CC BY
9
ЮРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ СОРОКИН: КАКИМ МЫ ЕГО ПОМНИМ
Н.В. Дмитрюк
ДРУГИХ ТАКИХ ЖЕ - НЕ БУДЕТ...
« Что вынесла я за прожитую жизнь, какую философию? Самую простую. Простую - как кружка воды, как глоток воздуха. Люди не делятся на классы, расы, государственные системы.
Люди делятся на плохих и хороших. На очень хороших и очень плохих. Только так. Кровожадные революционеры, исступленно клявшиеся, что на смену плохим людям наконец-то придут одни хорошие, -врали! Плохих во все времена было больше, много больше.
Хорошие всегда исключение, подарок Неба. Их надо беречь при жизни Других таких же - не будет».
М.Плисецкая
Трудно поверить, что уже нет с нами удивительного, интересного, такого необычного человека, любимого шефа многочисленной армии соискателей - Юрия Александровича Сорокина, ЮСо, как он сам называл себя и мы вслед за ним. Не могу представить, как в очередной свой приезд в Москву я войду в Сектор психолингвистики, встречусь с моими дорогими и родными учителями-друзьями-наставниками и ... Можно, конечно, по-страусиному спрятать голову в песок и придумать, что он просто вышел, вышел покурить, обсудить что-то очередное неотложное... Но того долгожданного трепета и праздника, с каким я привыкла за много лет (с 1981 года!) входить в Сектор, уже не будет - будет неизменная радость с неизбежным комом в горле.
В свое время в Сектор психолингвистики Института языкознания АН СССР меня привела Александра Александровна Залевская, большой ученый и большой
друг Юрия Александровича Сорокина, отрекомендовав ему меня как «ту самую девочку, которая занимается ассоциациями в Казахстане». Зная уже по именам и некоторым работам, а точнее всего, - по рассказам Александры Александровны об Алексее Алексеевиче Леонтьеве, Евгении Федоровиче Тарасове, Юрии Александровиче Сорокине, Наталье Владимировне Уфимцевой, я входила в этот храм науки как в совершенно иной, особенный мир, научный Олимп, потому что выше планки, чем Академия наук СССР, действительно не существовало. Определив себе место в углу за шкафчиком (Сектор тогда теснился на первом этаже в крохотной комнатке), я, безмолвная и невидимая, с восторгом впитывала удивительно доброжелательную атмосферу Сектора и смотрела на его обитателей как на небожителей, полубогов, творцов настоящей науки, такой привлекательной и такой недосягаемой, как мне казалось (и кажется до
сих пор). И из этого состояния немоты и благоговения выводил меня Юрий Александрович самыми простыми, обыденными вопросами: «Чаю хотите? что вы там читаете? а какая погода в Чимкенте?» А через некоторое время оказывалось, что мы уже стоим у окна в коридоре, в курилке, и я довольно бойко рассказываю про Казахстан, про свою семью, про дела в институте и про то, как проводила ассоциативный эксперимент. В сектор мы уже возвращались с какими-то набросками, перечнем вопросов, списком литературы. Но от обращения ко мне «Коллега!» из уст великих я опять впадала в ступор, и опять Юрий Александрович выводил меня из него обыденными фразами: «У вас есть карта метро? возьмите на вахте календарики. Смотрите, у Толи новые книжки, вот эту вам надо почитать...». Так, как бы сам собою, решился вопрос о моем научном руководителе: Юрий Александрович, исчеркав мои листочки и размашисто начертав на их обороте план того, что нужно делать с «моими ассоциациями», вынес великодушный вердикт: «Работать можешь. Пиши».
Так с легкой руки Александры Александровны я «прикипела» к Сектору психолингвистики и обрела таких же мудрых и великодушных руководителей не только в науке, но и в жизни.
Это Наталья Владимировна Уфимцева, которая, случайно узнав, что я, приезжая по пятницам из Калинина (где обучалась на ФПК) на лекции А.А.Леонтьева, а потом оставалась ночевать на вокзале (золотые были времена!), чтобы на следующий день позаниматься в Ленинке, в ужасе запричитала: «Да вы с ума сошли! Едемте ко мне!» и поселила меня в своей квартире. Как оказалось потом - на долгие времена: все последующие мои приезды в Москву я жила у Наташи, передвигаясь вместе с ее переездами по Москве, - и в Кузьминках (или это были Текстильщики?), и на Чертановской, где в свое время «приземлился» и мой сын до получения комнаты в общежитии, и на Пражской, и
уже на Таганской, на Земляном валу. Низкий поклон тебе, Наташенька, мой ангел-хранитель!
Это и Евгений Федорович Тарасов, который (никогда не забуду!) в день моей кандидатской защиты помчался на такси через всю Москву (в майскую жару в зимних ботинках, завалявшихся в секторе, т.к. туфли случайно оказались в срочном ремонте!) к моему оппоненту
В.Н.Гридину, который забыл прийти на заседание совета. Ну, кто еще мог так безоглядно кинуться на помощь? Такого такта, заботливости, доброжелательности и великодушия, такого галантного «светского» обращения, в сочетании с неподражаемым юмором, я, кажется, и не встречала никогда и ни в какой другой «служебной» обстановке. И отдельное спасибо за сына, которого Евгений Федорович и подкармливал, и подбадривал, и «становил на крыло» за все его многотрудные аспирантские годы.
И Юрий Александрович в этом триумвирате главных ученых Сектора занимал свою очень четкую, особенную, а в какие-то периоды и резко обособленную позицию. Кажется, он никогда не шел на компромисс - вопреки своим убеждениям. Его знали как человека с необычным взглядом на все, неординарными суждениями, с собственным, порой, ни на чье не похожим мнением. Поразительной была его энциклопедическая начитанность - он успевал прочитывать практически все новинки! - и невероятная способность создавать своеобычный терминологический аппарат в своих исследованиях, вводить в научный обиход невероятное количество новых слов, терминов. Его статьи мне приходилось читать, порой, со словарями, по возможности, «приставать» и «допытываться» у него самого, поражаясь эзо-теричности некоторых текстов - закрытых для непосвященных, как и он сам.
Действительно, при всей кажущейся простоте и доступности (он мог легко поддержать разговор на любую тему, по-шутить-позубоскалить, припечатать ост-
рым словцом - ох, лучше не попадаться ему на язычок!), Юрий Александрович был очень закрытым человеком, четко обозначал границы допустимой доверительности, избирательно относился к людям. Интереснейший остроумный собеседник, он любил крепкое словцо, и оно в его устах было поразительно точным, емким и органичным - точнее не скажешь! Заслужить его похвалу, расположение, доверие было нелегко. Но если это расположение было получено и устанавливались доверительные теплые отношения, то Юрий Александрович приоткрывался с совершенно необычной стороны - тонкий художник, лирик, романтик и сказочник, и при этом такой надежный и верный, что можно было не сомневаться в его обещанной помощи.
Неудивительно, что Юрий Александрович писал стихи - такие же необычные, со скрытым подтекстом, вторым дном, такие же «закрытые» и эзотерические, как он сам.
Принято считать, что поэзия - это всегда откровение, «исповедь души», лирический дневник, и мы бываем искренне признательны автору за его доверительность -возможность стать причастным к его сокровенному миру. Так, но и не совсем так в стихах Глеба Арсеньева - Юрий Александрович только приоткрывает завесу, осторожно и избирательно впуская в свой мир, в свой космос, и тогда родственные поэту души погружаются в иное время, иное измерение, иные события.
Душа ящерица
Греется на бажовском малахите Усыпанном колким хвойным солнцепеком Душа ящерица дышит впрок вместе с камнем
(8 ноября 1985г.)
Это не любительская поэзия «для
внутреннего пользования» в семейном или дружеском кругу, хотя и очень личная. Мастерское, умелое владение автора стихией слова покоряет с первого знакомства: слог зачастую обрывистый, как слоган, но
изящный и весь пронизанный внутренним фоном, созвучием, «перетеканием» звуков, слово точно и сжато, как открытие, как чудотворство:
Стрекочет сорока в лесу Водит кого-то нечистый Качаются на весу Судьбы потаенные числа.
(21 июня 1985 г). Сегодня, когда так много стало шаблона и фальши в привычном потоке умело-унылого графоманства, псевдотуристских трюизмов дурного вкуса, банальных и нелепобезвкусных рифмованных поздравлений, ежедневно навязываемых нам и тиражируемых всеми средствами массовой информации, --тогда глоток истинной, искренней, родниковой поэзии - подарок и радость, спасение и откровение.
Земля заливается альтом Барабана небесного гул Двоичной музыки альфа На мерцающем берегу
(10 сентября 1985 г.)
Непробудная жара Изнеможенье птиц Восковое позавчера Из-под изразцов и ресниц
(июнь 1984 г.) Классическая формула, о которой говорил Юрий Александрович кому-то из своих ходаков-посетителей: «Если можешь не писать - не пиши!» - как проверка на зрелость, мерило состоявшегося, которое не может не выплеснуться, не отделиться от автора в образах, звуках, в музыке слов. Эта музыка, звуки и образы будут преследовать и мучить, пока не выльются на бумагу, пока не станут стихами. «И тогда, -говорил Юрий Александрович, - тогда они приобретают свою самостоятельную жизнь, принадлежащую уже не только мне. Они вышли из-под пера, вышли в свет и живут там сами, кому-то нравятся, кому-то нет. Я уже ничего не могу сделать». Да, тогда стихи становятся и наши тоже. Глазами поэта мы
видим новый мир, богатый и красочный, входя в него, проживаем те же мгновения радости, боли, открытия.
Береты и челки
Рубашки апаш
И парусиновые туфли начищенные
мелом
Веселых взрослых страна
Как блажной Сиваш
Обмелела
(4 октября 1985 г.)
В редкие минуты откровения, доверительной искренности на вечерних посиделках в Секторе или в тот памятный приезд в Чимкент с лекциями, когда мы засиживались у нас на веранде за долгими разговорами, Юрий Александрович говорил: «Над стихами не работают - ими живут. Стихи - вне планов. Трудно заглядывать вперед, говорить о «творческих планах». Часто замыслы, как и жизнь, обрываются; часто врываются неожиданные образы, мысли; иногда боль, как нарыв, прорывается потоком не слез, а слов, а иногда радость, обновление взрывается ликующей музыкой стиха. Поэзия - лирика - и должна быть такой: взгляд - аспект - выхваченный образ, воплощенный в слове». Диктофона у меня не было, а потому записывала я обрывками его замечания и поправки к моим статьям вперемежку с поэтическими комментариями: «Отсюда и творчество - взгляд в себя, открытие своего внутреннего мира. А значит - и внешнего. Ибо поэт, как зеркало - отражает мир, но преломляя его через себя». И этот мир - глазами поэта - уже другой: не просто очевидная для всех действительность, а внутренний духовный мир лирического героя, всегда опосредованный через личность автора.
«Поэзия всегда фрагментарна, вся -только слово из фразы, за которой угадывается предшествующее и продолжение. В этом смысле поэзия повторяет жизнь, заставляя заново пережить, прочувствовать то, что не отпускает тебя, не дает покоя. Людские судьбы и эпизоды од-
ной жизни - те же слова из бесконечной фразы, называемой временем, историей. Детальность произнесенного, выхваченный взглядом ракурс, аспект только подчеркивают скрытое, непознанное, подразумеваемое, стоящее за словом. И чем больше угадывается за определенным эпизодом сопряженности, причастности каждого к духовному миру поэта - тем выше планка, взятая автором».
Не поручусь за доскональную дословность этих цитат (не всё успевала записывать), но в черновиках диссертаций сохранились вот такие обрывки бесед.
За долгие годы знакомства у меня скопилось немало писем и стихов Юрия Александровича (благо, в советские времена, в 80-е годы, почта работала исправно, и обычные открытки и письма в почтовых конвертах приходили из Москвы за 2-3 дня). Особенно оживлялась переписка летом, из деревни Кучки, где так любил отдыхать и работать каждое лето Юрий Александрович. После развала Союза такая роскошь общения стала уже недоступной.
Перебираю, перечитываю стихи и письма. Знаю, что много своих стихов Юрий Александрович дарил и Наталье Уфимцевой, и Ирине Марковиной, своей первой и любимой ученице, соавтору бесчисленных публикаций, открытий, верному другу и благодарной последовательнице. Надо бы собрать вместе «всех этих слов драгоценные россыпи», пожелтевшие листочки с напечатанными на старенькой машинке да через истертую копирку третьим экземпляром бесценные строчки и опубликовать отдельной книжкой. Уверена, что этим стихам еще «придет свой черед», по ним еще не одна научная работа будет написана, и не одна будет защищена диссертация.
Такова классика - проверенная временем истинность сказанного, прочувствованного, и причастность каждого к настоящей поэзии, как пушкинское «Я вас любил» или блоковское «О доблестях, о
подвигах, о славе» - об одном (себе) и обо всех (нас) одновременно.
Юрий Александрович обладал даром найти то самое нужное Слово, которое (об этом не только филологи знают) способно «творить удивительные дела»... Да, слово - это тоже дело, и нам надо бы спешить делать добрые дела, говорить друг другу хорошие слова, чтоб их услышали при жизни. Чтобы потом запоздало не спохватываться, не корить себя за суету и нев-
нимание. Вынесенные эпиграфом слова несравненной Майи Плисецкой всегда всплывают в памяти в дни тяжелых потерь. «Людей надо беречь при жизни. Других таких же - не будет» [М.Плисецкая. Я, Мая Плисецкая ... М.: Новости. - 2004].
И светлая память о Юрии Александровиче Сорокине будет всегда для нас напоминанием об этом.
