CC BY
204
Киреев А.А.
Корейцы на российском Дальнем Востоке: диаспора или субнациональная общность?
На сегодняшний день корейцы являются вторым по своему удельному весу восточноазиатским компонентом в населении РДВ после китайцев1. Хотя в последнее двадцатилетие дальневосточные корейцы не привлекали к себе столь же пристального и широкого внимания как выходцы из КНР, исследовательский интерес к ним в этот период был достаточно устойчивым. При этом изучению представителей обоих восточноазиатских этносов в 1990-е - 2000-е гг. был свойственен не всегда четко и сознательно проводимый, но все-таки вполне определенный параллелизм научных подходов.
Аналогичность стратегий изучения корейского и китайского присутствия на РДВ (восходящая еще к дореволюционной историографии) обусловлена целым рядом сходных черт самих изучаемых объектов. К числу таковых можно отнести миграционный путь формирования обеих общностей, близость физико-антропологических и культурно-цивилизационных признаков их представителей (особенно в глазах принимающего общества), подобие традиционных способов адаптации в новой общественной среде и, наконец, сходство ответного - как стихийно-массового, так и, отчасти, государственнополитического - реагирования этой среды. Очевидность и кажущаяся однозначность этих общих черт в условиях слабой разработанности понятийного аппарата этнологических исследований способствовали складыванию представления о типологическом единстве этносоциальных общностей китайцев и корейцев в регионе. В большинстве научных и публицистических работ, посвященных дальневосточным корейцам, они, так же как и находящиеся на РДВ китайцы, определяются в качестве диаспоры.
На мой взгляд, подведение общности дальневосточных (и шире - российских) корейцев под категорию диаспоры не соответствует современной сложности этого явления, и, в конечном счете, скорее искажает его сущность. Черты подобия, которые можно обнаружить в этносоциальной структуре корейской и китайской общностей в регионе, отражают в основном близость их происхождения и ранних этапов развития. Однако на сегодня корейцы и китайцы РДВ находятся на разных стадиях этносоциальной эволюции.
Как я уже указывал в своей ранее опубликованной работе, на настоящий момент китайцы региона представляют собой очень молодую, в основе своей однопоколенную, общность мигрантов, про-
Статья подготовлена при поддержке Аналитической ведомственной целевой программы «Развитие научного потенциала высшей школы». Проект «Разработка полидисциплинарного подхода к исследованию проблем безопасности в АТР в рамках инновационного направления антропологии международных отношений». 6.2263.2011.
1 О диаспоризации китайских мигрантов в регионе см. статью автора в № 2 за 2011 г.
цесс диаспоризации которой еще не завершился. Что же касается дальневосточных корейцев, то их общность состоит из нескольких компонентов, различающихся по времени и способу своего генезиса. Первым из них, самым поздним и наиболее близким по своим характеристикам к китайцам региона, являются мигранты с Корейского полуострова (главным образом из КНДР), находившиеся на РДВ в 1990-е - 2000-е гг. Включая в себя в основном рабочих, привлекаемых по краткосрочным контрактам[5, с. 65-72], эта группа занимает обособленное, а зачастую и просто изолированное положение по отношению как к другим корейцам, так и к принимающему обще-ству1. Второй частью дальневосточных корейцев, включение которой в структуру российского (тогда советского) общества началось еще в 1940-х гг., являются потомки лиц, переселявшихся японскими властями из Кореи на Южный Сахалин в предвоенный период и в годы Второй мировой войны. Наконец, третий, наиболее ранний по своему происхождению и самый крупный компонент корейской общности в регионе, сформировался первоначально в результате длительного (с начала 1860-х по начало 1930-х гг.) стихийного проникновения корейцев на территорию РДВ через сухопутную границу двух государств. Практически полностью ликвидированный после массовой депортации 1937 г., этот исторический субстрат корейской общности в регионе к настоящему времени частично восстановлен благодаря развернувшемуся с 1950-х гг. процессу постепенного возвращения на РДВ корейцев из Средней Азии и Казахстана.
Именно второй и третий из компонентов современного корейского населения дальневосточного региона и будут непосредственным объектом предлагаемого исследования. Исходя из упомянутой исторической длительности пребывания и развития этой части корейцев в структуре российского общества, в основу данной работы будет положена гипотеза о несводимости ее этносоциальных характеристик к признакам общностей диаспорального типа.
Следует отметить, что неудовлетворительность понятия «диаспора» применительно к российским (в т.ч. дальневосточным) корейцам осознавалась некоторыми их исследователями и ранее. Выражением этого можно считать примеры описания корейской общности с помощью других этнологических и этнополитологических категорий и, прежде всего, понятия «национальное (этническое) меньшинство» [2].
Существующие определения национального меньшинства действительно включают в себя некоторые признаки, которые характерны, на мой взгляд, для этнических общностей, находящихся на более поздней стадии развития, по сравнению с диаспорами. Такого рода признаками являются постоянство, историческая длительность проживания представителей меньшинства в пределах данного государства, наличие у них прав гражданства, а также некой собственной
1 С точки зрения своей изолированности от коренного населения РДВ мигранты из КНДР в целом значительно превосходят выходцев из КНР.
объединяющей их организации территориального или экстерриториального типа [17].
Тем не менее, перспективность применения понятия «национальное меньшинство» в изучении корейцев РДВ, равно как и в этнологических исследованиях вообще, вызывает серьезные сомнения. Они связаны не только и даже не столько с отсутствием ясной и широко признанной дефиниции данного понятия - эта проблема является общей для многих относительно новых категорий и, в конечном счете, разрешимой. Куда сложнее преодолеть ограничения, обусловленные дискурсивным происхождением понятия «национальное меньшинство», которое до сих пор несет на себе явные следы изначальной принадлежности к политическому лексикону. Созданное в целях, прежде всего, фиксации (и ликвидации) различий в правовом и властно-политическом статусах меньшинства и большинства, это понятие отражает этническую реальность довольно однобоко и сосредотачивается скорее на отдельных внешних признаках этносоциальных общностей, нежели на их собственной типологической сущности [26, с. 161-162; 27, с. 98-100, 126].
Исходя из сказанного, в настоящей работе, я попытаюсь выявить специфику общности дальневосточных корейцев, применяя к ним иную, более комплексную и политически нейтральную категорию субнации. Эта категория, на мой взгляд, могла бы занять промежуточную типологическую ступень между такими типами общностей, как диаспора и нация. Для прояснения содержания категории «субнация» целесообразно вкратце рассмотреть ее отношения с двумя смежными категориями типологического ряда этносоциальных общностей.
Основанием построения предлагаемого типологического ряда служит системообразующий признак этносоциальной общности - ее самодостаточность, способность к устойчивому самоподдержанию и воспроизводству. Наиболее низким уровнем самодостаточности в ряду рассматриваемых общностей, с моей точки зрения, обладает диаспора. Пространственная отделенность диаспоры от материнской нации (общества), а также относительно высокая (в сравнении с дисперсной группой) степень внутренней консолидированности обеспечивают ее существование как непосредственной функциональной (деятельностной) целостности, но не как самостоятельно воспроизводящегося социального организма. Зависимость диаспоры от материнской нации, необходимость поддержания постоянных и прочных отношений с последней проявляется, прежде всего, в культурной сфере: процесс практической консолидации диаспоры происходит, как правило, значительно быстрее накопления такого объема культурного опыта, который необходим для формирования у нее выраженных собственных языковых, когнитивных, ценностных и даже поведенческих особенностей. Несамодостаточность диаспоры в социально-демографической сфере выражается в преобладающей роли в ее пополнении механического прироста, и в первую очередь регулярного и прямого притока новых мигрантов из страны выхода. В политическом аспекте субъектность диаспоры ограничена, пре-
жде всего, отсутствием у большинства ее членов прав гражданства, что, с одной стороны, обычно лишает диаспору возможности создания в принимающем государстве легальных форм самоуправления, а с другой, требует сохранения над ней той или иной формы покровительства (суверенитета) государства исхода. Сферой наибольшей активности и наиболее высокого уровня самоорганизации диаспо-ральной общности зачастую выступает экономика. Однако и здесь диаспора, как правило, не обладает качествами автономного рынка или хозяйственной (производственной) целостности. Напротив, само ее существование нередко является возможным только благодаря выполнению функций посредника между двумя или более национальными рынками, открытости, ориентации на максимизацию социальноэкономического взаимодействия с внешним окружением.
Если развитие диаспоры создает условия для существенного снижения ее зависимости от материнской нации, то его результатом становится трансформация данной диаспоральной общности в субнацию. Решающее значение для подобной трансформации имеют изменения в социально-демографической и культурной сферах. Так, социально-демографической предпосылкой формирования общности субнационального типа является возобладание естественного пополнения диаспоры над механическим и сопряженное с этим снижение значимости брачно-родственных связей со страной исхода. В сфере культуры предпосылкой генезиса субнации служит накопление поведенческих, когнитивных, ценностных и языковых особенностей в объеме, достаточном для осознания членами общности своей инако-вости по отношению к материнской нации. Способность к самостоятельному физическому и культурному воспроизводству служит необходимым минимальным условием существования субнациональной общности. При этом в экономической и политической сферах субнация может функционировать как органическая часть (подсистема) более крупного и жизнеспособного целого (полиэтнической нации), конкретная степень обособленности которой допускает множество градаций.
Наиболее высоким уровнем самодостаточности в рамках рассматриваемого типологического ряда характеризуется этносоциальная общность национального типа. Основными разновидностями национальной общности являются моноэтническая и полиэтническая нации, причем формирование обеих этих разновидностей может быть прямым следствием этномиграционных процессов. Так, становление моноэтнической нации может стать итогом длительной эволюции одной и той же этносоциальной общности, уже прошедшей стадии диаспоры и субнации. Подобная эволюция требует наличия особых исторических условий1, которые делают возникновение новых моноэтнических наций этим путем в современный период маловероятным. Вместе с тем, именно моноэтническая нация выступает своего рода об-
1 Наиболее благоприятствующим из таких условий является существование неосвоенных и политически никем не контролируемых, не включенных в государственные границы территорий, на которых может расселиться диаспора.
разцом самодостаточной человеческой общности (или общества) [19, с. 20-22], в наибольшей мере практически воплощающим сегодня ее идеально-типические черты. Такой уровень системной самодостаточности моноэтнической нации основан на высокой степени однородности ее состава, благоприятствующей развитию стихийных процессов национальной кооперации и самоорганизации. Их результатом является комплексная структурная интеграция национального целого, охватывающая все четыре основных сферы общественных отношений - социально-демографическую, культурную, экономическую и политическую. Моноэтническая нация одновременно и взаимосвязано соединяет в себе качества и реализует функции преимущественно эндогамной популяции, общего культурно-языкового пространства, единого рынка и суверенной политии. Эта комплексная многоуровневая интегрированность обеспечивает моноэтнической нации такую меру целостности и способности к самовоспроизводству, которые приближают ее к органическим системам [1, с. 27-35, 62-63].
Если прямая трансформация субнациональной общности в моноэтническую нацию представляет собой довольно редкое явле-ние1, то участие субнации в формировании полиэтнической нации является значительно более распространенным вариантом этносоциальной эволюции[15, с. 56-59]. В сравнении с субнациональной общностью полиэтническая нация также обладает существенно более высоким уровнем самодостаточности. Однако механизм поддержания самодостаточности полиэтнической нации отличается от того, который свойственен нации моноэтнической. Поскольку полиэтнические нации имеют сложный, разнородный этнический состав, их системная целостность не может быть обеспечена идущими «снизу» процессами стихийной самоорганизации. В этих нациях подобные процессы либо слишком слабы, либо имеют скорее обратную, центробежную направленность. Последнее характерно в особенности для социально-демографической и культурной сфер, где серьезным противовесом национальному целому выступают субнациональные общности как «естественные» альтернативные центры притяжения и самоорганизации. В силу этого особую значимость в формировании и развитии полиэтнических наций приобретает целенаправленное государственное регулирование их структуры (нациестроительство), главным объектом которого становятся наиболее доступные для сознательного управления и наименее подверженные субнациональной дивергенции политические и экономические отношения. Достижение структурной интеграции национального пространства на политическом и экономическом уровнях является минимальной основой существования полиэтнической нации, которая может придать ей необходимую меру системной целостности и самодостаточности даже в ситуации, когда культурное и социально-демографическое воспроизводство ее граждан осуществляется в основном в рамках субнацио-
1 Моноэтнические нации в мире вообще немногочисленны: их насчитывают сегодня около двух десятков [12, с. 25].
нальных общностей.
Очевидно, что наличие в структуре полиэтнической нации таких высоко обособленных в культурном и демографическом аспектах компонентов, как субнациональные общности, делает эту систему менее устойчивой в сравнении с моноэтнической нацией. Однако пока полиэтническое государство в состоянии обеспечить равный доступ субнаций к благам единого и защищенного политического и экономического пространства, центростремительные тенденции в нем, как правило, не только уравновешивают, но и постепенно вытесняют центробежные. В этих условиях процессы структурной интеграции (и без какого-либо прямого подталкивания со стороны центральной власти) со временем распространяются на сферы социальнодемографических и культурных отношений, способствуя взаимопроникновению и гомогенизации состава субнаций и их растворению в национальной общности.
Представленная выше типология позволяет дополнить и уточнить набор признаков, которые характеризуют этносоциальные общности, возникающие в ходе развития диаспор. Помимо исторически длительного многопоколенного нахождения в структуре принимающего общества (нации), наличия прав гражданства и формальной организации на общегосударственном (общенациональном) уровне, постдиаспоральным субнациональным общностям должны быть присущи социально-демографическая и культурная самодостаточность. При этом социально-демографическая самодостаточность может быть конкретизирована в преобладающей роли в демографическом воспроизводстве изучаемой общности естественного прироста и внутренних браков. Что же касается культурной самодостаточности, то под ней в данном случае понимается такое состояние образа жизни и сознания субнациональной общности, которое позволяет ей отличать, дифференцировать себя от других этносоциальных общностей, не исключая вместе с тем возможности самоидентификации данной общности как части этносоциальной системы более высокого типологического уровня (нации). Отправляясь от очерченного выше набора признаков субнации, далее я рассмотрю степень соответствия им параметров современного состава и структуры общности дальневосточных корейцев, а также ее положения в структуре вмещающего общества (российской нации).
Сосредоточенные с 1860-х по 1930-е гг. почти исключительно в дальневосточном регионе России, где к 1935 г. их численность достигала 204 тыс. чел.1 [25, с. 238], после 1937 г. российские корейцы в подавляющем большинстве оказались за пределами РСФСР, на территориях главным образом Казахской и Узбекской советских республик. В результате начавшегося в 1950-е гг. постепенного возращения принудительных переселенцев, численность корейцев в РСФСР стала расти, достигнув к 1989 г. 107 тыс. чел., включая 53,9 тыс. на Дальнем Востоке. В 1990-е гг. этот процесс заметно ак-
1 Приводится численность корейцев в границах ДВК.
тивизировался. Согласно данным переписей, в 2002 г. в РФ насчитывалось уже 148,5 тыс. этнических корейцев, а в 2010 г. - 153,1 тыс.1 При этом, как показывают те же данные, больше половины из них находились на Дальнем Востоке России [6; 9; 10, с. 11].
Результаты переписей, по всей видимости, можно считать достаточно надежными, однако они вряд ли могут претендовать на полноту. Не обладает такой полнотой и статистика различных государственных ведомств - от органов охраны российско-казахстанской границы до миграционных служб и органов внутренних дел дальневосточных субъектов РФ. Судя по всему, на российском Дальнем Востоке на сегодняшний день проживают тысячи прибывших из Средней Азии и Казахстана в безвизовом порядке корейцев, которые не получив ни гражданства РФ, ни вида на жительство, фактически остаются за рамками официального учета [7; 20, с. 233-234].
Сомнения в государственной статистике подкрепляются и теми оценками численности дальневосточных корейцев, которые дают исследователи и эксперты-практики. Так, по данным Н.Ф. Бугай и Сим Хон Енг, к началу 2001 г. в Приморье насчитывалось 40 тыс. корейцев, что более чем в 2 раза превышает их официальную численность по этому краю на 2002 г. (17899 чел.) [20, с. 233]. Общая же численность корейцев РДВ, согласно разным данным, приводившимся в СМИ и основанным, по-видимому, на сведениях работающих в регионе корейских организаций, на 2009 - 2010 гг. оценивалась в 100 и даже в 180 тыс. чел. [16; 21]. На мой взгляд, последняя из этих цифр является завышенной. Тем не менее, принимая во внимание масштабы государственного недоучета мигрантов, трудно сомневаться в том, что количество дальневосточных корейцев в целом уже давно и значительно превосходит 100-тысячный рубеж.
Наряду со значительной численностью, общность дальневосточных корейцев обладает сравнительно высокой пространственной компактностью. Хотя корейское население присутствует во многих субъектах РДВ (Хабаровский и Камчатский края, Амурская область и ЕАО), преобладающая его часть сконцентрирована на крайнем юге региона - в Приморском крае и Сахалинской области. В своем большинстве дальневосточные корейцы проживают в крупных и средних городских поселениях - Южно-Сахалинске, Владивостоке, Артеме, Уссурийске, Находке, Партизанске, а также Хабаровске и Благовещенске. В 1990-е - 2000-е гг. в Приморье имела место тенденция к расселению части прибывающих в край корейских мигрантов в сельской местности - особенно в таких районах исторического (с конца XIX - начала ХХ вв.) проживания корейцев, как Пограничный, Черниговский, Михайловский, Спасский[7; 20, с. 234-240]. И все же доля сельских жителей в корейском населении РДВ в целом невелика.
Как уже отмечалось выше, с точки зрения хронологии своего
1 Эти цифры включают корейцев, имеющих как российское гражданство, так и гражданство других стран.
формирования, общность дальневосточных корейцев неоднородна и состоит из двух основных компонентов: «молодого», островного (Сахалин), и «старого», континентального. Впрочем, т.н. «молодой» компонент этой общности на сегодня включает в себя представителей уже четырех поколений корейцев. Многие же представители континентальной части дальневосточных корейцев являются потомками иммигрантов из Кореи в седьмом - восьмом поколении. Разумеется, сам по себе фактор длительности проживания в инонациональной среде связан с глубиной этноэволюционных изменений отнюдь не однозначно (нелинейно). Кроме того, как известно, проживание континентальной части корейцев в дальневосточном регионе не было непрерывным. Однако, и принимая эти оговорки, многопоколенную историю жизни корейцев в России следует рассматривать как важную предпосылку и вместе с тем результат трансформации их первоначальных этносоциальных признаков.
Историческая устойчивость существования корейской общности в структуре российского общества неразрывно связана, в частности, с особенностями ее полового состава и брачности. Еще во второй половине XIX в. для корейцев (в отличие от китайцев) была характерна семейная форма миграции в Россию. В дальнейшем соотношение мужчин и женщин в составе корейской общности все более выравнивалось, и на сегодняшний день оно близко к оптимальному1. Такой половой состав общности благоприятствовал преобладанию внутриэтнических браков. Автору не удалось обнаружить точных количественных данных, характеризующих долю этнически смешанных союзов в общей совокупности браков, заключаемых дальневосточными корейцами. Однако, судя по некоторым встречающимся в литературе оценкам исследователей, несмотря на обозначившийся со второй половины ХХ в. неуклонный рост количества смешанных браков с участием советских/российских корейцев, их доля в целом еще далеко не является преобладающей [3, с. 37; 14].
На протяжении длительного времени, не исключая и советский период, для корейских семей были свойственны высокая рождаемость и многодетность. После того, как советским государством была по существу полностью прекращена стихийная трансграничная миграция корейцев, в 1940-е - 1980-е гг. естественное воспроизводство стало главным источником формирования и роста корейской общности в стране. Однако с начала 1990-х гг. ситуация изменилась. С одной стороны, показатели естественного прироста корейцев, как и многих других этнических общностей РФ, в постсоветский период значительно снизились. С другой стороны, существенно большее, чем в предшествующий период, влияние на демографическую динамику корейского населения стали оказывать международные миграционные процессы. Так, в частности, уже упоминавшийся стремительный рост общей численности дальневосточных корейцев в 1990-х -
1 Например, в составе сахалинских корейцев, по данным переписи 2002 г., было 49% женщин и 51% мужчин [11, с. 38 - 40].
2000-х гг. был обеспечен по большей части именно трансграничным механическим пополнением данной общности.
Вместе с тем необходимо подчеркнуть важное отличие корейских трансграничных миграций последних двух десятилетий от миграционных процессов 1860-х - 1920-х гг. В постсоветский период движение корейцев на РДВ шло главным образом из стран СНГ и имело характер возвращения в регион потомков депортированных из него в 1930-е гг. Что же касается миграций из «дальнего зарубежья», то их демографическое воздействие на общность дальневосточных корейцев было совершенно незначительным. Несмотря на постоянное присутствие в изучаемый период на территории РДВ нескольких тысяч северокорейцев и нескольких сотен граждан РК, они почти не принимали участия в формировании современной корейской общности в регионе. Такую высокую взаимную социальнодемографическую обособленность новых мигрантов с Корейского полуострова и старого корейского населения РДВ можно объяснить целым рядом факторов, среди которых - краткосрочность и сугубо экономическая (производственная и коммерческая) направленность новейшей трансграничной миграции, изоляционистская политика КНДР и взаимные политические противоречия двух корейских государств, а также заметные культурные различия между представителями разных миграционных волн.
Говоря о культурном состоянии общности дальневосточных корейцев, следует, прежде всего, отметить, что на сегодняшний день оно изучено неудовлетворительно. В отсутствие специальных эмпирических, в особенности массовых, исследований по этой теме регионального уровня, ее рассмотрение в настоящей работе будет основываться главным образом на данных, касающихся российских корейцев в целом, либо на результатах, полученных в ходе изучения корейского населения европейской части России. Учитывая единство происхождения и близость условий развития всех групп российских корейцев, эти данные и результаты, на мой взгляд, вполне пригодны для получения общего представления и о культурных параметрах корейского населения РДВ.
Как известно, важнейшей формой обыденного функционирования этнической культуры и одновременно ее повседневного воспроизводства является язык (речь). Постепенно осваивая русский язык1, переселенцы из Кореи долгое время продолжали широко употреблять и свой собственный. И тем не менее история корейцев в России, начиная с конца XIX в., была вместе с тем историей медленного, но по большей части неуклонного, ухода корейского языка не только из их общественной жизни, но и из бытового обихода. Так, по данным переписи 1989 г., лишь 51,7% советских корейцев назвали корейский язык родным [3, с. 36]. Несмотря на заметный всплеск интереса корейцев к своей культуре и языку в 1990-е гг., принятые корейскими
1 Сегодня практически все корейцы, как России, так и стран СНГ владеют русским языком.
организациями (при содействии и финансовой помощи властей РК и отчасти КНДР) меры по налаживанию их преподавания в средних и высших учебных заведениях, наметившаяся ранее в этой сфере тенденция сохранилась и в постсоветский период: согласно результатам переписи 2002 г. только 60 тыс. (40%) из 148,5 тыс. российских корейцев заявили о владении корейским языком [23]. При этом фактический уровень распространенности корейского языка, по мнению многих ученых и представителей этнических организаций, а также по результатам социологических обследований, ниже заявляемого при переписях. Так, в частности, согласно данным проведенного в 2007 г. опроса корейцев ряда регионов Европейской России, лишь 4% из них свободно говорят по-корейски и еще 24,22% знают язык в степени, позволяющей им общаться с гражданами РК и КНДР [8, с. 18].
Наряду с языком (речевым поведением), столь же значительной, а зачастую и более глубокой эрозии в настоящее время подверглись и другие формы и механизмы традиционной, духовной и материальной, культуры российских корейцев. В быту корейского городского населения страны, и в т.ч. ее дальневосточного региона, сегодня можно обнаружить, как правило, только отдельные фрагменты этнических традиций в сфере питания и семейно-брачных отношений, некоторые элементы праздничной, свадебной и похоронной обрядности.
Тем не менее очевидное размывание культурных особенностей российских корейцев, тесно связанное как с русификацией, так и с более общими, глобальными процессами модернизации, далеко не всегда влечет за собой разрушение их культурного и этнического самосознания. Зависимость между реальным, практико-поведенческим, культурным (а также социально-демографическим, экономическим и политическим) состоянием этносоциальной общности и ее самосознанием и самоидентификацией обычно является косвенной и взаимной. Иными словами, самоидентификация общности может не только отвлекаться от реальной практики ее жизни, превращаясь в символ, но оказывать обратное воздействие на эту практику, в т.ч. путем субъективного восполнения, компенсации ее недостатков.
Подобная символизация этнического самосознания имеет место сегодня и у российских корейцев. Несмотря на далеко зашедшее сближение культурного облика корейской общности и других этносов вмещающего общества, этническая идентификация корейцев не вытесняется национальной российской, но продолжает существовать внутри последней, «на правах» субнационального компонента. При этом такая сознательная символическая самоидентификация становится все более важным фактором сохранения, культурного самовос-производства корейской общности, что проявляется как в разного рода деятельности по «возрождению» этнической культуры, так и в субъективном приписывании российскими корейцами себе тех или иных культурных атрибутов, примером чему служит упоминавшееся завышение ими уровня владения родным языком в ходе переписей [3, с. 36; 8, с. 25; 13].
Безусловно, символизация «малой» этнической идентифика-
ции корейцев и ее интеграция в «большую» гражданскую идентификацию россиян является не единственным направлением развития корейской общности. Альтернативой ему выступает ассимиляция, т.е. утрата корейцами-гражданами РФ своего этнического самосознания и отнесение ими себя к представителям иной субнациональ-ной общности, как правило, к русским. В советский и постсоветский периоды случаи обрусения корейцев становятся отнюдь не редким явлением. Вместе с тем до настоящего времени процессы ассимиляции не приобрели массового характера. Помимо еще не стершихся культурных различий, их развитие продолжают ограничивать такие факторы, как физико-антропологическое своеобразие и социальнодемографическая обособленность корейского населения. Основной формой ассимиляции остаются межэтнические браки, которые все еще менее предпочтительны для корейцев, чем моноэтнические брачные союзы. Кроме того, следует подчеркнуть, что процесс ассимиляции не всегда является необратимым: в условиях символизации этнического самосознания, его относительного отделения от традиционных культурных практик, идентификация все более становится делом индивидуального и ситуативного выбора [3, с. 37].
Другим возможным вариантом культурной и этносоциальной эволюции общности российских корейцев, имеющим особую значимость для ее дальневосточного компонента, является воссоединение (реконсолидация) с материнской нацией в результате репатриации. В процесс репатриации вовлечены главным образом корейцы Сахалина. По сообщениям разных источников, в 1990-е - 2000-е гг. на постоянное жительство в Южную Корею с Сахалина выехало от 3 до 3,5 тыс. чел. [11, с. 92; 22]. В настоящее время репатриация продолжается, однако предпосылок к расширению ее масштабов нет. Напротив, количество сахалинских корейцев, желающих переселиться в РК, составлявшее в 1992 г. почти 13,5 тыс. чел., в последние годы значительно сократилось[4; 22]. Что же касается корейцев других регионов страны, то, согласно некоторым исследованиям, число потенциальных репатриантов среди них не превышает 10% [22].
Слабость тенденции к возвращению российских корейцев в лоно материнской нации обусловлена не только избирательностью иммиграционной политики РК и ограниченностью ее финансирования. Многие из вернувшихся на историческую родину, не исключая и получающих государственные преференции лиц старшего поколения, которые родились на территории Кореи, сталкиваются здесь с серьезными трудностями в адаптации, как в плане языка и бытового поведения, так и на уровне жизненных ценностей. По признанию и самих иммигрантов, и их южнокорейского окружения, между ними существуют ощутимые ментальные, культурно-психологические различия, которые не позволяют прибывшим из России чувствовать себя полноценными членами корейского общества[4; 11, с. 66; 13]. Проблемы репатриантов, пожалуй, наиболее ярко высвечивают степень культурной самодостаточности общности российских корейцев и глубину ее субнациональной дифференциации от материнской нации.
Значимой характеристикой общности российских корейцев сегодня является высокий уровень ее организованности. Еще во второй половине XIX в. прибывавшие на РДВ корейские мигранты принесли с собой в Россию традиционные общинные институты. По мере перемещения все большей части корейского населения в города, их место постепенно занимали формализованные общественные организации. Прерванный в 1930-е гг., с начала 1990-х гг. этот процесс возобновился с еще большим размахом. По инициативе корейской общественности в целом ряде регионов страны было создано множество организаций различного типа - национальных объединений, фондов, землячеств, предпринимательских ассоциаций и т.д. Особенно активно такие организации формировались на РДВ. В настоящее время только в четырех городах региона: Южно-Сахалинске, Владивостоке, Уссурийске и Хабаровске - насчитывается 17 корейских общественных организаций. Кроме того, организации корейцев функционируют в гг. Артеме, Находке и Партизанске. Наряду с этим, в дальневосточном регионе России существует несколько корейских газет, ряд национальных ансамблей, школа с корейским этнокультурным компонентом (г. Уссурийск) и редакция корейского телерадиовещания (г. Южно-Сахалинск) [18; 20, с. 236; 23].
На протяжении последних двадцати лет неоднократно предпринимались попытки создания организации, которая была бы способна представлять интересы всех российских корейцев. Наиболее успешной из них стало образование в 1996 г. Федеральной национальнокультурной автономии корейцев России. На сегодня ФНКА, объединившая в своем составе большую часть корейских общественных организаций в стране, имеет сеть региональных и местных отделений, в число которых в т.ч. входят Приморская и Сахалинская НКА. Благодаря высокому, основанному на специальном законе, статусу в своей деятельности по созданию культурных и социальноэкономических условий сохранения и развития корейской общности ФНКА пользуется определенной политической и финансовой поддержкой органов не только региональной, но и центральной государственной власти [20, с. 235-236; 28].
Создание и укрепление ФНКА еще не дает оснований говорить о достижении общностью российских корейцев полного институционального единства на общегосударственном уровне. Корейское общественное движение остается очень неоднородным и внутренне противоречивым. Различные участвующие в нем организации расходятся в своих представлениях о будущем корейской общности в России, в отношении к текущей государственной национальной политике, в выборе международных партнеров среди государств Корейского полуострова. Тем не менее важно подчеркнуть, что различие позиций отдельных корейских организаций не является препятствием для обобщения их интересов, принятия совместных решений и координации действий по тем или иным конкретным проблемам. Примером успешной координации активности различных федеральных, региональных и местных общественных институтов корейцев может служить проведение в 2004 г. общероссийского национально-культурного фести-
валя, посвященного 140-летию появления корейских переселенцев в России. Складывание механизмов межорганизационного взаимодействия, работающих в общегосударственном масштабе, уже само по себе является весомым фактором консолидации общности российских корейцев и закрепления ее субнационального статуса.
Несмотря на то, что дальневосточные корейцы составляют собой основной массив корейской общности в России, получение исчерпывающей этносоциальной характеристики последней, безусловно, требует включения в географические рамки исследования и ряда других регионов страны (Московская область, Поволжье, Северный Кавказ). Однако и представленный здесь неполный и схематичный очерк, на мой взгляд, достаточно определенно показывает, что общность как дальневосточных, так и российских корейцев в целом в своем развитии уже перешагнула стадию диаспоры.
Сегодня общность российских корейцев - это устойчивая многопоколенная популяция, отличающаяся преобладанием внутренних браков и воспроизводящаяся в основном естественным путем при весьма незначительной роли миграций из государств Корейского полуострова. Обладая богатым культурно-историческим опытом существования в структуре российского (советского) общества, она обнаруживает значительные особенности языка, представлений, ценностей и поведенческих стереотипов, которые, адаптируя российских корейцев к жизни в этом обществе, вместе с тем, отличают и отделяют их от материнской нации. Наконец, рассматриваемая общность, состоящая в основном из граждан РФ, располагает определенной правовой базой для защиты индивидуальных и коллективных интересов своих членов, а также интегрированными в общественнополитическую систему России институтами, обеспечивающими практическую реализацию этих интересов, как на региональном, так и на федеральном уровне.
Для современных этносоциальных процессов и в России, и во многих других странах мира характерны высокие динамичность и альтернативность. Эти черты в полной мере присущи и эволюции общности российских корейцев, будущее которой допускает широкий спектр сценариев. Однако если исходить из ее нынешнего состояния, то можно констатировать, что основной и ведущей тенденцией развития корейской общности является ее интеграция в российскую гражданскую нацию в качестве субнации, обладающей «двухэтажной» этносоциальной идентификацией. Процессы же необратимой ассимиляции и репатриации-реконсолидации охватывают лишь относительно небольшие по численности группы российских корейцев.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. М.: Наука, 1983. 413 с.
2. Бугай Н.Ф. Корейское этническое меньшинство в российской историографии // Вера и жизнь. 2001. № 16. С. 14-27.
3. Волкова Т.В. Российские корейцы. К вопросу о самоидентификации // Этнографическое обозрение. 2004. № 4. С. 27-42.
4. Забровская Л.В. Сахалинские корейцы: новый поворот судьбы // Океанские вести. 2002. 28 января.
5. Забровская Л.В. Трудовая миграция из КНДР в Россию (середина 1940-х - 2003 г.) // Проблемы Дальнего Востока. 2005. № 5. С. 62-72.
6. Итоги переписи-2010. В России проживает 153 156 корейцев // Ари-ран. Ру. 18.12. 2011. [сайт]. URL: http://www.arirang.ru/news/2011/11077. шт^ата обращения: 16.04.2011 г.]
7. Кан Н. Сёла Приморья спасут мигранты // Владивосток. 2008. 7 февраля.
8. Ким Хе Чжин. Особенности идентификации корейской молодёжи в современной России. Автореф...канд. ист. наук. М., 2008. 26 с.
9. Корейцы // Страна одна.[сайт]. URL: http://stranaodna.ru/people/ ^геМИата обращения: 18.04.2011 г.]
10. Кузин А.Т. Дальневосточные корейцы: жизнь и трагедия судьбы. Южно-Сахалинск, 1993.
11. Кузин А.Т. Исторические судьбы сахалинских корейцев. В 3-х кн. Книга третья. Этническая консолидация на рубеже XX - XXI вв. Южно-Сахалинск: Изд-во «Лукоморье», 2010. 384 с.
12. Кузнецов А.М. Этнос и нация в условиях постсовременности // Этнос и нация в условиях глобализации: опыт и прецеденты АТР. Владивосток: Изд-во ДВГУ, 2008. С. 16-76.
13. Ланьков А. Корейцы СНГ, или Необыкновенные приключения конфуцианцев в России // Русский Журнал. URL: www.russ.ru/politics/20020111-lan. html [Дата обращения: 20.04.2011 г.]
14. Лаптев С.В. Демографическая угроза или упущенный шанс? Выходцы из Восточной и Юго-Восточной Азии в России // Демоскоп Weekly. № 95 -96. 1 - 19 января 2003 г. URL: http://www.demoscope.ru/weekly/2003/095/ analit04.php[Дата обращения: 18.04.2011 г.]
15. Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах: сравнительное исследование. М.: Аспект-Пресс, 1997. 287 с.
16. Мемориальный комплекс в честь 140-летия добровольного переселения корейцев в Россию открылся в Уссурийске // Вести: Приморье. 2009. 2 ноября. URL: http://www.ptr-vlad.ru/news/society/21585-memorialnyjj-kompleks-v-chest-140-letija.html[Дата обращения: 16.04.2011 г.]
17. Национальное меньшинство // Википедия. [сайт]. URL: http://ru.wikipedia. org/wiki/Национальное_меньшинство [Дата обращения: 16.04.2011 г.]
18. Организации корейцев СНГ // Ариран. Ру.[сайт]. URL: http://www. arirang.ru/ [Дата обращения: 16.04.2011 г.]
19. Парсонс Т. Система современных обществ. М.: Аспект-Пресс, 1998. 270с.
20. Региональное измерение трансграничной миграции в Россию/ Науч. ред. С.В. Голунов. М.: Аспект-Пресс, 2008. 351 с.
21. Российские корейцы и японцы, проживающие на Дальнем Востоке, встречают Новый год по Лунному календарю // Вести: Приморье. 2010. 14 февраля. URL: http://www.ptr-vlad.ru/news/society/25950-rossijjskie-korejjcy-i-japoncy-prozhivajushhie-na.html[Дата обращения: 18.04.2011 г.]
22. Русские корейцы возвращаются на свою историческую родину // Вести: Приморье. 2010. 16 февраля. URL: http://www.ptr-vlad.ru/news/ society/26021-russkie-korejjcy-vozvrashhajutsja-na-svoju.html [Дата обращения: 16.04.2011 г.]
23. Сикорская О.Г. К вопросу об источниковой основе изучения национальной печати этнических корейцев на территории российского Дальнего Востока // Актуальные проблемы гуманитарных и естественных наук. 2011. № 6. С. 57-59.
24. Скорнякова Е. К вопросу об этнической принадлежности российских корейцев, проживающих в Санкт-Петербурге. URL: http://uznet.biz/Han/ Articles/ArticleInfo.aspx?Id=68f3f781-d4c1-4f57-a5fb-43a1d21a1a76 [Дата обращения: 22.04.2011 г.]
25. Танцуренко Е.И. Депортация корейского населения Приморья в докумен-
тах Государственного архива Приморского края // Политические репрессии на Дальнем Востоке СССР в 1920-е - 1950-е гг. Материалы первой Дальневосточной научно-практической конференции. Владивосток: Изд-во ДВГУ, 1997. С. 237-245.
26. Шабаев Ю.П. Этнополитология в России: «наука без периферии» // Политическая наука в России: проблемы, направления, школы (1990 - 2007). М.: РАПН, РОССПЭН. 2008. С. 145-164.
27. Шерцер Р. «Проблема» национальных меньшинств // Политическая наука. 2011. № 1. С. 98-130.
28. Шин В. Наша строка в бюджете // Архив газеты «Корейская диаспора» Ариран. Ру. [сайт]. ИБЬ: http://www.arirang.rU/archive/kd/17/2.htm [Дата обращения: 17.04.2011 г.]
Транслитерация по ГОСТ 7.79-2000 Система Б
1. Bromlej YU.V. Ocherki teorii ehtnosa. M.: Nauka, 1983. 413 s.
2. Bugaj N.F. Korejskoe ehtnicheskoe men'shinstvo v rossijskoj istoriografii // Vera i zhizn'. 2001. №16. C. 14-27.
3. Volkova T.V. Rossijskie korejtsy. K voprosu o samoidentifikatsii // EHtnograficheskoe obozrenie. 2004. №4. S. 27-42.
4. Zabrovskaya L.V. Sakhalinskie korejtsy: novyj povorot sud'by // Okeanskie vesti. 2002. 28 yanvarya.
5. Zabrovskaya L.V. Trudovaya migratsiya iz KNDR v Rossiyu (seredina 1940-kh - 2003 g.) // Problemy Dalnego Vostoka. 2005. №5. S. 62 - 72.
6. Itogi perepisi-2010. V Rossii prozhivaet 153 156 korejtsev // Ariran. Ru. 18.12. 2011. [sajt]. URL: http://www.arirang.ru/news/2011/11077.htm [Data obrashheniya: 16.04.2011 g.]
7. Kan N. Syola Primor'ya spasut migranty // Vladivostok. 2008. 7 fevralya.
8. Kim KHe CHzhin. Osobennosti identifikatsii korejskoj molodyozhi v sovremennoj Rossii. Avtoref...kand. ist. nauk. M., 2008. 26 s.
9. Korejtsy // Strana odna. [sajt]. URL: http://stranaodna.ru/people/Koreici [Data obrashheniya: 18.04.2011 g.]
10. Kuzin A.T. Dal'nevostochnye korejtsy: zhizn' i tragediya sud'by. YUzhno-Sakhalinsk, 1993.
11. Kuzin A.T. Istoricheskie sud'by sakhalinskikh korejtsev. V 3-kh kn. Kniga tret'ya. EHtnicheskaya konsolidatsiya na rubezhe XX - XXI vv. YUzhno-Sakhalinsk: Izd-vo «Lukomor'e», 2010. 384 s.
12. Kuznetsov A.M. EHtnos i natsiya v usloviyakh postsovremennosti // EHtnos i natsiya v usloviyakh globalizatsii: opyt i pretsedenty ATR. Vladivostok: Izd-vo DVGU, 2008. S. 16-76.
13. Lan'kov A. Korejtsy SNG, ili Neobyknovennye priklyucheniya konfutsiantsev v Rossii // Russkij ZHurnal. URL: www.russ.ru/politics/20020111-lan.html [Data obrashheniya: 20.04.2011 g.]
14. Laptev S.V. Demograficheskaya ugroza ili upushhennyj shans? Vykhodtsy iz Vostochnoj i YUgo-Vostochnoj Azii v Rossii // Demoskop Weekly. № 95 - 96. 1 - 19 yanvarya 2003 g. URL: http://www.demoscope.ru/weekly/2003/095/ analit04.php [Data obrashheniya: 18.04.2011 g.]
15. Lejpkhart A. Demokratiya v mnogosostavnykh obshhestvakh: sravnitel'noe issledovanie. M.: Aspekt-Press, 1997. 287 s.
16. Memorial'nyj kompleks v chest' 140-letiya dobrovol'nogo pereseleniya
korejtsev v Rossiyu otkrylsya v Ussurijske // Vesti: Primor'e. 2009. 2 noyabrya. URL: http://www.ptr-vlad.ru/news/society/21585-memorialnyjj-kompleks-v-
chest-140-letija.html [Data obrashheniya: 16.04.2011 g.]
17. Natsional'noe men'shinstvo // Vikipediya. [sajt]. URL: http://ru.wikipedia. org/wiki/Natsional'noe_men'shinstvo [Data obrashheniya: 16.04.2011 g.]
18. Organizatsii korejtsev SNG // Ariran. Ru. [sajt]. URL: http://www.arirang. ru/ [Data obrashheniya: 16.04.2011 g.]
19. Parsons T. Sistema sovremennykh obshhestv. M.: Aspekt-Press, 1998. 270s.
20. Regional'noe izmerenie transgranichnoj migratsii v Rossiyu/ Nauch. red.
S.V. Golunov. M.: Aspekt-Press, 2008. 351 s.
21. Rossijskie korejtsy i yapontsy, prozhivayushhie na Dal'nem Vostoke, vstrechayut Novyj god po Lunnomu kalendaryu // Vesti: Primor'e. 2010. 14 fevralya. URL: http://www.ptr-vlad.ru/news/society/25950-rossijjskie-korejjcy-i-japoncy-prozhivajushhie-na.html [Data obrashheniya: 18.04.2011 g.]
22. Russkie korejtsy vozvrashhayutsya na svoyu istoricheskuyu rodinu // Vesti: Primor'e. 2010. 16 fevralya. URL: http://www.ptr-vlad.ru/news/society/26021-russkie-korejjcy-vozvrashhajutsja-na-svoju.html [Data obrashheniya: 16.04.2011
g3. Sikorskaya O.G. K voprosu ob istochnikovoj osnove izucheniya natsional'noj pechati ehtnicheskikh korejtsev na territorii rossijskogo Dal'nego Vostoka // Aktual'nye problemy gumanitarnykh i estestvennykh nauk. 2011. №6. S. 57-59.
24. Skornyakova E. K voprosu ob ehtnicheskoj prinadlezhnosti rossijskikh korejtsev, prozhivayushhikh v Sankt-Peterburge. URL: http://uznet.biz/Han/ Articles/ArticleInfo.aspx?Id=68f3f781-d4c1-4f57-a5fb-43a1d21a1a76 [Data obrashheniya: 22.04.2011 g.]
25. Tantsurenko E.I. Deportatsiya korejskogo naseleniya Primor'ya v dokumentakh Gosudarstvennogo arkhiva Primorskogo kraya // Politicheskie repressii na Dal'nem Vostoke SSSR v 1920-e - 1950-e gg. Materialy pervoj Dal'nevostochnoj nauchno-prakticheskoj konferentsii. Vladivostok: Izd-vo DVGU, 1997. S. 237-245.
26. SHabaev YU.P. EHtnopolitologiya v Rossii: «nauka bez periferii» // Politicheskaya nauka v Rossii: problemy, napravleniya, shkoly (1990 - 2007). M.: RAPN, ROSSPEHN. 2008. S. 145-164.
27. SHertser R. «Problema» natsional'nykh men'shinstv // Politicheskaya nauka. 2011. №1. S. 98 - 130.
28. SHin V. Nasha stroka v byudzhete // Arkhiv gazety «Korejskaya diaspora» Ariran. Ru. [sajt]. URL: http://www.arirang.ru/archive/kd/17/2.htm [Data obrashheniya: 17.04.2011 g.]
