CC BY
11Чем могут помочь литературе экономика и право
Инверсия утилитаризма в экономической и юридической поэтике
Пьер Бра
Пьер Бра. Научный центр Калифорнийского университета (UC), журнал L'Homme et la Société, Париж, Франция, pierre.f.bras@gmail.com.
Статья посвящена сложным и неоднозначным отношениям между литературой, экономикой и правом. Отказывая социальным наукам, а именно юриспруденции и экономике, в вольном обращении с литературой, которое ставит ее в положение жертвы (поскольку для ученых литература зачастую оказывается или удобным способом иллюстрации хода своих мыслей, или возможностью блеснуть собственным культурным багажом), автор настаивает на гносеологическом и субверсивном характере литературного опыта. С помощью сопоставления концепции Оноре де Бальзака и Тома Пикетти, Шарля Огюстена де Сент-Бёва и Марселя Пруста автор показывает, как именно литература, и в частности художественные персонажи, обеспечивают концептуальную инверсию, проецируя экономические ценности на литературу, а литературные — на экономику. Такого рода инверсия, помноженная на субъективную инверсию самих персонажей, позволяет тому или иному писателю выступать с критикой существующих экономических концепций. Так, например, Пруст опровергает Сент-Бёва, утверждавшего, что «промышленная литература» — это литература переворачивания ценностей, производимых материальным экономическим интересом. В свою очередь, завуалированная сексуальная инверсия маркиза де Норпуа, одного из героев «В поисках утраченного времени», усложняет различение добра и зла, столь важное для Сент-Бёва в его критике промышленной литературы. Тем самым Пруст показывает, насколько необоснованными были опасения Сент-Бёва и что этот литературный критик придавал слишком большое значение экономике в ущерб познавательным возможностям и интеллектуальным уловкам литературы, которая в схватке с торговлей вынуждена была изворачиваться, деформируя ценности и институты экономики и права.
Ключевые слова: литература; право; экономика; утилитаризм; Оноре де Бальзак; Тома Пикетти; Шарль Огюстен де Сент-Бёв; Марсель Пруст; «В поисках утраченного времени».
Перевод с французского Сергея Рындина по изданию: © Pierre Bras. Que peuvent droit et économie pour la Littérature? L'utilitarisme inversé par les poétiques économique et juridique// L'Homme & la Société. 2016. № 2 (200). P. 13-53.
В сравнительных исследованиях на тему «право и литература» или «экономика и литература» зачастую мы прежде всего пытаемся выудить из литературы сведения об экономике и праве, оставляя в стороне собственно литературный аспект изучаемых текстов. Более того, мы рискуем не заметить, что литература — не просто великолепный инструмент для обогащения наших знаний на ту или иную тему, а нечто гораздо большее! В частности, она умеет очень ловко использовать и право, и экономику, умеет обратить их в свою пользу. Не стремясь лишь к репрезентации двух этих миров, она нередко трансформирует их собственное предназначение, лишает их изначальной функции, хотя и сохраняет при этом характерные для них эпистемологические механизмы, ход умозаключений и терминологию, то есть литература берет из права и экономики некоторые поэтические элементы, приспосабливает их под свои нужды, акцентируя их, но при этом совершенно не пытается дать нам какие-то знания о двух этих дисциплинах, которые она «бессовестно грабит».
Бальзак / Пикетти: хитрость литературы
В неоконченном романе Марселя Пруста «Жан Сантей» г-н Дюрок (прообраз маркиза де Норпуа из романа «В поисках утраченного времени») дает главному герою советы по поводу профессионального будущего и пытается его убедить в том, что можно сделать карьеру дипломата, оставаясь поэтом, поскольку искусно написанный отчет лишь способствует карьерному росту. И тут же рассказчик показывает нам недоумение «Жана, который никогда не представлял себе поэзию в качестве приправы, коей можно по своему усмотрению сдабривать серьезные дела»1.
Литература оказывается в положении жертвы, как только ее пытаются скрестить с той или иной «серьезной» наукой (в нашем случае — с экономикой и правом). Юристы и экономисты часто обращаются к ней. Даже слишком часто, для них литература — это не только удобный инструмент иллюстрации хода своих мыслей, но и возможность блеснуть культурной эрудицией. Перед нами налицо дис-
1. Proust M. Jean Santeuil. P.: Gallimard, 1971. P. 440 (курсив мой.—П.Б.).
квалификация литературы как искусства: она нещадно эксплуатируется по причине своего обаяния, а вся ее динамическая мощь при этом остается в стороне. В других случаях литература может восприниматься всерьез, но обращаются с ней довольно неумело, уродуя ее и сводя к некоей вспомогательной роли. И вот тогда литературе представляется возможность отомстить тому, кто хотел ее использовать для своих нужд.
Тома Пикетти цитирует бальзаковского «Отца Горио» в работе «Капитал в XXI веке»2 отнюдь не из любви к «приправам» и не из желания блеснуть своими познаниями в области литературы: он стремится показать, что в начале XXI века происходит возвращение значимости наследства и накопления капитала, несколько пошатнувшейся в ходе предыдущего столетия, и что ее размах сопоставим с тем, что мы наблюдаем в эпоху Бальзака. Пикетти приводит пример сцены, в которой Вотрен пытается втолковать Растиньяку, что для достижения наивысшего благополучия тому гораздо выгоднее жениться на потенциально богатой Викторине, нежели идти на службу. Пикетти показывает, что этот текст целиком и полностью отражает экономическую ситуацию той эпохи, — в общем, Бальзак-то не ошибся! — а кроме того служит прекрасной иллюстрацией того факта, что и в наше время именно наследство, а не труд, обеспечивает более высокий уровень жизни. Но цитируя упомянутый пассаж, Пи-кетти забывает о Викторине, которую Бальзак выводит как пример повседневной и юридической дискриминации женщин в вопросах наследства и частной собственности, ведь далее по тексту старик Горио говорит, что наследство и брак сулят женщинам одни беды. Как мы видим, Пикетти использует этот пример слишком односторонне: он помогает ему сравнить доходы от наследства с трудовыми доходами, тогда как о неравенстве полов по отношению к фамильному наследию так ничего и не говорится, хотя эта тема и возникает в литературном первоисточнике.
Внимательный читатель начинает понимать, что в общем и целом эта работа Пикетти по истории капитала просто забывает о проблеме полов3. Анализ сцены разговора
2. Пикетти Т. Капитал в XXI веке /Пер. с фр. А. Дунаева. М.: Ад Маргинем Пресс, 2016.
3. См. мою критику этого забвения и использования «Отца Горио» у Пикетти в работе: BrasP. Le capital féministe au XXIe siècle: primauté de l'égalité des sexes // L'Homme et la société. 2015. № 198. P. 13-27.
Вотрена с Растиньяком превращается в mise en abyme: Пи-кетти подходит к истории капитала весьма однобоко, как будто в сфере частной собственности никогда не существовало дискриминации женщин. Хитрость литературы в том, что Пикетти даже не подозревает, что одно лишь упоминание Викторины в цитируемом им примере вновь выводит на сцену проблему экономического неравенства полов в истории наследства — и в наше время такой подход не может не вызывать беспокойства, поскольку вполне вероятно установление связи между возвращением прежней роли наследования и прежнего неравенства полов.
/-1 о о
С присущей ей хитростью литература, занимая место того, кто пытается ее использовать в своих целях, говорит нам гораздо больше, чем того хотят те, кто к ней обращается за простыми примерами. На самом деле, история связей между экономикой, литературой, утилитаризмом и хитростью совсем не нова. Использовать литературу можно как угодно, даже в торговле, и тема литературы как товара тянется от Бальзака4 до Анни Эрно5: превращая литературу и поэзию в товар, экономисты переворачивают ситуацию в пользу литературы.
Так, в одной из сцен романа «Под сенью девушек в цвету», выстроенной из двух перекликающихся друг с другом эпизодов6, маркиз де Норпуа раздает советы, сначала рассказчику (по поводу его писательской карьеры), а потом и его отцу (по поводу ценных бумаг): сначала он говорит о литературе как о производстве, а затем описывает ценные бумаги так, что они приобретают художественную и литературную ценность. Тем самым Норпуа производит инверсию, перенося экономические ценности на литературу, а литературные — на экономику, но созидательный потенциал этой инверсии понимает лишь сам рассказчик.
4. Подробнее о Бальзаке и литературе как товаре см.: LévêqueL. Capital de la douleur: la «littérature industrielle» et le marché, ou la dialectique de l'usure// L'Homme et la Société. 2016. № 200. P. 79-98.
5. В романе «Любовь моя, взгляни на огни» (ErnauxA. Regarde les lumières mon amour. P.: Seuil, 2014) Эрно показывает, что в книжном отделе супермаркета «Ашан» в Сержи книги являются таким же товаром, как и все остальное, ни о каком литературном качестве речь здесь не идет.
6. Proust M. A la Recherche du temps perdu I. P.: Gallimard «La Pléiade», 1987. Р. 443.
Инверсия (ценностей) маркиза де Норпуа: что такое литература?
Утилитаризм г-на Дюрока, проявляющийся в романе «Жан Сантей», вновь возникает в советах маркиза де Норпуа в самом начале «Под сенью девушек в цвету»: для двух этих персонажей литература является таким же средством сделать карьеру, как и любое другое. Однако в цикле «В поисках утраченного времени» Пруст не только развивает, но и углубляет эту идею: он добавляет пассажи о финансовых вложениях, о которых герои,— нарочно или нет,— говорят так, как будто говорят об искусстве и литературе. Играя перекрестными метафорами, де Норпуа сначала высказывается о литературе как о способе сделать себе карьеру: в сущности, речь идет о профессиональном и светском успехе; затем он так рассуждает о ценных бумагах и финансовых вложениях, что у рассказчика возникают тесные ассоциации между этими экономическими явлениями и литературой. Тем самым аналогия между литературой и ценными бумагами, уже возникавшая в «Жане Сантее», усиливается в этом эпизоде «Поисков» до полного их слияния. И далее к этому слиянию добавляется новый аспект, отсутствующий в истории с г-ном Дюроком: «почти игривый вид» г-на де Норпуа, как бы мимоходом, устанавливает сексуальную коннотацию, потому что здесь в разговор о литературе подспудно вводится тема сексуальной инверсии.
Сначала речи Норпуа, пропитанные явным утилитаризмом и завуалированной сексуальной инверсией, отвращают рассказчика от литературы, но потом его же слова о ценных бумагах вновь вызывают у Марселя интерес к искусству. Это основополагающая сцена, в которой становится ясно, как именно Марсель будет писать свою книгу (синтаксические инверсии, метафоры и риторические фигуры) и на каком материале (на любом ему доступном, не избегая тривиальности экономических и юридических вопросов и гомосексуализма — фигуры в высшей степени инверсивной). Это фундаментальная сцена, проходящая лейтмотивом через все «Поиски», потому что, если внимательно посмотреть, она является скрытым ответом Сент-Бёву на его критику «промышленной литературы», так что именно в ней поднимается вопрос о том, что же такое литература.
Литературная карьера: под какой процент заложить свою жизнь?
Отец рассказчика видит сына дипломатом и противится его желанию стать писателем, но оказывается достаточно од-ного-единственного замечания Норпуа, чтобы он изменил свое мнение. Старый посол убеждает отца Марселя в том, что можно сделать карьеру писателя и тем самым «заслужить такое же уважение и оказать такое же влияние, как в дипломатической должности, сохраняя при этом большую независимость, нежели при посольствах»7.
Здесь мы далеки от эстетического взгляда на литературу. На отца Марселя оказывает влияние утилитаристская концепция Норпуа: литература — это способ добиться социального успеха. С точки зрения отца, литература — это социальный институт, в который можно попасть благодаря связям. «Напиши что-нибудь получше, чтобы можно было ему показать: он в большой дружбе с редактором Revue des Deux Mondes, он тебе туда откроет доступ»8, — советует он сыну перед приходом маркиза на обед. Марсель же видит в литературной деятельности возможность остаться в Париже, где живет Жильберта; у него в этот момент тоже нет какого-то цельного и завершенного представления о литературе. Перед обедом он пытается написать что-нибудь для посла, но вдруг обнаруживает, что он «бездарность». Его провал легко объяснить: как писать при таком утилитаристском видении литературы, распространенном в его кругу? Во время визита Норпуа это ощущение «бездарности» умножается на отсутствие охоты писать. И хотя Норпуа весьма убедительно излагает преимущества литературной карьеры, соблазняя Марселя «теми прекрасными мгновениями, которые она подарит [ему], более счастливому и более свободному»9, рассказчик только утверждается в своем мнении:
7. Proust M. A la Recherche du temps perdu I. P. 431-432. См.: Пруст М. В поисках утраченного времени. Под сенью девушек в цвету / Пер. А.Федорова. М.: АСТ, 2017. Здесь и далее перевод Федорова цитируется по электронному изданию: https://litres.ru/marsel-prust/pod-senu-devushek-v-cvetu/. Учитывая, что в статье приводятся пассажи, содержащие игру слов, часто пропадающую в русских переводах, порой мы предлагаем свои варианты перевода, в таких случаях это специально оговаривается. — Прим. пер.
8. Idem. A la Recherche du temps perdu I. P. 432.
9. Ibid. P. 444.
...самые выражения, которыми он пользовался, показывали мне, что Литература слишком уж не соответствует тому представлению, которое я составил себе в Комбре, и я понял, что был вдвойне прав, отказавшись от нее10.
Исчезновение желания писать, вызванное рассуждениями маркиза де Норпуа, как нам кажется, обусловлено и тем примером, который приводит дипломат, желая воодушевить Марселя: примером молодого человека, преуспевшего на литературном поприще. Описывая случай сына одного из своих друзей, который предпочел оставить Орсейскую набережную" и посвятить себя литературе, маркиз говорит, что тот «принялся писать»12. Настаивая больше на количестве, чем на качестве книг своего друга, Норпуа устанавливает связь между затраченными усилиями и результатом, связь, которая характеризует систему производства, и выносит поэтам свой приговор: «успех, не всегда достающийся на долю одним лишь пронырам, вздорщикам, бахвалам, которые почти всегда являются и дельцами, — успех вознаградил его усилия»". Если мы взглянем на темы, интересующие молодого писателя, друга Норпуа, то увидим, насколько они далеки от литературы: в своих сочинениях автор рассматривает «чувство бесконечного, возникающее на западном берегу озера Виктория-Ньянца» и «автоматическое оружие в болгарской армии»!4. Экономический подход здесь совершенно очевиден: это банальный расчет на достойное место в обществе и конечная его цель—избрание в «Академию мо-
15 "
ральных наук», то есть совсем не ту академию, о которой мог бы мечтать настоящий писатель.
Охоту писать у рассказчика отнимают не только утилитаристские рассуждения Норпуа и приводимые им примеры литературного производства. Есть еще и та «игривая» улыбка, которую замечает рассказчик. Ведь, в сущности, рассуждения Норпуа о литературе сопровождаются завуалиро-
10. Ibidem.
11. Французское министерство иностранных дел находится на набережной Орсе, и это ведомство часто называют именем улицы — Quai d'Orsay (Набережная Орсе). — Прим. ред.
12. Idem. A la Recherche du temps perdu I. P. 445.
13. Ibidem.
14. Ibidem.
15. Ibidem.
ванными рассуждениями о сексуальной инверсии: за фигурой известного дипломата скрывается другой Норпуа.
Здесь я предлагаю остановиться и поговорить об этом малоизвестном аспекте личности маркиза, поскольку эта скрытая сексуальная инверсия перекликается с литературной и экономической инверсией метафор в словах дипломата, то есть инверсией, которая содержит критику концепции Сент-Бёва, утверждавшего, что «промышленная литература» — это литература инверсии ценностей, производимой экономическим интересом. Завуалированная сексуальная инверсия Норпуа усложняет различие между добром и злом, различие, которое,—как мы увидим далее,— очень важно для Сент-Бёва в его критике промышленной литературы.
Маркиз де Норпуа? Один хороший inverti стоит двух?
Прежде чем описать визит г-на де Норпуа к своим родителям, рассказчик вспоминает, что именно благодаря вмешательству этого дипломата отец позволил ему пойти в театр на представление «Федры» послушать г-жу Берма. Получается, что сцена с советами Норпуа предваряется приглашением ознакомиться с инцестом, разыгрывающимся в этой пьесе между мачехой и пасынком. А затем следует и приглашение к однополой любви, завуалированное утилитаристскими размышлениями посла о литературе".
С улыбкой, «почти что игривой», Норпуа говорит о «тех прекрасных мгновениях», которые литература подарит «более счастливому и более свободному»" Марселю. Рассказчик замечает, что посол говорит о литературе как о некой особе из «избранного круга», с которой «условия нашей жизни позволяют нам так редко встречаться». Карьера дипломата не позволяет Норпуа изведать той свободы, которую, по его мнению, постигнет рассказчик, если выберет литературу, но посол все же не запрещает себе иногда «встречать-
16. Литература и секс сближаются в романе несколько раз: отсылка к инцесту между матерью и сыном в «Федре» предваряется чтением романа Жорж Санд «Франсуа-найденыш» (см.: «В сторону Свана») или отсылка к проституции, когда Блок знакомит рассказчика с великим писателем Берготом и «впервые ведет его в дом свиданий» (Ibid. P. 565).
17. Ibid. P. 444.
ся» с такого рода свободой. Обед, завершающий сцену рассуждений о литературной карьере и советов по размещению ценных бумаг, служит тому косвенным доказательством, поскольку посол описывает случай маркиза де Вогубера (человека женатого, но не чуждого сексуальной инверсии), которого Норпуа «хорошо знает»18: несмотря на то что Вогубер
19
значительно моложе, они «очень часто практиковались» . Норпуа использует здесь довольно двусмысленное выражение, наводящее на мысль о некоторых интимных занятиях.
Этот Вогубер, как мы узнаем из текста, является жертвой «целой камарильи» господ, которые стремятся «подрезать ему пахви» (и тут есть скрытая аллюзия на «круп» самого персонажа20), обвиняя его то в том, то в этом. «Но ведь за одного битого двух небитых дают, так что он отделывается от всех этих оскорблений пинком ноги», продолжает
Норпуа, используя почти фонетический омоним слова inver-
,-21 " ti , подтверждая дипломатическое умение прикрывать свой
тыл. Рассказчик замечает, что Норпуа описывал эту защиту Вогубера «еще более резко и™ так свирепо, что мы на мгновение перестали есть»22. По всей видимости, Норпуа был задет нападками на своего младшего товарища. А ведь на Вогубера ополчились журналисты, что напоминает нам о деле Филиппа цу Эйленбурга, немецкого дипломата, поплатившегося карьерой за свои гомосексуальные наклонности в результате скандала, поднятого прессой в 1906-1907 годах. Мы знаем, что дело Эйленбурга сильно интересовало Пруста и повлияло на написание «Поисков», что могло бы объяснить тот факт, что в отличие от сцены советов Норпуа сцена с участием Дюрока в «Жане Сантее» лишена гомосексуальных аллюзий, поскольку была написана до разгоревшегося с Эйленбургом скандала. Возможно, эпизод с советами Норпуа в романе «Под сенью девушек в цвету», в котором Пруст связывает дипломатию и сексуальную инверсию, появился именно благодаря этому скандалу.
Тем не менее маркиз не имеет репутации inverti — ни в романе, ни в критике. Он был женат на одной из герцогинь
18. Ibid. P. 452 (авторский перевод).
19. Ibidem (авторский перевод).
20. В оригинале используется выражение «tailler des croupières», которое в переносном значении означает «причинять неприятности».—Прим. пер.
21. В оригинале у Пруста un bon averti en vaut deux, фонетическая игра между averti («опытный, искушенный») и inverti («инвертит, гомосексуалист»).— Прим. пер.
22. Idem. A la Recherche du temps perdu I. P. 453 (авторский перевод).
Ларошфуко, потом был любовником маркизы де Вильпари-зи, помимо нее у него были и другие любовницы, — как о том Сван расскажет юному Марселю, уточнив, что «он довольно своеобразен, довольно своеобразен как „любовник"»23. Но в «Поисках» можно встретить немало женатых «инвер-титов», таких, например, как Вогубер, общение с которым особенно любит Норпуа. Целый ряд двусмысленных знаков может также заставить нас задуматься о природе того интереса, который испытывают друг к другу Норпуа и отец
24
рассказчика24.
В сцене советов — пассаже, пропитанном отсылками к Древней Греци^5, месту и времени расцвета социально легитимированной педерастии par excellence, — такого рода знаки не столь двусмысленны, хотя они там все равно присутствуют. Они крутятся вокруг того факта, что разговор идет не только о литературе. Норпуа внимательно смотрит на рассказчика своими голубыми глазами, что напоминает первую встречу Марселя с бароном де Шарлюсом возле боярышника у изгороди тансонвильского парка: Шарлюс «пристально смотрел на меня, выпучив глаза»26, вспоминает рассказчик в романе «В сторону Свана». Во взгляде Шарлюса, непостижимом для ребенка, читается интерес барона к юношам. И настойчивый взгляд Норпуа выдает дипломата перед читателем, тем более что из сцены советов мы узнаем, что Норпуа, в ту пору, когда он нес обязанности посла, приобрел привычку пристально разглядывать своих новых собеседников, чтоб определить «племя мужчин, с которыми ему предстоит чем-то заниматься» — а не «делать дела»27; слово «племя» можно тоже понимать двояко, например в смысле «проклятого племени»28 или «племени теток»2' (бальзаковское выражение, воскрешенное Прустом3°).
23. Idem. A la Recherche du temps perdu I. P. 553 (авторский перевод).
24. Отношения между Норпуа и отцом рассказчика вызывают удивление у их коллег; мать рассказчика здесь никак не присутствует; они вместе путешествуют по Испании, отправляя вести лишь г-же де Вильпаризи, давней наперснице Норпуа и т.п.
25. Мудрый Наставник и молодой Анахарсис; Дельфийский оракул; Норпуа считает, что у него греческий профиль и т. п. (Idem. A la Recherche du temps perdu I. P. 443-444, авторский перевод).
26. Ibid. P. 140 (авторский перевод).
27. Ibid. P. 443 (фонетическая и смысловая игра между avoir à faire и affaire.— Прим. пер.).
28. См. главу «Проклятое племя»: Idem. Contre Sainte-Beuve. P.: Gallimard, 1954.
29. Tante («тетя», «тетка») — обычно обозначение стареющего гомосексуалиста.— Прим. пер.
30. Бальзак употребляет это выражение в «Блеске и нищете куртизанок».
Норпуа обращается к Марселю в закодированной форме, как будто юноша уже inverti, хотя прустовский рассказчик не имеет ничего общего с Содомом. Пример юного друга, который предпочел оставить набережную Орсе и «принялся писать», можно прочитать как историю человека, решившего принять свою природу, признать свои—болезненные — наклонности (отсюда сравнение с ревматизмом); вот путь, по которому Норпуа советует следовать Марселю: «мне вспоминается сын одного из моих друзей, который, mutatis mutandis, совсем вроде вас»31, при этом рассказчик добавляет:
.(и, говоря об одинаковости наших наклонностей, он принял такой же успокоительный тон, как будто это были наклонности к ревматизму и как будто он хотел показать мне, что от этого не умирают)32.
Это очень напоминает речь зрелого мужчины, который советует юноше — Марселю — не «противиться своим вкусам» и последовать примеру другого юноши, у которого такие же вкусы, но он не заботится о том, «что будут говорить»^. Далее мы узнаем, что тот юноша пишет «об автоматическом оружии в болгарской армии». Мы знаем, что слово bougre, ранее означавшее содомита, этимологически схоже с прилагательным «болгарский»^4. Аллюзия на ружье и его автоматически повторяющиеся выстрелы тогда принимает совсем другой смысл, который обретает ясность, если мы внимательно посмотрим на более раннюю версию рукописи. Пруст сначала написал, что книга того юноши была о «реформе вербовки в болгарскую армию»з5, а ведь понятие «вербовки» прекрасно выражает этот поиск новообращенных inverti, которым и занят Норпуа. Как будто желая обратить новичка в свою веру, дипломат старается в свойственной ему манере и ободрить рассказчика, и гарантировать ему, что можно жить, не следуя «по стопам отца»з6. Перифраза, отсылающая либо к гетеросексуальности, либо — и, скорее всего,
Пруст использует его в названии одной из глав книги «Против Сент-Бёва» (см. примечания Бернара де Фаллуа в: Ibid. P. 255). «Племя теток» было также рабочим названием «Содома и Гоморры» (см.: Ladenson E. Proust's Lesbianism. Ithaca: Cornell University Press, 2007. P. 38).
31. Proust M. A la Recherche du temps perdu I. P. 444.
32. Ibid. P. 445.
33. Ibidem.
34. См. этимологию слов bougre и bulgare во французском языке.—Прим. пер.
35. Ibid. P. 1335.
36. Ibid. P. 445.
здесь это именно так — к узам брака, то есть к ситуации женатого и в то же время «инвертированного» мужчины. Более того, мы узнаем, что благодаря необычному перевороту ценностей юный inverti, с которым знаком Норпуа, скоро будет восседать под куполом высокой нравственности: его избрание в Академию моральных наук—дело решенное, и это является еще одним прекрасным примером инверсии морали и безнравственности. Но эта инверсия выражается не в отчуждении от морали, а, скорее, в наложении друг на друга двух противоположных качеств одного и того же персонажа. Друг Норпуа одновременно морален и аморален, но ни одно из этих определений не является «более „верным", чем другое», повторим мы вслед за Роланом Бартом, комментировавшим встречу рассказчика с княгиней Щербатовой, которую он сначала принял за содержательницу публичного домаэт: переворачивание вовсе не значит, что, приобретая один признак, персонаж теряет другой; наоборот—он совмещает оба, несмотря на их явное противоречие.
Но для Марселя все эти рассуждения либо слишком туманны, либо слишком ясны: они говорят о разной «литературе», и слова Норпуа отбивают у рассказчика охоту писать. Это фундаментальное несоответствие между словами Норпуа и ожиданиями юноши объясняет тот факт, что, когда дипломат, после минуты нерешительности, советует рассказчику навестить этого молодого писателя, бедный Марсель испытывает неловкость: у него создается впечатление, «словно завтра [он] поступает на парусное судно юнгой»38, и в этом образе выражается, возможно, страх юноши стать добычей какого-нибудь старого морского волка-инвертита и его экипажа.
Монолог Норпуа о сексуальной инверсии, — завуалированный под развернутое высказывание о литературе,— повергает Марселя в смятение, но это смятение также обнаруживает удивление рассказчика, вызванное такими тривиально утилитарными рассуждениями дипломата об искусстве. Мнение посла об этом искусстве ничего Марселю не дает. Наоборот, юноша отвергает идею писательства. Однако, вопреки ожиданиям, рассказчик ухватится за вторую серию советов Норпуа,— о ценных бумагах,—чтобы, используя экономику и право, самому разобраться в том,
37. Barthes R. Une idée de recherche// Idem. Le Bruissement de la langue. P.: Seuil, 1984. P. 307-312.
38. Proust M. A la Recherche du temps perdu I. P. 445.
что же такое литература и искусство, и понять, как он будет создавать свою собственную книгу.
Тетушка Леония. Во что инвестировать?
Развитие этой темы, происходящее от «Жана Сантея» до «Поисков», можно наблюдать по композиции текста: сцена с дипломатом, подчеркивающим рыночные достоинства литературы в деле построения карьеры, в великом романе Пруста становится заявлением, пересматривающим ценность литературы, и показывает: произведение искусства можно написать, используя проблематику и механизмы экономического и юридического порядка; иногда художественное произведение может черпать свое вдохновение в деньгах, не теряя при этом ни своего качества, ни своего достоинства. В первой серии советов утилитаризм Норпуа уродует саму идею литературы, но затем происходит резкая перемена: литература одерживает верх благодаря своей уникальной способности вбирать в себя все и вся, даже самое тривиальное. Пруст использует здесь систему перекрестных метафор, перекликающихся через их «переворачивание». В творчестве Пруста этот метод переворачивания составляет, как заметил Барт39, одну из констант. Тогда становится понятным, почему для него было столь важным сделать из Норпуа inverti и сдобрить его речи о литературе и ценных бумагах золотыми россыпями сексуальных инверсий. Тот факт, что посол является бисексуальным персонажем,—любителем как женщин, так и мужчин,— немало говорит нам о важности сексуальной инверсии в романе. Эта инверсия существует здесь сама по себе, поскольку является основным мотивом «Поисков»^, но инверсия как литературный мотив перекликается также с инверсией как литературным приемом, и эти мотив и прием только усиливают друг друга и приумножают взаимные эффекты. Тот факт, что тайный грешник занимает место под куполом Академии моральных наук, вызывает ощущение беззащитности от того,
39. BarthesR. Op. cit.
40. Пруст часто говорил, что хотел бы написать о гомосексуализме, например в письме к Луи д'Альбуфера (5 или 6 мая 1908), отправленном вскоре после дела Эйленбурга: «Пишу... очерк о педерастии (опубликовать будет нелегко)» (Correspondance de Marcel Proust / Ph. Kolb (dir.). P.: Plon, 1981. T. 8. P. 112113).
что мы видим и читаем: напоминая о непостоянстве ценностей, на которые мы опираемся, роман начинает танцевать в ритме карнавала, в котором (вопреки тому, что полагает Норпуа, пародийный персонаж и чемпион ошибочных мнений) мы уже не можем понять, с кем в действительности имеем дело.
Сразу после советов в отношении литературы, — или, скорее, в отношении литературной карьеры,—отец рассказчика спрашивает мнения Норпуа по поводу наследства тетушки Леонии. Оставив Марселю весь наличный капитал и «большое количество весьма неудобной мебели»41, она сделала его своим наследником: «мертвым — покой, а живым — забота», — гласит поговорка, и Марсель должен продолжить дело Леонии. На самом деле, эта поговорка выражает юридическую условность, согласно которой наследник должен продолжить дело умершего: он взыскивает долги и оплачивает задолженности. Эту условность мы находим и в одной из развиваемых в романе идей,—в идее, что мы похожи на наших родственников и нами управляют мертвь^2. Так, рассказчик замечает, что покойная тетушка Леония «переселилась в него» и что она и после смерти проявляет свой «деспотизм», влияя на его характер, вкусы и поведение: он получил от Комбре не физическое, а, скорее, моральное, даже психическое наследие. Леония, не будучи владелицей дома, оставила Марселю только мебель и деньги, никакой недвижимости. Пруст проследил за тем, чтобы рассказчик не унаследовал от Комбре ничего недвижимого. Марсель унаследовал лишь ликвидность, нечто преходящее: он унаследовал, так сказать, умозрительно и — через письмо — должен избавиться от этого груза. Деньги и право вступают в игру этого «переселения», и, ликвидируя материальное наследство Леонии, рассказчик вступает во владение своим символическим наследством, которое он и превратит в книгу.
Мы знаем, что тетушка Леония занимает в романе одно из центральных мест: в ее доме происходит знаменитая сцена с мадленкой и движение всего рассказа начинается с комнаты этой родственницы в Комбре. В некотором роде он пишет книгу Леонии, и, поскольку тетка «переселилась» в него, можно предположить, что рассказчик пишет
41. Proust M. A la Recherche du temps perdu I. P. 445.
42. Idem. A la Recherche du temps perdu IV. Le Temps retrouvé. P.: Gallimard, 1989. P. 586 (см.: ПрустМ. Обретенное время/ Пер. c фр. А.Н.Смирновой. СПб.: Амфора, 2007. С. 227).
для нее, то есть — за нее, ту книгу, которую эта нерешительная тетка сама бы не написала. Но история, рассказанная Марселем, описывает, как он сам стал писателем, — на этот путь Леония никогда не вступала, несмотря на все свое воображение, увлечение этимологией и любовь к Тансонвилю. В сущности, этим переселением тетка вложила в рассказчика силы, а рассказчик поместил в роман ее саму, сделав ее поводом для написания романа. И все же это произведение не станет произведением Леонии, «ибо повторяется все, но с разными вариантами»43, — говорит Марсель, рассказывая о своем увлечении временем, увлечении, которое отец тоже в какой-то мере разделял с ним, но в более метеорологической плоскости. Так, давая советы по поводу распоряжения наследством Леонии, Норпуа, сам того не подозревая, открывает перед рассказчиком новую перспективу. Марсель понимает, как превратить свое финансовое наследство в символическое литературное наследие и как превратить Комбре в роман. Советы Норпуа по поводу наследства оказываются не лучше советов по поводу литературы: завещанные Леонией деньги будут потеряны. Финансовое наследство Леонии будет потеряно отцом в результате плохого управления им и следования бестолковым советам Норпуа. Зато Марсель вложит в свою книгу всю символическую, поэтическую ценность тетки. Но перед тем, как сделать это, он избавится от мебели, отдав ее в публичный дом, проститутки которого подают ему травяной чай, словно в качестве антидота к тому, что он пил в доме Леонии. Тем самым рассказчик разрушает символическую схему отношений должника к кредитору, привязывающих его к тетке в силу наследства, и сможет, наконец, написать свою книгу. Освободив себя от нравственных обязательств, которые показаны в романе через механизм юридического наследства, ставшего поэтическим, рассказчик, наконец, сможет постигнуть «возбуждение от творчества».
Разговор о бирже выступает здесь метафорой искусства, и литературы в частности. Этот прием Пруста лежит по другую сторону того, что происходит в большинстве литературных текстов, которые обычно не используют метафоры экономики и права, чтобы завуалированно как раз и говорить об экономике и праве. Так, то, что сказано по поводу биржевых вложений наследства Леонии, повторяет сцену
43. Idem. A la Recherche du temps perdu III. La Prisonnière. P.: Gallimard, 1988. P. 586.
с советами в отношении литературы, только обратным образом. Рассказчик сам предлагает нам провести связь между двумя сериями советов,— между разговором о деньгах и ценных бумагах Леонии и предваряющей его псевдолитературной дискуссии, — и именно эта тонкая связь помогает нам обнаружить, что во всем этом фрагменте речь идет как раз о литературе. Действительно, первый совет, который Норпуа дает отцу, — купить «бумаги, дающие небольшие проценты, но — зато вполне надежные (курсив мой.—П. Б.)», заставляет читателя вспомнить о названиях тех книг, которые опубликовал друг маркиза: они написаны на серьезные темы, но приносят мало выгоды, поскольку могут открыть ему двери только в Академию моральных наук, но не в саму Французскую академию. Игра с полисемией слова titre44, позволяющая связать книги и движимые ценности, предваряет собой то смещение значений, которое производит Нор-пуа: посол будет говорить об акциях как о произведениях искусства, что не ускользнет от внимания рассказчика:
[Норпуа] не колеблясь поздравил моего отца с содержанием его портфеля, в котором, по его словам, был виден «вкус очень уверенный, очень изысканный, очень тонкий». Можно было подумать, что соотношению биржевых ценностей друг с другом и даже самим этим ценностям как таковым он приписывает нечто вроде эстетической значимости. По поводу одной из них,—довольно новой и малоизвестной, о которой мой отец заговорил с ним,—г-н де Норпуа, словно человек, читавший книги, которые, как вы думали, знакомы только вам, сказал: «Как же, одно время я следил за ее котировкой, она была интересна»,—с улыбкой, подвластной прошлому, словно подписчик журнала, урывками прочитавший последний напечатанный в нем роман45.
В этом фрагменте, где Норпуа утратил свою игривую улыбку, сопоставление искусства с ценными бумагами совершенно очевидно, ведь рассказчик сам комментирует это сравнением: следить за курсами акций на бирже — все равно что следить за выпусками литературных журналов.
44. «Название», но также — «ценные бумаги». — Прим. пер.
45. Idem. A la Recherche du temps perdu I. P. 446.
Норпуа использует слово «скомпоновать», которое отмечает для себя рассказчик: если портфель, кармашки которого напоминают книгу или партитуру, скомпонован, он может вам показаться симфонией, текстом или даже блюдом из холодной говядины с морковью в желе, которое Франсуаза скомпоновала для Норпуа на обед, последовавший за этим разговором. Композиция говядины в желе сравнивается рассказчиком с тем, как Микеланджело оформил гробницу папы Юлия Ц46. Термин «творение» может применяться и к произведению великого скульптора, и к приготовленному блюду: одно творение — кулинарное, другое — эстетическое (эпохи Возрождения). Но Марсель замечает, что и признанные произведения искусства и даже самые заурядные могут выходить из-под руки одного и того же творца. Действительно, вид ценных бумаг, которые отец Марселя достает из ящиков, чтоб показать Норпуа, находит у ребенка эстетический отклик, который побудит рассказчика к размышлению на тему искусства. Это размышление, основанное на созерцании акций, включает в произведение искусства тривиальность делопроизводства, экономики, а также тот факт, что даже если вещь была создана из экономических соображений, она все равно может быть сделана очень качественно. Вид этих красивых ценных бумаг станет для рассказчика возможностью задуматься о том, что такое литература и как нужно писать книгу:
Меня очаровал их вид, они были украшены шпицами соборов и аллегорическими изображениями, как иные из числа тех старых романтических изданий, которые я перелистывал в былое время. Во всем, что относится к одной и той же эпохе, есть сходство; художники, которые иллюстрируют современные им поэмы, те же, что работают в кредитных обществах. И ничто так не напоминает отдельных выпусков «Собора Парижской Богоматери» и произведений Жерара де Нерваля в том виде, как они были выставлены в витрине бакалейной лавки в Комбре, как какая-нибудь именная акция Водной компании в прямоугольной рамке с узорами из цветов, которую поддерживают речные божества47.
46. Ibid. P. 437.
47. Ibid. P. 446.
«Акции Водной компании»— «Против Сент-Бёва» в действии
Украшенные «шпицами соборов и аллегорическими изображениями» акции, которые отец достает из ящика, похожи на книгу, которую напишет Марсель. Это будет роман-собор с многочисленными метафорами. Отсылка к Комбре сама по себе напоминает микрокосмос города его детства, который сделает возможным литературное произведение и будет еще одним знаком значимости воспоминаний у Пруста, в частности значимости роли памяти при создании метафор.
К этому добавляется другое измерение, пронизывающее «Поиски» и их генезис и открывающее нам смысл литературы: образы, связанные с экономикой,— ценные бумаги, финансовые компании, бакалейные лавки,— позволяют нам сказать больше о том, что такое литература. Превосходная инверсия, совсем не похожая на то, что мы привыкли видеть: литература на службе у экономики! А ведь в одной критической статье мы можем прочитать совершенно иной анализ этого отрывка о ценных бумагах, анализ, ста-
48 т*
вящий во главу угла именно экономику4°. Ее авторы в своем прочтении делают упор на то, что прустовский текст может помочь нам узнать об экономике4'; и в то же время они опасаются, как бы «экономический анализ [не] обесценился главенством внутренней жизни самого текста»50. По поводу суждений Марселя, сравнивающего «Собор Парижской Богоматери» и произведения Жерара де Нерваля с рисунками на акциях «Водной компании», эти критики пишут следующее:
Как не увидеть в этих поэтических строках некую форму самодовольной мистификации? Забыв об экономическом и социальном значении обладания подобными бумагами, будучи безразличным к материальным условиям, обусловливающим такое цветущее оформление, главный герой огра-
48. См.: Chaudier S., Paradis C. La Bourse ou le temps: l'imaginaire financier de Marcel Proust//Les Frontières littéraires de l'économie (XVIIe — XIXe siecles) / M.Poirson et al. (dir.). P.: Desjonquières, 2008. P. 79-91.
49. «Можем ли мы почерпнуть какие-либо экономические сведения об эпохе из романа, в котором рассказчик ведет себя так экономически непоследовательно?» (Ibid. P. 80).
50. Ibidem.
ничивается в своих суждениях очаровательным, но весьма поверхностным эстетизмом51.
Затем эти критики добавляют, что «роман изобилует такими фривольными суждениями». Но в то же время они отмечают, что прустовский текст «отказывается идеализировать биржу»52, и это на их взгляд спасает роман.
Я не буду здесь спорить с предположением, что Пруст был не так фриволен, как его рассказчик, поэтому ограничусь тем, что отмечу: его текст, будучи далеко не столь поверхностным, вступает в скрытое противостояние со статьей Сент-Бёва «О промышленной литературе», опубликованной в Revue des deux Mondes в 1839 году5з. Заметим только, что это просто иной способ понять отсылку к этой публикации в сцене советов Норпуа по поводу литературной карьеры: она напоминает о Сент-Бёве, и дипломат, хорошо знакомый с этим журналом, является в своем роде его подобием, на что порой уже указывала критика.
В этом тексте 1839 года Сент-Бёв сетует на «засилье» коммерческой литературы, появившейся вместе с либерализацией прессы в результате декрета июля 1828 года, потому что журналам пришлось искать финансирование за счет рекламы: «промышленная» литература оказалась заложницей новой экономической ситуации, в которой качество и эстетическая ценность уступили свое место рентабельности. Помимо критики меркантилизма Сент-Бёв выражает сожаление по поводу всеобщей демократизации: «Необходимо смириться с новыми обычаями, с возникновением этой литературной демократии, как и всех прочих демократий»^4. Сент-Бёв сожалеет о том, что скоро кто угодно сможет издавать свои книжки и все вокруг «будут писателями», а затем добавляет: «Отсюда один шаг до романа-фельето-на»55. Критик считает, что литературу захватила целая почти «организованная» «банда», чьим «единственным начертанным на знамени девизом является „Жить пером"»56. Отличия стираются, и поэтому Сент-Бёв порицает новую традицию романов-фельетонов, которые теперь печатают-
51. Ibid. P. 83.
52. Ibidem.
53. Sainte-Beuve Ch.A.De la littérature industrielle // Revue des Deux Mondes. 1839. T. 19. P. 675-691.
54. Ibid. P. 690.
55. Ibid. P. 681.
56. Ibid. P. 680.
ся в подвале, внизу газетных страниц. Знаменитый критик отмечает, что в по-разному политически ориентированных газетах можно найти одну и ту же коммерческую литературу. Подвалы всех этих газет похожи друг на друга, и это адское смешение вынуждает его признать, что теперь стало сложнее выявлять действительно достойные тексты:
Два литературных мира сосуществуют в неравной пропорции, и эта ситуация будет только усугубляться, ведь они перемешались в этом мире, как добро и зло, о них невозможно судить: попробуем все же идти вперед и дать нашему суждению вызреть, без сожалений отделяя зерна от плевел57.
Мысль Сент-Бёва о том, что с появлением романа-фельетона стало труднее отделять хорошую литературу от плохой, разделял и его современник, Альфред Нетман5®, ополчившийся на романы и драмы Виктора Гюго. Для Нетмана, как отмечает Катрин Несси,
...новая нарративная и репрезентативная парадигма, развивающаяся в нижней части газетных страниц, поменяла представление о мире, перевернула с ног на голову понятия статуса и ценности. Теперь голова внизу, а наверху—ноги59.
С помощью карнавальности письма, представленной в сцене советов Норпуа, Пруст затрудняет различение между добром и злом, переворачивая сексуальные, моральные и эстетические ценности через двойную инверсию, инструментованную перекрестными метафорами. Он указывает нам на то, что рассказчик читает романтическую литературу, упоминает Виктора Гюго, тем самым несколько десятилетий спустя отвечая на алармистские и консервативные комментарии Нетмана и Сент-Бёвам. В отличие от последнего, Пруст не предается критике меркантилизма; избегая конфронтации, он предпочитает встать на сторону худож-
57. Sainte-Beuve Ch. A.De la littérature industrielle. P. 691.
58. Nettement A. Nettement A. Etudes critiques sur le feuilleton-roman. P.: Librairie de Perrodil, 1845 (Première série), 1846 (Deuxième série).
59. Nesci C. De la littérature comme industrie: Les Mystères de Paris et le romanfeuilleton à l'époque romantique// L'Homme et la Société. 2016. № 200. P. 99-116.
60. Другой пример ответа Пруста Сент-Бёву см. в: Henry A. Comment fabriquer un ambassadeur? // Proust romancier. Le tombeau égyptien. P.: Flammarion, 1983. P. 18.
ников, которые, принимая заказы от торговых компаний, живут кистью, — как те писатели Сент-Бёва, которые живут пером, — поскольку для рассказчика это те же художники, что иллюстрировали книги Нерваля и Гюго. Отметим, что имя Нерваля упомянуто не случайно, поскольку текст, который Пруст посвятил «Сильвии» Нерваля, был написан под впечатлением от убийственной критики Сент-Бёваб1. В общем и целом добро и зло, которые Сент-Бёв так мечтает отделить друг друга в литературной продукции, как раз наоборот соединяются в Комбре, там, где все постоянно соединяется: небольшая торговая лавка — первичная форма торговли и, возможно, самого меркантилизма — ассоциируется с литературой, но на этот раз в позитивном ключе, поскольку именно в ней рассказчик любуется книгами, являющимися одновременно и товаром, и произведением искусстваб2. Таким образом, Пруст показывает, насколько опасения Сент-Бёва были необоснованными и что критик слишком много значения придавал экономике, при этом недооценивая способности литературы, которая, оказавшись в схватке с торговлей, вынуждена была изворачиваться, деформируя ценности и институты экономики и права.
Библиография
Пикетти Т. Капитал в XXI веке/Пер. с фр. А. Дунаева. М.: Ад Маргинем Пресс, 2016. Barthes R. Une idée de recherche //Idem. Le Bruissement de la langue. P.: Seuil, 1984. P. 307-312.
Bras P. Le capital féministe au XXIe siècle: primauté de l'égalité des sexes // L'Homme et la société. 2015. № 198. P. 13-27. Chaudier S., Paradis C. La Bourse ou le temps: l'imaginaire financier de Marcel Proust // Les Frontières littéraires de l'économie (XVIIe — XIXe siecles) / M.Po-irson et al. (dir.). P.: Desjonquières, 2008. P. 79-91. Correspondance de Marcel Proust / Ph.Kolb (dir.). P.: Plon, 1981. T. 8. ErnauxA. Regarde les lumières mon amour. P.: Seuil, 2014.
Henry A. Comment fabriquer un ambassadeur?// Proust romancier. Le tombeau
égyptien. P.: Flammarion, 1983. Ladenson E. Proust's Lesbianism. Ithaca: Cornell University Press, 2007. Lévêque L. Capital de la douleur: la «littérature industrielle» et le marché, ou la
dialectique de l'usure// L'Homme et la Société. 2016. № 200. P. 79-98. Nesci C. De la littérature comme industrie: Les Mystères de Paris et le roman-feuilleton à l'époque romantique // L'Homme et la Société. 2016. № 200. P. 99-116.
61. См.: Proust M. «Gérard de Nerval» // Idem. Contre Sainte-Beuve. P.: Gallimard, 1971. P. 233-242, и прим. 2 Пьера Кларака в том же издании (P. 839).
62. В этой истории с лавкой можно усмотреть намек Пруста на реальный биографический элемент, который мог бы понравиться Сент-Бёву и подошел бы его методу, потому что родители отца держали свою лавку в Иллье (тогда как родители матери были финансистами и вкладчиками курсового маклера).
Nettement A. Etudes critiques sur le feuilleton-roman. P.: Librairie de Perrodil,
1845 (Première série), 1846 (Deuxième série). Proust M. «Gérard de Nerval» // Idem. Contre Sainte-Beuve. P.: Gallimard, 1971. Proust M. A la Recherche du temps perdu I. Du côté de chez Swann. P.: Gallimard, 1919.
Proust M. A la Recherche du temps perdu III. La Prisonnière. P.: Gallimard, 1988. Proust M. A la Recherche du temps perdu IV. Le Temps retrouvé. P.: Gallimard, 1989.
Proust M. Contre Sainte-Beuve. P.: Gallimard, 1954. Proust M. Jean Santeuil. P.: Gallimard, 1971.
Sainte-Beuve Ch. A. De la litterature industrielle//Revue des Deux Mondes. 1839. T. 19. P. 675-691.
How Can Economics and Law Help Literature. Inversion of Utilitarianism in Economic and Legal Poetics
Pierre Bras. University of California Study Center, magazine "L'Homme et la Société", Paris, France, pierre.f.bras@gmail.com.
The complex and ambiguous relationship between literature, economics, and law is the focus of the current work. In rejecting the humanities (jurisprudence and economics to be more precise) in the uninhibited use of literature when the later remains in the position of a victim (since for scientists, literature often turns out either to be a convenient tool for illustrating the course of one's thoughts or an opportunity to display individual cultural baggage), the author insists on the epistemological subversive character of literary experience. Comparing the concepts of Honoré de Balzac and Thomas Piketty as well as Charles Agustin de Sainte-Beuve and Marcel Proust, the author depicts how literature and, in particular, literary characters produce conceptual inversion, projecting economic values onto literature and literary values onto economics. Such an inversion, multiplied by the subjective inversion of characters, allows a writer to criticize existing economic concepts. For example, Proust refutes Sainte-Beuve who claimed that "industrial literature" is the literature that inverts values produced by material economic interests. In turn, Marquis de Norpois' veiled sexual inversion In Search of Lost Time complicates the difference between good and evil, which is very important for Sainte-Beuve in his criticism of industrial literature. In such a manner, Proust demonstrates how unfounded Sainte-Beuve's fears were. He also shows that this literary critic attached too much importance to economics while simultaneously underestimating the cognitive abilities and intellectual tricks of literature, which, being in a state of competition with trade, was forced to be evasive, deforming values and institutions of economics and law.
Keywords: literature; law; economics; utilitarianism; Honoré de Balzac; Thomas Piketty; Charles Agustin de Sainte-Beuve; Marcel Proust; "In Search of Lost Time".
References
Barthes R. Une idée de recherche [1971]. In: Barthes R. Le Bruissement de la langue,
Paris, Seuil, 1984, pp. 307-312. Bras P. Le capital féministe au XXIe siècle: primauté de l'égalité des sexes. L'Homme et la société, 2015, no. 198, pp. 13-27.
Chaudier S., Paradis C. La Bourse ou le temps: l'imaginaire financier de Marcel Proust. Les Frontières littéraires de l'économie (XVIIe—XIXe siècles) (dir. M. Poir-son, Y. Citton, C.Biet), Paris, Desjonquières, 2008, pp. 79-91.
Correspondance de Marcel Proust (Dir. Ph.Kolb), Paris, Plon, 1981, t. VIII.
Ernaux A. Regarde les lumières mon amour, Paris, Seuil, 2014.
Henry A. Comment fabriquer un ambassadeur? Proust romancier. Le tombeau égyptien, Paris, Flammarion, 1983.
Ladenson E. Proust's Lesbianism, Ithaca, Cornell University Press, 2007.
Lévêque L. Capital de la douleur: la «littérature industrielle» et le marché, ou la dialectique de l'usure. L'Homme et la Société, 2016, no. 200, pp. 79-98.
Nesci C. De la littérature comme industrie: Les Mystères de Paris et le roman-feuilleton à l'époque romantique. L'Homme et la Société, 2016, no. 200, pp. 99-116.
Nettement A. Etudes critiques sur le feuilleton-roman, Paris, Librairie de Perrodil, 1845-1846.
Piketty Th. Kapital v XXI veke [Le Capital au XXIe siècle] (trans. A. Dunaev), Moscow, Ad Marginem Press, 2016.
Proust M. [Gérard de Nerval]. Contre Sainte-Beuve, Paris, Gallimard, 1971.
Proust M. A la Recherche du temps perdu I. Du côté de chez Swann, Paris, Gallimard, 1919.
Proust M. A la Recherche du temps perdu III. La Prisonnière, Paris, Gallimard, 1988.
Proust M. A la Recherche du temps perdu IV. Le Temps retrouvé, Paris, Gallimard, 1989.
Proust M. Contre Sainte-Beuve, Paris, Gallimard, 1954.
Proust M. Jean Santeuil, Paris, Gallimard, 1971.
Sainte-Beuve Ch. A. De la littérature industrielle. Revue des Deux Mondes, 1839, t. 19, pp. 675-691.
