CC BY
817
НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ ОГРАНИЧЕНИЙ ПРАВ И СВОБОД ЧЕЛОВЕКА И ГРАЖДАНИНА ПО КОНСТИТУЦИИ РФ
В.З. Джантуханов ,
кандидат юридических наук, доцент кафедры государственно-правовых дисциплин юридического факультета Института (филиала) ФГБОУВПО «Московский государственный машиностроительный университет (МАМИ)» в г.Махачкале
Фундаментальным, всеобщим, применимым к любому праву основанием для определения пределов его осуществления (и в этом смысле - ограничения) является принцип формального равенства, выражающий сущность права как особого социального явления. Равенство субъектов прав и свобод человека и гражданина прямо или косвенно продекларировано в целом ряде статей Конституции РФ. Содержательно же этот принцип раскрыт в части 3 статьи 17, которая гласит: «Осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц». Другими конституционными основаниями для законодательного ограничения прав и свобод являются закрепленные в Конституции РФ гарантии против злоупотреблений правами и свободами со стороны их носителей. Такие гарантии содержатся в целом ряде статей Конституции РФ. Наиболее четко они сформулированы в ч. 5 ст. 13, ч. 2 ст. 29 и ч. 2 ст. 34, где предусмотрены соответствующие запреты. Косвенным образом гарантии против злоупотребления правами и свободами вводятся в тех случаях, когда конституционный законодатель говорит о том, что граждане имеют право собираться мирно, без оружия (ст. 31), что владение, пользование и распоряжение природными ресурсами осуществляется свободно, если это не наносит ущерба окружающей среде (ч. 2 ст. 36) и т.п. В некоторых нормах в качестве дополнительных гарантий против злоупотреблений со стороны носителей конституционных прав и свобод выступают указания на то, что действовать можно только законным способом (ч. 4 ст. 29 и ч. 1 ст. 34).
Наиболее актуальными аспектами проблематики регулирования, реализации и защиты закрепленных в Конституции РФ прав человека и гражданина являются вопросы о пределах реализации этих прав, а также о возможности и критериях их ограничения. Надлежащее их решение имеет большое значение как для формирования доктрины российского конституционного права, так и для развития государственно-правовой практики.
Ограничение конституционных прав и свобод в последнее время все чаще становится предметом обсуждения среди российских политиков и экспертов, рассматривающих эту проблему в практической плоскости1. Необходимость ограничений обосновывается, во-первых, нарастанием угрозы международного терроризма, в связи с чем, как правило, говорят о характерном для всего мирового сообщества кризисе либеральных ценностей. Во-вторых, специфически российский аргумент сводится к констатации разрыва между правами и свободами, закрепленными в Конституции, и реальной социальной практикой, в которой эти права не могут быть осуществлены. Отсюда делается вывод: честнее и целесообразнее было бы ограничить некоторые права, с тем чтобы привести их в
1 Шевцов В.С. Право человека и государство в Российской Федерации. - М., 2002.
соответствие с уровнем реального правового развития общества. Представляется, что, оба эти аргумента несостоятельны и с политической, и с правовой точки зрения.
Основной популярный аргумент в пользу возможности ограничения основных прав и свобод для преодоления разрыва между Конституцией и социально-правовой реальностью широко используется для обоснования реформы политической системы (и прежде всего таких ее направлений, как новый порядок выборов глав субъектов Федерации и переход к выбору депутатов Государственной думы РФ только по партийным спискам). Исходя из возможности ограничения основных прав и свобод с позиции правового подхода, можно сказать, что одни права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены для защиты других прав и свобод. Но в таком общем виде этот тезис неверен, поскольку не соответствует сути правового подхода. Распространенность подобных представлений обусловлена смешением таких различных правовых понятий, как «ограничение прав», «определение пределов правовой регуляции» и «гарантии против злоупотребления правом».
Пределы осуществления прав очерчены в части 3 статьи 17 Конституции РФ, в которой говорится, что «осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц». Смысл данного конституционного положения восходит к знаменитому «золотому правилу» нормативной регуляции, воспринятому христианством из греко-римской правовой мысли: «Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними». Иначе говоря: «Не поступайте по отношению к людям так, как вы не хотели бы, чтобы люди поступали по отношению к вам». В плоскости правового подхода эта формула означает, что индивид может осуществлять свои права в тех пределах, в которых не нарушаются аналогичные права других лиц. Таким образом, здесь, по сути, сформулирован принцип формально-юридического равенства, означающий отсутствие у любого индивида каких-либо привилегий перед другими людьми в сфере права. Этот принцип и задает пределы правовой регуляции, т.е. пределы осуществления основных прав и свобод .
Важно подчеркнуть, что очерченная этим принципом мера правовой регуляции применима лишь к ситуациям, когда речь идет об использовании одного и того же права разными лицами. Таким образом, популярный сейчас тезис о том, что одни права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены для защиты других прав и свобод, относится к ситуации возможного злоупотребления правами, к сфере правонарушений (т.е. нарушений уже установленных прав). Можно говорить о допустимости ограничения прав и свобод с целью защиты от террористической угрозы, но нельзя утверждать, что ограничение каких-то прав из-за невозможности их реализации на практике можно компенсировать более полным предоставлением других прав. Подобные представления находятся за рамками правовой логики. Правовой подход предполагает защиту и восстановление нарушенного права, а вовсе не подмену одного права другим (а тем более дополнения одного правонарушения другим). Ведь правовая норма содержит в себе санкцию за нарушение требований права, а не шкалу приоритетов различных прав, позволяющую заменять нарушенное право другим равноценным ему правом.
1 Беломестных Л.Л. Ограничение прав и свобод человека и гражданина (теоретический аспект): Автореф. дис. ... канд. юрид. наук. - М., 2003. - С.12.
Кроме того, когда говорят о возможности ограничения одного конституционного права для защиты другого, предполагают наличие некой шкалы приоритетов в системе основных прав и свобод человека и гражданина. Конечно, по смыслу присущего Конституции РФ естественно-правового типа правопонимания (см. ст. 2 и ч. 2 ст. 17) права человека как естественные и неотчуждаемые являются приоритетными по отношению к правам гражданина. Но Конституция РФ не проводит достаточно четкого различия между правами человека и правами гражданина даже применительно к вопросу об ограничении прав и свобод в условиях чрезвычайного положения. Так, содержащийся в части 3 статьи 56 перечень прав, не подлежащих ограничению в условиях чрезвычайного положения, включает только права человека. Однако здесь указаны далеко не все права. То обстоятельство, что в условиях чрезвычайного положения право гражданина на участие в управлении делами государства или право человека на тайну переписки может быть ограничено, означает не девальвацию этих прав по сравнению с другими, а лишь то, что в условиях чрезвычайного положения реализация указанных прав может затруднить обеспечение безопасности и защиту конституционного строя. Тем более нельзя сказать, что Конституция РФ выделяет главные и второстепенные права применительно к нормальной ситуации (т.е. при отсутствии чрезвычайного положения). Очевидно, что в этом случае нельзя утверждать, например, что право гражданина на участие в управлении делами государства имеет приоритет перед правом человека на жизнь. В противном случае нам нечего будет возразить тем, кто скажет, что свободные выборы — это слишком дорогое удовольствие для страны, население которой вымирает, потому что не может в должной мере реализовать свое право на охрану здоровья и медицинскую помощь.
Конечно, если бы речь шла не об основных правах человека и гражданина, закрепленных в Конституции РФ и в общепризнанных международно-правовых нормах, невозможность осуществления на практике этих прав могла бы послужить основанием для отмены того иди иного права в силу его социальной необусловленности. Но и в этом случае не происходит замены одного права другим, а идет обычный процесс изменения правовой регуляции с учетом возможностей и потребностей социальной практики. К основным правам и свободам человека и гражданина эта логика не подходит, потому что все они в равной мере гарантированы действующей Конституцией РФ, дух и буква которой не допускают возможности отказа от какого-либо права. Речь может идти лишь о временных (ситуативных) ограничениях некоторых прав в период действия чрезвычайного положения.
Однако сторонники тезиса о том, что одни права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены для защиты других прав и свобод, не связывают свои предложения об ограничении прав с введением чрезвычайного положения. Говоря о возможности ограничения прав, они (явно или неявно) ссылаются не на ст. 56, а на ч. 3 ст. 55 Конституции РФ, которая гласит: «Права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства». Если сократить данную формулировку, не теряя ее правового смысла, то можно свести ее к следующему
тезису: «Права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены для защиты прав других лиц, а также для защиты основ конституционного строя, обеспечения обороны страны и безопасности государства». Отсюда и делается вывод, что одни права и свободы могут быть ограничены для защиты других прав и свобод. Но в данном нормативном положении речь идет не о возможности ограничения одних прав человека и гражданина для защиты других, а об определении в федеральном законе пределов реализации прав и свобод в смысле ч. 3 ст. 17 Конституции РФ, а именно о том, что права одних лиц могут быть ограничены для защиты таких же по своему содержанию прав других лиц.
Если же принять другую точку зрения при толковании данного положения и считать, что одно право может быть ограничено для защиты другого права, то можно столкнуться с уже упомянутой ранее неразрешимой проблемой выстраивания приоритетов в системе основных прав и свобод человека и гражданина. Кроме того, мы не сможем увязать правовой смысл этого положения со смыслом ряда других статей Конституции РФ, и прежде всего со статьей 56. Мы не сможем объяснить, почему ограничения основных прав (причем далеко не всех), направленные на обеспечение безопасности граждан и защиты конституционного строя, могут вводиться лишь в условиях чрезвычайного положения, лишь в заданных пределах и на определенный срок и только в соответствии с федеральным конституционным законом, а ограничения, направленные на защиту основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечение обороны страны и безопасности государства, могут вводиться федеральным законом без каких-либо ограничений.
Как представляется в термин «ограничение прав и свобод» вкладывается еще один смысл в тех статьях Конституции РФ, где под ограничением прав понимаются гарантии против злоупотребления данным правом со стороны его носителей. Уместно сразу оговорить актуальность данной проблемы именно для России, где, безусловно, гораздо более очевидными представляются трудности с обеспечением и гарантированием прав и свобод человека. Специфика злоупотреблений основными правами и свободами состоит в том, что они происходят за рамками формальных законоустановленных ограничений и соответственно имеют необходимые признаки легальности. Но именно поэтому вопрос о допустимости такого поведения должен быть поставлен в ряд наиболее актуальных.
Понятие злоупотребления правом в наиболее широком (и, как следствие, наименее спорном) смысле может быть раскрыто как причинение зла посредством права. Дальнейшая смысловая конкретизация неизбежно упирается в необходимость толкования категорий «зла» и «права». Законодательная практика сегодня не останавливается перед специфическим («юридическим») определением самых обыденных и, казалось бы, самоочевидных явлений (вода, пожар, уголь и т.д.). Тем не менее хочется верить, что в текстах нормативно-правовых актов не появятся вскоре дефиниции «зла» — «для целей настоящего закона». Понятие права (онтологическое) и даже понятие права позитивного также вряд ли будут окончательно определены и легализованы. Последовательному юридическому позитивизму следует, по-видимому, в целом исключить проблему злоупотребления правом из предмета своего ведения. Нежелание согласиться с этим неизбежно ведет к примечательным курьезам при классификации внешне схожих, но существенно
различных явлений. Так, в монографии А. А. Малиновского добросовестно анализируется такая «форма злоупотребления правом», как противоправная реализация субъективных прав и властных полномочий. Причем автор не останавливается даже перед необходимостью называть соответствующие деяния преступлениями (чем они, конечно же, в действительности и являются)1. Смешение понятий правонарушения и злоупотребления правом не только логически безосновательно, но и может приводить к неправовым решениям в юридической практике.
Вместе с тем предельная юридизация понятия справедливости в концепции В.С. Нерсесянца есть одновременное постулирование имморальности права , и это также ставит под сомнение функциональный характер принципов юридического правопонимания в отношении рассматриваемой проблемы. «Злоупотребление» правовой нормой (законом) — при данном подходе — будет всегда в равной мере справедливым, как и всякое иное ее использование, аморальные, религиозные и прочие — внеправовые — требования должны признать исключительно «рациональный» смысл такого положения дел.
Между тем даже начальное исследование проблемы злоупотребления правом позволяет говорить о множественности форм и способов такого рода деяний и об исключительном видовом многообразии явления. Злоупотребления можно выделять и классифицировать на всех стадиях объективирования права (начиная с формирования правосознания) и во всех областях юридической практики (включая международно-правовую). Но лишь конституционный уровень постановки проблемы оказывается по-настоящему продуктивным для получения непротиворечивых выводов и решений.
В отечественной литературе вопрос о злоупотреблениях основными правами глубоко не исследовался. Как правило, в общей форме упоминается такое основание возможных ограничений правопользования, как интересы справедливых требований морали, но акцент делается именно на предупреждении злоупотреблений ограничениями. Применительно к российским конституционным установлениям оговаривается недопустимость использования прав и свобод таким образом, чтобы при этом нарушались аналогичные полномочия других лиц. Часто обращается внимание на то, что в Конституции СССР 1977 г. сходное положение включало и самостоятельное социальное требование: не наносить ущерб интересам общества и государства. В.О. Лучин, разрабатывая теорию конституционного деликта, подходит вплотную к модели злоупотребления, когда раскрывает понятие «несоответствия должному поведению», но на этом, к сожалению, останавливается3.
Злоупотребление правом может быть определено как виновное деяние (действие или бездействие), прямо либо косвенно направленное против справедливого (конституированного) порядка общественных отношений, причиняющее ущерб и/или вред личным и/или общественным благам и непротивоправным интересам лиц, выраженное в конкретизированных формах пользования правами и свободами человека и уполномоченного правоприменения.
1 Малиновский А. А. Злоупотребление правом (основы концепции). - М., 2000. - С. 32-33.
2 Политико-правовые ценности: история и современность / Под ред. В. С. Нерсесянца. - М., 2000. - С. 27-28.
3 Лучин В. О. Конституционные деликты // Государство и право. 2000. № 1. - С. 12.
Злоупотребление основными правами и свободами представляется наиболее сложной и одновременно наглядно выражающей природу явления разновидностью.
В международной практике вопрос о потенциальной опасности злоупотребления основными правами и свободами был впервые поставлен, когда после разгрома фашизма человечество только пришло к необходимости создания наднациональных механизмов противодействия злу, способному прикрываться «святостью государственного суверенитета». В 1950 г., при обсуждении ключевых положений Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, представители ряда европейских стран высказали опасение, что предоставление отдельным лицам права подавать петиции в Европейскую комиссию по правам человека, а также международное признание верховной юрисдикции Европейского суда по правам человека «может легко привести к злоупотреблениям, особенно в интересах подрывной пропаганды»1. Опасения эти, как известно, успешно преодолевались, но в 90-е годы ХХ в. произошел приток новых членов, и увеличилось число дел. Последнее обстоятельство особенно примечательно, так как неуклонная демократизация и повышение стандартов жизни в европейских странах замечательным образом дополняется опережающей динамикой претензий граждан к своим государствам, неспособным, в итоге, обеспечить перманентный рост личностных самооценок и требований признания.
Именно практика деятельности Суда во второй половине XX столетия показала, насколько последовательно правовая доктрина развивалась в направлении адаптации к торжеству индивидуалистического понимания свободы. Соответствующую смысловую трактовку получали и необходимые для унификации юридических решений по жалобам на ограничения свободы категории необходимости, независимости, ответственности. В частности, понятие «необходимость» законодательного ограничения пользования основным правом «в демократическом обществе», по мнению Суда, не обладает гибкостью таких близких по смыслу выражений, как «полезность», «разумность» или «желательность», но предполагает наличие «насущной общественной потребности». По целому ряду дел, преимущественно связанных с притязаниями, которые предлагается определять как соматические2, предметом правовых оценок становится насущность потребности в нравственности для отдельных слоев или общества в целом (подчеркнем, конкретного конституированного общества). При этом — хотя для дел, касающихся защиты нравственности, декларируется наибольшая свобода усмотрения — насущность противостоящих социально-этическим потребностям моральных установок заявителей фактически предполагается. Международная юстиция исходит из наличия дискреционных полномочий государства, которые именуются обычно полем усмотрения. Суд поэтому соглашается с «правом» национальных правительств проводить соответствующие оценки, но именно за собой оставляет последнее слово в определении соразмерности вмешательства, на которое жалуются, общественной потребности, на которую ссылаются.
1 Дженис М., Кэй Р., Брэдли Э. Европейское право в области прав человека (Практика и комментарии) / Пер. с анг. - М., 1997. - С. 30, 32.
2 Крусс В. И. Личностные («соматические») права человека в конституционном и философско-правовом измерении: к постановке проблемы // Государство и право. 2000. № 10. - С. 43.
Проблема злоупотребления правами относится, в частности, к статье 25 Конституции РФ, которая гласит, что «никто не вправе проникать в жилище против воли проживающих в нем лиц иначе как в случаях, установленных федеральным законом, или на основании судебного решения». Когда эту норму трактуют как законодательное ограничение естественного права на неприкосновенность жилища, такой подход входит в противоречие со смыслом части 1 и 3 статье 56 Конституции РФ. Согласно данной статье право на неприкосновенность жилища может быть ограничено с целью обеспечить безопасность граждан и защиту конституционного строя (поскольку оно не указано в ч. 3 ст. 56, где закреплен перечень прав, не подлежащих ограничению), но лишь в условиях чрезвычайного положения в соответствии с федеральным конституционным законом, в определенных пределах и на определенный срок. Поэтому мы не можем сказать, что в статье 25 (как и в ряде аналогичных случаев) речь идет об ограничении неотчуждаемого права на неприкосновенность жилища. Не укладывается смысл той нормы и в логику части 3 статьи 17 или части 3 статьи 55, где говорится об определении пределов правового регулирования по принципу формального равенства. Очевидно, что в данном случае статья 25 содержит гарантии против злоупотребления правом на неприкосновенность жилища со стороны субъекта этого права. Такой гарантией является предусмотренная этой статьей возможность проникновения в жилище против воли проживающих в нем лиц. При этом в качестве гарантии против нарушения права на неприкосновенность жилища со стороны правоохранительных органов статья 25 требует, чтобы действия этих органов были основаны либо на положениях федерального закона, либо на судебном решении.
В этом случае федеральный закон содержит не ограничение закрепленного в Конституции неотчуждаемого (естественного) права, а лишь запрет (систему запретов) на злоупотребление этим правом, на использование его для нарушения прав других лиц. По Конституции, право на неприкосновенность жилища предполагает нормальный режим использования данного права по назначению. В этом случае право на жилище одного человека может быть «ограничено» для защиты аналогичного права другого. Так, при определенных условиях можно считать правомерным проникновение в квартиру в отсутствие хозяина, если, например, вода из незакрытого крана заливает соседей снизу, нарушая их право на неприкосновенность жилища, но и здесь речь идет не об ограничении права в строгом смысле этого слова (т.е. в смысле ст. 56 Конституции РФ), а об очерчивании пределов пользования правом в соответствии все с тем же принципом правового равенства, из которого следует, что осуществление права одного лица не должно нарушать аналогичное право другого лица.
Такой же смысл вкладывается в термин «ограничение прав» и в некоторых других статьях Конституции РФ. Например, в части 2 статьи 23, гарантирующей, что ограничение права на тайну переписки, телефонных переговоров и т.д. допускается только на основании судебного решения. Под ограничением права понимается именно пресечение (запрет) злоупотребления данным правом. Цель данной нормы -не очерчивание объема и характера ограничений соответствующего права, а гарантия судебного порядка выявления злоупотреблений данным правом. Показательно, что в условиях чрезвычайного положения, когда речь идет об ограничении прав в прямом смысле этого слова, право, гарантированное частью 2
статьи 23, может быть ограничено (оно не вошло в перечень не подлежащих ограничению прав, указанных в части 3 статьи 56).
И, наконец, в Конституции РФ есть еще одно очень важное (пожалуй, главное) положение, препятствующее произвольному вторжению федерального закона в сферу основных прав и свобод. Речь идет о норме части 2 статьи 55, согласно которой «в Российской Федерации не должны издаваться законы, отменяющие или умаляющие права и свободы гражданина». Эта норма заслуживает подробного анализа. Дело в том, что в отечественной правовой науке и практике вопрос о соотношении таких конституционных понятий, как «ограничение прав» и «умаление прав», специальному исследованию не подвергался. Достаточно сказать, что общественные дискуссии по поводу любого сколько-нибудь заметного уменьшения объема установленных текущим законодательством прав обычно идут в таком диапазоне: на одном полюсе — ссылки на то, что права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом для защиты конституционных ценностей, а на другом — утверждение о том, что не должны издаваться законы, умаляющие эти права и свободы. В данном случае нельзя сказать, что имеет место противоречие между ч. 2 и 3 ст. 55 Конституции РФ, поскольку (в отличие от ситуации со ст. 56) здесь используются разные термины, содержание которых в Конституции не определено. Поэтому надлежащая взаимоувязка данных терминов - дело адекватного толкования.
Правовая позиция Конституционного суда РФ по этому вопросу, сформулированная в 1995 г., звучит следующим образом: «Ограничения прав допустимы в строго определенных статьей 55 (часть 3) Конституции Российской Федерации целях, не могут толковаться расширительно и не должны приводить к умалению других гражданских, политических и иных прав, гарантированных гражданам Конституцией и законами Российской Федерации». Показательно, что Суд здесь ушел от вопроса о соотношении понятий ограничения и умаления прав, потому что, говоря об ограничении одних прав, он констатирует невозможность умаления других. Между тем, соотношение данных понятий должно быть раскрыто применительно к одним и тем же правам. В юридической литературе получила распространение точка зрения, согласно которой понятие «умаление прав» тождественно понятию «необоснованное ограничение» объема или действия этих прав по кругу лиц, во времени и т.п. Такая трактовка не вполне соответствует лингвистическому значению слова «умаление» и правовому смыслу, заложенному в термин «умаление прав» конституционным законодателем.
Умаление — это не уменьшение количественного объема чего-либо, а принижение чего-то высокого, уменьшение его значения, роли, ценности и т.п. Когда мы говорим об умалении, то имеем в виду изменение не количественных, а качественных характеристик объекта. Поэтому термин «умаление» применим лишь к основному содержанию конституционных прав, выражающему сущностные, т.е. качественные, характеристики этих прав, и означает уменьшение их критериальной и регулятивной роли для текущего законодательства, девальвацию их ценности для правовой системы и т.д. Конечно, умаление основного содержания конституционных прав является результатом их неправомерного ограничения со стороны федерального законодателя. Однако отсюда вовсе не следует, что «умаление прав» и «неправомерное ограничение прав» — понятия тождественные.
Показательно в этом плане то обстоятельство, что в ст. 1 Конституции РФ, согласно которой «ничто не может быть основанием для умаления достоинства личности», этот термин сопрягается с таким ключевым для концепции естественных прав понятием, как достоинство человека. Фундаментальное значение категории «достоинство человека», как основы всей системы его естественных прав, закреплено в преамбуле Всеобщей декларации прав человека, которая гласит: «Признание достоинства, присущего всем членам человеческой семьи, и равных и неотъемлемых прав их является основой свободы, справедливости и всеобщего мира». Поэтому очевидно, что положение ст. 21 Конституции РФ говорит о том, что нельзя игнорировать значение права на достоинство как критерия меры свободы человека и основы всей системы его естественных прав. Таким образом, есть все основания утверждать, что слово «умаление» в Конституции РФ означает не ограничение основных прав (т.е. не уменьшение их объема, сокращение их действия по кругу лиц и по времени, усечение механизмов их правовой защиты и т.п.), а принижение критериального и регулятивного значения для законодательства основного содержания этих прав, обусловленное их неправомерным ограничением.
Используя слово «умаление» в указанном значении, конституционный законодатель вложил в него очень важный правовой смысл, согласно которому ограничение основных прав и свобод человека и гражданина федеральным законом не должно принижать их значения как критерия и регулятора, подчиняющего себе всю правовую систему, даже если такое ограничение осуществляется в той мере, в какой это необходимо для защиты ценностей, перечисленных в ч. 3 ст. 55.
Сформулированная Конституционным судом РФ правовая позиция по вопросу о пределах ограничения конституционных прав федеральным законом — важный шаг на пути формирования надлежащей правовой доктрины, способной стать теоретической основой для эффективной защиты прав и свобод человека и гражданина в Российской Федерации. Однако, к сожалению, как показывает анализ практики конституционного правосудия, Конституционный суд РФ еще не в полной мере осознал значение собственной правовой позиции по данному вопросу.
Объединение в тексте Конституции РФ под одним термином таких различных правовых понятий, как «ограничение прав», «определение пределов осуществления прав» и «закрепление гарантии против злоупотребления правом», конечно же, создает путаницу с далеко идущими правовыми (а точнее, неправовыми) последствиями. Однако системное толкование различных статей Конституции позволяет выявить заложенный в ней правовой смысл, который можно резюмировать следующим образом:
1. Отдельные ограничения основных прав и свобод человека и гражданина в точном правовом смысле этого слова возможны лишь в порядке и по основаниям, предусмотренным статьей 56 Конституции РФ (т.е. ограничения могут быть введены лишь в условиях чрезвычайного положения в соответствии с федеральным конституционным законом и только с указанием пределов таких ограничений и срока их действия, причем лишь в отношении прав и свобод, не вошедших в перечень части 3 статьи 56).
2. Федеральным конституционным законом и федеральным законом могут быть установлены пределы пользования основными правами и свободами в соответствии с принципом правового равенства, сформулированным в части 3 статьи
17 и конкретизированным в ряде иных статей Конституции РФ (в том числе в части 3 статьи 55).
3. Федеральным конституционным законом и федеральным законом могут быть установлены гарантии против злоупотребления правами и свободами, но только в той мере, в какой это необходимо для пресечения таких злоупотреблений.
4. Объем прав и свобод не может быть уменьшен без введения чрезвычайного положения в тех случаях, когда они не нарушают принцип правового равенства и когда пользование ими не связано со злоупотреблениями со стороны субъектов этих прав и свобод.
5. Ограничения не могут выходить за рамки пределов осуществления прав и свобод, которые очерчены в Конституции. Это значит, что они не должны нарушать принцип равенства субъектов этих прав и вводить дополнительные гарантии против злоупотребления правами, а могут лишь конкретизировать те гарантии, которые закреплены в Конституции РФ. Если рассматривать норму части 3 статьи 55 под таким углом зрения, то содержащееся здесь указание на то, что «права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства» выступает не как перечень самостоятельных оснований для ограничения основных прав законом, а как дополнительный барьер против произвольного вторжения федерального закона в компетенцию конституционного законодателя. Данная норма, конкретизирующая конституционные пределы осуществления прав и свобод, означает, что основные права могут быть ограничены федеральным законом (сфера действия которого уже очерчена конституционными пределами осуществления прав) только в указанных целях и только соразмерно этим целям.
