CC BY
239
УДК 130.2:8
ББК 87.3(2)522-685+83.3(2=411.2)53
СОФИЯ ВЛ. СОЛОВЬЁВА И А. БЛОКА*
Н. П. КРОХИНА
ФГБОУВПО «Шуйский государственный педагогический университет» ул. Кооперативная, 24, г. Шуя Ивановской обл., 155908, Российская Федерация
E-mail: nadin.kro@mail.ru
Дан сравнительный анализ поэтического пути Вл. Соловьёва и А. Блока через категории София и софийность. Предлагаются различные трактовки поэтического пути А. Блока. В сравнительном анализе поэтической софийности Соловьёва и Блока актуализируется суждение С.Н. Булгакова, к трудам которого восходит различение Софии божественной и Софии космической, становящейся. Обращается внимание на концепцию уникальности поэзии Вл. Соловьёва, устремленной непосредственно к Софии Урании, что отвечало мужественно-теургическому пафосу его поэзии. Лирический герой поэзии Блока определяется как иной, наделённый особой восприимчивостью к состоянию мира. Выявляется, что Блок вводит в историю русской литературы тему Софии, подверженной катастрофам и падениям. Мысль С.Н. Булгакова «Мир есть София в своей основе и не есть София в своём состоянии» является ключом к пониманию специфики блоковской софийности. Обосновывается, что это противоречие как никто полно в русской поэзии воплощает Блок, что и определяет острейший антиномизм его поэтического мышления, а также контраст раннего и зрелого творчества, теофании, мировой музыки и антимузыкального состояния мира. Делается вывод, что трагическая антиномичность, выражающая предельное напряжение замысла и воплощения, софийной основы мира и его антисофийно-го состояния, создаёт уникальный религиозно-художественный мир Блока.
Ключевые слова: теургическая поэзия, софийная тема, апокалиптика, мировое сознание, антропокосмизм, антиномизм, теофания, музыка.
SOFIA OF VL. SOLOVYEV AND A BLOK
N. KROKHINA
Shuya State Pedagogical University 24, Cooperative str., Shuya, Ivanovo region, 155908, Russian Federation E-mail: nadin.kro@mail.ru
The comparative analysis of the poetic ways of Vl. Solovyev and Aleksandr Blok through the category of Sofia and Sophian is given. The author suggests the different interpretation of A. Blok's poetical way. In the comparative analysis of Vl. Solovyev and A. Blok's poetical Sophian the author considers the Bulgakov's judgment, in whose works the distinction between the divine Sophia and cosmic and becoming Sofia appears. The author pays attention to his concept of uniqueness of Vl. Solovyev's poetry, directed towards Sophia Urania, which satisfied the courageous and theurgical pathos of his poetry. The lyric hero of A. Blok's poetry is defined as a person with a special sensitivity to the state of the world. The author proves that A. Blok introduces the theme of Sofia, disaster-prone
* Работа выполнена при финансовой поддержке Министерства образования и науки РФ по программе «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России на 2009-2013 годы».
and downs, into the history of Russian literature. Bulgakov's thought: «The world is at its core the Sofia and it is not the Sofia in its state» appears as a key to understand the specifics of Blok's Sophian. It is proved that this contradiction as no one else in the Russian poetry is fully embodied like A. Blok. It defines the acute antinomy of his poetic thoughts, and the contrast of early and mature works, theophany, world music and antimusical state of the world. It is concluded that the tragic antinomy, which expresses the ultimate stress of design and realization, Sophian basis of peace and antisophian state, creates Blok's unique religious and artistic world.
Key words: theurgicalpoetry, Sophian theme, apocalyptic, world consciousness, antropokosmizm, antinomianism, theophany, music.
Поэзия А. Блока, казалось бы, крупнейшего наследника поэзии Вл. Соловьёва, возвращает нас к литературной традиции XIX в., завершая её: ранняя софий-ная тема трансформируется в антисофийную тему, побеждает стихия, хаос, катастрофическое чувство жизни. Потому так контрастны и полярны оценки его творчества, различно понимание соотношения поэзии Вл. Соловьёва и А. Блока1.
Поэзия Вл. Соловьёва развёртывается по иным закономерностям. Поэт эпохи модернизма - демиург собственного мира, создатель самоценной поэтической реальности. Младосимволисты называют его вслед за Вл. Соловьёвым теургом. Центром софийной темы для поэта-теурга уже не является реальный женский образ. За реальными чертами образа женской красоты проступает безмерное (столь любимое эпохой символизма) - образ мистический, божественный или всемирно-природный. Пафос этой поэзии - освобождение от земного плена, пробуждение от житейского сна. А. Белый в работе «Апокалипсис в русской поэзии» указывает на «теургическую мощь» поэзии Вл. Соловьёва [2, с. 410]. Для младосимволистов Соловьёв явился образом «вечного странника, уходящего прочь от ветхой земли в град новый» [3, с. 356]. Человеческий масштаб не приложим к поэту-теургу. Центральная тема Вечной Женственности порождает поэзию вечной мужественности, сочетающую античную героику с христианской апокалиптикой. Тематика «Прометея» продолжена в программном стихотворении «Три подвига» (1882), возвращающем к образам знаменитых древнегреческих героев: Пигмалиону-Персею-Орфею, и предельному евангельскому устремлению: «Смерть зови на смертный бой!» [4, с. 70]. Стихотворение (как и вся поэзия Вл. Соловьева) продолжает размышления Ф. Достоевского о спасительной силе красоты. Красота, способная спасти мир, прежде всего сама нуждается в спасении, подвиге («Жизнь только подвиг») [4, с. 100] - воплощении в божественном теле, победе над хаосом и смертью. Спасает красоту бесконечная сила любви, преодолевающая Смерть и Время.
Поэзия Соловьёва прославляет эту божественную силу любви, «неподвижное солнце любви», побеждающее тьму и хаос: «Что над смертью торжествует / И в аду не перестанет» [4, с. 79, 86].
1 См. подробнее: Крохина Н. П. Софийная апокалиптика А.Блока // Крохина Н.П. Софий-ность в космическом мироощущении русских мыслителей и поэтов Серебряного века. Иваново, 2010. С. 299-324 [1].
Софийная тема редуцирует мировой и личный катастрофизм в поэзии Вл. Соловьёва. В ней доминирует «святая красота», «святая гармония» и «нездешний свет» [4, с. 106, 72, 92]. Пафос этой поэзии - освобождение, путь к свету и солнцу. В диалоге с божественным Ты лирический герой этой поэзии утверждает себя в качестве богоподобного существа, героя, царя. Божественная подруга - раскрытое «око вечности», единственная звезда в небесах:
И этот взор так близок и так ясен, -Глядись в него, Ты станешь сам - безбрежен и прекрасен -Царём всего (1897) [4, с. 116].
Под знаком этого освобождения от «человеческого, слишком человеческого» развёртывается всё модернистское искусство. Современниками эта эпоха была названа временем кризиса гуманизма. О «крушении гуманизма» писали А. Белый, А. Блок, Н. Бердяев. Вяч. Иванов видел в этом кризисе неомифологическое расширение меры человеческого2. Для Вл. Соловьёва «истинный гуманизм есть вера в Бого-человека» [6, с. 255] и божественные силы в человеке: «мой вечный дух, свободный и могучий» [4, с. 88]. Отвергая только «храмовое» - внешнее и «домашнее» - личное христианство, Соловьёв исповедует «вселенское христианство» [6, с. 242], определяющее своеобразие его поэзии с её обретением мирового сознания. Идея «вселенского христианства» создает софийный космос поэзии Вл. Соловьёва, в котором доминирует всемирное, вечное, универсальное. Подобный «сверхчеловеческий метакосмизм» (или христианский космизм) по-разному будет определять поэтические миры К. Бальмонта, Вяч. Иванова, Б. Пастернака.
«Вселенское христианство» Соловьёва в сущности надконфессионально, хотя ближе всего духовному опыту восточной церкви. Это софийное, всечеловеческое и богочеловеческое, всемирное, космическое христианство, раскрывающее для мыслителя живой смысл вселенной, воплощает универсализм его идей и в то же время укоренённость в православной традиции. Эту двоякость отмечал Н.А. Бердяев, называя Соловьёва «продолжателем дела Достоевского»: «Самое необычайное в Соловьёве, коренное, проходящее через всю его жизнь, - это его чувство вселенскости, его универсализм... Он был прежде всего универсалист, полный вселенского чувствования», и в то же время «в своём чувстве Софии, чувстве космичности христианства Соловьёв был более связан с восточным христианством, чем сам это сознавал»[7, с. 357, 372]. Говоря о «самом глубоком» и парадоксальном в Софии, Е.Н. Трубецкой, цитируя строки о видении «лучезарной» из «Трёх свиданий», подчёркивал: с одной стороны, «София объемлет весь мир», а с другой - это «всё человечество», собранное в царственный женственный образ3. На языке С. Булгакова, София антропокосмична.
2 См.: Иванов Вяч. Кручи: О кризисе гуманизма // Иванов Вяч. Родное и вселенское. М.: Республика, 1994. С. 106 [5].
3 См.: Трубецкой Е.Н. Национальный вопрос, Константинополь и Святая София // Трубецкой Е.Н. Смысл жизни. М.: АСТ, Фолио, 2000. С. 488-489 [8].
Поэзия певца Вечной Женственности и Софии парадоксально не содержит софийного женского образа, характерного для русской классической литературы XIX века и столь связанного с топосом усадебного жизнеустроения. В этом С.Н. Булгаков видел уникальность мистической поэзии Вл. Соловьёва. Женщина и Вечная Женственность не совпадают у Соловьёва, в отличие от Данте, Петрарки, Гёте, Новалиса, Лермонтова, Блока, Вяч. Иванова. Эти певцы «чужды этого личного устремления непосредственно к Софии Урании». В своей обращённости «к становящемуся космосу и человечеству» Вл. Соловьёв «определённо вышел за пределы человеческого» [9, с. 71-73]. Это действительно поэзия творца метафизики всеединства. Видение Софии для Соловьёва - это видение красоты божественного космоса, преображённого мира, что отвечало мужественно-теургическому пафосу его поэзии. Преобладание духовной вертикали порождает соловьёвскую иронию ко всему человеческому. Поэт обретает себя в «безбрежности лазурной». Чаемый «вечный день», «заветный храм» всё более обретают символистские черты невыразимого: «И в этот миг незримого свиданья / Нездешний свет вновь озарит тебя» [4, с. 91-92]. Жизнь становится подвигом.
Из этих теургических заданий исходила поэзия русского младосимволизма. В статье о Вл. Соловьёве «Рыцарь-монах» (1910) Блок формулирует теургическую сверхзадачу своего творчества. И для философа, и для поэта извечно существует «одно земное дело: дело освобождения пленной царевны, мировой Души, страстно тоскующей в объятиях хаоса». Архетип этого подвига содержит древний миф (о Персее и Андромеде, Пигмалионе и Галатее, Орфее и Эвридике). Эсхатология этого подвига в стихах Соловьёва «Три подвига» и «Дракон: Зигфриду»: «Все мы, насколько хватит сил, должны принять участие в освобождении пленённой Хаосом Царевны - Мировой и своей души. Наш души - причастны Мировой» [10, с. 451, 455].
Но лирический герой поэзии Блока - иной, он наделён особой восприимчивостью к состоянию мира. Если софийная тема в теургической поэзии Вл. Соловьёва редуцирует мировой и личный катастрофизм, в поэзии А. Блока софийная тема усугубляет этот катастрофизм. Именно Блок вводит в русскую литературу тему Софии, подверженной катастрофам и падениям. Как писал А. Белый, «символизм углубляет либо мрак, либо свет: возможности превращает он в подлинности: наделяет их бытием... Художник воплощает в образе полноту жизни или смерти» [2, с. 256]. Катастрофическое чувство жизни, апокалиптическое мироощущение эпохи, чувство истории, переживаемой как апокалипсис, наиболее полно воплотились в поэзии А. Блока. «Мир есть София в своей основе и не есть София в своём состоянии», по С.Н. Булгакову [11, с. 195]. Это противоречие особенно остро в русской поэзии отражено у Блока, что и определяет острейший антиномизм его поэтического мышления. Такое понимание блоковской софийности противоположно, в частности, исследованию В.А. Сарычева софиологической основы первой книги его стихов: «спутанность «земного» и «небесного» планов», готовность в своей «пассивности» «без остатка раствориться в женственной стихии», «власть тёмной, родовой стихии», «родового природного начала», «смешение горнего с дольним» и «крушение софианской утопии» [12, с. 6, 11, 14].
Творчество А. Блока начинается с темы религиозного преображения жизни, нового Иерусалима, приобщения к несказанной, вечноженственной сущнос-
ти мира. Задача поэта - явить на земле Царство Божие. В центре «Стихов о Прекрасной Даме», этого «романа в стихах», стоит «мистерия богоявления. Так же, как и Вл. Соловьёв, А. Блок верит, что история кончена, что наступает Царство Духа и преображение мира». В своих стихах поэт «свидетельствует о совершающейся в мире теофании» [13, с. 50]. Восприятие мира в лучах пасхальных переживаний является центральным и для отечественной духовной и литературной традиции. Поэту открывается софийный замысел творения.
Соловьёвская Вечная Женственность получает свой реальный земной прототип в творчестве раннего Блока. Поэта с его религиозным отношением к любимой женщине, доступным великому поэту, ведёт платоновский Эрос и апокалиптический замысел преображения, пробуждения, обновления через любовь («люблю, как молюсь»[14, с. 108]), возвращающий к истокам новоевропейской поэтической традиции. С мистической интуиции женственности мира начинается ре-нессансный апокатастасис. Мир имел для философской поэзии Данте и Петрарки «светлый облик с прекрасными женственными очертаниями» [15, с. 322]. Для греков мир открылся как космос. В христианской традиции это согласие целого получает ипостасный облик. В ренессансной поэтической философии - это лик Прекрасной Дамы. В «Книге песен» Петрарки - «Сколько ни гляжу я на пёстрый мир упорным, долгим взором, / Лишь Донну вижу, светлый лик её». Для Новалиса «моя возлюбленная - это аббревиатура вселенной, вселенная - элонгатура моей возлюбленной». И поэтам Возрождения, и романтикам, и далее лирикам XIX века мир является в образе Прекрасной Дамы, совершается космизация Софии. Подобный светлый лик и единство микро и макрокосма открывались Вл. Соловьёву в «Трёх свиданиях» и А. Блоку в «Стихах о Прекрасной Даме». «В Прекрасной Даме просвечивают космические дали, таится весь мир и душа мира»[16, с. 319], рождая чувство преображённого мира и обретение мирового сознания.
В поэзии А. Блока возрождается дантевский «путь из мрака к свету», ренес-сансная способность в любимой прозреть божественное начало и космические дали. Слова Петрарки можно переадресовать Вл. Соловьёву и А. Блоку. Мир -это лик Прекрасной Дамы, влюблённый её видит и слышит повсюду: её являет «и гладь реки, и шёлковые травы»; «Ты пурпур роз и снега белизна»; «Пронизанный очей её лучами, / Течёт эфир»; «Её я слышу в шорохе ветвей, / В рыданье птиц, в волнах» [17, с. 72, 80, 83, 89].
Можно продолжить словами Вл. Соловьёва:
В алом блеске зари я тебя узнаю, Вижу в свете небес я улыбку твою.
Это же таинство пережил и юный Блок - «<...>Вся природа мне служит символом Твоим» [14, с. 115]:
Я и мир - снега, ручьи, Солнце, песни, звёзды, птицы, Смутных мыслей вереницы -Все подвластны, все - Твои! [18, с. 193]
Символическое чудо сочетания земного и небесного пережил поэт. Ему явился светлый лик, которому он даст много имён и останется верен, несмотря на все свои земные паденья и изменения небесных сфер. Мир раскрыл светлый лик Прекрасной Дамы, чистое присутствие которой несёт свет, весну, тишину. В «Стихах о Прекрасной Даме» это образ то конкретный («Я любил твоё белое платье» [18, с. 134]), связанный с конкретными действиями («Вхожу я в тёмные храмы, / Совершаю бедный обряд. / Там жду я Прекрасной Дамы / В мерцаньи красных лампад» [18, с. 232]); с состоянием природы, природно-зыбкий («Ты в белой вьюге, в снежном стоне / Опять волшебницей всплыла» [18, с. 143]), то неопределённый, как виденье («Со мной всю жизнь - один Завет: / Завет служенья Непостижной» [18, с. 231]). В нём утверждается не божественное достоинство личности, а человеческая душа, переступившая пределы только человеческого: «Ко мне незримый дух слетел»; «Она молода и прекрасна была / И чистой Мадонной осталась»; «Предо мною - грань богопознанья» [18, с. 5, 8, 129]. Её святость несомненна, от неё исходит блаженство и радость, она устрояет мир: «Ты лазурью золотою, / Просиявшая навек!»; «Я озарён - я жду Твоих шагов»; «Вижу зори вдали»; «Ты сама придёшь в мою келью / И разбудишь меня от сна» [18, с. 116, 156, 170, 234]. Пафос дистанции отличает отношения поэта и Девы, рыцаря и дамы. Любовь приобщает к вечности. Женщина вознесена на головокружительную, сакральную высоту. Она - царица, «лучезарное виденье», Хранительница-Дева [18, с. 47, 230] - воплощение Софии-Премудрости. Из софийного синтеза религиозного («Ты - лучезарное виденье») и артистического (Дева-Офелия) исходит поэзия Блока. Блок пережил чувство, которому нужны «новые храмы, небывало целомудренные, девственные одежды, неслыханные, нездешние голоса и такие своды, которым и конца нет». К этому образу Хранительницы-Девы восходят важнейшие вечноженственные образы: Родины, Богоматери, мировой музыки. Поэтический символ веры А. Блока выражен в словах: «...корень творчества лежит в Той, которая вдохновляет», «когда дело дойдёт до самого важного», поэт - влюблённый и безумец - «откроет сердце, а не ум, и возьмёт в руки меч, а не перо» [14, с. 57, 140].
В своём раннем творчестве Блок возрождал софийный замысел средневековья («мистическая роза на кресте земли» [19, с. 546]). Поиски целостного мироощущения, мистический союз небесного с земным сближают Блока с Данте, что неоднажды отмечали исследователи. Со средневековой традицией Блока роднит не только романтический культ Прекрасной Дамы, но также мистери-альное восприятие мира, источником которого является средневековая мистерия (один из истоков символистского театра). Как отмечала И.С. Приходько, «древняя мистерия показывает столкновение и вечную борьбу сил неба и ада, Бога и Дьявола, земного пути человека, пролегающего между Раем и Адом, добром и злом, двойственность человеческой души, отражение в ней борьбы тех же стихий божественного и бесовского» [20, с. 117]), «мир устроен так, что не могут не выступить на сцене тёмные силы там, где началась мистерия» [21, с. 389]. По законам мистерии начинается «из света в сумрак переход». Светлая апокалипти-ка освобождения мировой души переходит в тёмную апокалиптику современного города и страшного мира. Мировая Душа оказывается во власти хаоса, «сине-
лилового мирового сумрака» [22, с. 428], смятения духа, наглядно воплощённого в живописи М. Врубеля. Обладающая даром мистической чуткости к ритмам мировой жизни, поэзия Блока проникается всё большим катастрофизмом. Как писал Н.А. Бердяев, «душа Блока исключительно женственная космическая душа» [23, с. 454]. «Всемирное чувство» [24, с. 370] приобщало поэта к потоку бытия, дионисийской стихии жизни. Потому поэзия Блока открыта хаосу и идёт путем деструкции, растраты, «попиранья заветных святынь», приближаясь к редуцирующей и саморазрушительной сущности авангардного искусства. Открытие бесконечного, релятивного мироздания, двоящейся, поляризованной души России составляет основное содержание блоковской поэтической апокалиптики: образы Родины с её «необъятными далями», роковой метельной России, Города, где «ресторан, как храмы, светел, / И храм открыт, как ресторан» [25, с. 75, 204], а «жизнь пустынна, бездомна, бездонна»; образы «неизвестных, пугающих сил» в современном человеке [26, с. 22, 44], Снежной Маски («Из очей её крылатых / Светит мгла» - [25, с. 227]) или «роковой пустоты» «в сердцах, восторженных когда-то» [26, с. 278].
Поэт осознаёт себя «невоскресшим Христом» [26, с. 246], погибающим в битве со «старым роком», «не свершившим» [27, с. 473] свой подвиг освобождения спящей царевны. Потому Блок говорит о своей «любви к гибели» [27, с. 317]. Трагический герой («Я - Гамлет...» [26, с. 91]) обречён погибнуть. Но гибель не напрасна: «Донна Анна в смертный час твой встанет» [26, с. 81]; «Вспоённая твоею кровью/ Созреет новая любовь» [26, с. 86]. Трагическая антиномичность, выражающая предельное напряжение замысла и воплощения, софийной основы мира и его антисофийного состояния, создаёт уникальный религиозно-художественный мир Блока. Антиномичностью проникаются образы вечно-женственного начала (изначально спасительного в поэзии Блока). Высшим выражением несказанной софийной основы мира становятся энергийные образы музыки и света. Самозаконная творческая душа пребывает в особом музыкальном измерении, в котором сливаются «радость-страданье»: «Всё - музыка и свет. / Мелодией одной звучат печаль и радость.. .»[26, с. 239]. История, воспринятая как апокалипсис, превышая человеческую меру, раскрывает общую софийность бытия. Но утрата человеческой меры в поэме «Двенадцать» - в «смерти автора» (в уличном многоголосии поэмы теряется голос автора), в явлении сниженного женского образа - означает для Блока разрушение целого, мировой музыки, невозможность творить и жить.
Таким образом, противоречие между софийным заданием и антисофийным состоянием мира особенно остро в русской поэзии звучит в стихах А. Блока, что и определяет острейший антиномизм его поэтического мышления, а также контраст раннего и зрелого творчества, теофании, мировой музыки и антимузыкального состояния мира.
Список литературы
1. Крохина Н.П. Софийная апокалиптика А. Блока // Крохина Н.П. Софийность в космическом мироощущении русских мыслителей и поэтов Серебряного века. Иваново, 2010. С. 299-324.
2. Белый А. Апокалипсис в русской поэзии // Белый А. Символизм как миропонимание. М.: Республика, I994. С. 408-417.
3. Белый А. Вл. Соловьёв: Из воспоминаний // Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма: в 2 т. Т. 2. М.: Искусство, 1994. С. 355-360.
4. Соловьёв Вл. Стихотворения и шуточные пьесы. Л.: Сов. писатель, 1974. 350 с.
5. Иванов Вяч. Кручи: О кризисе гуманизма // Иванов Вяч. Родное и вселенское. М.: Республика, 1994. С. 102-112.
6. Соловьёв В.С. Три речи в память Достоевского // Соловьёв В.С. Философия искусства и литературная критика. М.: Искусство, 1991. С. 227-259.
7. Бердяев Н.А. Проблема Востока и Запада в религиозном сознании Вл. Соловьёва // Книга о Вл. Соловьёве. М.: Сов. писатель, 1991. С. 357-373.
8. Трубецкой Е.Н. Национальный вопрос, Константинополь и Святая София // Трубецкой Е.Н. Смысл жизни. М.: АСТ, Фолио, 2000. С. 486-509.
9. Булгаков С.Н. Вл. Соловьёв и Анна Шмидт // Булгаков С.Н. Тихие думы. М.: Республика, 1996. С. 51-82.
10. Блок А.А. Рыцарь - монах // Собр. соч.: в 8 т. Т.5. М.; Л.: ГИХЛ, 1962. С. 446-455.
11. Булгаков С.Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. М.: Республика, 1994. 414 с.
12. Сарычев В.А. Апокалипсис от Софии: религиозно-художественная концепция книги А. Блока «Стихи о Прекрасной Даме» в контексте софиологии Вл. Соловьёва // Известия РАН. Сер. лит. и языка. 2008. № 5. С. 3-15.
13. Мочульский К. Ал. Блок // Мочульский К. Ал. Блок. А. Белый. В. Брюсов. М.: Республика, 1997. С. 17-254.
14. Блок А. Письма к жене // Литературное наследство. Т.89. М.: Наука, 1978. 414 с.
15. Бибихин В.В. Новый ренессанс. М.: Прогресс-Традиция, 1998. 496 с.
16. Бибихин В.В. Язык философии. М.: Языки славян. культуры, 2002. 403 с.
17. Петрарка Ф. Книга песен. М.: ГИХЛ, 1963. 216 с.
18. Блок А.А. Стихотворения 1897-1904 // Собр. соч.: в 8 т. Т.1. М.; Л.: ГИХЛ, 1960-1963. 715 с.
19. Иванов Вяч. О Новалисе // Иванов Вяч. По звёздам. Борозды и межи. М.: Астрель, 2007. С. 538-561.
20. Приходько И.С. Мифопоэтика А. Блока. Владимир: ВГПУ, 1994. 132 с.
21. Блок А.А. Тайный смысл трагедии «Отелло» // Собр. соч.: в 8 т. Т.6. М.; Л.: ГИХЛ, 1962. С. 385-389.
22. Блок А.А. О современном состоянии русского символизма // Собр. соч.: в 8 т. Т.5. М.; Л.: ГИХЛ, 1962. С. 425-436.
23. Бердяев Н.А. В защиту А. Блока // Ал. Блок: pro et contra. Личность и творчество Ал. Блока в критике и мемуарах современников. СПб.: РХГИ, 2004. С. 453-456.
24. Блок А.А. О романтизме // Собр. соч.: в 8 т. Т. 6. С. 359-371.
25. Блок А.А. Стихотворения и поэмы 1904-1908 // Собр. соч.: в 8 т. Т. 2. 466 с.
26. Блок А.А. Стихотворения и поэмы 1907-1921 // Собр. соч.: в 8 т. Т. 3. 714 с.
27. Блок А.А. Письма // Собр. соч.: в 8 т. Т.8. М.; Л.: ГИХЛ, 1963. 771 с.
References
1. Krokhina, N.P. Sofiynaya apokaliptika A Bloka [A Blok's Sophian Apocalyptics], in Krokhina, N.P. Sofiynost' v kosmicheskom mirooshchushchenii russkikh mysliteley i poetov Serebryanogo veka [Sophian in space world-view of Russian thinkers and poets of the Silver Age], Ivanovo, 2010, рр. 299-324.
2. Belyy, A Simvolizm kak miroponimanie [Symbolism as the World-view], Moscow: Respublika, I994, 528 р.
3. Belyy, A Vl. Solov'ev: Iz vospominaniy [Vl. Solov'ev: from his memories], in Belyy, A Kritika. Estetika. Teoriya simvolizma, v2 t., t. 2 [Critics. Aesthetics. The Theory of Symbolism, in 2 vol., vol. 2], Moscow: Iskusstvo, 1994, pp. 355-360.
4. Solov'ev, Vl. Stikhotvoreniya i shutochnyep'esy [Poems and Humorous Poems], Leningrad: Sovetskiy pisatel', 1974, 350 p.
5. Ivanov, Vyach. Kruchi: O krizise gumanizma [Steep: On Crisis of Humanism], in Ivanov, Vyach. Rodnoe i vselenskoe [Familiar and universal], Moscow: Respublika 1994, pp. 102-112.
6. Solov'ev, VS. Tri rechi v pamyat' Dostoevskogo [Three Speeches devoted to Dostoevskiy], in Solov'ev, VS. Filosofiya iskusstva i literaturnaya kritika [Philosophy of art and literary criticism], Moscow: Iskusstvo, 1991, pp. 227-259.
7. Berdyaev, N.A Problema Vostoka i Zapada v religioznom soznanii Vl. Solov'eva [The Problem of the East and the West in V Solovyev's Religious Views], in Kniga o Vl. Solov'eve [The Book about Vl. Solovyev], Moscow: Sovetskiy pisatel', 1991, pp. 357-373.
8. Trubetskoy, E.N. Natsional'nyy vopros, Konstantinopol' i Svyataya Sofiya [National Issue: Constantinople and Saint Sophia], in Trubetskoy, E.N. Smysl zhizni [The Meaning of Life], Moscow: AST, Folio, 2000, pp. 486-509.
9. Bulgakov, S.N. Vl. Solov'ev i Anna Shmidt [Vl. Solovyev and Anna Shmidt], in Bulgakov, S.N. Tikhie dumy [Quiet Thoughts], Moscow: Respublika, 1996, pp. 51-82.
10. Blok, AA Rytsar' - monakh [Knight - Monk], in Sobranie sochineniy v 8 t., t. 5 [Collected Works in 8 vol., vol. 5], Moscow; Leningrad: GIKhL, 1962, pp. 446-455.
11. Bulgakov, S.N. Svet nevecherniy: Sozertsaniya i umozreniya [Unfading Light: Contemplation and Speculation], Moscow: Respublika, 1994, 414 p.
12. Sarychev, VA Izvestiya RAN. Seriya literatury i yazyka, 2008, no. 5, pp. 3-15.
13. Mochul'skiy, K. Al. Blok [Al. Blok], in Mochul'skiy, K. Al. Blok. A. Belyy. V Bryusov [Al. Blok. A Belyy. V Brusov], Moscow: Respublika, 1997, pp. 17-254.
14. Blok, A Pis'ma k zhene [Letters to Wife], in Literaturnoe nasledstvo [Literary Heritage], Moscow: Nauka, 1978, vol. 89, 414 p.
15. Bibikhin, VVNovyy renessans [The new renaissance], Moscow: Progress-Traditsiya, 1998, 496 p.
16. Bibikhin, VV Yazyk filosofii [Language Philosophy], Moscow: Yazyki slavyanskoy kul'tury, 2002, 403 p.
17. Petrarka, F Kniga pesen [Book of Songs], Moscow: GIKhL, 1963, 216 p.
18. Blok, AA Stikhotvoreniya 1897-1904 [Poems 1897-1904], in Sobranie sochineniy v 81, t.1 [Collected Works in 8 vol., vol. 1], Moscow; Leningrad: GIKhL, 1960-1963, 715 p.
19. Ivanov, Vyach. O Novalise [About Novalis], in Ivanov, Vyach. Po zvezdam. Borozdy i mezhi [In stars. Furrows and Paths], Moscow: Astrel', 2007, pp. 538-561.
20. Prikhod'ko, I.S. Mifopoetika A. Bloka [A Blok's Myth Poetics], Vladimir: VGPU, 1994, 132 p.
21. Blok, AA Taynyy smysl tragedii «Otello» [Mystery Meaning of "Otello" Tradegy], in Sobranie sochineniy v 8 t., t. 6 [Collected works in 8 vol., vol. 6], Moscow; Leningrad: GIKhL, 1962, pp. 385-389.
22. Blok, AA O sovremennom sostoyanii russkogo simvolizma [On Present State of Russian Simvolism], in Sobranie sochineniy v 81., t. 5 [Collected works in 8 vol., vol. 5], Moscow; Leningrad: GIKhL, 1962, pp. 425-436.
23. Berdyaev, N.A. V zashchitu A Bloka [To Protect A Blok], Al. Blok:pro et contra. Lichnost' i tvorchest-vo Al.Bloka v kritike i memuarakh sovremennikov [Al. Blok: pro et contra. Personality and Creativity in Al. Blok's Criticism and Memoirs of Contemporaries], Saint-Petersburg: RKhGI, 2004, pp. 453-456.
24. Blok, A A O romantizme [On Romantism], in Sobranie sochineniy v 8 t., t. 6 [Collected Works in 8 vol., vol. 6], Moscow; Leningrad: GIKhL, 1962, pp. 359-371.
25. Blok, AA Stikhotvoreniya i poemy 1904-1908 [Poems and Lyric Poems 1904-1908], in Sobranie sochineniy v81., t. 2 [Collected Works in 8 vol., vol. 2], Moscow; Leningrad: GIKhL, 1962, 466 p.
26. Blok, AA Stikhotvoreniya i poemy 1907-1921 [Poems and Lyric Poems 1907-1921], in Sobranie sochineniy v81., t. 3 [Collected Works in 8 vol., vol. 3], Moscow; Leningrad: GIKhL, 1962, 714 p.
27 Blok, AA Pis'ma [Letters], in Sobranie sochineniy v 81., t. 8 [Collected Works in 8 vol., vol. 8], Moscow; Leningrad: GIKhL, 1963, 771 p.
