CC BY
22НОВОЕ ИСКУССТВОЗНАНИЕ 02/2020. ПРИЛОЖЕНИЕ
УДК 7.072.2
Евсевьев Михаил Юрьевич, кандидат исторических наук, доцент, Санкт-Петербургский Государственный университет. Россия, Санкт Петербург, Университетская набережная, 7-9. 199034. [email protected]
Evsevyev, Mikhail Iurievich, PhD in History, associate professor, Saint Petersburg State University, Universitetskaia nab., 7-9, 199034 Saint Petersburg, Russian Federation. [email protected]
КАФЕДРАЛЬНАЯ, И НЕ ТОЛЬКО ХРОНИКА ВРЕМЕН ЕЛЕНЫ ВАГАНОВОЙ
CHRONICLE OF THE TIME OF ELENA VAGANOVA: DEPARTMENT OF ARTS HISTORY AND MORE
Лена родилась в 1949 году. Какие ассоциации этот год может вызвать у молодого человека сегодня? Мой ассоциативный ряд непременно начинался бы с «Ленинградского дела», «1984» Дж. Оруэлла и разгрома науки. Времена, конечно, не выбирают, а есть ли выбор? Я тоже родился не во «времена Тициана»: 1938 год прежде «Будущих летчиков» А. А. Дейнеки вызывает в памяти процесс «правотроцкистского блока» и аншлюс Австрии.
Когда Лена начала «гостить» на Земле, я был уже тертым калачом: ежедневно, надев куртку, сшитую из перелицованного пальто погибшего в блокадном Ленинграде деда Ивана Осиповича Лохматова, и пристроив на плечо сумку от противогаза, используемую в качестве портфеля, я направлялся в 5-й класс 222-й мужской средней школы (бывшей Петришуле) на Малой Конюшенной, которая называлась тогда улицей Софьи Перовской. Позади было немало. Фонтан Тома де Томона в сквере на площади перед западным фасадом Казанского собора — единственное воспоминание о довоенном Ленинграде. До войны он функционировал, и зрелище свирепо несущегося потока воды, устрашающе вырывавшегося изо рта опасного лохматого существа, очевидно, произвело неизгладимое впечатление на сознание трехлетнего мальчика. А вот эвакуация из Ленинграда в августе 1941 г. на поезде, который бомбили, о чем рассказывала мама Евгения Ивановна, не сохранилась в памяти совершенно. Жизнь в Казани. Башня Сю-юмбике, с которой, якобы, можно увидеть Ленинград. Озеро Кабан. Шалости военного времени. Татарская глубинка. Деревня Аверьяновка, зима, страшные волки. Ранение и военный госпиталь в Казани. Смутное возвращение в Ленинград весной (апрель-май) 1944 г. Детский сад. Школа. Роль Зайца в школьном театре. Похороны А. А. Жданова. Лето 1950 г. на острове Западный Березовый (Тшпшаап).
Когда Лене исполнилось 3 года, я поступил в Ленинградское арктическое училище Главсевморпути, а когда она пошла в школу — закончил его и отправился на полугодовую стажировку на Северный флот.
За десять ее школьных лет я начал работать в Полярной гидрографии, принял участие в нескольких, как их называли, «высокоширотных» экспедициях, сначала в Западный сектор Арктики (Новая Земля, Диксон, о. Шокальского, о. Воронина, о. Уединения, архипелаг Нерденшельда, Таймыр), а потом в Центральный сектор (Тикси, дельта Лены, Буор-Хая, Чокурдах). Поучился в школе танцев Арнольди, один семестр в Технологическом институте, сдал экзамены в Институт киноинженеров, но, слава богу, не был принят туда из-за того, что находился в очередной экспедиции. Определился окончательно с дальнейшим образованием: в 1961 г. сдал вступительные экзамены и был принят на 1-й курс вечернего отделения кафедры истории
искусства Ленинградского университета (Ленинградского ордена Ленина и ордена Трудового Красного знамени государственного университета имени А. А. Жданова или ЛГУ, так это называлось). Поступив в университет, уволился из Главсевморпути и год проработал в Эрмитаже, поскольку собирался заниматься французским импрессионизмом и хотел отсмотреть все, что было в ГЭ. Потом нужда заставила вернуться на прежнюю работу, но моя дочь, родившаяся осенью 1961 г., заменила меня — и с 16 лет по сию пору работает в Эрмитаже.
Десять лет прошли, и в 1966 г. Лена стала студенткой нашей альма-матер. Таким образом, мы с ней оказались не только современниками, но и в течение 1966/1967 учебного года — студентами одной кафедры.
Конечно, мы не были знакомы. Первокурсница дневного отделения и студент 5-го курса вечернего отделения едва ли могли пересечься каким-то образом... А в 1967 г., с середины февраля до середины июня, я занимался дипломным исследованием. По 15 часов в день. За неделю до защиты принес перепечатанный и переплетенный опус своему научному руководителю М. О. Малышеву.
Работа, видимо, вышла неплохая, и Малышев отправил ее на Всесоюзный конкурс студенческих работ по общественным наукам. В первом городском туре ей присудили диплом II степени. И отправили на второй, Республиканский тур. Рассчитывать на что-то особенно не приходилось: как писали газеты, участие в конференции приняли более 120 000 вузовских питомцев. Даже исторический факультет ЛГУ представил не менее двух работ: вторая (или первая) была коллективная — от кафедры истории КПСС.
Тем неожиданнее стало известие о том, что именно работе кафедры истории искусства был присужден диплом I степени, и она вошла в число победивших во втором туре. Кто-то потом рассказал мне, что в коридоре истфака висел, как сказали бы сегодня, баннер «Приветствуем выпускника нашего факультета имярек, победителя Республиканского конкурса!». Всего победителей в разных направлениях общественных наук было человек шестьдесят (и примерно столько присутствовало на заключительном акте конкурса). Я уже не был студентом и не знал никаких подробностей. Я знал только, что работу послали на конкурс, но ничего не ведал ни о первом туре, городском, ни о втором, Республиканском, ни о победе.
Защитив диплом летом 1967 г., я де-юре оставался сотрудником гидрографических экспедиций Полярной гидрографии, где проработал 9 лет, и где давно подшучивали над моим увлечением историей искусства. Гордость не позволила мне сказать, что отучившись 6 лет в университете, я не могу рассчитывать на работу по новой специальности. С другой стороны, я
ВОСПОМИНАНИЯ И МАТЕРИАЛЫ К БИОГРАФИИ
не хотел заниматься делом, исчерпавшим себя, тем более, что почувствовал себя историком искусства. И я уволился в никуда.
Поработал летом две недели групповодом экскурсионного междугороднего бюро, увидел, что это мелочь, и остался совсем без работы.
Попробовал устроиться в государственный архив, где мог бы заняться историографией раннего периода советского искусства, но вакансии не было. А работа была нужна, любая, и я согласился с предложением Игоря Харламова, товарища по университетской группе (который тоже был без работы), занять вакантный пост грузчика на Ленинградском ликеро-водочном заводе. И проработал там полтора месяца, которые вспоминаю с нежностью. Это была настоящая мужская работа в полную силу. Я избавился от невралгий и неврозов, заработанных многолетним дефицитом физических нагрузок. И наконец, у меня была очень приличная зарплата, которой не нужно было стыдиться. Правда, мой товарищ и я не употребляли алкоголь, поэтому были все время «под подозрением».
Осенью появилась вакансия в ЦГАОРЛ, мне позвонили, и я устроился туда на грошовую зарплату сотрудником отдела научно-справочного аппарата, но почти сразу стараниями незабываемой Розалии Владимировны Серднак, выпускницы нашей кафедры 1950 г. [8, с. 297], был переведен в штат «элитного» — публикаторского — отдела, которым она заведовала.
Так или иначе, с лета 1967 г., когда Лена Ваганова закончила первый курс и уже определилась с научным руководителем — Т. П. Знамеровской — до осени 1968 г. я был совершенно оторван от кафедры. В начале октября вдруг позвонил Валентин Александрович Булкин и довольно невнятно сказал, что в Москве 7 октября будет какое-то торжественное событие (действо), и меня просят приехать. Одним из устроителей «действа» он назвал ЦК комсомола. Почему позвонил В. А. Булкин? Скорее всего, в 1968 г. он уже мог быть аспирантом М. К. Каргера. Значит, Колю Иванова, тоже нашего выпускника [8, с. 310], считавшегося наследником Михаила Константиновича, повязали в тот момент, иначе аспирантская вакансия не могла бы открыться. Значит, Булкин мог звонить как лаборант (секретарь) кафедры.
Я смутно понимал, что это как-то связано с конкурсом студенческих работ. Нужно было ехать. Денег на поездку не было. Тогда почти ни у кого не было денег. Не было смокинга. Был один свитер и одно пальто. Я занял 30 рублей, купил билет до Москвы и 5 октября отправился.
Приехав утром, как всегда в те годы, в Москву, я нашел ближайший киоск «Моссправки» и за 5 (или 20) копеек узнал адрес ЦК комсомола. Помню, что было воскресенье, значит — 6-е. Классическое «бабье лето», тепло, осенняя листва, полупустые улицы. Болгарские помидоры в изобилии на лотках.
В Москве я бывал только проездом («пролетом») в центральный и восточный секторы Арктики вместе с экспедиционным отрядом. Однако не затруднился с поиском Покровки и Маросейки (тогда улица Богдана Хмельницкого) и легко добрался до ЦК комсомола (скорее всего, пешком). Несмотря на выходной день в здании оказалось довольно много мужчин (не помню, чтобы были женщины), я бы сказал «старшего комсомольского возраста». Они без труда нашли мое имя в каких-то списках, выписали направление в ведомственную гостиницу ЦК комсомола «Юность» (рядом с Лужниками), снабдили пригласительным билетом на «Пленарное заседание научной студенческой конференции вузов РСФСР по итогам II (Республиканского) тура Всесоюзного конкурса студенческих работ» по общественным наукам. Возможно, были еще талоны на питание, в чем я, впрочем, не уверен. Порядок заседания включал «доклад об итогах», выступления и «вручение дипломов и памятных подарков победителям конкурса».
Все было как в повестке и даже интереснее. Как «победитель II тура» конкурса (III тура не было; видимо, это оказалось непосильной задачей даже для гигантских научных возможностей СССР; ведь на II тур, как говорилось, было подано более 120 000 работ) я получил диплом первой степени, подписанный министром высшего и среднего специального образования РСФСР; последнюю модель мужских наручных часов «РоЦоЪ>, которые какая-то девушка, оказавшаяся по соседству, пыталась
обменять на женские, и самое главное — рекомендацию Комитета конкурса в аспирантуру ЛГУ с «целевым назначением для университета». Кроме того, в заключение торжественного заседания нам приготовили особый подарок — премьерный показ фильма Евгения Карелова «Служили два товарища» с Олегом Янковским, Роланом Быковым, Анатолием Папановым, Владимиром Высоцким, Аллой Демидовой, Ией Савиной.
Во время заседания, в тот момент, когда мне вручали диплом, и прозвучало мое имя, случайно выяснилось, что я сижу рядом с человеком, который рецензировал мою работу (жаль, что не узнал его имени). Он тут же дал ей очень лестную оценку и высказал мнение, что она должна быть опубликована. Я был не против. По возвращении в Ленинград директор архива мягко пожурила меня за то, что я уехал, никого не предупредив, но не скрыла своего удовлетворения. Коллеги меня поздравили. М. О. Малышев, мой научный руководитель, был доволен. Однако услышав об аспирантуре «с целевым назначением», сказал, что если я поступлю в такую аспирантуру, то через три года кто-то из преподавателей кафедры должен будет освободить мне место. Я не хотел, чтобы из-за меня кто-то увольнялся, и сказал, что, в таком случае, поступать не стану. Кроме того, мое желание и ощущение необходимости работать с источниками в тот момент превышало все другие профессиональные амбиции. За шесть лет работы в ЦГАОРЛе я набрался опыта и знаний, которые оказалось невозможно реализовать за десятилетия. В 1973 г. М. О. Малышев уже сам позвал меня в аспирантуру, я согласился, понимая, что вряд ли еще представится такая возможность, сдал кандидатские экзамены по иностранному языку и философии, экзамен же по истории искусства мною был сдан еще в конце 1960-х гг. М. К. Каргеру, В. Я. Бродскому и М. О. Малышеву в рамках оформленного тогда соискательства.
Не могу не упомянуть любопытную подробность поступления в аспирантуру. Заполняя анкету с реквизитами, параметрами, сведениями о происхождении, образовании, я в раздел «родители» вместо имени отца, который существовал, но не растил и не воспитывал меня, вписал имя своего отчима Владимира Александровича Ровинского (потомка довольно известного дворянского рода). Начертание фамилии показалось подозрительным кадровикам, этих подозрений оказалось достаточно, чтобы прохождение в аспирантуру застопорилось. Мне посоветовали вписать имя биологического отца, и все прошло как по маслу: непричастность к семитам была подтверждена.
Осенью 1973 г. на первом в семестре заседании кафедры я появился в новом для себя качестве, и Нина Николаевна Кали-тина, уже сменившая М. К. Каргера в должности заведующего, представила меня: «Это Миша Евсевьев, наш новый аспирант, вы помните, как он учился». Преподаватели были те же, что и в 1967 г., когда я заканчивал вечерний, как теперь называют, спе-циалитет. Секретарем кафедры продолжала служить Анастасия Николаевна Свешникова, связующее кафедры почти с ее воссоздания на историческом факультете.
На этом заседании присутствовали и две аспирантки кафедры (1971-1974), талантливые выпускницы Т. П. Знамеровской — Елена Олеговна Ваганова и Лариса Сергеевна Едали-на, ставшая уже Булкиной в результате замужества. Мужем ее стал В. А. Булкин, но не Валентин, а его младший брат Василий, преподаватель кафедры археологии исторического факультета ЛГУ [22]. Л. С. Булкина, к сожалению, не продвинулась в науках и не защитила диссертации, хотя одно время казалось, что она идет вровень с Вагановой. Они были подругами, как помню, сокурсницами, выпускницами одной группы. Булкина специализировалась в искусстве Франции XVI в., и в 1974 г. ей доверили рецензирование дипломных работ французской тематики — о бургундской миниатюре, о декоре замка Фонтенбло и о творчестве Ф. Буше. Несколько лет она исполняла обязанности секретаря кафедры, а потом многие годы работала хранителем в Эрмитаже.
70-е годы XX в. — очень значительный период в истории кафедры — в разных смыслах.
Во-первых, как интенсивно работало старшее поколение, пережившее в недетском возрасте войну и сталинские зимы! Навскидку, только в книжном измерении для Т. П. Зна-меровской 1970-е гг. — это Сальватор Роза [13], Кватроченто и
НОВОЕ ИСКУССТВОЗНАНИЕ 02/2020. ПРИЛОЖЕНИЕ
Мазаччо [11; 12], Неаполитанская живопись [10], Веласкес [9]. Но и у Н. Н. Калитиной — Эпоха реализма [17], Курбе [14], Си-ньяк [15], Французская пейзажная живопись [16]. А у Э. П. Гом-берг-Вержбинской — не потускневшее второе издание Врубеля [4] и ее же Сомов [20], среди авторов которого нет ее имени, потому что, уезжая в эмиграцию, Элеонора Петровна сняла его, иначе книга просто не вышла бы [3; 18].
Во-вторых, 1973 г. — неплохая точка отсчета для внутренней истории кафедры. Ее возглавила Нина Николаевна Калити-на. В том же году Вал. А. Булкин начал читать лекции по истории древнерусского искусства. В декабре 1974 г. Лена Ваганова защитила диссертацию [2] и, благодаря Т. П. Знамеровской, которая отдала ей половину своей ставки, получила возможность нормального развития в качестве штатного преподавателя кафедры. В июне 1975 г. уже Т. П. Знамеровская защитила докторскую диссертацию «Проблемы кватроченто и творчество Мазаччо» [12]. И Лена, и я были на этой защите, которую Зна-меровская сама называла боем («выдержала бой» — написала она на автореферате, подаренном мне). Защищаться пришлось при двух отрицательных отзывах — ведущего учреждения (МГУ) и одного из официальных оппонентов (И. А. Смирнова). «Лобное место» всех защит — аудитория 70 — была переполнена; за 40 с лишним лет работы в университете я не видел такого плотного напряженного интереса к процедуре защиты. Кажется, все искусствоведы собрались на эту премьеру. По правилам, защита не могла быть прервана и продолжалась около шести часов. Наэлектризованную атмосферу, в конце концов, разрядил М. С. Каган, который встал и в ответ на претензии оппонентов в том, что диссертант не включила в список литературы защищаемого исследования всех трудов об итальянском Возрождении, рассказал анекдот о еврее-парикмахере, который повесился, оставив записку «Всех не переброешь»! Публика рухнула, хохотали, не могли успокоиться. М. С. Каган подтвердил свою репутацию лучшего тамады и острослова.
На декабрь 1975 г. поставили защиту Ю. М. Денисова «Архитектор Растрелли (методика проектирования и строительная практика)» [5]. Был отпечатан автореферат, в котором сообщалось, что он разослан 16 ноября 1975 г., а защита состоится 16 декабря (в той же самой ауд. 70). В реферате значился научный руководитель, консультант, оппоненты, ведущее учреждение. Список публикаций включает 6 наименований, в том числе «Каталог чертежей Ф. Б. Растрелли и комментарий к нему». (В рукописях Э. П. Гомберг, которые она оставила, уезжая в эмиграцию, я обнаружил этот реферат с дарственной надписью Юрия Михайловича: «Элеоноре Петровне Гомберг на память о киевских похождениях. 15.XI.75. Денисов»). Однако защита не состоялась. Почему? Боюсь, что этого мы никогда не узнаем, даже помня об абсолютном свободомыслии нашего дорогого учителя.
С 1 сентября 1976 г. преподавателем кафедры, со школьной скамьи, в прямом смысле этого слова, стал Иван Дмитриевич Чечот, с 1 ноября — я, аспирантское время вышло. Вал. А. Булкин защищался в декабре 1975 г. [1], и Н. Н. Калитина, которая долго и неотступно «жучила» его, переключилась на меня. Я защитился в июне 1978 г. [7].
В памяти сохранились некоторые подробности, связанные с защитой. Во-первых, мой научный руководитель М. О. Малышев начал побаиваться темы диссертации «Художественная жизнь Петрограда в первые послеоктябрьские годы (1917-1921)», поскольку там очень активно действовали футуристы, Н. Н. Пу-нин, описывалась авангардистская модель искусства и т. п. Малышев прижимал меня к стене в коридоре истфака и шептал: «Вы не понимаете, чем Вы рискуете. Вы жизнью рискуете». Я не понимал. Работая над диссертацией, я написал статью «А. В. Луначарский и художественная политика Наркомпроса» [6]. Статья Малышеву не понравилась, видимо. Он инициировал какое-то разбирательство в партбюро истфака. Собралось партбюро, секретарь — М. Н. Кузьмин, декан — В. А. Ежов, Малышев, я, еще кто-то. И мой руководитель объявил, что в статье я недооцениваю роль А. В. Луначарского. Опуская какие-то слова, сказанные в связи с этим, объясню комичность ситуации. Малышев не знал, что до него эту статью прочел В. А. Ежов. И написал на полях, что статья доброкачественная, но я — переоцениваю роль Луначарского. Декан ухмыльнулся и не стал активизиро-
вать этот разговор, а только спросил у Малышева, как обстоят мои лекционные дела. К ним у Малышева претензий не было.
Тема диссертации, однако, беспокоила не только Малышева. Н. Н. Калитина также была встревожена возможными осложнениями: ведь соцреализм никто не отменял. Пунинский сборник [19], изданный в 1976 г. издательством «Советский художник», вызвал немедленную недобрую реакцию критика А. К. Лебедева на страницах «Правды» и т. п. Поэтому на предзащиту она собрала серьезное воинство, которое должно было решить судьбу диссертации. Я запомнил выступление М. С. Кагана, который сказал, что представленная диссертация — лучшее, что есть в советской историографии об искусстве этого периода. Защищался я без научного руководителя. Его имени нет в автореферате, о чем я сожалею.
Защита прошла интересно. Н. Н. Калитина была довольна. На банкет пришла вдова Натана Альтмана — Ирина Валентиновна Щеголева.
Настал черед И. Д. Чечота, его Н. Н. Калитина тоже «дожала»: Иван защитился в начале 1983 г. [21].
С 1973 г. до января 1984 г. я работал с Леной бок о бок, что называется. То же, очевидно, мог бы сказать любой член кафедры о себе, и о любом другом коллеге. Правда, эта работа не предполагала сидения в офисе, совместные перекусы и чаепития, какие-то застолья. Преподаватель — это айсберг: большая часть его мыслей, идей, знаний не видны. То, что видно — прибежал, прочитал, убежал. Рабочие контакты в нашем деле очень специфичны. Вещи, которые связывают, обсуждаются чаще на заседаниях кафедры, чем в кулуарах: отношение к студентам и со студентами, учебные планы, организация знаний, обмен знаниями. У каждого преподавателя свой научный огород, своя делянка, планы, проекты. Достижения и прибавочная стоимость преподавателя — книги, статьи, доклады, дипломные и курсовые проекты, семинары, практики, курсы, спецкурсы.
В конце 1970-х гг. (возможно, в 1979) мы с Леной удумали выступить на факультетской конференции с общим докладом. Придумали тему и название «Орнитоптер Леонардо до Винчи и Летатлин В. Е. Татлина». Времени, как всегда, не было. Доклад стали готовить, когда «приперло». Решили устроить «мозговой штурм». Лена приехала ко мне в Ульянку; сели вечером и работали до утра, всю ночь спасали положение, что-то сляпали. Прокурили всю комнату. На следующий день нужно было выступать. Мы выступили. Народу набралось много — тема интересная. Все думали, что будет потрясение основ. Было весело, но мы чувствовали себя отвратительно, потому что серьезные вещи так не делаются.
Несмотря на разницу в возрасте, Булкин, Чечот, я, Лена и Лариса Булкина чувствовали себя одной компанией, фрондой, и не то чтобы позволяли себе какие-то вольности, а были готовы к ним, поддерживали друг друга, во всяком случае, преподавателями мы были молодыми. А молодые преподаватели — это статус. Ты не мог рассчитывать на какие-то преференции, должен был выполнять, что велят. Тебе ставили лекции у дневных студентов, у вечерников, заочников. Если тебе ставили 2 часа последних вечером (а занятия тогда заканчивались в 10 часов вечера, потому что никто не боялся ходить по городу поздно, и метро было открыто до часу ночи), а назавтра — «пару» с 9 часов утра, это значило, что ты точно молодой преподаватель и можешь ночью готовиться к лекциям.
Как-то раз зимой было очень холодно, и мы с Леной, закончив последние лекционные занятия, решили вызвать такси и доехать нормально, чтобы не полоскаться на морозе, ведь транспорт в те годы работал гораздо хуже, чем нынешний. Вызвали. Стали ждать. Долго ждали, звонили, нам обещали. Потом время вышло, метро закрылось. Так всю ночь и провели на кафедре. Утром, когда началось движение, двинулись по домам. Вот такое общение!
Нас «бросали на амбразуру» читать общие курсы для историков, ботаников, журналистов, филологов — все любили искусство, картинки. Кроме учебной и научной работы, было много работы воспитательной. Мы были кураторами студентов разных групп, проживавших в общежитиях, на подготовительном отделении, на уборке картофеля, на строительных работах в Коми, на малом истфаке, с иностранными студентами. Было
ВОСПОМИНАНИЯ И МАТЕРИАЛЫ К БИОГРАФИИ
много дежурств, особенно в праздничные дни. Независимо от того, был ты комсомольцем или нет, тебе давали общественные задания, выбирали в профком, профбюро. Мне довелось заведовать культурной секцией профкома. Я привез театральную труппу на истфак, они показали спектакль «Карл и Женни Маркс» в лектории. Жизнь била ключом в атмосфере творчества, бедности и свободы.
Факультет был другой, не такой как сейчас, без подвесных потолков, но с потолками Кваренги и неизменным портретом Карла Маркса на торцовой стене длинного коридора. Двери были деревянные, остекленные, без сейфовых замков. Во всех кабинетах — прекрасные библиотеки: в 66-й аудитории — библиотека русского искусства, в 72-й — европейского, в 74-й — античный кабинет. Древние книги, увражи стояли на полках, всё вплоть до «Византийских эмалей» Кондакова. Не воровали. Это началось потом. В 1960-е гг. книги дарили, в 1970-е меняли, в 1980-1990-е — воровали. Когда стали воровать, пришлось отдать все в Библиотеку общественных наук.
Общение аспирантов со студентами начиналось обычно с рецензирования дипломных работ. Это практиковалось обычно в аспирантские и в первые преподавательские годы, когда у начинающих «преподов» еще не было своих дипломников. Лена рецензировала в 1975-1976 гг. несколько работ: о графике У. Хогарта, о позднеготической алтарной пластике, о Хансе Бальдунге Грине, Себастьяне дель Пьомбо.
Что касается выпускных работ, то до 1984 г. Е. О. Ваганова подготовила 19 дипломов. Разнообразие географии стран, тем, видов искусства, интересов к теории ее студентов позволяют понять, каково было качество ее знаний, их глубина, осно-
вательность, ее уверенность в своих силах. И то, что это не запоздалые комплименты, подтверждает репертуар защищенных исследований, на каждом из которых стоит ее имя: Европейский портрет XVI в.; Нидерландский ренессансный пейзаж; Лукас Кранах Старший; Художественная практика в Венеции XVI в.; Сиенская живопись первой половины XIV в.; Книжная иллюстрация раннего Средневековья; Боттичелли — иллюстратор Данте; Испанская средневековая живопись; Ранний тосканский маньеризм; Жанр в нидерландской живописи; Портрет в творчестве Эль Греко; Итальянский графический портрет; Немецкая позднеготическая скульптура; Контрапост в Древней Греции; «Благовещение» в итальянской живописи Ренессанса; Экспонирование скульптуры в европейских музеях XIX в.; Паоло Уччел-ло [8, с. 325-336].
Последняя работа, научным руководителем которой она была, защищена летом 1984 г. — «Категория героического в греческой культуре IV века нашей эры».
Опубликованные ею статьи поражают серьезностью отношения к искусствознанию как науке, совершенным отсутствием случайного, классичностью сюжетов, демонстрирующих достоинство ее как ученицы выдающегося историка искусства Татьяны Петровны Знамеровской.
Нельзя не вспомнить, что в 1980-1981 гг. Ваганова готовила переиздание «Хусепе Риберы» Знамеровской и что научный комментарий к нему был создан ее усилиями. Далось это нелегко и потребовало массы времени.
...Смерть ее была совершенно неожиданной. Помню страшный ранний звонок Нины Николаевны в январе 1984 г.
Сегодня Лене могло бы быть 70. А она осталась молодой.
Список литературы:
1. Булкин В. А. Итальянизмы в древнерусском зодчестве XVI века: автореф. дис. ... канд. иск. Ленинград, 1975. 17 с.
2. ВагановаЕ. О. Испанская живопись накануне «Золотого века»: автореф. дис. ... канд. иск. Ленинград, 1974. 22 с.
3. Вержбинская-Рабинович Н. М. Элеонора Петровна Гомберг-Вержбинская (1912-2002). Заметки ее дочери. URL: http://www. ninawr.at/ru/eleonora-petrovna-gomberg-verzhbinskaya (дата обращения: 22.04.2020).
4. Врубель. Переписка: Воспоминания о художнике / Вступ. статья Э. П. Гомберг-Вержбинской и Ю. Н. Подкопаевой; Коммент. Э. П. Гомберг-Вержбинской, Ю. Н. Подкопаевой, И. Н. Карасик. Л.: Искусство, 1976. 383 с.
5. ДенисовЮ. М. Архитектор Франческо Бартоломео Растрелли: (Методика проектирования и строительная практика): автореферат дис. . канд. иск. Ленинград, 1975. 35 с.
6. ЕвсевьевМ. Ю. А. В. Луначарский о принципах художественной политики Комиссариата просвещения в первые послеоктябрьские годы. 1918-1921 // Проблемы отечественной и всеобщей истории. Вып. 4. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1978. С. 70-79.
7. Евсевьев М. Ю. Художественная жизнь Петрограда в первые послеоктябрьские годы (1917-1921 гг.): автореф. дис. ... канд. ист. наук. Ленинград, 1978. 17 с.
8. ЕвсевьевМ. Ю., Сохор Т. Е. Список выпускников кафедры истории искусства Санкт-Петербургского государственного университета с момента ее учреждения на Историческом факультете в 1944 году // Евсевьев М. Ю. Ключевые слова: Избранные исследования об искусстве. СПб.: Коло, 2015. С. 291-438.
9. Знамеровская Т. П. Веласкес. М.: Изобразительное искусство, 1978. 270 с.
10. .Знамеровская Т. П. Неаполитанская живопись первой половины XVII века. М.: Искусство, 1978. 131 с.
11. .Знамеровская Т. П. Проблемы кватроченто и творчество Мазаччо. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1975. 175 с.
12. Знамеровская Т. П. Проблемы кватроченто и творчество Мазаччо: автореф. дис. . д-ра иск. Ленинград, 1975. 32 с.
13. .Знамеровская Т. П. Сальватор Роза. 1615-1673. М.: Изобразительное искусство, 1972. 58 с.
14. Калитина Н. Н. Курбе Г. Письма, документы, воспоминания современников. М.: Искусство, 1970. 271 с.
15. Калитина Н. Н. Поль Синьяк. Л.: Искусство, 1976. 130 с.
16. Калитина Н. Н. Французская пейзажная живопись. 1870-1970. Л.: Искусство, 1972. 262 с.
17. Калитина Н. Н. «Эпоха реализма» во французской живописи XIX века. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1972. 288 с.
18. Карасик И. Н. Э. П. Гомберг и изучение русского искусства XIX — начала XX в. (в печати)
19. Пунин Н. Н. Русское и советское искусство. Избранные труды. М.: Советский художник, 1976. 262 с.
20. Сомов К. А. Письма. Дневники. Суждения современников / Вступ. статья, сост., примеч. и летопись жизни и творчества К. А. Сомова Ю. Н. Подкопаевой и А. Н. Свешниковой. М.: Искусство, 1979. 624 с.
21. Чечот И. Д. «Основные понятия истории искусства» Генриха Вельфлина: Опыт исследования искусствоведческой теории и методологии: автореф. дис. ... канд. иск. Ленинград, 1983. 18 с.
22. Ad Memoriam // STRATUM PLUS. Археология и культурная антропология. 2018. № 5. С. 19-49. URL: https://www.elibrary.ru/ contents.asp?id=36349833 (дата обращения: 22.04.2020).
