CC BY
35
наши юбиляры
человек КАК ТЕКСТ: ВСПОМИНАЯ Ю.А. СОРОКИНА...
Сигал Кирилл Яковлевич
доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник, заведующий отделом экспериментальных исследований речи Института языкознания РАН,
Москва, Большой кисловский пер., д. 1, стр.1 e-mail: kjseagal@yandex.ru
В конце 1980-х гг. на эстраде исполнялась песня (кажется, это был репертуар Э. Пьехи), где не раз повторялась такая строка: «Нам рано жить воспоминаньями...». К сожалению, Юрий Александрович Сорокин, который, как казалось, всегда будет среди нас, с его скептической улыбкой и неизменной курительной трубкой, с его сомнениями в разного рода «трендах» и «брендах», покоряющих то и дело его собратьев-лингвистов, с его иронией по отношению к самому себе (прежде всего!), стал тем, кому можно посвятить уже только воспоминания.
Но как вспоминать? Как выстроить для других то, что непреложно струится в твоем сознании, подбрасывая образы былого (и небылого тоже - таковы уж воспоминания!), и оказывается почти неуловимым, как будто и вовсе не бывшим? Наверное, не каждому из тех, кому доводилось вспоминать и, главное, делиться воспоминаниями с другими, приходили в голову такие вопросы. Однако ведь бывает и совсем по-иному: перед тем как начать вспоминать, останавливают внимание на каком-то близком образе сознания и как бы в его ракурсе пересматривают все то, что всплывает на мысленном экране.
Стоит только подумать о Ю.А. Сорокине, как в сознании пробуждается такой образ: текст, существующий не сам по себе, не в вакууме, не в какой-то безличностной (или обезличенной) среде, но - в человеке. И этот образ сознания провоцирует осуществить конверсию и построить свои воспоминания о человеке так, как если бы (модус фиктивности!) он был текстом. Конечно, этот образ вовсе не нов (ведь в наши дни с текстом отождествляют, в общем-то, все что угодно), но для воспоминаний о Ю.А. Сорокине он становится ключевым и неотвратимым, поскольку Юрий Александрович в своем научном и поэтическом творчестве (в последнем случае как Глеб Арсеньев) проживал утверждение «Человек есть текст», если так можно сказать, до самой онтологической границы этого утверждения.
Итак, пусть этот образ сознания станет своеобразным мыслительным стержнем воспоминаний о Ю.А. Сорокине.
В общении с Юрием Александровичем сразу бросалась в глаза такая его черта, как нон-конформизм. Он был таким и в жизни, и в науке. И если в жизни это, возможно, как-то вредило ему (допустим, он никогда не был членом диссертационного совета, хотя его авторитет среди ученых был очевиден всем и всегда), он довольствовался тем, что называл «внутренним рейтингом», то в науке, наоборот, поощряло. Ю.А. Сорокин стоял у истоков отечественной психолингвистики и является создателем такой дисциплины внутри нее, как психолингвистика текста, подход к которой он обрел благодаря библиопсихологии Н.А. Рубакина, труды которого чтил и по мере сил делал достоянием читающей (и думающей) публики.
Еще в 1970-е гг. Юрий Александрович понял, что сугубо лингвистический подход к тексту обречен, поскольку он игнорирует текст как опредмеченную деятельность (причем не исключительно речевую!) и как опосредованное общение (также не исключительно речевое!). Ю.А. Сорокин ставил вопросы, которые были крайне далеки от того, что казалось допустимым. Например, его интересовало то, как текст отбирает для себя читателя, почему сопрягаются или, наоборот, расходятся личностные миры писателя и читателя и т.п. Именно такой разворот текстовой проблематики, целесообразность которого внутри лингвистики почти не признавалась (к вопросу о нон-конформизме!), в результате привел ученого к разработке психолингвистики текста. Именно ей посвящены обе его диссертации, и именно о ней, не используя, кстати сказать, никогда этого термина, Ю.А. Сорокин часто писал и говорил.
В одной из последних наших бесед Юрий Александрович посетовал на то, что никто из молодых не занимается аксиологическим аспектом текста, т.е. будущее психолингвистики текста занимало, если не сказать, беспокоило его.
Как кажется, именно эти две черты - нон-конформизм и любовь к тексту - пронизывают все, что делал Ю.А. Сорокин, и, подобно линиям изотопии (опять-таки теория текста!), скрепляют в единое целое. Эти две черты связывают и объясняют, действительно, многое.
Начну с нон-конформизма. За несколько лет до своего ухода Юрий Александрович выступил как первый официальный оппонент по кандидатской диссертации моего аспиранта Павла Ветрова. Это экспериментальное исследование было посвящено синтаксису фразеологических единиц в китайской речи и кое-кому казалось полемически заостренным. Как это нередко случается, в частном языкознании, да еще в таком традиционном и обособленно-закрытом, как китайское, с трудом принимаются новые взгляды, идущие из общей теории языка. Ю.А. Сорокина нисколько не оттолкнуло такое возможное противостояние. Он блестяще выступил на защите. В его отзыве слились воедино бесценный опыт китаиста-переводчика и беспристрастность теоретика языка, мудрость учителя и задор исследователя. Одним словом, благодаря Ю.А. Сорокину диссертация была безоговорочно поддержана всеми членами диссертационного совета.
Не обошлось, однако, без курьеза. Решив сказать слова одобрения научному руководителю, Юрий Александрович несколько раз, напрягая все свои артикуляционные силы, назвал меня не Кирилл Яковлевич, а... Карл Яковлевич. Меня это умилило. В этой невольной подмене личного имени были и элементы паронимической аттракции, и полунамек на толстовского учителя из «Детства» (т.е. своего рода аллюзия), и вообще свойственное Ю.А. Сорокину как языковой личности бессознательное тяготение к новому слову, в том числе и к игровому. За поддержку моего ученика я буду признателен и благодарен Юрию Александровичу всегда.
В одно из последних посещений родного Института языкознания Юрий Александрович, чувствовавший себя уже слабо, принес рецензию на книгу «Метод эксперимента и его применение в речевых исследованиях», написанную мною в соавторстве с Н.М. Юрьевой и вышедшую из печати в 2009 г. Потом эту рецензию опубликовали дважды, что, согласитесь, бывает не часто. В этой рецензии, которую
Наши юбиляры
можно найти и в журнале «Вопросы психолингвистики», Ю.А. Сорокин тезисно или даже контурно излагает свои философско-семиотические размышления об онтогенезе речи, на которые его натолкнула наша книга.
Это был поистине великий читатель! Он умел вычитывать из книг то, к чему автор, возможно, только подступал (и то несмело!), и сразу же находил философскую родословную его идей и обозначал перспективу их раскрытия в его любимой науке - психолингвистике. Вы спросите: в чем же тут нон-конформизм? Он состоит в том, что Юрий Александрович никогда не довольствовался наличным результатом, а побуждал (или пробуждал) к чему-то большему, неочевидному, возможно даже противоречащему в чем-то добытому знанию.
Что касается любви к тексту, но не просто к тексту, а к тексту, созданному человеком и воспринятому (еще точнее, воспринимаемому) человеком, то почти все, написанное Ю.А. Сорокиным, поддалось проникновению этого чувства. Относится это и к библиопсихологии, и к психолингвистике текста, и к теории перевода китайской поэзии, и к экспериментальному изучению феномена «текста в тексте», креализованных текстов и многого другого. При этом в каждом из своих исследований Юрий Александрович был принципиально и безоговорочно неканоничен. Может быть, именно по этой причине одну из последних своих книг он назвал «Неканоническая русистика»... Мне эта книга ученого дорога тем, что Ю.А. Сорокин пригласил меня выступить одним из титульных рецезентов этого обобщающего научного труда.
Кстати, издателем этой книги, как и ряда других книг Юрия Александровича, был ныне покойный А.П. Юдакин, его друг и - даже больше - его ближний, говоря языком Евангелия. Я часто вспоминаю наши посиделки втроем, в кабинете Анатолия Петровича, выдающегося ученого-компаративиста и полиглота. Кстати, друзья - А.П. Юдакин и Ю.А. Сорокин - ушли из жизни с разницей в месяц.
Казалось бы, вовсе не были связаны с текстом занятия Юрия Александровича этнической конфликтологией и, в частности, соматиконом. Скажу честно, эти его изыскания вначале казались мне какой-то экзотикой! Такими сомнениями я делился с Юрием Александровичем, но он, как и подобает настоящему мыслителю, оставил эти сомнения сомневающемуся.
Но вот проходит несколько лет, и по телевидению показывают документальный фильм об одном индейском племени (названия, к сожалению, не вспомню), в котором все ходят нагишом, никак не реагируя на чужаков. Один из мужчин этого племени объяснил, что для индейцев важно видеть все тело человека для того, чтобы начать общение с ним. Т.е., иными словами, тот самый соматический портрет, о котором писал Ю.А. Сорокин, оказывается условием и предпосылкой для общения и, по сути дела, неким стимулом к общению. Но это значит лишь то, что без соматикона не может состояться текст именно в той его трактовке, которую создавала отечественная психолингвистика усилиями Ю.А. Сорокина. Получается, что и в этом случае цельность и связность ничем не были нарушены!
Наряду с такими категориями текста, как цельность и связность, которые безусловно признаются всеми, Юрий Александрович выделял, как известно, еще одну категорию текста - эмотивность. Не будет преувеличением сказать, что эмотивность определялась во многом его личностью, в том числе языковой
личностью, и была глубоко прочувствована им. Когда-то ученики и сотрудники А.А. Реформатского описали его речевой портрет в общеизвестной книге «Язык и личность» (М.: Наука, 1989). Как было бы полезно сделать то же самое в память о Ю.А. Сорокине! Ведь как необыкновенно остро, живо, ново и вместе с тем интеллектуально насыщенно говорил и писал Юрий Александрович!
Иногда он позволял себе тонкие намеки и шутки. Однажды Юрий Александрович позвонил мне домой, но меня дома не оказалось. Он решил представиться моей маме: назвал себя, а дальше заявил: «Мы с ним из одной конюшни»! Мама до сих пор говорит о том, что у Ю.А. Сорокина был необыкновенный, запоминающийся голос. Что все это, как не эмотивность?!
Вообще говоря, Юрий Александрович относился к словесному знаку как к творчески-энергийной сущности. Поэтому он не любил наукообразные длинноты и рыхлые, описательные обозначения. Вместо них он щедро употреблял однословные англоязычные новообразования, многие из которых остроумно и не без ощущения их будущности придумывал сам. Кто не помнит его «ментефакта», «экстендики» и пр.?
Но Ю.А. Сорокин был еще и поэтом, писавшим под псевдонимом Глеб Арсеньев. Его стихи ждут своего исследователя, хотя один монографический труд о Глебе Арсеньеве, еще при жизни поэта, был создан В.И. Батовым. Скажем только, что стихи Юрия Александровича отражают креативный заряд его языковой личности: в них почти нет пунктуации, прописных букв, в них нет привычной ассоциативности в отборе слов и т.д. Если с помощью его стихов и нельзя, например, объясниться в любви, то заинтриговать и вызвать первоначальный интерес вполне возможно.
Почти семь лет нет среди нас Ю.А. Сорокина, но почему-то помнишь его предельно ясно. Говорят, что после смерти людей меняются их фотографии. Смотрю на одну из них - и кажется, что ничего не изменилось. Тексты переживают людей, их век дольше, возможно, они бессмертны. Но, может быть, если человека представить как текст, он тоже будет с нами, не покинет хотя бы пределы памяти? Юрий Александрович Сорокин. Цельность, связность, эмотивность. Как будто бы текст. Но кажется, что все равно чего-то нет в воспоминаниях, что упущено что-то очень важное, то, что только чувствуешь, но выразить словами трудно.
В заключение неизбежно приходится высказать два как будто бы взаимоисключающих утверждения. Во-первых, образ сознания «человек как текст» оптимально подходит в качестве организующего принципа воспоминаний (и это утверждение, скорее всего, включил бы Ю.А. Сорокин в свою психолингвистику текста!). Во-вторых, человека можно читать так, как если бы он был текстом, но прочитать невозможно. В этом смысле все мы оказываемся друг для друга непрочитанными текстами. И, быть может, именно по этой причине один человек тянется к другому, даже если это осуществимо только в его воспоминаниях.
