CC BY
51
Н.Л. Крылова
ДЕТСТВО МЕЖДУ БАРАКАМИ И ЦЕРКОВЬЮ Из тунисских воспоминаний Никиты Шполянского
Для Никиты Ростиславовича Шполянского тунисский период жизни начался, когда ему исполнилось шесть лет. В 1944 г. семья Шполянских с годовалым ребенком на руках вслед за отступающей немецкой армией покинула родную Латвию1. Для нее началась бесконечная цепь перемещений из одного беженского лагеря к другому, все дальше, на юго-запад, через Германию и «холодную, горную и лесистую Австрию» . Лишь спустя пять лет, весной 1949 г., мытарства семьи закончились в Тунисе, где отцу Никиты предложили работу по контракту и где Шполянские прожили восемь лет, а затем перебрались в Алжир.
Семья Шполянских оказалась в Тунисе в период, когда русская колония, по данным газеты «Русская мысль», насчитывала порядка 900 человек. Она уже не была чуждым элементом для аборигенов, «завоевала самое дружеское расположение туземного населения и ныне пользуется большим уважением в стране»3. В тот, послевоенный, период жизнь русских колонистов, попавших в Тунис в основном на борту кораблей Черноморской эскадры в начале 1921 г., оставалась еще довольно оживленной. Главным образом - благодаря ее духовно-религиозной составляющей: возрождению приходской жизни в храме Александра Невского в Бизерте после его реставрации (1949 г.), всенародно объявленному в то же время сбору средств на возведение церкви Воскресения Христова в Тунисе.
Одновременно это был и неоднозначный период в жизни общины, когда возросшие патриотические чувства вызвали переоценку отношений представителей белой эмиграции к Советской России, героически сражавшейся и победившей во Второй мировой войне, период, который тунисский ис-
следователь Х. Каздаглы назовет «пересмотром русскими Туниса собственной национальной идентичности»4. В эти годы местный православный священник о. Николай Афанасьев организовал сбор средств в помощь СССР и в пользу Красной Армии. Появлению просоветских настроений в немалой степени способствовала и открывшаяся русским эмигрантам возможность оформления советского гражданства и последовавшая за этим организация новой русской ассоциации политического толка - Союза патриотов СССР («Был такой у нас Пилипенко, он организовал этот союз, а это, конечно, отразилось на настроениях в русской общине, начались серьезные разногласия политического, идеологического свойства»5). А еще - акция сотрудника Посольства СССР в Алжире по выдаче первых советских паспортов русским эмигрантам в Тунисе. Позже послевоенный ажиотаж русской диаспоры вокруг событий на их исторической родине начал спадать, чему во многом способствовала деятельность нового священника, о. Феодосия (в миру Бориса Трушевича). Церковная жизнь русских вошла в свое «нормальное» русло, число прихожан росло, переставая приносить неудобства как властям, так и самим русским Туниса6.
Маленький Никита Шполянский не был свидетелем бомбардировок Туниса, но он застал еще разрушенную осенью 1942 г. Би-зерту с сильно пострадавшим от бомбардировок храмом Александра Невского, а затем был очевидцем всех этапов возведения русскими эмигрантами церкви Воскресения Христова в столице страны. Разрешение на строительство церкви было получено в 1953 г., тогда же был заложен первый камень в ее фундамент, а в 1956 г. состоялось торжественное освещение храма. Юному
Никите Шполянскому посчастливилось застать в послевоенном Тунисе еще единое национально-культурное и религиозное сообщество наших соотечественников. Воспоминания Никиты Шполянского наполнены картинами оживленной жизни русского прихода конца 1940-х годов (его самого «забрили в прислужники: когда в приходе был архиерей, я (Н. Шполянский. - Н.К.) служил жезлоносцем»7), поскольку родители, особенно мать, были глубоко преданы православной церкви. Зафиксированные свидетельства, возможно, не всегда четки и точны историко-хронологически (что вполне допустимо для воспоминаний детства), но в целом отчетливо воспроизводят канву жизни мальчика-эмигранта на фоне основных событий середины прошлого века в Тунисе.
Вторая мировая война для русской эмиграции первой волны тесно связана с появлением в их уже как-то более или менее организованной жизни на чужбине нового поколения русских - так называемых «перемещенных лиц». Отношение к этим людям было очень разным, что объяснялось множеством причин историко-культурного свойства, социальными характеристиками участников этих взаимоотношений, патриотическими импульсами.
Несмотря на кочевое детство, постоянные переезды, частую смену крова и ландшафта - природного, социального, культурного - воспоминания Н.Р. Шполянского ярко и последовательно воспроизводят полотно именно африканского периода жизни его семьи. Свои впечатления о жизни в Тунисе Никита Ростиславович в основном изложил в своем эссе «28 лет спустя. Новая волна», вошедшем в сборник «Русская колония в Тунисе. 1920-2000».
Ниже приводятся два текста, специально подготовленные Шполянским для нашей статьи весной 2010 г. и весной 2011 г. в Париже. И в этом новом ракурсе его воспоминания (отчасти - что совершенно естественно - перекликающиеся с уже опубликованными) выгодно отличаются скрупулезностью и тщательной отделкой информации, обеспеченной как цепкой детской памятью
и наблюдательностью, так и искренней и нескрываемой любовью подростка к природе приютившего его края, к творчеству.
Часть первая. Дом и соседи вокруг Матильдевилля
Мы приехали в Тунис в апреле 1949 г., с родителями и бабушкой Евгенией. Отвели нам квартирку в три комнаты в бараке бывшего лагеря военнопленных в местечке Ма-тильдевилль, на южном выезде из Туниса, на шоссе в Загуанн8. Дали нам четыре кровати, ведро, миску и кувшин из гальванизированной жести...
В нашем длинном бараке жило десяток семей, беженцев, как и мы. Там с нами жили семья греков Ставро, венгерцы Варга, венгерцы Юхатз (их отец был инженер, с четырьмя дочками, моими подругами - Мартой, Хугги, Марией и Маргаритой, младшей), семья югославов Зуппанс со взрослыми детьми Карлом и Каролиной, семья поляков Томашевских, у которых сын Бертран никогда не выходил из дому, и каждый день родители секли его. Были и русские соседи, Самохотовы, без детей, он - мастер на все руки, электрик, механик. Был и холостой сосед, Евгений Иванович Грохольский, токарь и тоже мастер на все руки: сапожник, повар, водопроводчик, садовник и т.д. О нем я еще немного расскажу позже. И еще муж и жена Выверковские. Вот весь наш барак, и в нем мне жилось неплохо. Вокруг барака уже росли деревья, и по земле стелилось странное растение, у которого листья и стебли треугольного сечения и наполнены соком, как огурчики. Летом оно цветет, как лотосы. Повсюду росли колючки типа дикого артишока, в человеческий рост. Сам цветок съедобный, если удалить колючки: с товарищами мы часто этим лакомились. В зарослях этих колючек я любил проделывать туннели и в них прятаться.
За восемь лет нашего присутствия здесь моя бабушка Евгения развела вокруг дома пышный сад, с фруктовыми деревьями, частично высеваемый самостоятельно, из выплюнутых косточек. Там росли и давали
плоды абрикосы, персики, сливы, разные сорта винограда, миндаль, герани, «ночные красавицы» , вьюнок, душистый горошек, капюсины10 и другие цветы и плоды. Бабушка была по профессии домашняя учительница. Она меня и научила русскому «правописанию», географии и русской истории. По найденным мною ее письмам знаю, что она не осталась с мужем в Риге, потому что он к ней относился несправедливо и презрительно. Она любила рисовать, любила поэзию. От нее мне остались несколько тетрадок со вклейками русских стихотворений из «Календаря русского инвалида» и записями вроде дневника или семейной хроники. На школьный праздник, который устраивался в конце года, она рисовала и мне давала рисовать обложки для программ этого вечера. Она меня научила вышивать крестиком, и под ее руководством я сделал подушечку для иголок, с двумя вышитыми фигурками «крестьян» и петушков...
В наших квартирах не было уборных: это оборудование было организовано в соседнем бараке, где было шесть кабин. Вначале не было проточной воды: ходили с ведрами за водой к единственному крану возле уборных. Потом водопровод провели во все квартиры. Тогда закрыли общий кран на улице, возле уборных, куда тоже приезжали арабы, из соседнего поселка, и наполняли свои глиняные гаргулэты11, привязанные на спины ослов. Арабы этот кран периодически отвинчивали, чтобы получать воду. И не раз были из-за этого драки. Также долго не было электричества: освещались керосиновыми лампами. Когда появилось электричество, то оно сначала было бесплатное, потом нам поставили счетчики. Помню, как отец делал проводку электричества в квартире, в картонно-жестяных трубках.
Климат в Тунисе сравнительно теплый, зимой вот только идет дождь проливной и очень редко выпадает жалкий снежок. Дожди уносят землю со склонов, и она оседает и закупоривает канализацию. Каждый год, зимой, бывают наводнения, так как отсутствовали водохранилища, которые могли бы вбирать этот избыток воды.
Отапливались керосиновыми печурками «дэмон»12, и этого хватало для совсем неизолированной квартиры, где потолок был из картона толщиной в один сантиметр! Летом духота, жара в 40°С в тени. Жестяная крыша, накаленная днем на солнце, ночью продолжает греть комнаты, заснуть невозможно! К тому еще присасывались комары! Отец решил «улучшить» это состояние дел и нарезал ворох колючих стеблей дикого артишока. Мы его подняли на крышу и расстелили более-менее регулярным слоем по жести, привязали проволокой, на удивление соседей. Эта импровизированная изоляция мало изменила микроклимат квартиры, потому что чердак был общим: горячий воздух распространялся по всей длине чердаков барака.
На другом конце барака венгры построили на дворе глиняную печь. Там собирались все хозяйки и пекли разные народные выпечки, мама пекла крендели на именины...
Как только погода становилась потеплее, мы снимали туфли и ходили босиком, несмотря на всякие колючие растения. Почти каждый вечер после умывания ног я вынимал занозы из ступней, но зато выработался рефлекс: все время следить, куда ставишь ноги, когда идешь пешком.
В соседних бараках жили бедные сици-лианцы, евреи, югославы. Сицилианцев было большинство. Так я научился одновременно французскому и итальянскому языкам. С арабами у меня было меньше контактов: по-арабски я запомнил несколько выражений и. ругань. Сицилианцы были очень вспыльчивыми, ссорились из-за пустяков. А когда наставала жара, то, по-видимому, их терпимость совсем исчезала: в жару у них часто бывали драки.
В наше «село» весь год приезжали всякие торговцы, мастеровые, музыканты. Приходил дед с бубном и что-то припевал. Приезжал пекарь на тележке. На ослике приходили арабы и привозили яйца. Приходили торговцы всевозможных фруктов и овощей, толкая перед собой двухколесную тележку, переполненную товаром. Ходил слесарь: он
носил в маленькой жаровне паяльник на углях и по заказу запаивал дырявые проржавленные кастрюли и прочие железные сосуды. Я всегда с любопытством смотрел, как он работает. Приходил старьевщик и скупал старую одежду, за копейки. Он выкрикивал: «Робба веккиа! Робба веккиа!» Ходили торговцы семечками или ягодами. Это для нас, детишек, было самым привлекательным товаром, когда в кармане отыскивалась монетка в пять сантимов. Они выкрикивали: «Сименса, глибетт, какаует, пуа шиш»13 и несли на голове короб с дивным, желанным, вкусным лакомством. Летом привозили лед в изолированной кабине, на телеге с двумя лошадками. Лед продавался на вес: торговец отсекал по заказу кусок льдины, и каждый уносил спешно этот «кусок холода» к себе в ящик-ледник.
Зимой привозили керосин в цистерне на колесах, которую тянула лошадка. Керосин продавался из ведра, измерялся объем и вливался в какую-нибудь канистру.
Иногда проходила женщина-гадалка и тоже выкрикивала одну и ту же непонятную арабскую фразу: «Ха ли тагедзах, ха ли та-гедзах».
Меня записали в первую школу в соседнем поселке Белльвю (эколь премьер де Бельвю)14. То не была самая близкая к дому школа, но ее посещали в большинстве своем французские дети, и там уровень учебы был выше. Туда я доходил за 35 минут. В первые годы отец нанял араба Тахара и тот меня носил в школу на плечах! Когда я подрос, то ходил самостоятельно, а в последний год даже ездил туда на велосипеде.
Мне не удавалась французская грамматика с орфографией, и отец попросил помощи у знакомых русских, у семьи Воробъе-вых-Городниченко. Там их бабушка, мама и дочка Ольга мне давали уроки грамматики «сверхурочно», но до сих пор я неумело пишу по-французски!
В конце года всегда был школьный праздник и спектакль, к которому каждый класс готовился весь год: учили песни и готовили театральные выступления. Помню, как играл роль «станционного смотрителя»,
а другой раз «поваренка». На этом вечере также выдавали призы лучшим ученикам.
В последнем классе со мной случился травмирующий случай: каждую неделю, по четвергам, мы всем классом выходили на полдня на свежий воздух, на природу, вблизи школы, на холмы и луга. На сей раз мы остановились неподалеку от школы, на лугу, где паслось стадо баранов. За ними следили мальчишки-арабы, с которыми я был знаком. Они сидели в тени там же, где играли ученики моего класса. Я к ним присоединился и сел возле них, снял сандалии (было уже довольно жарко). Почему-то это возмутило мою учительницу, и она меня привела к директору школы с претензиями касательно моих босых ног! Директор мне велел в наказание стоять босиком под стеной, во дворе школы, на виду у всех, с сандалиями, повешенными вокруг шеи. Я чувствовал себя сильно униженным, а главное, не за что...
Наши отношения с соседями были мирные, но в гости друг к другу мы не ходили. Венгерцы Юхатзы мне одалживали иллюстрированные книжки: Пиноккио, сказки Грима, католический журнал «Бернадетт» для детей.
В школу Бельвю я ходил с дочками Юхатз, но возвращался всегда один, по своим любимым закоулкам: я шнырял повсюду и знал все местные европейские поселки и арабские аулы. Иногда заходил к товарищам арабам: у них гостеприимство - это не сказка: меня всегда принимали как почетного гостя. Когда мама-арабка пекла хлеб, она обязательно мне давала плюшку душистого хлеба «хобз табуна». Это я вспоминаю не без эмоций, так как арабы были все бедные и щедрые для тех, кто с ними дружил. Хобз табуна печется в домашней самодельной глиняной полусферической печи. Печь накаляется древесным костром, и лепешки теста размером в две ладони налепляются изнутри на свод печи. Когда они отлепятся и падают, то они готовы к употреблению. Хлеб пахнет так приятно оливковым маслом и копотью!..
Бэльвю - это значит «красивый вид» по-французски. Этот поселок находился на
холме, и оттуда был славный вид на г. Тунис и на залив. Я часто возвращался из школы после уроков вдоль самого хребта этого холма Джебел Карубба; на другом склоне была каменоломня, и разработки дошли до самой вершины холма. Там начинался отвесный утес. Лунный грандиозный пейзаж с видом на Бен Арус15, на цементный завод и вдали на залив, а в глубине виднелся вулкан Бу Курнин. Я ходил всегда один, там никого не встречалось. Это был мой мир: ветерок дует с моря, поют жаворонки в небе, а в бездне тарахтят бурильные установки. Когда посчастливится, то бывают взрывы мин и осыпается целый склон скалистого грунта.
Иной раз, по той же тропинке, но уже на другом склоне, на краю арабского аула, я заходил на дубильный завод, где отделывали бараньи и коровьи шкуры. Меня никогда никто не прогонял, а, наоборот, принимали с удивленной улыбкой. Шкуры сложены в громадных каменных бассейнах, в каком-то млекообразном растворе. В другом месте рабочие арабы скоблят бараньи шкуры, удаляют остатки мяса с внутренней, сырой, стороны шкуры. Они работают перед верстаком, на котором висит шкура. И скоблят большим ножом с двумя рукоятками.
Домой я приходил всегда намного позже соседских детей, но пополнял по дороге «знания» по моему вкусу.
На самом коротком пути в школу был винный завод: там, в громадных цистернах, созревало вино, а в соседнем цеху делали деревянные бочки. Я не раз наблюдал за этой работой.
Евгений Иванович Грохольский жил возле нас, в соседней комнате. Это был очень живописный человек: мастер на все руки, по профессии токарь, едва говорящий по-французски. Он не любил моего присутствия и меня прогонял, когда я подкрадывался и смотрел в открытую дверь. Иногда злобно, а иногда шутя. Дома он часто чинил обувь или что-то шил из кожи. Для отца он так сшил большой портфель. А меня он гнал и говорил: «Уходи, ты меня сглазишь!» Он жил в своих воспоминаниях: когда я тайком за ним наблюдал, то видел, как он о чем-то
бормотал и усмехался, иногда мне казалось, что я слышу имя какой-то таинственной женщины... Через пару лет Евгений Иванович уехал на другую работу, на стекольный завод в Сауафф. Время от времени он приезжал в отпуск и привозил моим родителям в подарок связку кур! Он их разводил там, на заводе, в тунизийской глуши.
Супруги Самохотовы тоже были нашими самыми близкими соседями. Фелонила Карповна, жена Самохотова, меня баловала: как испечет какое-нибудь лакомство - крендель или торт, или баклажанную икру - то обязательно мне даст кусочек! А ее муж, Вадим Васильевич, мне просто казался волшебником: у него был аппарат «вольтметр», он им мог измерить напряжение аж до 1000 вольт! Можете себе представить, как это меня потрясало?! Еще у него был «трансформатор» со многими выходами с разным напряжением - от 120 вольт до 6-ти. Это было волшебство! Но и это не все: он - единственный среди наших жителей-эмигрантов, который дерзнул купить автомобиль, сам его отремонтировал и сам научился им управлять! С ним и Грохольским на этой невероятной машине «Рено» мы поехали на взморье, в Гамарт.
Моими лучшими тунисскими товарищами были Джузеппе и Роберто Франчезе. Они принадлежали многочисленной семье (только детей 12 душ!) соседей-сицилианцев. Отец был художник-декоратор. Жили они в соседнем полуцилиндрическом бараке, в двух комнатах. Они были самые бедные из всех нас. Тем не менее их мама не раз меня приглашала на ужин. На ужин они ели только макароны и малость хлеба. А отец запивал все это вином.
Моя бабушка нанимала Роберто как помощника в саду: он ей выкапывал камни там, где она делала новую клумбу. Иногда мама им отдавала мое белье, из которого я уже вырос. А с Джузеппе у нас были разные игры, игры, связанные с сезоном, то есть зимние и летние игры. И это, как мне кажется, требует отдельного рассказа. Мы, как всякие дети, нуждались в играх и игрушках, а поскольку их у нас не было да и быть не
могло из-за бедности наших семей, мы все это создавали сами.
Париж, апрель - май 2010 г.
Часть вторая. Детская технология
Мы, дети, наверное, были очень бедны, но этого не осознавали: голодным я сам никогда не бывал, и наше детское творчество не прекращалось. Наши игры постоянно требовали от нас изобретательности и мастерства. Многое для игр я строил сам или видел, как это делают мои товарищи. В редких случаях кто-то покупал сырье или отдельные детали, но чаще всего мы их собирали сами или крали, если было очень нужно.
Так, охотничий инстинкт проявляется у мальчишек очень рано (он, возможно, в нас всегда есть). Мы ловили птиц и для этого «варили» липучку из резиновой воздушной камеры велосипеда, которую поджигали, и капающий коптящий резиновый сок собирали в какую-нибудь скорлупу. Затем этим клеем намазывали веточки, на которых разные птички, приманиваемые рассыпанными зернами, садились раз и навсегда. Они прилипали и улететь уже не могли. Тогда мы их снимали с веток и сажали в самодельные клетки.
Мы строили всякое оборудование и оружие, чтобы ловить птиц и стрелять, во все стороны (редко в самих птичек; птичка в клетке - это было для ублажения ее пением, ведь это так просто и изумительно красиво - пение пичужки весной). Под руководством подростков мы строили клетки простые и двойные, клетки-ловушки. В них нижний этаж был как простая клетка, а в верхнем этаже, в потолке, была дверца с механизмом, придерживавшим ее открытой, пока птичка не клюнет внутреннюю кормушку. Тогда дверца захлопывается. Птичка поймана!
Или еще: кто-то из нас находил на берегу моря, у рыбаков, сети. Мы их подрезали так, чтобы форма походила на четырех-
угольник. Затем точили колья из камыша. Где-то находили веревочки из шпагата и привязывали сеть по углам. Когда сооружение было готово (это могло длиться несколько дней, пока не соберем весь такелаж), вся наша банда с энтузиазмом шла в далекое поле, где и натягивалась сетка. Подсыпали зернышки и, притаившись, ждали с трепетом. Воробьи очень скоро находили зерно. А мы на них сбрасывали сетку. и т.д.
И, конечно, почти каждый носил с собой рогатку, как свое оружие, вместе с ножиком. Обычно саму рогатину срезали с какого-нибудь оливкового дерева (предпочтительно самую симметричную). Еще нужен был кусок кожи для ушек и для самого кармана, куда закладывается «пуля». И самое главное: хорошую пару резинок. Самая лучшая резина была серая, с квадратным сечением. Но и красная резина от автомобильной воздушной камеры тоже подходила. Стреляли по чем попало, редко использовали для охоты. Чаще для стрельбы в цель: по котам и собакам, по фонарям, по изоляторам на столбах. По птицам гораздо реже.
Развлекались изготовлением пращи. Она делалась из веревки толщиной в мизинец и кожи для кармана. Концы заплетены: на одном - петля, на другом - утолщение. Посередине, на уровне кармана, веревка разделялась на три шнурка, на которых пришит кожаный карман. Однако праща служила больше пастухам, они с удивительной точностью могли запустить камень величиной с кулак в корову в 100 шагах.
Постоянными спутниками игр были стрелы, лук, копья. Лук делался из оливковой или пальмовой ветки. Срезались побочные веточки. Вырезалось горлышко на толстом конце, чтобы придержать тетиву, натягивалась тетива - и лук готов. Стрелы делались из лучинок, оструганных, или из тонкого тростника. Делали набалдашник на одном конце из смолы, которой покрывались крыши местных домов. Смолу расплавляли в консервной жестянке и туда макали концы стрел. На другом конце стрелы делали оперение из куриных перьев и вырезали лож-
бинку для опоры тетивы. Стрельба делалась в какую-то цель, но никогда не служила для охоты. Гавайское копье делали уже позже, из рукоятки метлы, длиной в один метр. Оперение делалось из картона. Острие из жести. На заднем конце вырезали ложбинку для захвата веревочки, с помощью которой выбрасывается это копье. Благодаря этой веревочке запуск копья удивительно мощным получался.
В своих играх мы использовали все, что катится. Например, превращали в обруч велосипедное брошенное колесо, что, правда, в то время было редкостью в Тунисе. Вынимали втулку и спицы. Из толстой проволоки делали вилку, чтобы толкать и направлять обруч. Бывало, что обручем служила и простая автомобильная шина.
Еще мы сооружали управляемый вездеход. Его колеса делались из жестяных крышек от консервных банок. Они прикреплялись гвоздем на деревянную ось. К серединке оси приделывалась штанга от руля. Этим рулем и можно было направлять колеса вездехода.
Одним из самых наших привлекательных изделий была тележка на подшипниках. Оно требовало долгих приготовлений и часто ломалось. Руль был самой хрупкой частью. На этих тележках мы бешено ездили по покатым улицам, по дорогам и даже дома по комнатам. Это было опьянение от меткости, шума и скорости. Бывали даже гонки. Но самокат считался еще классом выше: достать железки для шарнира руля было довольно трудно. Но потом какое удовольствие! Набор подшипников и шарнир для самоката считались очень ценными товарами среди детей. Однако собственно велосипед не был широко распространен в то время в Тунисе, это даже была редкость. Мне его подарил Олег, сын Елизаветы Яковлевой Никитиной, той, что пела в хоре, в церкви. Но велосипед был слишком велик для меня: рама для взрослого, а мне было всего 10 лет. Поэтому я научился ездить на наемных велосипедах, поменьше. При этом, когда ездишь на вело и тебе 10 лет, то хочется, чтобы этот зверь шумел, рычал и т. д. Мы по-
этому приделывали спереди к рулю пачку картона, зажатую щипцами для белья. При движении картон в контакте со спицами колеса хрипел, свистел, и нас было слышно на всю улицу. Наши «вело» были разновидные, залатанные, но очень живописные: мы их красили по-профессиональному, пульверизаторами, которые обычно служили для борьбы с комарами. Каждый вечер перед сном мама шикала по всей квартире пахучим керосином «Флайтокс» и для этого употребляла портативный пульверизатор с резервуаром. А мы вместо ядовитого «Флайтокса» туда вливали не менее ядовитую краску с растворителем. Наши «вело» потом были как новенькие!
Я вспоминаю, что потребностям в разного рода играх и изобретениях для них не было предела. В ход шли все подручные материалы, даже растительные. Так, для изготовления запруды нашим запасом трубопроводов была. тыква: у тыквы стебли полые, и мы их срезали, где можно, и по этим трубочкам проводили воду, из лужи в лужу, от запруды в запруду.
В своих развлечениях мы использовали и «летающие объекты». Змеи делались из плотной оберточной бумаги, которую натягивали на крестовину - рамку, сделанную из тростника, расколотого пополам, и по периферии которого натянут был шпагат. Хвост в два метра длиной был сделан из шнурка, на который навязывались смятые бумажные ленточки. Хвост кончался каким-то грузом (камнем в форме яйца). Змей мы запускали одного над другим, и так просиживали по полдня под синим небом. Иногда отправляли «телеграмму» вдоль шнура: округленный листок бумаги с дыркой в центре. Ветер «телеграмму» возносил от нас до самого змея, там, на высоте. Бывало, при очень сильном ветре или по неосторожности змей (точнее, моток шнурка) вырывался у нас из рук, и змей улетал с ветром: его было не догнать. А вот для создания вертолета нужно было иметь деревянную катушку, толстый гвоздь для оси, деревянную рукоятку и кусок жести для пропеллера. Два гвоздика. И веревочку. Вырезался пропеллер из жести консерв-
ной банки. В катушку вонзались два гвоздика. Толстый гвоздь служил осью для катушки, которая крутится свободно на нем. Пропеллер надевался на гвоздики, торчащие из катушки. На катушку наматывался шнурок. Если дернуть за шнурок, пропеллер взлетал на высоту четырехэтажного дома. Это было чисто мое собственное изобретение.
Однажды мне подарили игру «Меккано», состоящую из всевозможных металлических жестяных частей: реек, пластинок, осей, колесиков, зажимов, блоков и т.д., которые можно всячески связывать болтиками. Это было настоящим счастьем! Я построил ветряк, главной частью которого была динамо с фонариком. Я установил ветряк у нас на крыше барака. Когда дул сильный ветер, лампочка зажигалась.
Еще мы играли в дзыгу, это волчок, который запускается с силой, при помощи шнурка, плотно намотанного вокруг волчка. Его бросают с силой, как камень, на землю. Шнурок заставляет волчок крутиться при разматывании. Игра состоит в попытке расколоть волчок противника острием, вокруг которого вращается волчок. Играли в стеклянные шарики, размером в маленький орешек, в абрикосовые косточки: от стенки, по перпендикулярной линии ставят ряд стопок из четырех косточек. Каждый игрок ставит то же количество стопок. Затем по очереди каждый игрок бросает от черты в трех метрах свою косточку, наполненную свинцом, так, чтобы сбить самую ближайшую стопку. Если удачно собьет, то он собирает все оставшиеся стопки до стены.
Летом, когда цветет мальва, мы собирали пучок листьев мальвы и связывали этот букет очень тесно. Он нам служил для игры в помпон. Соревновались так: подбрасывали его ногой, подряд, и считали удары, кто дольше всего будет его подбрасывать, не уронив на землю. А зимой мы себе делали «вязальщик» из катушки и нескольких гвоздей. У мамы просили клубки шерстяной разноцветной нитки. И долгими часами вязали шерстяной разноцветный шнурок. Потом мне мама из этого шнурка сшила скуфъю, такую теплую и пеструю.
И так проходили часы и дни. И, конечно, играли в футбол. Лазили по редким деревьям и по фермам бараков шестиметровой высоты, влезали на дома.
А один из моих тунисских товарищей соорудил портативное кино: в картонной коробке вырезал окошко. Из какого-то журнала комиксов повырезал ленты комиксов и, слепив их подряд, сделал что-то вроде фильма. Фильм он закрутил на ось, которая пронизывала коробочку «кино». Затем он нам показывал последний фильм и брал за это 5 сантимов! (цена одного фунта семечек).
В Тунисе лето очень жаркое: Роберто изобрел рубанок, чтобы делать «джелати», то есть мороженное. Он этим рубанком стругал лед и нам его продавал в какой-то чашечке, опрысканный клубничным сиропом, за пару сантимов.
Однажды к нам в лагерь приехали итальянцы и привезли сицилианских марионеток. Собрали детей в темную комнату и стали показывать спектакль про рыцаря Ролана де Ронсево. Эти марионетки двигались не веревочками, как обычно, а двумя стальными стержнями, и спектакль состоял из многих битв, где рыцари безжалостно рубились и кричали. Этот эпический сказ нас, детей, поразил, и мы после этого месяцами воспроизводили эти «бои» и строили рыцарей, уже по-своему: из дерева и жести.
В те времена родители много курили. Мама курила папиросы марки «Кравен», с удивительно чарующим благоуханием! Я тоже захотел закурить. Мама мне не запретила. Вот я и пошел себе делать люльку, как у казаков: отпилил брусок соснового дерева, просверлил его как следует, на остове грузовика отломал кусок медной трубочки от подачи горючего и собрал самую невероятную люльку. А само курево, табак, махорку - где ее взять? Я знал, что в Тунисе мальчишки собирают окурки на улицах и в автобусах и продают извлеченный из них табак. Так я и сделал: пошел на стоянку автобуса, собрал окурки, вылущил нужное мне количество табака, самого крепкого, и запалил первый заряд! После нескольких затяжек закашлял, но потом как-то приспособился и запалил
второй и третий заряды. Потом почувствовал странное, необыкновенное головокружение, тошноту, мигрень. Меня всю ночь тошнило и мутило. На следующий день я окончательно вылечился от курения, на всю жизнь. Спасибо тебе, мама!
Родители были очень привязаны к русской православной церкви, они каждую субботу и воскресение бывали в русской церкви в Тунисе, в арабской части города. Это не было короткой прогулкой: туда пешком, на трамвае и троллейбусом нужно было добираться более полутора часов. А я - нехотя -должен был прислуживать в алтаре. Когда в Тунисе бывал епископ, то я ему служил как жезлоносец. А родители - оба - пели в хоре. По четвергам, когда свободный от школьных занятий день, я ходил на уроки «Закона Божия» под руководством священника того времени (иногда это был Владыко о. Нафанаил или о. Митрофан). В доме, где жил священник, в Монфлери, я встречался с русскими детьми16. Нас возили по римским развалинам и катакомбам, но это был единственный случай возможных контактов с русскими моего возраста. Родители иногда принимали русских гостей, но в основном бездетных. Так что у меня не сложились отношения с русскими детьми в Тунисе.
Единственную попытку как бы соединить детей сделал Виктор Бенедиктович Скульский. Он жил в Бизерте, работал в арсенале Ферривилль. Был человеком спортивным, атлетическим. И еще поэтом. Каждое лето он отправлялся во Францию, в лагерь витязей. Одним летом он собрал пять детей и организовал поездку к витязям в Ла Напуль, возле Канн.
На следующий год он организовал «лагерь» уже в самой Бизерте, в своем доме. Нас там было четверо: Ксения, его дочь, Коля Гоэр и его сестра, и я. Ходили купаться в клуб «Нотик», ездили на велосипедах за канал в лес Руммел, где собирали грибы, лазили под соснами, а потом грибы квасили. Он нас даже водил на бизертскую «корниш»17, где скалистый живописный морской берег. Там, впервые в жизни, я увидел этакие плюшки асфальта18, сбитые волнами от ка-
кого-то морского нефтяного загрязнения: мы купались, но, выходя из воды, увидели, что наши ступни все залепились густым черным мазутом.
Париж, март 2011 г.
Детские воспоминания Н.Р. Шполян-ского о жизни в Тунисе на этом заканчиваются. Представив их, мы выполнили поставленную задачу - иллюстрировать подлинными авторскими текстами своеобразие и особенности социализации индивида в социально-исторической ситуации, определяемой как эмиграция в Африку. Тем не менее законы жанра требуют соответствующего ему финала. Поэтому мы обратились к словам Н.Р. Шполянского, которыми он завершает свои воспоминания, опубликованные в сборнике «Русская колония в Тунисе», и которые удивительным образом созвучны духу и настроению данных текстов. «Восемь лет детства провел я под тунисским солнцем. Живя в скромном бараке, дружа с босяками и прислуживая православной церкви. Тунис! Ты мой родной город. Люблю твоих людей. Твою жару, грязь и пыль, море, изобилие плодов, искренность и друж-
бу...:
19
Примечания
1В опубликованных воспоминаниях Н.Р. Шполянский рассказывает о своих предках: «Шполянские были землевладельцами из-под Киева. Дед Леонтий, агроинженер, в 20-х годах переселился из Киева в Латвию, где у него было владение в Латгалии... Дед представлял крестьянскую партию и был не раз избран в депутаты. Он отказался покинуть Латвию и прожил там всю остальную свою жизнь. Мой отец Ростислав Шполянский закончил в Риге инженерный политехникум как инженер-строитель, а мать Рената Оскаровна после гимназии сдала диплом модисток и открыла швейную мастерскую женской моды. Они поженились, и в 1943 году у них родился сын, которого назвали Никитой». (См.: Шполянский Н.Р. 28 лет спустя. Новая волна //
Русская колония в Тунисе. 1920-2000. Сборник. М., 2008. С. 218.
2 Шполянский Н.Р. Указ. соч. С. 218.
3 «Русская мысль» от 3 июня 1949 г. С. 9. М. Панова в своей книге предполагает, что число русских в Тунисе того периода несколько завышено (см.: Панова М. Русские в Тунисе. Судьба эмиграции «первой волны». М., 2008. С. 133.
4 «Rawafid revue universitaire de Tunis»/ 1997, № 36. P. 55.
5 Из интервью A.A. Манштейн-Ширинской (Тунис, Бизерта, июнь 2007 г.). Есть информация о создании активистом русской диаспоры Пили-пенко ассоциации политического толка под названием «Союз патриотов СССР» («Union des Patriotes de TU.R.S.S.») (См.: Панова М. Указ. соч. С. 165). Однако у К.В.Махрова в «Библиографическом справочнике» к сборнику «Русская колония в Тунисе» другая информация об общественной деятельности Пилипенко: «Пилипенко Николай Владимирович, лейтенант флота, в Би-зерту прибыл с Русской эскадрой на миноносце “Дерзкий”... Был членом Союза ветеранов войны и Союза взаимопомощи русских эмигрантов» (С. 332). Данных о создании им Союза патриотов СССР у К.В. Махрова нет.
6 Панова М. Указ. соч. С. 168.
7 Шполянский Н.Р. Указ. соч. С. 223.
8 Город, из которого ведет акведук римских времен. Примерно в 30 км от г. Туниса (прим. Н.Р. Шполянского).
9 Цветы, раскрывающиеся только ночью (прим. Н.Р. Шполянского).
10 Местное однолетнее растение без запаха (прим. Н.Р. Шполянского).
11 Сосуды для перевозки воды (прим. Н.Р. Шполянского).
12 Печурка с фитилем посередине, сконструированная по принципу керосиновой лампы (прим. Н.Р. Шполянского).
13 «Семечки подсолнечные, семечки тыквенные подсоленные, арахис, горох» (смесь арабского с итальянским языком. Прим. Н.Р. Шполянского).
14 В эту школу ходила раньше и Ольга Го-родниченко-Каминад (прим. Н.Р. Шполянского).
15 Поселок с цементным заводом. Кажется, одно время там работал отец Ольги Городничен-ко-Каминад (прим. Н.Р. Шполянского).
16 Возможно, с Потапьевыми или Пиловиц-кими (прим. Н.Р. Шполянского).
17 Местное взморье (прим. Н.Р. Шполянского).
18 Сгустки застывшего гудрона (прим. Н.Р. Шполянского).
19 Шполянский Н.Р. Указ. соч. С. 225.
•хг<^р£у*
