CC BY
27
А. С. Ким
ДИАСПОРА КАК ОБЪЕКТ СОЦИАЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ
(ФРАНЦУЗСКИЙ ОПЫТ ДЛЯ РОССИЙСКИХ РЕАЛИЙ)
Обострение внимания к диаспоральной проблематике произошло по вполне известным историческим причинам. Деколонизация (бывшие колониальные территории западноевропейских держав) и распад СССР (пространство СНГ) обусловили приток значительных масс людей в бывшие метрополии. Инокультурность, непохожесть, различие позиционируют вновь прибывших и их потомков в качестве «чужаков», вызывающих настороженность, а зачастую враждебность «коренного» населения. Проблема обостряется, когда речь заходит о социально-конкурсных ситуациях, возникающих в процессе «вживания» бывших иммигрантов в социальные институты принимающих обществ. Именно поэтому в современном общественном дискурсе явление диаспор рассматривается преимущественно в конфликтогенном контексте.
Так, в духе мрачного прогноза выдерживаются рассуждения демографа О. Слоботчикова: «Только в Москве за последние 15 лет корейцев стало больше в два с лишним раза, армян, грузин и арабов — в 3 раза, азербайджанцев и молдаван — в 5 раз, ингушей — в 6, чеченцев — в 7, таджиков — в 12... Привнося элементы своей культуры, мигранты размывают культуру традиционного общества. После этого могут начать требовать присутствия своих представителей в органах власти, затем предоставление автономности, а в дальнейшем, возможно, и присоединения к исторической родине» (Слоботчиков, 2005).
В диаспоральном контексте очень часто рассматриваются и народы, имеющие иностранное происхождение, но проживающие в России веками. Это касается, например, евреев, поляков, немцев, корейцев. В этой связи интересным представляется высказывание В. А. Тишкова о том, что «процесс "диаспоризации всей страны" должен быть остановлен. Граждане государства, проживающие на его территории, не могут считаться диаспорой, как не являются диаспорами татарская или чеченская общины в Москве. Иначе нам придется причислить к диаспорам половину населения страны» (Тишков, 2005, с. 357). Екатеринбургский исследователь М. А. Фа-деичева считает, что «ученым и политикам пора перестать пугать обывателя, просвещенную общественность и самих себя сущностями вроде "татарской диаспоры в России" или "чеченской диаспо-
© Ким А. С., 2007
рой в Москве", в которых начинают видеть "пятую колонну" и источник заговора. Этноцентричный подход к диаспоре ... искажает реальную картину, игнорирует социальную стратификацию этнического массива, насаждает антигуманизм, интолерантность и этнона-ционализм» (Фадеичева, 2004, с. 146). Не потому ли опросы, проведенные в марте 2006 г. ведущими социологическими центрами России (ВЦИОМ и ФОМ) в 44 регионах России, показали: 12% населения нашей страны находят, что в «фашизме есть что-то положительное», а каждый четвертый думает, что фашистские методы решения национальных проблем «особой опасности не представляют» (см.: Костиков, 2006). Таким образом, понятие диаспоры служит предметом публицистических, административно-бюрократических и сомнительных политических спекуляций, «обрастает» множеством сконструированных мифов и стереотипов. Его некорректное и неоправданное использование в политической практике приводит к опасным последствиям, учитывая современную национально-этническую напряженность, источниками которой являются не только этническая миграция, но и целый комплекс острейших социально-экономических, социокультурных и политико-идеологических проблем современной России, порожденных как распадом СССР, так и влиянием глобализационных процессов.
Между тем само понятие «диаспора» не имеет в науке четкого определения. С одной стороны, ряд авторов квалифицирует этот термин как рассеяние древних народов, прежде всего еврейского. И в этом смысле можно говорить о наличии классической интерпретации данного понятия. Так, российский исследователь Т. Н. Юдина отмечает, что «понятие диаспоры известно с древних времен, оно использовалось для обозначения переселенных народов или рассеянных по всему миру силой людей (подобно евреям и африканским рабам), а также торговых групп (греки в Западной Азии и Африке, арабские торговцы, которые принесли ислам в Юго-Восточную Азию) и трудовых мигрантов (индейцы Британской империи и т. д.)» (Юдина, 2004, с. 9). С другой стороны, новые исследовательские направления в процессе более подробного изучения миграционных процессов, учитывая наличие различных видов транснациональных сообществ иммигрантов, пришли к частичному отказу от классической интерпретации понятия диаспоры. Появилось понятие «новой» или «современной» диаспоры (см.: Степанян, 2004, с. 78). Т. Н. Юдина для характеристики современной формы существования предлагает параллельно с понятием «диаспора» термин «межнациональная община» (Юдина, 2004, с. 9).
Уже восьмой год на страницах издающегося в России с 1999 г.
независимого научного журнала «Диаспоры» не прекращается дискуссия о содержании этого понятия. Рассмотрение различных подходов позволяет сделать вывод о том, что говорить о достижении какого-либо методологического компромисса еще весьма рано. Как справедливо отмечает один из авторов этого журнала российский исследователь А. Милитарев, «в современной литературе термин этот достаточно произвольно применяется к самым разным процессам и явлениям с вкладыванием в него того смысла, который считает нужным придать ему тот или иной автор или научная школа» (Милитарев, 1999, с. 24-26). Другой автор, В. Д. Попков говорит о том, «что сам термин (диаспора. — Прим. авт.) никогда не был научно нейтральным и употреблялся чаще всего с эмоционально оценочным оттенком» (Попков, 2003, с. 11-12).
Таким образом, набирающее мощные обороты в общественном дискурсе обсуждение диаспоральности уходит в оценочность либо принимает схоластический характер, а потому попытки выработать универсальную дефиницию диаспоры заведомо обречены на неудачу. Функционирование данного термина как эвристического инструмента зависит от того, в какой области исследования будет использоваться скрывающийся за ним огромный пласт эмпирического материала.
Возникновение диаспоральных общностей неотрывно от этнической истории человечества и, как уже отмечалось, происходит в результате вынужденной миграции. Именно поэтому в основе формирования диаспор лежит все-таки не принцип внешнего (расового), культурного сходства, а общность социальной ситуации, в которой эти люди оказываются. Ее с полным основанием можно обозначить как трудную жизненную ситуацию, поскольку она является совокупностью социальных условий, которые объективно затрудняют (а в ряде случаев и нарушают) жизнедеятельность индивида, вынужденного мигрировать из исторической родины и пытающегося адаптироваться в принимающем обществе. Среди наиболее значимых проблем отметим: а) отрыв от исторической родины (ее культуры и системы социальных отношений), который переживается как социальный стресс; б) проблему социально-экономической, социально-психологической и социокультурной адаптации; в) проблему толерантности, выражающуюся в характере отношений со старожильческим населением; г) проблему политико-правового статуса (гражданства) в принимающем обществе.
Справедливости ради следует отметить, что в трудной жизненной ситуации зачастую оказываются не только представители первого поколения иммигрантов, но и их потомки, которые составляют так называемые «старые», старожильческие диаспоры. События во
Франции (2005-2007) показали, что катализаторами оживления ди-аспоральных настроений, обострения противоречий между потомками иммигрантов и старожильческим населением может быть многолетнее невнимание государства к накопившимся проблемам этнической миграции, адаптации и интеграции диаспор.
Постсоветская Россия, хотя и в специфической форме, сталкивается с проблемами политизации культурных различий, трансформации института гражданства, интеграции иммигрантов и их потомков, которые очень схожи с последствиями постколониальной миграции в Западной Европе. События в карельской Кондопоге в начале сентября 2006 г. — это далеко не первый «звонок» правящей власти, предупреждающий о зловещих последствиях отсутствия целенаправленной и системной национально-этнической политики, в том числе и диаспоральной. По данным Фонда «Общественное мнение», «только один из пяти опрошенных осудил погромщиков в Кондопоге. Тех, кто их поддерживает, — в два с половиной раза больше. В их глазах люди там отстаивали свои права, боролись с засильем приезжих с Кавказа» (см.: Цепляев, 2006). Социологическое сообщество бьет тревогу: «Больше половины россиян поддерживают идею «Россия — для русских» (см.: Там же). Согласно опросу Левада-центра, «34% из нас согласны с тем, что "во многих бедах России виноваты люди не русских национальностей". 42% предлагают ограничить проживание на территории страны выходцев с Кавказа, 41% — китайцев, 23% — жителей среднеазиатских республик» (Там же).
В то же время дополнительным фактором оживления диаспо-ральности является этнополитическая мобилизация интегрировавшихся потомков иммигрантов. Люди иностранного происхождения, предки которых проживали уже в дореволюционной России, ставшие полноправными советскими гражданами, в связи с распадом СССР в одночасье попали в ситуацию «двойной» диаспоры. Будучи «чужим» русскоязычным населением в странах СНГ, они, переселившись в Россию, находятся в статусе иностранцев. Дискомфорт, порожденный этнокультурным и социально-психологическим раздвоением, возникающие в связи с этим проблемы самоидентификации провоцируют угрозу маргинализации и возникновения напряженности в отношениях с автохонным населением.
Миграция в Россию представителей советских диаспор (немцы, корейцы, греки и т. д.) в составе русскоязычного населения оживляет идентичность их соплеменников, уже проживавших до распада СССР в России. У старожильческих диаспор решены проблемы гражданства, социально-экономической и в значительной степени
социокультурной адаптации, однако массовый приезд людей одного с ними этнического происхождения провоцирует позиционирование их в глазах местного населения как «чужих». Такая ситуация сложилась, например, в Приморском крае, когда массовая миграция корейцев из Средней Азии «реанимировала» восприятие старожильческим населением местных корейцев как специфической этнической группы. Большую роль в «реанимации» диаспоральной идентичности сыграло падение «железного занавеса», которое определило интенсификацию связей России с государствами исторической родины многих диаспор (например, Германия, Израиль, Южная Корея и др.).
Между тем дело не в имманентно присущей этносам специфике, не в их различиях, даже не в ситуациях возможной напряженности отношений между ними. В этом смысле диаспоры не более конфликтогенны, чем другие этнические общности. Необходимы государственно-санкционированные нормы и мероприятия по регулированию межэтнического взаимодействия. Данное обстоятельство определяет актуальность социальной политики государства, устранения или, по крайней мере, минимизации тех социально-экономических и социокультурных условий, которые при условии целенаправленной этнополитической мобилизации могут стать мощными ресурсами конфликтов.
Если социальную политику трактовать в широком общественном контексте, то ее целесообразно определять как деятельность различных государственных и общественных институтов по оказанию содействия представителям любых социальных групп и слоев данного общества (причем не всегда обладающих гражданством страны проживания), оказавшихся в трудной жизненной ситуации, связанной с: а) полным или частичным отсутствием социальной дееспособности; б) полным или частичным отсутствием социального статуса (угроза маргинализации); в) отсутствием в большей или меньшей степени социально-значимых связей и возможностей; г) полным или частичным ограничением доступа к социальным ресурсам.
Применительно к диаспоральным общностям социальная политика означает деятельность государств, общественных организаций, различных структур и объединений как принимающего общества, так и исторической родины по оказанию содействия в вопросах поддержания национальной и этнокультурной идентичности, социокультурной, социально-экономической и политической адаптации. Так, без содействия государства, общественных организаций, различных структур и объединений как принимающего общества, так и исторической родины невозможен самостоятельный выход из трудной жизненной ситуации, в которой оказались миллионы наших
бывших соотечественников из государств СНГ, представители старожильческих диаспор и новых миграционных когорт из стран дальнего зарубежья. Вся эта деятельность призвана обеспечить условия для комфортного существования этнических меньшинств, имеющих иностранное происхождение. Под комфортным существованием понимается не беззаботная жизнь с набором льгот и привилегий, а включенность в российское сообщество, отсутствие дискриминации, жизнедеятельность равноправных граждан, основанная на сочетании этнической идентичности и связей с исторической родиной и интеграции в полиэтничное российское общество.
Между тем небогатый российский опыт социальной политики в отношении диаспоральных общностей порождает пока больше дискуссий, чем конкретных и эффективных мер. Это и понятно, поскольку короткий отрезок времени после распада СССР не дает, к сожалению, ни глубинного понимания динамики тех процессов, которые происходят в гражданском и межэтническом пространстве постсоветской России, ни практики их регулирования. В связи с этим весьма интересным представляется рассмотрение политики западноевропейских государств по социальному регулированию диаспоральных процессов.
Наиболее целесообразно присмотреться к французскому опыту, поскольку события осени 2005 г. не являются единичным взрывом, а послужили началом волны масштабных социальных столкновений, не прекращающихся в этой стране и поныне. Французские политические практики представляют особый интерес в свете того, что «люди, которые вышли на улицы французских предместий в октябре-ноябре 2005 г., — в большинстве своем не вчерашние мигранты, а французские граждане по рождению» (Филиппова, Филиппов, 2006, с. 135). В газете «Монд» от 10 ноября 2005 г. эмоционально подчеркивается: «Мы — не иностранцы, как хотели бы думать некоторые. Не пытайтесь объяснить поведение наших детей их культурной или религиозной принадлежностью, это означало бы вновь, как в 1980-е, отмахнуться от решения социальных проблем. Вы прекрасно знаете, что наши дети разделяют те же ценности, что и ваши. Если бы они не поверили в республиканское обещание равенства, они бы так не страдали. Крики, доносящиеся сегодня из наших предместий, это призыв о помощи. Не оставляйте его без внимания!» (Appel des meres, 2005).
Российские исследователи Е. Филиппова и В. Филиппов объясняют социальную составляющую конфликта тем, что «среди второго поколения иммигрантов 80% составляет молодежь до 18 лет, и именно молодежь находится в наиболее уязвимом положении на
рынке труда (по официальным данным, безработица среди молодежи составляет 23%, в то время как в целом по стране — 10%)» (Филиппова, Филиппов, 2006, с. 135). Французские социологи Стефан Бо и Мишель Пьялу опубликовали еще в 2003 г. исследование о социальном и коммунальном насилии, «в котором они фактически предсказали разразившийся два года спустя кризис, предостерегают против соблазна схематизации его природы ... Авторы доказывают, что заявление Николя Саркози о том, что будто бы 80% участников беспорядков — люди, хорошо известные полиции, не соответствуют действительности: данные судебных органов, рассматривавших дела задержанных, свидетельствуют о том, что большинство из них ранее полицией не задерживались и к ответственности не привлекались ... Среди 95 несовершеннолетних задержанных только 17 состояли на учете в полиции, в том числе некоторые — не как «трудные подростки», а как подростки из неблагополучных семей, нуждающиеся в помощи воспитателя» (Филиппова, Филиппов, 2006, с. 137). По мнению С. Бо и М. Пьялу, именно этот факт является настоящей проблемой. «Молодежь проблемных кварталов, вопреки распространенному стереотипу, не состоит сплошь из безработных. Но даже те, кто имеет работу или продолжает образование в надежде выбраться наверх, оказываются подвержены чувству отчаяния и социального пессимизма, который прежде был уделом лишь самых отверженных, вставших на путь саморазрушения, в частности употребляя наркотики или намеренно избрав образ жизни, сопряженный с риском. Причина этого — не только в общем ухудшении ситуации на рынке труда, но и в проявлениях дискриминации при найме на работу» (Там же, с. 137).
Вместе с тем следует отметить, что социальная природа гражданского конфликта во Франции не отменяет наличия в нем расовой и этнической составляющей. Директор лаборатории исторической демографии высшей школы социальных исследований Эрве Ле Брас высказывается по этому поводу следующим образом: «Когда говорят о провале интеграционной модели, на самом деле хотят сказать: "есть люди, которые очень сильно от нас отличаются, и мы не хотим их признать такими же, как мы". Я часто слышу, что "интеграция прекратилась", но не вижу ни малейшего подтверждения этому тезису. Нет никаких статистических данных, никто ни разу мне не смог объяснить, как можно измерить интеграцию? Таким образом, все эти заявления с научной точки зрения абсолютно не обоснованны. За ними стоит вполне определенный смысл: "мы не хотим этих иммигрантов"» (Филиппова, Филиппов, 2006, с. 138). Е. Филиппова и В. Филиппов считают, что «дискриминация существует и при приеме на работу, причем в этой сфере есть основания
говорить именно о дискриминации по расовому или этническому принципу: при прочих равных условиях цвет кожи или имя и фамилия нередко снижают шансы соискателя на получение места. Однако отмечено, что это справедливо в основном для должностей специалистов и руководителей, особенно в частном секторе экономики» (Там же, с. 141).
Какова же практика социальной политики французского правительства по профилактике конфликтогенности и разрешения уже возникшего конфликта? Прежде всего следует отметить опыт по формированию Французского мусульманского совета, предназначенного для содействия адаптации и интеграции французских мусульман в социальную, культурную и политическую жизнь французского общества, создание в конце 2004 г. Высшего органа по противодействию дискриминации и обеспечению равноправия. Рабочей группой по созданию этого органа под руководством Бернара Стази было предложено отнести к его ведению: а) контроль над всеми видами дискриминации — этнической, религиозной, половой, возрастной, дискриминации по убеждениям или по инвалидности, по состоянию здоровья или по сексуальной ориентации; б) рассмотрение индивидуальных жалоб и оказание помощи жертвам прямой дискриминации; в) осуществление пропагандистской деятельности, распространение идей равенства, консультирование структуры власти; г) проведение мониторинга и исследований в данной области (см.: Понкин, 2006, с. 132).
Созданный орган «будет наделен правом вести расследование в отношении организаций и частных лиц, будет уполномочен возбуждать судебные дела по фактам дискриминации ... просить руководство организаций применить дисциплинарные меры к чиновникам, уличенным в дискриминации. С согласия сторон орган мог бы исполнять функцию посредника между жертвами и предполагаемыми дискриминаторами. Было предложено предоставить этому органу определенные инструменты влияния и согласования, а также право законодательной инициативы. Орган мог бы привлекаться к работе над законопроектами в области дискриминации, издавать бы уведомления, формулировать рекомендации и представлять президенту Республики и парламенту ежегодный отчет» (Там же, с. 132).
31 марта 2006 г. во Франции был принят Закон о равенстве шансов. Для достижения основных целей этого закона были предусмотрены следующие меры: а) организация профессионального обучения с 14 лет, с возможностью возвращения в общеобразовательную школу после его первой фазы; б) создание пятнадцати новых свободных экономических зон в неблагополучных кварталах, в
дополнение к уже существующим 85; в) создание национальной службы социального согласия и равенства шансов, в чьи обязанности будет входить работа в неблагополучных кварталах; г) расширение полномочий Верховного совета по борьбе с дикриминацией и за равенство (HALDE), введение практики тестовых проверок проявления дискриминации в агентствах по трудоустройству и по недвижимости, на дискотеках и других общественных местах; д) подписание договора об ответственности с родителями детей с отклоняющимся поведением, предусматривающего приостановку социальных выплат в случае ненадлежащего исполнения родителями своих обязанностей; е) организацию добровольных общественных работ продолжительностью от 6 до 12 месяцев, обеспечивающих впоследствии доступ к гражданскому и профессиональному образованию. Эта мера должна касаться молодых людей в возрасте от 16 до 25 лет, к концу 2006 г. их число должно достичь 50 тысяч человек (см.: Филиппова, Филиппов, 2006, с. 142-143).
Заслуживают особого внимания предложения французских специалистов по введению анонимности анкет, заполняемых соискателями должности при устройстве на работу. В этих формах не должно быть ни фотографий, ни имени и фамилии, ни места рождения или жительства претендента, поскольку это позволит предотвратить отсев нежелательных лиц на этапе, предшествующем личному интервью. «А выставить за дверь живого человека намного труднее, чем бросить его анкету в корзину для бумаг» (Там же, с. 142).
Поскольку дискриминация воспроизводится в жилищной сфере в форме низкого качества среды обитания в кварталах дешевого жилья, французское правительство пошло на увеличение бюджетных расходов по финансированию программы «город и жилье» уже в 2006 г.; «добавленные 193 миллиона евро будут почти целиком израсходованы на кредиты общественным ассоциациям, которые, как было признано, играют главную роль в развитии социальной инфраструктуры неблагополучных кварталов, дополняя, а иногда и заменяя собой государственные службы» (Там же, 142).
Анализ французского опыта позволяет отметить в качестве общих тенденций: а) сочетание двух составляющих социального конфликта — социально-экономической и этнорасовой, при ведущей роли первой; б) запоздалую реакцию государства по созданию координационного органа по противодействию дискриминации и обеспечению равноправия, наделенного широкими реальными полномочиями, в том числе и правом законодательной инициативы; в) отсутствие до принятия «Закона о равенстве шансов» в 2006 г. общей стратегии, единой государственной концепции по обеспечению противодействия дискриминации, ксенофобии и экстремизму. Рас-
смотрение реакции французских аналитиков и публикаций в прессе позволяет сделать вывод, что массовые выступления в парижских предместьях следует рассматривать в более широком социальном контексте, а не только через призму этнорасовых конфликтов. Как отмечают Е. Филиппова и В. Филиппов, «государство, школа, общественные институты, политические партии и профсоюзы, семья, церковь все больше утрачивают свой авторитет, предоставляя индивиду видимость полной свободы. Между тем индивидуализм ... — это социальная стратегия, приемлемая для сильных, богатых и успешных, а не для живущих на пособия в дешевых муниципальных многоэтажках, ибо само их физическое существование зависит от помощи государства или благотворительных организаций. Франция — не бедная страна, голодная смерть ее жителям все-таки напрямую не угрожает. Но для самоуважения человеку нужно нечто большее, чем кусок хлеба» (Там же, с. 139). В этой связи имеет смысл привести высказывание леволиберального аналитика Ф. Блюма: «Несколько ночей пожаров превратили их в действующих лиц публичного пространства, в которое им настойчиво предлагали интегрироваться, в то же самое время преграждая путь к этой интеграции. У тех, кто отвергал общество потребления счастливое время "славного тридцатилетия", есть нечто общее с теми, кто сегодня мечтает в это общество интегрироваться: это потребность в уважении» (см.: Blum, 2005).
Вышеупомянутая потребность в уважении, пусть и артикулированная в форме погромов и беспорядков, — это претензия на включение, на интеграцию в социальные институты. Да, она особенно остро проявилась в маргинальных бунтах в диаспоральных кварталах Парижа, но разве является специфически этнической, расовой, диаспоральной проблема неравенства в сфере образования?
Многие специалисты обращают внимание на то, что «доступ в элитные высшие школы и даже некоторые университеты затруднен для большинства детей рабочих и рядовых служащих, особенно для живущих в провинции и на заморских территориях страны. И этот разрыв между парижанами и остальным населением постоянно увеличивается» (Филиппова, Филиппов, 2006, с. 141). На социальный характер французских молодежных выступлений указывают и события января-марта 2006 г., когда в большинстве крупных французских городов прошли массовые протесты против ст. 8 «Закона о равенстве шансов», вводившей контракт первого найма от 16 до 26 лет, который предусматривал двухлетний период, на протяжении которого работодатель мог расторгнуть договор без объяснения причин.
Как показывает французский опыт, политика социального регу-
лирования диаспоральных процессов должна включать не только правовые, социально-экономические и социально-защитные механизмы, но и работу по формированию общенациональной, гражданской идентичности. Как мы увидели, этническая и расовая формы выступлений — это составляющие не только социального, но и гражданского конфликта, ибо источником противостояния стало непризнание (недопризнание) многих категорий населения, формально обладающих гражданством, полноправными членами национального сообщества. В этом смысле гражданский конфликт — это столкновение противоположных (несовместимых) целей и интересов различных групп граждан по поводу обладания социальными ресурсами в рамках определенной национально-государственной целостности. Во Франции субъектами гражданского конфликта выступили представители молодого поколения старожильческих диаспор, с одной стороны, и государство при одобрении социально обеспеченных и состоятельных слоев общества, с другой стороны. По сути дела — это свидетельство нарастающей общей социальной дезинтеграции государства, поскольку речь идет о гражданском расколе внутри национального сообщества.
Французский опыт ставит на повестку дня три вопроса, имеющих самое прямое отношение к российскому потенциалу социально-этнической конфликтогенности. Первый вопрос заключается в том, что очень многие признаки указывают на абстрактность французской модели интеграции, в которой нормы и рассуждения о равенстве и общем гражданстве сочетаются с отрицанием культурных различий и скрытой дискриминацией. Второй вопрос связан с тем, что социальная поляризация вкупе с отсутствием научно-продуманной социальной и национально-этнической политики, замалчиванием реальных причин конфликтов создает возможности для институционализации стихийно возникающих диаспоральных сообществ в этнических гетто, сетей общинной солидарности, базирующихся на экстремизме. Третий вопрос касается того, что при любых межэтнических столкновениях если мы рассматриваем их в контексте социальной политики, конфликтогенны не только его субъекты-этносы, но и само общество (регион), в котором происходит конфликт, причем межэтнические противоречия зачастую про-изводны от системных противоречий (экономических, социальных, политических).
Эти вопросы очень хорошо коррелируются с позицией известного отечественного конфликтолога В. А. Авксентьева по поводу событий в Ставропольском крае летом 2007 г., которые мы выстраиваем, соответственно порядку вопросов: 1. «Надо говорить не о выселении и ограничении миграции, а об интеграции мигрантов в прини-
мающее сообщество. Речь идет не просто о толерантном обществе, где люди как бы терпят друг друга, а именно об интегрированном, где воспринимают себя тождественно друг другу. Здесь, как мне представляется, помощь должны оказать национально-культурные общества. Они и сейчас влияют, где меньше, где больше, но в целом этот управленческий ресурс пока не задействован. И, к сожалению, органы власти пока не используют этот потенциал». 2. «Возникший по вине органов власти информационный вакуум создал прекрасные условия для самопродвижения на политическую арену отдельных маргинальных групп, опирающихся не на массы, а на очень узкие слои молодежи» 3. «Есть факторы, которые будут создавать условия для новых конфликтов. Среди них экономический бум в Черноморско-Азовском анклаве, несоразмерный с развитием других южных территорий. Приток инвестиций идет довольно узкой полосой по прибрежной части Ростовской области Краснодарского края. Остальная часть региона страдает от нехватки капитала. По сути на Юге России намечается новый раскол — между бурно развивающейся западной зоной и остальной. ... очагово-анклавная модернизация потребует большого прироста рабочей силы и фактически ускорит отток русского и активного нерусского населения из депрессивных регионов, и в первую очередь из республик. В результате там усилится архаизация экономики, еще больше вырастет влияние этноклановых структур» (см.: Авксентьев, 2007).
Совмещение рассуждений о французском и российском (южнороссийском) конфликтогенном потенциале приводит к следующим выводам, касающимся роли диаспоры как объекта социальной политики: 1) понятие диаспоры может использоваться в качестве ресурса, способствующего росу социальной напряженности и гражданских конфликтов в национальных сообществах; 2) диаспора является общностью, имеющей некоторые объективные характеристики, которые при определенных условиях могут быть использованы для формирования и эскалации социальных конфликтов; 3) диаспора должна стать объектом социальной политики, имеющей цель предупреждение возможных социальных конфликтов, интеграцию в социальные институты национальных сообществ; 4) диаспораль-ность охватывает такие категории населения, которые в условиях маргинального существования могут мобилизоваться и институционализироваться как субъекты социального конфликта и превратиться в мощный фактор гражданской дезинтеграции.
В этой связи существует настоятельная необходимость теоретического обоснования особой роли социальной политики в сфере иммиграции и межэтнических отношений. Для России было бы це-
лесообразно стремиться к выработке особой, соответствующей ее истории, нынешним реалиям, национальной политики, пусть и с учетом западноевропейского опыта.
Литература
Авксентьев В. А. Национальный синдром // Трибуна. 2007. 22 июня.
Костиков В. Мигранты: быть или не быть? // Аргументы и факты. 2006. № 15.
Милитарев А. О содержании термина «диаспора» // Диаспоры. 1999. № 1.
Понкин И. Опыт западноевропейских стран в законодательном решении обеспечения межнационального мира и согласия. Опыт Франции в противодействии экстремизму // Этнодиалоги. Альманах. Приложение к журналу «Этносфера». 2006. № 1.
Попков В. Д. Феномен этнических диаспор. Калуга, 2003.
Слоботчиков О. Сколько приезжих может переварить Россия // Аргументы и факты. 2005. № 46.
Степанян А. А. Этнообщина как продукт диаспоральных процессов: Автореф. канд. дис. ... соц. наук. М., 2004.
Тишков В. А. Этнология и политика: статьи 1989-2004 годов. М.: Наука, 2005.
Фадеичева М. А. Диаспора и состояния этнического индивида // Диаспоры. 2004. № 2.
Филиппова Е., Филиппов В. Государство и общество перед лицом социального кризиса // Этнодиалоги. Альманах. Приложение к журналу «Этносфера». 200б. № 1.
Цепляев В. Станет ли Россия одной большой Кондопогой? // Аргументы и факты. 2006. № 38.
Юдина Т. Н. Социология миграции: к формированию нового научного направления. М., 2004.
Appel des meres a la responsabilité // Le Monde. 10.11.2005.
Blum F. Ils sont entres en politique // Le Monde. 10.11.2005.
ПОЛИМЭКС- 2007. Том 3. № 4
