CC BY
75
Сообщения
Пространственная Экономика 2006. № 4. С. 148-158
А. С. Ким
ТРАНСНАЦИОНАЛЬНОСТЬ КОРЕЙСКОЙ ДИАСПОРЫ В ДАЛЬНЕВОСТОЧНОМ РЕГИОНЕ
Современные миграционные процессы привели к образованию диаспор — сообществ иммигрантов и их потомков, пытающихся адаптироваться в принимающих обществах. Масштабы иммиграции на европейском, а с распадом СССР — на евразийском пространстве, дают основания считать, что явление диаспоры приобрело глобальный характер.
Главным качеством диаспор является транснациональность, поскольку содержит в себе совокупность свойств, обусловливающих их принципиальное различие с другими этническими общностями. Без исследования данного качества невозможно выяснение иммиграционной природы их образования и функционирования в современных обществах, разрешение проблем интеграции, идентичности и толерантности, возникающих в диаспоральных процессах. Транснациональность характеризует этническое рассеяние в международном пространстве, обусловленное миграционной мотивацией. Она включает в себя следующие свойства:
• транскультурность (способность к одновременному существованию в различных культурно-языковых системах в качестве их субъекта);
• трансгосударственность (одновременная принадлежность в той или иной степени к государствам принимающих обществ и исторической родины);
• трансграничность (проживание диаспорных общин в трансграничных и приграничных регионах).
© Ким А. С., 2006
Проблема дефиниции диаспоры стала предметом обсуждения с первого же номера издаваемого с 1991 г. в США журнала «Диаспора». Десятилетием позже в первом номере созданного уже в России журнала «Диаспоры» открывается дискуссия, в которой констатируется все та же неопределенность данного понятия. Так, А. Милитарев считает, что «в современной литературе термин этот достаточно произвольно применяется к самым разным процессам и явлениям с вкладыванием в него того смысла, который считает нужным придать ему тот или иной автор или научная школа» [8, с. 24—26]. Некоторую ясность в определение содержания понятия «диаспора» вносит междисциплинарный анализ различных научных подходов к проблеме современных диаспор, представленный на страницах журнала «Пространственная экономика» [6]. Напомним, что одним из его результатов явилась классическая интерпретация понятия диаспоры, а именно: «Диаспора — это пребывание значительной части нации вне основного исторического региона ее происхождения (места развития)» [4, с. 79, 80]. Отсюда следует, что диаспора является особым видом этнического меньшинства, представители которого в силу определенных исторических условий, являясь гражданами определенного государства, имеют еще и так называемую историческую родину.
В центре внимания статьи находится рассмотрение транснациональности корейской диаспоры на российском Дальнем Востоке с целью выявления факторов, влияющих на ее культурную и политическую идентичность. На наш взгляд, на этой основе возможно сформулировать определенные выводы методологического характера, которые могут стать опорными точками в дальнейшем исследовании феномена диаспор.
Корейские общины проживают компактными группами в регионах Дальнего Востока России, граничащих с КНДР, КНР и Японией, на территории которых также находится значительное количество этнических корейцев. Таким образом, наблюдается довольно высокий уровень транснациональности корейских диаспор в формирующемся трансграничном регионе.
Российские корейцы в силу ряда исторических (массовая депортация 1937 г. из приграничных с Кореей дальневосточных территорий СССР в Среднюю Азию и Казахстан) и политических причин (обладание гражданством России или стран СНГ, отсутствие политической идентичности с корейскими государствами) постепенно перестали быть частью корейской нации. Данное обстоятельство предопределяет транснациональное (транскультурное) положение индивидов, имеющих иностранное происхождение, хотя и являющихся гражданами данного государства. Большую роль в сохранении транснациональности играют особенности восприятия таких меньшинств как титульными (коренными) этносами и властью, так и этносами и властью
исторической родины. Именно в этом контексте логично предположить, что российские корейцы:
• воспринимаются большинством россиян как особая этническая общность выходцев из Кореи со своей культурой и укладом жизни;
• ассоциируются у многих жителей России с образом Кореи как иностранного государства, пусть и дружественного России;
• находятся продолжительное время в центре внимания соответствующих государственных структур Российской Федерации.
Неоспоримым фактом является заинтересованность Республики Корея и Корейской Народно-Демократической Республики в общественной поддержке со стороны российских корейцев своей политики в вопросе объединения Кореи. Оба корейских государства не исключают различных возможностей своего влияния в России, в том числе и через российских корейцев.
Корейское этническое меньшинство составляет в России 148 тысяч человек [3]. 62 тысячи корейцев проживает на Дальнем Востоке [1]. Из них на Сахалине — около 40 тысяч, «в Приморском крае — около 12 тысяч, Хабаровском — 9,5 тысяч, чуть больше полутора тысяч на Камчатке и понемногу в Амурской, Магаданской, Еврейской областях, на Чукотке и в Корякском округе. 80—85% этих людей — сахалинские корейцы, то есть те, кто вошел в состав населения СССР после возвращения южной части Сахалина СССР в 1945 году и их потомки» [7, с. 48]. Таким образом, в Дальневосточном федеральном округе проживает около половины корейского населения России.
Дальневосточная корейская диаспора состоит из следующих транснациональных (транскультурных) групп:
• потомков самых первых корейских переселенцев, депортированных в 1937 г. с территории Дальнего Востока в Среднюю Азию и Казахстан и возвратившихся в 50—70-е гг. ХХ в.;
• выходцев из Северной Кореи, приехавших на заработки после 1945 г. и оставшихся на постоянное жительство в Хабаровском крае, Сахалинской и Камчатской областях;
• выходцев из Южной Кореи, прибывших на Сахалин в конце 30-х — начале 40-х гг. в результате японской трудовой мобилизации, и их потомков;
• беженцев и вынужденных переселенцев из Средней Азии и Казахстана, мигрировавших на Дальний Восток после распада СССР.
Данное обстоятельство определяет существенные социокультурные и в определенной степени культурно-политические различия внутри корейской диаспоры, которые во многом усложняют процессы ее самоидентификации и интеграции в дальневосточном социуме. В наиболее общем виде речь идет о следующем:
1. Потомки самых первых корейских переселенцев, практически сразу после
официального разрешения, с середины 50-х и по начало 70-х гг. возвратившиеся из мест изгнания в 1937 г. обратно на Дальний Восток, являются наиболее обрусевшей частью дальневосточной корейской диаспоры. Они практически полностью интегрировались в дальневосточную «проточную» [2, с. 36] культуру, и не только в гражданско-государственном, но и в социокультурном смысле являются россиянами — дальневосточниками. Именно на эту категорию дальневосточных корейцев приходится наибольшее количество смешанных браков и наименьшая активность в национальном движении. Они не идентифицируют себя ни с одной из корейских наций, в их ценностных ориентациях превалируют представления о необходимости жизни в российском сообществе народов.
2. Беженцы и вынужденные переселенцы из Средней Азии и Казахстана, мигрировавшие на Дальний Восток в последние 10—15 лет после распада СССР. По своим ценностным ориентациям эта категория очень близка вышеуказанной, поскольку это те же самые потомки первых переселенцев из Кореи, которые были насильственно депортированы сталинскими властями в 1937 г. Однако если первая категория социализировалась на Дальнем Востоке России и постоянно проживала в русскоязычной иноэтничной среде, то среднеазиатские и казахстанские корейцы в своем большинстве проживали компактными группами среди близких по культуре центральноазиатских народов. Именно поэтому, переселившись на Дальний Восток, они обнаружили существенную социокультурную дистанцию между собой и так называемыми местными дальневосточными корейцами. Этим объясняется то, что среднеазиатские переселенцы, проживая уже 10—15 лет на Дальнем Востоке, продолжают идентифицировать себя с русскоязычной этнической группой из Средней Азии и проживают относительно обособленными общинами, не ассимилируясь среди местных корейцев. Данная категория корейской диаспоры испытывает трудности в приобретении российского гражданства, как, впрочем, и большинство русскоязычного населения, мигрирующего в Россию из стран СНГ.
3. Выходцы из Северной Кореи, попавшие в СССР в период 1945—1950-х гг. по трудовой вербовке, и их потомки. Данная категория корейского населения, исключая его пожилую часть, практически полностью ассимилировалась как с остальными корейскими группами, так и с дальневосточниками других национальностей. Значительное количество пожилой части населения поддерживает контакты с КНДР и по мере возможности участвует в корейских общественных организациях, объединяющих пожилых корейцев.
4. Наиболее многочисленная и специфичная группа корейского населения Дальнего Востока, так называемые сахалинские корейцы. Как уже упоминалось выше, они составляют 80—85% от общего числа дальневосточных корей-
цев. Большую часть сахалинских корейцев составляют люди, оказавшиеся на территории Южного Сахалина в процессе принудительной трудовой мобилизации, проводившейся японскими колониальными властями, и их потомки. Необходимо отметить, что почти все они являются выходцами из южной части Кореи. После возвращения Южного Сахалина в состав СССР сахалинские корейцы утратили японское гражданство, но так и не приобрели гражданства советского. Естественно, что в результате такого положения жизнь сахалинских корейцев в советский период была полна ограничений и национальной дискриминации. Массовый переход в советское гражданство был разрешен только в начале — середине 80-х гг. прошлого века. Большинство семей сахалинских корейцев — это так называемые разрозненные семьи. Дело в том, что у всех попавших под японскую трудовую мобилизацию ближайшие родственники (родители, братья, сестры и даже супруги) остались в Южной Корее. В течение более чем сорока лет (до начала демократических преобразований в России) они были лишены возможности контактов с родственниками. Именно поэтому общественные организации сахалинских корейцев занимаются вопросами воссоединения разрозненных семей и возвращения на историческую родину.
Таким образом, основными факторами, усложняющими интеграцию и самоидентификацию дальневосточной корейской диаспоры, являются:
• срок давности исхода из исторической родины и прибытия на российский Дальний Восток;
• осознание своей идентичности с Кореей в целом или одним из корейских государств;
• степень ассимиляции, обусловленная проживанием в инокультурной среде в различных регионах бывшего СССР;
• степень интеграции в дальневосточную «проточную» культуру.
По всей видимости, с конца 80-х — начала 90-х гг. ХХ в. (массовый переход в советское, а затем в российское гражданство сахалинских корейцев, установление дипломатических отношений с Республикой Корея, распад СССР, вызвавший корейскую миграцию из бывших советских республик) начался процесс формирования современной корейской диаспоры на Дальнем Востоке. Корейская диаспоризация в известном смысле носит транснациональный характер, поскольку речь идет о проблеме консолидации в единую этническую общность групп людей с совершенно разной культурной идентичностью. Разобщенность диаспоры коренится в прибытии мигрантов из разных национально-культурных сообществ и государств. Таким образом, транснациональность дальневосточной корейской диаспоры проявляется в бикультуральности (а в случае со среднеазиатскими и сахалинскими корейцами — в мультикуль-туральности) этнических общин ее составляющих. Социокультурными компо-
нентами транснациональности новой корейской диаспоры являются: русскоязычная советская культура, дальневосточная «проточная» культура, элементы среднеазиатской культуры, корейские традиции и обычаи, ментальность и жизненный уклад, некоторые элементы японской культуры.
Так, если сопоставить сахалинского корейца среднего возраста и его сверстника, среднеазиатского корейца, недавно переселившегося на Дальний Восток, то их различает и в определенном смысле разъединяет разный корейский язык, которым и тот и другой весьма условно владеют на уровне разговорной речи. Если первый говорит на пусанском южнокорейском диалекте с существенными вкраплениями японской лексики и интонаций, то второй разговаривает на архаичном (середины XIX в.) северокорейском крестьянском диалекте провинции Северный Хамген с очень сильным русским произношением. Различные диалекты и версии обычаев и традиций, испытавших к тому же воздействие соответственно Японии и Средней Азии, осознаются не просто как различия, а как противопоставление на основе тезиса «мы такие — они другие», «у нас так, у них — по-другому». Не каждому известно, что в советский период у обеих групп корейского населения сложилось взаимное социально-психологическое неприятие. У сахалинских корейцев оно выражалось в обозначении корейцев с советским гражданством (большинство из которых составляли среднеазиатские и казахстанские корейцы) как «кхынтан сарам» — «материковые корейцы», которое сопровождалось набором негативных установок и стереотипов. В свою очередь у так называемых «материковых», советских корейцев сахалинские корейцы вызывали ассоциацию с корейской прояпонской общностью, чуждой по культуре, ментальности и характеру. В большой степени расколу внутри корейской диаспоры в советский период способствовала тоталитарная национальная политика, осуществлявшаяся по принципу «разделяй и властвуй». Неискушенному обывателю действительно было трудно понять: почему кореец, проживающий на материке, имеет все права гражданина СССР, а кореец Сахалинской области не является советским гражданином.
Не все так просто было в советский период и внутри категории так называемых советских корейцев. Если большинство корейцев Средней Азии и Казахстана проживали компактно (например, в Ташкентской области Узбекистана, Талды-Курганской и Кзыл-Ординской областях Казахстана) и пусть номинально до определенного времени имели в бытность СССР школы с преподаванием родного языка и некоторые другие учреждения национальной культуры (например, корейский музыкально-драматический театр в Алма-Ате), то дальневосточные корейцы в Хабаровском и Приморском краях проживали в основной массе рассеянно, среди преимущественно славянского населения, и практически полностью социокультурно ассимилировались. Корейцам легче было интегрироваться среди узбеков, казахов и киргизов, чем среди культурно
и расово отличных славян. Объективности ради необходимо отметить, что господствовавшая в СССР идеология дружбы народов в республиках Средней Азии трансформировалась на бытовом уровне в действительно доброжелательные интернациональные контакты и отношения. Многонациональные трудовые и учебные коллективы стали реальной основой высокой культуры межнационального общения в советских республиках Средней Азии. Естественно, что это стало существенным благоприятным фактором этнопсихологической комфортности среднеазиатских корейцев. Совершенно другая ситуация была на советском Дальнем Востоке. Политическая конфронтация с Китаем отражалась на уровне взаимоотношений с идеологически и политически зависимой от него Корейской Народно-Демократической Республикой. Республика Корея как зависимое от США государство до сентября 1990 г. не имела с СССР дипломатических отношений и естественно рассматривалась как враждебная страна. В этих условиях на советском Дальнем Востоке со стороны официальных властей сложилось подозрительное и настороженное отношение к корейскому населению, даже имеющему советское гражданство. Неудивительно, что это отразилось и на характере межнационального общения. Именно поэтому в советский период на Дальнем Востоке довольно нередкими были факты бытового национализма по отношению к корейцам, что, естественно, не способствовало формированию высокой культуры межнационального общения и в какой-то степени создавало синдром «оборонного национализма» у определенной части корейского населения. Несмотря на то, что советские корейцы Дальнего Востока не испытывали официальной национальной дискриминации (хотя наиболее высокого статуса достигали по большей части все-таки корейцы, проживавшие в республиках Средней Азии и Казахстана), подсознательно они испытывали ощущение несправедливости и этнопсихологического дискомфорта. Настроения национальной ущемленности подпитывались также отсутствием школ с изучением родного языка и других национально-культурных учреждений, а также связей с исторической родиной.
Объективной основой преодоления конфликтогенности транснациональности является устранение условий, порождающих как принудительную ассимиляцию, так и вынужденную сепарацию диаспор. Решающую роль здесь играет государственная национальная политика в направлении интеграции диаспор в принимающем обществе. После 1993 г. с принятием соответствующих законодательных актов, связанных с реабилитацией российских корейцев, и в связи с празднованием в 2004 г. 140-летия добровольного переселения корейцев в Россию есть все основания считать, что не существует никаких политических, социальных и экономических ограничений в национальном развитии российских корейцев. В настоящее время они имеют гарантированные принятым в 1996 г. Законом «О национально-культурной автономии» возможности
для удовлетворения своих этнокультурных потребностей и контактов с исторической родиной. Другой вопрос, насколько эффективно используется этот законодательный акт в диаспоральной практике и с какими трудностями приходится сталкиваться в процессе его реализации.
Совершенно различные культурная и политическая идентичности обуславливают различные вызовы, которые трансформируются на общественно-политическом выходе в виде национальных объединений, озвучивающих интересы и потребности мультикультуральной и разобщенной диаспоры. Так, наиболее крупная корейская община Дальнего Востока — сахалинские корейцы — представлена двенадцатью общественными организациями. В Хабаровском крае существует десять региональных и местных корейских объединений. Не менее пестрая картина и в Приморском крае, где наряду с корейскими национально-культурными автономиями существуют национально-культурные центры и автономные общественные корейские объединения.
Различные общины российских корейцев и корейских переселенцев из стран СНГ не отказываются от материальной поддержки, которую им предлагают южнокорейские религиозные и благотворительные организации. «Так, в 1999—2003 гг. в поселке Михайловка Приморского края южнокорейская Ассоциация компаний жилищного строительства построила 30 домов для корейских переселенцев из Казахстана. Также им было передано в аренду 2 тыс. га земельных угодий для выращивания сельхозпродуктов и разведения скота» [9, с. 1]. В Приморском крае «.действует 31 южнокорейская протестантская церковь, прихожанами которой являются главным образом приморские корейцы. Особо активные прихожане поощряются бесплатными двухнедельными поездками в Республику Корея» [5 , с. 44].
Вместе с тем в Республике Корея все чаще раздаются голоса в пользу поддержки единого корейского национального движения, а не массы разрозненных движений и организаций. Так, южнокорейские парламентарии в лице вице-президента Великой национальной партии Ким Док Рёна пожелали в будущем иметь контакты не с массой различных общин и общественных организаций, а с единой организацией российских корейцев, чтобы более эффективно оказывать им помощь [5, с. 43].
Необходимо отметить, что в последние два-три года в Дальневосточном федеральном округе отчетливо обозначилась тенденция на консолидацию корейских общественных объединений. Весной 2003 г. в административном центре округа г. Хабаровске образовался Региональный координационный совет корейских общественных организаций Хабаровского края. Инициатором создания Совета выступила корейская национально-культурная автономия г. Хабаровска. В Совет вошли представители почти всех корейских общественных объединений, представленных в Хабаровском крае. На основе Совета в декабре 2004 г. была
учреждена Ассоциация корейских организаций Дальнего Востока и Сибири. Основная цель Ассоциации заключается в сочетании системы связей с исторической родиной и политико-правового механизма реализации этнических интересов на территории государства постоянного проживания.
Деятельность данного объединения сводится к следующим направлениям:
• представительство интересов корейской диаспоры перед органами государственной власти;
• налаживание позитивного взаимодействия с органами государственной власти по проблемам обеспечения этнополитических, правовых и социокультурных гарантий существования корейской диаспоры;
• организация системы гуманитарных связей с исторической родиной (обоими корейскими государствами) и корейскими диаспорами в других странах.
На наш взгляд, решение вышеуказанных задач будет способствовать консолидации корейской диаспоры и направлению ее транснациональности в позитивное русло. Транскультурность, трансграничность и трансгосударственность имеют равные шансы стать как конфликтогенными, так и интеграционными факторами. Это зависит не только от принимающего общества, адаптирующего свои культурные и политические институты к потребностям диаспор, но и от характера диаспоральной идентификации. Интеграция предполагает идентификацию как с культурой исторической родины, так и с культурой (культурами) принимающего общества, т. е. транскультурную (бикультуральную, мультикуль-туральную) идентичность. Именно в этом состоит принципиальное различие между интеграцией и сепарацией, которая характеризуется отрицанием культуры принимающего социума, ведущего в большей или меньшей степени к изоляции от него при сохранении идентификации с культурой исторической родины.
Насколько дальневосточной корейской диаспоре удалось приобрести интеграционную самоидентификацию, можно судить по результатам социологического исследования, проведенного в августе 2005 г. в Хабаровском крае автором статьи при поддержке Краевого корейского национального молодежного культурного центра «Корё». В ходе анкетного опроса, которым было охвачено 320 человек (3,2% от общей численности корейского населения Хабаровского края), респондентам в числе прочих был задан следующий вопрос: «Ваше отношение к празднованию 15 августа — Дня освобождения Кореи от японских милитаристов?». Ответы распределились следующим образом. 72% опрошенных считают этот праздник своей национальной традицией, 17,3% относятся к нему как к празднику иностранного государства, откуда родом их предки,10,7% ответили, что не задумываются о значении этой даты. Отвечая на другой вопрос: «Какое направление работы корейских организаций с молодежью Вы считаете наиболее важным?», только менее трети опрошенных (31,45%) полагают, что таковым является организация поездок на историческую родину. Гораздо
более важным направлением больше половины респондентов (52,5%) считают работу по содействию молодежи в приобщении к корейским традициям и обычаям. Для почти половины участвовавших в опросе (47,8%) наиболее значимым является налаживание работы по изучению корейского языка и истории Кореи. Подавляющее большинство опрошенных (95,3%) высказывают желание посещать культурно-массовые мероприятия с участием людей своей национальности.
На основании результатов проведенного исследования можно сделать следующие выводы:
1. Диаспоранты идентифицируют себя с представителями корейской нации, поскольку воспринимают национальный праздник обоих корейских государств как собственную национальную традицию.
2. Дальневосточными корейцами осознается потребность в преодолении последствий социокультурной ассимиляции молодого поколения.
3. У лиц корейской национальности отсутствует сколь-либо значимая заинтересованность в посещении исторической родины (а следовательно, и возвращении на нее).
4. Большинство выходцев из Кореи испытывают потребность во внутриди-аспоральном общении, что свидетельствует о высоком уровне их этнической идентичности.
Таким образом, обнаруживается противоречие между довольно высоким уровнем ассимиляции, с одной стороны, и очень высоким показателем идентификации с исторической родиной, с другой. На наш взгляд, это противоречие может трактоваться как проявление слабой и неустойчивой интеграционной тенденции. Интеграции соответствуют позитивные культурная и политическая идентичности в сочетании с усилиями к адаптации к социокультурным и политическим ценностям принимающего общества. Если адаптационные усилия диаспоры очевидны, о чем свидетельствует признание диаспорантами факта собственной ассимиляции, то успешность сохранения собственной идентичности зависит от помощи (финансовой и культурной) со стороны государства — исторической родины. Однако в решающей степени она определяется национально-этнической консолидацией диаспор, что предполагает преодоление внут-ридиаспоральной разобщенности и единство национального движения (объединение диаспоральных общественных организаций). Отсутствие диаспораль-ной консолидации порождает проблемы, связанные с неразвитостью национального самосознания и этнической солидарности, что, в свою очередь, определяет незрелость позитивной идентичности.
Итак, основными факторами, влияющими на культурную и политическую идентичность диаспорантов, являются: компактность проживания этнических общин в инокультурной среде; степень близости (сходства) диаспоральной и
доминантной культур; национальная политика государства принимающего общества; поддержка идентичности со стороны государства — исторической родины; принудительность или добровольность исхода из исторической родины; состояние межгосударственных и межкультурных отношений между принимающим и исходным обществами.
Рассмотрение транснациональности корейской диаспоры в ракурсе культурной и политической самоидентификации позволяет сделать следующие методологические выводы:
1. Транснациональность диаспоры проявляется в ее бикультуральности, а иногда и в мультикультуральности.
2. Негативная (конфликтогенная) транснациональность характеризуется трансформацией составляющих ее свойств в факторы сепарации и ассимиляции диаспор.
3. Транснациональность становится позитивной при условии проведения государственной национальной политики в направлении интеграции диаспор в принимающих обществах.
4. Сохранение позитивной идентичности определяется степенью диаспо-ральной консолидации, хотя и зависит от поддержки исторической родины.
В этой связи актуализируются исследования транснациональности в контексте соотношения демократии и порядка. Управленческое воздействие на ди-аспоральную транснациональность должно быть основано на сочетании системы связей с исторической родиной и политико-правового механизма реализации диаспоральных интересов в стране пребывания. А это, в свою очередь, определяяет настоятельную необходимость поисков оптимальной модели интеграции, эффективность которой определяется процессом позитивного взаимодействия диаспор и принимающего общества, адаптирующего свои культурные и политические институты к их потребностям.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бляхер Л. Е. Политические мифы Дальнего Востока // Полис. 2004. № 5.
2. Бугай Н. Ф, О Сон Хван. Испытание временем: Российские корейцы в оценках дипломатов и политиков. Конец XX — начало XXI в. М., 2004.
3. Василик М. А. Политология: Словарь-справочник. М.: Гардарики, 2000.
4. Забровская Л. Российские корейцы и их связи с родиной предков (1990—2003 гг.) // Проблемы Дальнего Востока. 2003. № 5.
5. Ким А. С. Транснациональность диаспор: междисциплинарный анализ // Пространственная экономика. 2006. № 1.
6. Ким Ен Ун. Судьбы и перспективы русских корейцев // Сотрудничество: Материалы 6-й международной конференции. Москва, 29—30 ноября 2000 г. М., 2000.
7. Милитарев А. О содержании термина «диаспора» // Диаспоры. 1999. № 1.
8. Сафронова Н. Русские и корейцы: вместе 140 лет // Аргументы и факты. Дальин-форм. Региональное приложение для читателей Хабаровского края и Еврейской автономной области. 2004. Август. № 33.
9. Утро России. Владивосток. 2003. 20 мая.
