CC BY
14Т. Д. Маркова, кандидат филологических наук, доцент Нижегородского государственного лингвистического университета им. Н. А. Добролюбова
Древнерусский перфект как средство аксиологизации действия (на материале Пролога1 XVI века)
«Было время, когда идеи литературные и художественные составляли в сознании народа одно нераздельное целое, будучи в своих зародышах сосредоточены к религиозному созерцанию и набожному чувству верующего благочестия. Религия поглощала тогда все другие духовные интересы человека...»2 Именно к такому времени относится Пролог, на материале которого строятся дальнейшие рассуждения. XVI век — время, когда еще живы в памяти народа и духовный подвиг святого преподобного Сергия, и ратные подвиги святых благоверных князей, и невыразимая благодать икон святого преподобного Андрея Рублёва. Это время, когда в центре внимания древнерусского книжника оказываются не только биографические детали, но человеческая душа, ее эмоциональные характеристики. «Здесь каждый поступок обретает не только яркость, осмысление, но и оценку; анализируются мотивы и значимость действий
человека, проявляется их нравственная перспектива»3. Таким образом, действие, совершенное во времени, оказывается в фокусе Вечности. Подобные уникальные черты литературы той эпохи напрямую связаны с живописью периода Русского Возрождения — иконописью. Причем, как рассуждает далее Д. С. Лихачев, ни живопись, ни музыка, ни литература того времени не развивались сами по себе, в своих собственных пределах. Все виды искусства были теснейшим образом связаны именно идеей человека, идеал которого не придумывался, а создавался в жизни и находил свое воплощение в искусстве, ведущим направлением которого в тот период была живопись, а точнее — иконопись. Вместе с ликами в жизнь каждого русского пришло осознание того, что нас видят, иконы смотрят на нас. ЧТО и КАК они видят? Эффект присутствия наблюдателя усилил эвиденциальные оттенки в семантике наиболее активной, в аспекте модальности, глагольной формы — перфекта. Ощущение присутствия Наблюдателя из мира Вечности закрепило вечностные смыслы в соответствующих глагольных формах, зафиксировало новую, особую семантику русской темпоральности. Эта семантика проявлялась, в первую очередь, в книжных текстах, частично проникая в дальнейшем в тексты повседневные. Если ранее Русь постигала, что такое Вечность, училась чувствовать Вечность во времени, воспринимаемом как вектор, устремленный из настоящего в будущее, то с XIV века приходит осознание того, что Вечность видит нас, смотрит на нас. Безусловно, без иконописи эпохи Рублёва такого эффекта в полной мере не наблюдалось бы.
Синкретичное пространство культуры позволило ощущению присутствия Наблюдателя отразиться и в языке. Взгляд человека встретился со взглядом Бога — и потоки надмирного света полились в душу4.
Претериты в текстовом пространстве рассматриваемого Пролога функционируют слаженно, как компоненты единой функционально-семантической парадигмы, каждый из которых не только реализует свойственное ему грамматическое значение, но и выполняет определенную художественную функцию, поддерживая общую коммуникативную установку соответствующего текстового фрагмента. Зависимость выбора и распределения грамматических и лексических компонентов от соответствующей цели высказывания, художественной и коммуникативной задач текста обычна для древнерусской литературы5. Так, Е. Е. Серёгина,
рассматривая зависимость выбора грамматической глагольной формы от литературной формулы (на материале летописей), подчеркивает, что выбор временной формы определяется не жанром, а темой текста. Приводя убедительные примеры, исследователь пишет, что летописец констатирует аористом, а сопереживает имперфектом6. Таким образом, «выбор временной формы зависит от общего коммуникативного задания текста, а смысловая нюансировка ее значения определяется творческим заданием автора. <...> грамматическое значение каждый раз рождается заново в условиях художественной задачи»7. Наблюдения над употреблением и семантикой глагольных форм в Прологах не позволяют усомниться в справедливости такого вывода. Применительно же к перфекту добавим: авторы Пролога оценивают перфектом, то есть перфект функционирует как форма, указывающая на максимальную ак-сиологичность действия.
Смысловой потенциал перфекта, его функционирование в тексте и далее — историческая судьба этой формы во многом изначально определены спецификой данной формы: перфект по значению не был собственно прошедшим временем, «поскольку он выражал действие, отнесенное и к прошлому, и к настоящему»8. Поэтому, если «аорист обозначает самое различное действие до момента речи с точки зрения его длительности или недлительности <...>; имперфект же специально характеризует действие до момента речи длительное, обычное, повторяемое», то перфект «обозначает отношение и к моменту предшествующему, и к моменту одновременному с моментом речи, а именно: он обозначает состояние, одновременное с моментом речи, но являющееся результатом действия, осуществленного до момента речи». Причем именно перфект, как никакой другой претерит, имеет способность передавать экспрессию, категоричность и другие стилистические оттенки9.
Именно с феноменальностью перфекта связана и его эволюция, в которой отражена попытка этноса зафиксировать необратимость осевого времени: полученное в результате действия качество (выражаемое элевым причастием) мыслится как необратимое именно потому, что это качество, которое становится постоянным признаком того или иного предмета, лица, фрагмента действительности или мира как такового. Форма перфекта, как никакая другая форма, способна максимально полно отразить неуловимую, динамичную и вместе с тем стремящуюся
к устойчивости природу человеческой личности, в которой «ее „сначала", „затем" и „наконец" должны быть и „сразу"», так, что «пространствен-ность личности выводима из „сразу" ее онтического порядка»10.
Что касается функционирования перфекта в рассматриваемом нами Прологе, то указанная ранее особая роль перфекта в тексте может быть актуализирована следующими сопутствующими условиями функционирования формы:
1) статусом субъекта действия (зачастую это Бог Отец или Господь Иисус Христос);
2) отнесенностью действия к важнейшим установкам христианства;
3) неоспоримостью, достоверностью обозначаемого действия;
4) необратимостью результата, который принесло обозначаемое действие, или особой значимостью результата, который принесло обозначаемое действие, для души персонажа в контексте его жизни;
5) особым статусом действия в общей композиции сюжета. Рассмотрим примеры по каждому из названных случаев.
1) В «Памяти преподобной матери нашей Тасии» одна из употребленных форм перфекта обозначает действие Бога, который простил все грехи Тасии за ее слезные молитвы и покаяние. Старец Пафнотий возвещает Тасии: «...простилъ тя есть Богъ».
Подобным же образом функционирует форма перфекта в «<Слове Иоанна Златоустаго о пущающих жен»: «.но яко же Самъ положилъ есть законъ» (о евангельском запрете Христа отпускать жену и жениться на отпущенной).
В «<Поучении о труде и о Царствии Небесном» форма перфекта встречается один раз в предложении: «Не на сию жизнь избралъ ны есть Христос».
2) В «<Поучении о труде и о Царствии Небесном» форма перфекта используется как ключевая в формулировке, обосновывающей одну из важнейших установок христианства: «Не на сию жизнь избралъ ны есть Христос». В этом предложении перфектом передана идея избранности христиан для жизни, имеющей особую цель и особый смысл. Причем, с точки зрения грамматического значения формы, здесь более подошел бы плюсквамперфект. Однако указанное формой перфекта действие
не остается «за рамками сюжета» (как было бы в случае употребления формы плюсквамперфекта), а распространяется из прошлого через настоящее в будущее и в далее — в жизнь Вечную. Такая семантика могла быть передана только формой перфекта.
3) В «Поучении святого Климента на Преображение Господа нашего Иисуса Христа» формами перфекта обозначены действия пророка Илии: «яко и 1лья вшелъ есть. Но глаголаху еда то есть съшелъ паки во инъ образъ». В данном контексте у форм перфекта актуализирована эвиденциальная семантика, так как речь идет о том, в чем сомнений нет и быть не может. Именно абсолютно достоверные действия обозначены в данном случае формами перфекта.
4) Еще одна форма перфекта, употребленная в уже рассмотренном ранее тексте («Память преподобной матери нашей Тасии»), обозначает действие, совершенное Тасией, бывшей прежде блудницей. Старец Пафнотий вопрошает ее: «Почто души человечьски потопила еси». Данной формой обозначено действие, необратимо исказившее душу Тасии. И лишь многолетняя молитва, сопряженная с постом и покаянием, позволила очистить душу Тасии, вернуть ей первозданную чистоту, результатом чего, в свою очередь, и стало прощение, полученное от Бога. По существу, в данном тексте формы перфекта соотносятся с двумя «пограничными» состояниями души Тасии — наивысшая точка греха (потопила много человеческих душ) и наивысшая точка благодати (простил Бог).
Похожий случай употребления формы перфекта наблюдаем в «Слове о монахе, хотевшем впасть в блуд». Главный персонаж повествования — монах, много лет молившийся в монастыре и стяжавший душевную чистоту, — попадает в дом богатого человека, у которого есть красавица дочь. Монах воспылал страстью к девушке. Она же, не желая его гибели, задает монаху вопрос: «Брате, хощеши единого дЪля часа погубити толико лЪтъ дЪло и колижды аще излиялъ еси слезы да безъ грЪха плоть несквернену поставиши предъ Богомъ». Форма перфекта в данном случае обозначает как раз то действие, которое монах совершал много лет (слезная молитва) и которое привело к достижению наивысшей точки в духовной жизни монаха. Аксиологическая составляющая действия здесь очевидна, а в повествовании это выражено с помощью формы перфекта.
Нельзя не отметить также и то, что нередко формы перфекта в указанных функциях встречаются в прямой речи персонажей, что, возможно, связано со стремлением повествователя имитировать особенности устной разговорной традиции употребления перфекта как ведущей, наиболее частотной претеритальной формы.
Действия, которые могут необратимо изменить душу человека, так как противоречат Закону, обозначены формами перфекта в «<Слове Иоанна Златоустаго о пущающих жен». Статус действий как «беззаконных» подчеркнут соответствующими лексическими единицами контекста: «.ибо ко иному совокупленное поправши ко другому пришла есть безаконно; ...ея бо ни видпла ни слышала от нея же ничто же люто пострадала то и ненавидить» (здесь у форм разрушенного перфекта появляется добавочное уступительное значение: новая жена ненавидит прежнюю, несмотря даже на то, что не видела и не слышала ее и никак от нее не пострадала).
В «Слове о уставе мнишеска жития» формы перфекта встречаются дважды. Монах, на которого была наложена епитимья за нарушение монастырского устава, умер без покаяния и без святого Причастия, то есть случилось непоправимое и необратимое (заметим: необратимость — одна из ярких характеристик времени как феномена, подчеркивающая вектор-ность времени). Итак, этот монах «<умерлъ». Но явился во сне игумену монастыря. Игумен спросил умершего: «...гдЬ еси былъ доселЪ». Здесь мы вновь видим форму перфекта в прямой речи персонажа. При этом перфект обозначает действие чрезвычайно важное в контексте сюжета: посмертная судьба умершего монаха очень волновала игумена, так как монах умер без покаяния и без Причастия.
Аксиологическая окраска действия, обозначенного формой перфекта, ярко проявляется и в «<Слове Григория Двословца о Карпе епископе». Перфектом обозначена здесь главная жизненная заслуга епископа Карпа, благодаря которой он попал после смерти в Царство Небесное. Господь говорит Карпу: «...пршдеши ко мнЪ и отдамъ ти мзду въ Небеснемъ царьствЪ и со всЬми еже молитву приносилъ ми еси».
5) Формы перфекта, подчеркивая аксиологический статус обозначаемого действия, могут быть использованы для расстановки своеобразных внутренних границ сюжета. Действия, обозначенные перфектом, являются в сюжете наиболее значимыми, делящими сюжет на относительно
самостоятельные части. Так, в «Слове о святом Аполинарии» формы перфекта используются в наиболее волнующей части текста. Святой Аполинарий решил помочь доброму бедному юноше, родители которого когда-то были богатыми и милостивыми людьми, благоукрашавшими святые храмы. Щадя самолюбие юноши, святой Аполинарий дает ему деньги под видом возврата долга. Причем оба собеседника заметно взволнованы: юноша доведен до последней черты бедности, и эта встреча жизненно важна для него, а Аполинарий тревожится, как бы юноша не догадался о его задумке и не отказался от денег (поэтому Аполинарий разыгрывает целую историю о пропавшей и найденной долговой расписке). Именно в этом диалоге святого Аполинария и юноши и встречаются формы перфекта: «...взя папа грамоту и прочте и глагола ему гдЪ еси былъ доселЪ отець твои и мать болЪ 10 лЪтъ умеръ. Се же рече папЪ во истину бо владыко не имЪхъ азъ у себе. Но икономъ се имплъ у себе и втдалъ. <...> .паки папа понося ему глагола почто есиудръжалъ преже далъ ми еси грамоты». Подчеркнем еще раз: эмоциональность диалога, скрываемое собеседниками волнение и значимость обсуждаемого события переданы здесь именно формами перфекта.
Перфектные формы в пространстве славяно-русских Прологов, несомненно, представляли собой синкреты, семантику которых регулярно проявлял и обновлял контекст. Развитие семантики перфекта напрямую связано, с одной стороны, с развитием духовно-ментальной составляющей этноса, а с другой — с эволюцией семантики футурума. В формировании нового претерита и нового будущего времени отражено формирование христианского сознания как такового, где, в частности, рассматривается прошлое как проекция эсхатологических ожиданий, связанных с будущим. То есть не будущее осмысливается исходя из прошлого, а наоборот, аксиологический и значимостный статус действия, совершенного в прошлом, определяется тем, какова перспектива результата этого прошедшего действия. Совершенно очевидно, что формирование такого взгляда на вектор человеческой жизни, устремленной в Вечность, закономерно привело к выбору на роль универсального претерита перфекта — как формы с наиболее актуализированной аксиологической составляющей.
Примечания и библиографические ссылки
1. Рассматриваемый Пролог (№ 933489) хранится в Фундаментальной библиотеке ННГУ им. Н. И. Лобачевского (Отдел рукописей и редких изданий. 559 л.).
2. См.: Буслаев Ф. И. Древнерусская литература и православное искусство. СПб.: «Лига Плюс», 2001. С. 209.
3. См.: Лихачёв Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М.: Наука, 1970. С. 72-77.
4. См.: Лихачёв Д. С. Цит. изд. С. 93.
5. К подобному выводу приходит, например, С. И. Меречина, исследуя особенности взаимодействия лексической и грамматической семантики в глагольных формах времени на материале произведений Кирилла Туровского. См.: Меречина С.И. Взаимодействие грамматической и лексической семантики в глагольных формах времени (на материале произведений Кирилла Туровского). Электронный ресурс: http://pravmisl.ru/ index.php?option=com_content&task=view&id=45i.
6. См.: Серёгина Е.Е. Прошедшее время глагола в древнерусском тексте: грамматическое значение и литературная формула: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М.: МГОУ, 2006. С. 5; 14.
7. См.: Серёгина Е. Е. Цит. автореф. С. 21.
8. См.: Кузнецов П. С. Историческая грамматика русского языка. Морфология. М.: Едиториал УРСС, 2005. С. 245.
9. Отмечая подобные вещи, П. С. Кузнецов ссылается на работу О. Грюненталя, который обнаружил на материале Евангелия от Иоанна, что о себе Христос говорит в аористе, а о Боге Отце — в перфекте. См.: Кузнецов П. С. Очерки по морфологии праславянского языка. М.: Едиториал УРСС, 2002. С. 83.
10. См.: Карсавин Л.П. О личности // Религиозно-философские сочинения. Т. 1. М.: «Ренессанс», 1992. С. 44-45.
