CC BY
106
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЁВ И КУЛЬТУРА СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА1
УДК 1:82 ББК 87.3:83.3
ФИЛОСОФСКОЕ И ЛИТЕРАТУРНО-ПОЭТИЧЕСКОЕ ТВОРЧЕСТВО: ВЛАДИМИР СОЛОВЬЁВ И СИМВОЛИЗМ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА2
Т.Д. СУХОДУБ
Центр гуманитарного образования Национальной академии наук Украины ул. Трёхсвятительская, д. 4, г. Киев, 01001, Украина E-mail: borftat@mail.ru
Рассматривается связь символизма Серебряного века с учением В.С. Соловьёва в аспекте понимания философского и литературного творчества. Обзор различных подходов к данной проблеме осуществляется с использованием методологии герменевтического понимания истины, нацеливающей на движение мысли от анализа смыслов существующих концепций к пониманию специфики философского и поэтического творчества как явленного бытия данной культурной эпохи. Делается вывод, что Серебряный век, прежде всего, характеризуется «открытием» человеком себя, осознанием им своего жизненного «призвания» как б ы т и я в к у л ь т у р е, в основе такого «поворота» и связанного с ним нового понимания культуры, философии, искусства, человека - религиозная метафизика В.С. Соловьёва. Рассматривается идейная преемственность между философско-мировоззренческой позицией философа и творческими установками теоретиков символизма. Обосновывается идея, что символизм, будучи прежде всего философским учением, сохраняет в понимании философии соловьёвскую идею о необходимости выхода философии за границы теории, в практику жизнетворчества.
Ключевые слова: философия, искусство, поэзия, рефлексия поэтическая и философская, соловьёвское учение, философия творчества, символизм, теургия, русский Серебряный век.
PHILOSOPHICAL, LITERARY AND POETICAL WORKS: VLADIMIR SOLOVYOV AND SYMBOLISM OF SILVER AGE
T.D. SUKHODUB Center of Humanities, National Academy of Sciences of Ukraine 4, Tryokhsvyatitelskaya str., Kiev, 01001, Ukraine E-mail: borftat@mail.ru
The author considers the interrelationship between philosophy and literature; peculiarities of philosophical and poetical works in the culture of the XX-th century (this problem was researched by H.-G. Gadamer, W Dilthey, G. Lukacs, J. Maritain, R. Musil, М. Heidegger, C.G. Jung, etc.), the issue of conjugation and divergence of philosophy and literature in the history of Russian culture, served as
1 Публикуются статьи, подготовленные на основе докладов, прочитанных на международной конференции «Владимир Соловьёв и поэты Серебряного века» (24-25 ноября 2011 г., ИГЭУ, Иваново).
2 Статья выполнена в рамках проекта «Генезис и пути развития русской и украинской философской мысли».
a catalyst for development of the whole epoch, which is known as the Silver Age. The author analyses the links between the Silver Age symbolism and VS. Solovyov's theory within the framework of understanding the philosophical and literature works. The article contains the review of different approaches with usage of methodology of hermeneutic understanding of truth. This methodology directs the analysis from discovering the meaning of existing conceptions to understanding of specificity of philosophical and poetic works as an emerging being of the cultural epoch. The author draws a conclusion that the main feature of the Silver Age is the «self-discovery» of a human being and a human being's awareness of his «mission» as being in the culture. This «turning point» and the consequential new understanding of culture, philosophy, art, and a human being originate from VS. Solovyov's religious metaphysics. The article reveals the succession of Solovyov's philosophical and outlook stance and creative sets of symbolism theorists. The following idea that being a philosophical teachings, symbolism communicates one of the main Solovyov's postulates, according to which philosophy has to cross the boundary of theory and become an alive practice of life is proved. Hence, the symbolists (A. Bely) interpret art and poetry as «the philosophy of life way».
Key words: philosophy, art, poetry, poetical and philosophical reflection, Solovyov's doctrine, philosophy of creativity, symbolism, theurgy, Russian Silver Age.
Философия и искусство, дискурс метафизический и художественно-эстетический, смысл философского и литературного творчества, их взаимное влияние в истории культуры - сквозные темы для философии ХХ в. Проясняя особенности рефлексии философской и поэтической, к ней обращались Г. Башляр и Г.-Г. Гадамер, Д. Лукач и Ж. Маритен, Р. Музиль и М. Хайдеггер, Й. Хейзинга, К.-Г. Юнг и др. Вопросы, на первый взгляд далёкие от традиционных философских тем, оказали, тем не менее, ощутимое влияние на названных выше авторов. Достаточно указать хотя бы на становление «современных онтологий» под влиянием концептуализации природы бытия М. Хайдеггером. Но ведь учение о бытии как особой форме человеческой реальности - это не только хайдеггеровское «Бытие и время», но и его «Разъяснения к поэзии Гёльдерлина», где поэзия рассматривается как «учреждение бытия», его «свободное дарение», вариант онтологии, позволяющий понять сущность языка.
В культуре российского Серебряного века диалог философского мышления и литературно-поэтического творчества как метафизическая проблема волнует С.Н. Булгакова, Б.П. Вышеславцева, В.В. Зеньковского, И.А. Ильина, К.С. Малевича, С.Л. Франка, Г.Г. Шпета и др. Представим две весьма характерные позиции. Шпет называет музыку, живопись, поэзию органами философии, но если «философия есть искусство как высшее мастерство мысли, творчество красоты в мысли», то «искусство насквозь конкретно - конкретно каждое воплощение его, каждый миг его, каждое творческое мгновение» [1, с. 353, 351]. По мнению Булгакова, именно «... <в поэзии> звучит логос во всей своей силе и проникновенности.» [2, с. 170]. Особое место проблемы философского и художественного мышления, творчества, «действия», самоопределения человека в культуре (философии, искусстве) заняли в с и м в о л и з м е - явлении весьма многогранном и прорастающем в
литературе, изобразительном и музыкальном искусстве, философии, стиле жизни человека Серебряного века. Интерес к символизму подпитывает то обстоятельство, что «напряжение» между философией и поэзией создавалось не столько желанием теоретического оформления нового художественного течения или метафизического обоснования эстетической стилизации творческого пути художника, сколько поиском новой «философии творчества», способной вывести человека на путь жизнетворчества, преобразования мира средствами искусства.
Установка на «практичность» философии и искусства рождалась в условиях общего (в литературе и философии описываемого) духовного кризиса, предчувствия мировых катастроф, когда сохранение «ценностных миров» становилось, говоря словами Вл. Соловьёва, «делом личного разума». На рубеже Х1Х-ХХ вв. человек как бы заново открывает себя в культуре, осознаёт необходимость осмысленного в ней существования, утверждает приоритетность творческой активности, понимания бытия как художественной эстетизации мира. «В настоящее время, - пишет А. Белый, - в ряде течений теоретической мысли переносится центр тяжести на вопросы культуры; то же отчасти происходит в истории философии и в философии истории; то же мы можем наблюдать в области искусства; культура оказывается местом пересечения и встречи вчера ещё раздельных течений мысли...» [3, с. 1]. Об этом же свидетельствует Бердяев: «Никогда ещё так остро не стояла проблема отношения искусства и жизни, творчества и бытия, никогда ещё не было такой жажды перейти от творчества произведений искусства к творчеству самой жизни, новой жизни» [4, с. 3].
Истоком такого «поворота» человека к культуре является учение В.С. Соловьёва, благодаря которому открывается новое понимание смыслов человеческой деятельности, истинного призвания человека в качестве философа или поэта, соответственно - формируются новые подходы к определению философии, поэзии, искусства, их места в бытии людей. На преемственность между соловьёвской религиозной метафизикой и «началами» культуры «рубежа веков» обращают внимание практически все исследователи. Так, по мнению Н.И. Димитровой, «Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус и Дмитрий Философов - эмблематическая для Серебряного века «тройка» - позаимствовали у Соловьёва его эротическую и теургическую утопии и объединили их в единую идею о новой церкви и новом религиозном сознании.» [5, с. 19]. Соглашаясь с исследователем в наличии такого рода и д е й н о й связи, важным представляется подчеркнуть не столько заимствованный утопизм, сколько их общую установку - нацеленность слова -метафизического, художественного, теологического - на выход за границы теоретического сознания. Соловьёв писал об этом: «Отделить теоретический или познавательный элемент от элемента нравственного или практического и от элемента художественного или эстетического можно было бы
только в тех случаях, если бы дух человеческий разделялся на несколько самостоятельных существ, из которых одно было бы только волей, другое -только разумом, третье - только чувством» [6, с. 229]. Понятно, что подобное «разделение» возможно только в процессе абстрагирования, но само-то реальное человеческое бытие, «дух человеческий», такому членению на части и сосредоточенности на одной из них, без внимания ко всем остальным, не поддаётся. Отсюда и рождается понимание, что «и всемирный механизм, и всемирный силлогизм ... имеют действительность только в том, от чего они отвлечены, в чём-то третьем.» [7, с. 330], т.е. жизни, которая есть «самое общее и всеобъемлющее название для полноты действительности везде и во всём» [7, с. 330]. Иначе говоря, нельзя «отвлекаться» от жизни, призывает философ, ибо, изымая жизнь из собственного творчества, результат творческих усилий обрекается стать безжизненным. Будучи (как род) цельным в своих существенных характеристиках (умениях познавать, чувствовать, переживать, определяться во взаимоотношениях с людьми и миром, наконец, действовать) и потребностях (не только различать добро и зло, прекрасное и безобразное, но и пребывать в них), человек претендует теперь и на цельность бытия на уровне индивидуального существования (как личности). Цельность рода должна смениться в культурной истории цельностью индивида. Спросим себя: а можно ли такого рода позицию однозначно подвести под разряд утопической? На мой взгляд, у Соловьёва, как и у мыслителей-символистов, скорее имеет место ярко выраженная и экзистенциально переживаемая потребность в реализации идеала как некоей жизненной «программы», определяющей переход от идеи цельного знания к личностной цельности и от неё через творчество к цельности самой жизни. Философ ставит вопрос не столько об образе человека, сколько о его творческом призвании - в таком случае утопизм растворяется, уступая место соловьёвской неутопической «философии творчества».
Если обобщить подходы к теме взаимосвязи философии Вл. Соловьёва и мыслителей-символистов, то можно заключить, что в каждом делается свой акцент, в зависимости от собственно авторского видения философско-миро-воззренческих оснований и смыслов «серебряновековой» эпохи. Так, Н.В. Дзуцева обращает внимание на развитие соловьёвской философемы «вечной женственности»: сущность символистского поэтического творчества и характерный для традиции способ лирических высказываний интересует автора с позиции целостного понимания богатого на перемены (и не только эстетического порядка) времени, по-своему утверждавшего развитие культуры по женскому «образцу» [8, с. 93-99]. По мнению П.П. Гайденко, связь соловьёвской философии с символистским мировоззрением можно понять, обращаясь к идее мыслителя о синтезе философии, религии и искусства. Соловьёв «. снимает границу между рациональным мышлением и мистическим (а нередко и оккультным опытом.)» [9, с. 48]. Следствием чего, как счи-
тает исследователь, является «оккультно-магическое» понимание искусства, объединяющее Вл. Соловьёва и его последователей. Тот же религиозный аспект в понимании бытия подчёркивает С.В. Федотова, видя основание культуры «русского Ренессанса» в концепте «нового религиозного сознания» [10, с. 105]. В работе Е.П. Барановой, прослеживающей «соловьёвский код» в творчестве Вяч. Иванова, акцент сделан «онтологический» - на понимании мыслителем-символистом бытия как единства реального и трансцендентного [11, с. 111-116]. Отметим также следующие значимые для понимания духовного истока символизма и в целом культуры Серебряного века идеи. Так, М.В. Максимов подчеркивает притягательность «самого образа Соловьёва -«рыцаря Софии», поэта-мыслителя и скитальца» [12, с. 5], сыгравшего определяющую роль в формировании «антропологических оснований художественной культуры Серебряного века», которые автор увязывает «с новым пониманием предназначения человека, утверждением ценности поиска смысла жизни, личного жизнетворчества, творческого «я» [12, с. 6]; Т.А. Ёлшина делает акцент на определении статуса художника в эпоху русского культурного Ренессанса как теурга, а искусства - как «устроителя жизни» [13, с. 10-11]; М.И. Михайлов и Е.В. Рыжакова считают, что Соловьёва и русских символистов, прежде всего, «. объединял взгляд на лирику как на способ внутреннего преодоления обыкновенного в человеческой жизни» [14, с. 16].
Как видим, герменевтический круг каждой из интерпретаций очерчивает своё категориальное и смысловое поле в понимании «серебряновековой» культурной традиции. Разноаспектность в смысловом определении символизма в контексте его связи с учением Соловьёва вполне закономерна, так как воспроизводит идейное многообразие как наследия самого философа, так и восприимчивого к нему круга мыслителей вслед наступившей эпохи. На наш взгляд, мировоззренческая преемственность мыслителей символистского круга поясняется совпадением позиций Вл. Соловьёва и символистов в понимании философии, что, в свою очередь, закладывает основу понимания искусства (скажем словами А. Белого) как «слова жизни», «философии жизненного пути», в целом - как практики жизнетворчества. Попробуем обосновать эти идеи с опорой на тексты.
В работах В.С. Соловьёва разрабатывается идея о двух существующих в истории представлениях о философии, соответственно - о двух типах философов и смыслах философского творчества [15, с. 585; 6, с. 179; 16, с. 826-827]. Одни толкуют философию как теорию, «дело только школы», для других -философия есть «более чем теория, . преимущественно дело жизни, а потому уже и школы» [6, с. 179]. Двум «разным» философиям соответствуют и разные человеческие типы: один вполне удовлетворяется гносеологическим измерением бытия, рассматривая философию как возможность роста своей познавательной способности, а второй - ищет выход за пределы теории, развивая философию не как сферу, пусть и особенного, но познания, а как «фило-
софию жизни». Тут опора идёт не только на интеллектуальные способности человека, но и на всё богатство его родовых сил: чувство, волю, жизненный опыт, способность к творчеству и свободе. В.С. Соловьёв неизменно подчёркивал нужду в этом «новом» человеке, способном перейти к «сознательному» культуротворчеству. Так, по его словам, «для философии школы - от человека требуется только развитой до известной степени ум. <.> .для философии жизни - требуется, кроме того, особенное направление воли, т.е. особое нравственное настроение, и ещё художественное чувство и смысл, сила воображения, или фантазии» [6, с. 179]. В людях Серебряного века этот чаемый философом культурный сдвиг произошёл: не удовлетворяясь сферой собственно теоретических вопросов, они ориентированы на утверждение себя силой искусства, поэзии, философии, религиозного подвижничества в связи, говоря словами Соловьёва, с «жизнью личной и общественной». Такая «практическая» философия «стремится стать образующею и управляющею силой этой жизни» [6, с. 179], апеллирует уже не к человеку как «субъекту» познания, а к человеку как «творцу культуры», имеет «не только теоретическое, но также нравственное и эстетическое значение, находясь во внутреннем взаимодействии с сферами творчества и практической деятельности» [6, с. 179].
Согласно Соловьёву, «теоретическая сфера мысли и познания, практическая сфера воли и деятельности и эстетическая сфера чувства и творчества различаются между собою не образующими элементами, которые во всех них одни и те же, а только сравнительной степенью преобладания того или другого элемента» [6, с. 230]. Варианты же их взаимосвязи составляют актуальную философскую проблему: «Различие между идеальным, т.е. достойным, должным, бытием и бытием недолжным, или недостойным, зависит вообще от того или иного отношения частных элементов мира друг к другу и к целому» [17, с. 394]. Философ предчувствовал возможность «деспотических» взаимоотношений между «элементами» бытия, частями и целым. Отношения внутри разорванного, конфликтующего мира нельзя гармонизировать на пути разрушения особенного и уникального - свободно развивающаяся целостность здесь невозможна. «Полнота свободы», согласно Соловьёву, выстраивается принципиально иначе: «Достойное, идеальное бытие требует одинакового простора для целого и для частей, следовательно, это не есть свобода от особенностей, а только от их исключительности» [17, с. 395].
Понятно, что особая в этом отношении роль принадлежит человеку, свободно реализующему свои творческие силы. Вл. Соловьёв пишет: «Если существование человеческого общества во всех его коренных формах и функциях основано на безличных и сверхличных данных, то его положительный прогресс зависит от личности и её свободы, без которой нет ни права, ни власти, ни познания, ни творчества» [18, с. 1023]. Именно по логике солидарного и свободного бытия человека выстраивается и соловьёвское понима-
ние искусства - как реализации идеала всеединства - «абсолютного блага», соединяющего в себе «абсолютную истину» и «абсолютную красоту». Но «так как эта реализация всеединства ещё не дана в нашей действительности, в мире человеческом и природном, а только совершается здесь, и притом совершается посредством нас самих, то она является задачею для человечества, и исполнение её есть искусство» [19, с. 745]. Ставя вопрос о предмете художественно-эстетических усилий, Соловьёв намеренно подчёркивает необходимость расширительного понимания сферы искусства: «Не должно ли наше искусство заботиться только о том, чтобы облечь в красоту одни человеческие отношения, воплотить в ощутительных образах истинный смысл человеческой жизни? <...> Но в природе тёмные силы только побеждены, а не убеждены всемирным смыслом <...> красота природы есть именно только покрывало, наброшенное на злую жизнь, а не преображение этой жизни» [17, с. 392-393].
Понимание поэзии определяется этими же установками. Традиционно литература, поэзия, философия формировали духовность человека, т.е. способы, какими он воссоздавал ценности в своём образе жизни, мышления, эстетического переживания и действия. Единство абстрактно-теоретического языка философии и художественно-образного языка искусства давало в истории культуры удивительные интеллектуальные результаты - неслучайно Вл. Соловьёв, как и его современник Ф. Ницше, а ранее Ф. Прокопович, Г. Сковорода, М. Ломоносов высказывались в двух «жанрах». В своё время Платон утверждал, что философию и поэзию связывает вечный конфликт. Этими же мыслителями развивается другая идея - их сродности: во всяком случае, и философии и поэзии доступно миропонимание на уровне предельных категориальных форм - бытия и небытия, должного и сущего, сущности и существования, прекрасного и безобразного, а о некоторых метафизических идеях, возможно, целесообразнее толковать языком поэзии. Как это и делал В.С. Соловьёв, вопрошая, по сути метафизически, в поэтических суждениях: «Нет, силой не поднять тяжёлого покрова / Седых небес./ Всё та же в даль тропинка вьётся снова. / Всё тот же лес. / И в глубине вопрос - вопрос единый / Поставил Бог. / О, если б ты хоть песней лебединой / Ответить мог! / Весь мир стоит застывшею мечтою. / Как в первый день. / Душа одна и видит пред собою / Свою же тень» (1897 г.). В творчестве русского философа наблюдается не только желание говорить о философских проблемах поэтическим языком, но и понимание сродности предназначения Поэта и Философа. Эту позицию Соловьёва подмечают и подхватывают поэты-символисты, о чем недвусмысленно высказывается Андрей Белый: «Поэт отныне должен стать не только певцом, но и руководителем жизни. Таков был Вл. Соловьёв» [20, с. 385]. И символисты и Соловьёв сходятся в том, что поэзия и философия существуют не только в пределах эстетического, т.е., по определению, чувственного переживания, но и философия и поэзия захватывают все
возможности ценностного (рационального и иррационального) проявления человеческого я. В способах поэтического и философского вопрошания -в е с ь человек. Иначе говоря, человек подпадает «целиком» под вопросы, им же поставленные в философии и поэзии, а отвечает на них - всей своей жизнью. Отсюда проистекает сродность философии и поэзии - и то и другое соединяются в духовном мире человека в ту сферу истинно небезразличного, которое и есть подлинное э с т е т и ч е с к о е. Но это эстетическое уже выходит за границы искусства, соединяя (а не разделяя) философию и поэзию как сферы развития культуры человеческих чувств и культуры мышления, без чего нет ни человека, ни культуры. Философ обращается к поэзии, становится поэтом, а поэт - философом, проявляя, по сути, свою личностную цельность и тем выявляя значимость одновременно и мысли и чувства, логико-понятийного способа измерения бытия и художественно-образного.
Представляя смыслы поэзии и философии, В.С. Соловьёв идёт путём сравнительного анализа: «Без всякого сомнения, - утверждает мыслитель, - философия есть вообще дело некоторого субъективного творчества. Это ставит её в ряд других проявлений творчества, но чем же она от них отличается, в чем существенное различие между нею и, например, поэзиею?» [16, с. 826]. Философ отвергает возможность различения философии и поэзии «в форме», так как «со стороны формы произведение подлинно поэтическое несравненно превосходнее даже таких первостепенных философских творений, как «Этика» Спинозы, «Критика» Канта и «Логика» Гегеля» [16, с. 826]. Если же определять их различие на основе связи с рациональным началом сознания, то и этот критерий, согласно Соловьёву, не срабатывает, так как в плане «доказательной достоверности» научные дисциплины опережают философию. История философии, культуры может выступать в качестве метафизического «доказательства», но выказать это непосредственно, не оставив малейших сомнений, как это делается в науке, здесь нельзя. Ибо философия имеет дело со смыслами, которые не проверяются теоретически или экспериментально, а утверждаются жизнью человека (пребывающего в добре, истине или справедливости, а потом уж и рассуждающего об этих ценностях). Нужна другая философия и другой человек, для которого сфера философского «доказательства» касалась бы лично его смысловой деятельности, но «. где та философия, которая действительно удовлетворила ум и доказала свои положения?» [16, с. 826]. Представляется, что именно эта проблема поиска оснований подлинной философии, не чуждой поэтической образности и объективности собственно научной рациональности, занимает скептически вопрошающего Соловьёва.
Философия в этом отношении становится учением о бесконечном в человеке: «И поэзия, и точная наука - обе (каждая по-своему) отличаются своею формальною конечностью, то есть законченностью своих произведений. Их много, как теорем Эвклида или драм Кальдерона... <...> Досто-
инство философии, напротив, в её бесконечности - не в том, что достигнуто, а в замысле и решении познать саму истину, или то, что есть безусловно» [16, с. 826]. Отличительная черта философского учения Соловьёва заключается как раз в том, что «философствующий субъект» оказывается выходящим за границы собственно философии, является «тем, что больше его». Он представляет собой креативное начало бытия, созидающее прежде всего своё «новое» Я, а затем - «новую» культуру, «новую» поэзию, искусство, «новое» общество, «новый» мир. Именно этот аспект соловьёвской философии был подхвачен движением символистов, о чём прекрасно скажет спустя десятилетия, в августе 1920 г. А.А. Блок: «Вл. Соловьёв, которому при жизни «не было приюта меж двух враждебных станов», не нашёл этого приюта и до сих пор, ибо он был носителем какой-то части этой третьей силы, этого, несмотря ни на что, идущего на нас нового мира» [21, с. 418]. Этот «новый» мир манил и пугал: «... человек стремится не заметить этого, заткнуть уши, потушить сознание.» [21, с. 417].
В.С. Соловьёв, а вслед за ним и символисты заняли принципиально иную позицию - не пассивной, конформистской жизнепрактики, а активного созидания новых обстоятельств социокультурного пути человечества, жиз-нетворчества. Нацеливаясь на познание безусловной истины - признака настоящей философии, согласно Соловьёву, важно было перейти черту теории, заняться, говоря его словами, «философским деланием», понять, «насколько в дальнейшем ходе философствования растёт, крепнет и полнеет чистый, мысленный образ самой безусловной истины» [16, с. 827]. Философ ратовал за целостное мировоззрение и цельную человеческую личность, гармоничную в своём внутреннем мире и потому способную внести гармонию и во внешний мир, реализовать идеал «положительного всеединства в жизни, знании и творчестве», осуществить «великий синтез» отвлечённых, идеально-умозрительных и реальных, практически-деятельных начал. Поэты-символисты жили и творили по этому завету, пытаясь создать «новую» философию культуры, лучше сказать, новую «онтологию культуры», по сути - практическую философию, цель которой есть жизнетворче-ство. Поясняя смысл символистского движения, А. Белый писал: «. правы законодатели символизма, указывая на то, что последняя цель искусства -пересоздание жизни. <.> Последняя цель культуры - пересоздание человечества; в этой последней цели встречается культура с последними целями искусства и морали; культура превращает теоретические проблемы в проблемы практические.» [3, с. 10]. Отсюда, делает вывод мыслитель, символистская переоценка человеческого прогресса превращает «понятие о прогрессе» в «понятие о культуре».
Как и соловьёвская философия, символистское искусство стремится выйти в жизнь. А. Белый в работе «Настоящее и будущее русской литературы» вначале представляет достаточно широко панораму воззрений на литерату-
ру: «Одни говорят, что русская литература должна отражать жизнь; другие же говорят: «нет, не должна»; одни говорят: «литература призывает нас к созиданию жизни»; другие же отвечают: «нет, вовсе не призывает». - «Литература - форма проповеди», - утверждают одни; «Литература - не литература только», - оспаривают другие. <...> ... она - форма популяризации знания» [20, с. 277-278], но в результате утверждает по сути соловьёвскую идею о необходимости выхода искусства за свои собственные, традиционным развитием определяемые границы. «Последние цели познания, - утверждает Белый, - не коренятся в самом познании; они коренятся в действии; последние цели творчества не коренятся в творческих формах искусства; они коренятся в жизни» [20, с. 278]. Блок также указывает на преобразующую жизнь цель поэтического искусства: «Что такое поэт? Человек, который пишет стихами? Нет, конечно. <...> ... он - сын гармонии, поэт. Что такое гармония? Гармония есть согласие мировых сил, порядок мировой жизни» [22, с. 420]. Задачи обновления искусства, как и метафизической мысли, требуют переосмысления проблем взаимосвязи теории и практики, культуры и цивилизации, должного и наличного, репродуктивной и творческой деятельности. Понимание этого, а также сродность мировидения связывают соловь-ёвскую философию и символизм.
С этим связано и экзистенциальное переживание судьбы философа А. Белым, А. Блоком. Смысл их общей «жизненной драмы» - жизнь в эпоху подмены культуры цивилизацией, приоритетов смысловой культуры установками культуры массовой. «Люди стали жить, - писал Блок, - странной, совсем чуждой человечеству жизнью. Прежде думали, что жизнь должна быть свободной, красивой, религиозной, творческой. <.> Теперь развилась порода людей, совершенно перевернувших эти понятия и тем не менее считающихся здоровыми. <...> Они стали посвящать всё своё время государственной службе - и перестали понимать искусство» [23, с. 371]. В этом контексте отчуждение по отношению к Вл. Соловьёву, названному Блоком «рыцарем-монахом», вполне понятно: «В то время около Соловьёва шумела уже постоянная слава, не только русская, но и европейская. Слава долетала до Петербурга, как всегда в виде волны грязных лакейских сплетен и какой-то особой ненависти» [24, с. 179-180]. В «<Заметках о Владимире Соловьёве>» 1910 г. Блок сочувственно констатирует: «В то время в средн[их] п[етер]б[ургских] кругах особенно ненавидели Вл. Соловьёва. О нём распространяли мелкие и наивные сплетни. <.> Непохожих принято уничтожать» [25, с. 224-225]. Спустя десятилетие слово Блока зазвучало с ещё большей болью, горечью: «Во взгляде Соловьёва ... была бездонная синева: полная отрешённость. Одинокий странник шествовал по улице города призраков.» [24, с. 179]. Теперь Блок уже имеет опыт жизни в эпоху перемен, оплаченный собственным крово-точием: «... новый мир, несмотря на всё, неудержимо плыл на нас» [21, с. 418]. Этот «плывший» на людей отнюдь не иллюзорный мир требовал нового от-
ношения к Соловьёву, что очень тонко подмечает, говоря о Блоке, В.Н. Орлов: «Несколько позже он скажет, что стихи Соловьёва «требуют любви, а не любовь их»: «Когда им отдашь любовь, они заполнят годы жизни и ответят во сто раз больше, чем в них сказано. Может быть, заполнят и целую жизнь». Так с ним и случилось» [26, с. 93].
Экзистенциальное напряжение чувствуется и в думах о философе А. Белого: «Опять поразило его в жестокой думе сожженное лицо среди благообразных, довольных лиц окружающих» [27, с. 350]. Воспоминания поэта о пограничном (как оказалось, не только между столетиями, но и между эпохами) 1900 г. вскрывают их общее чувство тревожности, захватившее молодого литератора и зрелого философа: «Стояла весна 1900 г. Тёмное крыло грядущего затенило дни, и в душе поднялись тревожные сновидения» [20, с. 375]. Собственные предчувствия «ужасов войн и междоусобий» Белого подтвердились диалогом с философом: «Я обратился к Владимиру Сергеевичу с вопросом о том, сознательно ли он подчёркивает слова о тревоге, подобно дымке опоясавшей мир. И Владимир Сергеевич сказал, что такое подчёркивание с его стороны сознательно. <...> И действительность не замедлила подтвердить эти ожидания: раздались слова Д.С. Мережковского об апокалиптической мертвенности европейской жизни, собирающейся явить Грядущего Хама. Появился новый тип, воплотивший в себе хаос, вставший из глубин, -тип хулигана» [20, с. 376-377]. Сопротивляясь собственным предчувствиям и всё более проявляющейся массовизации сознания и действия, превалирования хаоса над космосом, гармонией, А. Белый пишет о творческом призвании человека, о символизме как единственно достойном способе отношения человека к миру. Как и для Соловьёва, для Белого весьма важна идея цельности - цельности знания, жизни, культуры, человека-художника как творца себя и мира, потому поэт надеется, что «. мир, как спящая красавица, проснётся к цельности, тряхнёт жемчуговым кокошником; лик вспыхнет зарёю...» [20, с. 375]. Серии статей А. Белого представляют собой слово-действие, перманентное разъяснение-призыв к практическому разрешению проблем духовного бытия людей языком искусства, к решительным поступкам, изменяющим мир. В его работах имеются постановки жгучих вопросов современности: «Противоречие между волей и созерцанием - показатель приближения кризиса нашей культуры, - манифестирует литератор. - Ныне совершается борьба вырождения с возрождением не в обществе, а в отдельных сознаниях. И эстетическая культура - прообраз трагической маски, из-под которой на одного взглянут очи жизни, на другого - чёрные очи смерти» [27, с. 157]. Такое преодоление трагической истории культурой возможно, если, согласно А. Белому, наблюдается «рост индивидуальности», «рост жизненных сил личности», «индивидуальный рост суммы личностей». Тогда будут действовать уже не массы, количества, коллективности, разной степени индивидуальной «усреднённости» общности, но личности.
Подводя итог, отметим, что символистское движение продолжает главную линию соловьёвской философии - нацеленность на жизнетворчество, где ключевая задача - «найти пересечение между абстрактной теорией и конкретным жизненным путём - соединить временное с вечным, т.е. прийти в Символу.» [28, с. 475]. Символизм сохраняет направленность В.С. Соловьёва в понимании философии на выход за границы теории, толкуя искусство, поэзию как «философию жизненного пути» [28, с. 474], а смыслы литературно-поэтического и философского творчества как способы открытия человеком себя, осознания своего жизненного «призвания» как б ы т и я в к у л ь т у р е.
Список литературы
1. Шлет Г.Г. Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры. М., 2007. 712 с.
2. Булгаков С.Н. Философия имени. б/м. 1997. 330 с.
3. Белый Андрей. Символизм. Книга статей. М., 1910. 635 с.
4. Бердяев Н.А. Кризис искусства. М., 1990. 48 с.
5. Димитрова Н.И. Философия искусства и любви - Владимир Соловьёв в эпоху Серебряного века // Соловьёвские исследования. 2010. № 2 (26). С. 18-22.
6. Соловьёв В.С. Философские начала цельного знания // Соловьёв В.С. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 139-288.
7. Соловьёв В.С. На пути к истинной философии // Соловьёв В.С. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 324-338.
8. Дзуцева Н.В. «Вечная женственность» Вл. Соловьёва в эстетико-философском дискурсе Вяч. Иванова // Соловьёвские исследования. 2011. № 1 (29). С. 93-99.
9. Гайденко П.П. Владимир Соловьёв и философия Серебряного века. М., 2001. 472 с.
10. Федотова С.В. Дискурс оправдания: Вл. Соловьёв и Вяч. Иванов // Соловьёвские исследования. 2011. № 1 (29). С. 99-111.
11. Баранова Е.П. «Дантовско-соловьёвский код» в ранних поэмах Вяч. Иванова («Сфинкс», «Врата», «Миры возможного») // Соловьёвские исследования. 2011. № 1 (29). С. 111-116.
12. Максимов М.В. Вл. Соловьёв и философские основания художественной культуры Серебряного века // Владимир Соловьёв и поэты Серебряного века. Материалы Всероссийской научной конференции с международным участием 24-25 ноября 2011 г. Иваново. 2011. С. 5-7.
13. Ёлшина Т.А. Творить мир по законам красоты // Владимир Соловьёв и поэты Серебряного века. Материалы Всероссийской научной конференции с международным участием 24-25 ноября 2011 г. Иваново, 2011. С. 10-13.
14. Михайлов М.И., Рыжакова Е.В. Феномен лирики в эстетике Вл. Соловьёва и русских символистов // Владимир Соловьёв и поэты Серебряного века. Материалы Всероссийской научной конференции с международным участием 24-25 ноября 2011 г. Иваново. 2011. С. 16-19.
15. Соловьёв В.С. Жизненная драма Платона // Соловьёв В.С. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 582-625.
16. Соловьёв В.С. Теоретическая философия // Соловьёв В.С. Соч. В 2 т. Т. I. М., 1988. С. 757-831.
17. Соловьёв В.С. Общий смысл искусства // Соловьёв В.С. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 390-404.
18. Соловьёв В.С. Русская философия и литература // Соловьёв В.С. Россия и Вселенская церковь. Минск, 1999. С. 1004-1025.
19. Соловьёв В.С. Критика отвлечённых начал // Соловьёв В.С. Соч. в 2 т. Т. I. М., 1988. С. 581-756.
20. Белый А. «Луг зелёный». Книга статей // А. Белый. Критика. Эстетика. Теория символизма. В 2 т. Т. 1. М., 1994. С. 249-390.
21. Блок А.А. Владимир Соловьёв и наши дни (К двадцатилетию со дня смерти) // Ваш А. Блок. М., 2006. С. 416-418.
22. Блок А.А. О назначении поэта // Ваш А. Блок. М., 2006. С. 420-423.
23. Блок А.А. Безвремье // Ваш А. Блок. М., 2006. С. 37-380.
24. Блок А.А. Рыцарь-монах // Блок А.А. Собр. соч. в 12 т. Т. 9. Л., 1936. С. 179-186.
25. Блок А.А. <Заметки о Владимире Соловьёве> // Блок А.А. Собр. соч. в 12 т. Т. 9. Л., 1936. С. 224-225.
26. Орлов В.Н. Гамаюн. Жизнь Александра Блока. М., 1981. 717 с.
27. Белый А. «Арабески». Книга статей // А. Белый. Критика. Эстетика. Теория символизма. В 2 т. Т. 2. М., 1994. С. 7-449.
28. Белый А. Речь памяти Александра Блока // А. Белый. Критика. Эстетика. Теория символизма. В 2 т. Т. 2. ., 1994. С. 470-499.
References
1. Shpet, G.G. Iskusstvo kak vid znaniya. Izbrannye trudy po filosofii kul'tury [Art as a form of knowledge. Collected works on Philosophy of Culture], Moscow, 2007, 712 p.
2. Bulgakov, S.N. Filosofiya imeni [Philosophy of Name], Sine Loco, 1997, 330 p.
3. Belyy, A Simvolizm. Kniga statey [Symbolism. Collection of Articles], Moscow, 1910, 635 p.
4. Berdyaev, N.A Krizis iskusstva [Crisis of Art], Moscow, 1990, 48 p.
5. Dimitrova, N.I. Solovevskie issledovaniya, 2010, no. 2 (26), pp. 18-22.
6. Solovyev, VS. Filosofskie nachala tsel'nogo znaniya [Philosophical Principles of Entire Knowledge] in Vl. Solovyev. Sochineniya v2 t., t. 2 [Collected Works in 2 vol., vol. 2], Moscow, 1988, pp. 139-288.
7. Solovyev, VS. Na puti k istinnoy filosofii [On the way to the true philosophy] in Vl. Solovyev. Sochineniya v 2 t., t. 2 [Collected Works in 2 vol., vol. 2], Moscow, 1988, pp. 324-338.
8. Dzutseva, N.V Solovyevskie issledovaniya, 2011, no. 1 (29), pp. 93-99.
9. Gaydenko, PP Vladimir Solovyev i filosofiya Serebryanogo veka [Vladimir Solovyev and Philosophy of Silver Age], Moscow, 2001, 472 p.
10. Fedotova, S.V Solovyevskie issledovaniya, 2011, no. 1 (29), pp. 99-111.
11. Baranova, E.I! Solovyevskie issledovaniya, 2011, no. 1 (29). pp. 111-116.
12. Maksimov, M.V Vl. Solovyev i filosofskie osnovaniya khudozhestvennoy kul'tury Serebryanogo veka [Vl. Solovyrv and Philosophical Foundations of Creative Culture of Silver Age], in Vladimir Solovyev i poety Serebryanogo veka. Materialy Vserossiyskoy nauchnoy konferentsii 24-25 noyabrya 2011 g. [Vladimir Solovyev and poets of Silver Age. Proceedings of International Conference at November, 24-25, 2011], Ivanovo. 2011, pp. 5-7.
13. Elshina, T.A Tvorit' mir po zakonam krasoty [Create World according of the Beauty Laws], in Vladimir Solovyev i poety Serebryanogo veka. Materialy Vserossiyskoy nauchnoy konferentsii 24-25 noyabrya 2011 g. [Vladimir Solovyev and poets of Silver Age. Proceedings of International Conference at November, 24-25, 2011], Ivanovo, 2011, pp. 10-13.
14. Mikhaylov, M.I., Ryzhakova, E.V Fenomen liriki v estetike Vl. Solovyeva i russkikh simvolistov [Lyrics Phenomenon in Vl. Solovyev's Aesthetics and Russian Symbolists], in Vladimir Solovyev i poety Serebryanogo veka. Materialy Vserossiyskoy nauchnoy konferentsii 24-25 noyabrya 2011 g. [Vladimir Solovyev and poets of Silver Age. Proceedings of International Conference at November, 24-25, 2011], Ivanovo, 2011, pp. 16-19.
15. Solovyev, VS. Zhiznennaya drama Platona [Plato's Life Drama] in Vl. Solovyev. Sochineniya v 2 t., t. 2 [Collection of works in 2 vol., vol. 2], Moscow, 1988, pp. 582-625.
16. Solovyev, VS. Teoreticheskaya filosofiya [Theoretical Philosophy], in Vl. Solovyev. Sochineniya v2 t., 1.1 [Collection in 2 vol., vol. I], Moscow, 1988, pp. 757-831.
17. Solovyev, VS. Obshchiy smysl iskusstva [General Meaning of Art], in Vl. Solovyev. Sochineniya v 2 t., t. 2 [Collection of works in 2 vol., vol. 2], Moscow, 1988, pp. 390-404.
18. Solovyev, VS. Russkaya filosofiya i literature [Russian Philosophy and Literature], in VS. Solovyev. Rossiya i vselenskaya tserkov' [Russia and Universal Church], Minsk, 1999, pp. 1004-1025.
19. Solovyev, VS. Kritika otvlechennykh nachal [Critique of Abstract Grounds], in Vl. Solovyev. Sochineniya v 2 t., 1.1 [Collected Works in 2 vol., vol. I], Moscow, 1988, pp. 581-756.
20. Belyy, A «Lug zelenyy». Kniga statey [«Green Meadow». Collection of Articles], in A Belyy. Kritika. Estetika. Teoriya simvolizma [Critique. Aesthetics. Theory of Symbolism], in vol. 2, vol. 1, Moscow, 1994, pp. 249-390.
21. Blok, AA Vladimir Solovyev i nashi dni (K dvadtsatiletiyu so dnya smerti) [Vladimir Solovyev and Present Days (To the 20-th anniversary of death)], in Vash A. Blok [Your A. Blok], Moscow, 2006, pp. 416-418.
22. Blok, A A O naznachenii poeta [On Poet's Mission], in Vash A. Blok [Your A. Blok], Moscow, 2006, pp. 420-423.
23. Blok, AA Bezvrem'e [Hard Times], in Vash A. Blok [Your A. Blok], Moscow, 2006, pp. 37-380.
24. Blok, AA Rytsar'-monakh [Knight-Monk], in A Blok. Sobranie sochineniy v 12 t., t. 9 [Collected Works in 12 vol., vol. 9], Leningrad, 1936, pp. 179-186.
25. Blok, AA Zametki o Vladimire Solovyeve [Notes about V Solovyev], in A Blok. Sobranie sochineniy v 12 t., t. 9 [Collected Works in 12 vol., vol. 9], Leningrad, 1936, pp. 224-225.
26. Orlov, VN. Gamayun. Zhizn' Aleksandra Bloka [Gamayun. A Blok's Life], Moscow, 1981, 717 p.
27. Belyy, A «Arabeski». Kniga statey [«Arabesque». Collection of Articles], in A Belyy. Kritika. Estetika. Teoriya simvolizma [Critique. Aesthetics. Theory of Symbolism], in 2 vol., vol. 2, Moscow, 1994, pp. 7-449.
28. Belyy, A Rech' pamyati Aleksandra Bloka [Memory Speech to the Memory about A Blok], in A Belyy. Kritika. Estetika. Teoriya simvolizma [Critique. Aesthetics. Theory of Symbolism], in 2 vol., vol. 2, Moscow, 1994, pp. 470-499.
УДК 133:82(47) ББК 87.3(2)6
СИМВОЛИСТСКИЙ ШТРИХ К ОККУЛЬТНОМУ ПОРТРЕТУ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА
Н.И. ДИМИТРОВА
Институт исследований обществ и знаний Болгарской академии наук, Московска 13А, София 1000, Болгария E-mail: ninaivdimitrova@abv.bg
Анализируется место, занимаемое символизмом в целостной картине оккультных установок Серебряного века. Особое внимание уделяется архаически-магическому отношению к слову как сторонников философского направления имяславского движения, так и сторонников символизма. Утверждается общность положения «Слово есть основное орудие магии» для богословов-имяслявцев и для символистов. Феномен онтологизации языка рассматривается как типическая характеристика духовности Серебряного века. На основе анализа некоторых специфических особенностей национального типа мышления, а
