CC BY
0
УДК 894.612.8-1 DOI 10.53115/19975996_2024_01_063_066
ББК 83.3
С.А. Бедирханов
ФИЛОСОФСКИЕ МОТИВЫ В ПОЭТИЧЕСКОЙ РЕФЛЕКСИИ ЛЕЗГИНСКИХ АВТОРОВ-ЖЕНЩИН 1990-х ГОДОВ
Анализируются философские мотивы в лезгинской женской поэзии 90-х гг. XX в. Рассматриваются мировоззренческие основы поэтического сознания авторов-женщин. Отмечается, что жизненный мир поэтесс приобретает смысловую полноту в телесных, природных, нерациональных, эмоциональных, чувственных явлениях духовного начала. Сумма этих явлений формирует гендерную идентичность женского поэтического сознания, в рефлекторных потоках которого универсальные, всеобщие смыслы бытия включаются в эмоционально окрашенные, символически структурированные линии взаимоотношений. В статье путем анализа поэтических образцов известных лезгинских поэтесс З. Касумовой, Г. Ибрагимовой, Р. Гаджимурадовой, Г. Асланхановой исследуются содержательно-композиционные, строфические и символические особенности женской философской лирики 90-х гг. XX в.
Ключевые слова:
авторы-женщины, лезгинская поэзия, поэтическое творчество, философская лирика, 90-е годы.
Бедирханов С.А. Философские мотивы в поэтической рефлексии лезгинских авторов-женщин 1990-х годов // Общество. Среда. Развитие. - 2024, № 1. - С. 63-66. - DOI 10.53115/19975 9 9 6_2024_01 _063_066
© Бедирханов Сейфеддин Анвер оглы - кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник, Институт языка, литературы и искусства им. Г. Цадасы Дагестанского федерального исследовательского центра Российской академии наук, Махачкала; e-mail: [email protected]
Историческая карта российского государства в 90-х гг. XX в. определялась темпами социокультурных ритмов, сопряженных с системными трансформациями институциональных основ его общественного бытия. Результатом этих трансформаций стало отвержение диктата господствующей коммунистической идеологии, в доктриналь-ных парадигмах которой синтезировались рефлекторные потоки творческого сознания социалистического общества. Исходящие из единого, идеологически мотивированного духовного центра, эти потоки отвязываются от его универсальных, всеобщих смысловых доминант, вследствие чего творческая мысль «пускается» в поиск новых смыслов собственной идентичности. Дело в том, что распад идентичности, имевший место в культурной реальности 90-х гг. XX в., не был следствием активности эволюционных механизмов исторического процесса. Он был вызван крушением мировоззренческой конструкции советского государства, что лишило творческую энергию чувства сопричастности к единому «принудительному центру» (Н. Бердяев). Следствием этого явилась ее локализация в пределах этнически определенных смысловых пространств. Таким образом, творческая мысль российских народов, в том числе и лезгинского, в эпоху радикальных социокультурных трансформаций активно обращается не только к эт-нолокальным культурным реалиям, но и к неким универсальным мировоззренческим конструктам, в ценностно-смысловых пара-
дигмах которых синтезируются субъективные формы ее идентичности.
Одна из форм репрезентации жизненных экзистенций этнопоэтической мысли лезгин становится философская лирика. Проблемы мироустройства, жизни и смерти, поэтического призвания и т. д. определяют содержательно-композиционные, жанровые и строфические основы лезгинской поэзии 90-х гг. XX в.
Философская лирика занимает значительное место и в творчестве женщин-поэтесс. Философские раздумья в стихах поэтесс освещают душевную жизнь лирического «я» в особых «видоизмененных» состояниях. Исходя из этого, целью данной статьи является исследование символических форм душевной организации погруженного в философские размышления авторов-женщин.
Лирическое начало в стихах-раздумьях поэтесс определяется изначально присущими женскому сознанию гендерными характеристиками, наиболее существенными из которых являются «природное, телесное, нерациональное и частное» [4]. Эти характеристики затрагивают эмоционально-волевые импульсы женской души, через которые в мировоззренческие смыслы вносятся более упрощенные, «не обремененные идеями» прочувственные силы жизненного цикла. Таким образом, в философских произведениях наиболее ярко ° отражаются психофизиологические детер- о минанты гендерной идентичности, ген- =? дерного самосознания женщин-поэтесс. о
о
С. Охотникова важную значимость в формировании духовных, художественно-эстетических основ литературного творчества придает гендерному самосознанию. Как считает ученый, именно гендерное самосознание, «в котором всякий раз отражены историческое содержание той или иной эпохи, его идеологические потребности и представления, отношения литературы и действительности, определяет совокупность принципов литературного творчества в их теоретическом и практическом художественном освоении мира» [10]. Всё это и определяет актуальность и значимость исследования гендерных стереотипов женского поэтического сознания, которые и синтезируют символические формы его философских, мировоззренческих смыслов.
Одним из основных мотивов женской философской лирики 90-х гг. XX в. является мотив бренности мира. Мир в стихах поэтесс представляет внутренне концентрированную образную конструкцию, затрагивающую экзистенциальные смыслы человеческого бытия. Экзистенциальная установка «не преследует цели воспроизведения жизни как всеобъемлющего целого во всем многообразии связей личности с миром; конструируется лишь условно-моделируемая, концептуально-организованная художественная действительность, способная обнаружить равно сущности бытия и психологические первоосновы человека <...>« [7, с. 29-30].
Мир в своей фактичной реальности чужд бытийным основам существования. Его сущностная основа «синтезируется в жизненных экзистенциях, вследствие чего данность мира может быть явлена в присутствии в качестве одного из полюсов дуальной оппозиции» [2]. Таким образом, в полюсах дуальной оппозиции «человек» и «мир» консолидируются не только ментальные, но и композиционные смыслы и в произведениях женщин-поэтесс.
В стихотворении лезгинской поэтессы З. Касумовой «Дуьнья я им» («Это мир») в строфических композициях четверостиший выстраиваются структурные основы единого, внутренне концентрированного идеального пространства, в центральной точке которого развернуто сердечное ядро, присвоенное наименованием «я». Из этого ядра исходят энергии, которые движутся в направлениях внешних границ поэтического пространства, вследствие чего им в позициях периферии открывается заграничная, запредельная действительность. Факты внешней действительности, уже ставшие достоянием «я», собира-
ются, в результате складывается образное целое мира.
Мир как единое, внутренне концентрированное целое, лишен объективной фактичности, потому не может быть охвачен созерцательным взглядом. Внутреннее единство его образных характеристик обеспечивается синтетическими актами сознания, в деятельно-активных пульсациях которого разные факты действительности сводятся к единому целому. Такую работу поэтическая мысль совершает с одной единственной целью - извлечь из образного строения мира те явления, которые затрагивают ее жизненные экзистенции.
В стихотворении «Дуьнья я им» («Это мир») образ мира снабжен характеристиками, через которые мир приобретает мощную силу. Из этой силы выделяются моменты, в порядке следования которых жизненные сценарии освещаются в более жестких проявлениях судьбы, поэтому мир превращается в объект осуждения.
Представленный в поэтических дискурсах 90-х гг. XX в. миропорядок, сопряженный с устойчивой позиционной характеристикой «мир как зло», был, в первую очередь, связан с кризисными явлениями, имевшими место в период глобальных трансформаций институциональных основ советского общества. «Кризисные явления 1990-х годов затрагивали не только социокультурные смыслы, но и духовные устои бытия. Синхронизация социокультурных и духовных ритмов в пространстве деструктивных явлений бытия обозначила некие точки напряженности, через которые факты жизни духа транслируются в грамматические формы определений. Присвоение этих определений образу мира в качестве его характеристик лишает мир универсальных принципов устройства» [2].
Мир теряет внутреннее равновесие, в результате он становится «то холодным, то горячим, то может смеяться, то может плакать. Мир лишает бедных, слабых счастья, он может долго терпеть, как сердца превращаются в гнездо огней».
Позиция «мир как зло» - всеобъемлющая, она затрагивает жизненные экзистенции каждого человека. Это объясняет отсутствие в композиционном пространстве стихотворения персонифицированного образа лирического начала. Полюс лирического «я» свернут. Его сущность представляет собирательный образ поэта: Стха хьайила хийир-шийир, Шумуд хьана ийир-тийир, Шаирдиз гьич рекьин тийир, Уьмуьр гайи дуьнья я им [9, с. 148].
Побратавшись с богатством,
Сколько людей теряли головы.
Это мир, подаривший поэту бессмертие,
И жизнь, это мир1.
От концентрированного в наименовании «я» образного целого лирического начала ограждена содержательно-композиционная основа и стихотворения поэтессы Р. Гаджимурадовой «Дуьнья» («Мир»). Стихотворение создано в канонических традициях ашугского искусства - «особого стилевого течения» устной поэзии, которое, «неся печать индивидуального творчества (в отличие от фольклорного, коллективного), имеет свою специфическую тематику, жанры, поэтику и свое «особое отношение» к действительности» [6, с. 59].
Стихотворение «Дуьнья» («Мир») состоит из четырех строф. Эти строфы (четверостишия) включены в 11-сложную систему стихосложения, которая основана на присущей для гошмы - строфической композиции ашугской поэзии - схеме рифмы. Первая строфа гошмы «рифмуется по типу а - б - а - б; в последующих же четверостишиях первые три строки имеют свою рифму, а четвертые рифмуются между собой: с - с - с - б; в - в - в - б; д - д - д - б; г - г - г - б и т. д. Для гошмы характерен редиф-рефрен, предрефренная рифма и, как правило, в ее последней строфе упоминается имя автора» [6, с. 49].
Следует отметить, что по строфическим традициям гошмы построена не только композиционная структура «Дуьнья» («Мир»). Форма организации его лирической темы также основана на идейно-художественных завоеваниях ашугства, особенно ашугской поэзии социального протеста.
В социальной лирике ашугского искусства мир в основном «неустроен, бесприютен... И виной всему этому - «неправые», «бессовестные», «невеликодушные», «забывшие о намусе и адате», «подхалимствующие» и т.д. и т.п. <...> Неправые портят жизнь другим, хорошим, честным людям. В песни проникают полярно противостоящие образы хороших и плохих, «одних и других» [3, с. 170].
В композиционную основу стихотворения «Дуьнья» («Мир») также проникают полярно противостоящие образы «одних и других». Однако формы организации этих образов определяются не столько социальными порядками общества, сколько некими, неподвластными человеку законами мироустройства. Целесообразность суще-
1 Подстрочные переводы здесь и далее принадлежат автору.
ствования этих законов непонятна. Непонятны и принципы расхождения жизненных сценариев по формуле «добро - зло», «хорошо - плохо». Внесение в жизнь экзистенциального смысла в его противоположных моментах (Сада ч1угвада жегьеннем-дин азар... Амма вучиз кефинава кьасабар («Один испытывает адскую боль... Однако почему - ликуют мясники.») определяет «сценические основы» жизненной драмы, в переживаниях которой мир приобретает внутренне устойчивую бытийную основу: Сад сарайда, виш агъзурдахъ авач к1вал, Садав вац1ар, виш агъзурдав гъвеч1и хвал, Сад рахада, виш агъзурар къвазда лал, Садаз сувар, садаз я вун т1ал, дуьнья [5, с. 42]. У одного - дворец,
сотни тысяч бездомных, У одного - реки, у сотен тысяч - ручейки, Один будет говорить,
сотни тысяч стоят молча, Для одного ты - праздник,
для другого ты - боль, мир. В экзистенциальных пульсациях женской души определяется суть и лирической темы «я - поэт». Тема «я - поэт» занимает значительное место в лезгинской поэзии. Особую актуальность она приобретает в переломных моментах истории народа. Социокультурные трансформации 90-х гг. XX в., охватившие российское общество, также выдвигают проблему поэта и поэзии в центр душевной жизни поэтического сознания. Тема «я - поэт» во многом определяет содержательно-композиционные основы поэтического творчества и женщин-авторов постсоветского периода.
В стихотворении Г. Ибрагимовой «Ши-ират» («Поэзия») стихи включены в единое духовное явление, которое в наименовании «шиират» («поэзия») приобретает внутреннюю замкнутую образную форму. Композиционные линии произведения не раскрывают эту форму, она сохраняет внутреннюю закрытость. В результате «шиират» («поэзия») входит в жизненное пространство лирического начала как некая чужеродная сила, превосходящая жизненную силу самого лирического «я». Таким образом, «шиират» («поэзия») и «я» в стихотворении образуют разные полюса, в стремлениях которых друг к другу определяется идеальная форма развертывания лирической темы. «Поэзия есть инструмент волшебства, удивления. Она сила, мощь, которая может рассуждать о жизни, судьбе человека». А лирическое «я» занимает позицию «у ворот поэзии, как ребенок стоит у калитки знакомого дома».
о
Поэзия обладает волшебством: Ч1аларалди цуьквед багъ Туьк1уьрзавай к1валера. Хъуьт1уьн цик1из чими рагъ Куьк1уьрзавай рик1ера [5, с. 109].
Стихами цветущий сад, Создающая в домах. Посреди зимы теплое солнце, Зажигающая в сердцах. В бытийных определениях душевного мира создается образ «я - поэтесса» и в стихотворении Г. Асланхановой «Теснифда за» («Я сочиняю»). Однако следует отметить, что бытийные смыслы в произведении не приобретают развернутые формы. Они свернуты, к ним отсылаются через некие установки долженствования, которые в семантических определениях составляют словесную ткань развернутой в «Теснифда за» («Я сочиняю») лирической темы.
Лирическое начало произведения в образных характеристиках концентрировано в наименовании «я», в грамматических формах которого оно привязывается к статусу стихотворца. Статус «стихотворец» приобретает определенные, обособленные характеристики, из сочетания которых выводятся индивидуальные особенности поэтического дара лирического «я»: За кхьизвай таза ц1арар -Жуван хат1 я, жуван гел <...> [1, с. 329]. Я пишу свежие строки -Своим почерком, своим путем <...>. Развернутые в строфах произведения семантические конструкции представляют единую жизненную позицию «я» - поэтессы, смысловое ядро которой освещается в формуле «алакьдайвал» («как смогу»):
<...> Теснифда за халкьдиз шиир, Жедалди зи ц1арар хуш <...>.
<...>. Сочиню я народу стихи, Пока мои строки полюбятся <...>.
Список литературы:
[1] Антология лезгинской поэзии / Сост. В. Гаджиагаев. - Баку: Азербайджан, 2013. - 384 с.
[2] Бедирханов С.А. Тема «Я» и «Мир» в поэтическом творчестве Азиза Алема. Социокультурный аспект // Общество. Среда. Развитие. - 2018, № 1. - С. 40-44.
[3] Вагабова Ф.И. Формирование лезгинской национальной литературы. - Махачкала: Изд-во Дагфи-лиала АН СССР, 1970. - 251 с.
[4] Воронина О.А. Оппозиция духа и материи: гендерный аспект // Вопросы философии. - 2007, № 2. -С. 56-65.
[5] Гаджимурадова Р. Не гасни, моя звезда. - Баку: Азербайджан, 2011. - 150 с. [На лезг. яз.]
[6] Гашаров Г.Г. Лезгинская литература: История и современность. - Махачкала: Дагестанское книжное издательство, 1998. - 472 с.
[7] Заманская В.В. Экзистенциальная традиция в русской литературе ХХ века. Диалоги на границах столетий: учебник для вузов. - М.: Флинта; Наука, 2002. - 304 с.
[8] Ибрагимова Г. Люблю я солнце. - Махачкала: Мавел, 2015. - 160 с. [На лезг. яз.]
[9] Касумова З. Море каплей. - Баку: Азербайджан, 2016. - 264 с. [На лезг. яз.]
[10] Охотникова С. Гендерные исследования в литературоведении: проблемы гендерной поэтики // Тендерные исследования и гендерное образование в высшей школе. Ч. 2. - Иваново, 2002. - С. 273-279.
Поэтическое кредо, которое выводится из эмоционально напряженных душевных импульсов, располагает определенными принципами концентрации его явлений, которые и отсылают к глубинным, бытийным основам жизненного цикла. Именно в глубинных импульсах жизни синтезируются основы «другого состояния, горя», которые в качестве постоянных свойств принадлежат поэтической личности: <...> Маса дерт я шаирдин дерт, Зани гила кьат1ана. <... > Иное горе, горе поэта, Теперь и я это поняла. «Другое состояние, горе», которое включено в импульсивные потоки сознания, превращаются в идеальную форму ее душевной жизни. Идеальная форма жизни исключает из своего содержания одномерное время, потому она превосходит пребывающий в плену текучести ее непосредственный, фактичный внутренний мир. Устойчивость содержательных структур этой формы обеспечивает некие универсальные силы человеческого бытия.
Таким образом, в философской лирике поэтесс выстраиваются определенные символические формы душевной жизни, обусловленные спецификой ментальной конструкции женского сознания. Мотивы мироустройства, жизни и смерти, поэта и поэзии и т.д., «впавшие» в пространство жизни души поэтесс, охватываются потоками ее сил, из координаций которых и выводятся их символические смыслы. Расшифровка этих смыслов выдает активность неких телесных, природных, нерациональных, эмоциональных, чувственных сил, в концентрациях которых универсальные проблемы бытия становится предметами мировоззренческих, но более «усеченных», «упрощенных», сентенций женского поэтического сознания.
