CC BY
35
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2013. № 3
Ефимова С.Н. Записная книжка писателя: стенограмма Жизни. — М.: Совпадение, 2012 . 392 с.
Перед нами первое большое монографическое исследование, посвященное специфике жанра записной книжки. На сегодняшний день феноменология писательских записных книжек мало исследована. Это объясняется их пограничным статусом бытования — принадлежностью одновременно и к внелитературной реальности (литературному быту), и к художественному дискурсу. Отсутствие сегодня обобщающего научного труда по данной теме задает актуальность и своевременность работы С.Н. Ефимовой.
Определяющим началом данного исследования является стремление автора рассмотреть многообразие существующих писательских записных книжек не только в литературоведческом, но и в психолого-лингвистическом, семиотическом аспектах. Этот подход и определяет методологический ракурс монографии: в своей работе С.Н. Ефимова обращается к структурно-семиотическому (работа с сугубо семиотическими категориями: адресат, адресант, время, пространство и др.), сравнительно-историческому (рассмотрение генетических истоков записных книжек) методам, а также применяет методологию семантической реконструкции (обращение к этимологии, работа со значением слова и т. д.).
Уже в самом начале монографии автор говорит о том, что исследование записных книжек не может проводиться без учета общего исторического контекста эпохи, ряда антропологических вопросов. Таким образом, анализ текстов ведется на стыке методологий, что значительно расширяет рамки проводимого исследования.
С.Н. Ефимова анализирует записные книжки писателей разных эпох, литературных традиций, школ, направлений. Автор останавливается не только на жанре записных книжек в чистом виде, но и обращается к межжанровым формам (синтез записной книжки с дневниковыми записями, мемуарами, публицистикой и художественными текстами). Несомненная ценность рецензируемой монографии — в сравнении разных типов записных книжек.
В монографии представлены различные точки зрения и методологические переплетения, с опорой на них автор формирует системный подход, учитывающий все стилевое, структурное и содержательное многообразие писательских записных книжек.
Работая над историей развития обозначенного жанра, С.Н. Ефимова также проводит параллели с европейской традицией, что мотивируется и общим контекстом работы: в качестве исследуемого материала автор выбирает не только тексты отечественных писателей, но и обращается к творчеству зарубежных прозаиков. Записная книжка как жанр берет свое начало еще в эпоху античности, в качестве конкретного примера С.Н. Ефимова приводит философский труд Климента Александрийского «Строматы», который состоит из отдельных трактатов, композиционно и семантически не связанных между собой. И здесь уже четко вырисовываются определяющие свойства современной записной книжки — фрагментарность, стилевое и идейно-тематическое смешение. Именно эта мысль позволила автору монографии провести интересные параллели с постмодернистскими жанрами и современными Интернет-текстами (блогами, дневниками и т. д.). Опережая анализ, скажем, что это идея станет одним из концептуальных и оригинальных выводов всей монографии.
На самых ранних этапах формирования писательской записной книжки как жанра категория человеческой памяти является важнейшей ее составляющей. Постепенное развитие вербальных реализаций различных форм человеческой памяти приводит к тому, что в XVIII в. лексема «записки» становится своего рода жанровой номинацией. В XIX в. записная книжка отделяется от других форм эпистолярного дискурса, например от авторских записок, которые по своим формально-содержательным признакам ближе к мемуарной прозе.
В рамках теоретической главы также отдельного рассмотрения требует вопрос о соотношении записных книжек с художественным текстом, поскольку сам формат данного жанра не подразумевает наличие художественности. Решая этот вопрос, С.Н. Ефимова выводит две точки пересечения записных книжек с художественным текстом: это отсутствие прагматики текста и двойная коммуникативная рамка (наличие адресата и адресанта). Здесь исследовательница рассматривает границы понятия «дискурс». Через выявление коммуникативной, когнитивной и вербальной составляющих текста записных книжек писателя С.Н. Ефимова определяет, к какой дискурсивной формации они примыкают.
Вторую главу работы автор посвящает анализу эпистолярного дискурса, который обладает признаками автокоммуникационных и неавтокоммуникативных жанров. С.Н. Ефимова справедливо отмечает, что первые из них предполагают наличие адреса, в общей смысловой структуре вторых адресат и автор совпадают.
Третья глава работы («Текст без границ, или Заметок пестрый хоровод») посвящена анализу интертекстуальной природы данно-
го жанра. С.Н. Ефимова предлагает собственную классификацию основных типов заметок-интертекстов. В качестве критерия исследовательница выделяет наличие автоцитации, возможности текста с позиции источника (текст-донор), адресацию текста (текст-реципиент), контекстуальный фон (предтекст) и др.
В следующей главе монографии («Лекарство от забвения: познание, память, идентичность») С.Н. Ефимова аргументированно доказывает, что современный гипертекст в Интернете генетически восходит именно к записным книжкам. С этой точки зрения сразу же напрашивается вопрос: корректно ли сведение всего многообразия форм Интернет-текста к жанру записной книжки? Возможно, это более общие схождения, которые не несут в себе принципиального значения, так как относительная самостоятельность словесных выражений, соотношение разных стилей в одном тексте и т. д. — все это не определяет обязательного наличия жанра писательской записной книжки или Интернет-текста. Возможно, здесь следовало бы сделать маленькое уточнение: в условиях информационного общества Интернет — это только лишь форма бытования текста или способ его подачи, а не критерий для жанровой дифференциации.
Далее С.Н. Ефимова определяет еще одно ведущее свойство записных книжек — идейно-тематическую раздробленность. Отсутствие формальной и содержательной целостности записных книжек исследовательница связывает с особенностями процесса их создания.
Рассматривая жанр записных книжек с позиции психолингвистического анализа, исследовательница находит ряд параллелей между содержанием текста и устройством человеческой памяти. Ведущим выводом четвертой главы стала мысль о том, что записные книжки — это часть эпистолярного дискурса, которая гармонично соединяет в себе особенности как внешней, так и внутренней речи.
На анализе языковой личности писателя С.Н. Ефимова останавливается в пятой главе («Личность: внутренний мир и Слово»). Рассматривая творчество Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, А. Блока, Е. Замятина, Вен. Ерофеева и др., она прослеживает не только эволюцию записных книжек, но и, анализируя лексический, стилистический и другие языковые уровни, определяет их индивидуально-авторские особенности.
В седьмой главе С.Н. Ефимова рассматривает ряд ведущих принципов писательских записных книжек при помощи их сравнения с постмодернистским романом. Ссылаясь на работу А.А. Зализняк «Дневник: к определению жанра», исследовательница рассматривает записные книжки как одну из протоформ постмодернистской про-
зы. Именно гипертекстуальность мышления сводит писательские записные книжки с постмодернистским текстом.
В восьмой главе («Шестое чувство писателя или фабрика литературы?») записные книжки рассматриваются как тексты-источники (тексты-доноры). Писательская записная книжка — промежуточное звено, соединяющее биографическое и художественное. «По отдельным элементам можно проследить ниточку, тянущуюся от биографической реальности к художественному миру» (с. 199). Содержательные, структурные и функциональные особенности записных книжек адаптированы в ходе творческого процесса и реализации когнитивных авторских способностей.
В девятой главе («Сны стонут в записях долгов и керосина») речь идет об особом статусе записных книжек среди других текстов эпистолярного дискурса. Здесь исследовательница сворачивает существующие классификации записных книжек, утверждая, что однозначное распределение их по тематическим группам значительно ограничивает функциональные возможности исследуемого жанра, так как записные книжки — прямое отражение жизни автора, которая также не поддается классификации.
Во второй части монографии, состоящей из семи глав, С.Н. Ефимова анализирует частные реализации ведущих принципов писательских записных книжек.
В десятой главе («Миро-воз-зрение: взгляд на мир глазами А.П. Чехова») сквозь призму исследования записных книжек Чехова автор логически подходит к анализу основных мировоззренческих доминант писателя. Например, парадоксальность чеховского мышления мы находим и в творческом наследии прозаика, но уже на уровне ведущих художественных категорий (жанра, системы образов, мотивов и т. д.).
В одиннадцатой главе С.Н. Ефимова тоже обращается к творчеству А.П. Чехова и анализирует доминантные черты его записных книжек в контексте дихотомии «записные книжки» — письма. Через параллели между двумя этими жанрами исследовательница выходит на психологические особенности личности Чехова. Ему подражал американский драматург Теннесси Уильямс, о чем говорится в следующей главе.
Тринадцатая глава монографии посвящена творчеству Е. Замятина. Его записные книжки — поле реализации межличностного диалога автора и потенциального читателя. В конце главы автор проводит обоснованные параллели между наследием А.П. Чехова и Е.И. Замятина.
Далее С.Н. Ефимова обращается к записным книжкам Марины Цветаевой. Основной категорией, которая здесь подвергается анализу, является категория хонотопар. Цветаева создает свою особую форму времени, которая нацелена на снятие временных оппозиций, на «бунт против календаря». Особенно важны здесь параллели с художественными текстами: С.Н. Ефимова обращается к анализу лирических произведений, в которых наиболее четко явлена специфика внутреннего времени, противопоставленного времени календарному («Прокрасться», «Минута», «Поэт — издалека заводит речь...»).
В следующей главе на основе анализа шести архивных записных книжек Б. Брехта исследовательница показывает процесс трансформации данного жанра: ранние записные книжки Брехта по своим стилевым и содержательным особенностям максимально сближаются с художественными текстами; записные книжки более позднего периода (1931-1932 гг.) отличаются дидактической направленностью; записные книжки 1948-1950 и 1953 гг. тематически больше близки к философским рассуждениям (темы смерти, веры, истории и т. д.).
Завершается монография главой, посвященной творчеству современного поэта Константина Владимировича Васильева (1955-2001). Здесь С.Н. Ефимова приходит к выводу о взаимном дополнении лирики и записных книжек, сближении двух разных форм, происходящем на уровне ведущих мотивов, образов, хронтопа. Но «идентичность» записных книжек и художественных текстов на самом общем смысловом уровне — не сам ли собой разумеющийся факт? Ведь в обоих случаях мы имеем дело с авторским мышлением, сознанием, спецификой мировосприятия и т. д. Или все-таки тут можно говорить о научной находке? Будем надеяться, что такой скрупулезный анализ писательских записных книжек станет ключом к интерпретации художественных текстов.
Подытоживая вышесказанное, в самом общем виде вычленим характерные черты записных книжек писателя как особого типа дискурса:
1) писательские записные книжки — дискурсивное отражение творческой лаборатории писателя. Они принадлежат его профессиональным будням, поэтому, образуя тонкую границу, объединяют две семиосферы — жизнь писателя и его творчество;
2) такой пограничный статус распространяется и на жанровую специфику: записные книжки объединяют в себе жанровые черты дневника, делового блокнота, эссе и черновых рукописей;
3) записным книжкам присуща поэтика фрагмента и динамика перехода (от жизни — к литературе, от черновика — к чистовику,
от прошлого — к будущему): это незавершенный, «становящийся тест» (О. Мандельштам), «документ творческого движения» (Б. То-машевский);
4) записные книжки — текст спонтанный и неотрефлексиро-ванный; поэтому они бессистемны, хаотичны, порой энигматичны; для них характерны пропуски смысловых звеньев, эллипсоидные конструкции. Их логика определяется только глубинными законами творческого процесса;
5) записные книжки всегда автокоммуникативны, но иногда они создаются в расчете на «провиденциального читателя» (О. Мандельштам), тогда вступает в силу критерий автоцензуры.
Итак, перед нами интересная и перспективная работа, открывающая новые исследовательские горизонты. В качестве важного дополнения хотелось бы обратить внимание на отсутствие в аналитическом обзоре упоминаний о записных книжках Анны Ахматовой, в то время как они изданы отдельным томом, ставших литературоведческим бестселлером. Они — источник ценнейших материалов к биографии и к творческой лаборатории Ахматовой, содержат черновики ее стихотворений, в том числе и никогда не опубликованные варианты. Вот что пишет Эмма Герштейн в предисловии к изданию «Записных книжек Анны Ахматовой»: «"Книга жизни" — так назвала <.. .> Ахматова свою самую толстую записную книжку большого формата. Такое заглавие можно распространить на все 23 ее записные книжки <...>. Да, это не дневник<.. .>, не памятные деловые блокноты и не творческие рукописи. Это действительно книги жизни»1.
Обращаясь к записным книжкам Ахматовой, мы во внешне бессистемном собрании неоднородных и разножанровых записей обнаруживаем присутствие некоего центростремительного начала. Вот этот механизм интеграции разнородных фрагментов в единую «книгу жизни» было бы интересно проанализировать. Но, возможно, эту задачу автор монографии оставил для будущего.
Е.Р. Авилова, Л.Г. Кихней
Сведения об авторах: Авилова Елена Равильевна, канд. филол. наук, доцент кафедры русской филологии Технического института (филиала) Северо-Восточного федерального университета имени М.К. Аммосова в г. Нерюнгри. E-mail: lena-tem@ mail.ru; Кихней Любовь Геннадьевна, докт. филол. наук, профессор кафедры истории журналистики и литературы факультета журналистики Института международного права и экономики имени А.С. Грибоедова. E-mail: [email protected]
1 Герштейн Э.Г. Книга жизни // Записные книжки Анны Ахматовой (1958— 1966). М.; Torino, 1996. С. III.
