CC BY
34
15. Samarin, Yu.F Sochineniya v 12 t. [Works in 12 vol.], vol. 12, Moscow: Tip. AI. Mamontova i K°, 1911, 485 p.
16. Svas'yan, K.A Nitsshe, ili kak stanovyatsya Bogom (dve variatsii na odnu sud'bu) [Nietzsche, or how to become a God (two variations on a single fate)], in http://www.nietzsche.ru/biograf/analiz/ svasian/?curPos=3.
17. Sententsii i fragmenty Vyach. Ivanova, zapisannye O Shor [Viach. Ivanov's Sentences and Fragments, which D. Shore recorded], in Russko-ital'yanskiy arkhiv III. Vyacheslav Ivanov -novye materialy [The Russian-Italian archives III. Vyacheslav Ivanov - new materials], Salerno, 2001, pp. 133-150.
18. Solovyov, VS. Sobr. soch. v 121. [Collected Works in 12 vol.], vol. I, Bruxelles: Foyer Oriental Chretien, 1966, 407 p.
19. Solovyov, VS. Sobr. soch. v 121. [Collected Works in 12 vol.], vol. I, Bruxelles: Foyer Oriental Chretien, 1966, 486 p.
20. Solovyov, VS. Sobr. soch. v 12 t. [Collected Works in 12 vol.], vol. I.
21. Solovyov, VS. Vera kak osnovanie nauki [Faith as the Foundation of Science], in http://holychurch.narod.ru/ga/11/777/556.html
22. Ern, V Bor'ba za Logos. G. Skovoroda. Zhizn' i uchenie [The Struggle for the Logos. G. Skovoroda. Life and Teaching], Minsk: Kharvest, Moscow: AST, 2000, 592 p.
23. Fedorov, N.F Sochineniya [Works], Moscow: Mysl' , 1982, 709 p.
24. Khomyakov, AS.Polnoe sobr. soch.: V8-mi tt. T. 8. Pis'ma [Complete Collected Works: in 8 vol., vol. 8, letters], Moscow: Universitetskaya tipografiya, 1900, 543 p.
УДК 13:27-175:82(47) ББК 87.216:83.3(2)
АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ЭСХАТОЛОГИИ В ФИЛОСОФСКОЙ ПОЭЗИИ ВЛ. СОЛОВЬЁВА И А. БЕЛОГО
Д.В. ГУСЕВ Орловский государственный университет, 302026 г. Орёл ул. Комсомольская, 95, Российская Федерация E-mail: d.v.gusev@yandex.ru
Рассматриваются антропологические аспекты эсхатологии в философской поэзии В. Соловьёва и А. Белого, такие как антропологический кризис, теургия, эсхатологический смысл творчества, эсхатологическая надежда, духовное преображение жизни. Философская поэзия рождается на стыке философии и литературы. Она объединяет средства и возможности литературы и метафизики на основе глубокого интереса к человеку, проблемам внутреннего мира, смысла и цели в жизни. Предлагается сравнительный анализ эсхатологических идей Вл. Соловьёва и А. Белого и их отражения в философии и поэтическом творчестве. Подчеркивается эсхатологическое значение творчества, а также теургический характер поэтического творчества Вл. Соловьёва и А. Белого.
Ключевые слова: эсхатология, антропология, Вл. Соловьёв, А. Белый, философская поэзия, антропологический кризис, творческая активность, теургия.
ANTHROPOLOGICAL ASPECTS OF ESCHATOLOGY IN THE PHILOSOPHICAL POETRY OF VL. SOLOVYOV AND A. BELY
D.V GUSEV Orel State University 95 Komsomolskaya str., Orel, Russian Federation, 302 026 E-mail: d.v.gusev@yandex.ru
The article deals with the anthropological aspects of eschatology in the philosophical poetry of V. Solovyov and A. Bely. These aspects are anthropological crisis, theurgy, eschatological sense of creativity, eschatological hope, spiritual life transformation. Philosophical Poetry is born on the border of philosophy and literature. It brings tools and capabilities of literature and metaphysics together on the basis of deep interest to a person, the problems of the inner world, meaning and purpose in his life. The author compares the eschatological ideas of V. Solovyov and A. Bely and shows the way how eschatological images of their poetry complement the philosophy. The article tells about the main problem of these reflections - the eschatological meaning of creative work, pays special attention to the theurgical nature of their own poetic creativity.
Key words: eschatology, anthropology, Vl. Solovyov, A. Bely, philosophical poetry, anthropological crisis, creative activity, theurgy.
Современная ситуация характеризуется общей антропоцентрической ориентацией науки, выдвигающей проблемы человека и культуры в ряд важнейших в гуманитарном знании. Это созвучно c ситуацией рубежа XIX-XX веков, когда тема человека заняла центральное место в отечественной философии и культуре. Глубокий интерес к человеку, проблемам его внутреннего мира, смысла и назначения его жизни во многом обусловил Серебряный век русской культуры как время расцвета поэзии и философии: они вновь предстают в единстве. Одной из причин такого тесного синтеза философии и поэзии, как отмечает И.Н. Сиземская, стало особое внимание в русской общественно-философской мысли к теме человека, его судьбы (предназначения), смысла и целей человеческого существования, духовно-нравственных оснований его бытия [1, с. 13]. Б.В. Емельянов и А.И. Новиков считают, что философская поэзия «.. .существенно восполняла умаление, а подчас и утрату антропологической проблематики в господствовавшей философии» [2, с. 206-207], выступила в качестве своеобразного средства сохранения духовной неповторимости человека. Ярко выраженный антропологизм русской духовной культуры в качестве ее сущностной характеристики и структурообразующего элемента неразрывно связан с принципом эсхатологизма, который вместе с тем определяет динамику и содержание философствования в контексте идеи конца мира. Эсхатологические настроения становятся едва ли не постоянным фоном для осмысления тем свободы, судьбы человека, смысла его жизни, творчества, роли и назначения искусства и в философской поэзии рубежа веков. Обращение к проблеме человека как центральной и ее раскрытие в контексте эсхатологии в культуре Серебряного века связывалось с
поиском путей восстановления целостности сущностных начал человеческого существования путем синтеза, сопряжения различных элементов духовной жизни. К подобному синтезу устремились в первую очередь русские поэты, которые осознавали, что искусство, изолированное от философии, превращается либо в унылую копию быта, либо в словесную игру [2, с. 9]. Серебряный век русской культуры и стал попыткой воссоединения разрозненных начал духовной жизни, общей духовной основой которой выступила философия Вл. Соловьёва. Неслучайно многие его философские идеи проявились в поэзии символизма и акмеизма, и сам родоначальник философии всеединства был ярким представителем философской поэзии.
Философская поэзия как уникальное явление духовной культуры выступает в качестве своеобразной формы познания человека и бытия, отражающей идеи авторов поэтическим языком философских смыслов. И.Н. Си-земская отмечает, что философская поэзия возникает как «... особая форма миросозерцания - «философия-поэзия», в которой сила мышления приумножается силой воображения, и - наоборот. Это, с одной стороны, наполняет философское знание о мире и человеке богатством не охватываемых умом «жизненных окраин» мировоззрения, а с другой стороны, придает поэтическим образам глубокий смысл, подводя к границам «запредельного»» [1, с. 10]. Связь литературы (и особенно поэзии) и философии существует не только в отечественной культуре, но ее интенсивность стали отличительной чертой, важным признаком именно русской духовной культуры рубежа Х1Х-ХХ веков. Вл. Соловьёв писал о глубокой связи философии и поэзии: «Дело поэзии, как и искусства вообще, - не в том, чтобы «украшать действительность приятными вымыслами живого воображения», как говорится в старинных эстетиках, а в том, чтобы воплощать в ощутительных образах тот самый высший смысл жизни, которому философ дает определение в разумных понятиях... Художественному чувству непосредственно открывается в форме ощутительной красоты то же совершенное содержание бытия, которое философией добывается как истина мышления, а нравственной деятельности дает о себе знать как безусловное требование совести и долга. Это только различные стороны или сферы одного и того же. Между ними нельзя провести разделения, и еще менее могут они противоречить друг другу» [3, с. 472]. В целом, сопряжение философского и поэтического творчества стало атрибутивным свойством всей русской духовной культуры [1, с. 25-26]. Именно средства философской поэзии оказались особенно подходящими для переосмысления проблем бытия человека в эсхатологическом ключе. Философская поэзия, свободная от ограничений академической философии, «...выразила спектр настроений и оценок, которые были недоступны традиционным формам воплощения философских идей» [2, с. 201].
Несмотря на многочисленность посвященных этой эпохе работ, эсхатологические идеи в философии и культуре Серебряного века редко рассмат-
риваются в философско-антропологическом контексте. Преобладает установка на их прочтение в первую очередь в историософском и социально-философском ключе. Поэтому рассмотрение эсхатологической поэтики Вл. Соловьёва и А. Белого в ракурсе антропологической проблематики особенно актуально. Предметное поле исследования ограничено нами рамками философской поэзии Вл. Соловьёва и А. Белого. Именно к идеям Вл. Соловьёва восходят основные философско-поэтические мотивы Серебряного века, и от его философской поэзии выстраиваются прочные связи с фило-софско-поэтическими идеями, сюжетными мотивами и образно-символическим миром философского и художественного творчества А. Белого. Для последнего наиболее характерно как влияние идей Вл. Соловьёва, так и «про-низанность» собственной поэзии философско-эсхатологическими мотивами, развитие темы трагизма и катастрофической непрочности бытия человека. Для Вл. Соловьёва и А. Белого содержание философской поэзии обладает свойством взаимодополнительности по отношению к их теоретическому творчеству, высказываемым ими философским идеям, далеко выходит за рамки простой иллюстрации их философской позиции.
В.Ф. Саводник считал, что стихотворения Вл. Соловьёва «... служат важным дополнением к его отвлеченным сочинениям, бросают яркий свет на некоторые черты его миросозерцания, на некоторые из его излюбленных мыслей, проходящих красной нитью через все его творения» [1, с. 77]. Еще более четко подчеркнул важность поэзии Вл. Соловьёва С. Булгаков, который выделял приоритетное значение Соловьёвской лирики по отношению к остальному его творчеству: «... В многоэтажном, искусственном и сложном творчестве Соловьёва только поэзии принадлежит безусловная подлинность, так что и философию его можно и даже должно проверять поэзией. Быть может, внутренняя справедливость по отношению к Соловьёву требовала бы излагать его мировоззрение, имея основой именно стихотворения, а «сочинения» рассматривать как философский к ним комментарий, но не наоборот, как это делается теперь» [4, с. 647]. Значимость связи философии и лирики Вл. Соловьёва как двух взаимодополняющих друг друга систем его творчества акцентировал С. Сайоран: «В поэзии Соловьёва мы находим мистический контрапункт его рациональной метафизической экзегезы. Каждая из систем недостаточна сама по себе и нуждается в интерпретации через другую. Невозможно понять поэтические образы Софии без обращения к теоретической системе. И наоборот, источником поэтического мастерства, несомненно, становится мистическое вдохновение, которое органично восходит к концепту Софии» [5, с. 219]. Созданная Вл. Соловьёвым в философской лирике сложная образно-символическая система, пронизанная эсхатологическими мотивами и реминисценциями, наметила основные черты своеобразной поэтики символизма. Высказанные поэтическим языком основные метафизические установки, связанные с темами Богочеловечества, теургии,
эсхатологии, были восприняты и развиты А. Белым, повлияли на его мироощущение. Составленный австрийским славистом А. Ханзен-Лёве глоссарий мифопоэтических мотивов поэзии А. Белого, А. Блока и других обосновывает прямое заимствование Соловьёвской образно-символической системы младосимволистами, ориентировавшимися на личность и идеи Вл. Соловьёва: «стихи Соловьёва буквально «растворены» в мифопоэтике символистов и в этом смысле вездесущи» [6, с. 166]. Л.Л. Авдейчик так определяет роль Вл. Соловьёва в качестве предтечи русского младосимволизма: «Творчество Соловьёва действительно во многом определило и философию, и поэзию младосимволизма: в лирике стали актуальными идеи всеединства и культурного синтеза, концептуализация двоемирия, воспевание Вечной Женственности, поэтическое выражение историософских идей, реализация профети-ческой роли поэта» [7, с. 158]. Эсхатологическая тема объединяет и придает своеобразный характер всем остальным заимствованным поэтами-младосим-волистами мотивам философской поэзии Вл. Соловьёва. А. Белый, подчеркивавший определяющее значение для собственного творчества идей и личности Вл. Соловьёва, писал об интересе в первую очередь к его философской лирике и особенно подчеркивал эсхатологизм Соловьёва: «В 1899 г. Соловьёв указывал мне на направление моего плавания по морю жизни; направление - «Апокалипсис»: «Се творю все новое»...» [8, с. 430]. Важно, что А. Белый связывал эсхатологизм с проблемой трагедии личности как проявлением всеобщего кризиса, что напрямую восходит к идеям Вл. Соловьёва.
Тема эсхатологии выступает в качестве своего рода парадигмы всего творчества Вл. Соловьёва. Эсхатологизм наложил яркий отпечаток на личность и мировоззрение мыслителя, стал, по выражению М.В. Максимова, одним из оснований миросозерцания Вл. Соловьёва [9, с. 141]. Е.Н. Трубецкой писал об учении Соловьёва: «В сущности, во все периоды своего развития оно было философией конца: ибо оно всегда рассматривало не только весь мировой прогресс, но и весь мировой процесс в непосредственном отношении к его концу или смыслу, причем этот конец - цель во всей своей полноте должен раскрыться в конце времен, за пределами земной действительности» [10, с. 275]. В исследовательской литературе существует устойчивая тенденция противопоставления эсхатологических идей Вл. Соловьёва, высказанных в конце жизни, всему остальному его творчеству. Изложение Соловьёвской эсхатологии в рамках такого подхода опирается на последнее крупное произведение философа - «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории», которое рассматривается в качестве итогового и ключевого по отношению ко всему его творческому наследию. Об этом писали Е. Трубецкой, Л. Шестов, К. Мочульский, Д. Стремоухов, Г. Флоровский и другие авторы. И.И. Евлампиев видит в эсхатологической концепции «Трех разговоров» свидетельство жизненной драмы и трагического отказа Вл. Соловьёва от основ его философской системы, отступление, отречение от сво-
его мировоззрения перед лицом ужаса личной смерти - это отступление проявляется в утверждении абсолютной предопределенности истории, исключающей роль творческой активности человека. Это созвучно и оценке Н. Бердяевым эсхатологической доктрины Вл. Соловьёва как «пассивной» эсхатологии. Н.А. Бердяев писал: «Возможна пассивная и активная эсхатология. В большинстве случаев апокалиптические настроения приводили к пассивному ожиданию конца, к отказу от исторических задач. Такова была «Краткая повесть об антихристе» Вл. Соловьёва. Апокалиптическое время понимается как ожидание и претерпевание действия сил Божественных и дьявольских. Это упадочная настроенность. Но возможна активная эсхатология. Самосознание, соответствующее достоинству человека как свободного духа, должно утверждать усиление человеческой активности и человеческого творчества во времена конца. Конец нужно понимать не пассивно-отрицательно только, но творчески-положительно» [11, с. 356]. Такая оценка, ограничивающая рассмотрение эсхатологических взглядов Вл. Соловьёва рамками лишь «Трех разговоров.», на мой взгляд, является односторонней и несправедливой. Более взвешенный и аргументированный подход (М.В. Максимов, Б.В. Межуев) основывается на необходимости целостной реконструкции эсхатологических взглядов Вл. Соловьёва на основе всего комплекса его произведений. Особенно интересен при этом философско-антро-пологический ракурс проблемы, менее исследованный, чем историософский и социально-философский аспекты.
Темы богочеловечества, свободной теократии и теургии наиболее ярко демонстрируют тесное сопряжение эсхатологии и антропологии в творчестве Вл. Соловьёва. Все они взаимосвязаны. Так, сущностью теократии становится соединение человека с Богом, а ее началом - богочеловеческое начало. Всемирная теократия предваряет наступление Царства Божия, и, таким образом, эсхатологическое значение учения о теократии выражается в сотрудничестве Бога и человека, которое требует от человека активности, творчества, реализации собственной сущности. М.В. Максимов рассматривает концепцию свободной теократии как условную эсхатологию, «. как возможность благополучного завершения человеческой истории» [9, с. 188]. Сама идея условной эсхатологии чаще связывается с именами Н. Федорова и Н. Бердяева, писавших об условности апокалиптических пророчеств, которые не являются неизбежным сценарием будущего, а выступают в качестве предупреждения несовершеннолетнему, по определению Н.Ф. Федорова, человечеству. Они подталкивают его к творческой активности и подлинной реализации своей сущности. В подобной трактовке катастрофический финал эсхатологической драмы не только не предопределен, но и в каком-то смысле должен быть исключен, так как лишает смысла творческую активность человека. Позднее против подобной идеи возражал С. Булгаков: «.. .конец неизбежно содержит в себе для человека нечто неожиданное и катаст-
рофичное, как это и свидетельствуется в слове Божием,... переход мира в иное его стояние - жизнь будущего века - не есть момент эволюции самого мира, но творческая в нем катастрофа, однако она содержит в себе его же исполнение и продолжение» [12, с. 350]. Условная эсхатология в трактовке Соловьёва раскрывается в утверждении решающей роли свободного творчества человека, в процессе которого и происходит процесс воссоединения полноты богочеловеческой жизни. Более подробно эсхатологическая роль творчества человека раскрывается в рамках концепции теургии как «цельного творчества» грядущей жизни, имевшей определяющее значение для последующей религиозной философской мысли и для творчества А. Белого. Один из наиболее ярких примеров насыщенности поэтического произведения эсхатологическими образами и символами - написанное за две недели до смерти философа стихотворение «Вновь белые колокольчики» (1900 г.):
Зло пережитое Тонет в крови, -Всходит омытое Солнце любви.
В этом же стихотворении мы встретим ключевой символ - «белых ангелов», особое значение которого подчеркивает С. Булгаков [4, с. 650]. Стихотворение наполнено чувством реальности запредельного, трансцендентного бытия. Стирание границ между мирами ведет к отчетливому осознанию непрочности земного бытия человека. Атмосфера напряженного эсхатологиз-ма в целом характерна для философской лирики Вл. Соловьёва. И именно это настроение ярко проявилось в творчестве А. Белого, хотя и многие конкретные образы и идеи Вл. Соловьёва также наложили на его произведения свой отпечаток. Само вхождение А. Белого в литературу осуществлялось по пути, проложенному Вл. Соловьёвым, и сопровождалось ожиданием близкого наступления эсхатологической развязки. Вспоминая свой разговор с Вл. Соловьёвым весной 1900 г., А. Белый писал, что с этого времени он живет чувством конца, но в то же время и ощущением благодати новой, последней эпохи. Таким образом, эсхатологизм А. Белого изначально носит двойственный характер, сочетая эсхатологическую тревогу с эсхатологической надеждой наступления нового бытия.
Следуя стремлению культуры Серебряного века к синтезу различных форм, Андрей Белый пишет четыре литературных произведения в принципиально новом жанре симфоний: Северная симфония (1-я, героическая) (1900 г.); Симфония (2-я, драматическая) (1902 г.); Возврат (III симфония) (1905 г.); Кубок метелей. Четвертая симфония (1908 г.). Прозаическое повествование в них подчинено законам музыкальной симфонической формы. Новая художественная форма симфоний и была призвана выразить то эсхатологическое настроение, которое определило их идейно-художественное своеобразие. В «Симфонии (2-й драматической)» 1902 г. А. Белый усиливает это эсха-
тологическое настроение. Образ Вл. Соловьёва в этом сочинении приобретает черты символической фигуры, предваряющей близкое наступление эсхатологической развязки: «Серые глаза метали искры из-под черных, точно углем обведенных ресниц. Седеющая борода развевалась по ветру. <.. .> Соловьёв то взывал к спящей Москве зычным рогом, то выкрикивал свое стихотворение» [13, с. 14-15]. Ассоциация с трубным гласом семи ангелов Апокалипсиса (Откр., 8, 9, 11) усиливает напряженность эсхатологического настроения. Ожидание приближающегося конца мира, второго пришествия Христа и воскресения мертвых становится доминирующей темой «Симфоний», сквозным мотивом которых является начальная фраза из стихотворения Вл. Соловьёва «Знамение» (1898 г.): «Одно, навек одно!».
Свой первый поэтический сборник «Золото в лазури» А. Белый публикует в 1904. Образный строй в нем созвучен симфониям, и основным мотивом становится эсхатологическое ожидание грядущей «зари» нового мира. Творчество А. Белого в этот период наполнено предчувствием наступления конца старого мира, близости эсхатологической развязки, духовного преображения мироздания [14, с. 65]. Многие элементы эсхатологической символики в философской поэзии у Вл. Соловьёва и А. Белого общие. Так, в стихотворении Вл. Соловьёва «Vis ejus integra si versa fuerit in terram» (1876 г.) предстает символическая картина перерождения мира, наполненная эсхатологическими образами. «Сокрытое пламя», прорывающееся наружу и охватывающее землю пожаром, созвучное символу апокалиптического огня: «И ниспал огнь с неба и пожрал их.» (Откр. 20, 9), понимается не как огонь разрушающий, но как духовный огонь, преображающий мир. Образ очищающего мирового пожара мы встретим и у А. Белого [здесь и далее цит. по: 15]: «Золотое руно» (октябрь 1903 г.) - «Земля отлетает. || Вино || мировое пылает || пожаром || опять.». Этот эсхатологический огонь преображает и сердце человека: в «Солнце» (1903 г.) читаем: «Солнцем сердце зажжено. || Солнце - к вечному стремительность. || . || В сердце бедном много зла || сожжено и перемолото.». В стихотворении «Старец» (сентябрь 1900 г.) огонь символизирует приближение эсхатологической развязки: «И все ярче рассвет || золотого огня. || И все ближе привет || беззакатного дня».
Наряду с отдельными эсхатологическими образами, переходящими из философской лирики Вл. Соловьёва в творчество А. Белого, особое значение имели два сквозных комплекса идей, связанных с софиологией и теургией. Центральный образ стихотворения Вл. Соловьёва «Знамение» (1898 г.), строка из которого стала лейтмотивом «Симфоний» А. Белого, - Дева Назарета, воссиявшая над руинами разрушенного в адском пламени храма (погибшего мира), - служит выражению идеи конца истории как торжества Софии над злом земного, падшего мира. Воссоединяя целостность союза неба и земли, София как «знак нетленного завета» становится необходимым действующим лицом в эсхатологическом процессе преображения мира. Переосмысленный
образ Апокалиптической Девы возникает и в конце «Краткой повести об антихристе». Образ Софии в лирике Вл. Соловьёва стал прототипом главных героинь «Симфоний» А. Белого и образа вечной женственности в его творчестве. Это сходство раскрывается средствами символики цвета: образ Софии сопровождают золото и лазурь. А. Белый считал, что светлая, божественная ипостась Души мира «должна стать соединяющим началом - Любовью» [8, с. 415]. В «Воспоминаниях о Блоке» А. Белый подчеркивал значение Софии в понимании сущности человека: «Сочетанье стремлений двойной ее сущности (темно-светлой, демиургически-хаотической) есть человек» [16, с. 266]. Нисхождение к Софии Логоса-Христа восстанавливает целостность и полноту бытия, София соединяет небо и землю, и в этом ее эсхатологический смысл. А. Белый писал об открытости Софии поэтическому сознанию: «Ее принимают как музу; и Фет обращался к ней; и Бодлер Ее знает. Более всех в Ее тайну проник Гете в «Фаусте»; и не сказал о Ней глубже никто. В этом смысле Она открывается Данте» [16, с. 39]. А. Белый прослеживал «образ Лучезарной Жены» в лирике Лермонтова [8, с. 413], последователями которого были А. Фет, Вл. Соловьёв и А. Блок. При этом А. Белый особенно подчеркивает близость образа «Девы, Зари, Купины» у А. Блока и Софии в поэзии Вл. Соловьёва.
Значение теургии для эсхатологических взглядов Вл. Соловьёва и А. Белого необходимо рассмотреть более подробно. Понятие «теургия» (греч. ©sou - бог, е pyov - дело, т.е. богодейство, богоделание) было введено в оборот русской религиозной философии Владимиром Соловьёвым («Философские начала цельного знания»), который в контексте развития представлений о сущности и назначении искусства использовал его в значении «мистическое творчество». Обращение Владимира Соловьёва к понятию «теургия» связано с продолжением разработки им софиологической проблематики: София в теургической эстетике Владимира Соловьёва выступает в качестве принципа, который организует три составляющие Соловьёвского мировоззрения - теософию, теократию и теургию [17, с. 466]. Вслед за Вл. Соловьёвым, теургия рассматривается в русской религиозной философии как задача человечества - софийное преображение мира, возвращение природе ее со-фийного первообраза, как религиозное искусство, в котором реализуются высшие творческие силы человека, открытого и чуткого к Богу, и действуют преображающие жизнь Божественные энергии.
Анализируя введенное Вл. Соловьёвым в русскую религиозную философию понятие «теургия», А.Ф. Лосев отмечает: «Под «теургией» Вл. Соловьёв вовсе не понимает тоже когда-то популярного и бьющего на сенсацию учения о разного рода магии и чудесах. Теургия для него - это просто свободное общечеловеческое творчество, в котором свои высшие идеалы человечество осуществляет в материальной действительности, в природе. Свою теургию Вл. Соловьёв называет просто «искусством», вполне отдавая себе отчет в том, что это вовсе не есть традиционное искусство с его чрезвычайно ограничен-
ными целями и возможностями» [18, с. 120]. По определению Владимира Соловьёва, свободная теургия - это «реализация человеком Божественного начала во всей своей эмпирической, природной действительности, осуществление человеком Божественных сил в самом реальном бытии природы» [19, с. 743]. Задача «свободной теургии», определенная Владимиром Соловьёвым, - «пересоздать существующую действительность, на место данных отношений между божественным, человеческим и природным элементами установить в общем и в частностях, во всем и каждом внутренние органические отношения этих начал» [19, с. 744]. В своей концепции теургии, как отмечает В.В. Бычков, Вл. Соловьёв раскрывает эсхатологический смысл бытия человека как разумного существа по «образу и подобию Божию», наделенного свободой воли: «в процессе творческой эволюции под водительством Софии Премудрости Бо-жией человек должен достичь духовного уровня, соизмеримого с уровнем божественной сферы, и перевоплотиться в свободного со-творца Богу на последнем этапе творения. В этом и заключается полная реализация его со-образности и подобия Богу. При этом человек свободно на основе собственных знаний (теософии), разума и веры придет к осознанию, что он сотворен именно для того, чтобы своими собственными руками реализовать последнюю идею космического творения - окончательно организовать действительность в соответствии с божественным замыслом» [20, с. 33].
Из философии Соловьёва понятие теургии было воспринято многими мыслителями и поэтами начала XX века, которые применительно к искусству понимали под «теургией» творческий акт символического перевоплощения действительности (А. Белый, Н. Бердяев, С. Булгаков, Вяч. Иванов, А. Лосев, П. Флоренский и др.). Примером подобного влияния идей Вл. Соловьёва может служить постановка проблемы теургии в философских поисках А. Белого. В автобиографическом очерке, написанном в 1928 г. («Почему я стал символистом»), А. Белый отмечает, что проблема теургии в рамках «соборного символизма» очень рано обозначилась для него как проблема собственного мировоззрения, и обозначает собственную трактовку данного понятия [8, с. 431]. А. Белый акцентирует эсхатологический и одновременно антропологический смысл теургии, он пишет о теургии как о термине для выражения «максимального напряжения символизма в личности»: «... символический ток высокого напряжения, преобразующий действительность, коллективы и «я»; преображение это выглядит концом мира для противящихся процессу преображения; конец мира - революционный шаг: удар тока по спящим; второе пришествие -в «я», через «я» - то же: в аспекте положительного раскрытия процесса преображения. Теургия - ритмы преображения: в нас» [8, с. 429]. Теургия по А. Белому - одна из форм символизаций [8, с. 112], в которой «.происходит совпадение искусства с религией». Данный тезис близок взглядам Вл. Соловьёва, видевшего в теургии соединение вершин символизма как искусства с мистикой. Н.П. Крохина отмечает значительную близость позиции А. Белого в вопросе
теургии целостной эсхатологической философии свободного, творчески активного духа Н.А. Бердяева [21, с. 77]. Основанием такой близости выступает определяющее влияние теургических идей Вл. Соловьёва.
Л.Л. Авдейчик отмечает, что Вл. Соловьёв в собственной философской поэзии актуализирует теургическую функцию художественного творчества: «... возможность через поэтическое слово проповедовать метафизические концепции и тем самым влиять на сознание людей, изменять действительность» [7, с. 158]. Теургическая трактовка собственного творчества применима в полной мере и к А. Белому, который писал: «. поэт, творящий формы образов и выражающий эти формы посредством слова, становится сам словом, воплощая слово. Сам художник становится художественным произведением. Но тут - предел поэзии. Тут - рождение в недрах поэзии религиозного культа личности. Тут соединение творчества и религии в сотворении художником религии, в теургии. <.> Теургический принцип предполагает нераздельную цельность формы и содержания. Содержанием художественного творчества является тут весь комплекс переживаний, отображенных в образе вселенной, а формой, творящей эту вселенную, - последнее звено в видимой цепи творений - человек» [8, с. 394]. В учении о теургии происходит переосмысление бытия человека как жизнетворчества, эсхатологический смысл которого выражается в творческом создании нового бытия в процессе реализации сущности и предназначения человека в мире. Это утверждает значимость творческой, духовной жизни человека, его активности как творца и создателя культуры, противопоставляя этому различные формы ухода от культурной и социальной активности.
В заключение отметим, что ярко выраженный эсхатологизм поэтической мысли Вл. Соловьёва и А. Белого прямо связан с их направленностью на религиозное постижение человека и мира путем теургически действенного участия человека-творца в процессе преображения бытия. Основными идеями эсхатологической поэтики Вл. Соловьёва, воспринятыми и развитыми А. Белым, являются осознание катастрофической непрочности бытия человека, эсхатологическая надежда как устремленность к новому бытию, утверждение значимости творческой активности человека в эсхатологической перспективе. Общая для мыслителей идея преображения мира творчеством по-новому раскрывает эсхатологический смысл бытия человека и культуры. Такая трактовка особенно актуальна в условиях антропологической катастрофы, убывания человеческого в человеке, столь характерных для нашей эпохи. Осуществляемая Вл. Соловьёвым и А. Белым в философской поэзии рефлексия предельных вопросов существования человека и мира необходима сегодня для поиска путей преодоления кризисных явлений в бытии человека и общества. Убежденность в неизбежности катастрофического конца света, лишенная эсхатологической надежды на наступление нового бытия, оборачивается для современного человека утратой собственной сущности как творца
культуры и социальной реальности. Bедь именно чувство эсхатологической надежды связывалось мыслителями с обретением подлинного смысла исторического существования и осуществлением человеком своего предназначения. Отчетливое осознание конечности человека и непредсказуемости его судьбы, возобладавшее в духовной ситуации современности, вызывает сегодня повышенный интерес к антропологическим идеям эсхатологии Bл. Соловьёва и
A. Белого в поиске путей выхода из антропологического кризиса.
Список литературы
1. Поэзия как жанр русской философии: антология / сост. И.Н. Сиземская. М.: ИФ РАН, 2007. 333 с.
2. Емельянов БЛ., Новиков А.И. Русская философия серебряного века: курс лекций. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 1995. 320 с.
3. Соловьёв Bл. Поэзия Ф.И. Тютчева // Соловьёв B.C Философия искусства и литературная критика. М.: Искусство, 1991. С. 4б5-483.
4. Булгаков С.Н. Стихотворения Bладимира Соловьёва // Bладимир Соловьёв: pro et contra: личность и творчество B. Соловьёва в оценке русских мыслителей и исследователей: Антология: в 2 т. Т. 2. / сост. B^. Бойков, Ю.Ю. Булычев. СПб.: Издательство РХГИ, 2002. С. б4б-б50.
5. Cioran S. Vladimir Solovyov and the Divine Feminine // Russian Literary Triquerterly / Editors Carl R. Proffer, Ellendea Proffer. Michigan, 1972. P. 219-239.
6. Ханзен-Лёве А. Русский символизм: система поэтических мотивов. Мифопоэтический символизм начала века. Космическая символика. СПб.: Академический проект, 2003. 813 с.
7. Авдейчик Л.Л. Философская поэзия Bладимира Соловьёва. Минск: РИBШ, 200б. 170 с.
8. Белый А. Символизм как миропонимание. М.: Республика, 1994. 528 с.
9. Максимов МЛ. Bладимир Соловьёв и Запад: Невидимый континент. М.: Прометей, 1998. 242 с.
10. Трубецкой Е.Н. Миросозерцание Bл.С. Соловьёва. М.: Московский философский фонд, «Медиум», 1995. Т. 2. б22 с.
11. Бердяев Н.А. Дух и реальность. М.; Харьков, 2005. б79 с.
12. Булгаков С.Н. Невеста Агнца. М.: Общедоступный Православный Университет, 200б.
б5б с.
13. Белый А. Собрание эпических поэм. Книга первая. Северная симфония. М.: Изд-во
B. Пашуканиса, 1917. 328 с.
14. Лавров АЛ. Андрей Белый в 1900-е годы: Жизнь и литературная деятельность. М.: НЛО, 1995. 335 с.
15. Белый А. Собрание сочинений в б т. Т. 5. Стихотворения. М.: Терра-Книжный клуб,
2005.
16. Белый А. Собрание сочинений. Bоспоминания о Блоке. М.: Республика, 1995. 509 с.
17. Козырев А.П. Софиология // Русская философия: Словарь. М.: Республика, 1995. б54.
C. 4б5-4б9.
18. Лосев А.Ф. Bладимир Соловьёв и его время. 2-е изд. М.: Молодая гвардия, 2009. б1б с.
19. Соловьёв B.Q Критика отвлеченных начал // Соч. в 2 т. Т. I. М.: Мысль, 1988. С. 581-745.
20. Бычков B.B. Эстетика Bл. Соловьёва как актуальная парадигма // История философии. Bbm. 4. М.: ИФ РАН, 1999. 21б с. С. 3-41.
21. Крохина Н.П. Эсхатологический символизм А. Белого // Соловьёвские исследования. 2010. №. 3 (27). С. 73-85.
References
I. Poeziya kak zhanr russkoy filosofii: antologiya [Poetry as Genre of Russian Philosophy: Anthology], Moscow: Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences, 2007, 333 pp.
2. Emelyanov, B.V, Novikov, AI. Russkaya filosofiya serebryanogo veka: kurs lektsiy [Russian Philosophy of Silver Age: Lectures], Ekaterinburg: Urals State University Publisher, 1995, 320 pp.
3. Solovyev, Vl. Poeziya FI.Tyutcheva [FI.Tyutchev's Poetry] in Solovyev Vl. Filosofiya iskusstva i literaturnaya kritika [Philosophy of Art and Literary Criticism], Moscow: Iskusstvo, 1991, pp. 465-483.
4. Bulgakov, S.N. Stikhotvoreniya Vladimira Solovyova [Vladimir Solovyov's Poems], in Vladimir Solovyov: pro et contra: lichnost' i tvorchestvo V. Solovyova v otsenke russkikh mysliteley i issledovateley: Antologiya [Vladimir Solovyov: pro et contra: Vladimir Solovyov's Personality and Work in Evaluation of Russian thinkers and Researchers: The Anthology], in 2 vol., vol. 2, Moscow: Russian Christian Humanitarian Institute Publisher, 2002, pp. 646-650.
5. Cioran, S. Vladimir Solovyov and the Divine Feminene, in Russian Literary Triquerterly, Editors Carl R. Proffer, Ellendea Proffer, Michigan, 1972, pp. 219-239.
6. Hansen-Love, Aage A Russkiy simvolizm: sistema poeticheskikh motivov. Mifopoeticheskiy simvolizm nachala veka. Kosmicheskaya simvolika [Russian Symbolism: System of Poetic Motifs. Mythopoetic Symbolism at the Beginning of the Century. Cosmic Symbolism], Sankt-Petersburg: Academic Project, 2003, 813 pp.
7 Avdeychik, L.L. Filosofskaya poeziya Vladimira Solovyova [Vladimir Solovyov's Philosophical Poetry], Minsk: Republican Institute of Higher Education Publisher, 2006, 170 pp.
8. Belyy, A Simvolizm kak miroponimanie [Symbolism as World Understanding], Moscow: Respublika, 1994, 528 pp.
9. Maksimov, M.V Vladimir Solovyov i Zapad: Nevidimyy continent [Vladimir Solovyov and the West: The Invisible Continent], Moscow: Prometey, 1998, 242 pp.
10. Trubetskoy, E.N. Mirosozertsanie Vl.S. Solovyova [Vl.S. Solovyov's Worldview], in 2 vol., vol. 2, Moscow: Moscow Philosophical Fund «Medium», 1995, 622 pp.
II. Berdyaev, N.A Dukh i realnost [Spirit and Reality], Moscow: AST, Kharkov: Folio, 2005, 679 pp.
12. Bulgakov, S.N. Nevesta Agntsa [Bride of the Lamb], Moscow: Orthodox Public University Publisher, 2006, 656 pp.
13. Belyy, A Sobranie epicheskikh poem. Kniga pervaya. Severnaya simfoniya [Collection of Epic Poems. Book 1. Northern Symphony], Moscow: Publishing house of V Pashukanis, 1917, 328 pp.
14. Lavrov, AV Andrey Belyy v 1900-e gody: Zhizn' i literaturnaya deyatel'nost' [Andrew Bely in the 1900s: Life and Literary Career], Moscow: New Literary Review, 1995, 335 pp.
15. Belyy A Sobranie sochinenij v 6 t., t. 5. Stihotvorenija [Collected Works in 6 vol., vol. 5, poems], Moscow: Terra - Knizhnyj klub, 2005.
16. Belyy, A Sobranie sochineniy. Vospominaniya o Bloke [Collected Works. Memories about Block], Moscow: Respublika, 1995, 509 pp.
17. Kozyrev, A.P. Sofiologiya [Sophiology] in Russkaya filosofiya: Slovar' [Russian Philosophy: Dictionary], Moscow: The Republic, 1995, pp. 465-469.
18. Losev, AF Vladimir Solovyov i ego vremya [Vladimir Solovyov and His Time], Moscow: Molodaya Gvardiya, 2009, 616 pp.
19. Solovyov, VS. Kritika otvlechennykh nachal [Criticism of Abstract Principles], in Solovyov, VS. Sochineniya v 2 t. [Works in 2 vol.], vol. 1, Moscow: Mysl, 1988, pp. 581-745.
20. Bychkov, VV Estetika Vl. Solovyova kak aktual'naya paradigma [VI. Solovyov's Aesthetics as the Actual Paradigm], in Istoriya filosofii [History of Philosophy], vol. 4, Moscow: Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences, 1999, 216 pp., pp. 3 - 41.
21. Krokhina, N.P. Eskhatologicheskiy simvolizm A Belogo [Eschatological Symbolism of A Bely] in Solovyovskie issledovaniya [Solovyov Researches], 2010, 3 (27), pp. 73-85.
