CC BY
127ПОЭТИКА ДЕНЕГ ЛИТЕРАТУРА У^ ЭКОНОМИКА
Экономика и литература
Бруна Инграо
Бруна Инграо. Римский университет Ла Сапиенца (Uniroma 1), Рим, Италия, [email protected].
В статье содержится обзор экономических проблем сквозь призму биографии, социологии и истории идей. Через литературные труды рассматриваются идеологические споры и личные взаимоотношения между экономистами и писателями, а также распространение идей об экономической науке и о роли экономической деятельности и предпринимательства. В центральной части своего анализа автор выявляет существенное напряжение, которое можно наблюдать между альтернативными подходами к рассмотрению действий человека в литературе и экономике по мере их развития в современной культуре. Знакомство с экономической мыслью и литературой XVIII-XIX веков позволяет показать эволюцию и взаимопроникновение метафор и образов. Темы финансов, денег, кризисов, банкротств, богатства и бедности получали осмысление в литературных произведениях, тогда как ряд литературных образов — Робинзон Крузо или Король Лир — начали жить своей жизнью на страницах экономических текстов. Особое внимание в статье уделяется первоисточникам — прежде всего XIX века, а также наиболее значимой актуальной литературе по обсуждаемым вопросам. Сравнение экономики и литературы, проводимое под разными углами зрения, предлагает богатое поле для исследований, особенно ценное для историка экономической науки, который интересуется зарождением идей, их истоками и взаимосвязями в различных областях знаний. Оно дает возможность понять, в каком историческом контексте и социальном окружении работают представители обоих направлений, и увидеть, какие интеллектуальные и эмоциональные потоки пересекают разные пространства культуры, вовлекая в свое движение как писателей, так и читателей.
Ключевые слова: экономика в литературе; экономика литературы; литература в экономике; метафоры и тропы; когнитивная асимметрия; индивидуальность и стереотипы; эмоции; мораль; деньги; личный выбор; утилитаризм
Перевод с английского Ирины Дягилевой по изданию: Ingrao B. Open Economics: Economics in Relation to Other Disciplines// Economics and Literature / R.Arena et al. (eds). L.: Routledge, 2009. P. 30-47. Публикуется с любезного согласия автора. © Bruna Ingrao, 2009
ЭКОНОМИКА и ЛИТЕРАТУРА — очевидно далекие друг от друга области. Экономика в своем развитии за последние двести лет ассоциировалась с математикой и естественными науками, особенно c математической физикой, а также с биологией, ориентированной на теорию эволюции. Экономика XIX века изобиловала как биологическими метафорами, так и аналогами из области механики. В XX веке операционной моделью экономической рациональности также стали называть компьютер. Перспективные исследования на основе нейрологии, получившие название нейрономики, стали широко использовать визуализацию мозга и прочие методы нейрологии для объяснения поведения человека, делающего экономический выбор. Примеров тому великое множество, а взаимодействие между экономикой и естественными науками рассматривается многими авторами. Экономисты не стесняются признавать свою дисциплину «наукой» на тех же основаниях, на которых ученые, занимающиеся естественными науками, считают «науками» свои дисциплины. Стремясь подтвердить научность своей дисциплины, ученые-экономисты раз за разом воспроизводят методы исследований, применяемые в дисциплинах, научный характер которых более неоспорим и общепризнан. Кажется, что экспериментальная экономика, проверяющая правила поведения и когнитивные возможности в ситуациях экономического выбора, справилась и с последней проблемой — с тем очевидным фактом, что в экономике невозможно ставить эксперименты. За последние два столетия экономическая профессия открестилась от представлений о политической экономии как о сфере, принадлежащей к философии морали, пытаясь поставить свою дисциплину в один ряд с точными науками.
Что же с литературой, древним царством, чьи территории порождены воображением и мифами, чьи берега и равнины очерчены повествованием, чьи жители являются вымышленными героями? Традиционно утверждаемое радикальное отличие, противопоставление знаний, основанных на научном анализе и выраженных научным языком, искусству как сфере, принадлежащей к другому типу рациональности, ставит вопрос о том, что может быть общего у экономики с литературой, у лирики — с неопровержимыми фактами, у легенд — с математическими моделями, у вымысла — с эмпирическими законами? И все же два этих мира — экономика и литература—не столь далеки друг от друга, как кажется. Так сложилось, что литература ве-
ками не только будила чувства и воображение, но и передавала знания о социальных отношениях и исторических событиях. Это происходило даже после того, как явно высветилась разделительная линия между мифом и историей, между наукой с одной стороны и драмой и поэзией — с другой (линия, возникающая уже в греческой философии, от Сократа до Аристотеля). На протяжении всей истории литература (подобно изобразительным искусствам) воспринималась как поиск истины, а литературное повествование — как путь к пониманию человеческого поведения. Истории, рассказываемые в религиозных текстах (притчи, мидраши), в эпосе, в поэзии, практически всеми и всегда понимались как один из главных источников знания о человеке.
Но сейчас мы живем в шизофреническом мире. Единственным признанным источником знаний являются точные науки, при этом каждый из нас получает базовое восприятие эмоций, человеческих отношений, этики и даже исторических фактов из литературных источников. Следует надеяться, что мы и дальше продолжим читать литературные тексты, несмотря на лицемерное отрицание за литературой права выступать легитимным источником знаний1. Понимание жизни у большинства из нас в значительной мере связано с литературными источниками, не говоря уже о таких текстах, как «Рамаяна», «Махабхарата», Ветхий Завет Библии или Новый Завет. На более философском уровне мы можем предположить, что человеческий мозг работает, используя общие схемы восприятия и обработки информации. Символические формы, через которые мы воспринимаем, ощущаем, осмысляем или рассматриваем как внешние объекты, так и внутренний мир, не разделены непреодолимыми перегородками, как, по-видимому, предполагают некоторые теории научного познания. Когнитивный процесс приобретения и оценки новых знаний неотделим от эмоций. Сопереживание, отражение в наших собственных чувствах страданий и радостей других людей — мощное средство познания. Воображение, способность придумывать воображаемые миры — один из основных аспектов челове-
1. Марта Нуссбаум призывала защищать вклад, который вносят романы в политические дебаты по нравственным, политическим или правовым вопросам. См.: NussbaumM. Poetic Justice: The literary Imagination and Public Life. Boston: Beacon Press, 1995. О спорном вопросе противопоставления литературы реальной жизни см. также: DuboisJ. Les Romanciers du réel: de Balzac à Simenon. P.: Seuil, 2000 и Dickstein M. A Mirror in the Roadway: Literature and the Real World. Princeton; Oxford: Princeton University Press, 2005.
ческого мышления2. Ученые-естествоиспытатели работают над созданием в высшей степени абстрактных, воображаемых миров и сочиняют гипотетические истории о том, как развивалась Земля или вселенная в целом. Повествовательный вымысел отражает сомнения и поиск истины, которые можно ощутить или заметить только через эмоциональный отклик. Люди должны «прочувствовать» истину, чтобы понять ее или быть в состоянии посмотреть правде в глаза. Через информацию, которую передают литературные тексты, мы формируем умозрительные образы того, как живут другие люди на далеких континентах или в незнакомых нам условиях, в далеком прошлом или грядущем будущем. Эта информация может — впрочем, как и научная информация,— быть ошибочной. Ни одна из двух сторон нашего воображения — научная гипотеза или повествовательный вымысел — не вправе претендовать на безоговорочный приоритет. За последние два столетия — период, на котором будет сосредоточено наше внимание, — казалось бы, обособленные миры экономики и литературы неоднократно пересекались. Экономисты и литераторы общались, как правило, более-менее дружелюбно. Они разделяли общую точку зрения или вступали друг с другом в полемику. Они боролись за то, чтобы привлечь внимание и завоевать сердца своих читателей.
Экономика в литературе и экономика литературы
Первый аспект, который необходимо исследовать,—это экономика в литературе, художественное изображение экономических процессов и экономического поведения в литературных произведениях. Это известное направление в литературоведении и не столь популярное — в истории экономических учений, хотя интеллектуальная атмосфера, популяризация идей, взаимодействие между литераторами и экономистами или между ними и их аудиторией могут вызывать у историка экономических учений большой интерес3.
2. Steiner G. Ten (Possible) Reasons for the Sadness of Thought // Salmagundi. 2005. № 146/147.
3. В своем введении в сборник статей по экономике и литературе Вудман-зее и Остин дают прекрасный обзор того, как литературоведение стало интересоваться экономическим языком для понимания художественных текстов в комплексе исследований, получивших название «экономическое литературоведение», где изучались аналогии между лингвистической и экономи-
Представления об экономике, которыми пронизаны литературные тексты, показывают, как авторы и читатели воспринимали экономические проблемы своего времени, их предпочтения, предубеждения или положительное отношение к новшествам, появляющимся на рынках. Важный поток идей проходит как сквозь литературные, так и сквозь экономические труды. Творчество Уильяма Шекспира, Мигеля де Сервантеса, Джона Мильтона, Даниеля Дефо, Иоганна Вольфганга фон Гёте и многих других писателей внимательно изучают, чтобы понять их взгляд на экономические проблемы или изображаемую ими картину мира ограниченных материальных ресурсов, в котором мы живем. В этом направлении многие историки и теоретики литературы проводили самые разные исследования на эту тему, от Античности до наших дней*.
В последние двести лет важную роль в литературе играют доходы, деньги и богатство5. В романах, рассказах, пьесах или драмах они определяют социальное окружение или поле деятельности, в которых существуют их герои. Они порождают конфликты или характеризуют пространство, в котором они происходят. Они подталкивают к поступкам, зачастую — к убийству или самоубийству. Немало романов можно отнести к истинно «экономической» художественной лите-
ческой системой и в особенности — соответствия между языком и деньгами. См.: Woodmansee M., OsteenM. Introduction// The New Economic Criticism: Studies at the Interface of Literature and Economics/ M.Woodmansee, M.Osteen (eds). N.Y.: Routledge, 1999. Авторы отмечают угрозу экономизма в этой тенденции культурологических исследований. Необходимо отметить, что настоящая статья построена на совершенно других методологических началах.
4. См.: FarnhamH.W. Shakespeare's Economics. Philadelphia: R. West, 1978; BrusterD. Drama and the Market in the Age of Shakespeare. Cambridge: Cambridge University Press, 1992; DesanP. Les Commerces de Montaigne: le discours économique des Essais. P.: Nizet, 1992; Sherman S. Finance and Fictionality in the Early Eighteenth Century. Cambridge: Cambridge University Press, 1996; Johnson C. B. Cervantes and the Material World. Chicago: University of Illinois Press, 2000; Ingram P. Idioms of Self-interest: Credit, Identity, and Property in English Renaissance Literature. N.Y.: Routledge, 2006—наряду со многими другими работами, лишь часть которых представлена в этом списке. Мильтон был глубоко погружен в дискурс о торговле ^м.: Hoxby B. Mammon's Music: Literature and Economics in the Age of Milton. New Haven: Yale University Press, 2002). Гёте, как хорошо известно, в своей драме «Фауст» обращается к проблеме бумажных денег (см.: Shell M. Money, Language and Thought. Berkeley: University of California Press, 1982).
5. Некоторые критики утверждали обратное, несмотря на убедительные доказательства значительного присутствия экономической сферы в современной литературе. Например, Моретти писал, что экономический мир не играет почти никакой роли в литературных шедеврах XIX и XX веков (Moretti F. Il romanzo di formazione. Torino: Einaudi, 1987. P. 28).
ратуре — их сюжет основан на рыночных и деловых столкновениях или помещен в рыночный или финансовый контекст,
и т» "
который важен для его развития. В экономической художественной литературе дается подробное описание рынков. Литературные тексты непосредственно обращаются к темам операций с акциями и спекуляций, финансовых инвестиций, мошенничества и коррупции на плохо регулируемых финансовых рынках, конкуренции и рыночной структуры, предпринимательства, инноваций, долга и банкротства. В них рассматриваются расходы, заработная плата, бюджетные ограничения, сбережения, часы работы, управление, риски и многие другие аспекты экономической деятельности. Героям может сильно не хватать имеющихся у них средств, и то, как они решают проблему бюджетных ограничений, составляет важную и увлекательную часть их историй. Часто встречается мотив долга и разорения, которые символизируют столкновение стремлений с возможностями или заключают в себе более глубокие метафоры взлета и падения.
В ряде знаменитых романов, созданных в XIX веке, экономические события были доминантой поэтического ландшафта. В «Мертвых душах» Николай Гоголь в карикатурном виде изображает русских помещиков, вместе с коррумпированными и неэффективными чиновниками. Федор Достоевский, хотя и редко в деталях описывает рыночные условия, почти всегда выстраивает сюжеты вокруг темы богатства и дохода (или отсутствия оных). Банки, финансы и финансисты привлекали внимание многих писателей, среди которых самыми известными являются Оноре де Бальзак, Эмиль Золя и Энтони Троллоп. Произведения Бальзака «История величия и падения Цезаря Бирото» и «Банкирский дом Ну-сингена» повествуют о спекуляциях6. Роман Троллопа «Дороги, которые мы выбираем»7 — это история о влиятельном финансисте, который призывает покупать железнодорожные акции, а на деле оказывается мошенником и авантюристом. «Деньги» Золя ставят в центр повествования амбициозного банкира, рассказывая о крахе его банка в результате махинаций на фондовом рынке. Бальзак рассматривал успешные или неуспешные инновации в «Цезаре Бирото» и «Утраченных иллюзиях»—в последней книге исследуется
6. IngraoB. Economic Life in Nineteenth-Century Novels: What Economists Might Learn From Literature // Economics and Multidisciplinary Exchange / G.Erreygers (ed.). L.: Routledge, 2001. P. 7-40.
7. Более точный перевод названия — «Как мы теперь живем». — Прим. пер.
конкуренция в области печатного дела в условиях дуополии в провинциальном городе8. Золя обращался к темам предпринимательства, инноваций и введения механизации тру-да9. В «Дамском счастье» сюжет вращается вокруг конкуренции и инноваций в торговле (борьба между крупным магазином и маленькой лавкой), в «Западне» бедной прачке удается стать мелким предпринимателем—она открывает собственную прачечную, но вскоре вновь оказывается в нищете. Тяжелая борьба молодой женщины за независимый заработок— центральная тема «Городка» Шарлотты Бронте. Чарльз Диккенс обращался ко многим аспектам экономической жизни своего времени, включая долг, банковское дело и финансы, промышленные кварталы, неравенство доходов, мар-гинальность и крайнюю бедность, издержки закона. «Тяжелые времена», «Холодный дом», «Крошка Доррит», «Наш общий друг» явно попадают в этот список. Доход в виде ренты предопределяет общественную значимость героев в романах Джейн Остин. Мелвилл рассказал о китобойном деле, объясняя, как матросы и капитаны соглашались на ту или иную долю в прибыли от каждого выхода в море. Открывая ХХ век, роман «Будденброки» Томаса Манна представил нам хронику семьи торговцев. В «Говардс-Энд» Эдвард Форстер изобразил неудачные попытки подняться по социальной лестнице и разрушительное влияние безработицы. Можно привести еще больше примеров, если вспомнить, как деньги и доходы помогают преодолевать социальные барьеры.
В последней четверти ХХ века по мере развития финансовых рынков популярным литературным жанром становится финансовая беллетристика10. Действие знаменитого романа Тома Вулфа «Костры амбиций» разворачивается в среде биржевых брокеров. И «Крылья», и «Восходящее солнце» Майкла Крайтона повествуют об эмоциях, конфликтах, незаконной практике и шпионаже в деловом мире крупных транснациональных компаний. Десятки романов в современной британской и американской литературе представ-
8. Ingrao B. La concurrence: Balzac au regard de Cournot // Économie et littérature: France et Grande-Bretagne, 1815-1848/ F. Vatin, N. Edelman (dir.). P.: Le Manuscrit, 2007.
9. NoirayJ. Le Romancier et la machine: l'image de la machine dans le roman français 1850-1900. P.: Corti, 1981.
10. Жанру финансовой беллетристики — банковскому делу и финансам в литературе — посвящен веб-сайт, созданный Р.Дэвисом, из которого мы черпаем информацию о последних литературных произведениях этого жанра. URL: http://projects.exeter.ac.uk/RDavies/bankfiction/.
ляют собой финансовые или деловые триллеры. В Японии читатели увлекаются бизнес-романами с 1950-х годов. Герои этих произведений действуют на финансовых рынках (как биржевые брокеры, финансовые дельцы или «белые воротнички»), они организуют или раскрывают сложные схемы финансового мошенничества и коррупции (давление, искусственно создающее финансовые трудности на рынках государственных облигаций, взлом компьютеров для вывода денежных средств и похожие истории). Финансовые романы, как и популярные юридические триллеры, в основном пишут одаренные богатым воображением профессионалы, которые многие годы работали в финансовых учреждениях и знают финансовые рынки изнутри.
Аспект «экономики в литературе» дает возможность исследовать экономическую лексику, усвоенную литературными произведениями, то есть определенную терминологию, известную или знакомую писателям, и источники их познаний. Во многих случаях у нас есть точная информация о том, где авторы нашли материал для создания реалистичной картины рынков, или о том, как они приобрели непосредственные знания из опыта реальной жизни. В «Утраченных иллюзиях» Бальзак подробно описал динамику рынка в печатном деле по личному опыту — он сам основал типографию, но обанкротился. Золя читал книги и беседовал с профессионалами, чтобы написать роман «Деньги», вдохновившись историческим эпизодом финансового кризиса11. Шарлотта Бронте вкладывала средства в железнодорожные акции, довольно успешно. Она знала не понаслышке о непредсказуемых колебаниях цен на акции и о риске, связанном со спекуляциями и финансовыми инвестициями^.
В иных случаях литературное воображение преобразует опыт, превращая события из реальной жизни в вымысел или фантастический рассказ: «И вот, как-то случился неурожайный год и настал такой голод, что эти бедняки решились бросить своих детей» (в переводе Ивана Тургенева)" Сказка Le Petit Poucet («Мальчик-с-пальчик») Шарля Перро напоминает о голоде в конце XVII века (и о голодных временах,
11. CararsusE. Introduction // Zola E. L'Argent. P.: Garnier-Flammarion, 1974; Pellini P. L'oro e la carta: L'Argent di Zola, la letteratura finanziaria e la logica del naturalism. Fasano: Schena, 1996.
12. Houston G. T. From Dickens to Dracula: Gothic, Economics and Victorian Fiction. Cambridge: Cambridge University Press, 2005. P. 55.
13. Перро Ш. Мальчик-с-Пальчик // Он же. Волшебные сказки/ Пер. И.С.Тургенева. М.: БуксМАрт, 2014.
от которых периодически страдали сельские районы Европы в течение столетий), когда в годы крайнего дефицита продуктов люди бросали или убивали своих детей. В конце сказки автор иронично предполагает, что Мальчик-с-паль-чик обрел благополучие не потому, что украл сокровища Людоеда, а потому, что основал эффективную почтовую службу, воспользовавшись семимильными сапогами. Молодые дамы, отправлявшие письма своим любовникам, особенно ценили услуги экспресс-доставки, которые он смог предложить благодаря сапогам-скороходам. Мальчик-с-пальчик заработал много денег, продавая услуги на этом рынке, за счет успешной инновации!
Существует обширная критическая литература, рассматривающая экономику и литературу под этим углом зренияы. Значительное число исследований посвящено романам XIX века, особенно викторианской литературе". Финансовые рынки и личная задолженность завладели вниманием общественного сознания и авторов в прошлом, а сегодня привлекают внимание современных литературных критиков. Хьюстон1б связывал готическое воображение в художественной литературе с экономической паникой и финансовыми катаклизмами. Диккенса считают критиком финансового капитализма". Барбара Вайс^ рассматривала проблематику банкротства в викторианском романе. Марго Финн19 выполнила исторический обзор оценки личного долга в английской культуре 1740-1914 годов, опираясь в том числе на ряд литературных источников. Дэвид Циммерман изучал образы и интерпретации финансовой паники в американской литературе на рубеже ХХ и ХХ1 веков20. Пол Дилэ-ни21 обращался к проблеме статуса и класса в романе Джейн
14. Приведенный далее короткий перечень и список литературы, конечно, не являются исчерпывающими. Критический обзор всех вкладов в эту область был бы здесь нецелесообразен.
15. Russell N. The Novelist and Mammon: Literary Responses to the World of Commerce in the Nineteenth Century. N.Y.: Oxford University Press, 1986.
16. Houston G. T. From Dickens to Dracula.
17. Jarvie P. A. Ready to Trample on all Human Law: Finance Capitalism in the Fiction of Charles Dickens. L.: Routledge, 2005.
18. Weiss B. The Hell of the English: Bankruptcy and the Victorian Novel. L.; Toronto: Associated University Press, 1986.
19. Finn M. C. The Character of Credit: Personal Debt in English Culture, 1740-1914. Cambridge: Cambridge University Press, 2003.
20. Zimmerman D. A. Panic! Markets, Crises and Crowds in American Fiction. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2006.
21. Delany P. Nostromo: economism and its discontents //Seeing Double: Revi-sioning Edwardian and Modernist Literature /C.Kaplan, A.Simpson (eds). N.Y.:
Остин «Эмма» и, помимо прочих вопросов, рассматривал экономику империализма в связи с романами Джозефа Конрада «Ностромо» и «Сердце тьмы». Экономический дискурс во французской литературе тщательно изучен в текстах XVIII и XIX веков22. В первой половине XIX века обмен и взаимодействие происходили в обоих направлениях23. Жан-Жак Руссо нарисовал утопическую картину идеального аграрного общества в романе «Юлия, или Новая Элоиза»2*. Стендаль известен своим интересом к политической экономии и социологии, который прослеживается в его произведени-ях25. Изобилуют отсылками к экономической жизни романы Бальзака, Золя и Флобера. США предложили еще одну взрывоопасную тему—отношение в романах к экономической ситуации в стране. Мы можем сослаться на сборник статей о деньгах и культуре, посвященный проблеме денег в английской, французской, американской и русской литературе, от Шекспира до Мольера, Александра Пушкина, Гюста-ва Флобера, Генри Джеймса и других известных писателей26.
Песенная поэзия и сказительство — древние ремесла, одни из самых древних, если не самые древние, в человеческой истории. Экономика литературы изучает создание литературных произведений как товаров, имеющих цену (издержки производства, авторское право), и их рынки. Она привлекла внимание литературоведов своим анализом возможных художественных последствий, отражающихся на специфике жанров, круге читателей и писательской профессии27. Интересно исследовать заработки авторов и их положение в обществе в качестве протеже, работников, получающих заработную плату, и независимых предприни-
St.Martin's Press, 1996. P. 215-234; Idem. "A Sort of Notch in the Donwell Estate": Intersections of Status and Class in Emma// Eighteenth Century Fiction. Vol. 12. № 4. P. 533-548; Idem. Literature, Money and the Market: From Trollope to Amis. L.; N.Y.: Palgrave, 2002.
22. Commerce et commerçants dans la littérature/ J. M. Thomasseau (dir.). Bordeaux: Broché, 1988.
23. Economie et littérature: France et Grande-Bretagne, 1815-1848.
24. Pignol C. Economics and Literature: Rousseau's Economic Philosophy in «La Nouvelle Héloise». Paper presented at the ESHET conference, Stirling, 2005.
25. Bornemann A. H. Stendahl as Economist. N.Y.: Peter Lang, 1994; Dubois J. Stendhal: une sociologie Romanesque. P.: Découverte, 2007.
26. Money: Lure, Lore and Literature / J.L.Digaetani (ed.). Westport: Greenwood Press, 1994.
27. Hack D. The Material Interests of the Victorian Novel. Charlottesville: University of Virginia Press, 2005; WeedonA. Victorian Publishing: The Economics of Book Production for a Mass Market, 1836-1916. Aldershot: Ashgate Publishing, 2003.
мателей28. Особое внимание привлек Шекспир со своим театром «Глобус» и управлением этим театром как предприятием. Что сложнее — прокормиться экономикой или литературой? Леон Вальрас в молодости думал, что сможет зарабатывать на жизнь в качестве романиста и журналиста, но в итоге выбрал более стабильный доход, став профессором экономики в Лозаннском университете. Бальзак напряженно трудился, создавая свои увесистые тома под давлением издателя. Троллоп открыто развенчивал миф о писателе, который творит ради чистого удовольствия от творчества, и признавался, что рассматривает свое писательство как ремесло, как способ заработка, находя большое сходство
О и и и
между своей повседневной работой и работой механика. Существуют обширные возможности для развития сравнительной экономики, анализирующей производство литературы в сравнении с другими отраслями производства или заработки в литературном ремесле в сравнении с заработками в других профессиях. Издание современной художественной литературы — это крупный бизнес, хотя творец-автор по-прежнему работает в одиночку за своим письменным столом. Этот ракурс, в основном исследуемый в литературоведении, имеет прямое отношение к экономике культуры.
Литература в экономике
Пользуются ли экономисты литературными источниками и если пользуются, то как? Широко используемой литературной метафорой стал Робинзон Крузо, решивший одну из основных экономических проблем — проблему выживания путем организации производства на основе доступных природных ресурсов и оптимального использования ограниченного времени, еще одного важнейшего экономического ресурса. Ранкетти анализировал метафорическое использование Робинзона в качестве иллюстрации различных идей в трудах Карла Маркса, Леона Вальраса, Кнута Викселя, Филиппа Уик-стида, Джона Мейнарда Кейнса29. По мнению Маркса, Робинзону приходилось точно распределять свое рабочее время
28. Список литературы по экономике авторства см. в процитированном выше обзоре: WoodmanseeM., Osteen M. Introduction.
29. Ranchetti F. Dal lavoro all'utilitá: critica dell'economia politica classica e cos-tituzione della teoria economica moderna// Valori e prezzi / G.Lunghini (ed.). Torino: UTET, 1993. P. 119-168.
между различными видами производства. Уикстед, критикуя Маркса, усмотрел в этой персонализированной метафоре новый смысл через призму теории предельной полезности. Вальрас представлял себе, как Робинзон высаживается на необитаемом острове вместе с сотней моряков, которые создают рынок товаров, спасенных ими после корабле-крушения3°. Остров — это умственная метафора для состояния изолированности, с положительным или отрицательным значением. В статье Анна Робера Жака Тюрго «Ценность и деньги» (1769 год, написана предположительно в 1766 году) двое потерпевших кораблекрушение высаживаются на одном и том же острове, каждый со своим товаром. На острове они встречаются и торгуются в условиях двусторонней монополии. Робинзон и Пятница были вымышленными героями в «коробке Эджуорта», и Фрэнсис Исидор Эджуорт мультиплицировал их, чтобы объяснить, как двусторонняя монополия превращается в конкурентный рынок. Встреча на острове превращается в метафору встречи на рынкеЗ1.
В экономике развития недавно на сцену вышел менее продуктивный персонаж — мистер Микобер32, хронический должник, весельчак и алкоголик, за всю свою жизнь не отложивший и пенни и сразу спускавший то немногое, что к нему попадало. Краткосрочная перспектива Микобе-ра—хроническая бедность, мешающая любым попыткам выбраться из долговой ямы, и ему это известно. Никакие возможные попытки автаркистских сбережений не способны избавить его и его семью от долгосрочной нищеты. Осознание будущей неопределенности в части получения дохода и вероятного финансового краха столь глубоко, что заставляет сторониться бесплодных лишений в надежде на столь негарантированный выигрыш. «Порог Микобера» — это «критический имущественный порог, ниже которого стратегия автаркистского накопления перестает быть рациональной или целесообразной»^. Беднейшие жители развивающих-
30. Подробный список литературы см. в процитированной выше работе Ран-кетти. Обзор с дополнительными источниками см. в: WattsM. How Economists Use Literature and Drama // Journal of Economic Education. 2002. Vol. 29. №4. P. 340-346.
31. Метафора острова в современной макроэкономике претерпела значительные изменения.
32. Уилкинс Микобер — это, конечно, персонаж из «Дэвида Копперфильда».
33. Carter M. R., Barret C. B. The economics of poverty traps and persistent poverty: an asset-based approach // Journal of Development Studies. 2006. Vol. 42. №2. P. 190.
ся стран, не преодолевшие «порог Микобера», в итоге оказываются в ловушке бедности34.
Оскар Моргенштерн вспомнил знаменитую историю о Шерлоке Холмсе и Мориарти, чтобы проиллюстрировать стратегическое взаимодействие, которое может закончиться когнитивным тупикомЗ5. Романы, рассказы, пьесы, оперные либретто и даже Библия «становились предметом толкования в теории игр»з6. Некоторые преподаватели экономики указывали на то, что литературные герои помогают объяснять экономические теории студентам. Этому вопросу были посвящены статьи и даже целая книга, в которых признавалось, что литературные тексты воздействуют на экономическую мысль и на удивление делают это довольно неплохоз . Финансовая беллетристика может приобрести дидактический характер38. Отсылка к эпизодам из литературы, безусловно, весьма кстати в целях преподавания экономических теорий как полезное назидательное средство. Но она может вселять предубеждение, если игнорировать те пласты смыслов, которые вступают в игру в литературных произведениях. Мы обедняем себя, читая литературные шедевры так, как будто это примеры из учебника, призванные объяснять формулы или теоремы в экономической науке! Поэтому каждому, кто любит литературу, подобные иллюстрации кажутся несуразными. Рабле иллюстрирует экономические экстерналии, а Диккенс — издержки от загрязне-
34. Zimmermann F. J., Carter M. R. Asset smoothing, consumption smoothing and the reproduction of inequality under risk and subsistence constraints// Journal of Development Economics. 2003. №71. P. 233-260; Carter M. R., Barret C. B. Op. cit. P. 178-199.
35. Morgenstern O. Volkommene Voraussicht und wirtschaftliches Gleichgewicht// Zeitschrift für Nationalökonomie. 1935. Bd. 6. № 3 (англ. пер.: Perfect Foresight and Economic Equilibrium// Selected Economic Writings of Oskar Morgenstern. N.Y.: New York University Press. P. 174); Idem. Wirtschaftsprognose. Eine Untersuchung ihrer Voraussetzungen und Möglichkeiten. Vienna: Springer, 1928. P. 98.
36. См. краткий перечень в: Brams S.J. Game Theory and Literature // Games and Economic Behavior. 1994. Vol. 6. № 1. P. 36. См. также: DelocheR., Oguer F. Cournot et Poe: jeu, réflexion et ruse // Actualité de Cournot/ T.Martin (dir.). P.: Vrin, 2005.
37. «Однако в обзоре такого рода [литературных] произведений мы обнаружили удивительно много таких, которые точно описывают аналитические экономические концепции». См. в: Watts M. et al. Economics in literature and drama // Journal of Economic Education. 1989. Vol. 20. №3. P. 291; The Literary Book of Economics, Including Readings from Literature and Drama on Economic Concepts, Issues and Themes / M.Watts (ed.). Wilmington: ISI Books, 2003.
38. Маршалл Джевонс — это творческий псевдоним двух профессоров экономики, которые в соавторстве написали детективный рассказ «Убийство на берегу». Книга, по-видимому, использовалась как дополнительный материал при преподавании экономики в некоторых колледжах.
ния окружающей средыЗ®. Отсылка к литературе во время занятий по экономике не должна низводить роль литературного языка до чисто вспомогательной.
Экономику в литературе следует воспринимать с глубоким уважением к эмоциональной и нравственной составляющей, которая для литературных шедевров очень важна, поскольку она важна для нашей жизни. В споре об альтруизме Джек Хиршлейфер и Гэри Беккер затронули «Короля Лира», но ни один из этих двух выдающихся ученых, очевидно, не понимал, что пьеса Шекспира—это трагедия, ставящая глубокие вопросы о присутствии зла в мире4°. Пьеса не рассматривает рациональное конституционное устройство или движимый личными интересами альтруизм в эволюционной, социобиологической перспективе. Ни Корделия, ни Кент не утрачивают своей преданной любви к Лиру во время жестокой опалы. Трагедия повествует о крайнем искажении естественных привязанностей — естественной дочерней любви, естественной сестринской любви, она говорит о том, как невинные погибают без надежды на защиту, о том, как безумие сердца и ума разрушает жизни. Это одна из самых мрачных из когда-либо нарисованных картин человеческого удела, рассказ о том, как надежда на любовь остается единственным островком спасения в море жестокости, страдания, слепоты и безумия. Как можно считать ее иллюстрацией экономических притч о рациональном корыстном альтруизме, обусловленном социобиологией?41 Точно так же крайне скудными оказываются результаты, полученные при прочтении литературы сквозь призму теоретико-игровых подходов, и происходит это по совершенно очевидной причине — в рамках теоретико-игровых подходов отсутствует эмоциональная составляющая стратегического взаимодействия между участниками. Вместе с эмоциональным откликом уходит и духовный смысл, доносимый до читателей взаимодействием героев и, как следствие, интерес читателей к повествованию. «Почему эти истории так
39. Watts M. et al. Op. cit. P. 296.
40. Becker G. S. Reply to Hirshleifer and Tullock // Journal of Economic Literature. 1977. Vol. 15. № 2. P. 506-507; Hirshleifer J. Shakespeare Versus Becker on Altruism: The Importance of Having the Last Word// Journal of Economic Literature. 1977. Vol. 15. № 2. P. 500-502.
41. В своем ответе Беккер отметил: «Позвольте мне поблагодарить Хиршлей-фера за такого сильного протагониста, как король Лир. Экономику теперь можно распространять и на литературу?» (см.: Becker G. S. Reply to Hirshleifer and Tullock. P. 507).
трогают нас, а не просто служат банальными иллюстрациями к этим играм?»42 Действительно, хороший вопрос. Является ли «Король Лир» частным случаем модели Беккера и освобождают ли умственные усилия, затраченные нами на прочтение работы Беккера, от необходимости внимать актерам, изображающим героев Шекспира? Зачем писать романы, пьесы или рассказы, если это всего лишь примеры смешанных стратегий в кооперативных или некооперативных играх? Теоретико-игровой подход превращается в гротеск, когда его применяют к религиозным чувствам, низводя мистическое или метафизическое видение, связанное с верой, до процесса торгов на рынке.
Литература использует язык, чтобы выразить эмоции и завладеть вниманием читателей. Задействована ли литературная выразительность в экономическом дискурсе? Является ли искусное и утонченное словоупотребление частью коммуникативных стратегий экономики как дисциплины? Как язык влияет на успешность коммуникации, прием у читателей, интуитивное понимание? Кейнс до некоторой степени признавал значение и ценность убеждения как полезного инструмента директивных органов, предполагающего одновременно и мастерство рационального обоснования, и умение завладеть сердцами и умами слушателей4з. Дейд-ра Макклоски в экономических рассуждениях различает истинную риторику и официальную риторику, противопоставляя имплицитную и примитивную, техническую риторику, обнаруживаемую в экономических текстах, научной практике риторического анализа, приводящей к многоплановому обсуждению экономических теорий44. После выхода работы Макклоски многие ученые открыли в экономике риторику технической аргументации с отрицательными коннотациями как претензию на доказательство и строгую логику, обусловленную лингвистическими конвенциями, которые царят в науке. Альберт Хиршман осудил риторику реакции45. Действительно, искусство «убеждения» в эконо-
42. BramsS. J. Game Theory and Literature. P. 51.
43. Marcuzzo C. Keynes and persuasion// The Continuing Relevance of The General Theory: Keynes for the Twenty-first Century / M.Forstater, L.R. Wray (eds). L.: Palgrave Macmillan, 2007.
44. Макклоски Д. Риторика экономической науки. М.; СПб.: Изд-во Института Гайдара; Международные отношения; Факультет свободных искусств и наук СПбГУ, 2015.
45. Хиршман А. Риторика реакции: извращение, тщетность, опасность. М.: ИД ВШЭ, 2010.
мике следует считать искусством рационального обоснования, с обращением ко множеству языков и выразительных средств, с учетом множества граней экономических вопросов, которые по самой своей природе часто подразумевают нравственные или политические соображения и исторический контекст. В этом более широком ракурсе обогащение языка экономического убеждения представляет собой новую возможность, все еще не исследованную так, как она того заслуживает.
Метафоры и мысленные образы разливаются по венам культуры из общих источников или их отголосков, курсирующих между различными областями знаний. Между словами и образами существует глубокая связь, а семантика слов по своему существу пластична и перетекает из одной сферы в другую. Метафоры и параболы, укоренившиеся в единой культуре, — это своего рода архетипы, впечатанные в сознание как экономистов с литераторами, так и публики, читающей их тексты. Метаморфозы и мутации значений часто имеют без особого труда прослеживаемую связь с теми или иными идейными течениями или прямыми диалогами, как это произошло с языком эволюции в XIX веке, который был унаследован Чарльзом Дарвином от Томаса Роберта Мальтуса, а затем вернулся в социальные науки4б. В других случаях сдвиги значений, или заимствования, происходили не столь явным образом. «Равновесие» — это слово, принадлежащее ко многим областям знаний и миру эмоций, встречающее понимание и в механике, и в психологии, и в экономике, и в обиходной речи, вызывающее разные образы и имеющее подвижное значение. Экономические термины, становясь привычными и ежедневно повторяясь в разговоре или в средствах массовой информации, создают понятную всем атмосферу образов и риторических фигур47. Если «паника» на финансовых рынках, обросшая смысловыми оттенками краха и кризисов, мигрировала из экономики в литературу, то «призраки» были призваны в экономику или литературу из более древних источников в повседневной речи и народных представлениях. Различные источники значе-
46. Ginzburg A. Biological Metaphors in Economics: Natural Selection and Competition// Complexity Perspectives on Innovation and Social Change/ D.A.Lane et al. (eds). B.; N.Y.: Springer, 2007.
47. Ватен утверждает, что в первой половине XIX века экономические образы и понятия переходят из собственно политической экономии в естественные науки (см.: Vatin F. Introduction // Economie et littérature: France et Grande-Bretagne, 1815-1848 / N.Edelman, F.Vatin (dir.). P.: Manuscrit.com, 2007).
ний, которыми мы пользуемся при обмене словами, вторят друг другу, и эти отголоски проходят сквозь смысловые сферы, которые перемешиваются в когнитивной и эмоциональной работе сознания. Призрак коммунизма, преследующий Европу, был всего лишь одним из череды бесчисленных призраков, которые бродили по европейским умам до него. Его сила убеждения была обусловлена тем откликом, который он находил в одаренных богатым воображением умах, уже знающих, что такое призраки, по популярным историям и традициям, восходящим к Средневековью и Античности. Неоготика черпала силы в далеких, хорошо укоренившихся образах дьяволов и демонов прошлого, чтобы породить новых франкенштейнов.
Экономисты и литераторы
И экономисты, и литераторы — это профессионалы, зарабатывающие на жизнь своим умом. Принадлежали ли они к разным социальным группам и академиям или жили в одной и той же социальной среде? Были ли они друзьями или объединялись для совместной работы? Принадлежали ли они к одним и тем же интеллектуальным кругам и обменивались идеями или же противостояли друг другу и вступали в полемику? Были ли они в разных лагерях, как утверждал Томас Карлейль?
Полемика между экономистами и писателями в основном изучалась в связи с противостоянием природы и традиции коммерческому обществу, утилитаризма—спиритуализму, ориентации на материальные интересы — чувствительности и нравственности. Ученые подчеркивали, что в литературных кругах господствовало традиционное презрение к деньгам, торговле и коммерческому обществу4®. Некоторые историки, которые изучали экономику в литературе, разделяли это недоверие, глядя на предмет с марксистской точки зрения49. Литературные шедевры XIX века тогда воспринимаются как радикальная критика «консьюмеризма», «глобализации» или тотальной «банкеризации» общества5°.
48. Delany P. Literature, Money and the Market: From Trollope to Amis.
49. В своем обзоре Вудманзее и Остин критикуют марксистскую зашорен-ность, которой пропитан ряд исследований в новой экономической критике, посвященных экономике и литературе (Woodmansee M, Osteen M. Introduction).
50. Bigelow G. Fiction, Famine, and the Rise of Economics in Victorian Britain
Каковы бы ни были достоинства каждого отдельного исследования, следует отвергнуть необоснованные утверждения о бедственном положении рыночных обществ, изображенных в литературе51. На противоположном полюсе Сандра Пирт и Дэвид Леви52 представили в истинном свете дискуссию об освобождении от рабства, в рамках которой Карлейль предложил выражение «мрачная наука». Они показали, насколько «литературная» сторона была жестокосердна и слепа к правам чернокожих людей. Политический экономист-утилитарист Джон Стюарт Милль твердо стоял на позициях гуманизма, споря с Карлейлем, Джоном Рёскиным и Диккенсом. Филип Коннелл5з провел научный анализ утилитаризма и поэтов эпохи романтизма в контексте политических дебатов в британской культуре начала XIX века и становления политической экономии как влиятельной науки об обществе. Его работа исследует истоки контраста между чувствительностью литературы и строгой политической экономией, который в викторианской культуре должны были подчеркивать такие ученые, как Карлейль. Но картина, которую рисует автор, намного сложнее, чем грубая бинарная оппозиция романтического духа и материалистического утилитаризма. Если вспомнить другие эпизоды, комплексную оценку обеспечивает анализ взгляда Джозефа Конрада на Британскую империю^. Тщательное историческое исследование показывает ошибочность упрощенного толкования, противопоставляющего ориентированных на рыночные отношения «мрачных» экономистов чувствительным художникам и поэтам. Восприятие такого контраста, в целом сформировавшееся в викторианскую эпоху, лишь частично отражает то, что происходило как в викторианскую эпоху, так и в другие перио-ды55. Оно значительно искажает как многообразие идей экономистов, так и многообразие взглядов литераторов.
and Ireland. Cambridge: Cambridge University Press, 2003; Houston G. T. From Dickens to Dracula.
51. «Банкеризация» — это «призрак, который бродит по земному шару» (цит. по: Houston G. T. Op. cit. P. 9). Банковские деньги — одно из наиболее полезных изобретений в истории, поскольку они ликвидируют транзакционные издержки,— рассматриваются как монстр финансового капитализма!
52. Peart S.J., Levy D. M. The Vanity of the Philosopher: From Equality to Hierarchy in Post-classical economics. Ann Arbor: University of Michigan Press, 2005.
53. ConnellP. Romanticism, Economics and the Question of Culture. Oxford; N.Y.: Oxford University Press, 2001.
54. Delany P. Nostromo: Economism and Its Discontents. P. 215-234.
55. Галлахер (см.: Gallagher C. The Body Economic: Life, Death, and Sensation in Political Economy and the Victorian Novel, Princeton: Princeton University Press,
В стане экономистов точно так же, как и в стане профессиональных писателей, мнения разделились, а позиции были неоднозначными. Недоверие к успешной работе рынков было распространено среди экономистов некоторых эпох или кругов, например, как вспоминает Франсуа Фюре56, в 1930-е годы. Отказ от утилитаризма как концепции жизни имеет мало общего с поддержкой свободной торговли на рынках. Тюрго, убежденный сторонник свободной торговли, высказывался против утилитаристской этики. У Смита, конечно, было комплексное представление о человеческих мотивах и человеческом разуме. Милль игнорировал запрет отца на чтение художественной литературы и открыл для себя очарование вымысла и поэзи^7. Антуан Огюстен Кур-но разделял романтическую ностальгию по обществу до эпохи коммерциализации. Вальрас объявил себя социалистом и спиритуалистом. Маршалл наполнил свои «Принципы экономической науки» соображениями о расовых свойствах различных народов, сравнивая британцев с немцами или с паразитарными армянами или евреями. Кейнс оплакивал исключительное доминирование корыстного мотива среди идеологий невмешательства государства в экономику (laissez-faire) и рисовал мрачную картину иррациональности и нестабильности фондовых рынков, на которых господствует спе-куляция58. Поэт Стефан Георге собрал кружок друзей, в том числе экономистов, разделявших его взгляды^. Фридрих Август фон Хайек, убежденный сторонник свободной торговли, полагал, что рыночные отношения в конечном итоге отталкиваются от нравственных заветов, коренящихся в религии, поскольку рынки опираются на собственность, контракт и верховенство закона. Его часто обвиняли (ошибочно) в консерватизме, поскольку он подчеркивал роль традиции.
2005) утверждала, что в викторианской Англии во взглядах экономистов и писателей на чувства и ценность прослеживался общий жизненный опыт.
56. ФюреФ. Прошлое одной иллюзии. М.: Ad Marginem, 1998. С. 177-178.
57. Lepenies W. Between Literature and Science: The Rise of Sociology. Cambridge: Cambridge University Press, 1988.
58. Причастность Кейнса к Блумсберийскому кружку не раз подвергалась анализу, который дал противоречивые результаты в отношении связи идей Кейнса с модернизмом или, точнее, с постмодернизмом (Klaes M. Keynes between modernism and postmodernism // The Cambridge Companion to Keynes / R.Back-house, B. Bateman (eds). Cambridge: Cambridge University Press, 2006. P. 257-270).
59. Schefold B. Political Economy as Geisteswissenschaft: Edgar Salin and Other Economists around George. Paper presented at the ESHET conference, Stirling, 2005.
Хотя и не во все времена, среди профессиональных мастеров пера преобладало недоверие к рынкам и неприятие современности. Стендаль жестко критиковал возрождение старых аристократических порядков во времена Реставрации, его герои сражаются за социальный прогресс, нарушая иерархию старого порядкаб°. Бальзак и Золя изображали экономическую заинтересованность очень по-разному, от неприглядной алчности до конструктивного предпринимательства и творческих инноваций. Достоевский, суровый критик утилитаризма, тонко и абсолютно реалистично изображал мотивы эготизма и корысти в человеческой жизни. Он отвергал утилитаризм по философским соображениям, из-за полного несогласия с утилитаристскими представлениями о счастье, зле и винеб1. Вопрос о том, действительно ли устойчивое ядро современной экономики по-прежнему основывается на глобальной утилитарной философии, остается открытым и чрезвычайно актуальным. Многие писатели посвятили значительную часть своей работы объяснению примитивного интереса людей к денежно-кредитным операциям, бесстрастно показав, как жестко они действуют в этом мире. Но многие романы с помощью галереи героев иллюстрировали и одобряли воспетые Смитом добродетели активной жизни, благоразумия и трудолюбия. Романы придавали особое значение появлению на социальной арене активных женщин, которые работают на рынке, чтобы иметь независимый доход, они обнаруживали денежные мотивы в сентиментальных отношенияхб2. Таким образом, не следует соглашаться со стереотипом, разделяющим «экономику» и «литературу», принимая за чистую монету противостояние «мрачной науки» культуре и чувствительности, о котором говорил Карлейль. Кроме того, идеологии, в скрытой или явной форме выраженные писателями, не являются центром их литературных произведений, если мы не низводим литературу до неприглядной задачи обогатить идеологию (или предубеждения) эмоциями. Как отме-
60. Dubois J. Stendhal: une sociologie romanesque.
61. Picon D. La critique de l'utilitarisme dans l'oeuvre de Dostoievski// Revue de philosophie économique. Décembre 2002. T. 10. P. 73-95; Idem. L'utilitarisme dans la littérature: Dostoievski et Dickens. Paper presented at the ESHET conference, Stirling, 2005.
62. Kaufman D. The Business of Common Life: Novels and Classical Economics between Revolution and Reform. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1995; Skinner G. Sensibility and Economics in the Novel, 1740-1800: The Price of a Tear. Basingstoke: Macmillan; N.Y.: St Martin's Press, 1999.
тил Дилэни, «Дороги, которые мы выбираем» — это хлесткое изображение земельной аристократии как устаревшей и бесплодной, хотя в романе есть отголоски ностальгии по уходящему старому порядку^.
Параболы и дивергенция языков
И экономика, и литература (по крайней мере, новая и новейшая европейская и американская литература) отталкиваются от важнейшего библейского события после Сотворения мира—эпизода со змеем и яблоком, вкушения от Древа познания. Женщины и мужчины рассматриваются уже после изгнания из Райского сада. В художественной литературе, как и в экономических моделях, возможности людей ограничены дефицитными ресурсами, распределяемыми согласно альтернативным задачам, и им часто приходится зарабатывать на жизнь в тяжелой борьбе с конкурентами. Следующие друг за другом поколения переживают процветание и упадок. И экономические модели, и литературные тексты повествуют о вымышленных героях, которые строят планы в определенном промежутке времени, проживают конечные жизни, проходят через молодость и старость, испытывают дефицит времени и решают проблему альтернативных издержек, когда принимают решение о том, на что его потратить. Но все же в том, как писатели и экономисты описывают мир денег и рынков после Грехопадения, проявляются радикальные отличияи. Поговорим немного о тех из них, которыми обусловлена особая природа художественной литературы как языка знаний".
Первое заметное отличие заключается в том, что литературных героев много и их многочисленность лежит в основе повествовательной затеи. Литература исследует пространство человеческих отношений, где отдельные лич-
63. Delany P. Literature, Money and the Market.
64. Льюис (см.: Lewis C. R. A Coincidence of Wants: The Novel and Neoclassical Economics (Literary Criticism and Cultural Theory: The Interaction of Text and Society. N.Y.: Garland Publishing, 2000)) придерживался противоположного мнения, он считал, что неоклассическая экономика — это способ повествования и поэтому она сродни романам. Он проанализировал четыре романа с точки зрения неоклассических концепций («Робинзон Крузо», «Франкенштейн», «Моби Дик» и «Сестра Керри»).
65. Ingrao B. Economic Life in Nineteenth-Century Novels: What Economists Might Learn From Literature. P. 7-40.
ности встречаются, общаются и испытывают те или иные чувства. Эти встречи, с их хеппи-эндами и трагедиями, происходят между отдельными людьми, и история имеет тем большую литературную ценность, чем глубже индивидуальность героев. Стереотипные герои—признак массовой литературы. Индивидуальность вызревает на протяжении всей жизни, она символично запечатлевается в важнейших и необратимых решениях, выстраивающих жизненный путь. Сюжеты рассказывают об этих поворотах и событиях, приводящих к счастливому или несчастливому концу. Литературные герои — это самостоятельные личности, и их позиция влияет на их подход к экономической активности. Когнитивные свойства влияют на их экономическую успешность. Персонажи в силу природы литературного произведения являются асимметричными агентами. Их ум и сердце проявляют себя противоречивым образом в познавательном процессе, в мотивах, в поведении. По замыслу Бальзака, герои «Человеческой комедии» должны были изображать социальные виды, однако писатель сообщает нам о том, что в его сложной картине современного французского общества их две или три тысячи66.
Индивидуальность героев не свободна от стереотипов, которые могут быть обременены и пропитаны пристрастностью или отражать их представления о жизни. Элемент стереотипного моделирования присутствует во всех жанрах, а шаткое равновесие между традицией и творческой инновацией является одной из главных проблем развития литературы. В литературе, как и в изобразительных искусствах, жанр и, соответственно, определяющие его структурные особенности помогают и автору, и публике — способствуют их плодотворному диалогу. Будь то портрет или натюрморт, трагедия или короткий рассказ, симфония или концерт, жанр способствует передаче традиции от творца к творцу через века. Он помогает оценить художественные или литературные произведения образованной аудитории, которая усвоила законы жанра. Жанр, со своими ограничениями, способствует созданию и сохранению общности между авторами и аудиторией.
Каковы же источники асимметрии возможностей, выбора и поведения в литературном повествовании? Они могут быть самыми разнообразными: возраст и изменение от-
66. Бальзак О. де. Предисловие к «Человеческой комедии» // Собр. соч.: В 24 т. Т. 1. М.: Правда, 1960. С. 21-38.
ношения к жизни по мере взросления или старения, гендер и отношения между женщиной и мужчиной, городская или сельская жизнь, жизнь в провинции или большом городе, образование, путешествия и приобретение опыта в результате общения с другими людьми, опыт обучения и работы, специальные познания или взгляды, усвоенные в традиционной профессии, статус и богатство со свойственными им привычками потребления и социального общения, осуществление политической власти и вытекающий из нее контроль над человеческими жизнями и так далее и тому подобное. Они не обязательно подразумевают отказ автора признавать внутреннее равенство за всеми человеческими существами, хотя более или менее выраженные этнические или гендерные стереотипы постоянно встречаются как в литературе, так и в других сферах культуры. Характер формируется на основе жизненного опыта, и носильщик в итоге отличается от философа, сколь бы схожи они ни были изначально, когда были детьми. И наконец, что немаловажно, личность каждого героя первого плана обладает ядром жизненных установок, что делает героя уникальным.
Разве можно свести различных литературных персонажей, действующих в экономических сценариях, к горстке стандартных допущений о выборе и поведении? Разумеется, нет. Напротив, экономические модели изучают стратегическое взаимодействие между персонажами своих сценариев, явно предполагая, что когнитивные и эмоциональные возможности агентов абсолютно равны, либо их можно отнести к тому или иному из конечного числа видов. Структурное ядро экономики держится на допущении о совершенно симметрично действующих агентах в моделях общего равновесия или на более сильном допущении о репрезентативном агенте (существовании только одного стандартного персонажа). В экономических моделях всего несколько видов агентов, если они вообще не сведены к единственному стереотипному персонажу. Множественные агенты конкурентных рынков, как в случае с Пятницами и Робинзонами Эджуорта, получены путем точного копирования. Теория игр методично исследуется в аспекте когнитивной симметрии67. Асим-
67. Ярким исключением является подход Шеллинга, основанный на гетерогенных агентах, который, однако, не использовался в литературе в рамках господствующего направления теории игр (см.: Innocenti A. Player Heterogeneity and Empiricism in Schelling// Journal of Economic Methodology. 2007. Vol. 14. № 4. P. 409-428).
метричность изучалась во многих экономических моделях: оценка воздействия денежно-кредитных шоков со стороны населения и центрального банка, экономические агенты, оказывающие влияние на цены и принимающие установленные цены в моделях дуополии, принципал и агент в моделях «принципал — агент», молодые и старые в моделях перекрывающихся поколений, —вот лишь несколько примеров. Несмотря на расширение исследований, диапазон когнитивной или информационной асимметрии остается небольшим. Асимметричные агенты — это всего лишь воспроизведенные реплики небольшого набора стандартных допущений, и явно не двух-трех тысяч, о которых говорил Бальзак.
Второе заметное отличие заключается в том, что романы и рассказы символично отслеживают динамику, обусловленную предыдущими решениями (конечно, не в строго техническом смысле). Удачный сюжет создает убедительную логическую цепочку, сплетающую воедино произошедшие в разное время события, в том числе случайные, через важнейшие эпизоды в жизни отдельных людей и встречи между асимметричными героями. Это касается как публичных событий, так и личного пространства внутреннего «я». В «Превращении» (Die Verwandlung) Кафки, когда Грегор Зам-за превращается в насекомое, — это необратимый процесс, и читатель его так и воспринимает68. Когда Гамлет убивает Полония, а Офелия сходит с ума и топится,— это необратимые трагические события, которые указывают на то, что ничего хорошего в будущем ждать не приходится. Сюжет, повествование, драма, трагедия или счастливый финал зависят от встреч и отношений между людьми в поворотные моменты их необратимых жизненных траекторий. Литературную зависимость от избранного пути не следует путать с детерминизмом, судьбой или фатализмом (в которые авторы могут верить или не верить). В семье, любви, бизнесе, социальной жизни — во всей совокупности личных отношений литературный язык подчеркивает главенство личной ответственности. Многообразие голосов и обусловленных предыдущими решениями сюжетных линий выполняет не просто декоративную функцию. Художественная литература доносит смысл и пробуждает эмоции, поскольку она напоминает о ценностях и вариантах выбора, открытых или гаснущих возможностях человеческой жизни.
68. «Превращение» было впервые издано в 1915 году.
Третье отличие — в литературе герои никогда не сталкиваются с необходимостью оптимизации. Они сталкиваются с конфликтами и компромиссным выбором, которые оставляют неизгладимый след на тех, кто в них участвует. Совершая выбор, люди страдают и меняются. Они становятся более зрелыми или оказываются в эмоциональных ловушках. Литература имеет дело с альтернативными финалами перспектив, принципиальным образом отличающимися от критериев оптимизации, каковы бы они ни были. Литературные тексты изображают конфликты в определенных мотивах, вызванных нравственными конфликтами, не предполагающими легких решений. Мотивы образуют смысловые пласты, вырастающие друг из друга или скрывающиеся друг в друге. Непреклонность или предусмотрительность, выгоды и страсти, «гордость и предубеждение» смешиваются, подталкивая человека, делающего выбор, к счастливой развязке или к драме. Курно писал, что ему требуется всего одно допущение, из которого можно вывести все остальные теоремы, — аксиома максимизации в рыночном поведенииб9. В литературных шедеврах, как и в обычном телесериале или в фильме-нуар, мотивы представляют собой затейливый пучок эмоций, в котором переплетаются выгода и страсти. Почему Раскольников убивает старуху-процентщицу в «Преступлении и наказании»? Речь идет о выгоде? Почему Смердяков убивает своего предполагаемого отца, старика Карамазова? Из-за материальной заинтересованности? Где проходит грань между выгодой и прочими страстями, такими как честолюбие, карьеризм, желание общественного признания, роковая тяга повелевать судьбами других людей или похоть, любовь, другие сильные чувства?
Обычный опыт читателей художественной литературы, будь то высокая проза, как «Братья Карамазовы», или ординарные детективы, заключается в том, что сюжет увлекает их сложностью мотивации. Кому понравится рассказ, герои которого столь прозрачны, что читатель может понять их с самого начала? Вызывала бы «Гордость и предубеждение» хоть толику интереса, если бы читатель мог разгадать характеры Элизабет и Дарси с первых же страниц? Стал бы читатель штудировать сотни страниц «Властелина колец», если бы мог знать наверняка, что Фродо так и не подпадет под чары кольца? Стал бы терпеливый читатель просижи-
69. Cournot A. A. Recherches sur les principes mathématiques de la théorie des richesses// Oeuvres complètes / G.Jorland (dir.). P.: Vrin, 1980. Vol. 3. P. 35.
вать над томами «Войны и мира» Льва Толстого, если бы мечтательная Наташа не готовилась бежать с любовником, перед тем как превратиться в преданную мать?
«Ах, Гамлет, сердце рвется пополам!»7° или «Но две души живут во мне...»71 Литература имеет дело с сердцами и душами, сквозь которые проходят границы. Герою бывает нелегко расстаться «с худшей половиной, чтоб лучшею потом тем чище жить»72. Раздвоение, расщепление личности,— это особый топос в целом ряде литературных текстов, от Эдгара Аллана По до Роберта Льюиса Стивенсона и Достоевского. Стивенсон в одном из писем сообщал: «Я ищу идентичность с сохранением сложности»^3. У Достоевского раздвоение указывает на отсутствие четкой идентичности, глубоко увязанное с грехом и чувством вины, из-за отсутствия ясного морального сознания74. Трагедия имеет дело с крайними проявлениями нравственных конфликтов. Внутренний конфликт, формирование или крах личности, нравственные дилеммы лежат в основе литературной «антрепризы» в бесчисленных пьесах, драмах, трагедиях, романах, рассказах и даже в лирических стихотворениях. Личность героя — это не фиксированный набор аксиом, известных априори, она развивается с жизненным опытом, с возрастом, во время переломных событий и при определении отношения к другим человеческим существам и даже ко всему сущему75.
Упомянем вскользь о том, что мифы, сказки и фантастическая литература в этом отношении ничуть не отличаются от реалистических романов. Отмеченные нами три отличия в моделировании стратегий и структуре усвоения подразумевают разный подход к экономике в литера-
70. Шекспир В. Трагическая история о Гамлете, принце датском// Собр. избр. произв. / Пер. Б.Пастернака. Т. 1. СПб.: Terra Fantastica, МГП «Корвус», 1992. С. 182.
71. Гете И. В. Фауст/ Пер. Б.Пастернака. М.: Худ. лит., 1969. С. 80.
72. «Вот и расстаньтесь с худшей половиной, чтоб лучшею потом тем чище жить» (см.: Шекспир В. Трагическая история о Гамлете, принце датском. С. 183).
73. Цит. по: Houston G. T. From Dickens to Dracula. P. 93. Интерпретация «Странной истории доктора Джекилла и мистера Хайда» Хьюстона дает узкое прочтение мотива двойничества в истории Стивенсона, и ее следует отвергнуть как пример ошибочного экономического упрощения при толковании литературных текстов.
74. Picon D. La critique de l'utilitarisme dans l'oeuvre de Dostoievski; Idem. L'utilitarisme dans la littérature: Dostoievski et Dickens.
75. Отношение к животным служит критерием сострадательности во многих сказках и историях. В «Преступлении и наказании» забитая насмерть кляча превращается в мучительный символ насилия и зла, царящих на земле.
турных текстах и к экономике в экономическом моделировании, обусловленный не только личными идеологиями и предубеждениями авторов или экономистов. Обобщим некоторые следствия, которые проявляются в том, как писатели и экономисты повествуют об экономических событиях. Поскольку в литературе многие агенты действуют согласно экономическим сценариям, динамика рынка зависит от взаимодействия между их различными когнитивными и эмоциональными сущностями или от наличия у них доступа к различным социальным кругам или источникам информации. В результате рынки никогда не бывают прозрачными. Информация течет по руслам социальных связей, ее часто монополизируют, и доступ к ней критически важен для успешного ведения бизнеса. Учитывая возрастающее внимание к информационной асимметрии в экономике, это интересный аспект, даже на техническом уровне. В ряде романов описываются нерегулируемые фондовые рынки, где всевозможные виды асимметрии в когнитивных и информационных возможностях (опытный инсайдер и простодушный аутсайдер) пересекаются, нарушая добросовестность в отношениях принципала и агента. Это толковалось как выражение (языком искусства) распространенного среди литераторов недоверия к рынкам: фондовый рынок видится Мамоной, алчным демоном. Однако страны с формирующимся рынком реально столкнулись с ситуацией, когда недостаточность государственного регулирования открывает путь для разного рода злоупотреблений со стороны инсайдеров, что документально зафиксировано во многих исторических примерах (и в недавних широко известных случаях).
Поскольку большинство героев взаимодействуют друг с другом в эмоциональном плане, включающем нравственную ответственность, в литературе деньги дают власть не только над материальными благами, они дают власть над чувствами других людей. Обращаясь, деньги служат действенным средством символического общения, соединя-
и Г\ «-»
ющего людей. Это символический язык социальных отношений. Они управляют брачными союзами, встают на пути страсти, обеспечивают социальный статус, вызывают уважение или лишают чести. Деньги и богатство — это мощные инструменты доступа к социальным сетям, социальному признанию, успешности и заметности. Они дают возможность приобрести статусные вещи. Они могут стать основой личного или семейного благосостояния или источником коррупции и разложения. Денежные сделки становятся
для других людей сигнальными устройствами, сообщающими о добросердечии, привязанности, высокомерии, взаимности, социальной иерархии, зависимости или свободе, контроле или подчинении, любви или ненависти. Деньги — это способ говорить с другими людьми. Даже скупцы любят деньги не сами по себе, для скупцов деньги — это страсть, порок, замена отсутствующих привязанностей. Мотив денег в литературе — это всего лишь первый пласт в структуре личности. Вследствие этого они могут обрасти множеством нюансов. В одной из главных сцен «Идиота» Настасье Филипповне за любовь предлагают крупную сумму денег, которую она бросает в горящий камин. В «Братьях Карамазовых» определенную сумму денег предлагают в качестве компенсации за поведение Мити Карамазова, но предложение отклоняется. Отношение Мити Карамазова к деньгам неоднозначно — это особенность его импульсивной и экзальтированной личности.
Наряду с богатством, самостоятельным маркером социального взаимодействия является статус, как отметил Дилэни7б, анализируя роман Джейн Остин «Эмма». Статус влияет на личную судьбу во многих историях77. Стремление изменить свой социальный статус подталкивает к действию сотни героев и может превратиться в манию. Статус может служить барьером, практически непреодолимым, как в романе Пруста «В поисках утраченного времени». Поскольку личность играет заметную роль в жизненных достижениях, темперамент и настрой способствуют успеху в бизнесе, обретению статуса или богатства в пределах досягаемости каждого героя. Литературные персонажи активно стремятся к динамическому сдвигу вверх бюджетных ограничений, нередко для того, чтобы поднять свой социальный статус. Литература рассказывает множество историй о людях, отчаянно пытающихся приобрести статус через богатство, но справедливо и обратное: приобретение статуса может способствовать смягчению бюджетного ограничения. Распространенной стратегией являются инвестиции в человеческий капитал, но в художественной литературе часто встречается и его разрушение. Долги, банкротство и бедность представляют собой постоянную угрозу для героев в романах XIX века. Мадам Бовари, тонущая в долгах,— лишь один из примеров. Пугающее число героев разоряются,
76. Delany P. Literature, Money and the Market.
77. Это одна из главных тем, в частности у Бальзака, Стендаля, Флобера.
проматывают свое состояние или не способны «улучшить свое положение» путем экономической активности. В литературных произведениях маргинальные персонажи встречаются ничуть не реже, чем успешные или обанкротившиеся предприниматели.
Долги и банкротства—это метафоры глубокого эмоционального, когнитивного, поведенческого разлада внутри собственного «я» и в общении с людьми. Литература рассматривает темную сторону человеческой личности, тягу к разрушению собственной жизни и жизни других. В экономике, среди множества экономических притч, рассказываемых при математическом моделировании, эта парабола отсутствует. Эту историю, затрагивающую экономические события, как и многие другие аспекты человеческого удела, еще предстоит рассказат^8.
Заключение
Сравнение экономики и литературы, проводимое под разными углами зрения, упомянутыми в данной главе, предлагает богатое поле для исследований, особенно ценное для историка экономической науки, который интересуется зарождением идей, их истоками и взаимосвязями в различных областях знаний. Оно дает возможность понять, в каком историческом контексте и социальном окружении работают представители обеих областей, и увидеть, какие интеллектуальные и эмоциональные потоки пересекают различные
пространства культуры, вовлекая в свое движение как пии О Т"» о о о
сателей, так и читателей. В дальнейшей исследовательской работе специальные знания историка экономической науки могут обогатить литературоведение, но только при внимательном отношении к тем аспектам литературного производства, которые чужды практике экономических исследований. Многие литературные шедевры создают богатую галерею образов, высвечивая появление на рынках новых протагонистов или эволюционный характер рынков в социальной истории. Экономисту широкого профиля литературные тексты дают возможность поразмыслить о когнитивной асимметрии, нравственных дилеммах и глубоких эмоциональных реакциях, с которыми всегда сопряжены
78. Ingrao B. Destructive Behaviour: Economics and Literature//History of Economic Ideas. 2006. Vol. 14. № 1. P. 73-112.
человеческие действия и человеческий выбор, в противовес бесплотным образам алгоритмов, изображающих выбор и действия в экономической теории. Это полезное предостережение от постоянных попыток стереть нравственную ответственность, предпринимаемых в экономической дисциплине, которые все больше и больше сводят человеческое существо к стереотипным версиям агента, максимизирующего полезность. В экономике после провала механистической концепции, на которой были основаны более ранние попытки математизировать экономическую теорию, вновь наблюдается сильное стремление к упрощению. Оно представлено как желание свести объяснение всего человеческого поведения к взвешиванию выгод и издержек, или как возрождение голого утилитаризма, распространяющегося от собственно экономики к политологии и психологии, или как новые версии грубого биологического упрощения, когда выбор изображается как определяемый лишь работой мозга и результатом его биохимической и электрической активности. На более глубоком уровне литературные произведения напоминают экономистам о древнем родстве политической экономии с философией морали, а этическое суждение требует воспитания наших нравственных чувств путем непредвзятого чтения гуманитарных трактатов, с чем был бы согласен и Адам Смит.
Библиография
Бальзак О. де. Предисловие к «Человеческой комедии»// Собр. соч.: В 24 т. Т. 1.
М.: Правда, 1960. ГетеИ.В. Фауст/ Пер. Б.Пастернака. М.: Худ. лит., 1969. С. 80. Макклоски Д. Риторика экономической науки. М.; СПб.: Изд-во Института Гайдара; Международные отношения; Факультет свободных искусств и наук СПбГУ, 2015.
Перро Ш. Мальчик-с-Пальчик // Он же. Волшебные сказки / Пер. И.С.Тургенева. М.: БуксМАрт, 2014. Фюре Ф. Прошлое одной иллюзии. М.: Ad Marginem, 1998.
Хиршман А. Риторика реакции: извращение, тщетность, опасность. М.: ИД ВШЭ, 2010.
Шекспир В. Трагическая история о Гамлете, принце датском // Собр. избр. произв. /Пер. Б.Пастернака. Т. 1. СПб.: Terra Fantastica, МГП «Корвус», 1992.
Becker G.S. Reply to Hirshleifer and Tullock // Journal of Economic Literature. 1977.
Vol. 15. № 2. P. 506-507. Bigelow G. Fiction, Famine, and the Rise of Economics in Victorian Britain and
Ireland. Cambridge: Cambridge University Press, 2003. Bornemann A.H. Stendahl as Economist. N.Y.: Peter Lang, 1994. BramsS.J. Game Theory and Literature //Games and Economic Behavior. 1994. Vol. 6. № 1. P. 32-54.
Bruster D. Drama and the Market in the Age of Shakespeare. Cambridge: Cambridge University Press, 1992.
Cararsus E. Introduction // E.Zola. L'Argent. P.: Garnier-Flammarion, 1974.
Carter M. R., Barret C. B. The economics of poverty traps and persistent poverty: an asset-based approach // Journal of Development Studies. Vol. 42. №2. 2006. P. 178-199.
Commerce et commerçants dans la littérature /J.M.Thomasseau (dir.). Bordeaux: Broché, 1988.
Connell P. Romanticism, Economics and the Question of Culture. Oxford; N.Y.: Oxford University Press, 2001.
Cournot A. A. Recherches sur les principes mathématiques de la théorie des richesses // Oeuvres complètes / G.Jorland (dir.). P.: Vrin, 1980. Vol. 3.
Delany P. "A Sort of Notch in the Donwell Estate": Intersections of Status and Class in Emma // Eighteenth Century Fiction. Vol. 12. №4. P. 533-548.
Delany P. Literature, Money and the Market: From Trollope to Amis. L.; N.Y.: Palgrave, 2002.
Delany P. Nostromo: economism and its discontents // Seeing Double: Revisio-ning Edwardian and Modernist Literature / C.Kaplan, A.Simpson (eds). N.Y.: St.Martin's Press, 1996.
Deloche R., OguerF. Cournot et Poe: jeu, réflexion et ruse// Actualité de Cournot / T.Martin (dir.). P.: Vrin, 2005.
Desan P. Les Commerces de Montaigne: le discours économique des Essais. P.: Nizet, 1992.
Dickstein M. A Mirror in the Roadway: Literature and the Real World. Princeton; Oxford: Princeton University Press, 2005.
Dubois J. Stendhal: une sociologie Romanesque. P.: Découverte, 2007.
Dubois J. Les Romanciers du réel: de Balzac à Simenon. P.: Seuil, 2000.
Economie et littérature: France et Grande-Bretagne 1815-1848 /N. Edelman, F. Va-tin (dir.). P.: Manuscrit.com, 2007.
FarnhamH.W. Shakespeare's Economics. Philadelphia: R.West, 1978.
Finn M. C. The Character of Credit: Personal Debt in English Culture, 1740-1914. Cambridge: Cambridge University Press, 2003.
Gallagher C. The Body Economic: Life, Death, and Sensation in Political Economy and the Victorian Novel, Princeton: Princeton University Press, 2005.
Ginzburg A. Biological Metaphors in Economics: Natural Selection and Competition // Complexity Perspectives on Innovation and Social Change / S. E. van der Leeuw, D.A.Lane, D.Pumain, G. West (eds). B.; N.Y.: Springer, 2007.
Hack D. The Material Interests of the Victorian Novel. Charlottesville: University of Virginia Press, 2005.
Hirshleifer J. Shakespeare Versus Becker on Altruism: The Importance of Having the Last Word// Journal of Economic Literature. 1977. Vol. 15. № 2. P. 500-502.
Houston G.T. From Dickens to Dracula: Gothic, Economics and Victorian Fiction. Cambridge: Cambridge University Press, 2005. P. 55.
Hoxby B. Mammon's Music: Literature and Economics in the Age of Milton. New Haven: Yale University Press, 2002.
Ingram P. Idioms of Self-interest: Credit, Identity, and Property in English Renaissance Literature. N.Y.: Routledge, 2006.
Ingrao B. Economic life in nineteenth-century novels: what economists might learn from literature //Economics and Multidisciplinary Exchange / G.Errey-gers (ed.). L.: Routledge, 2001. P. 7-40.
Ingrao B. La concurrence: Balzac au regard de Cournot // Économie et littérature: France et Grande-Bretagne, 1815-1848/ F. Vatin, N. Edelman (dir.). P.: Le Manuscrit, 2007.
InnocentiA. Player Heterogeneity and Empiricism in Schelling // Journal of Economic Methodology. 2007. Vol. 14. № 4. P. 409-428.
Jarvie P. A. Ready to Trample on all Human Law: Finance Capitalism in the Fiction of Charles Dickens. L.: Routledge, 2005.
Johnson C.B. Cervantes and the Material World. Chicago: University of Illinois Press, 2000.
Kaufman D. The Business of Common Life: Novels and Classical Economics between Revolution and Reform. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1995.
Klaes M. Keynes between modernism and postmodernism // The Cambridge Companion to Keynes /R. Backhouse, B. Bateman (eds). Cambridge: Cambridge University Press, 2006.
Lepenies W. Between Literature and Science: The Rise of Sociology. Cambridge: Cambridge University Press, 1988.
Lewis C.R. A Coincidence of Wants: The Novel and Neoclassical Economics (Literary Criticism and Cultural Theory). N.Y.: Garland Publishing, 2000.
Marcuzzo C. Keynes and persuasion // The Continuing Relevance of The General Theory: Keynes for the Twenty-first Century / M. Forstater, L. R.Wray (eds). L.: Palgrave Macmillan, 2007.
Money: Lure, Lore and Literature / J.L.Digaetani (ed.). Westport: Greenwood Press, 1994.
Moretti F. Il romanzo di formazione. Torino: Einaudi, 1987.
Morgenstern O. Volkommene Voraussicht und wirtschaftliches Gleichgewicht // Zeitschrift für Nationalökonomie. 1935. Bd. 6. № 3.
Morgenstern O. Wirtschaftsprognose. Eine Untersuchung ihrer Voraussetzungen und Möglichkeiten. Vienna: Springer, 1928.
NoirayJ. Le Romancier et la machine: l'image de la machine dans le roman français 1850-1900. P.: Corti, 1981.
Nussbaum M. Poetic Justice: The literary Imagination and Public Life. Boston: Beacon Press, 1995.
PeartS.J., Levy D.M. The Vanity of the Philosopher: From Equality to Hierarchy in Post-classical economics. Ann Arbor: University of Michigan Press, 2005.
Pellini P. L'oro e la carta: L'Argent di Zola, la letteratura finanziaria e la logica del naturalism. Fasano: Schena, 1996.
Picon D. L'utilitarisme dans la littérature: Dostoievski et Dickens. Paper presented at the ESHET conference, Stirling, 2005.
PiconD. La critique de l'utilitarisme dans l'oeuvre de Dostoievski// Revue de philosophie économique. Décembre 2002. T. 10.
Pignol C. Economics and Literature: Rousseau's Economic Philosophy in «La Nouvelle Héloise». Paper presented at the ESHET conference, Stirling, 2005.
Ranchetti F. Dal lavoro all'utilità: critica dell'economia politica classica e costi-tuzione della teoria economica moderna // Valori e prezzi / G.Lunghini (ed.). Torino: UTET, 1993.
Russell N. The Novelist and Mammon: Literary Responses to the World of Commerce in the Nineteenth Century. N.Y.: Oxford University Press, 1986.
Schefold B. Political Economy as Geisteswissenschaft: Edgar Salin and Other Economists Around George. Paper presented at the ESHET conference, Stirling, 2005.
Shell M. Money, Language and Thought. Berkeley: University of California Press, 1982.
Sherman S. Finance and Fictionality in the early Eighteenth Century. Cambridge: Cambridge University Press, 1996.
Skinner G. Sensibility and Economics in the Novel, 1740-1800: The Price of a Tear. Basingstoke: Macmillan; N.Y.: St Martin's Press, 1999.
Steiner G. Ten (Possible) Reasons for the Sadness of Thought// Salmagundi, 2005. № 146/147. P. 3-32.
The Literary Book of Economics, Including Readings from Literature and Drama on Economic Concepts, Issues and Themes/ M.Watts (ed.). Wilmington: ISI Books, 2003.
Vatin F. Introduction // Economie et littérature: France et Grande-Bretagne 18151848 / N.Edelman, F.Vatin (dir.). P.: Manuscrit.com, 2007.
Watts M. How Economists Use Literature and Drama// Journal of Economic Education. 2002. Vol. 29. №4. P. 340-346.
Watts M. Robert F. and Smith R.F. Economics in literature and drama // Journal of Economic Education. 1989. Vol. 20. № 3. P. 291-307.
Weedon A. Victorian Publishing: The Economics of Book Production for a Mass Market, 1836-1916. Aldershot: Ashgate Publishing, 2003.
Weiss B. The Hell of the English: Bankruptcy and the Victorian Novel. L.; Toronto: Associated University Press, 1986.
Woodmansee M., OsteenM. Introduction // The New Economic Criticism: Studies at the Interface of Literature and Economics /M. Woodmansee, M.Osteen (eds). N.Y.: Routledge, 1999.
Zimmerman D. A. Panic! Markets, Crises and Crowds in American Fiction. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2006.
Zimmermann, F. J., Carter, M. R. Asset smoothing, consumption smoothing and the reproduction of inequality under risk and subsistence constraints // Journal of Development Economics. 2003. № 71. P. 233-260.
Economics and Literature
Bruna Ingrao. University of Rome La Sapienza (Uniroma 1), Rome, Italy, [email protected].
The article provides an overview of economic problems through the prism of biography, sociology and history of ideas, and through literary works that examine ideological debates and personal relationships between economists and writers, as well as the spread of ideas about economics or the role of economic activity and entrepreneurship. In the central part of the analysis, the author identifies significant tension that can be observed between alternative approaches to considering man's actions in literature and economics as they develop in modern culture. Acquaintance with economic thought and literature of the XVIII-XIX centuries makes it possible to show the evolution and convergence of metaphors and images. The themes of finance, money, crises, bankruptcies, and wealth and poverty were given consideration in literary works while a number of literary images, such as Robinson Crusoe or King Lear, began to live their lives in the pages of economic texts. Specific attention in the article is given to primary sourc-es—primarily of the XIX century, and also the most interesting relevant literature on the issues discussed. The comparison of economics and literature, conducted from different points of view, provides a rich field for research that is especially valuable for the historian of economics who is interested in the origin of ideas, their sources and relationship with various areas of knowledge. It provides an opportunity to understand in what historical context and social environment representatives of both directions work, as well as see what intellectual and emotional streams intersect different cultural spaces, involving both writers and readers.
Keywords: economics in literature; economics of literature; literature in economics; metaphors and tropes; cognitive asymmetry; individuality and stereotypes; emotions; morality; money; personal choice; utilitarianism.
References
Balzac H. Predislovie k "Chelovecheskoi komedii" [Avant-propos. La Comédie humaine]. Sobr. soch.: V 24 t. [Collected Works: In 24 vols], Moscow, Prav-da, 1960, vol. 1.
BeckerG. S. Reply to Hirshleifer and Tullock. Journal of Economic Literature, 1977, vol. 15, no. 2, pp. 506-507.
Bigelow G. Fiction, Famine, and the Rise of Economics in Victorian Britain and Ireland, Cambridge, Cambridge University Press, 2003.
Bornemann A. H. Stendahl as Economist, New York, Peter Lang, 1994.
Brams S.J. Game Theory and Literature. Games and Economic Behavior, 1994, vol. 6, no. 1, pp. 32-54.
Bruster D. Drama and the Market in the Age of Shakespeare, Cambridge, Cambridge University Press, 1992.
Cararsus E. Introduction. In: Zola E. L'Argent, Paris, Garnier-Flammarion, 1974.
Carter M. R., Barret C. B. The Economics of Poverty Traps and Persistent Poverty: An Asset-Based Approach. Journal of Development Studies, vol. 42, no. 2, 2006, pp. 178-199.
Commerce et commerçants dans la littérature (dir. J. M. Thomasseau), Bordeaux, Broché, 1988.
Connell P. Romanticism, Economics and the Question of Culture, Oxford, New York, Oxford University Press, 2001.
Cournot A.A. Recherches sur les principes mathématiques de la théorie des richesses. Oeuvres complètes (dir. G. Jorland), Paris, Vrin, 1980, vol. 3.
Delany P. "A Sort of Notch in the Donwell Estate": Intersections of Status and Class in Emma. Eighteenth Century Fiction, vol. 12, no. 4, pp. 533-548.
Delany P. Literature, Money and the Market: From Trollope to Amis, London, New York, Palgrave, 2002.
Delany P. Nostromo: Economism and Its Discontents. Seeing Double: Revisioning Edwardian and Modernist Literature (eds C. Kaplan, A. Simpson), New York, St.Martin's Press, 1996, pp. 215-234.
Deloche R., Oguer F. Cournot et Poe: jeu, réflexion et ruse. Actualité de Cournot (dir. T.Martin), Paris, Vrin, 2005.
Desan P. Les Commerces de Montaigne: le discours économique des Essais, Paris, Nizet, 1992
Dickstein M. A Mirror in the Roadway: Literature and the Real World, Princeton, Oxford, Princeton University Press, 2005.
Dubois J. Les Romanciers du réel: de Balzac à Simenon, Paris, Seuil, 2000.
Dubois J. Stendhal: une sociologie Romanesque, Paris, Découverte, 2007.
Economie et littérature: France et Grande-Bretagne 1815-1848 (dir. N. Edelman, F. Va-tin), Paris, Manuscrit.com, 2007.
FarnhamH.W. Shakespeare's Economics, Philadelphia, R.West, 1978.
Finn M. C. The Character of Credit: Personal Debt in English Culture, 1740-1914, Cambridge, Cambridge University Press, 2003.
Furet F. Proshloe odnoi illyuzii [Le Passé d'une illusion], Moscow, Ad Marginem, 1998.
Gallagher C. The Body Economic: Life, Death, and Sensation in Political Economy and the Victorian Novel, Princeton, Princeton University Press, 2005.
Ginzburg A. Biological Metaphors in Economics: Natural Selection and Competition. Complexity Perspectives on Innovation and Social Change (eds S. E. van der Leeuw, D.A.Lane, D.Pumain, G.West), Berlin, New York, Springer, 2007, pp. 117-152.
Goethe J.W. Faust, Moscow, Art Literature, 1969.
Hack D. The Material Interests of the Victorian Novel, Charlottesville, University of Virginia Press, 2005.
Hirschman A. Ritorika reaktsii: izvrashchenie, tshchetnost', opasnost' [The Rhetoric of Reaction. Perversity, Futility, Jeopardy], Moscow, HSE Publishing House, 2010.
Hirshleifer J. Shakespeare Versus Becker on Altruism: The Importance of Having the Last Word. Journal of Economic Literature, 1977, vol. 15, no. 2, pp. 500-502.
Houston G.T. From Dickens to Dracula: Gothic, Economics and Victorian Fiction, Cambridge, Cambridge University Press, 2005.
Hoxby B. Mammon's Music: Literature and Economics in the Age of Milton, New Haven, Yale University Press, 2002.
Ingram P. Idioms of Self-interest: Credit, Identity, and Property in English Renaissance Literature, New York, Routledge, 2006.
Ingrao B. Economic Life in Nineteenth-Century Novels: What Economists Might Learn From Literature. Economics and Multidisciplinary Exchange (ed. G. Er-reygers), London, Routledge, 2001, pp. 7-40.
Ingrao B. La concurrence: Balzac au regard de Cournot. Economie et littérature: France et Grande-Bretagne, 1815-1848 (dir. N. Edelman, F. Vatin), Paris, Manuscrit, 2007.
Innocenti A. Player Heterogeneity and Empiricism in Schelling. Journal of Economic Methodology, 2007, vol. 14, no. 4, pp. 409-428.
Jarvie P. A. Ready to Trample on all Human Law: Finance Capitalism in the Fiction of Charles Dickens, London, Routledge, 2005.
Johnson C. B. Cervantes and the Material World, Chicago, University of Illinois Press, 2000.
Kaufman D. The Business of Common Life: Novels and Classical Economics Between Revolution and Reform, Baltimore, Johns Hopkins University Press, 1995.
Klaes M. Keynes Between Modernism and Postmodernism. The Cambridge Companion to Keynes (eds R. Backhouse, B. Bateman), Cambridge, Cambridge University Press, 2006, pp. 257-270.
Lepenies W. Between Literature and Science: The Rise of Sociology, Cambridge, Cambridge University Press, 1988.
Lewis C. R. A Coincidence of Wants: The Novel and Neoclassical Economics (Literary Criticism and Cultural Theory), New York, Garland Publishing, 2000.
Marcuzzo C. Keynes and Persuasion. The Continuing Relevance of The General Theory: Keynes for the Twenty-First Century (eds M.Forstater, L.R.Wray), London, Palgrave Macmillan, 2007, pp. 23-40.
McCloskey D. Ritorika ekonomicheskoi nauki [The Rhetoric of Economics], Moscow, Saint Petersburg, Gaidar Institute Press, Mezhdunarodnye otnosheni-ya, Fakul'tet svobodnykh iskusstv i nauk SPbGU, 2015.
Money: Lure, Lore and Literature (ed. J. L. Digaetani), Westport, Greenwood Press, 1994.
Moretti F. Il romanzo di formazione, Torino, Einaudi, 1987.
Morgenstern O. Volkommene Voraussicht und wirtschaftliches Gleichgewicht. Zeitschrift für Nationalökonomie, 1935, Bd. 6, no. 3.
Morgenstern O. Wirtschaftsprognose. Eine Untersuchung ihrer Voraussetzungen und Möglichkeiten, Vienna, Springer, 1928.
NoirayJ. Le Romancier et la machine: l'image de la machine dans le roman français 1850-1900, Paris, Corti, 1981.
Nussbaum M. Poetic Justice: The Literary Imagination and Public Life, Boston, Beacon Press, 1995.
PeartS.J., Levy D.M. The Vanity of the Philosopher: From Equality to Hierarchy in Post-classical economics, Ann Arbor, University of Michigan Press, 2005.
Pellini P. L'oro e la carta: L'Argent di Zola, la letteratura finanziaria e la logica del naturalism, Fasano, Schena, 1996.
Perrault C. Mal'chik-s-Pal'chik [Le Petit Poucet]. Volshebnye skazki [Fairy Tales], Moscow, BuksMArt, 2014.
Picon D. L'utilitarisme dans la littérature: Dostoievski et Dickens. Paper presented at the ESHET conference, Stirling, 2005.
Picon D. La critique de l'utilitarisme dans l'oeuvre de Dostoievski. Revue de philosophie économique, décembre 2002, t. 10, pp. 73-95.
Pignol C. Economics and Literature: Rousseau's Economic Philosophy in "La Nouvelle Héloise". Paper presented at the ESHET conference, Stirling, 2005.
Ranchetti F. Dal lavoro all'utilità: critica dell'economia politica classica e costituz-ione della teoria economica moderna. Valori e prezzi (ed. G. Lunghini), Torino, UTET, 1993.
Russell N. The Novelist and Mammon: Literary Responses to the World of Commerce in the Nineteenth Century, New York, Oxford University Press, 1986.
Schefold B. Political Economy as Geisteswissenschaft: Edgar Salin and Other Economists Around George. Paper presented at the ESHET conference, Stirling, 2005.
Shakespeare W. Tragicheskaya istoriya o Gamlete, printse datskom [The Tragical Historie of Hamlet, Prince of Denmarke]. Sobr. izbr. proizv. [Collected Selected Works], Saint Petersburg, Terra Fantastica, MGP "Korvus", 1992, vol. 1.
Shell M. Money, Language and Thought, Berkeley, University of California Press, 1982
Sherman S. Finance and Fictionality in the early Eighteenth Century, Cambridge, Cambridge University Press, 1996.
Skinner G. Sensibility and Economics in the Novel, 1740-1800: The Price of a Tear, Basingstoke, New York, Macmillan, St Martin's Press, 1999.
Steiner G. Ten (Possible) Reasons for the Sadness of Thought. Salmagundi, 2005, no. 146/147, pp. 3-32.
The Literary Book of Economics, Including Readings from Literature and Drama on Economic Concepts, Issues and Themes (ed. M.Watts), Wilmington, ISI Books, 2003.
Vatin F. Introduction. Economie et littérature: France et Grande-Bretagne 1815-1848 (dir. N.Edelman, F.Vatin), Paris, Manuscrit.com, 2007.
Watts M. How Economists Use Literature and Drama. Journal of Economic Education, 2002, vol. 29, no. 4, pp. 340-346.
Watts M., Robert F., Smith R.F. Economics in Literature and Drama. Journal of Economic Education, 1989, vol. 20, no. 3, pp. 291-307.
Weedon A. Victorian Publishing: The Economics of Book Production for a Mass Market, 1836-1916, Aldershot, Ashgate Publishing, 2003.
Weiss B. The Hell of the English: Bankruptcy and the Victorian Novel, London, Toronto, Associated University Press, 1986.
Woodmansee M., Osteen M. Taking Account of the New Economic Criticism. An Historical Introduction. The New Economic Criticism: Studies at the Interface of Literature and Economics (eds M.Woodmansee, M.Osteen), New York, Rou-tledge, 1999, pp. 1-42.
Zimmerman D. A. Panic! Markets, Crises and Crowds in American Fiction, Chapel Hill, University of North Carolina Press, 2006.
Zimmermann F.J., Carter M. R. Asset Smoothing, Consumption Smoothing and the Reproduction of Inequality Under Risk and Subsistence Constraints. Journal of Development Economics, 2003, no. 71, pp. 233-260.
