CC BY
88
УДК 821.161.1
Ксения Алексеевна Нагина
Воронежский государственный университет
ЧУЛАН- СОКРОВЕННОЕМЕСТОДОМА В ПОВЕСТЯХ Л. Н. ТОЛСТОГО «ДЕТСТВО» И «ОТРОЧЕСТВО»
Дом в повестях Л. Н. Толстого «Детство» и «Отрочество» рассматривается как «инструмент анализа» души персонажа. Одним из знаковых мест дома оказывается чулан, выступающий не только локусом терзаний и сомнений, но и хранилищем сокровенного. Фоном для чуланных историй Николеньки Иртеньева служат чуланы И. С. Тургенева иФ. М. Достоевского, воплощающие «темную сущность дома».
Ключевые слова: Л. Н. Толстой, «Детство», «Отрочество», дом, Ф. М. Достоевский, «Именинник»
Повесть Л. Н. Толстого «Детство» обнаруживает пристальный интерес писателя к дому, «первомиру для человека»1, во многом предопределенный самим предметом художественного изображения - мировосприятием ребенка. Выходу человека во «внешнее пространство» предшествует «большая колыбель дома»: жизнь ребенка «укрыта, защищена и согрета во чреве дома», «земном», «материальном рае», в котором он «наслаждается изобилием основных благ»2. Такое представление о жилище ложится в основу миромоделирования раннего Толстого: дом становится моделью детства Николеньки Иртеньева. Переход из комнаты в комнату организует первую часть повести. Ему последовательно подчиняются тринадцать из двадцати восьми глав вплоть до рубежной главы «Разлука», в которой Николенька из «колыбели дома» выходит в большой мир. «Прочтение комнаты» предполагает знакомство с ее обитателями и определение связанного с помещением рода занятий, обуславливающего психологическое состояние персонажа.
Путешествие Николеньки по дому начинается в детской, проходит через гостиную, кабинет папа, классы, столовую, чулан и завершается в комнате Натальи Савишны. Здесь речь пойдет о локусе, весьма специфическом для творчества Толстого, - чулане, и, соответственно, о персонажах, связанных с ним.
Чулан примыкает к комнате, в которой ночует юродивый Гриша. Собственно, в чулане Николенька оказывается именно потому, что хочет поближе рассмотреть его вериги, поэтому сначала следует обратиться к фигуре Гриши, знакомство с которым происходит в главах «Классы» и «Юродивый».
Пребыванием юродивого в классах Толстой подчеркивает учительскую роль Гриши в жизни Николеньки, что является демонстрацией педагогических идей автора «Детства» об образовании, исходящем из жизни, являющемся свободным процессом, в основе которого лежат любовь и вера. Фигура Гриши в описании Толстого вполне соответствует канону: «В житейском представлении юродство непременно связано с душевным или телесным убожеством. Юродивый, с точки зрения пресловутого здравого смысла,
- обыкновенный дурачок»3. Однако юродство - это и одна из форм «интеллектуального критицизма», «самоизвольное мученичество», «пассивная часть» которого сводилась к «крайней аскезе» и «мнимому безумию», а «активная сторона» заключалась «в обязанности “ругаться миру”, обличая грехи сильных и слабых»4. Гриша «с пятнадцатого года стал известен как юродивый, который зиму и лето ходит босиком, посещает монастыри и говорит загадочные слова, которые некоторые принимают за предсказания»5. Одет Гриша соответственно. Среди паллиативов, которыми пользуются юродивые, самым
распространенным является «непотребная» рубаха6, так и на Грише «надето что-то изорванное, похожее на кафтан и на подрясник» (1, 25).
Главы «Классы» и «Юродивый» продолжает глава «Гриша», в которой непонятный и странный человек становится для Николеньки своим, близким и родным. Отсюда -перенесение акцента на имя персонажа. В этой главе Николенька наблюдает за Гришей тайком, спрятавшись в чулане вместе с другими детьми, и познает истинную природу добровольного юродства: «...юродивый - актер, ибо наедине с собою он не юродивый. Днем он всегда на улице, на людях, в толпе - на сценической площадке. Для зрителя он надевает личину безумия.»7. Оставшись один, Гриша ведет себя иначе, что сразу замечает наблюдательный мальчик: «Лицо его теперь не выражало, как обыкновенно, торопливости и тупоумия; напротив, он был спокоен, задумчив и даже величав. Движения его были медленны и обдуманны» (1, 4). В описании Гриши особое внимание уделено окну, и это ставит юродивого в один ряд с другими толстовскими персонажами, связанными с мотивом окна, заоконного мира и поэтикой светил, среди которых сам Николенька Иртеньев, Нехлюдов из рассказа «Люцерн», Андрей Болконский, а также Дмитрий Нехлюдов из романа «Воскресение». Этот «оконный» мотив - знак приподнятости над привычными условиями существования и присутствия Божественного. В дневном мире, в окружении людей-зрителей, Гриша - безумец, и только немногие, глубоко верующие, как maman, способны прозреть его истинную природу - «сосуда благодати». «Оконный» мотив и призван поддержать эту тему - тему величии христианской души:
«Посидев немного и заботливо осмотрев прорванное в некоторых местах белье, он встал, с молитвой поднял свечу в уровень с кивотом, в котором стояло несколько образов, перекрестился на них и перевернул свечу огнем вниз. Она с треском потухла.
В окна, обращенные на лес, ударяла почти полная луна. Длинная белая фигура юродивого с одной стороны была освещена бледными, серебристыми лучами месяца, с другой
- черной тенью; вместе с тенями от рам падала на пол, стены и доставала до потолка. На дворе караульщик стучал в чугунную доску.
Сложив свои огромные руки на груди, опустив голову и беспрестанно тяжело вздыхая, Гриша молча стоял перед иконами, потом с трудом опустился на колени и стал молиться» (1, 43).
Вместо ожидаемого веселья Николенька испытывает чувство «детского удивления, жалости и благоговения», «дрожь и замирание сердца» (1, 43). Сцена в комнате Гриши
- первая в творчестве Толстого, где окно соединяется с молитвой, что ставит Гришу в круг «сакрально отмеченных фигур»8. Эта связь отсылает к описанному В.Н. Топоровым композиционному приему средневековой живописи, состоящему в изображении Богоматери, Христа и святых на фоне окна9. «Оконный» мотив сближает Гришу со святыми подвижниками, что в полной мере ощущает Николенька: «О великий христианин Гриша! Твоя вера была так сильна, что ты чувствовал близость бога, твоя любовь так велика, что слова сами собою лились из уст твоих - ты их не поверял рассудком. И какую высокую хвалу ты принес его величию, когда, не находя слов, в слезах повалился на землю!» (1,44).
Однако не стоит забывать, в каком месте находится мальчик, подглядывающий за Гришей. Это место - чулан, и традиционно в «тексте дома» русской литературы за ним закреплена не самая лучшая репутация. По-видимому, чулан для Толстого - тоже знаковое место, потому что в трилогии он упоминается еще раз, в «Отрочестве», когда Нико-леньку наказывают, запирая в чулан.
Из русских писателей XIX столетия особенно внимательны к семантике чулана И. С. Тургенев и Ф. М. Достоевский. В произведениях И. С. Тургенева с навязчивой повторяемостью чулан выступает в качестве локуса изоляции персонажей. Начинается этот «чуланный» сюжет в повести «Постоялый двор», в которой приходской дьячок Еф-
рем, «маленький, сгорбленный человек с вострым носиком» ночует в чулане, куда его пьяного запирает жена, «женщина весьма мужественного и сильного телосложения»10. Этот чулан фигурирует в повести четыре раза, автор сообщает, что он «очень тесный и холодный», однако это не мешает ему быть сносным местом для ночлега пьяного Ефрема, который спит «в чулане очень хорошо и даже покойно»11. Фиксируется и повторяемость этого сюжета в жизни дьячка: «Привычка!» Любопытно, что столь пристальное внимание к чулану формально никак не связано с сюжетом повести - историей Акима, «богатого дворника», по вине жены и ее любовника лишившегося постоялого двора и ставшего богомольцем.
В повести «Муму» чулан вновь выступает в том же качестве: туда запирают Капитона, когда пытаются отвадить Герасима от Татьяны. В романе «Дворянское гнездо» в чулан запирают девку Маланью, в которую влюблен молодой барин Иван Петрович.
Самым зловещим оказывается чулан в «Бригадире». История, связанная с ним, характеризует Аграфену Ивановну как женщину «неукротимого нрава». В чулане умирает запертый ею казачок: «Однажды она с лестницы своего казачка столкнула, а тот возьми да переломи себе два ребра да ногу. Аграфена Ивановна испугалась, тотчас велела запереть казачка в чулан, и до тех пор сама из дому не выходила и ключ от чулана никому не отдала, пока не прекратились в нем стенанья. казачка тайком похоронили...»(2,511).
За одну из трансформаций чулана можно принять кладовую в рассказе «Три встречи». Эта кладовая предстает «запретным пространством», в которое пытается проникнуть герой в надежде разгадать тайну, связанную с загадочной незнакомкой. Осматривая усадьбу, он стремится попасть в кладовую, в которую Лукьяныч, усадебный сторож, отказывается его пускать. Кладовая не оправдывает надежд героя, но все же «оказывается “шкатулкой с двойным дном”: через некоторое время Лукьяныч удавится именно здесь <.> без всякой причины». А. А. Фаустов рассматривает кладовую как «встроенный в сюжет “метатекст”, смыслообраз двойной тайны, которая сначала дезавуирует себя, чтобы затем обнаружить свое второе и на этот раз уже целиком непроницаемое для взора “дно”. Тургеневский человек словно проваливается сквозь “первую” загадку и ощущает под своими ногами бездну»12.
Негативную семантику чулан обнаруживает в творчестве Ф. М. Достоевского. В ранней повести «Господин Прохарчин» он оказывается тем местом, с которого начинается пожар: «Дом в кривом переулке от лысой девки сгорел; это лысая девка там такая была; она свечку зажгла и чулан запалила»13. Вокруг чулана образуется ореол тайны, необычности и даже абсурдности происходящего. Свою причастность тайне, но уже в качестве пособника в ее разоблачении, чулан сохраняет в «Дядюшкином сне», становясь удобным местом для подслушивания и подсматривания.
В «Подростке» в речах Ламберта, обращенных к Аркадию, чулан становится емкой метафорой падения нравов, духовной и физической развращенности: «У нас была такая добродетель в Москве: ух как нос подымала! А затрепетала, когда пригрозили, что все расскажем, и тотчас послушалась; а мы взяли и то и другое: и деньги и то - понимаешь что? Теперь она опять в свете недоступная - фу ты, черт, так высоко летает, и карета какая, а коли бы ты видел, в каком это было чулане! Ты еще не жил; если бы ты знал, каких чуланов они не побоятся.»14. Сходной семантикой чулан наделен и в «Братьях Карамазовых». Дом Федора Павловича как будто является воплощением его внутренней жизни, оттого «много было в нем разных чуланчиков, разных пряток и неожиданных лесенок»15. В этом же романе, как и в «Бесах», с чуланом связываются самые зловещие ассоциации: в чуланчике «с петли снимают» «кроткую, незлобивую и безответную»16 Софью Ивановну, вторую жену Федора Павловича, а в главе «У Тихона», не вошедшей в окончательный текст романа «Бесы», «крошечный чуланчик вроде курятника»17 становится местом самоубийства соблазненной Ставрогиным Матреши.
Любопытно, что в произведениях большинства писателей XIX столетия, за исключением Н. В. Гоголя и М. Е. Салтыкова-Щедрина, чулан либо не фигурирует вовсе, либо не наделяется значимой семантикой. По сравнению с чуланами Тургенева и Достоевского, чулан Толстого обладает совсем иными смыслами. У первых двух авторов чулан ближе к подвалу, который «воплощает темную сущность дома»18 (курсив автора. - К. Н.). Природа дома, как и человека, двойственна: закрытые, темные, необжитые помещения сродни «иррациональным глубинам» психики человека, по этому признаку чулан становится в один ряд с подвалом - «погребенным безумием», в котором «замурованы трагедии»19. Эту семантику чулана как раз активизирует Достоевский, рассказывая о самоубийствах, безмолвным «свидетелем» которых становится чулан.
Чулан Толстого, скорее, сродни шкафу или сундуку, которые Г. Башляр называет «органами тайной жизни души», «моделью сокровенного»20. Находясь в темном пространстве чулана, Николенька погружается в глубины своей души, но обнаруживает там все самое лучшее, чему способствуют молитвы Гриши.
Второй раз, уже в бабушкином доме в Москве, Николенька попадает в чулан не по собственной воле. Его наказывает гувернер 81-1еготе, причем наказанию предшествует целый ряд проступков, квалифицируемых Николенькой как «преступления» (1, 147). Мальчик находится в «раздраженном и неестественном <.> состоянии духа», которое Толстой разбирает самым подробным образом. Этот анализ нельзя оставить без внима-
«Я читал где-то, что дети от двенадцати до четырнадцати лет, то есть находящиеся в переходном возрасте отрочества, бывают особенно склонны к поджигательству и даже убийству. Вспоминая свое отрочество и особенно то состояние духа, в котором я находился в этот несчастный для меня день, я весьма ясно понимаю возможность самого ужасного преступления, без цели, без желания вредить, - но так - из любопытства, из бессознательной потребности деятельности. <.> В такие минуты, когда мысль не обсуживает вперед каждого определения воли, а единственными пружинами жизни остаются плотские инстинкты, я понимаю, что ребенок, по неопытности, особенно склонный к такому состоянию, без малейшего колебания и страха, с улыбкой любопытства, раскладывает и раздувает огонь под собственным домом, в котором спят его братья, отец, мать, которых он нежно любит. Под влиянием этого же временного отсутствия мысли
- рассеянности почти - крестьянский парень лет семнадцати, осматривая лезвие только что отточенного топора подле лавки, на которой лицом вниз спит его старик отец, вдруг размахивается топором и с тупым любопытством смотрит, как сочится под лавку кровь из разрубленной шеи; под влиянием этого же отсутствия мысли и инстинктивного любопытства человек находит какое-то наслаждение остановиться на самом краю обрыва и думать: а что, если туда броситься? или приставить ко лбу заряженный пистолет и думать: а что, ежели пожать гашетку? или смотреть на какое-нибудь очень важное лицо, к которому все общество чувствует подобострастное уважение, и думать: а что, ежели подойти к нему, взять его за нос и сказать: “А ну-ка, любезный, пойдем”?» (1, 151).
Здесь Толстой явно смыкается с Достоевским, персонажи которого совершают все те страшные поступки, о которых гипотетически рассуждает автор «Отрочества». Среди этих преступлений и поджоги, и отцеубийства, и самоубийства. Однако особенное внимание обращает на себя последний эпизод, в котором «очень важное лицо» в буквальном смысле слова «ведут за нос». Не Толстой ли подсказал Достоевскому один из самых эпотажных поступков Ставрогина, «принца Гарри», проведшего за нос по зале человека «уважаемого» и «заслуженного»? «Наш принц вдруг, ни с того, ни с сего, сделал две-три невозможные дерзости разным лицам, то есть главное именно в том состояло, что дерзости эти совсем неслыханные, совершенно ни на что не похожие, совсем не такие, какие в обыкновенном употреблении, совсем дрянные и мальчишнические, и чорт знает
для чего, совершенно без всякого повода. Один из почтеннейших старшин нашего клуба, Петр Павлович Гаганов, человек пожилой и даже заслуженный, взял невинную привычку ко всякому слову с азартом приговаривать: “Нет-с, меня не проведут за нос!” Оно и пусть бы. Но однажды в клубе, когда он, по какому-то горячему поводу, проговорил этот афоризм собравшейся около него кучке клубных посетителей (и все людей не последних), Николай Всеволодович, стоявший в стороне один и к которому никто и не обращался, вдруг подошел к Петру Павловичу, неожиданно, но крепко ухватил его за нос двумя пальцами и успел протянуть за собою по зале два-три шага. Злобы он не мог иметь никакой на господина Гаганова. Можно было подумать, что это чистое школьничество, разумеется, непростительнейшее; и однако же рассказывали потом, что он в самое мгновение операции был почти задумчив, “точно как бы с ума сошел” <.> Шум поднялся ужаснейший; его окружили. Николай Всеволодович повертывался и посматривал кругом, не отвечая никому и с любопытством приглядываясь к восклицавшим лицам»21.
Достоевский как будто следует за Толстым, демонстрируя, как его персонаж унижает человека просто так, говоря словами автора «Отрочества», «без цели, без желания вредить, - но так - из любопытства». Толстой утверждает, что поступки подобного рода совершаются «под влиянием временного отсутствия мысли» - и Ставрогин «задумчив», «точно как бы с ума сошел». Более того, любопытство, особенно педалируемое Толстым, читается и на лице героя «Бесов». Столь очевидное сходство самих поступков и психологической реакции персонажей приводит к мысли, что Достоевский в «Бесах» описал ситуацию, смоделированную Толстым на страницах «Отрочества».
Это предположение подкрепляет статья Достоевского «Именинник», опубликованная в «Дневнике писателя» в феврале 1877 года. Рассказывая о самоубийстве двенадцатилетнего гимназиста, писатель обращается к интересующему нас эпизоду из «Отрочества». Эта статья не только показывает, как хорошо ее автор знал толстовский текст, она демонстрирует, как «сцена в чулане» задела писателя за живое своим созвучием его собственной «детской теме». Достоевского в первую очередь интересуют фантазии Нико-леньки на тему самоубийства в чулане (здесь не лишним будет напомнить, что Матреша, повесившаяся в чулане, тоже ребенок - ей всего четырнадцать). Анализ переживаний Николеньки, проведенный Достоевским, изобилует множеством психологических подробностей, вписывающих свою страницу в «чуланные» истории русской литературы, поэтому позволим себе привести его целиком:
«Помните ли вы “Детство и отрочество” графа Толстого? Там есть один мальчик, герой всей поэмы. Но это не простой мальчик, не как другие дети, не как брат его Володя. Ему всего каких-нибудь лет двенадцать, а в голову и в сердце его уже заходят мысли и чувства не такие, как у его сверстников. Мечтам и чувствам своим он уже отдается страстно и уже знает, что их лучше хранить ему про себя. Обнаруживать их уже мешает ему стыдливое целомудрие и высшая гордость <.> Он смотрит на себя в зеркало слишком часто и решает, что он уродливо нехорош собою. У него мелькают мечты, что его никто не любит, что его презирают... Одним словом, это мальчик довольно необыкновенный, а между тем именно принадлежащий к этому типу семейства средне-высшего дворянского круга, поэтом и историком которого был, по завету Пушкина, вполне и всецело, граф Лев Толстой. И вот в их доме, в большом семейном московском доме, собираются гости <.> Начались игры, танцы. Наш герой мешковат, танцует хуже всех, хочет отличиться остроумием, но ему не удается <.> В отчаянии он решается на всё, чтоб всех поразить. При всех девочках и при всех этих гордых, старших мальчиках, считавших его ни во что, он вдруг, вне себя, с тем чувством, с которым бросаются в раскрывшуюся под ногами бездну, выставляет гувернеру язык и ударяет его изо всех сил кулаком! “Теперь все узнали, каков он, он показал себя!” Его позорно тащат и запирают в чулан. Чувствуя себя погибшим, и уже навеки, мальчик начинает мечтать: вот он бежал из дому, вот он
поступает в армию, на сражении он убивает множество турок и падает от ран. Победа! где наш спаситель, кричат все, целуют и обнимают его <.> И вдруг мысль, что дверь отворится и войдет гувернер с розгами, рассеивает эти мечты, как пыль. Начинаются другие. Он вдруг выдумывает причину, почему его “все так не любят”: вероятно, он подкидыш, и от него это скрывают... Вихрь разрастается: вот он умирает, входят в чулан и находят его труп: “Бедный мальчик!”, его все жалеют. “Он добрый мальчик! Это вы его погубили”, - говорит отец гувернеру... и вот слезы душат мечтателя... Вся эта история кончается болезнью ребенка, лихорадкой, бредом. Чрезвычайно серьезный психологический этюд над детской душой, удивительно написанный»22.
Далее Достоевский описывает историю, случившуюся в одной из гимназий. Двенадцатилетний мальчик в наказание за незнание урока был оставлен учителем в школе до пяти часов вечера. Он «отвязал от попавшегося на глаза блока бечевку, привязал ее к гвоздю, на котором обыкновенно висит так называемая золотая или красная доска. и удавился». «Где причина самоубийства?» - спрашивает Достоевский. Писатель не желает пускаться в пространные размышления на тему бессердечия и формализма в деле воспитания, его интересуют причины, связанные с духовным самочувствием ребенка. Его странный поступок он объясняет через текст Толстого: «.очень может быть, что происходило нечто вроде того, что описал граф Толстой, то есть подавленные, еще не сознательные детские вопросы, сильное ощущение какой-то гнетущей несправедливости, мнительное раннее и страдальческое ощущение собственной ничтожности, болезненно развившийся вопрос: “Почему меня так все не любят”, страстное желание заставить жалеть о себе.»
Но не все в поступке гимназиста, как считает Достоевский, можно объяснить с помощью Толстого, изобразившего переживания Николеньки: «Мальчик графа Толстого мог мечтать, с болезненными слезами расслабленного умиления в душе, о том, как они войдут и найдут его мертвым и начнут любить его, жалеть и себя винить. Он даже мог мечтать и о самоубийстве, но лишь мечтать: строгий строй исторически сложившегося дворянского семейства отозвался бы и в двенадцатилетнем ребенке и не довел бы его мечту до дела, а тут - помечтал, да и сделал»23. Это замечание обнажает пропасть между «чуланными» историями Толстого и самого Достоевского, взвалившего на себя задачу «осветить» «хотя бы часть. хаоса» современной ему жизни, или, иными словами, ее темные уголки, чуланы и подполья, через которые метафоризируются у писателя распад и разложение. Однако и у Толстого изоляция Николеньки в чулане дает дурные плоды: ребенок впервые «дерзко» спрашивает бога, «за что он наказывает его», и этот вопрос является «первым шагом к религиозным сомнениям», тревожащим его во время отрочества (1, 154). Заточение в чулане рождает и чувство ненависти к 81-1еготе’у, к которому до этого случая Николенька испытывал только неприязнь.
Но есть в «чуланной» истории Николеньки нечто исключительно толстовское, что отличает ее от историй других авторов. Смыкаясь с Достоевским в теме отчаяния и религиозных сомнений, порожденных изоляцией в темном и тесном локусе, Толстой даже чулан озаряет светом любви, пусть и на краткие мгновения. Любовное чувство, порожденное в душе ребенка молитвами Гриши в чулане петровского дома, обнаруживает себя в чулане дома московского, и связывается с образом маменьки. В своих грезах мальчик встречается с маменькой на небесах. Пространство чулана размыкается, открывая небо, где ребенок видит «что-то удивительно прекрасное, белое, прозрачное, длинное» и чувствует, что это его мать. Он ощущает на себе ее ласку, ему «прекрасно» в этом новом, другом мире. Мальчик летит с маменькой «все выше и выше» (1, 155), и эта греза для него - «отрадная, счастливая мечта», озаряющая тесное пространство чулана. Таким образом, и в этой сцене чулан сохраняет свое особое значение, выступая не только локусом терзаний и сомнений, но и хранилищем сокровенного, что вполне соответствует представлениям раннего Л. Толстого о доме как «единой фундаментальной ценности»24 бытия.
Примечания
1 Башляр Г. Поэтика пространства / Пер. с франц. - М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. - С. 29.
2 Там же.
3 Панченко А. О русской истории и культуре. - СПб.: Азбука, 2000. - С. 337.
4 Там же. - С. 338-339.
5 Толстой Л.Н. Собр. соч.: в 22 т. - М.: Худ. лит., 1978 - 1984. - Т. 1. - С. 25. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы.
6 Там же. - С. 340.
7 Панченко А. Указ. соч. - С. 339.
8 Топоров В.Н. К символике окна в мифопоэтической традиции / Балто-славянские исследования, 1983. - М.: Наука, 1984. - С. 183.
9 Там же. - С. 182-184.
10 Тургенев И. С. Собр. соч. :в5т.-М.: Русская книга, 1994. -Т.2.- С. 32.
11 Там же.
12 Фаустов А.А. Авторское поведение в русской литературе. - Воронеж: ВГУ, 1997. - С. 84.
13 Достоевский Ф.М. Собр. соч.: в 15 т. - Л.: Наука, 1988 - 1996. -Т. 1.-С. 325.
14 Достоевский Ф.М. Указ. соч. -Т.8.-С.571.
15 Там же. - Т. 9. - С. 105.
16 Там же. - С. 15.
17 Там же. -Т.7.- С. 650.
18 Башляр Г. Указ. соч. - С. 37.
19 Там же. - С. 39.
20 Там же. - С. 81.
21 Достоевский Ф.М. Указ. соч. -Т.7.- С. 44.
22 Там же. - Т. 14. -С.36- 38.
23 Там же. - С. 339.
24 Башляр Г. Указ. соч. - С. 26.
