CC BY
119
УДК 82.1
Людмила Николаевна Тихомирова
«ЧУДНЫЙ СВЕТ НА ВСЮ СУДЬБУ ПРОЛИВАЕТ ДЕТСТВО...»
(ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ НА ЧАЛО В ПОЭЗИИ ЮННЫ МОРИЦ)
Статья посвящена анализу стихов Юнны Мориц о военном детстве как поэтическо— му единству.
Ключевые слова: документальность, автобиографическая проза, детские воспомина— ния, несобранный цикл, автобиографический цикл.
В творчестве Ю. П. Мориц есть шесть стихотворений («Те времена», 1965, «Всю во— йнужилаяпод землей...», 1980, «Послевойны», 1980, «Забытыемелодии», 1982, «Вор», 1985, «Воспоминание», 1985), которые, хотя и были созданы ею в разные годы, сегодня воспринимаются читателем как целостный текст, интегрированный общим авторским замыслом. Написанный по воспоминаниям военного детства, проведенного в эвакуации в Челябинске, где, по словам поэтессы, она жила с «четырех до восьми лет, в школу ходила, читала в госпитале поэзию раненым, праздновала Победу с салютом» [6], этот текст воссоздает один из самых трагических периодов нашей истории таким, каким он навсегда сохранился в памяти ребенка.
Стихотворения создавались в течение двадцати лет (1965-1985), и каждое новое про— изведение, встраиваясь в контекст предыдущего, не только содержательно дополняло указанную художественную общность, но и придавало ей все большую многомерность и полифоничность. Поскольку поэтические единства подобного рода в терминологии литературоведения принято называть несобранными циклами, считаем возможным при— менить это определение и к перечисленным выше стихотворениям.
Во-первых, все они имеют общую автобиографическую основу. Во-вторых, как и в аналогичных образованиях, единство данного цикла конституируется прежде всего указали— ем на общность текстопорождающей ситуации (война и связанная с ней обстановка) и типом героя - ребенка в пору раннего детства, чьим восприятием действительности определяется художественный образа мира. В-третьих, как любое целостное произведение, «челябинский» цикл Мориц имеет внешние границы, связанные с началом и концом течения обозначенной ситуации, обладает внутренней драматургией и событийной динамикой; входящие в него стихотворения можно расположить в определенной хронологической последовательности, они дополняют и продолжают друг друга, в них просматривается единство авторского взгля— да, модуса художественности и т. д. Кроме того, все перечисленные стихотворения обладают достаточно редким для лирики качеством - документальностью, - которым в свою очередь во многом определяется способ выражения в тексте авторского сознания.
Проблему документальности в художественной прозе исследовала Е. Г. Местергази. Литературой с главенствующим документальным началом она называет произведения, «основанные не на вымысле, а на реальных фактах» [3. С. 20]. «При этом, - пишет ис— следователь, - имена, названия могут быть подлинными, а могут в отдельных случаях заменяться на вымышленные; под документальными свидетельствами понимаются как официальные документы, справки и пр., так и записи устных рассказов, в том числе лите— ратурно обработанные, а также невымышленные повествования писателей, ставших сви— детелями и участниками важнейших исторических событий» [3. С. 16]. Лирика, конечно, не художественная проза (сам род литературы предполагает повышенную пристрастность
© Л. Н. Тихомирова. 2012.
и личностную опосредованность), тем не менее к некоторым лирическим произведениям приведенное выше определение может быть с успехом применено. Считаем, что цикл «че— лябинских» стихотворений Ю. Мориц как раз и можно безоговорочно отнести к их числу.
Он основан на подлинных событиях, подтверждаемых реальными фактами биографии поэтессы. Во всех включаемых в него произведениях имеется указание на время действия (дату, порядковый год войны или возраст главной героини: «Зимой сорок третьего года / видала своими глазами...» - «Вор»; «Сажали мы картошечку /На третий год войны» — «Забыт ые мелодии» и др.), главная героиня текста - очевидец и участник одного из главных исторических событий века, в роли лирических персонажей выступают реальные люди — мать, отец, сестра будущей поэтессы и т. д. Документальное начало доминирует в тексте настолько, что на него обращают внимание исследователи, область научных интересов ко— торых находится за пределами филологического анализа. «Пронзительные, откровенные стихи и рассказы об этом периоде жизни поэтессы, - пишет краевед Н. А. Капитонова, -... яркие картинки из жизни челябинцев во время войны» [2. С. 2].
Небольшой автобиографический цикл Ю. Мориц, безусловно, свидетельство. Свидетельство яркое, во многом неожиданное потому, что дается ребенком, смотрящего на мир иначе, чем взрослые. В основе каждого стихотворения - жизненный эпизод, силой воздействия которого на читателя определяется специфика и каждого отдельного текста, и поэтического единства в целом. Все стихотворения ориентированы на точку зрения де— вочки от четырех до восьми лет и представляют собой небольшие по объему рассказы, фиксирующие впечатления от событий, непосредственной участницей которых она была.
«Те времена» (1965) - первое стихотворение, написанное поэтессой по впечатлениям жизни в эвакуации:
Ему было семь лет. Однажды я спросила его,
И мне - семь лет. Когда мы были вдвоем:
И у меня был туберкулез, - Не лучше ли съесть котлету в шесть,
А у бедняги нет. А не в один прием?
В столовой для истощенных детей Мне давали обед.
У меня был туберкулез,
А у бедняги нет.
И он ответил: - Конечно, нет! Если в пять или в шесть,
Во рту остается говяжий дух ■ Сильнее хочется есть.
Я выносила в платке носовом Одну из двух котлет.
У меня был туберкулез,
А у бедняги нет.
Гвоздями прибила война к моему Его здоровый скелет.
У меня был туберкулез,
А у бедняги нет.
Мы выжили оба, вгрызаясь в один Талон на один обед.
И два скелетика выбились в рай,
Имея один билет!
«Те времена» (1965) [4. С. 25-26] Ю. Мориц действительно во время войны болела туберкулезом, получив его как ос— ложнение после кори в первый же год эвакуации, поэтому сценка, описанная выше, бо— лее чем вероятна. И все-таки стихотворение не об этом.
Он брал мою жертву в рот, Делал один глоток И отмывал в церковном ручье Мой носовой платок.
Память о войне в нем связана с воспоминаниями о первом друге и начале формиро— вания представления о нравственном и человеческом долге, которого требует дружба. Сочувственное отношение к «несчастью» голодающего товарища, отсутствием болезни лишенного дополнительного питания («Уменя был туберкулез, а у бедняги нет»), опре— деляет поступок маленькой героини, братски делящейся с ним своей небольшой порцией («Явыносила в платке носовом/ Одну из двух котлет»). Умение отдать другому необхо— димое и не пожалеть об этом - едва ли не главный урок, усвоенный в детстве. Мерилом ценности такого поступка с точки зрения взрослого является спасенная человеческая жизнь («Мы выжили оба...»), с точки зрения ребенка - устраненная несправедливость. Смертельная болезнь одного является залогом жизни другого, но серьезность понимания всего происходящего придет только через много лет («И два скелетика выбились в рай, / Имея один билет»), для маленькой же героини, от лица которой ведется повествование, гораздо важнее первое серьезное переживание за другого человека, первое посильное участие в его житейской «беде». Документальность выступает в этом стихотворении важным приемом создания текста: коротенький диалог семилетних друзей, составляю— щий сюжетную основу произведения, своей несочиненностью, правдивостью сообщает больше об их недетских страданиях, чем любое описание голода, который они постоян— но чувствуют.
Эту же функцию выполняет точное описание подвала, где всю войну прожила главная героиня цикла:
Всю войну жила я под землей,
Где хранили до войны мороженое.
Мы согрели землю всей семьей,
Занимая мссто, нам положенное.
Мы любили этот погребок,
Печку там построили кирпичную,
Побелили стены, потолок,
Постелили крышу не тряпичную
- Боженька, -шептала я во мрак, -Сделай так, чтоб утром все проснулися ...Мы любили этот саркофаг Покидая, слезно улыбнулися...
Помещение, которое изображает Ю. Мориц, тоже вполне реальное. Ее семья, как вы— яснила Н. А. Капитонова, «всю войну жила в подвале дома на Елькина (недалеко от се— годняшнего проспекта Ленина)» [2. С. 3]. Но перед поэтессой не стоит задача дословно описать место, в котором все они ютились, ей опять же важно другое. За четыре военных года нежилое, холодное помещение («...под землей, /Где хранили до войны мороже— ное») превратилось в Дом («Мы согрели землю...// Печку там построили кирпичную / Побелили стены, потолок, / Постелили крышу не тряпичную»). Однако этот дом, хоть и обжитый, и даже любимый, так и не стал настоящим («Все равно землей, землей сырой / Пахло там...»; «Ив гробу, во гробе, во гробе / Я давно по солнышку соскучилась»). Этот дом - убежище от войны, спасение от гибели, которая непременно грозила бы в Киеве, и все-таки это жилище смерти. Вероятно, поэтому описание помещения проник— нуто двойственным чувством («Мы любили этот саркофаг»). Но не следует забывать о
Все равно землей, землей сырой Пахло там сквозь доски, плотно сбитые! Просыпалась я ночной порой -Думала, что мы уже убитые:
Мать скрестила руки на себе,
Вниз лицом - отец, сестрица скрючилась И в гробу, во гробе, во гробе Я давно по солнышку соскучилась
том, что подвал показан глазами ребенка, стихотворение даже стилизовано под детскую речь («проснулися», «улыбнулися»). Для лирической героини Мориц важно, что вынесет ребенок из этих неважных жизненных условий, научится ли ценить жизнь выше матери— альных благ. Документальное начало, главенствующее в произведениях цикла, - один из способов выразить авторскую позицию, создав у читателя установку на достоверность.
У ребенка - главного героя текста - почти ничего не сохранилось в памяти от мир— ного времени. Его осознанная жизнь началась с войны и целиком связана с ее событи— ями и «угрюмством быта». Именно поэтому память лирической героини воскрешает те времена не словами газетных передовиц, а сценами, подобным приведенным выше. С точки зрения взрослого человека эти сцены несопоставимы друг с другом по драматизму переживаемого: бомбежка, голод, страх ночного нападения врага и, например, поход в баню, копка картошки или грезы о найденном кладе и продуктовом изобилии, который сулит эта находка, сосуществуют в тексте Мориц на равных. Но поскольку у маленького ребенка еще нет никакого индивидуального, а тем более социального опыта, его логи— ка отвечает своим внутренним законам. Подчиняясь им, память отбирает и сохраняет эмоционально значимые для ее обладателя автобиографические события и состояния, зачастую сопрягая в однородный ряд совершенно разнородные элементы. Так, в нечто единое выстраивается то, что изначально не является таковым: события, наблюдения, переживания и даже фантазии.
Однако есть еще один момент, о котором не следует забывать, анализируя художе— ственные произведения, в которых получили отражение любые детские воспоминания. Поскольку у маленького ребенка нет автобиографического опыта, у него нет и пред— ставления о детстве, или, правильнее сказать, образа детства, зафиксированного в созна— нии. «Образ детства, - пишет современный психолог, - ... совокупность представлений взрослого о детстве. У каждого есть свое детство, сохраненное в воспоминаниях» [1].
Все то, что сохраняется в памяти в виде образа пережитого, как правило, воспроиз— водится в тексте, много лет спустя, то есть актуализируется и интерпретируется уже не ребенком, а взрослым человеком, в чьем сознании на личностный бытийный опыт обяза— тельно накладывается опыт социальный и культурный, безусловно, трансформирующий пережитое. Поэтому в произведениях подобного типа, в том числе и в стихотворениях анализируемого цикла, можно без труда обнаружить наличие сразу двух субъектов со— знания, сосуществующих в пространстве текста на паритетных началах: ребенка, чьими глазами мы видим событие, и взрослого, заполняющего пробелы в его воспоминаниях:
Из горящего поезда чтобы закрыть глаза, -
на траву потому что не двигался паровоз,
выбрасывали детей. но кровавый туман и чад
Я плыла от на месте вертящихся шел колес
по кровавому, скользкому рву и чугунный стонал рычаг -
человеческих внутренностей, костей. словно в локте согнутая рука,
Пилот, который летал надо мной, Я видела свастику на руке
оторванная от тела, чтобы колеса паровика
Так на пятом году мне послал Господь спасенье и долгий путь...
Но ужас натек в мою кровь и плоть
и то, что со лба текло. и катается там, как ртуть!
И когда засыпаю лицом к луне,
А еще я видела красный круг так горько во сне я плачу,
паровозного колеса. что слезы мои текут по стене,
И от ужаса в которой я память прячу.
мне не хватало рук, «Воспоминание» (1985) [4. С. 10]
Данное стихотворение является своего рода началом анализируемого цикла. В нем вое— создается нередкая для начала войны ситуация - обстрел поезда с беженцами. Название стихотворения - «Воспоминание» - не случайно. Это одно из тех детских воспоминаний, указание на которое есть не только в поэзии, но и в прозе Ю. Мориц («Меня разбомбили в поезде. Я от этого очень моргаю. И мне трудно играть с другими детьми, они меня за моргание дразнят») [7]. Собственно, все шесть стихотворений анализируемого цикла -воспоминания о пережитом, но только в этом определение жанра вынесено в заголовок. Возникает вопрос, почему. Вероятно, потому, что перед нами не просто первое сильное впечатление маленькой девочки, связанное с войной, или ее первое столкновение с из— менившейся реальностью, а вообще одно из первых индивидуальных воспоминаний, то, с чего начинает работу автобиографическая память. Это страшное событие - бомбежка поезда - начало даже не жизни, а судьбы лирической героини, момент, во многом опре— деливший концепцию ее дальнейшего пути (не случайно тема жизни как высшего дара станет сквозной в творчестве Ю. Мориц).
Чтобы передать все безумие происходящего, автор насыщает текст произведения лек— сикой с негативной семантикой и выразительными документальными деталями, тяготе— ющими к натуралистическим: «из горящего поезда», «выбрасывали детей», «по крова— вому, скользкому рву человеческих внутренностей, костей»; «в лобовое влипал стекло», «то, что со лба текло» и др. Не менее натуралистичны и средства художественной вы— разительности («кровавый туман и чад», «чугунный стонал рычаг»; «словно в локте со— гнутая рука, оторванная от тела», «как больной, который сошел с ума» и др.). Прием известный: поэт пытается выжать из натуралистической образности максимум художе— ственного смысла, вызвав у читателя не только ужас от изображаемого, но и отвращение к насилию, предельным проявлением которого является война. Художнику важно пока— зать бомбежку глазами четырехлетнего ребенка, воссоздать его внутреннее состояние в этот момент. Поэтому многие языковые средства также передают детское видение дан— ного события, имитируют детскую речь и детскую логику: «он реял в летающем сунду— ке», «а еще я видела красный круг паровозного колеса», «от ужаса мне не хватало рук, чтобы закрыть глаза». Однако множество деталей описываемой ситуации не сохрани— лось в детской памяти, на всю жизнь осталось только чувство пережитого («ужас натек в мою кровь и плоть- / и катается там, как ртуть»), на которое с течением времени в сознании носителя воспоминания наслоились картинки из кинохроники, художествен— ных фильмов, общекультурные и социальные стереотипы: «Пилот, который летал надо мной, / - коричневая чума, - / скалился и хохотал, как больной, / который сошел с ума //...Я видела свастику на руке...». А это уже интерпретация события взрослым. То есть в данном стихотворении фиксируется не только прошлый опыт ребенка, но и однажды принятая взрослым версия произошедшего. Для художественных текстов с главенству— ющим документальным началом - это не редкость.
Зато совершенно оригинальное видение события представлено в стихотворении «После войны» (1980), завершающем цикл:
В развалинах мерцает огонек, И серебрится банный узелок
Там кто-то жив, зажав огонь зубами. С тряпьем. И серебрится мирозданье.
И нет войны, и мы идем из бани,
И мир пригож, и путь мой так далек! И пахнет от меня за три версты Живым куском хозяйственного мыла, И чистая над нами реет сила -Фланель чиста и волосы чисты!
И я одета в чистый балахон И рядом с чистой матерью ступаю,
И на ходу как будто засыпаю,
И звон трамвая серебрит мой сон.
И нет войны, и мы идем из бани,
Мне восемь лет, и путь мой так далек!..
И мы в трамвай не сядем ни за что -Ведь после бани мы опять не вшивы!
И мир пригож, и все на свете живы,
И проживут теперь уж лет по сто!
И мир пригож, и путь мой так далек,
И бедным быть для жизни не опасно,
И, господи, так страшно и прекрасно В развалинах мерцает огонек.
[4. С. 27]
Это стихотворение - одно из самых светлых в творчестве Ю. Мориц. Через много лет после Победы она воссоздает атмосферу счастья первых послевоенных дней так, как будто бы все произошло вчера. Детское воспоминание о конце войны сопряжено с ощу— щением подаренной жизни («И бедным быть для жизни не опасно»). Отныне все стра— дания позади, и будущее представляется чередой бесконечных радостей, которые ничто не в состоянии омрачить: «...И мир пригож, и все на свете живы, / И проживут теперь уж лет по сто». Это счастье так велико, что им окрашиваются все реалии окружающего мира: «И звон трамвая серебрит мой сон. / И серебрится банный узелок / С тряпьем. И серебрится мирозданье». Интересно, что конец войны ассоциируется у маленькой геро— ини Мориц с походом в баню: ощущение Победы - это ощущение чистоты: «И чистая над нами реет сила- / Фланель чиста и волосы чисты! /Ия одета в чистый балахон / И рядом с чистой матерью ступаю... ». Многократноеповторение слова «чистый» здесь не случайно. Мир предстает словно отмытым от грязи и крови военных лет, и в этом обновленном и чистом мире можно жить только с чистыми помыслами и чистой душой.
В данном стихотворении, как и в остальных произведениях цикла, сила воздействия тек— ста на читателя обеспечивается множеством документальных деталей, через которые в сознании ребенка запечатлелось время («И пахнет от меня за три версты / Живым куском хозяйственного мыла»; «Имы в трамвай не сядем ни за что, /Ведь после бани мы опять не вшивы»; «Ия одета в чистый балахон» и т. д.). Несмотря на семантиче— скую сниженность слов, которые находит поэтесса для передачи этих деталей, в целом стихотворение очень позитивно. Да и вообще произведения Мориц о военном детстве, несмотря на суровость материала, не оставляют мрачного впечатления. В художествен— ной концепции Ю. Мориц детство - это стартовая площадка, задающая траекторию все— го последующего движения, поэтому воспоминания о нем - средство личностного само— определения, стремление осознать свой жизненный и творческий путь на определенном возрастном и творческом рубеже.
Позиция автора в тексте - это позиция благодарного судьбе человека. Детская друж— ба, родительская любовь и людская взаимопомощь - утверждаемые в тексте качества, которые определили вектор формирования личности лирической героини. Они выступа— ют как противовес жестоким испытаниям времени, и именно ими определяется тот свет— лый взгляд на мир, которым окрашены стихотворения Ю. Мориц о военном времени. Сопряжение высокой художественности и жизненной правды обеспечивает стихотворе— ниям Мориц ощущение неподдельности, непритворности изображаемого, дает возмож— ность увидеть военно-тыловую повседневность в несколько непривычном ракурсе, МО— жет, не сильно меняя наше представление о военном времени, но, безусловно, ДОПОЛНЯЯ его новыми красками.
Список литературы
1. Бондарева, М О. Механизм построения образа детства [Электронный ресурс] / М. О. Бондарева. - URL : http://www.ipras.ru/cntnt/rus/dop_dokume/mezhdunaro/nauchnye_m/ г azdel_3 _a/bondareva.
2. Капитонова, Н. А. Юнна Мориц: «Там - город Челябинск, а в городе дом... » [Текст]
3. Местергази, Е. Г. Художественная словесность и реальность (документальное на— чало в отечественной литературе XX века) : автореф. дис. ... докт. филол. наук [Текст] / Е. Г. Местергази. - М. : ИМЛИ им. А. М. Горького, 2008. - 50 с.
4. Мориц, Ю. П. На этом береге высоком [Текст] : стихи / Ю. П. Мориц. - М. : Современник, 1987. - 318 с.
5. Мориц, Ю. П. Синий огонь [Текст] : стихи / Ю. П. Мориц. - М. : Советский писа— тель, 1985. - 192 с.
6. Мориц, Ю. П. Я рано попала в плохую компанию [Электронный ресурс] / Ю. П. Мориц. -URL : http://culture.pravda.rU/culture/2003/4/9/21/7175_morizhtml.
7. Мориц, Ю. П. Рассказы о чудесном [Электронный ресурс] / Ю. П. Мориц. - URL : http : //www. morits.ru/cntnt/pro2/rasskazy/rasskazy_o.html.
