CC BY
70
УДК 821.161.1-94.09
Е. Р. Пономарев
Записные книжки и дневники И. А. Бунина в свете антропологии литературы: Бунин, Чехов, Л. Толстой как писательские типы1
В статье предложен новый подход к антропологии литературы, ориентированный на неофициальное авторское высказывание, фиксирующееся в записных книжках, дневниках и прочих нехудожественных документах. На примере записных книжек и дневников И. А. Бунина намечаются перспективы такого подхода: традиционные представления о близости писательских типов оказываются несостоятельными, но появляется возможность для новых сопоставлений.
Ключевые слова: антропология литературы, писательский тип, дискурсивный анализ, Бунин, Чехов, Толстой, дневник, записная книжка
Evgeny R. Ponomarev
Note books and diaries of Ivan Bunin in light of literary anthropology: Bunin, Chekhov, L. Tolstoy as writers' types
The article offers the new approach to anthropology of literature. It is based on unofficial author utterance, fixed in the notebooks, diaries and the other «unliterary» documents. The example of the notebooks and the diaries of Ivan Bunin shows the perspectives of the approach: the traditional notions of the close writer types appear to be fake, but the new comparisons became possible.
Keywords: anthropology of literature, writer type, discourse analysis, Bunin, Chekhov, Leo Tolstoy, diary, writers' notebook
Когда заходит речь об антропологии литературы, разные исследователи говорят о разном. Кто-то связывает филологические методы с опытами из области психологии, кто-то пытается повернуть их в сторону этнолингвистики и социолингвистики, а кто-то старается объединить литературоведение с фольклором. Все эти повороты традиционного литературоведения по-своему продуктивны, но в этой статье под антропологией литературы будет пониматься нечто совершенно иное. В. Я. Пропп в конце жизни полагал, что все загадки сказок и мифов будут со временем разрешены археологией2 (это, к слову сказать, еще один возможный и на сегодня не слишком востребованный вариант антропологии литературы). Примерно тогда же М. Фуко впервые заговорил об археологии знания, сделав из археологии метафору бессознательного и оформив ее в виде понятия «эпистема». Продолжив анализ дискурсивных практик прошлого и рассматривая исторический документ как имеющее самостоятельную ценность высказывание, Фуко выступил против самого понятия «документ», разделения источников на основные и вспомогательные, а также против традиционного линейного понимания исторического развития3. Учитывая этот поворот и заместив понятие «историко-литературный документ»
Section 1. In creative laboratory понятием «высказывание», мы попробуем поместить антропологию литературы ближе к лингвистической теории дискурса4. Намечая возможность разговора о писательских «антропологических типах», мы будем говорить о типах писательского высказывания, учитывая не только «основные источники» (т. е. произведения, подготовленные писателем к печати), но и так называемые «дополнительные источники» (дневники, записные книжки, наброски, записи частного характера и пр.). С нашей точки зрения, дневниковая запись в плане дискурсивных практик ничуть не менее значима, чем написанная писателем повесть. В какой-то мере дневниковая запись может быть даже более значима, чем повесть, поскольку рассчитанная на немедленную публикацию повесть более зависима от «эпистем» (используем понятие Фуко в максимально широком смысле), от общей логики литературного процесса, от читательских ожиданий, от сложившихся практик письма, наконец, от политической конъюнктуры и т. д. Частная же запись, сделанная для себя (или, как правило, рассчитанная на отложенную публикацию - когда-нибудь, возможно, после смерти), ярче характеризует антропологический тип писателя. Хотя и она, разумеется, тоже зависит от «эпистем», но в значительно меньшей степени. Признавая этот бесспорный факт, мы попытаемся повернуть историю литературы к изучению материала, традиционно находящегося на историко-литературной периферии, в надежде на создание альтернативной истории литературы, ориентированной не на печатный текст, а на высказывание как таковое.
Записные книжки И. А. Бунина, долгие годы хранившиеся в составе Бунин-ской коллекции в Русском архиве Лидса (Великобритания; далее РАЛ), в настоящее время готовящиеся к публикации в новом бунинском томе «Литературного наследства» автором этой статьи, могут послужить хорошим примером для решения намеченной теоретической задачи. Сохранились 11 записных книжек (последняя, одиннадцатая, написана рукой В. Н. Буниной - после смерти мужа она переписала в одну большую тетрадь все оставшиеся после него мелкие записи: с этих записей на бумажных обрывках начиналась писательская работа Бунина). Большинство из них - это пестрое собрание кратких записей, которые пригодятся или не пригодятся писателю в дальнейшей работе, мы называем их «начальными текстами». Среди них встречаются небольшие зарисовки с натуры (например, «Желтоволосая девочка, лисенок»5), краткие готовые сюжеты («Бабушку хоронили в жаркий весенний день. И от похорон у детей осталось самое чудесное впечатление: сколько было интересных и странных картин - например, вынос! А когда ее „отпевали", можно было бегать на колокольню - никто не мешал...»6), намеченные контексты для будущих текстов («А жил он в яру, в межгории...»7), небольшие диалоги, а также отдельные необычные словоформы, диалектные и устаревшие слова, необычные грамматические формы слов, - и здесь же отдельные дневниковые записи, цитаты из русских классиков и вообще прочитанных книг, заметки о современниках (вдруг пришедшие мысли о Мережковском, Горьком, Есенине). Одна из книжек (РАЛ. MS 1066 / 548) представляет собой максимально упорядоченную форму свободного текста такого рода - см. ее выборочное описание (любое неполное описание записной книжки Бунина оказывается выборочным, поскольку разнообразие тем и сюжетов в каждой из них несводимо к каким бы то ни было обобщениям) в статье Т. М. Дви-нятиной, публикуемой в данном сборнике. Нельзя согласиться лишь с однозначной
Раздел 1. В творческой лаборатории датировкой, предложенной Т. М. Двинятиной, а также представлением о том, что Бунин планомерно «заполнял» книжку на протяжении определенного года. Бунину было свойственно переписывать сделанные записи из устаревающих сводов в новые, при этом кое-что в записях менять. Упорядоченность и завершенность этой записной книжки наводит на мысль о многократном переписывании вошедших в нее записей и особом (многоэтапном) отборе тех записей, что будут в книжку включены. Другая записная книжка (РАЛ. МБ 1066 / 547) представляет собой уникальную для Бунина форму текста, ибо записи в ней тематически разложены по рубрикам и местами кажутся сборником писательских упражнений, а местами - энциклопедическим словарем материалов для дальнейших произведений8.
С одной стороны, записные книжки Бунина встраиваются в общую традицию записных книжек XX в. Одним из первых записную книжку регулярно вел А. П. Чехов и осмыслял ее как писательский инструмент (в «Чайке» устами Тригорина): «Вижу вот облако, похожее на рояль. Думаю: надо будет упомянуть где-нибудь в рассказе, что плыло облако, похожее на рояль. Пахнет гелиотропом. Скорее мотаю на ус: приторный запах, вдовий цвет, упомянуть при описании летнего вечера. Ловлю себя и вас на каждой фразе, на каждом слове и спешу скорее запереть все эти фразы и слова в свою литературную кладовую: авось пригодится! Когда кончаю работу, бегу в театр или удить рыбу; тут бы и отдохнуть, забыться, ан-нет, в голове уже ворочается тяжелое чугунное ядро - новый сюжет, и уже тянет столу, и надо спешить опять писать и писать»9. Записные книжки Чехова, публиковавшиеся после его смерти как отдельный (важный сам по себе) текст10, выстроены именно так: в них фиксируются удачные заглавия для будущих сочинений, отдельные повороты сюжета для продуманного в целом рассказа, а также удачные детали и выражения. Показательно, что литературоведы, вдохновленные идеей формалистов о литературе факта, уже в 1920-е гг. говорили об автономной ценности записных книжек Чехова. Писательские записные книжки XX в. большей частью ориентированы на Чехова и большей частью инструментальны: например, записная книжка В. М. Ин-бер, которую писательница вела во время заграничного путешествия в конце 1920-х гг., представляет собой наброски возможного сюжета (заграничное путешествие как таковое - или переезд эмигрантки в СССР), поиск возможного героя / героини (известный пианист - или некая Жанна), запись деталей и подробностей, которые могут пригодиться11. К концу XX в. записная книжка будет осмыслена как беллетристическое произведение - в творчестве С. Д. Довлатова.
Записные книжки Бунина, казалось бы, вдохновлены чеховскими методами писательской работы, которые Бунин имел возможность наблюдать непосредственно. Близость писательских типов Бунина и Чехова часто постулировалась в литературоведении. Указывалось на преобладание жанра краткого рассказа и повести в творчестве обоих писателей (при полном отсутствии романа, за исключением единственного романа у Бунина), на особое внимание к детали, на точность психологических характеристик. Однако все это перевешивает дискурсивный анализ. При внимательном чтении записные книжки Бунина существенно отличаются от записных книжек Чехова. Чеховский вариант книжки демонстрирует процесс работы над определенным произведением: мы видим изменения сюжета повести «Три года» или рассказа «Убийство», а рядом, например, - один из сюжетных элементов
Section 1. In creative laboratory «Душечки». Бунинский вариант представляет высказывание безотносительно к конкретному сюжету (большинство бунинских записей так и не попадает в сферу официального высказывания - собственно беллетристический текст), все записи важны сами по себе. Чеховская книжка может смешивать записи разного рода, но в целом она структурирована (творческие записи отдельно, бытовые и хозяйственные отдельно; записи к одному тексту сгруппированы вместе; записи последовательно отражают ход работы над текстом). Бунинская книжка - это мысли вслух (чередуются совершенно разные по форме и содержанию краткие отрывки; собственные рассуждения и цитаты стоят рядом; творческие, бытовые и «технические» записи - например, годы жизни Баратынского - не различаются; записи не формируют параллельных линий к опубликованным произведениям), сумма свободных, ничем не ограниченных высказываний (показательно свободное употребление в записных книжках нецензурной лексики). Кроме того, Чехов вносил записи в книжку в хронологическом порядке, друг за другом. Бунинская записная книжка (за редким исключением) состоит из разновременных записей, несколько раз переписанных с одного бумажного носителя на другой: начиная с начального текста на бумажном обрывке, продолжая листами с записями - объединенными начальными текстами, затем на листах и в тетрадях запись несколько раз видоизменяется - увеличивается, обрастая подробностями, или, наоборот, сокращается, а иногда совсем исчезает как ненужная, и, наконец, попадает в записную книжку (которая ни в коем случае не может рассматриваться как последняя редакция записи). Таким образом, тип записной книжки заставляет несколько иначе, чем принято, рассматривать вопрос о творческих взаимосвязях Бунина и Чехова. Дискурсивные практики Бунина весьма далеки от чеховских, следовательно, и писательский тип Бунина не слишком близок чеховскому писательскому типу.
Записные книжки Бунина несколько ближе записным книжкам Довлатова. Каждая из записей у того и другого представляет завершенное высказывание (у Довлатова это оконченная анекдотическая история, у Бунина, как уже было сказано, -записи совершенно разного рода, но при этом все они, так или иначе, завершают тему, не требуют продолжения), записи не связаны между собой, они во многом случайны и калейдоскопичны, и этот калейдоскоп претендует на формирование целостной картины мира. Впрочем, следует признать, что сходство и тут неблизкое; скорее структурное, чем сущностное: записная книжка Довлатова наполнена отдельными анекдотами, которые автор, как элементы конструктора Lego, вставляет в различные произведения (собственные официальные высказывания). Бунинские книжки существуют отдельно от сферы официальных высказываний. Они конспективны и зашифрованы, адресованы узкому кругу потенциальных читателей (как некоторые поэтические тексты Бунина, адресованные исключительно кругу близких друзей, но оформленные абсолютно так же, как «серьезные» рукописи12) и требуют специального знания (например, тем домашних разговоров, о которых мы кое-что знаем благодаря дневникам В. Н. Буниной и корпусу переписки Бунина и Буниной) для декодирования. Основательно приближена к довлатовскому типу лишь уникальная тематически-рубрицированная записная книжка (РАЛ. MS 1066 / 547).
В целом, можно утверждать, что дискурс Бунина встраивается в модер-нистско-постмодернистский дискурс XX в., позволяющий говорить о движении
Раздел 1. В творческой лаборатории смыслов от модернизма начала века к модернизму 1930-х гг. и далее к постмодернизму. Об умении Бунина перестроиться в 1920-е гг. и начать писать похоже на М. Пруста написано довольно много13, о второй перестройке Бунина и движении к постмодернизму (аналогичном движению В. В. Набокова после Второй мировой войны) заговорили только сейчас. Точнее было бы сказать, что никаких перестроек у Бунина не было: его творческий путь протекал без революционных всплесков. Новая манера письма каждый раз вырастала из предыдущей. Понятие «писательский тип» позволяет объединить модернистские и постмодернистские стратегии в творчестве одного писателя. Показательно, что поздние записные книжки Бунина (ранних не сохранилось) ближе постмодернизму, чем модернизму. Нельзя исключить, что записные книжки раннего и зрелого периода, если они существовали, были выстроены несколько иначе. Однако общее отношение писателя к речевому акту, как правило, не меняется. Вот это отношение и определяет, с нашей точки зрения, писательский тип.
Традиционные сопоставления «Бунин и Чехов», «Бунин и Набоков», менее традиционные сопоставления (например, «Бунин и Алексей Толстой», «Бунин и Мережковский») и совсем неожиданные («Бунин и Довлатов», «Бунин и Вен. Еврофеев») должны описывать разные типы авторского высказывания внутри модернистско-постмодернистского дискурса. Именно такой мы ожидаем видеть антропологическую типологию литературного процесса. С указанием на границы дискурса: какие виды высказываний абсолютно невозможны в рамках постмодернизма, а какие теоретически могли бы быть, но не зафиксированы. Соотношение официальных текстов (высказываний) с неофициальными и частными должно стать основой такого описания. Например, писатели активно практикующие работу с записной книжкой и писатели, вовсе обходящиеся без нее, составят две группы типов. Жанровая специфика официальных и частных высказываний (как письменных, так и устных), а также связь между ними, традиционное или нетрадиционное наполнение жанров - тематическое, стилистическое и т. п. взаимодействие жанров между собой, жанровая эволюция внутри однородных писательских практик - все это важно для описания писательского типа.
Наметим еще одну возможность антропологического подхода. Разговор о Бунине-классике еще более традиционен, чем разговор о Бунине-модернисте. Много написано о преломлении классической традиции в творчестве Бунина, а также о связях Бунина с писателями-классиками - прежде всего, с Л. Н. Толстым. Действительно, человеческий тип Бунина иногда кажется близким Толстому: оба писателя могут быть названы сознательно удаляющимися от широкого общества, не приемлющими привычные общественные институты, включая сферу образования (уход Толстого из Казанского университета рифмуется с уходом Бунина из Елецкой гимназии) и политики, провоцирующими конфликты с обществом (отлучение Толстого от церкви и писательско-журналистская обструкция, устроенная Бунину в 1947 г., с отлучением его от парижских русских изданий). Различные мелкие черты, соединяющие жизни двух писателей, собраны Буниным в «Освобождении Толстого». Типы мышления тоже кажутся сопоставимыми: роднит их в первую очередь афи-лософичность - стремление философствовать при помощи наиболее простых и доступных понятий, низведение философии до уровня «непостижимости» быта
Section 1. In creative laboratory (стилистически оба писателя близки прежде всего в этой сфере псевдофилософских рассуждений: философские страницы «Жизни Арсеньева», а в особенности значительно более пространные черновые варианты к ним, бесспорно указывают на толстовскую традицию). Писатели, казалось бы, близки и на уровне глубинного мироощущения: ощущение пантеистичности бытия, естественность чувства Бога, смешение христианских и буддийских черт в религиозных воззрениях. Можно добавить и общность происхождения: Бунин, как и Толстой, - знатной дворянской фамилии, которой можно гордиться.
Однако антропологические типы Толстого и Бунина, с нашей точки зрения, различны. Глубинную суть этого различия демонстрирует другой вид неофициального высказывания - дневник. Дневники Толстого обширны и многословны, они, по-видимому, (по крайней мере с 1860-х гг.) рассчитаны на посмертную публикацию. Жанр публичной исповеди, ориентированный на Руссо, очень близок писателю. Дневники Бунина сохранились лишь частично. Сохранившиеся же неоднократно перерабатывались: первоначально дневниковые записи, вероятно, создавались как начальные тексты - фрагментарно, на самых разных носителях. Встречающиеся в записных книжках датированные записи дневникового характера - предположительно промежуточные тексты, уже переписанные с начальных. Интересно, что в бунинском архиве встречаются дневниковые записи на отдельных обрывках листов даже с довольно ранней датировкой. Привычное оформление дневника на больших листах или в отдельных тетрадях - третий этап создания текста. Но и на этом работа над дневником не останавливается. По-видимому, в дальнейшем Бунин переписывает дневники, сокращая и оставляя минимум текста. В некоторых случаях это можно назвать кодированием текста - запись остается понятной только автору. Дневник 1934 г., весь наполненный горечью потерянной любви (время первого расставания Бунина с Г. Н. Кузнецовой) весь построен именно так. Например, вся запись от 6 апреля: «Был в Ницце, ездил в собор. Она покупала шляпку»14. Или еще короче (очень похоже на рассуждения З. Фрейда о том, как денежные расчеты закрывают в дневниковых записях Леонардо да Винчи глубокие переживания автора15): «Ездил с ней в Ниццу. Дал 100 (франков. - Е. П.). Вере тоже»16. Дневники за другие годы переработаны не столь радикально (весь дневник 1934 г. занимает чуть больше одного листа бумаги), но тоже сокращены или частично уничтожены. Таким образом, требуя никогда не публиковать свой литературный архив, Бунин был искренен: его дневники не предназначались для постороннего читателя.
Дискурс Толстого и дискурс Бунина совершенно не совпадают в сфере публичности высказывания. Толстой стремится к публичности даже в исповедальных и нехудожественных текстах, Бунин четко разделяет сферу публичного и непубличного высказывания, стремится максимально закрыть от посторонних свой внутренний мир. Этот момент, с нашей точки зрения, перевешивает все остальные перечисленные и неперечисленные сходства.
Предложенный анропологическо-дискурсивный подход, разумеется, имеет как плюсы, так и минусы. Но перспективы кажутся внушительными. В конечном счете, мы можем получить как совершенно новую историю литературы, так и весьма усовершенствованную (по сравнению с существующими психологическими или социолингвистическими) писательскую типологию.
Раздел 1. В творческой лаборатории
Примечания
1 Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект № 16-04-00107а «И. А. Бунин: Новые материалы и исследования (подготовка 2-й книги тома в серии „Литературное наследство")».
2 Клейн Л. С. Личное сообщение.
3 Фуко М. Слова и вещи: археология гуманитарных наук. СПб: А-сас1 Талисман, 1994.
4 Обзор лингвистических подходов к теории дискурса см.: Макаров М. Основы теории дискурса. М.: Гнозис, 2003.
5 РАЛ. МБ 1066 / 549.
6 Там же.
7 Там же.
8 См. ее полный препринт и подробный анализ в работе автора настоящей статьи, готовящейся к публикации в журнале «Новое литературное обозрение» в 2017 г.
9 Чехов А. П. Полн. собр. соч.: в 30 т. М.: Наука, 1986. Т. 13. С. 29.
10 Записные книжки Чехова частично публиковались в сборниках, посвященных творчеству писателя, начиная с 1914 г., а также в составе собраний сочинений. В 1927 г. вышли отдельным изданием.
11 РГАЛИ. Ф. 1604. Оп. 1. Ед. хр. 1185; Ф. 1072. Оп. 4. Ед. хр. 16.
12 См.: Нецензурный Бунин: стихотворные пародии конца 1940-х гг. / подгот. текста, вступ. ст., коммент. Е. Р. Пономарева // И. А. Бунин: новые материалы. М.: Русский путь, 2010. Вып. 2. С. 479-500.
13 Начиная с Ю. В. Мальцева: Мальцев Ю. Иван Бунин, 1870-1953. 2-е изд. М., 1994.
14 РАЛ. МБ. 1066 / 526.
15 Фрейд З. Воспоминания Леонардо да Винчи о раннем детстве. СПб: Азбука, 2006. С. 6873.
16 РАЛ. МБ. 1066 / 526. Запись от 5 сентября целиком.
