формально «оглашает» материалы, приложенные к ходатайству, косвенно свидетельствуют и сроки судебного заседания. Фактически судом «изучается» лишь само ходатайство следственных органов, выслушиваются явившийся обвиняемый или ходатайства и возражения сторон, а в фактическую сторону, представленных стороной обвинения материалов, в критерии их относимости и допустимости суд, судя по всему, не входит.

Итоговый вывод, по мнению докладчика, достаточно ясен. В силу ряда причин нормативного, прикладного и субъективного характера судебный контроль, реализуемый на досудебном этапе уголовного судопроизводства России, так и не стал надежной процессуальной гарантией обеспечения прав, свобод и законных интересов личности в уголовном процессе. Личность осталась незащищенной от произвольности действий или решений следственных органов и прокурора, а суд, по сути, не выполняет той нормативной и социальной задачи, которая определена нормами статьи 2 Конституции РФ и статьи 6 УПК РФ.

Доцент кафедры уголовного права и уголовного процесса Нижегородского филиала Государственного университета — Высшей школы экономики, кандидат юридических наук Козлов Александр Викторович в своем докладе на примере объектов авторского, патентного права и товарных знаков проанализировал факторы, влияющие на ограничение исключительных прав на объекты интеллектуальной собственности.

Так, на ограничение исключительных прав влияет сущность, назначение того или иного объекта интеллектуальной собственности. Например, в отличие от объектов патентного права и товарных знаков, имеющих, главным образом, экономическое значение, объекты авторского права имеют еще и важное культурное, образовательное и информационное значение. Именно поэтому для объектов авторского права гражданское законодательство предусматривает такое ограничение исключительных прав как возможность без согласия автора или иного правообладателя и без выплаты им денежного вознаграждения цитировать в оригинале и в переводе в научных, полемических, критических или информационных целях правомерно обнародованные произведения в объеме, оправданном целью цитирования, включая воспроизведение отрывков из газетных и журнальных статей в форме обзоров печати.

На ограничение исключительных прав влияет объем предоставленных прав на тот или иной объект интеллектуальной собственности. Ограничить можно только то право, которое предоставлено. Если только на объекты авторского права предоставлено исключительное право публично исполнять произведение, то это право может быть ограничено только на произведения науки, литературы и искусства. Так, например, в соответствии со статьей 1277 ГК РФ допускается без согласия автора или иного правообладателя и без выплаты вознаграждения публичное исполнение музыкального произведения во время официальной или религиозной церемонии в объеме, оправданном характером такой церемонии.

На ограничение исключительных прав влияет отношение того или иного объекта интеллектуальной собственности к категории «монополия». Как известно, авторское право во всех случаях предоставляет автору монополию на произведение науки, литературы и искусства. Именно поэтому, в авторском праве больше всего ограничений исключительных прав.

Патентное право предоставляет монополю автору только в некоторых случаях. Именно на преодоление монополии на товар, предоставляемое патентным правом направлена, на наш взгляд, статья 1362 ГК РФ, в соответствии с которой если изобретение, полезная модель или промышленный образец не используется либо недостаточно используется, что приводит к недостаточному предложению соответствующих товаров, работ или услуг на рынке, любое лицо, желающее и готовое использовать такие изобретение, полезную модель или промышленный образец вправе обратиться в суд с иском к патентообладателю о предоставлении принудительной лицензии на использование на территории Российской Федерации изобретения, полезной модели или промышленного образца.

В отличие от объектов авторского права и патентного права, товарные знаки монополии на товар не предоставляют. Поэтому ограничений на товарный знак, направленных на преодоление монополии, нет.

На ограничение исключительных прав на объекты интеллектуальной собственности влияет соотношение частного и публичного интереса в том или ином объекте интеллектуальной собственности. Частный интерес реализуется через предоставление автору прав. Публичный интерес в части создания произведения реализуется через предоставление автору прав, а в части доступности произведения — через их ограничение.

Публичный интерес в большей мере присутствует в авторском праве. Именно с целью сделать произведение доступным введено большинство ограничений исключительных прав на произведения науки, литературы и искусства. Так, например, в соответствии со статьей 1273 ГК РФ допускается без согласия автора или иного правообладателя и без выплаты вознаграждения воспроизведение гражданином исключительно в личных целях правомерно обнародованного произведения. В соответствии с частью 2 статьи 1274 ГК РФ в случае, когда библиотека предоставляет экземпляры произведений, правомерно введенные в гражданский оборот, во временное безвозмездное пользование, такое пользование допускается без согласия автора или иного правообладателя и без выплаты вознаграждения.

Публичный интерес в объектах патентного права существует, но в меньшей степени, чем на объекты авторского права. Это связано с тем, что объекты авторского права имеют научное, культурное, образовательное, информационное, экономическое и социальное значение. Объекты патентного права в большей мере имеют экономическое и научное, а в некоторых случаях, социальное значение. Поэтому ограничений исключительных прав на объекты патентного права с целью обеспечить публичный интерес меньше, чем в авторском праве. Но такие ограничения есть. Так, например, в соответствии со статьей 1359 ГК РФ не являются нарушением исключительного права на изобретение, полезную модель или промышленный образец:

— проведение научного исследования продукта или способа, в которых использованы изобретение или полезная модель, либо научного исследования изделия, в котором использован промышленный образец, либо проведение эксперимента над такими продуктом, способом или изделием;

— использование изобретения, полезной модели или промышленного образца при чрезвычайных обстоятельствах (стихийных бедствиях, катастрофах, авариях) с уведомлением о таком использовании патентообладателя в кратчайший срок и с последующей выплатой ему соразмерной компенсации;

— использование изобретения, полезной модели или промышленного образца для удовлетворения личных, семейных, домашних или иных не связанных с предпринимательской деятельностью нужд, если целью такого использования не является получение прибыли или дохода;

— разовое изготовление в аптеках по рецептам врачей лекарственных средств с использованием изобретения.

Товарные знаки отражают частный интерес. Поэтому ограничений прав на товарный знак в рассматриваемом контексте нет.

Аспирантка Российской академии правосудия Ермакова Ксения Павловна в своем докладе рассмотрела пределы судебного усмотрения как разновидность ограничений в праве.

В российском законодательстве и судебной практике разрешения конкретных дел активно используется институт судебного усмотрения. Однако право на применение судебного усмотрения не абсолютно. Оно имеет определенные пределы, как по своему содержанию, так и по характеру осуществления. Эти пределы и выступают в качестве частного случая ограничения в праве.

Пределы применения судебного усмотрения играют важную роль в механизме его реализации и представляют собой поиск оптимального соотношения связанности правоприменителя жесткими рамками закона со свободой оценок и выбора мер частноправового или уголовно-правового характера .

Определение пределов осуществления судейского усмотрения не может рассматриваться как ограничение прав суда. Оно является юридическим выражением уже существующего формально равного положения субъектов в системе общественных отношений. Попытка суда выйти за пределы этого равновесия, нарушение границ их осуществления и есть злоупотребление правом.

Ученые сходятся в том, что пределы судебного усмотрения представляют собой определенные границы, в рамках которых и должен действовать судья, применяя юридическую норму, предполагающую судебное усмотрение.

Пределы судебного усмотрения представляют собой допустимый объем правомочий суда. Особенность пределов судебного усмотрения состоит в том, что они устанавливаются уполномоченными субъектами — правотворческими и правоприменительными органами. Правотворческие учреждения устанавливают пределы судебного усмотрения посредствам осуществления нормативного регулирования, содержащего возможность усмотрения судьи, а также определением юридических средств, обеспечивающих действенность указанных норм.

Правоприменительные органы устанавливают пределы судебного усмотрения, используя такие правовые средства как судебная практика, в том числе принцип единообразного применения норм права.

Применение судебного усмотрения возможно лишь в рамках допустимого объема правомочий суда. Выход за указанные пределы не допустим. В противном случае мы можем столкнуться с судебным произволом или злоупотреблением правом.

Подытоживая сказанное, можно отметить, что пределы судебного усмотрения — допустимый объем правомочий суда по реализации права на его усмотрение, установленный уполномоченными субъектами в законе и иных источниках, в рамках которого происходит применение права.

Соискатель кафедры государственно-правовых Нижегородской академии МВД России Муравьев Иван Александрович в своем докладе рассмотрел проблему законодательных исключений как средства ограничения прав человека. Законодательное исключение — это установленное изъятие из общего правоположения, фиксирующее особенности его реализации применительно к конкретной ситуации. Данный феномен имеет нормативный правовой характер, распространяется на неопределенный круг лиц и влечет юридические последствия. Законодательные исключения включают как установленные изъятия (ограничения, запреты) из общего правила, так и дополнения (допуски, преференции, льготы) к нему.

Сегодня в России идет сложный процесс формирования качественно новой, демократической системы государственной службы, являющейся одной из важнейших сфер государственного управления. В этой связи наличие исключений-условий при поступлении на государственную службу не только не противоречит принципу равенства, но и обеспечивает эффективность данного рода деятельности. Подобные исключения оправданы необходимостью доверять управление государственными делами лицам, имеющим профессиональную и фактическую пригодность к этому.

Принадлежность к российскому гражданству кандидата на должность государственного служащего не создает никаких неоправданных ограничений для иностранцев и лиц без гражданства. Ведь государственная служба Российской Федерации представляет собой профессиональную деятельность по выполнению государственных задач и функций.

Возрастной критерий проистекает из смысла статей 32 и 60 Конституции РФ, где говорится, что граждане имеют право участвовать в управлении делами государства непосредственно, а такое право может осуществляться в полном объеме с 18 лет. В данном контексте это будет означать объективно полезное исключение гражданина, не достигшего совершеннолетия, из сферы государственной службы.

Требования к кандидату на государственную должность включают исключение тех, кто не имеет соответствующего образования. Те, кто претендует на высшие и главные должности, должны иметь дополнительное высшее профессиональное образование по профилю должности.

Вместе с тем, недопустимо произвольное расширение исключительныхтребований федерального законодательства на региональном или местном уровнях. В части 2 статьи 21 Закона о государственной службе особо оговаривается, что при поступлении на государственную службу не допускается установление каких бы то ни было прямых или косвенных ограничений или преимуществ в зависимости от различных оснований, в том числе и от языка. Вместе с тем, нередко обязательным требованием к кандидату выступает знание не только русского языка, но также национального языка — при поступлении на государственную службу в субъектах Фе-

дерации, где установлен свой государственный язык.

Законодательные исключения на примере сферы государственной службы выступают формой позитивного ограничения прав человека и не противоречат реализации конституционного принципа равноправия. Закрепленные в законодательстве о государственной и муниципальной службе, законодательные исключения являются оправданными и закономерными.

Завершая обзор Всероссийского научно-практического семинара, хотелось бы отметить, что, вполне естественно, мы не смогли отразить содержание докладов и выступлений всех его участников. Наряду с упомянутыми в обзоре учеными-правоведами в работе семинара также приняли участие: заместитель начальника Государственно-правового управления Президента Российской Федерации, доктор юридических наук, профессор, заслуженный юрист Российской Федерации Пчелинцев Сергей Владимирович; директор Саратовского Центра по исследованию проблем организованной преступности и коррупции, профессор кафедры уголовного права Саратовской государственной академии права, доктор юридических наук, профессор Лопашенко Наталья Александровна; декан факультета права Государственного университета — Высшей школы экономики, кандидат юридических наук, доцент Салыгин Евгений Николаевич; докторант отдела проблем государственного управления и административного права Института государства и права имени В.Н. Корец-кого Национальной академии Украины в Российской Федерации, кандидат экономических наук, доцент Муртазаева Гульнара Наримановна; декан факультета права Нижегородского филиала Государственного университета — Высшей школы экономики, кандидат юридических наук, доцент Клепоносова Марина Вячеславовна; шеф-редактор журнала «Уголовный процесс» Уколова Юлия Александровна и др.

Питаем надежду, что по итогам семинара будет издан сборник научных трудов, где их идеи и будут отражены.

Примечания

1. См.: Государство и право. — 1998. — № 7; Теория и практика ограничения прав человека по российскому законодательству и международному праву: Сборник научных трудов: В 3 ч. / Под ред. В.М. Баранова. — Н. Новгород, 1998.

2. Пчелинцев С.В. Проблемы ограничения прав и свобод граждан в условиях особых правовых режимов. — М., 2006.

3. Камышанский В.П. Ограничения права собственности. — СПб., 2000.

4. См.: Шаров Р.В. Ограничения прав (свобод) человека (гражданина) и деятельность прокуратуры. — М.,

2008.

5. Всеобщая декларация прав человека 1948 года // Права человека: основные международные документы. — М., 1989. — С. 141.

6. Российская газета. — 1997. — 1 октября.

7. Комментарий к Конституции Российской Федерации / Под ред. В.Д. Зорькина, Л.В. Лазарева. — М.,

2009. — С. 29.

8. Национальный реестр правовых актов Республики Беларусь. — 2008. — № 119.1/9691.

9. См.: Российская газета. — 1997. — 28 февраля.

Интересно отметить, что законность участники опроса

поставили лишь на 13-е место в шкале ценностей.

10. См.: Гинзбург В. Мы были с Ландау на «ты». Почему нобелевский лауреат считает фильм «Мой муж — гений» лживым // Российская газета. — 2008. — 20 ноября; Медведев Ю. Ландау: лирика физика // Российская газета. — 2008. — 30 декабря.

11. См.: Ларин В. Не выдержало сердце // Комсомольская правда. — 2008. — 6 декабря.

12. Собрание законодательства РФ. — 2002. — № 47. — Ст. 4634.

13. См.: Лукьянов А.С. Биоэтика с основами биоправа: Учебное пособие. — М., 2008.

14. Российская газета. — 2008. — 17 мая.

15. Российская газета. — 2008. — 9 декабря.

16. См.: Душенко К. Универсальный цитатник политика и журналиста. — М., 2006. — С. 56.

17. См.: Стандарты Совета Европы в области прав человека применительно к положениям Конституции Российской Федерации: Избранные права. — М., 2002. — С. 276—277.