CC BY
23
ART HOMECRAFT IN SIBERIA AT THE END OF THE 19th — THE BEGINNING OF THE 20th cc.
E.Yu. Pavlova
At the end of the 19th — the beginning of the 20th cc. in Siberia there developed a complex of economic-household skills adequate to local conditions. Manufacturing of necessary household goods and instruments of work existed as craft and homecraft directed to the unknown consumer and to the purposes of domestic manufacture. Mass occurrence of new crafts had been marked in 1880th. At the beginning of the 20th c. Siberian handycraft industry gained some power. Huge efforts were undertaken on the organization of the cottage industry focused on art traditions of peoples in the whole huge country at the end of the 19th — the beginning of the 20th cc. The estate ministry of Russia encouraged expeditions, researches, gathering of materials directed on development of the national art applied centers.
© 2008 г.
Л.В. Cагитова
ЭТНОНАЦИОНАЛЬНЫЙ ДИСКУРС ТАТАРСТАНА: ФАКТОРЫ КОНСТРУИРОВАНИЯ И ИХ МОТИВЫ
Полтора десятка лет — не такой большой срок для истории, так же, впрочем, как и семьдесят лет. Однако динамика событий, происходивших и происходящих на территории современной России и бывшего Советского Союза, привлекает внимание исследователя масштабными трансформациями массового сознания. В первую очередь это касается идентичности граждан бывшей советской империи, так быстро отказавшихся от самоидентификации «советский народ» в пользу локальных идентичностей.
Что повлияло на столь быструю смену общегражданской (советской) идентичности на региональную, или этническую идентичность? Какие события и силы играют ведущую, или подчиненную роль в происходящих изменениях? Какова роль социальных и исторических факторов, способствующих этой трансформации? В предлагаемой мною статье я попытаюсь найти ответы на поставленные вопросы, используя свой опыт и наблюдения, которые удалось накопить в ходе исследований, проводившихся в Татарстане, начиная с конца 1980-х гг.1
Сам по себе феномен идентичности, в качестве социальной функции, имеет двойную направленность. С одной стороны, он является инструментом для поддержания субъективной реальности отдельной личности. С другой стороны, идентичность может использоваться в качестве инструмента в социальной инженерии у влиятельных социальных групп. Исторический опыт свидетельствует, что этническая идентичность довольно часто становилась объектом внимания политиков. Они с успехом использовали этнические ценности в своих
идеологических доктринах и тем самым обеспечивали себе широкую социальную поддержку.
Современные концепции национализма помогают увидеть, как происходит политизация этничности. Этническая идентичность формируется и осознается в условиях культурного пограничья. Если не существует никаких внешних угроз, то этническая идентичность является частью приватной жизни человека, мало проявляя себя в сфере публичности. Какие же социальные факторы выводят ее в эту сферу?
Два сюжета из концепции Б. Андерсона — карьерная биография провинциального чиновника и осознание сообществом себя и своих территориальных границ через печатное слово — помогают увидеть роль государственных функционеров и интеллектуальной элиты в формировании региональной и этнической идентичности .
Для исследования нашего случая многое помогает прояснить описываемая
Э. Геллнером динамика конкуренции «высокой культуры»3 доминирующего большинства и, не имеющей статуса государственной, культуры меньшинства в условиях модернизирующегося общества. Когда идеологии национализма, провозглашая цель — сохранить этническую культуру и язык меньшинства — консолидируют и мобилизуют общность на создание своего национального государства.
Анализируя процесс конструирования этнонациональной идентичности в Татарстане, я использовала, в качестве рамочной, теорию социального конструирования П. Бергера и Т. Лукмана4. Возможность ее использования в качестве основы связана с тем, что в ней наиболее полно раскрывается многомерность и диалектичность процесса конструирования, где субъект конструирования является одновременно и его объектом.
Акцентирование этих двух проявлений идентичности важно потому, что оба названных направления взаимно переплетаются и влияют друг на друга. В моем исследовании это имеет значение еще и потому, что в используемых мной теориях национализма во главу угла ставится конструктивистская деятельность элитных групп в формировании официального, или народного национализма. И совсем мало места уделяется исследованию того инструмента, с помощью которого закрепляется лояльность государству и сообществу, в котором живет человек. Речь идет о функционировании идентичности на уровне личности. Как правило, эта приватная сфера совсем не просматривается на фоне эпических движений масс.
Выпадение из контекста глобальных социокультурных сдвигов стратегии развития отдельной личности не позволяет обнаружить свойств самой социальной ткани, состоящей из совокупности множества отдельных биографий. Но это — та самая ткань, которую кроят социальные «инженеры». Эта «ткань», помимо прочих, имеет такое свойство, как инертность. И именно это свойство выполняет роль ограничителя в конструктивистских усилиях «инженеров», становясь значимым фактором в процессе формирования, или изменения идентичностей.
Детальное описание механизма формирования идентичности как субъективной реальности содержится в теории П. Бергера и Т. Лукмана. Свойства субъ-
ективной реальности формируются в процессе первичной социализации. Именно эта веха биографии личности содержит в себе зерно инертности, поскольку в этот период конструируется первый мир индивида, которому присуще особое качество устойчивости. Стабильность ему придают культурная среда и родной язык.
Язык при этом представляет собой наиболее важный инструмент социализации5. Через него постигается мир, на нем основаны как внешние коммуникации, так и процесс мышления личности. В отличие от других языков, которые личность постигает в процессе вторичной социализации, только язык детства имеет эмоциональное свойство «материнского языка».
Пожалуй, в этом можно разглядеть объяснение и ответ не расшифровываемого Э. Геллнером утверждения, которым он характеризует роль средств массовой информации в распространении национализма. Он отвергает значимость СМИ в этом процессе как только технического средства, «когда печатное слово или другие подобные средства помогают ей (национальной идее — С.Л.) добраться до аудитории в отдаленных долинах, глухих деревнях и поселках». Также он опровергает значимость содержательного компонента в СМИ: «Значение того, что в них закладывается, ничтожно мало: сами средства, как и повсеместная необходимость абстрактной, централизованной, стандартизированной единой для всех информации, автоматически выражает главную идею национализма совершенно независимо от того, что именно было заложено в конкретное переданное сообщение ... Самым существенным оказывается язык и стиль общения (курсив — Сагитовой Л. В.), так как только тот, кто может их понять или хотя бы может получить такую возможность, имеет моральные и экономические основания быть членом сообщества, а тот, кто не может — не имеет. То, что на самом деле говорится, не существенно»6.
«Материнское» свойство языка придает ему характер исключительности в ситуации конкуренции с другими языками. Не случайно, Бергер и Лукман обращают внимание на то, что «это редкость, когда язык, выученный позднее, приобретает статус столь же неизбежной, самоочевидной реальности, что и
„7
первый язык, выученный в детстве» .
Ситуация языковой конкуренции обостряется в период вторичной социализации в том случае, если родной, «материнский» язык не совпадает с тем, на котором основана доминирующая «высокая культура». Особую остроту конфликт приобретает тогда, когда язык и основанная на нем культура становятся ресурсом для успешного социального продвижения и социального положения, что характерно для индустриального общества.
Еще один важный аспект — это влияние социальной структуры на формирование идентичности. Бергер и Лукман обращают внимание на особенности формирования идентичности в различных по степени сложности обществах8. В обществах с очень простым разделением труда и минимальным распределением знания формирующаяся идентичность целиком представляет ту объективную реальность, в которую она помещена. Здесь нет проблемы идентичности: «Вопрос: «Кто я такой?» — вряд ли возникнет в сознании, поскольку социально предопределенный ответ массивно реален субъективно и постоянно подтверждается всей социально значимой интеракцией»9. С усложнением со-
циальной структуры, растет множественность идентичностей. Ситуация конкуренции идентичностей в индустриальном обществе увеличивает возможности выбора их индивидом, и использования их в качестве ролей.
Однако, описанный Бергером и Лукманом механизм формирования идентичности в период первичной социализации личности и ситуация конкуренции «высоких культур» по Э.Геллнеру не исчерпывают всего спектра объяснений актуализации этнического компонента в процессе самоидентификации личности. Обращение к теории10, сделавшей акцент на значении социальной организации и социального взаимодействия в процессе группового этнического отождествления, дает дополнительный фокус в исследовании этнической идентичности.
В контексте задач моего исследования, важны несколько его положений. Первое — это вывод о том, что определителем для членства в группе становятся социально задаваемые факторы, в основе которых лежит феномен категориального приписывания, а не «объективно» существующие культурные различия. Во втором — автор оговаривает условие, которое для моего анализа становится одним из ключевых: этнические категории, как при самоидентификации, так и в процессе отнесения других к определенным этническим группам принимают во внимание не просто сумму объективных различий, а лишь те из них, которые самими индивидами воспринимаются как значимые11.
Как известно, этнические категории могут действовать на уровне межличностного взаимодействия (сфера повседневности) и на идеологическом уровне. Рассматривая второй уровень, нужно отметить, что значимость тем или иным
этническим категориям придают факторы, действующие в сфере публичности
12
— «символьная»12 и властная элиты. Они конструируют систему отношений этнических групп, которая закрепляется и легитимируется посредством официальной идеологии. Таким образом, придание значимости определенным этническим категориям становится одним из способов для формирования и поддержания системы господства — подчинения. Одним из ее проявлений является закрепление соотношения этносоциальных групповых статусов.
Логика исследования требует междисциплинарного подхода, когда наряду с этносоциологическим, используется социально-психологический и исторический подходы. Ведь этничность, как правило, ориентируется на прошлое, а категории этничности обязательно конструируются на основе «исторических корней».
Поскольку в исследовании анализируется конструктивистская деятельность
элитных групп, то в качестве источника была избрана республиканская
13
пресса , поскольку именно ежедневная газета, транслируя идеологию власти, делает ее частью обыденности. Почему была выбрана пресса, а не электронные СМИ, влияние которых растет с каждым днем?
Дело в том, что дискурсы (как официальный, так и оппозиционные ему), влияющие на формирование этнонациональной идентичности, начали складываться с конца 1980-х годов. В этот период в республике особенно активна была пресса, поскольку на долю местного телевидения приходилось всего 3 часа в день. Кроме того, именно пресса была тогда более свободна в выражении своих взглядов.
Мною был избран путь сочетания двух методов при анализе республиканского информационного поля — традиционного контент-анализа и дискурсивного анализа текстов. Первый — помогал выявить интенсивность подачи этнической информации и проводился по специально адаптированной для сбора этнической информации специальной методике «Формуляр», разработанной московским этнологом В.К. Мальковой14. Но все же основной акцент делался на интерпретативном прочтении публикаций, поскольку задачи исследования требовали выявления смысловых конструкций, с помощью которых субъекты идеологического поля придавали значимость тем или иным этническим категориям в формировании этнического самосознания в структуре региональной идентичности.
Кроме того, в качестве источников использовались данные: массовые этно-социологические опросы (1994, 1996, 1999, 2002 гг.), контент-анализ читательских писем15, экспертные интервью у представителей власти, журналистов и редакторов республиканских изданий, взятые мною в ходе реализации авторских проектов (1997, 2001-2002 гг.), статистические данные, официальные документы и выступления представителей власти и национального движения в Республике Татарстан.
Процесс складывания этнонациональной идентичности в постсоветском Татарстане имеет своих акторов. Степень их участия и заинтересованности в формировании своего регионального «Я» обусловливается различными факторами и мотивами. Конфигурации сосуществования официальной (республиканской) и приватной идентичностей могут быть различны. Они могут конфликтовать, стремясь к взаимоисключению, конкурировать, или образовывать некий симбиоз. В свою очередь, та или иная форма диспозиции зависит от интересов субъекта, его ресурсов, статуса и внутренних мотиваций. Именно эти факторы и составляют суть социологического основания процесса формирования идентичностей. Они же влияют на распределение ролей участников. Одни из них относятся к группе генераторов. Есть стимулирующие группы, и есть пассивные потребители.
Для меня, в моем исследовании, важны все группы участников, ибо все они участвуют в коммуникационном процессе. Элитные группы подразделяются: на властную элиту, которая задает основной вектор социальных преобразований в республике, и интеллектуальную, или «символьную» элиту, которая генерирует идеологию, подтверждающую официальную стратегию, или же, наоборот, находится в оппозиции к ней. К стимулирующим группам относятся те, кто заведует каналами распространения идеологии, этнических и региональных ценностей и символов. К ним можно отнести СМИ, систему образования и культуры. И третья группа-реципиент — те, на кого направлено воздействие. Но более подробно следует остановиться на характеристике главных участников процесса формирования региональной идентичности.
Интересы и мотивации действий этой группы определяются сочетанием ее внутренних, сущностных характеристик и динамикой политической ситуации в постсоветской России. Характеристикой, которая определяет стратегию действий рассматриваемой группы, является ее номенклатурное происхождение. Так, по данным М. Х. Фарукшина, представители бывшей номенклатуры в пра-
вящей элите Татарстана составляют 92 %16. По данным Г.М. Мансуровой, анализировавшей более широкий круг политической элиты республики, их число составляет 59,9 %17.
Сложившийся режим взаимоотношений между Москвой и Татарией в советское время отчасти напоминал отношения метрополии и колоний по Б. Андерсону. Сходство в том, что Москва обладала бесспорным правом на монополию во всех сферах жизни: политической, экономической и культурной. А советская модель карьерного роста имела черты сходства с карьерным «путешествием» абсолютистского функционера. В сменившейся после революции системе социальной мобильности не наследственная принадлежность к высшему классу давала шанс подняться по социальной лестнице, а честолюбие, талант, внутренняя экспрессия и демонстрация лояльности государственному режиму.
Кроме того, вследствие политики коренизации, начавшейся в 1920-е гг., в административный аппарат, наряду с русскими, вводились представители «коренной нации» — татары. Благодаря сложившейся модели селекции управленческих кадров (которая воспроизводилась и в перестроечный период) высший
управленческий слой состоял в большей мере из представителей титульной 18
нации .
Какие факторы влияли на формирование групповой идентичности этого слоя в советское время? Ответ на этот вопрос поможет нам не только реконструировать корпоративное самосознание его представителей, но и вычленить интересы первостепенной и второстепенной важности. А они, как правило, определяют мотивы поведения и деятельности исследуемой нами группы бюрократов.
На мой взгляд, существенную роль могли играть несколько факторов: кадровая политика Центра, ранжирование республик и областей, культурно-языковая дифференциация и степень экономической самостоятельности региональной элиты.
В советское время кадровая рокировка внутри республиканского управленческого слоя полностью зависела от Центра. Назначение на партийную или управленческую должность согласовывалось в Москве. Кроме того, доступ к получению должности в самой столице провинциальному функционеру был крайне затруднен. Положение осложнялось существованием негласных установок, действовавших внутри высшего партийного бюрократического слоя. Память о пассионарности татар (претензии татар на собственную государственность, начиная с проекта штата Идель-Урал в 1918 г., требование в 1936 г., 1954 г., и 1977 г. смены с автономного статуса республики на — союзный) поддерживала опасливое к ним отношение.
Важное значение имела и культурно-языковая дифференциация. Республиканская бюрократия систематически пополнялась выходцами из села (по данным Г.М. Мансуровой, в руководстве Татарстана выходцы из сельской местности составляют 73 %)19. Сельчане воспитывались и получали образование на родном татарском языке. Плохое владение русским языком становилось барьером в карьерном росте за пределами республики. Провинциальную идентичность функционера усиливала действовавшая иерархия: «столица — провинция». А издержки отчужденности от «столичности», русского языка и город-
ской культуры компенсировала комфортность и комплиментарность родственного окружения, имеющего общее сельское происхождение.
Региональная идентичность функционеров стимулировалась и системой ранжирования территорий, образующих СССР. Так, союзные республики получали большее финансирование, больше прав и возможностей поддерживать культуру населяющих их народов, по сравнению с автономными республиками. Ниже шли области и автономные округа.
Описанное ранжирование воспроизводилось и во всем укладе внутренней корпоративной культуры государственных чиновников, особенно когда они приезжали в Москву. Приводимая мной цитата одного из депутатов Татарии убедительно иллюстрирует существовавшее положение:
«Не было равноправия и в зале заседаний Верховного Совета СССР... В 1990 году народные депутаты СССР, избранные от ТАССР, сидели в зале заседаний Верховного Совета СССР в последних рядах, как представители «второсортной»
республики. ... В первых рядах сидели представители союзных республик, на галер-
20
ке — автономных» .
Чувствительность приведенных выше факторов, тем не менее, отодвигает их на второй план перед могуществом последнего фактора. Пожалуй, самым болезненным для власти, вообще любой, является ограничение самостоятельности, особенно в такой ключевой сфере, как экономическая. Татария, имея к началу 1980-х годов потенциал, равный социально-экономическому потенциалу трех прибалтийских республик вместе взятых, распоряжалась всего 2 % принадлежавшего ей промышленного производства. Безусловно, сложившаяся ситуация предопределяла общность интересов республиканских функционеров высшего звена.
Общность интересов в экономической сфере усилилась в перестроечный период. Короткий период дезориентации в начале реформ сменился бурной приватизацией объектов государственной собственности. Именно в этот период обостряется оппозиция «центр — регионы», поскольку демократические принципы нивелировали вертикаль. Приветствуемая горизонтальность отношений предполагала равенство и в претензиях на собственность. Поэтому региональные элиты, в соответствии с этим, должны были получить свою долю.
Таким образом, для усиления и закрепления экономической самостоятельности региональной элите было необходимо защитить свою собственность своей же государственностью, которая существовала бы не только юридически, как это было в советское время, но и фактически. Единственным основанием, дающим такую возможность, было закрепленное в международном законодательстве право наций на самоопределение. Поэтому эффективным инструментом в процессе регионализации становится этничность.
Только она в сложившемся политическом контексте могла стать единственным основанием легитимации собственной государственности. Ее базовый индикатор — этническая идентичность. Поэтому усилия властной элиты были направлены на поддержку и развитие этнической идентичности татар. Собственная же этническая идентичность, которая, безусловно, присутствовала в личностной структуре ценностей у представителей этой группы, носила инертный характер.
Этот вывод может показаться противоречивым. Если исходить из того, что национальная принадлежность играла роль в селекции функционеров, то она должна была бы стоять на одном из первых мест по значимости в стратегии карьериста. На самом деле, имевшая значение в начале политики коренизации этническая принадлежность, со временем уступает место родственному или земляческому принципам селекции во власть. Помимо всего прочего приоритет сельчанина перед горожанином состоял в его бесспорной конформности. Поэтому сельчанин, попав во власть, отбирал нижестоящих функционеров не по этническому принципу, или принципу компетентности, а по принципу родства, или дружбы, когда лояльность выдвиженца была подтверждена давними связями.
Активным участником процесса формирования региональной и, в большей мере, этнической идентичности стала татарская интеллигенция. Пожалуй, это единственная группа, интересы которой и самоидентификация глубоко встроены в генерируемый ею общественный дискурс. Интеллектуалы гуманитарной сферы всегда, косвенно или прямо, становятся участниками формирования идеологии, или же ее критиками. Процесс обслуживания идеологии, направление которой задает властная элита, не всегда однозначен. Мотивация участия в этом процессе может быть самая разная. Генерируемый дискурс может совпадать с внутренним «Я», с личностной позицией и взглядами, а может быть просто работой, необходимым средством поддержания себя в избранной социальной роли, или же средством материального обеспечения.
Возможны и дополняющие стимулы, которые носят объективный характер. К ним, в нашем случае, относятся социальное происхождение и, сложившаяся в советское время, асимметричность сосуществования «высоких культур» — общесоветской (на основе русской культуры и языка) и татарской.
Значительная часть татарской интеллигенции является «молодой интеллигенцией». По исследованиям этносоциологов, проведенным в 1970-е гг., три
четверти татар-интеллигентов были работниками умственного труда в первом
21
поколении21. Эта тенденция сохраняется и среди высшего звена интеллигенции. В ходе республиканского исследования татарской творческой интеллигенции (1989 —1990 гг.) было выявлено, что из общего числа опрошенных писателей — 56 % респондентов составляют выходцы из села. Проведенный мной статистический анализ показал, что научная и творческая интеллигенция представлена на 60,7 % — выходцами из села; на 39,3 % — горожанами22.
У интеллигенции, имеющей сельские корни, этнический компонент в структуре ценностей был актуализирован всегда. В советское время выходец из татарского села, получивший образование на татарском языке, ощущал чувство ущербности, попадая в русскоговорящий город для продолжения обучения в техникуме, или институте. В постсоветский период, когда этничность была легитимирована, владение национальным языком и культурой стало престижным достоянием в новой социальной конъюнктуре.
Еще не предпринималась попытка ответить на вопрос: почему татарская гуманитарная интеллигенция, воспитавшаяся в лоне советской культуры, вне национальной гуманитарной традиции (почти все дореволюционное культурное наследие было изъято из обращения), так активно обратилась к национальному
наследию с падением коммунистического режима. Две причины обусловили такое возвращение. Первая связана с поиском новой легитимной идеологической основы, которая должна была заменить дискредитировавшую себя старую коммунистическую идеологию. Волна национализма, инициированная союзными республиками, стала тем прецедентом, на который можно было опереться. Этничность, по сравнению с ушедшей идеологией, имела длительную традицию, была институционально закреплена, а ее остатки, в виде сохранившихся народных обычаев, фольклора и родного языка, в какой-то мере были включены в повседневность. Тем самым, эти значимые элементы составляли основу групповой солидарности для тех, кто являлся их носителем.
Вторая причина была связана с исторической традицией, заложенной еще в эпоху имперской России и продолженной в еще более ужесточенной форме в советское время. Речь идет об искажении истории татар, которая перекраивалась и дополнялась в соответствии с идеологическими соображениями партийной элиты. В соответствии с канонами советской истории, Золотая Орда трактовалась как хищническое паразитическое государство, но при этом в учебниках по истории отсутствовала сама история Золотой Орды23. Тиражированная школьными учебниками негативная оценка татар формировала соответствующее представление о татарах у народов России и ущербную самооценку у носителей этнонима. Сюжеты о таких формах дискриминации присутствовали как в социологических интервью, так и на страницах прессы в период этнического ренессанса. Вот один из ярких примеров — воспоминания писателя и журналиста, активного защитника суверенитета, Разиля Валеева:
«1967 год. Разиль Валеев — студент первого курса московского Литературного института им. М. Горького. В институте училось всего 125 человек — в основном из союзных республик. Из Татарстана он один. (!)
И вот идет лекция по истории Коммунистической партии Советского Союза. Читает ее бывший секретарь по идеологии Сталинградского обкома партии, а ныне профессор Водолагин. Вдруг... Валеев не поверил своим ушам! Профессор назвал предателями всех крымских татар! Более того, все татары на его взгляд, не только крымские, крайне сомнительный народ, всегда враждебно относятся к русским. Недаром казанских татар готовили к выселению...
Услышав все это, Разиль, оскорбленный, встал с места и громко сказал:
— Я вашу лекцию больше слушать не могу!
И направился к выходу. И тут случилось невероятное. За Валеевым без раздумий один за другим покинули аудиторию бурят, калмык, монгол, негр, поляк... Набралось человек восемь, хлопнувших дверью. Лекция была сорвана»24.
Несомненно, такое внешнее приписывание черт закрепляло этническую идентичность и усиливало внутриэтническую солидарность.
Все эти причины явились стимулами для того, чтобы национальная интеллигенция активно включилась в процесс формирования региональной этнической идентичности на массовом уровне. Апелляция к массовой поддержке в оскорбленных национальных чувствах получала эмоциональный отклик читателей в силу сходства опыта и отсутствия дистанции между читающими и пишущей «молодой» интеллигенцией.
Вполне понятно, что стремление властной элиты, в самом начале реформ,
легитимировать более широкие, по сравнению с прежними, властные полномочия как перед Москвой, так и перед республиканским сообществом, должны были иметь свои аргументы. В контексте России, имелось только одно основание, которое отличало республику от обычной российской области — этнический фактор. Его значимость подкреплялась международными нормами о праве наций на самоопределение и уже начавшимся процессом выхода из СССР союзных республик. Кроме того, внутреннюю экспрессию этому фактору в республике придавало национальное движение, которое пополнялось все новыми неформальными организациями. Их активисты имели достаточно широкую поддержку среди определенной части татарского населения.
Но был и еще один веский аргумент, который местная власть могла использовать в споре с Москвой. Это — более низкий уровень обеспеченности жителей республики по сравнению с москвичами. Выигрышность этого аргумента в политической стратегии была бесспорна. Ответственность за сложившуюся систему распределения несло центральное правительство и, в целом, государство. Поэтому выстраивание оппозиции «центр — республика» в формирующемся этнонациональном дискурсе способствовало четкому распределению акцентов: кто — «узурпатор», и кто — «жертва»:
«Государства — нет. Язык — в упадке. Нет ни национальной армии, ни национального банка, наша религия, можно сказать, только что оправилась от долгой клинической смерти. Что касается образования — всего 7 % татарских детей обучается на родном языке.
Славный некогда град Казань ... представляет собой ... настоящие развалины. Вместо нефтяного богатства нам достались его издержки: химизация, загрязненность почвы, землетрясения, спровоцированные нещадной и вульгарной эксплуатацией наших природных богатств, наконец, чувство опустошенности в нас са-25
мих» .
Таким образом, этничность и оппозиция «центр — республика» стали несущими опорами всей республиканской идеологии, формирующей свое региональное «Я».
Для периода конца 1980-х — начала 1990-х гг. было характерно сильное влияние политической конъюнктуры на появляющуюся в прессе этническую информацию. Контент-анализ татароязычных газет в период конституционного конфликта в 1993—1994 гг. показал, что в 95 % анализируемых статей, связанных с этнической тематикой, присутствовала тема России. Самая актуальная тема этого периода — обвинение России в унитаризме, ущемлении суверенных прав. Наиболее эмоционально она подавалась национальной интеллигенцией во время октябрьских событий 1993 г. у Белого Дома. Газета «Татарстан яшьляре» напечатала несколько больших публикаций с оценкой этих событий, назвав их «вторым кровавым воскресеньем». Наиболее эмоциональной была статья М. Юныса, в которой писатель провел аналогию с октябрем 1552 г. (взятие Казани), октябрем 1956 г. (события в Венгрии), сделав вы-
26
вод, что для России кровопролития — закономерность26.
В этот «эмоциональный» период этнического ренессанса активно использовались символы, включающие в себя память о былой государственности татарского народа. К ним относится День памяти погибшим защитникам Казани
при завоевании Казанского ханства Иваном Грозным и напоминания о святых Булгарах. Инструментальная функция символа, например, ярко прочитывается в статье писателя М. Юныса «Уста руин»:
«Под этими камнями (в Булгарах — С.Л.) похоронена эпоха наших дедов, живших свободно. И если мы сегодня, борясь за независимость, не сумеем сплотиться,
... то наши зародившиеся надежды тоже будут похоронены под этими руина-
27
ми.»21.
Памятник покорителям Казани в 1552 г., расположенный почти в центре города, воспринимался как символическое закрепление неравноправия татарского народа. Председатель Всетатарской ассоциации деятелей культуры «Мадани-ят» Г. Ягфаров писал о том, что памятник «русским захватчикам» воспринимается татарским народом как «соль на рану»:
«Эта несправедливость (можно сказать и сам памятник) породила ненависть татарского народа к России (можно сказать и к русскому народу). Мысль уничтожить, взорвать, сжечь тревожила не одно поколение наших сородичей с тех пор, как его воздвигли». Выходом, на взгляд автора, может стать установка «на самом
видном месте Казани памятника ее защитникам. Это станет основой для равно-
28
правия двух народов» .
Одно из ведущих мест среди этнических категорий, обсуждаемых национальной интеллигенцией, заняла тема татарского языка. Ее презентация в республиканских СМИ имеет свою динамику. Особенно бурным было обсуждение проблемы современного состояния языка и образования на татарском языке в конце 1980-х начале 1990-х гг. Язык и национальная школа рассматривались как первое условие сохранения этнической самобытности татар:
«Своя государственность, свой язык, свое образование помогают сохранить нацию»; «Просвещение — это наша идеология. Армия и налоги могут быть общими (с Россией — С.Л.), но образование должно быть свое» 29.
В этот период тема языка подавалась в прессе не только с точки зрения его сохранения и развития, не последнюю роль играл фактор становления новой идентичности, включающей в себя попытку утвердить свое отличие от русской культуры. При обсуждении вопросов перехода на латинскую графику, лидер «Иттифака» Ф. Байрамова заявляла:
«Здесь не только о языке поставлен вопрос. В первую очередь нам нужно, чтобы
30
наша нация, наша политика отошла от России.» .
Среди причин сужения сферы употребления татарского языка национальная интеллигенция выделяет главную — отсутствие вузов с обучением на татарском языке и соответствующих национальных программ:
«Открытие татарского национального университета поможет поднять статус татарского языка. Но чтобы сохранить татарина как татарина — этого еще мало. Потому что программа, которая будет отражать потребности империи, не будет соответствовать и совпадать с потребностями татар. История мировоззрения, обычаи и традиции там всегда будут в качестве половой тряпки.
Вот почему нужна школа, которая будет создана не на деньги государства, а на 31
наши».
Апелляция элитных групп к усилению своей государственности имела две мотивации. Первая касается непосредственно интересов возрождения этниче-
ской культуры и языка татар. Государственность татар в этом случае понималась как необходимое условие к созданию благоприятного климата для их сохранения и развития. Это стало выражением интересов национальной интеллигенции и этнически ориентированных татар. Вторая — связана с переделом властных ресурсов на территории постсоветской России. Интересы приумножения и сохранения экономических ресурсов, что непосредственно находится в поле политики, являются прямым интересом властной элиты, для которой этнический фактор — лишь ресурс и инструмент для усиления внутриэтнической и республиканской консолидации населения республики. Таким образом, различающиеся мотивации (для одних акторов этничность являлась самоцелью, а для других — ресурсом) не мешали интеллигенции и политикам формировать общий этнонациональный дискурс.
Политические усилия властной и «символьной элиты» не были бы столь плодотворны, если бы не было социальной основы — групп, которые разделяют транслируемую систему ценностей, если бы не было исторической традиции, с помощью которой можно было бы обосновать легитимность конструируемого дискурса. Как оказалось, усилия в поиске своей идентичности в условиях смены эпох — не новы.
Анализ содержания этнонационального дискурса выявил приверженность его авторов идеям модернизации татарского общества. По сути, произошло возвращение к дискурсам двух направлений развития татарского общества, получившим наиболее яркое выражение в конце XIX — начале ХХ вв. Идеологии джадидизма и кадимизма пытались сохранить этнорелигиозную идентичность татар в условиях буржуазной эпохи. Модернизационные идеи Европы, получившие широкий резонанс в русском обществе, по-своему интерпретировались в татарской среде. Татарские либералы приветствовали европейские ценности, признавали значимость русской культуры и языка для прогресса татарского общества.
Кадимисты видели путь сохранения общности через ее консервацию. В его основе лежала стратегия замкнутости мусульманской общины. Самодостаточность обеспечивалась социально-экономическим укладом жизнедеятельности традиционных сельских общин, с соблюдением шариата во внутренней жизни и догматической системой мусульманского образования.
Воспитание конформной и ограниченной личности оспаривалось сторонниками реформаторского движения. Введение джадидистами светских наук, творческий подход к изучению ислама, введение русского языка, наряду с татарским языком обучения — должны были, по их замыслу, преодолеть инертность сельского менталитета и способствовать формированию урбанизированной личности, адаптированной к быстро развивающейся социальной реальности на основе своей национальной «высокой культуры».
Позиции джадидизма явно видны в модели государственного развития республики, разработанной современным национальным движением, и включен-ны официальными идеологами в Программу республиканского развития. В ней сочетаются западные ценности — рынок, частная собственность, демократия, и национальные — учет исламского фактора и этнических ценностей.
Преемственность модернизационной направляющей в этнонационалисти-
ческом дискурсе заставляет задуматься о причинах ее актуальности в татарском обществе. Ведь сегодня татары по своей социальной структуре близки к русским. Их уровень урбанизированности, включенности в современную социально-экономическую инфраструктуру общества довольно высок. В чем же причины социальной поддержки конструируемого дискурса?
Контент-анализ читательских писем, поступавших в редакции республиканских газет и журналов, а также опыт массовых этносоциологических опросов позволил мне приблизиться к пониманию некоторых причин.
Исследование социальной базы национального движения показало, что большая часть активистов — это горожане первого поколения. Они выражают интересы и устремления, в большей мере, татаро-язычной части татарского общества — жителей села и таких же, как они, горожан первого поколения.
Татарское общество, если его рассматривать с точки зрения актуализирован-ности этнических ценностей на уровне личности, делится примерно на две равные половины. Демаркационная линия затрагивает категорию социального происхождения и фактор социализации, которая проходила либо на татарском, либо на русском языках. Этнически направленная система ценностных ориентаций сильнее представлена у татар-сельчан и горожан первого поколения. В свою очередь, внутри последней группы можно выделить наиболее активные подгруппы. Первая — этническая элита, ядро которой составляет художественная и гуманитарная интеллигенция и политическая элита. Вторая — рабочие относительно молодых индустриальных центров, выходцы из села (примером может послужить г. Набережные Челны: не случайно, этот город составлял национально-радикальную оппозицию умеренной, центристской Казани).
Чтобы представить удельный вес анализируемой нами группы (этнически ориентированных татар) в современном татарстанском обществе можно использовать данные по миграционным процессам в республике. По сравнению с переписью 1979 г., перепись 1989 г. показала, что городское население Татарстана выросло с 37,7 % до 42,1 %. Численность татар в сельской местности республики уменьшилась на 21,5 %32. Если учесть, что в последующие годы эта тенденция прогрессировала, то удельный вес данной группы — значителен. Из нее рекрутировались активисты национальных движений, а представители, составляющие ее пассивную часть, с пониманием и сочувствием относились к их идеям. Это и есть социальный ресурс поддержки республиканской этнической идентичности.
Приверженность национальным идеологемам не возникает на пустом месте, а определяется непосредственным опытом человека. Негатив этого опыта, объединяющего выходцев из села, был связан с асимметричностью общесоветской и татарской «высоких культур». Их несовпадение нарушало преемственность первичной и высшего звена вторичной социализации, что затрудняло включение бывших сельчан-татар в престижные сферы социальной деятельности. Именно этот фактор и обусловил, на мой взгляд, актуальность модернизацион-ного вектора на этнонациональной почве.
Таким образом, основание социальной детерминанты этничности обусловила политика советского государства, не сумевшего сбалансировать широко развернувшийся процесс индустриализации с интересами и потребностями села, с
одной стороны, и определить стратегию сохранения и развития национальных культур в новых экономических условиях, с другой. В результате, искусственное ограничение социально-профессионального продвижения сельчан, низкий уровень образования, в сочетании с несовпадением языка социализации сельчанина нерусской национальности с языком «высокой культуры» — русским и его низкий социальный статус, по сравнению с горожанином, явились основой нарушения баланса психологической адаптации нерусского сельчанина в условиях города. Это социальные «корни» приверженности данной группы этнона-циональным идеологемам.
Психологические «корни» — связаны с потерей своего «дома» в условиях города, когда в столкновении с другой культурой и языком разрушалась, или подвергалась сомнению неизбежность и самоочевидность субъективной реальности, выстроенной на «материнском языке» и этнической культуре. Когда «значимые другие» в рамках этой культуры (в соответствии с которыми личность выстраивала свое идеальное «Я») теряли свой престиж в контексте общесоветской «высокой культуры». Попытка снять стресс заставляла бывшего сельчанина воссоздавать свой национальный «дом» в условиях города, а когда этнич-ность была легитимирована на государственном уровне, и защищать его гласно.
Я уже писала об идеологии джадидизма, которая по замыслу дореволюционной татарской элиты должна была способствовать сохранению и развитию нации в условиях модернизации. Сохранившаяся память об этой попытке была реанимирована «символьной элитой», представители которой составили костяк современных национальных движений Татарстана. Идеологемы дореволюционного национального возрождения татар получили свое развитие и новую интерпретацию в современных условиях. Они явились теоретической стратегией, обеспечивающей основу легитимности, поставленной государством в невыгодное положение, национальной культуре и ее носителям.
Асимметричность «высоких культур» явилась основанием внутринационального раскола татарской нации, поскольку произошло наложение социального конфликта между городом и деревней на конкурентность культур, когда носители невостребованной национальной культуры оказывались в невыгодном положении по отношению к русскоязычным городским татарам. Актуальность этнических ценностей сильно снижалась уже у второго поколения татар-горожан. Родителям, бывшим сельчанам, было трудно обосновать (кроме как эмоциональной привязанностью) важность национальной культуры и языка рационалистически настроенным детям, успех социального продвижения которых зависел от знания русского языка и культуры.
Подводя итог исследованию, следует подчеркнуть, что детальное исследование процесса формирования этнической идентичности, как составной части региональной идентичности в Татарстане показало успешность деятельности элитных групп. Однако она была бы неосуществима без «почвы», когда этнические ценности, культура и язык растворены в повседневности. Когда для каких-то групп они являются частью хабитуса, а их представители не могут не отстаивать их, поскольку это — часть их биографии.
Мы смогли убедиться и в том, что часть современных татар ощущает неравенство, несмотря на то, что по социально-экономическим показателям они
идентичны с русскими в Татарстане, да и по России в целом. Асимметричность статусов «высоких культур» болезненно переживается многими из тех, для кого татарская культура была родной, а ее язык — «материнским» языком. Сходный негативный опыт и недовольство, сложившейся ситуацией, способны объединять людей и закреплять этничность в рамках формальных или неформальных социальных институтов при помощи такого эффективного инструмента, как этнонациональный дискурс.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Республиканский опрос татарской художественно-творческой и научной интеллигенции (1990-1991 гг., рук. Исхаков Д.М., Мусина Р.Н., Гарипов Я.З.); Проект «Этническая идентичность, национализм и разрешение конфликтов в Российской Федерации» («НИК») (1993-1996гг., рук. Дробижева Л.М.); Проект «Социально-экономическое неравенство этнических групп и проблемы интеграции в Российской Федерации» (1999-2000 гг., рук. Дробижева Л.М.); индивидуальные авторские проекты: «Роль республиканской прессы в формировании новой системы ценностей в условиях социально-политической трансформации общества в Татарстане» (1996-1997 гг.) и «Особенности постсоветской политической социализации молодежи в Республике Татарстан» (2000-2002 гг.), поддержанные Фондом Маккартуров; Проект «Разработка методов диагностики толерантности в средствах массовой информации» (2001-2002 гг., рук. В.К. Малькова) Федеральная программа «Формирование установок толерантного сознания и профилактика экстремизма в российском обществе (2001-2005 гг.).
2. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2001. 287 с.
3. Термин «высокая культура» обозначает обладающую своей письменностью, основанную на образовании, гарантированную государством культуру. См.: Гелл-нер Э. Нации и национализм. Москва, 1991. С. 23.
4. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995. 323 с.
5. Там же. С.217.
6. Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991. С. 261.
7. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование. С. 234.
8. Там же. С. 264-279.
9. Там же. С. 265.
10. Barth F. Ethnic groups and boundaries. The social Organization of culture difference. Universitetsforlaget (reprint 1982). P. 210.
11. Этнические группы и социальные границы. Социальная организация культурных различий. М., 2006. С. 15-19.
12. «Символьная элита» — научная и творческая интеллигенция, тиражирующая и создающая посредством СМИ этнические ценности и символы.
13. Было отобрано четыре периодических издания: официальные: «Республика Татарстан» и «Ватаным Татарстан» и независимые издания: «Вечерняя Казань» и «Татарстан яшьляре».
14. Методика «Формуляр» использовалась для анализа этнической информации в прессе в рамках уже названных проектов «НИК» и «Разработка методов...» Описание см.: Диагностика толерантности в средствах массовой информации / под ред. В.К. Мальковой. М., 2002. С. 100-113.
15. Контент-анализ и дискурс-анализ читательских писем был проведен мною в период подъема этнического самосознания в республике, пик которого пришелся
на 1989-1992 гг. Было отобрано 268 писем.
16. Фарукшин М.Х.Политическая элита в Татарстане: вызовы времени и трудности адаптации // Полис. 1994. № 6. С. 74.
17. Мансурова Г.М. Динамика ротации политических элит РТ и РФ (начало 1990-х гг.) // Республиканская научно-практическая конференция «Региональные элиты и общество: процессы взаимодействия». Казань, 1994. С. 52.
18. Там же.
19. Там же.
20. Якупова В. 100 историй о суверенитете. Казань, 2001. С. 52.
21. Демократизация и образы национализма в Российской Федерации 90-х годов. М., 1996. С 244.
22. «Кто есть кто?» в Республике Татарстан. Казань, 1996. 355 с.
23. Татары. М., 2001. С. 525-526.
24. Якупова В. 100 историй о суверенитете. Казань, 2001. С. 11.
25. Рахимова Б. Соседи // Идель. 1990. № 11. С. 53.
26. Татарстан яшьляре. 09.12.1993.
27. Татарстан яшьляре. 13.05.1993.
28. Ватаным Татарстан. 01.11.1996.
29. Ватаным Татарстан. 28.05. 1993.
30. Татарстан яшьляре. 22.02.1997.
31. Мэдэни жомга. 21.01.2000.
32. Мустафин М.Р. Все о Татарстане: (Экон.-геогр. справ.). Казань, 1992. С 16-17.
ETHNONATIONAL DISCOURSE OF TATARSTAN: FACTORS OF DESIGNING
AND THE MOTIVES
L.V. Sagitova
A fast change of the common civil identity within the USSR population to the ethnic identity during the post-Soviet period — is the topic under consideration. The article is based on materials of researches done in Tatarstan in the late eighties. Detailed research of formation process of ethnic identity as a component of regional identity in Tatarstan shows success of elite groups' activity: the Tatar intelligentcia and authoritative structures. Despite all changes occurred in the society, status dextrality of «high cultures» is painfully experienced among Tatars — the bearers of ethnic traditions. Negative experience and discontent with the present situation are capable to unite people and fix ethnic origin within the framework of formal or informal social institutes by means of such an effective tool, as the ethno-national discourse.
