CC BY
23
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 11
СОЦИОЛОГИЯ
2
издается с 1972 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2.11 рефераты 97.03.001-97.03.024
МОСКВА 1997
СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
97.02.015-020. ПСИХОЛОГИЯ И ПОСТМОДЕРНИЗМ: ОБЗОР ДИСКУССИИ. (Сводный реферат).
97.02.015. SMITH М.В. Selfhood at risk. Postmodern perils and the perils of postmodernism //Amer. psychologist. - Wash., 1994. - Vol. 49, N 5. -P. 405-411.
97.02.016. GERGEN K.J. Exploring the postmodern. Perils or potentials? //Amer. psychologist. - Wash., 1994. - Vol. 49, N 5. - P. 412-436.
97.02.017. RUSSEL R.L., GAUBATZ M.D. Contested affinities: reaction to Gergen's and Smith's postmodernisms // Amer. psychologist. - Wash., 1995. - Vol. 50, N 5. - P. 389-390.
97.02.018. DENNER B. Stalked by the postmodern beast // Amer. psychologist. - Wash., 1995. - Vol. 50, N 5. - P. 390-391.]
97.02.019. MENTE D. Whose truth, whose goodness, whose beauty? // Amer. psychologist. - Wash., 1995. - Vol. 50, N 5. - P. 391.
97.02.020. WHITE D., WANG A. Universalism, humanism and postmodernism // Amer. psychologist. - Wash., 1995. - Vol. 50, N 5. -P. 392-393.
В мае 1994 г. журнал "American psychologist" опубликовал статью одного из старейших представителей гуманистической психологии М.Смита об "опасностях постмодерна и постмодернизма" для современного человека и современной психологической науки (017). Свою задачу автор, профессор психологии Калифорнийского университета (Санта Круз, США), видел в том, чтобы нейтрализовать вирус постмодернизма, который уже заразил "трагическим релятивизмом" гуманитарное знание и теперь угрожает профессиональной психологии, с помощью более оптимистичного и деятельного подхода к проблеме Я в социальной системе
постмодерна. Главным объектом критики Смита стал не менее известный американский психолог теоретик социального конструкционизма К.Джерджен. Аргументы Смита и ответная статья его оппонента (018) положили начало оживленной дискуссии о "дозволенности" постмодернистского мировоззрения в рамках академической психологии (019-022).
На протяжении двух последних десятилетий, пишет Смит, проблема Я и его отношений с социальным миром оставалось едва ли не ведущей темой психологического и социально-психологического анализа. Обсуждение этой проблемы профессиональными психологами затрагивало следующий круг хорошо известных вопросов: разочарование индивида в политических и прочих социальных институтах; недоверие к средствам массовой информации, хаос в области литературы и искусства; размывание любых - научных, эстетических, нравственных - стандартов или пренебрежение ими; непримиримое противостояние философских ориентации нигилизма и релятивизма, с одной стороны, и фуундаментализма и абсолютизма - с другой; разнузданность нравов, культ жесткости и насилия; наконец, трагическое ощущение "конца света" в канун третьего тысячелетия человеческой истории. Этот апокалиптический негативный опыт мировосприятия в первую очередь присущ евро-американской интеллектуальной элите. Тем не менее, считает Смит, не будет натяжкой утверждать, что подобные умонастроения в той или иной мере характерны сегодня и для тех категорий людей, для кого стандарты евро-американского образа жизни, в силу материальных и экономических обстоятельств, все еше недоступны. "По мере того, как будут рушиться "реальные" барьеры, мешающие тем, кто пока остался за бортом, эти люди будут сталкиваться с той же угрозой целостности своего Я, которую сегодня ощущает состоятельная часть общества" (1, с. 106). С этих позиций вполнее правомерно рассматривать психологическое неблагополучие современного Я как универсальную проблему человеческой самости в эпоху постмодерна, считает Смит.
Трактовка Я, принятая сегодня в Европе и Северной Америке, отличается крайним индивидуализмом и акцентом на самодостаточности автономного индивида, обладающего насыщенным сознанием и бессознательным, которому вменяется в обязанность непрерывная самоактуализация и опора на самого себя.
Подобное представление сложилось в Европе в эпоху Просвещения и промышленных революций и было доведено до своего логического конца усилиями романтиков и экзистенциалистов. Именно оно дало толчок развитию психологической науки и потому правомерно предположить, что поблекшая привлекательность подобного образа Я в условиях постмодерна ставит под сомнение не только прежнее представление о сущности бытия человека в мире, но и статус самой психологической науки, полагает Смит.
Новейшие работы профессиональных психологов, в которых поднимаются перечисленные проблемы, содержат две противоположные интерпретации современных злоключений Я. Первая точка зрения, которой придерживается, в частности, Р.Баумайстер, сводится к описанию неоправданной "экспансии" Я на фоне исчезающих религиозных ориентиров социальной жизни. Самодостаточное Я, занятое постоянной актуализацией своего жизненного потенциала, стремящееся к достижению "имманентных" ему целей и задач, оказывается неготовым к такому психологическому бремени, подчеркивает Баумайстер. Прежние - трансцендентные -ценности и цели наполняли существование человека содержанием и смыслом, избавляли от страха перед лицом небытия, религиозные регуляторы социальной жизни были более адекватны его позитивному психологическому самочувствию, чем идеал независимой, всепоглошаюшаей и в то же время замкнутой на самое себя человеческой самости. Согласно Баумайстеру и его единомышленникам, резюмирует свои наблюдения Смит, "напыщенные претензии нашего я, унаследованные от романтиков и экзистециалистов, оказались негодным фундаментом повседневной жизни" (017, с. 407).
По мнению П.Кушмана и КЛаша, все обстоит как раз наоборот: самость человека второй половины XX столетия истощена, "минимальна", пуста. Поясняя свою мысль, Кушман пишет: "Послевоенная топография сформировала самость, страдающую дефицитом общности, традиции, разделяемых смыслов. Эти социальные дыры и их последствия Я внутренне переживает как отсутствие личного призвания и собственной значимости". Охваченное постоянным эмоциальным голодом, Я бессознательно компенсирует это состояние тем, что "приобретает и потребляет; само по себе оно пусто" (цит. по: 017, с. 407). постепенное разрушение веры
в социальный прогресс, наряду с закатом религиозного мировоззрения, приводит к возникновению минимального Я, которое имеет только одну цель - физическое выживание, утверждает Лаш. Позиция Кушмана и Лаш представляется Смиту заслуживающей внимания, так как, с его точки зрения, именно отчаяние, порожденное разочарованием во всех теориях прогресса -гегельянских, марксистских, дарвинистских или буржуазно-демократических, вкупе с трагическим опытом мировых войн и ядерного противосостояния, - составляет самую серьезную угрозу самости человека в конце XX в.
Описанные психологические концепции Я постмодерна, при всем их видимом антагонизме, вовсе не исключает друг друга, утверждает далее Смит. Доказательством их совместимости может служить последняя работа К.Джерджена1*, который синтезировал идеи "экспансии" и "опустошения" в своем определении современного Я как "социально насыщенного". Насыщение Я, обусловленное небывалой степенью открытости индивида социальной информации, немыслимым и прежде объемами этой информации, а также масштабами социальных контактов и разнообразием ролевых моделей, оборачивается истощением его самости, ее распадением на части или, по выражению Джерджена, "соскабливанием Я". В ответ на непрерывное дробление социальных обстоятельств, мелькающих в калейдоскопе лиц и событий, происходит парциализация Я, его "заселение" частичными, фрагментами идентичностями. Технологии социального насыщения приводят к возникновению так называемых мультифренических состояний, когда индивид испытывает "головокружение" от бессчетного, бесконечного многообразия окружающей реальности и переживает свою самость как совокупность "популяций" собственного Я. "Это дробление Я и мультифренические состояния образуют значимую прелюдию к сознанию постмодерна", - делает вывод Джерджен (цит. по: 017, с. 407).
Смит готов согласиться с Джердженом в том, что многогранность непрерывных "социальных вливаний" лишает человека традиционной точки опоры-в виде стабильного социального
"Gerg en KJ. The saturated self dilemmas of identify in contemporary life - NY,
1991
контекста. Тем не менее в целом он считает весьма опасной эту "радикальную версию постмодернизма", которая завоевывает все большую популярность в качестве психологической метатеории - при том, что описывая новейшую угрозу психологическому благополучию человека, она "парализует любые попытки ей противостоять" (017, с. 405). Джерджен однозначно связывает свой диагноз насыщенного Я с распространением "постмодернистского отношения к миру и человеку", имея в виду позицию радикального релятивизма, отрицающую правомерность критериев добра и зла. Но, называя эту позицию дезориентирующей и головокружительной, Джерджен парадоксальным образом не видит в ней патологии, замечает Смит. Напротив, создатель социального конструкционизма называет этот перевернутый взгляд на мир "ценной мировоззренческой и научной (психологической) перспективой" (017, с. 408). Полагая, вслед за Рорти, что всякое значение о внешней реальности факультативно, т.е. необязательно и случайно, Джерджен распространяет данный тезис и на "науку об индивиде", т.е. психологию. "Если не имеет смысла всерьез интересоваться тем, как объективный мир запечатлевает себя в мире субъективном ... зачем же продолжать поддерживать почетный статус самой идеи о разделении субъекта и объекта? Почему мы должны принимать гипотезу о существовании индивидуального сознания, относительно которого следует накапливать знания? ..."Мир" и "сознание" становятся входом в дискурсивную практику культуры" (цит. по: 017, с. 408). Джерджен, комментирует позицию своего оппонента Смит, отказывает психологии в праве оставаться объективной наукой, предлагая ее адептам вместо постепенного продвижения в сторону истины заняться поиском своего места в той разновидности игры, каковой и является жизнь общества постмодерна, в этих условиях сохранение самости, по Джерджену, сводится к умению избежать ограниченности, налагаемой поглощающей нас "единичной реальностью". Человек постмодерна должен быть открыт "множеству голосов", ему не следует "объявлять войну неверным, отстаивая свой собственный стиль бытия"; признавая ценность чужих реальностей, он обогащает свою, "греясь под их сенью". Таким образом, заключает Смит, джердженовская версия постмодернизма "бросает вызов психологическому дискурсу, не говоря уже о науке и профессии психолога" (017, с. 408).
22-2892
Приверженцы гуманистической психологии не могут не приветствовать падение логического позитивизма, сброшенного со своего философского пьедестала социальным конструкционизмом, продолжает автор. Сама идея о том, что люди конструируют мир своего социального опыта, осуществляя трансмиссию традиций и культурных ценностей с помощью символов и метафор, является весьма ценной для социальных наук вообще и социальной психологии в частности. Согласен Смит и с конструкционистским тезисом о социально-исторической и культурной изменчивости образа и содержания человеческой самости, а значит и содержания всей евро-американской психологической науки, в этой связи справедливым представляется ему и акцент конструкционизма на герменевтических, интерпретаторских задачах психологии как науки об индивидах, созидающих универсум социальных значений. "Все это помогает компенсировать тот ущерб, который нанесло психологии полувековое господство бихевиоризма" (017, с. 408). Вместе с тем сторонник гуманистической психологии ктегорически не принимет зимствованную у постмодернизма критику Джердженом идеи объективного, достоверного нучного знния. Не приводя собственных контраргументов, Смит укзывает на работу Э.Гидденс1*, чья интерпретация социльно-психологического положения Я в эпоху позднего модерна представляется ему удачной альтернативной постмодернизму.
Реконструируя концепцию Гидденса, которую он расценивает как весьма близкую собственному видению проблемы, Смит обращает особое внимание на следующие ее положения: радикальное изменение посттрадиционного социального контекста, где доминируют универсальные стандарты исчисления исторического и бытового времени; конституирование Я как часть рефлексивного (саморефератного) процесса, связывающего между собой индивидуально-личностные и социальные изменения; растущее значение абстрактных экспертных систем в повседневной жизни (включая психотерапию и социально-психологические консультации); возникновение специфической культуры высоких рисков (ядерная угроза, экологическая катастрофа) и способов их
''Giddens Q Modernity and self-idenhby: self and society in the late modern age. -Stanford (Ca), 1991.
повседневной оценки; наконец, переход от "политики эмансипации" (достижения свободы, равенства, справедливости) к "жизненной политике", т.е. к решению нравственного вопроса о том, как следует жить. Последний аспект теории Гидденса Смит считает наиболее важным и имеющим непосредственное практическое значение для психологии. Жизненная политика, по Гидденсу, это прежде всего выбор жизненного стиля, который включает в себя осмысление глобальных нравственных и экзистенциальных проблем, попранных социальными институтами модерна. Это вопросы, связанные с допустимыми границами технических нововведений и генной инженерией, с правами животных и правом на жизнь человеческого эмбриона, с равенством полов, охраной окружающей среды и т.п. В самой идее жизненной политики Смит видит реальный путь к возрождению утраченного сегодня нравственного измерения общественной жизни и оптимистическую трактовку экзистенциальной и социальной ситуации человека позднего модерна. Эта политика противостоит постмодернистскому разгулу индивидумума и может послужить основой для возникновения нового объединения человеческих самостей. Позиция Гидденса, пишет в заключение Смит, являет собой "резкий контраст с той бесмыслицей, которую принимает и которой упивается джердженовская версия постмодернизма"; она предоставляет психологии и психологам такой мировоззренческий контекст, в котором их профессиональная деятельность по-прежнему будет иметь смысл и значение (017, с. 410).
По мнению К.Джерджена (Свартмор-колледж, Пенсильвания), попытки Смита "уберечь Я от разрушительного действия постмодернистского анализа с помощью традиционных научных и этических представлений" не достигает цели, так как эти представления утратили свою эффективность в социальной ситуации постмодерна" (018, с. 412). Джерджен готов согласиться со своим критиком в том, что широкое интеллектуальное движение, называемое постмодернизмом, действительно таит в себе угрозу человеческой самости и психологической науке. Тем не менее, он убежден, что постмодернистский взгляд на мир обладает "потенциалом, значимым как для психологии в целом, так и для наших представлений о Я" (там же). Свои доказательства Джерджен основывает на ключевом постулате постмодернизма, который он считает принципиальной альтернативой мировоззрению модерна и,
следовательно, общепринятым отправным пунктом для всех разновидностей новейшего способа восприятия мира и человека. Это отказ от позиции "репрезенциализма", или допущения, что существуют определенные внутренние, фиксированные отношения между миром вещей и миром слов (в том числе - языками науки и этики). Центральный постулат постмодернизма направлен против традиционной точки зрения, согласно которой: а) наши высказывания по поводу внешней реальности вызваны конкретными свойствами этой реальности и б) "конфигурации" нашего языка (т.е. правила, конвенции, порядок слов и т.п.) обусловливают или делают необходимой конкретную форму поступков. С позиции постмодернизма, "принятые способы письма и речи не связаны необходимым образом с нашими действиями" (018, с. 412), тогда как репрезенциализм, присутствия которого, как правило, не замечают ученые и моралисты, продолжает доминировать в современных концепциях научной (в том числе и психологической) истины и социального блага.
В философской, социологической и психологической литературе трех последних десятилетий, продолжает Джерджен, сложилась богатая антирепрезенциалистская критическая традиция. Она представлена работами Куайна, обсуждавшего проблему соотношения теории и эмпирических данных, концепцией научной парадигмы Куна, социологией знания, семиотикой, литературной теорией деконструкции, социальным конструкционизмом в психологии, феминистской психологией, рядом направлений в психоанализе. Перед лицом всей этой совокупной работы крайне сложно "продолжать защищать язык науки ссылками на его способность точно отображать мир или отстаивать ту или иную конкретную формулировку блага", полагает Джерджен. "Увещевательную" позицию Смита, который "произносит заклинания перед разверстой пастью посмодернистского чудовища", он считает неэффективной, так же, как и ссылки на "маловразумительные доводы Тони Гидденса в защиту "реморализации" общества" (018, с. 413). Если психология действительно хочет сохранить свою эмпиристскую традицию в условиях иостмодерна, ей следует вступить в диалог с этим неумолимым противником, а не осенять себя крестным знамением в надежде прогнать черта.
Отправным пунктом такого диалога может стать новая концепция языка, с распространением которой постепенно сходит на нет нигилистический пафос постмодернизма первой волны. Принятие этой концепции, которую Джерджен называет реляционной, поможет психологии увидеть ограниченность традиционных представлений о назначении науки и расширит ее исследовательские горизонты в том самом гуманистическом направлении, за которое растует Смит. Реляционная теория языка, согласно которой природа и функции языка связаны не с отображением предметов внешнего мира, а с содержанием социальных отношений внутри локального сообщества, берет свое начало в "Философских исследованиях" Витгенштейна. Витгенштейн полагал, что слова получают свои значения благодаря их использованию в социальной практике, а не вследствие референтных связей языка и обозначаемых объектов. Следовательно, адекватное употребление слова - это употребление его в соответствии с правилами культурно-специфических языковых игр, которые в свою очередь включены в более широкий контекст культурных конвенций, или форм жизни. "Не мир сам по себе делает необходимыми наши названия, но отношения, в которых мы участвуем", - поясняет эту мысль Джерджен (018, с. 413).
В том или ином виде, с той или иной расстановкой акцентов реляционная интерпретация языка присутствует в большинстве современных научных изысканий, считает оппонент Смита. Ее отзвук можно услышать в призывах Рорти отказаться от философских поисков трансцендентной истины, обратившись к прагматическому социальному диалогу, она пронизывает толкование отношений между знанием (т.е. языком и ассоциированной практикой) и властью, предложенное Фуко, эта концепция составляет ядро философской теории речевых актов, коммуникативной теории, социального конструкционизма, дискурсивного анализа, феминистской психологии.
Реляционная теория языка демонстрирует нравственную убогость, и содержательную ограниченность традиционного идеала объективного научного знания. В погоне за этим идеалом исследователи отвергают с порога всякое знание, не опирающееся на каноническую научную доктрину, т.е. данные, полученные в ходе религиозного, политического, тендерного и прочего специфического
социокультурного опыта. Все эти частные истины объявляются "фольклором", суеверием или ценностно-окращенным отображением реальности. С этой точки зрения парадоксальной представляется попытка Смита вернуть "объективной" науке нравственно-ценностное измерение, подчеркивает Джерджен.
По мере того, как углубляется самосознание различных культурных и социальных сообществ (душевнобольные, возрастные группы, женщины, социальные девианты), евро-американская психология стремительно теряет свой авторитет и непредсказуемое право на арбитраж. "Каким образом психология может доказать справедливость своего способа конструирования реальности помимо ссылок на те самые методы, которые эту конструкцию воплощают?" (018, с. 413). Аналогичные проблемы возникают и применительно к языку этики как науки о добре и благе. Претензии на владение абсолютными моральными принципами точно так же разделяют, дискриминируют, унижают и дискредитируют людей, как и "истины" психологической науки.
Вместе с тем, признание проблематичности традиционных идеалов истины и блага не разнозначно отказу от эмпирических научных исследований или нравственных размышлений, подчеркивает Джерджен. Более того, новое понимание природы и функции языка сообщает новое толкование традиционным устремлением ученых и моралистов. Постмодернистский образ мысли не тождественен защите какой-либо тоталитарной, склонной к доминированию мировоззренческой доктрины; как раз напротив, он приглашает к новой рефлексии, предлагает рассматривать любые "пропозициональные реальности" как "локальные, временные, политические" (018, с. 414). в этом контексте полное право на существование имеют и психологические эмпирические исследования, и поиск регулярностей в мире психических явлений, и разработка ценностно-окрашенных программ социально-нравственного совершенствования. Единственное, что не является правомерным с точки зрения постмодернизма - это реификация языка, используемого тем или иным сообществом (социальным либо научным) и принудительное распространение его "истин" за пределами данного сообщества. Постмодернизм демонстрирует ограниченность, локальность любых принятых языков и призывает к изучению потенциалов, заложенных в альтернативных способах
описания мира и человека - с учетом их социокультурного многообразия. Потому постмодернисты не признают традиционного деления науки на фундаментальную (чистая теория) и прикладную. Всякое "чистое" исследование, несмотря на его попытки пользоваться "универсальным" языком теоретических абстракций, неизменно ограничено культурным и локальным пространством и определенной онтологией сознания, прежде всего евро-американской, где язык выступает "зеркалом" реальности. "Чистая" социально-психологическая теория (например, теория формирования и изменения аттитюдов и их воздействия на поведения) действенна только в стенах лаборатории, она приложима исключительно к субъектам лабораторного опыта и не может служить фундаментом социально-психологического прогнозирования в конкретных обстоятельствах той или иной культуры. "В отрыве от коммунальной практики теория утрачивает всякие основания для своего значения" (018, с. 414). В публичной сфере "чистые" теории могут применяться везде и нигде - в зависимости от социальной договоренности. Поэтому постмодернизм призывает к переосмыслению наличных исследовательских приоритетов. С этих позиций важнейшей частью деятельности психолога становится погружение в те самые "мирские" проблемы, о которых говорит Смит. Перед психологией встает также задача экспликации природы и функций моральных суждений и их роли в усугублении или разрешении конфликтных ситуаций. Таким образом, пишет Джерджен, "мышление постмодерна нисколько не препятствует исследовательской практике и моральным размышлениям, скорее оно предлагает нам поместить и то, и другое в более широкий культурный и исторический контекст" (018, с. 414).
В заключение Джерджен рассматривает некоторые перспективы расширения исследовательских горизонтов психологии в связи с принятием ею реляционной теории языка. Во-первых, становится возможным непосредственное участие психологов в разработке социально-политических и культурных программ общественного переустройства, так как ученые, говорящие на языке постмодерна, не должны более избегать морально-ценностных суждений. Как раз напротив, им следует "присоединить свой голос к культурному диалогу относительно "должного" (018, с. 415). Во-вторых, поскольку в мире, сменившем модерн, "данные" всегда рассматриваются как следствие той или иной теоретической
перспективы, психология превращается в мощный теоретический ресурс истории интеллигебельности культуры. Она представляет культурному сообществу способы теоретического осмысления человеческой самости, способностей и достижений Я, его внутренней трансформации и стабилизации и т.п. Наконец, психология расширяет диапазон доступных ей "языков", т.е. способов общения и передачи информации. Помимо печатного слова, служившего главным связующим звеном между миром науки и миром вещей, психологи начинают овладевать новейшими визуальными средствами массовой коммуникации и погружаются в сферу прагматических отношений с реальностью как равноправные партнеры бизнесменов, педагогов, социальных организаторов и политиков. Психология XXI в. станет более продуктивной, подвижной и способной к новациям; обращенная к человеку, она будет способствовать обогащению (а не исчезновению) его Я, подчеркивает Джерджен.
По мнению психологов из Чикаго Р.Рассела и М.Гаубаца, обшая методологическая ошибка Смита и Джерджена состоит в том, что они рассматривают феномен постмодернизма как "единый символический" монолит", игнорируя содержательную разноплановость и многоликость этого интеллектуального движения" (019, с. 389). Поэтому их дискуссия носит предельно абстрактный характер, а взаимные выпады не достигают цели.
Стремясь оградить человечество от опасностей постмодернизма, Смит забывает о том, что постмодернистское развенчание Я было подготовлено в недрах той самой психологии (и социологии), которую он причисляет к разряду научных (объективных) теорий. Против картезианского толкования Я выступали и бихевиоризм, и когнитивизм, и феминизм, и этнометодология, и символический интеракционизм. Единодушие в этом вопросе столь разных интеллектуальных течений доказывает реальность самой проблемы "Я в контексте постмодерна" - проблемы, требующей осмысления не только на социально-психологическом, но и на историко-культурологическом уровнях.
Суждения Джерджена относительно реляционной теории языка Рассел и Гаубац оценивает как слишком категоричные. Ни один лингвист, структуралист, поструктуралист и даже постмодернист не решится вовсе отказаться от идеи языкового стандарта, так как вне универсальных правил и речевых конвенций (идеальная речевая
ситуация Хабермаса) невозможна сама позиция критического сравнения и оценки.
Брюс Деннер из Калифорнийского университета (Сан-Франциско) полагает, что Смит и Джерджен, эти "пророки; предвещающие наступление на психологию многоликого чудовища постмодерна, на самом деле испытывает муки ницшеанского дурного сознания и пытаются "уберечься от своих собственных демонов" (020, с. 390-391). Как и его коллеги из Чикаго, Деннер считает, что заблуждаются оба оппонента. Хотя их оценки влияния постмодернизма на академическую психологию диаметрально противоположны, и Смит, и Джерджен стремятся к "реморализации" научного творчества. Однако если Смит довольствуется привнесением нравственного компонента в деятельность ученых, то позиции Джерджена сложнее. С одной стороны, он подчеркивает, что в контексте постмодерна исследовательская (эмпирическая) практика психологии может оставаться прежней - с той разницей, что психологам не придется более ограничивать себя ценностно-нейтральным языком естествознания. С другой стороны, Джерджен настаивает, что философская позиция постмодернизма вообще делает безосновательным разделение суждений на "ценностные" и "фактические". Но как в таком случае психологи смогут разнообразить свой практический язык суждений "о должном"? Или, напротив, зачем они станут заниматься иследовательской практикой, если им уже известен "должный" ход вещей? Точно также оставляет открытым вопрос об основаниях для выбора суждений (в данном случае, политических и моральных) и Смит, который предлагает ученым руководствоваться общей идеей светского гуманизма, пишет в заключение своего комментария Деннер.
Дэвиду Минту из Питсбурга (Западный институт психиатрии) импонирует стремление Джерджена показать позитивную роль постмодернизма в развитии психологической науки (021). Там, где Смит различает только "рок и мрак", явственно вырисовывается новые мировоззренческие перспективы, считает Минт. Он не согласен с данной Смитом характеристикой социального конструкционизма как "антинаучного релятивизма". Постмодернизм вообще и концепция Джерджена, в частности, не сводимы к вульгарному утверждению, что "все сойдет". С точки зрения постмодернизма, существует много способов отображения мира,
23-2892
некоторые из них находятся в оппозиции друг к другу, но это не означает, что не надо "различать верные и неверные способы" (021, с. 391). "Релятивизм" Джерджена примыкает к прагматической позиции Рорти, который утверждает: "Нельзя ничего сказать об истине или рациональности вне тех привычных объяснительных процедур, которыми пользуется данное общество в той или иной исследовательской области" (цит. по: 021, с. 391). Этот "социальный контекстуализм" Рорти и Джерджена не равнозначен созданию какой-либо новой теории истины, настаивает Минт, это всего лишь попытка внедрить идею о том, что "истина обладает сущностью".
В интерпретации Смита постмодернизм "не имеет якоря", это дискурс без руля и без ветрил, или способ рассуждения о мире и человеке без стремления к стабильным устойчивым представлениям и понятиям. По мнению Минта, постмодернистский способ мировосприятия обладает таким якорем, это - "человеческий артефакт, служащий полезной, практической цели: он удерживает корабль в определенном месте в определенное время" (021, с. 391). Меняется социальный контекст и с ним вместе меняется и якорь. Следовательно, вопросы Смита о красоте, истине и благе как об универсальных, внеисторических и внеконтекстуальных понятиях некорректны. Следует опрашивать: "Чья истина? Чья красота? Чье благо", - подчеркивает Минт.
Дэниэл Уайт (философский факультет) и Алан Ванг (факультет психологии) из университета Центральной Флориды характеризуют диалог Смита и Джерджена как "краткое и весьма убедительное введение в психологию модерна и постмодерна", где спор ведется вокруг феноменов релятивизма, универсализма и гуманизма (022, с. 392). Выступая на стороне постмодернизма, Уайт и Ванг стремятся конкретизировать анти-репрезенциализм Джерджена и его аргументы против традиционного понимания науки и человеческого Я. Постмодернизм, настаивают единомышленники Джерджена, является антиподом универсализма в любых его формах. Между тем, фундаментом современного научного (и психологического) знания выступает допущение, что абстрактные экспертные системы (научные теории) являются универсальными гипотезами, подлежащими экспериментальной проверке; если эти гипотезы не могут быть фальсифицированы, они эмпирически верифицируются и, таким образом, могут считаться универсально-всеобщими.
Подобную точку зрения представители постмодернизма и их союзники — эко-феминисты — называют "тотализаторской" т.е. обязательно-принудительной, исключающей иной взгляд на вещи, но при этом постмодернистское мировоззрение не тождественно "нилигистическому релятивизму", против которого направлена критика Смита.Релятивизм столь же "тотален", как и любая другая абстрактная экспертная система, поскольку он признает, что существует универсальная мировоззренческая позиция, в рамках которой все мировоззренческие позиции выглядят равными друг другу. Постмодернизм же призывает к размышлениям в терминах "ситуативного знания", т.е. контекстуального дискурса, обусловленного (и ограниченного) наличными формами культуры. В ряду понятий, которыми оперирует подобный дискурс, имеется социокультурный конструкт "природа", содержание которого так же ситуативно и констектуально. Ситуативность знания означает его детерминацию "конкретностями" и "частностями", которые в силу своей специфической неповторимости не могут рассматриваться как "равные". Таким образом, в противовес тотализаторской доктрине модернизма, постмодернизм акцентирует множественность и разнообразие - индивидуальное, культурное, биологическое. Модернистское мировоззрение базируется на метафизических универсальных реалиях "Я", "действительности" и "блага", оно навязывает одну-единственную (евроцентристскую) экспертную систему как всеобщуую истину и ценность, как "структуральность всех структур", выступая невольным проводником культурного империализма, подчеркивают Уайт и Ванг.
В рамках постмодернизма всякое научное знание - это результат мифотворчества ученых, или совокупность "историй", которые приняты в рамках локальных языковых игр: не является исключением и естествознание - этот оплот модернизма и традиционной психологии - с той разницей, что в этом случае "истории" слагает... биосфера, которая рассказывает свои генетические сказки, оформляя их в виде фенотипов Homo sapiens и прочих видов" (022. с. 392). Социальными образцами таких "сказок", или средствами коммуникации человеческих индивидов выступают и понятия "ученый" и "психолог" (с их антиподами "шизофрении" и "социальный девиант"). В этом диалоге экосистем есть место и для "мультифренического Я" Джерджена, так как человеческая самость,
перестав быть универсальной метафизической реальностью, понимается теперь как "диалогическая, дискурсивная и детерминированная коммуникативной практикой индивидов, пользующихся языком". Для постмодернизма, таким образом, "Я не стирается, а помешается в конкретную ситуацию" (022, с. 392).
Завершая свою апологию постмодернизма, Уайт и Ванг подчеркивают, что в психологии хватит места и для традиционных, и для суперновейших подходов. Более того, диалог различных мировоззренческих позиций, начатый Смитом и Джердженом, поможет этой научной дисциплине выйти на дорогу обновления, где монологический стиль общения уступит место нескончаемому диалогу разнообразных точек зрения.
97.02.021. ГЕЙНИС С.О., РИД Э.С. Предрассудки: от Оллпорта - к Дюбуа.
GAINES S.O., REED E.S. Prejudice: from Allport to Du Bois // Amer. Psychologist. - Wash., 1995. - Vol. 50, N 2. - P. 96-103.
Цель статьи американских психологов Стенли Гейниса (Помона колледж, Калифорния) и Эдварда Рида (Франклин - энд -Маршалл колледж, Филадельфия) состоит в том, чтобы познакомить широкий круг социальныхх психологов с некоторыми понятиями относительно новой отрасли знания, так называемой "черной", или негритянской психологии. Авторы сопоставляют две концепции происхождения этнических предрассудков - классическую теорию Г.Оллпорта (1954), до сих пор составляющую фундамент академических исследований в области межэтнических отношений, и социально-исторический подход негритянского исследователя У.Дюбуа (1903) - ученика У.Джемса и одного из активистов созданной в США в начале века Национальной ассоциации содействия развитию цветных народов. Теоретические идеи Дюбуа, несмотря на их почти вековую историю, до сих пор не стали предметом критического анализа в социальной психологии; между тем, считают Гейнис и Рид, эти идеи, при надлежащей их разработке, дают ключ к пониманию многих латентных механизмов, управляющих межэтническими отношениями, поскольку содержат принципиально иное толкование истоков и природы расовых предрассудков.
Е.В.Якимова
