CC BY
57УДК 7.072.2
Морозова Анна Валентиновна, кандидат искусствоведения, доктор культурологии, доцент. Санкт-Петербургский государственный университет, Россия, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7-9. 199034. [email protected]
Morozova, Anna Valentinovna, PhD in Art History, Full Doctor in Cultural Studies, associate professor. Saint Petersburg State University, Universitetskaia nab., 7-9, 199034 Saint Petersburg, Russian Federation. [email protected]
ЕЛЕНА ОЛЕГОВНА ВАГАНОВА (1949-1984). БИОГРАФИЯ. ОБРАЗ УЧИТЕЛЯ В ПАМЯТИ УЧЕНИКОВ
ELENA O. VAGANOVA (1949-1984). BIOGRAPHY. THE IMAGE OF THE TEACHER IN THE MEMORY OF THE PUPILS
Елена Олеговна Ваганова — искусствовед-испанист. Она прожила очень короткую жизнь, уйдя из нее в 34 года, но сделать успела удивительно много: опубликовала 13 печатных трудов (еще 7 были ею подготовлены, частично сданы в печать и вышли уже после ее смерти, в том числе монография о Мурильо); подготовила и сдала в печать еще два труда, так и оставшихся, к сожалению, неизданными — исследование по музееведению и альбом и вступительную статью к нему по творчеству Мурильо1 [Основные публикации Е. О. Вагановой: 3-21; о научном творчестве Е. О. Вагановой см.: 36-41; 43]; воспитала десятки специалистов-искусствоведов2, оставшись навсегда в памяти всех студентов кафедры истории искусства 1974-1984 годов обучения.
Елена Олеговна Ваганова родилась 13 апреля 1949 г. в Ленинграде. Ее родителями были Олег Александрович Ваганов (1916-1953) и Наталия Александровна Казакова (19151984). Мама [Биографию и список трудов Н. А. Казаковой см.: 27-30] — выпускница исторического факультета ЛГУ, там же закончила аспирантуру и защитила кандидатскую диссертацию, в 1945-1956 гг. она преподаватель исторического факультета ЛГУ, до рождения дочери и в последующем (1946-1948; 1960-1984) сотрудник Ленинградского отделения Института истории Академии наук, а также сотрудник сектора древнерусской литературы Института русской литературы «Пушкинский Дом» (1956-1960) и Музея истории религии и атеизма (1952-1953). В 1964 г. в ЛГУ Н. А. Казакова защитила диссертацию на соискание ученой степени доктора исторических наук. Н. А. Казакова занималась исследованием религиозных и еретических учений в эпоху русского Средневековья, участвовала в поиске, текстологическом и историческом анализе, подготовке к печати и публикации древнерусских рукописных текстов, изучала культурные, торговые и социально-политические связи между Древним Новгородом и Ганзой, историю Ганзейского союза, средневековую историю России и испано-русские культурные и исторические связи. Ее имя известно в испанистике, у нее есть публикации по проблематике российской и испанской истории [31-35]. Коллеги Н. А. Казаковой подчеркивали ее кристальную «щепетильную» честность и бескомпромиссность и в жизни, и в науке [23, с. 452].
В предпоследний год жизни Елены Олеговны ее мама тяжело болела, лежала в больнице, ей делали операцию, семья с внучкой-дошкольницей на лето 1983 г. никуда не смогла уехать, тогда все обошлось, мама выздоровела. Но не смогла пережить смерти дочери и трагически погибла в том же 1984 г., когда умерла и Елена Олеговна.
Отец Е. О. Вагановой — Олег Александрович Ваганов [Биографию О. А. Ваганова см.: 2] — тоже выпускник ЛГУ, историк, доцент Исторического факультета ЛГУ и сотрудник Института истории Академии наук, член партии, фронтовик. Про Олега Александровича в своей книге «Хорошо посидели!» вспоминает его коллега по университету Даниил Натанович Альшиц [1, с. 18-21, 74-75]. О. А. Ваганов отказался сотрудничать с органами госбезопасности, не дав показания на Н. А. Корнатовского, заведующего кафедрой основ марксизма-ленинизма ЛГУ, своего друга Д. Н. Альшица и других, а, напротив, предупредил Д. Н. Альшица о том, что на него соответствующими органами собираются компрометирующие материалы, и был уволен с работы и исключен из партии без права быть принятым куда-либо по специальности (в декабре 1950 г. из университета, в январе 1952 г. — из ЛОИИ, в феврале 1952 г. — из партии). Д. Н. Альшиц отмечает, что когда по окончании следствия ему предъявили его следственное дело, он прочитал протокол допроса О. А. Ваганова «и убедился, что он решительно отказался давать какие-либо порочащие меня показания и вынудил допрашивавших его сотрудников записать с его слов лестную для меня характеристику» [1, с. 19]. У О. А. Ваганова была сердечная недостаточность и астма из-за перенесенного в юности костного туберкулеза, на тяжелые физические работы он не мог устроиться. Как вспоминал Д. Н. Альшиц, О. А. Ваганов вынужден был жить на средства жены, начал выпивать. Когда дочери Лене было три года, он скоропостижно ушел из жизни. Это случилось в здании Почтамта. Открыв только что купленный свежий номер газеты «Правда», он увидел в нем материалы по новому делу врачей. Ему стало плохо, он упал и умер. «Очередная, столь откровенная и дикая антисемитская акция Сталина и его подручных потрясла его. К тому же, он, надо полагать, — пишет в своей книге Д. Н. Альшиц, — понял, что "дело врачей" означает начало нового витка массового террора» [1, с. 20]. Он был «настоящим русским интеллигентом» [1, с. 20], из тех людей, что не способны на подлость и предательство, даже если это спасло бы им жизнь и даже если об их поступке, плохом или хорошем, никто никогда не узнал бы.
По ходатайству жены Н. А. Казаковой, О. А. Ваганов в 1957 г. посмертно был реабилитирован.
У дочери Лены с рождения был обнаружен порок сердца, видимо, полученный по наследству от папы. Наверно, по наследству от отца и матери досталась и моральная неподкупность.
После смерти отца Лену воспитывали мама и бабушка Мария Дмитриевна Казакова (1877-1963). Они жили на Лермонтовском пр. (д. 8а) в коммунальной квартире
Я запомнила некоторые рассказы Елены Олеговны про ее детство3. Она говорила, что ее нянчила в основном бабушка. Мама была ученым, много работала. В детстве Лена часто болела. У нее был любимый поролоновый мишка, и такие же уколы, как делали ей, она колола своему мишке так, что тот к вечеру был весь напитан водой.
Е. О. Ваганова училась (1956-1966) в средней общеобразовательной школе № 243. Эта школа находилась недалеко от дома Лены на ул. Союза Печатников, д. 1, на Крюковом канале (на месте бывшего Литовского замка) около Торгового моста конца XVIII в. в здании, построенном по проекту архитектора Ноя Троцкого в 1936 г. в стиле конструктивизма. Школа располагалась в самом центре Коломны, в окружении Мариинского театра, Консерватории с памятниками М. И. Глинке и Н. А. Римскому-Корсакову, Синагоги, Никольского собора. Считалась одной из лучших в городе в плане физико-математического образования. Когда строили вторую сцену Мариин-ского театра, это здание школы, к сожалению, снесли.
Е. О. Ваганова рассказывала, что первый класс у нее прошел под знаком «Трех мушкетеров» А. Дюма, которых она тогда прочла. А ее дочь Маша прочла «Трех мушкетеров» еще до школы. Когда мы приходили к Елене Олеговне домой, Маша как раз смотрела, кажется, тоже «Трех мушкетеров» по телевизору, а потом плакала, что следующая серия будет только на другой день. Елена Олеговна на наш недоуменный вопрос, зачем же плакать, объяснила, что есть люди, которые любят растягивать удовольствие, а есть такие, которые любят все получать сразу. И она сама, и Маша, — заметила тогда Е. О. Ваганова, —именно такие.
Насколько я помню, Е. О. Ваганова говорила, что была старостой класса и заводилой. Могла увести всех одноклассников на интересную выставку в Эрмитаж, спровоцировав их на прогул уроков. Мама ходила в школу, только если ее вызывал директор, а так в школьные дела дочери особенно не вникала. Е. О. Ваганова рассказывала, что их класс был дружный, собирался на ежегодные встречи после окончания школы. Многие из класса эмигрировали. Е. О. Ваганова даже шутила, что встречи класса им теперь нужно проводить за границей.
Лена закончила школу с золотой медалью. Была членом ВЛКСМ с 14 до 28 лет (1963-1977), как и почти вся молодежь в то советское время. Но в партию вступать потом наотрез отказалась. По ее словам, в те времена каждому аспиранту после защиты (чуть ли не в ту же ночь) звонил парторг В. А. Козь-мин и настоятельно советовал вступать в партию, в противном случае шансов остаться на факультете не было. Но Елена Олеговна ответила на такое предложение решительным отказом, сославшись на судьбу отца. И ее не посмели заставить.
Но вернемся назад. После школы Лена поступила на Исторический факультет, на кафедру истории искусства (1966-1971), писала курсовые и дипломную работу у Татьяны Петровны Знамеровской (1912-1977) [о Т. П. Знамеровской см.: 36-38, 42-44] — яркой личности, замечательного педагога и крупного отечественного искусствоведа, специалиста по искусству Испании, Италии, Франции XV-XVШ вв. Была рекомендована в целевую аспирантуру, куда поступила тоже к Т. П. Знамеровской (1971-1974). В 1974 г. защитила кандидатскую диссертацию на тему «Испанская живопись накануне "Золотого века"». Поскольку свободных ставок на кафедре не было, Т. П. Знамеровская отдала Е. О. Вагановой половину своей ставки и своей нагрузки. Это было собственное решение Т. П. Знамеровской. В ее личном деле в АО СПбГУ сохранилось заявление декану В. А. Ежову, в котором она просит с 1 сентября 1974 г. по собственному желанию перевести ее на 0,5 ставки доцента и половинную учебную нагрузку, «передав освобожденную мною часть нагрузки моей аспирантке Вагановой Е. О.» [26, л. 74]. И дата «14 мая 1974 г.». В обычно безличных заявлениях такого рода так ярко выразившаяся воля Т. П. Знамеровской бросается в глаза!
С 1 сентября 1974 г. Е. О. Ваганова была зачислена на кафедру истории искусства на полставки и половину нагрузки ассистента. В августе 1975 г. у Т. П. Знамеровской умирает ее горячо любимый муж П. С. Чахурский (1910-1975). Она увольняется с кафедры, приняв решение посвятить себя под-
готовке для сдачи в архивы материалов, связанных с ее жизнью и памятью о муже. 4 сентября 1975 г. датировано заявление Е. О. Вагановой декану В. А. Ежову с просьбой перевести ее с 10 сентября 1975 г. на целую ассистентскую нагрузку и целую ассистентскую ставку [22, л. 11].
Е. О. Ваганова читала на кафедре истории искусства курсы по истории западноевропейского искусства Средних веков и эпохи Возрождения, а также курс по истории античного искусства, вела спецсеминар. У нее было 700-750 часов за учебный год так называемых «педпоручений», из них больше 300 часов лекций. Кроме того, например, в 1974/1975 гг. она была куратором IV курса дневного отделения, вела школьный кружок по истории искусства, была представителем общества «Знание» на заводе им. Калинина [22, л. 14]. Имелась дополнительная нагрузка и в последующие годы.
16 сентября 1982 г. Е. О. Ваганова была избрана по конкурсу на должность доцента кафедры истории искусства и переведена на нее с 20 сентября 1982 г. [22, л. 19]. К этому времени, помимо перечисленных курсов, Е. О. Ваганова читала еще курсы по истории искусства Древнего Востока и по музееведению [22, л. 20].
Е. О. Ваганова с детства хорошо знала языки. В школе учила немецкий, занималась им дополнительно с преподавателем Дома Ученых, членом которого была ее мама. Н. А. Казакова, как исследователь по истории Ганзы, хорошо знала немецкий язык, в том числе и в его архаическом варианте, и, видимо, понимая важность этого языка для исторической науки, целенаправленно способствовала его изучению дочерью. Английский, испанский Лена также изучала, «читала и переводила с них», как она указывает в своей анкете в личном деле [22, л. 22]. За границей бывала трижды: в 1970 г. в ГДР во время студенческой ознакомительной практики, в июне 1973 г. в Венгрии (ВНР) по приглашению, в августе 1978 г. снова в ВНР как руководитель студенческой группы. Искусствоведы, которые тогда студентами были на практике вместе с Е. О. Вагановой, говорили, что она бегло говорила на немецком языке.
Елена Олеговна, видимо, знала и предчувствовала, что жизнь ее будет короткой. И хотела успеть пережить то, на что другим отводились судьбой десятилетия. На третьем курсе она вышла замуж за Б. М. Кирикова (род. в 1948), своего однокурсника — ученика Ю. М. Денисова. Это был союз двух искусствоведов со свадьбой во Дворце бракосочетаний, бывшем особняке Варгунина. Публикуя книгу об этом особняке, Б. М. Кириков, ныне известнейший историк архитектуры, украсил издание, поместив в нем фотографию своего бракосочетания с Е. О. Вагановой [24, с. 6]. Б. М. Кириков рассказывал, что вместе с женой они разыскивали в городе здания, построенные Лидвалем, в те времена преданным забвению.
На пятом курсе Е. О. Ваганова ближе познакомилась в Тбилиси с Е. В. Мавлеевым (1948-1995) [о нем: 45], своим однокурсником, историком-античником, за которого впоследствии вышла замуж. Но с Б. М. Кириковым у нее сохранились хорошие отношения, вплоть до того, что на музейную практику она водила студентов к нему в Петропавловку, где он в те годы заведовал сектором архитектуры.
Елена Олеговна считала, что человек должен жить полной жизнью, не жертвуя этой полнотой даже ради науки. Сама она всегда была в курсе личной жизни своих учеников, радовалась их росту не только как исследователей, но и как людей и личностей. Но любила нам повторять, что сама она всегда назначала свидания уже после закрытия Эрмитажной библиотеки, которая в то доброе старое время закрывалась в девять вечера.
Выйдя замуж за Е. В. Мавлеева, Е. О. Ваганова переехала жить к нему на набережную Фонтанки, где у них была комната в коммунальной квартире. Е. О. Вагановой по состоянию здоровья нельзя было рожать. Но она хотела иметь ребенка. И, несмотря на запреты врачей, забеременела и выносила дочь Машу, которая родилась в 1975 г. в роддоме Института им. Д. О. Отта. Помню, Елена Олеговна вспоминала, что, живя в комнате коммунальной квартиры, она после укладывания маленькой дочери вынуждена была запираться в ванной, чтобы читать курсовые работы студентов (Маша в детстве очень
чутко спала и просыпалась даже от перевертывания книжных страниц). А чтобы соседи не мешали — она включала воду, как будто моется. И в какой-то момент задремала. Написанная чернилами курсовая Лиды Ляховой упала в воду, и чернила расплылись. Лиде пришлось потом все переписывать заново. Тогда ведь студенты, если и печатали на пишущей машинке, то только дипломы, а курсовые писали от руки.
Мама Елены Олеговны — Н. А. Казакова, как последняя из докторов наук Института истории Академии наук, остающаяся еще в коммунальной квартире, получила право на строительство кооперативной квартиры и, когда дом был построен, Е. О. Ваганова вместе с мамой, мужем и маленькой дочерью переехала на ул. Композиторов, д. 1. Елена Олеговна говорила, что Евгений Васильевич несколько лет каждые выходные ездил на строительную площадку, участвуя, по требованиям кооператива, в возведении дома.
После своего переезда на Композиторов комнату в коммуналке на набережной Фонтанки Елена Олеговна пообещала вначале иногороднему студенту Игорю Долгову4, моему однокурснику, который стал заниматься итальянским Возрождением и вошел в семинар к Е. О. Вагановой, а потом моей однокурснице Маше Платоновой, приехавшей в Ленинград из Уфы, тоже члену семинара, решив, что Игорь как мужчина менее беззащитен. Маша платила за комнату только коммунальные платежи, ни о каких других деньгах и речи не было. Я ходила к Маше в гости и помню эту пустынную комнату, в один угол которой были собраны оставленные после переезда и ставшие ненужными вещи, в том числе большое, если не сказать огромное, количество склеенных из разноцветного картона домиков, на дверях, окнах, ставенках и крылечках которых были написаны их названия по-немецки. Это были игрушки, сделанные родителями для их маленькой дочки, уже изучавшей немецкий.
После смерти Елены Олеговны, когда комнату нужно было освободить, и Маша Платонова попросила меня помочь ей переехать, я приходила туда последний раз. Помню, как лил дождь, Маша куда-то вышла, а я смотрела в окно, как сильные струи дождя бьют по красным кирпичам неоштукатуренного фасада, и думала, что, возможно, еще несколько лет назад у этого окна так же сидела и смотрела в пасмурное ленинградское небо сама Елена Олеговна.
Когда мы были на втором курсе, Елена Олеговна устраивала дочь Машу в школу. Поскольку у девочки был порок сердца, ей не хотели давать нужную справку, маме приходилось платить врачам. Елена Олеговна долго думала, отдать Машу в школу с художественным уклоном (Маша ходила в эрмитажный детский кружок и неплохо рисовала) или в испанскую, в конце концов решила все-таки отдать в языковую школу. Это было не так просто, потому что школа находилась в другом микрорайоне, но Елена Олеговна сумела устроить дочь туда, куда ей хотелось и где, как ей казалось, ребенку будет лучше.
В Личном деле Е. О. Вагановой последним идет Свидетельство о смерти с указанием даты «9 января 1984 г.» и причины смерти — врожденного порока сердца.
Приведенные в этой части статьи материалы касаются в основном того периода биографии Елены Олеговны, который хронологически предшествовал моему поступлению в ЛГУ, и базируются на данных из Личного дела Е. О. Вагановой, хранящегося в Объединенном архиве СПбГУ и на запомнившихся мне рассказах самой Елены Олеговны.
***
Одна из первых встреч с Еленой Олеговной у нашего курса состоялась, когда она должна была начать читать нам историю искусства Древнего Востока в первом семестре первого курса. Насколько я помню, лекция стояла в субботу, и мы долго ждали преподавателя, стоя около аудитории. На факультете было пустынно, на кафедре никого не было, и мы уже решили, что занятие не состоится. Но нас поймала нем-
ного опоздавшая Елена Олеговна и строго отчитала за нашу попытку уйти, заявив, что она всегда или приходит, или предупреждает, если не придет, третьего не бывает, и студенты ни в коем случае не должны уходить самовольно! Это была неплохая дисциплинарная встряска при нашем самомнении.
Поначалу даже слушать лекции Елены Олеговны было нелегко. В ее речи встречались слова, смысла которых многие из нас, в том числе и я, не понимали, только догадывалась о нем: семантика, иератичность, иконография и другие. Это был серьезный научный язык, которым мы с ее помощью стали постепенно овладевать.
Тогда же у нас начались практические занятия в Эрмитаже на экспозиции Древнего Египта. Я очень гордилась, что худо-бедно ориентируюсь в Эрмитаже. Елена Олеговна возмущалась тем, что кто-то из нашей группы этого не умел делать. Е. О. Ваганова всегда терпеливо выслушивала все студенческие доклады. Только просила одного нашего сокурсника, который теперь уже давно доктор искусствоведения, говорить не «статуя», а «статуя», но он периодически сбивался на старое.
Познакомились мы и с мужем Елены Олеговны — Евгением Васильевичем Мавлеевым, сотрудником античного отдела. Он вел у нас практические занятия на экспозиции античного отдела, а позже после второго курса принял нас с Машей Платоновой и Игорем Долговым на музейную практику и поручил зарисовывать экспонаты с указанием трещин и склеек.
После первого занятия в Эрмитаже (на котором, как нам рассказала потом Елена Олеговна, Евгений Васильевич из-за простуды был с высокой температурой), он сказал жене, что студенты были, но он никого не запомнил. Запомнил только, что была одна очень маленькая студентка (видимо, я) и одна очень высокая (видимо, Маша Платонова). Но зато у наших девчонок была тема для сплетен. Они очень удивлялись, что у такой, как им казалось, не модной, не очень современной и неброской по внешности преподавательницы такой интересный высокий симпатичный муж!
Елена Олеговна читала нам курсы истории искусства Древнего Востока, античного искусства, искусства Средних веков и Возрождения, должна была еще читать музееведение, но не успела. Наряду с лекциями, она же вела у нас практические занятия по перечисленным предметам и руководила после второго курса музейной практикой. На экзаменах вопросы были не из заранее данного списка, какового не предусматривалось, а на умение теоретически мыслить, подкрепляя свои идеи ссылкой на конкретные памятники. Оценки выставлялись одновременно всем студентам группы на сравнительной основе уже после полного окончания экзамена.
Когда Елена Олеговна начала нам чтение Ренессанса, на первой лекции она принесла с кафедры портрет своего учителя Т. П. Знамеровской и именно ей и ее биографии посвятила первое занятие. Это был редкий случай, когда Елена Олеговна не рассказывала, а читала по написанному, объяснив, что это доклад, который она подготовила для какой-то юбилейной конференции. Может, читала и потому, что ей тяжело было говорить, прошло еще не так много лет с года смерти Т. П. Знамеровской. Закончила свой доклад Елена Олеговна воспоминанием о наставлениях Т. П. Знамеровской. Это были слова: «Главное, Лена, любите студентов, и тогда все будет». Мне кажется, что Е. О. Ваганова следовала этому совету всю свою короткую жизнь.
Наряду с прослушиванием курса по Возрождению, конспектированием трудов Б. Р. Виппера и М. Дворжака, мы должны были сделать доклады на экспозиции Эрмитажа. Если по курсу Древнего Востока у нас были единичные произведения, то по курсу Возрождения это уже были теоретические темы, требующие умения формулировать концепцию и доказывать ее на примере ряда эрмитажных произведений. Я по-школьному считала, что дело, главным образом, в заучивании имеющихся произведений и до концепции подняться не сумела. Елена Олеговна так и сказала, что с докладом ничего не вышло, но, желая ободрить, даже приобняла меня за плечи — я, даже при своем провале, была на седьмом небе от этой ласки и поддержки.
В предпоследний год жизни, желая показать дочери море, Елена Олеговна согласилась летом 1982 г. работать в приемной комиссии, чтобы на бархатный сезон поехать в Крым (из-за порока сердца им обеим нельзя было ехать в летнюю жару). Осенью 1982 г. они действительно всей семьей ездили на море в Алушту. Елена Олеговна признавалась, что увидела Черное море первый раз в жизни, и ей не было дела ни до большого количества отдыхающих, ни до отсутствия на пляже свободных мест, настолько ее поразили ширь и величие морского пейзажа.
Е. О. Ваганова делилась с нами впечатлениями от работы в приемной комиссии, от недобросовестности этой структуры, от низкого уровня абитуриентов, хотя про себя говорила, что не скрывает, что поступила «по блату». Она признавалась, что ничего хорошего от вновь набранных студентов не ожидает, хотя через нее и не шли искусствоведы. Каково же было ее удивление, когда оказалось, что 1-й курс славный, там 10 или 11 человек, и все рвутся учиться. Именно для этого курса энтузиастов и В. А. Булкин, и Е. О. Ваганова стали читать по нескольку дополнительных пар лекций в неделю. Поскольку все делалось неофициально, это никак не оплачивалось. Но Елена Олеговна при всем своем слабом здоровье имела сильный дух и тоже была энтузиастом своей профессии.
Мой собственный курс неважно сдал Елене Олеговне искусство Средних веков. Она нам поставила зачеты, но была очень расстроена. Мы с Машей Платоновой пообещали, что все доучим и пересдадим. И летом приезжали к ней домой, тянули билеты и пересдавали, не задумываясь, к сожалению, тогда, что отнимаем ее личное время. Она любила желтый цвет, и мы с Машей купили ей тогда в подарок букет ноготков.
Тогда же осенью 1983 г. сильно болела дочь Елены Олеговны. И отпуск на повышение квалификации, который Е. О. Ваганова тогда получила, она потратила на выхаживание Маши, которая, слава Богу, поправилась.
Мы с Машей Платоновой были младшими членами семинара5, который вела Елена Олеговна. Маша пришла в семинар чуть раньше (ее привела познакомившаяся с ней Маша Козловская, уже закончившая университет и к этому времени работавшая в Эрмитаже), я позже.
Семинары были старейшей традицией истфака. Они были обязательны на Ш-^ курсах, но студенты приходили на них раньше и многие ходили еще и после окончания университета. Все понимали, что они учатся не ради «зачетов» и оценок на экзаменах, а ради овладения таинствами профессии, для чего семинар был необходим. Елена Олеговна меня очень подкупала уважительным отношением к студентам, с которыми она общалась как с равными себе, хотя, понятно, что у многих студентов, в том числе и у меня, не было ни морального, ни интеллектуального права на такое равенство.
Когда я решилась и пришла к Елене Олеговне, чтобы спросить, можно ли мне ходить в семинар (достаточно многочисленный уже и без меня), она приняла меня очень благожелательно, как, я понимаю теперь, принимала и всех, к ней обращавшихся, и сразу дала задание подготовить описание памятников, на мой выбор, по трем видам искусства, и посоветовала начать учить испанский, если я действительно хочу заниматься испанским искусством (на тот момент к изучению именно испанского искусства меня подвигло не столько оно само, я его еще знала достаточно слабо, сколько личность Елены Олеговны, которая им занималась). Она предложила мне помочь найти учителя испанского для частных уроков, но советовала не садиться на шею к родителям и попробовать походить на бесплатные группы дополнительного испанского, которые тогда существовали в университете (как и группы дополнительного немецкого, и, видимо, целого ряда других языков). Описания я составила довольно быстро, как и полагается, осмотрев «на натуре» выбранные произведения, и отдала свои листочки Е. О. Вагановой. Она мне велела подойти через неделю. Я очень переживала, как Елена Олеговна воспримет мои описания и шла забирать их на трясущихся ногах. Поэтому, когда Елена Олеговна, прося извинения, сказала, что не успела их прочесть, я буквально воспряла духом, обрадовавшись, что час возмездия, как мне казалось, отсрочил-ся, и Елена Олеговна еще не поняла мою несостоятельность
и бездарность. Помню, еще несколько раз в том же упадническом настроении я приходила за своими описаниями и возрождалась, услышав, что Елена Олеговна еще не сумела их прочесть, пока она их мне, наконец, не вручила с многочисленными пометками и комментариями и даже со словами поддержки. А ведь все это она совершенно не обязана была делать! Официально я не входила в ее семинар и курсовую у нее не писала. По правилам тех лет на I курсе мы в обязательном порядке писали курсовые по истории партии, а на II курсе — по советскому искусству, Елена Олеговна же руководила только работами по тематике античности, Средних веков и Возрождения, которые можно было начинать писать не раньше III курса. Она занималась со многими, как и со мною, исключительно по собственному почину. А потом таким же образом курировала и наши курсовые второго курса.
На одном из первых семинаров, на которые я попала к Елене Олеговне, доклад об образе Мадонны в архитектурных интерьерах готических соборов делала выпускница предыдущего, 1982 г., Лида Ляхова. Это был доклад по материалам диплома. Видимо, другие участники семинара уже были знакомы с основными его положениями, но Елена Олеговна считала, что для новичков вроде нас с Машей Платоновой послушать стройный, продуманный и логичный Лидин доклад будет очень полезно. После доклада Елена Олеговна у каждого из присутствующих обычно спрашивала его мнение, обращаясь к нему лично. Это мобилизовало, заставляло собраться, думать, стараясь не произносить штампованных фраз.
В семинарах собирались студенты разных курсов, занимающиеся сходными периодами истории искусства. Здесь можно было найти единомышленников, людей, увлеченных сходными с твоими проблемами искусства, вообще тех, кто учился из внутренней потребности. На старших хотелось равняться, тянуло подражать им.
Лидой Ляховой Елена Олеговна гордилась как талантливой ученицей. Ей удалось устроить Лиду на работу в Эрмитаж. Как нам рассказывала Е. О. Ваганова, она потратила несколько лет жизни, пытаясь добиться зачисления Лиды в аспирантуру Эрмитажа, которой Л. Ляхова безусловно заслуживала, но все усилия Елены Олеговны, к сожалению, оказались напрасными. Поступление в аспирантуру требовало более мощной протекции.
Спустя какое-то время после своего доклада по диплому Лида как-то пригласила весь семинар в Эрмитаж в Растрел-лиевскую галерею на выставку английского средневекового прикладного искусства, по которой она подготовила доклад. Даже такие полноценные научные доклады Елена Олеговна каждого просила оценить. Она оглядывалась назад, выискивала тебя глазами и спрашивала, что конкретно ты думаешь про доклад. Спрятаться было невозможно. Я поначалу мычала что-то, сгорая от стыда, готовая провалиться сквозь землю.
Интеллектуальным центром семинара был Аркадий Ипполитов, еще один любимый студент Елены Олеговны. Он ходил к Елене Олеговне в школьный кружок, после которого поступить на вечернее отделение факультета ему помогла Маша Козловская, дежурившая на экзамене по русскому и литературе и исправившая ему какие-то запятые в сочинении. Аркаша, как его все называли, занимался итальянским Ренессансом. Елена Олеговна очень ценила его за талант и дар художественного видения. Не раз нам приводила его изречения. Помню, что, когда Е. О. Ваганова, еще до нас, ездила со своим семинаром в Киев, в поезде они играли в придуманную ими же игру «Угадай произведение по его характеристике». Аркаша назвал картину Фьорентино с Мадонной «неклассич-ной классичностью», поскольку в ней присутствовал классический треугольник, но он в буквальном смысле парил в воздухе. Однажды Аркаша должен был выступать с докладом, но текст выступления забыл дома, и мы всем семинаром сидели и ждали в 66 аудитории, когда он съездит на такси домой и привезет свой доклад. Он жил возле Казанского собора и час ожидания даже доставил всем удовольствие возможностью пообщаться. Доклад был про итальянских кватрочентистов и их ощущение античности. В нем были ссылки на Эрвина Па-нофского. Я очень радовалась, что что-то начинаю понимать.
У Аркадия был на моей памяти и еще доклад на временной выставке итальянского рисунка в двенадцатико-лонном зале Эрмитажа, насколько я помню, по рисунку маньеризма, в частности по Цуккари. Когда Елена Олеговна спросила в числе прочих мое мнение, я сказала, что вот у Аркадия доклад по одной итальянской школе, а можно было бы привлечь и еще какие-нибудь школы, на что Елена Олеговна резонно ответила мне: «А зачем?». Помню, что Лида Ляхова про доклад сказала, что это до некоторой степени «холостой выстрел». Но для меня все выступления старших казались совершенно не досягаемой высотой.
Вместе с А. Ипполитовым Елена Олеговна ездила в Москву, выступала на конференции с научным докладом по Пикассо. В последний год жизни Елены Олеговны Аркадий Ипполитов женился на итальянке и готовился уехать в Италию. Семинары были окрашены грустью приближающегося расставания с ним.
Вообще с Аркашей они очень дружили. Рассказывали, что как-то искали вместе подарок для маленькой Маши, даже забредя на Кузнечный рынок. Когда Аркадий должен был уйти из семинара, Маша Козловская, Оля Сажина, Маша Теплова и Лена Кононенко по просьбе Елены Олеговны подготовили для него рукописный альбом с памятными фотографиями — его в темном тоне в военной форме перед уходом в армию, и в светлых тонах — Елены Олеговны с Машей, и каждый из членов семинара должен был вписать в альбом какие-то добрые слова. Елена Олеговна рассказывала, что утром перед вручением этого памятного сувенира Аркаше она ехала в метро и еще раз рассматривала альбом. В этот момент к ней пристал какой-то навязчивый пассажир, который стал заглядывать через плечо, нахально спрашивая, не самиздат ли это и не разрешит ли она и ему посмотреть рукопись, на что Елена Олеговна ответила: «Это для другого, дорогого мне человека», — и выскочила из вагона.
Маша Козловская приглашала семинар в Эрмитаж на запомнившийся доклад по временной выставке византийского рельефа.
Очень долго вынашивал свой доклад по Приматиччо Игорь Долгов. Вначале он его сделал на практическом занятии по Возрождению, потом, следуя совету Е. О. Вагановой, его одобрившей, повторил на семинаре. Доклад был очень продуманный, с тонким анализом формальных художественных особенностей картины. Игорь систематически ходил в эрмитажную библиотеку, даже прогуливая неискусствоведческие лекции, проводил там порою целые дни и много читал. На его место с торца стола даже никто не рисковал садиться, зная, что он там всегда сидит. К слову сказать, Игорь был очень увлеченным студентом. Насколько я помню, его отец был чуть ли не первым секретарем Волгоградского обкома партии, но Игорь порвал с родителями, отслужил в армии, через рабфак поступил на кафедру истории искусства истфака. После окончания университета ему не удалось устроиться на работу по специальности. Какое-то время он работал в Институте русской литературы (Пушкинском доме) Академии наук, занимался творчеством А. П. Платонова. Но прожить на зарплату Пушкинского дома, а тем более прокормить семью, было в то время практически невозможно. Игорь рано ушел из жизни, рано и трагически. Возможно, если бы Елена Олеговна была жива, и у него бы все сложилось счастливее.
Были и неудачные доклады. Одна новенькая студентка, выступавшая с докладом по «Св. Себастьяну и Ирине» Риберы почти дословно списала все с монографии Т. П. Зна-меровской. Доклад был выслушан, а потом разгромлен и даже не столько самой Еленой Олеговной, сколько Аркашей и другими старшими членами семинара, до глубины души возмущенными таким плагиатом.
Один из докладов делал Е. В. Мавлеев на выставке Лем-брука в Эрмитаже. Мне кажется, что это было весной 1983 г. Елена Олеговна сказала нам тогда, что «Женя» хочет изложить свои мысли и размышления о творчестве Лембрука и понимании им скульптурной формы именно семинару, потому что «больше некому». Вообще Елена Олеговна очень гор-
дилась своим мужем. Рассказывала нам, что он закончил одновременно два факультета — исторический и философский (в те времена это было возможно); что, хотя семья у него была простая, рабочая, он, несмотря на тяжелые условия жизни семьи в одной комнате коммунальной квартиры, блестяще выучил древнегреческий; что по вечерам он помогает ей по дому, а ночью работает, выкуривая по несколько пачек сигарет. В большой комнате на Композиторов висел Машин рисунок с изображением Дон Кихота и Санчи Пансы. Елена Олеговна пояснила, что так Маша изобразила своих родителей: маму как Санчо, папу как Дон Кихота. Мимоходом тогда Елена Олеговна заметила, что раз у ребенка больная мать, которая может в любой момент умереть, у него должен быть здоровый отец. Елена Олеговна гордилась, что муж «продвигается по службе» в Эрмитаже, ездит в командировки, привозит им с Машей какие-то заграничные вещи. Она любила повторять, что эта юбка из Норвегии или Германии, но больше не из любви к вещам, а из любви к мужу и гордости за него.
С мужем Елена Олеговна выступала соавтором в курсе по античному искусству, а также в статье о Лаокооне Эль Греко и в монографии по музееведению. В своем докладе после прощания с Еленой Олеговной муж говорил, что и ему совместная жизнь с Е. О. Вагановой и общение с ней, в том числе интеллектуальное и духовное, дало очень много как ученому.
В начале нашего прихода в семинар была выбрана магистральная тема докладов — научное творчество Т. П. Знамеров-ской (1912-1977) — учителя Е. О. Вагановой. Я и Аня Солохова взяли тему про художественную форму, в связи с чем нам нужно было обратиться к Г. Вельфлину. Елена Олеговна тогда готовилась к внутреннему оппонированию диссертации И. Д. Чечота и увлеклась Г. Вельфлиным, перечитав все его труды заново. Видимо, это был мой первый доклад в семинаре. Я потерпела полное фиаско, но на мое удивление был раскритикован и куда более научный доклад Ани, старосты семинара.
Запомнила я и свой второй доклад — по нидерландским шпалерам уже на III курсе. Семинар начинался в четыре часа в субботу. И после рано закончившихся лекций я пошла в библиотеку Академии художеств. Когда до выхода на истфак осталось 15 минут, у меня начался мандраж. Каждую минуту я смотрела на часы и никогда потом в жизни время для меня не тянулось так медленно, как тогда перед выступлением на семинаре.
Однажды, готовясь к семинару, я что-то обдумывала, и объяснение загадке пришло, когда я садилась в троллейбус и висела на подножке. Потом на семинаре я озвучила эту идею и меня похвалили. Было очень приятно, что мысли постепенно начинают шевелиться в твоей голове.
Из докладов по научному творчеству Т. П. Знамеров-ской очень хвалили доклад Маши Платоновой по статьям Татьяны Петровны о Леонардо да Винчи.
После семинара мы шли на кафедру пить чай и это были счастливейшие минуты моей жизни. Аркадий Ипполитов заваривал чай по какой-то одному ему ведомой оригинальной методике, мы сидели на старинном продавленном диване и было ощущение наконец найденных друзей, с которыми можно говорить о науке, хотя сама я, как мне кажется, больше молчала, жадно слушая других. Как-то даже ходили в кафе — в подвальчик к Академии художеств. А потом шли все вместе по набережной до остановки автобусов и троллейбусов напротив Академии наук, и, как заметила тогда Аня Солохова, дома на противоположном берегу Невы на Английской набережной казались декорациями.
После смерти Елены Олеговны мы предприняли попытку сохранить семинар. Несколько раз собирались дома у Маши Козловской (где выступала Маша Теплова с докладом о Франсе Хальсе, который все очень хвалили) и Лены Кононен-ко (где выступали мы с Машей Платоновой с неудачным докладом по скульптуре. И тоже я помню, как мы с Машей дрожали перед выступлением, как не знали, как сократить время до семинара и шли под мокрым снегом до Бухарестской, где жила Лена, пешком от Невского). Но в итоге все заглохло. Не было сердца семинара, его главной движущей силы — самой Елены Олеговны.
Елене Олеговне удалось многих своих выпускников устроить на работу. Я уже писала о Лиде Ляховой. В библиотеку Эрмитажа с помощью Е. О. Вагановой удалось устроиться А. Ип-политову, О. Ошариной, С. Савватееву. Е. Карчеву Е. О. Ваганова устроила в издательство «Аврора». Наташе Алексеевой помогла определиться с местом «служения» искусству. Е. О. Ваганова и после окончания университета не выпускала своих учеников из поля зрения и очень возмущалась, когда однажды она зашла к кому-то из них на работу и увидела, что человек сидит перед совершенно пустым столом. Для нее это был признак духовной деградации, насчет того человека, по счастью, она ошиблась, видимо, просто застав его в неподходящую минуту.
Елена Олеговна перед защитами курсовых и дипломов часто не спала по несколько ночей подряд, потому что студенты приносили ей работы в последние дни и, как она говорила, губили и свое, и ее здоровье. Она ворчала, но все-равно все обязательно прочитывала. Говорила, что и сама такая же, все делает окончательно уже в последний момент. Про свои статьи рассказывала, что может переделывать их до бесконечности, пока силой не заставит себя остановиться и отложить статью.
Елена Олеговна щедро делилась с нами книгами, доставала через мужа зарубежные монографии и каталоги из библиотеки Эрмитажа.
Еще в самом начале нашего знакомства Елена Олеговна пригласила меня к себе на улицу Композиторов. Дома родители меня «потеряли», потому что я просидела в гостях в буквальном смысле слова целый день, придя утром часов в одиннадцать и уйдя уже около семи часов вечера. Елена Олеговна была дома одна с Машей. Она показала квартиру, все комнаты: их с мужем, Машину, мамину. Посетовала, что у нее так никогда и не будет в жизни своей отдельной комнаты (она понимала, что отпущенный ей срок короток). Расспрашивала обо мне, потом пришла Аня Солохова, нас накормили вкусным обедом, положив полные тарелки картошки с мясом. Елена Олеговна сама готовила и, как мне кажется, даже немножко гордилась этим. Маша по требованию Елены Олеговны, хотя нас это немного смущало, обращалась к нам только на Вы и называла «тетями».
До этого я только по окончании школы бывала у своей классной руководительницы в гостях. И для меня такое хлебосольство и гостеприимство по отношению к студентам было совершенно удивительным.
Потом я привозила домой Елене Олеговне взятые у нее книги. Но застала только ее маму с Машей (домашнего телефона у них не было). Я так растерялась, что ушла вместе с книгами, которые потом привезла еще раз уже мужу Елены Олеговны в Эрмитаж. Мне очень не хотелось, чтобы ей самой пришлось тащить такой груз.
Она ездила от Биржевой площади домой на трамвае, а потом шла пешком до дома около километра. Но трамвай был прямой, хоть его и приходилось подолгу ждать. Елена Олеговна, смеясь, говорила, что в трамвае каждый ведет себя по потребностям: кто-то спит, кто-то читает. Как я понимаю, она сама в основном читала. С трамвая после вечерних лекций ее встречал Евгений Васильевич.
Однажды я зачем-то пришла к Елене Олеговне, но ее мама сказала, что у нее всю ночь была бессонница и теперь она спит, потому что вечером у нее лекции. Вообще Елена Олеговна мучилась от бессонницы. Как-то она даже нам сказала, что если несколько дней бессонница, то потом не встанешь даже на защиту собственной диссертации!
Как-то летом я что-то на кафедру приносила Елене Олеговне или приходила за заданием на лето (узнав, что я еду в Киев, Елена Олеговна дала мне задание выбрать и описать три произведения из Музея западного и восточного искусства, как он тогда назывался). Сама она рассказала, что первый раз поехала в Киев по теме курсовой на третьем курсе, пригласив с собой Ларису Булкину, свою однокурсницу и подругу. Ездила она, чтобы посмотреть в оригинале «Св. Франциска» Моралеса.
В тот раз на кафедре у Елены Олеговны мы снова встретились с Аней Солоховой, которая пришла проконсультироваться о своей студенческой поездке в Венгрию, где Елена Олеговна тоже была. Я осталась слушать. Елена Олеговна
рассказывала, что вместе с ними в ВНР (Венгерскую Народную Республику) ездили студенты-историки, которые экономили даже на туалете, желая купить импортные товары. Искусствоведы же со своим руководителем не жалели денег, как говорится, ни на туалеты, ни на музеи. Елена Олеговна рассказывала, как они звездной ночью сидели на древнеримской дороге, сложенной из больших булыжников, и как ей представлялось, что она в Испании, где тоже римлянами были выстроены такие дороги. К сожалению, побывать в Испании, которой она всю жизнь занималась, ей так и не довелось. Когда мы уходили с кафедры, зашли в буфет, тогда располагавшийся на втором этаже перед лекторием, и Елена Олеговна угостила нас кофе с печеньем, не слушая от нас никаких возражений.
Уже в последний год перед смертью складывалось впечатление, что Елена Олеговна знает, что умрет. Отец ее ушел из жизни в 36 лет. Когда она рассказывала о походе к отоларингологу, пугавшему ее тем, что, если она не примет меры, то через год потеряет голос, она, смеясь, сказала, что ей это не страшно: к этому времени ее уже не будет на свете. У меня все внутри перевернулось, я уверяла себя, что ослышалась или неправильно поняла смысл произнесенной фразы.
Но в этот последний год она и сама выступала на семинаре с докладом. Накануне ноябрьских праздников истфак должны были рано закрыть, и мы собрались на 9 линии Васильевского острова в комнате коммуналки у Славы Савватеева, тоже уже закончившего университет ученика Елены Олеговны, и Елена Олеговна читала свой доклад. Я тогда «испытывала» себя и спала по 4-5 часов в сутки, в результате на докладе клевала носом и мало что поняла. Мне кажется, что он был по испанским трактатам по искусству. Теперь остается только кусать локти. В этот последний год Е. О. Ваганова успела завершить рукопись книги о Мурильо, о чем мы узнали уже после ее смерти, когда рукопись нам дал почитать Е. В. Мавлеев.
Кроме порока сердца у Елены Олеговны был диабет, и она всегда носила с собой сладкий чай и что-нибудь сладкое. Я помню, как во время защит курсовых II курса Елене Олеговне стало нехорошо, она позвала меня, чем я была необычайно горда, дала деньги и попросила в буфете купить что-нибудь сладкое. Я сбегала в буфет, купила, принесла на кафедру. Она уже сидела и пила сладкий чай, который ей помогал во время приступов. В. А. Булкин как-то скептически к этому отнесся, сказав, что нужно было запасти сладкое заранее. Но Елена Олеговна ответила, что запасла, да уже съела.
Е. Кононенко и О. Сажина рассказывали, что во время поездок с семинаром в Киев и во Львов Елена Олеговна их с юмором назначала ответственными за бутылочку со сладким чаем, который они давали ей в случае приступа.
Вообще же Е. О. Ваганова много говорила про свои болезни, часто смеясь. Даже складывалось впечатление, что она гордится ими. Во всяком случае, она их не стеснялась и умела смотреть на них немного как бы со стороны.
В последний год жизни Елены Олеговны что-то в ней изменилось. С ее отпуском по повышению квалификации семинар несколько месяцев не собирался. Елена Олеговна была грустной. Да и мы на третьем курсе уже меньше с ней встречались, прослушав у нее все основные курсы. Что-то раскалывалось в ее жизни. Елена Олеговна переживала, что муж в конце концов не выдержит жизни с больной женой, и уйдет.
Может, ее мучили какие-то предчувствия? Может, она не жалела себя, работая над «Мурильо»?
После смерти Елены Олеговны Е. В. Мавлеев давал нам читать рукопись написанной Е. О. Вагановой книги «Мурильо». Для нас было удивительно, что при своей загруженности лекциями, домашними делами, семьей она написала такой серьезный фундаментальный труд. Если многие ее предыдущие публикации вытекали из текста ее кандидатской диссертации, вплетались в него, то «Мурильо» был совершенно новой работой очень высокого уровня.
Когда я после смерти Е. О. Вагановой читала ее «Мурильо», я находила в книге, как мне казалось, много сокровенных мыслей и переживаний Елены Олеговны. Жизнь и творчество Б. Э. Мурильо, которому Е. О. Ваганова посвятила
монографию, написанную ею в последние годы жизни, она увидела через призму не только культуры и истории Испании, но и через призму своей собственной жизни. Вот как она пишет о прототипе Дона Хуана — Мигуэле Маньяре: «В биографии Маньяры имелась одна частность, которая и создает особые отношения между этим человеком и смертью. Когда ему было три года, умирает его сестра одиннадцати лет, затем в течение месяца — два брата. Поэтому вполне возможно, что пробуждение в нем Дон-Хуана было лишь жаждой скорее все получить, то есть способом бегства от смерти» [20, с. 168169]. Вспомним, что сама Елена Олеговна в три года потеряла скоропостижно ушедшего из жизни отца.
Вот она пишет: «Мурильо не был рожден борцом, как Рибера, и не смог стать философом, как Веласкес. Став великим живописцем, он остался обыкновенным человеком. Поэтому ударам судьбы он мог предоставить только внутренний мир рядового испанца» [20, с. 156]. Елена Олеговна тоже не была рождена борцом или философом. Да, она была талантливым ученым, но при этом и беззащитной женщиной. Будучи очень умным человеком, она не была защищена никакой броней от несчастий этого мира. В «Мурильо» она отмечает: «Внутренняя эмоциональная жизнь художника подчинялась ритмам семейного бытия» [20, с. 144]. Может, и у нее было также? Или: «А работа была единственным средством, которое позволяло не думать и все забыть на то время, пока работаешь» [20, с. 156]. Так может писать только человек, много переживший и испытавший в жизни. Вот она замечает: «Они [несчастия], как импульс, ударяющий в творца, исторгали из него его творения» [19, с. 190]6. Вообще «Мурильо» построен на показе зависимости самочувствия живописца от его личной, семейной жизни. Пока жена жива, он счастлив. Но вот жена умирает. «Здание благополучия, которое возвел удачливый художник, — пишет Е. О. Ваганова, — лишилось основания, повисло в воздухе, а следовательно неминуемо должно было упасть и рассыпаться. Но этого не происходит. Вернее, совершается так, что с первого взгляда не рассмотришь. Оно разрушается крайне своеобразно, изнутри. ...Значит, не было трагедии? Ответить на такой вопрос мы можем только с помощью анализа творчества художника, потому что подобные вещи обычно в документах не фиксируются, а надежды на исповедь Мурильо нет никакой» [20, с. 145]. К сожалению, действительно, в документах фиксируются какие-то видимые миру факты. Все скрытое так для многих и остается скрытым. Как у А. П. Чехова в «Дяде Ване» герой подходит к карте мира. У него от душевной боли раскалывается сердце. Но он только произносит рядовую фразу: «А в Африке сейчас жарко, должно быть». В «Мурильо» Елена Олеговна пишет: «...трагедия Мурильо разделяется на акты. Первый из них занимает 1664-1665 годы, когда трещины потрясенного здания разбегаются в разные стороны. Особенно важно понять, как от своего первого состояния, которое можно назвать отчаянием, Мурильо приходит к следующему, «консервирующему» его с 1665 года на целых семнадцать лет жизни» [20, с. 146]. Смогла ли сама Елена Олеговна пережить первое состояние отчаяния или для ее сердца и этого оказалось слишком много? Про Му-рильо она замечает, что «."ожидание" как самоопределитель жизненной позиции в 1670-е годы приобретает откровенно пессимистическое звучание.» [20, с. 181]. «1670-е гг. уже знают Мурильо успокоившимся, сумевшим приглушить душевную боль работой. .Оно [новое видение художником жизни] утрачивает легкость, в нем исчезают нотки юмора, устраняется ирония. Но желание понять не умирает. Вот почему параллельно мрачным тонам., протекает процесс, возрождаю-
щий к новой жизни, во многом ущербной, но не позволяющей умереть» [20, с. 199]. Он находит возможность отвлечься в работе: «.сколь важна для Мурильо была работа, работа ради самой работы» [20, с. 204], — утверждает автор монографии.
Не про себя ли она думала, когда в «Мурильо» писала о Грасиане: «.его интеллектуальная сила достигала такого напряжения, что от нее часто веяло холодом одиночества» [20, с. 150]?
Про систему декорации церкви для братства Каридад в Севилье, разработанной Маньярой, Е. О. Ваганова пишет: «это .момент, показывающий полную эрозию в условиях второй половины XVII в. испанского стоицизма: не борьба со страхом перед смертью, но раскрытие ей своих объятий» [20, с. 171].
Перед самым Новым годом мы должны были встретиться на семинаре в Эрмитаже на Малом подъезде. Но накануне староста Аня Солохова предупредила нас, что Елена Олеговна заболела, и встреча не состоится. А 9 января позвонили и сказали, что Елена Олеговна умерла — не выдержало сердце.
На похоронах было очень много народу. От семинара вышли Аня Солохова и Оля Сажина. Аня от слез не смогла говорить, а Оля овладела собой и произнесла слова, которые я запомнила почти дословно. Оля Сажина сказала: «Мы жили до сих пор нашими семинарскими субботами и жизнь имела смысл, а теперь семинаров больше не будет, жизнь теряет свой смысл, мы не знаем, как мы теперь будем жить без Елены Олеговны». Это было удивительно верно.
После прощания в крематории муж Елены Олеговны поехал с семинаром. Мы снова, теперь без Учителя, собрались у Славы Савватеева. Е. В. Мавлеев прочел прощальный научный доклад о Елене Олеговне. В своем докладе он говорил, что для самой Елены Олеговны ее семинар значил очень много. Потом он ушел, чтобы помянуть Елену Олеговну с родными, а мы остались.
Я сама пережила кризис после смерти Елены Олеговны. Все, что мы делали, было нужно ей, она радовалась нашим успехам и огорчалась, если у нас что-то не получалось. Мы жили для нее. С ее уходом жизнь потеряла свои краски. Нам нужно было учиться жить без нее. Это было непросто.
Мы долго ежегодно, вначале в день смерти и в день рождения, потом только в день рождения ходили на Серафи-мовское кладбище, где похоронена Елена Олеговна, говорили о жизни, о ее ценностях. Эти походы духовно обогащали нас. Как будто аура могилы позволяла высказываться начистоту, откровенно, и открывать свои собственные мысли, как нас и учила Е. О. Ваганова. Мой собственный рост как исследователя начался именно с семинара. В школе я училась не столько думать, сколько запоминать, понимать и усваивать. Именно на семинаре в меня вдохнули веру в то, что я личность и должна и обязана думать самостоятельно. Этим я обязана Елене Олеговне.
Елена Олеговна была ярким, щедрым, мужественным, жизнерадостным человеком. За такую короткую жизнь всего в 34 года ей удалось сделать очень много не только на научном поприще, но и на педагогическом, в личной жизни, для родных!
Большое спасибо ей за ее бескорыстие и доброту!
Остается у нас и вина перед Машей Мавлеевой. Никто из нас не задумывался, что жизнь Учителя будет такой короткой, и мы бездумно расходовали бесценное время, отпущенное ей судьбой. А ведь это время должно было принадлежать прежде всего Маше!
Примечания:
1 Монография «Художественные музеи в истории мировой культуры» (изд-во Изобразительное искусство, сведения за 1982 г., указано, что сдано в печать. 22 п.л. в соавторстве с Мавлеевым Е. В. ) и альбом со вступительной статьей о творчестве Мурильо (Серия Мастера мировой живописи 1 п. л. статья, изд-во Аврора) [22, л. 20, 24-26].
2 Список студентов, защищавших дипломные работы под руководством Е. О. Вагановой (список составлен на основе списка дипломников кафедры истории искусства из книги М. Ю. Евсевьева «Ключевые слова» [25, с. 291-438], в скобках приведены новые фамилии, если они менялись):
1. Алексеева (Бондарева) Наталья Александровна
2. Варданян (Смирнова) Галина Анатольевна
3. Галеева (Ляненко) Виолетта Николаевна
4. Денисенко (Цокур) Ольга Евгеньевна
5. Ипполитов Аркадий Викторович
6. Карчева Елена Ивановна
7. Кононенко Елена Алексеевна
8. Кулбашева Галлия Касымовна
9. Латкина Наталья М.
10. Логачева Елена Валерьевна
11. Ляхова Лидия Владимировна
12. Теплова (Макогонова) Мария Леонидовна
13. Мокина Татьяна Михайловна
14. Никифорова Ирина Сергеевна
15. Орлова Ирина Николаевна
16. Ошарина Ольга Владимировна
17. Савватеев Святослав Константинович
18. Сажина (Кицул) Ольга Валерьевна
19. Солохова (Трофимова) Анна Алексеевна
20. Турова Екатерина Алексеевна
21. Шагиахметова Роза Халимовна
3 Я благодарна О. В. Ошариной за сохранившиеся в ее памяти многие детали рассказов Е. О. Вагановой.
4 Игорь Иванович Долгов (1960-2005) — в студенческие годы занимался итальянским Ренессансом, по окончании университета работал в Институте русской литературы (Пушкинском Доме) РАН.
5 Семинарами по университетской традиции назывались группы студентов, в научном плане курируемых тем или иным преподавателем, а также сами семинарские занятия.
6 В тексте изданной книги эта фраза, откорректированная редакцией, звучит немного иначе, менее остро: «О Мурильо мы информированы несравненно хуже, чем, скажем, о Лопе де Веге, который познал много несчастий, заставлявших его реагировать на них своими драматическими произведениями. Что-то очень похожее происходит и с Мурильо» [20, с. 146].
Список литературы:
1. Аль Д. Хорошо посидели! СПб: Нестор-История, 2010. 384 с.
2. Ваганов О. А. Биография. URL: http://www.spbiiran.nw.ru/vaganov-o-a/ (дата обращения: 03.05.2019).
3. Ваганова Е. О. Основные направления развития испанского портрета во второй половине XVI в. // Тезисы докладов на XXXIII студенческой научной конференции, посвященной 50-летию установления советской власти в Грузии и образования коммунистической партии Грузии. Тбилиси, 1971.
4. Ваганова Е. О. Испанская живопись накануне «Золотого века»: автореф. дис. ... канд. искусствоведения. Ленинград, 1974. 22 с.
5. Ваганова Е. О. Испанская живопись накануне «Золотого века»: дис. ... канд. искусствоведения. Л., 1974. 8 п. л.
6. Ваганова Е. О. К вопросу о развитии живописи в Толедо на рубеже XVI—XVII вв. // Вестник Ленинградского университета. Серия 1: История, язык, литература. 1974. № 2. С. 67 -74.
7. Ваганова Е. О. Роль и место бодегонов в становлении испанского реалистического искусства «Золотого века» // Вопросы отечественного и зарубежного искусства. 1975. Вып. 1. С. 27—42.
8. Ваганова Е. О. Византийские художественные традиции в творчестве Эль Греко (Обзор литературы и постановка проблемы) // Византийский временник. 1976. Т. 37. С. 235-246.
9. Ваганова Е. О.; Знамеровская Т. П. Новые книги о Веласкесе // Книжное обозрение. 1977, 16 сентября.
10. Ваганова Е. О. Новое о Веласкесе // Искусство. 1978. № 6. С. 69-70.
11. Ваганова Е. О. Проблема испанского Возрождения в современной историографии // Проблемы историографии и источниковедения отечественной и всеобщей истории / под ред. В. А. Ежова. Вып. 4. Л. : Изд. Ленингр. ун-та, 1978. С. 171-176.
12. Ваганова Е. О. Ренессанс и контрреформация в испанской культуре XVI в. // Культура эпохи Возрождения и Реформация / под ред. В. И. Рутенбурга. Л. : Наука, 1981. С. 243—249.
13. ВагановаЕ. О. (участие в подготовке издания). .Знамеровская Т. П. Хусепе Рибера. М.: Изобразительное искусство, 1981. 240 с.
14. Ваганова Е. О. Советское искусствознание об испанской живописи эпохи расцвета // Проблемы искусствознания и художественной критики. Межвузовский сб. Вып. 2 / под ред. Т. В. Ильиной, Н. Н. Калитиной, В. А. Суслова. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1982. С. 37—50.
15. Ваганова Е. О. О возможностях комплексного изучения литературы и живописи Испании эпохи Возрождения // Культура народов Пиренейского полуострова / под ред. Г. В. Степанова. Л. : Наука, 1983. С. 37-44.
16. Ваганова Е. О., Мавлеев Е. В. Древнегреческая мифология и испанская живопись эпохи Возрождения // Античное наследие в культуре Возрождения / под ред. В. И. Рутенбурга. М. : Наука, 1984. С. 262-272.
17. Ваганова Е. О. Романизм в испанской живописи эпохи Возрождения // Сервантесовские чтения / под ред. Г. В. Степанова. Л. : Наука, 1985. С. 19-27.
18. Ваганова Е. О. Понятие "натуры" у Франсиско Пачеко и в испанской живописи XVII в. // Кальдерон и мировая культура. Л., 1986. С. 198-206.
19. Ваганова Е. О. Мурильо. Рукопись (из личного архива семьи Е. О. Вагановой).
20. Ваганова Е. О. Мурильо и его время. М., 1988.
21. Ваганова Е. О. Устойчивые черты испанской культуры по Рамону Менендесу Пидалю и испанская живопись нового и новейшего времени // Ibérica. Л., 1989. С. 17-25.
22. Ваганова Е. О. Личное дело // АО СПбГУ. Ф. 1. Св. 39. Д. №15. Л. 20-26.
23. Дмитриев Л. А., Дробленкова Н. Ф., Лурье Я. С. Казакова Н. А. Некролог // Труды Отдела древнерусской литературы. Л., 1988. Т. 41. С. 452. URL: http://odrl.pushkinskijdom.rn/LinkClick.aspx?fileticket=Sov7s5fx13U%3D&:tabid=2287 (дата обращения 05.01.2020).
24. Дубин А. С., Кириков Б. М. Особняк Варгунина. Санкт-Петербург: «БЕЛОЕ И ЧЕРНОЕ», 1997. 160 с.
25. Евсевьев М. Ю. Ключевые слова. СПб.: Издательский дом «Коло», 2015. 440 с.
26. Знамеровская Т. П. Личное дело // АО СПбГУ Ф. 1. Св. 11. №299 (1565).
27. Казакова Н. А. Биография // Сайт «Биографика СПбГУ». URL: https://bioslovhist.spbu.ru/person/1476-kazakova-natal-ya-aleksandrovna.html (дата обращения 05.01.2020).
28. Казакова Н. А. Биография. URL: http://odrl.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=1998 (дата обращения 05.01.2020).
29. Казакова Н. А. Некролог // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 41. Л., 1988. С. 451-452. URL: http://odrl.pushkinskijdom. ru/LinkClick.aspx?fileticket=Sov7s5fx13U%3D&tabid=2287 (дата обращения 05.01.2020).
30. Казакова Н. А. Список трудов / сост. А. Л. Хорошкевич, В. Ф. Андреев // Новгородский исторический сборник. Л., 1989. № 3 (13). С. 239-244.
31. Казакова Н. А. Европейской страны короли // Исследования по отечественному источниковедению. М.; Л., 1964.
32. Казакова Н. А.; Катушкина Л. Г. Тайна русского посла // Комсомольская правда. 1969, 1 февраля. С. 420-421.
33. Казакова Н. А. Известия русских летописей о Западной Европе XV—начала XVI в. // Вспомогательные исторические дисциплины. 1978. Сб. IX. C. 195-222.
34. Казакова Н. А. Западная Европа в русской письменности XV-XVI веков: Из истории международных культурных связей. Л., 1980. 278 с.
35. Казакова Н. А. А. А. Виниус и статейный список его посольства в Англию, Францию, Испанию в 1672-1674 гг. // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 39. 1980. С. 348-364.
36. Калитина Н. Н., Морозова А. В. Традиция изучения истории искусства Испании старого времени на кафедре истории западноевропейского искусства // Университетский историк: Альманах. 2012. Вып. 11. С. 4-7.
37. Морозова А. В. Творческая биография в современной историографии испанского искусства Золотого века // Актуальные проблемы историографии всеобщей истории: межвузовский сборник научных трудов / под ред. С. М. Стецкевича. Сыктывкар: Изд-во Сыктывкарского университета, 1990. С. 10-16.
38. Морозова А. В. Е. О. Ваганова и Т. П. Знамеровская как исследователи испанского искусства // Ibérica: к 400-летию романа Сервантеса «Дон Кихот». СПб.: Наука, 2005. С. 226-234.
39. Морозова А. В. Отечественная искусствоведческая испанистика (1964-1985) // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 2: История, языкознание, литературоведение. 2013. Вып. 2. С. 115-126.
40. Морозова А. В. Отечественное искусствознание и испанистика после 1985 года // Вестник Московского государственного лингвистического университета. 2014. Вып. 24 (710). Серия: Языкознание. С. 382 — 400. URL: http://www.vestnik-mslu.ru/Vest-2014/ Vest-710z.pdf
41. Morozova A. The Stages in the Development of Art Studies in Russia and the History of Spanish Art // SGEM Conference on Arts, Performing Arts, Architecture and Design. Conference proceedings. 1-10 September 2014. Albena, Bulgaria. Albena, 2014. P. 87-93.
42. Morozova A. V. T. P. Znamerovskaya as the Spanish art researcher: the influence of the epoch and research objectiveness // 3rd International Multidisciplinary scientific conference on Social Sciences and Arts. 6-9 april, 2016. SGEM 2016 : Conference Proceedings. Book 4 : Arts, Performing Arts, Architecture and Design. Vol. 1 : History of Arts. Contemporary Arts. performing and Visual Arts. Albena, 2016. P. 83-88.
43. Морозова А. В. Отечественная искусствоведческая испанистика. Становление и развитие. СПб.: Дмитрий Буланин, 2016. 352 с.
44. Селиванов В. В., Мартыненко В. П., Сонина Т. В. Памяти Т. П. Знамеровской // Итальянский сборник. 2007. № 10. С. 235-246.
45. Сфинкс, или мифология бытия / под ред. Л. И. Акимовой. М.: ООО «Издательский центр «Полет Джонатана», 2012. 800 с.
