CC BY
38
1т н
ЗА/
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 10
СОЦИОЛОГИЯ
издается с 1991 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2.10 рефераты 98.02.001 -98.02.027
2
МОСКВА 1998
СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
98.02 015. ДЖЕРДЖЕН К.ДЖ. СФЕРЫ РЕАЛЬНОСТИ И СФЕРА ОТНОШЕНИЙ. (Опыт социально-конструкционистского зондирования).
GERGEN K G. REALITIES AND RELATIONSHIPS. SOUNDINGS IN SOCIAL CONSTRUCTION. - Cambridge (Mass), L„ 1994. - 356 p.
Монография профессора психологии Кеннета Джерджена (Свартмор-колледж, Пенсильвания, США) представляет собой опыт радикального переосмысления философских и мировозренческих оснований психологической науки — как формы социального знания и практики — под углом зрения постмодернизма. Задача состоит в том, чтобы "четко обозначить и свести воедино главные элементы жизнестойкого социального конструкционизма" — широкого мультидисциплинарного интеллектуального движения, которое оспаривает правомерность традиционной западноевропейской трактовки знания как следствия индивидуальных когнитивных усилий В строгом смысле слова под социальным конструкционизмом (термин введен в научный оборот К.Джердженом) обычно понимают одно из направлений современной социальной психологии, отказавшее этой дисциплине в праве считаться "строгой" наукой о "фактах" объективного мира, в рамках конструкционистского понимания генезиса и задач социально-психологического знания последнее должно быть отнесено к разряду исторического описания социального поведения люд£й, занятых повседневным конструированием своего бытия. Вместе с тем антиэмпиристская направленность психологического конструкционизма, его отрицание репрезентативной природы научного знания, опыт создания
"социально-коммуникативной" эпистемологии и микросоциальной деконструкции коммуникативного взаимодействия ставят его в один ряд с теми течениями гуманитарной и социальной мысли последних десятилетий, "в авангарде научных интересов которых оказывается язык" (с.УШ). Речь идет об интерпритации продуцирования знания как процесса и результата языковой коммуникации членов социального сообщества, участвующих в созидании и трансформации сферы социальных смыслов. С этой точки зрения, джердженовский социальный конструкционизм созвучен новейшим эпистемологическим поискам в философии, социолингвистике и социологии — "поискам, известным под именем постэмпиризма, постструктурализма, нонфундаментализма или постмодернизма" — и выражает общий пафос нового видения социальной реальности прежде всего как область коммуникативного смыслосозидающего взаимодействия ее обитателей.
Необходимо отметить, что на протяжении всей книги постоянно присутствуют два плана авторских рассуждений — философский и собственно психологический, причем автор не всегда разграничивает метатеорию как алгоритм построения научного (в том числе и социально-психолгического) знания и социально-психологическую теорию в строгом смысле слова — как вариант реализации эпистемологических посылок. Поэтому социальный конструкционизм выступает здесь одновременно и общефилософской предпосылкой социального (и социально-психологического) анализа, и конкретным инструментом такого анализа; не только антиэмпиристская теория познания служит "моделью" новой психологии, но и наоборот: конструкционистская психология является средством построения новой эпистемологической концепции. Этому "смешению планов" способствуют многочисленные обращения автора к работам философов постмодернизма, с одной стороны (Ж.Дерриада, Ж.Льотар, А.Мак-ИнтаЙер), и исследованиям в области дискурсивной психологии и философии языка (Р.Харре, Дж.Поттер, Дж.Шоттер) — с другой.
Исходным пунктом авторской аргументации в пользу альтернативной (неиндивидуалистской) теории знания и психологии выступает радикализация главного тезиса картезианства как
краеугольного камня западного рационализма. С точки зрения конструкционизма, пишет Джерджен в "Предисловии", Декарт остановился на полпути, отождествив сомнение и индивидуальное сознание (разум) как гарант реальности сомнения. Сомневаться — значит рассуджать о предмете и процессе сомнения; рассуждать — значит применять слова, обладающие значением, т.е. пользоваться языком. Следовательно, существующее сомнение — это реальность, выраженная в языке и посредством языка, или элемент дискурса. Но оперирование языком, или совокупность осмысленных значений, — это всегда коммуникация, взаимодействие индивидов, вступивших в отношение социальной взаимозависисмости. "Если бы не было взаимазависисмости, т.е. совместного созидания смыслосодержащего дискурса, не было бы ни "объектов", ни "действий", ни способов сомневаться в их реальности... в конечном счете все, что обладает значением, произрастает из сферы отношений. Сказанное означает, что "геометрическим местом точек познания — вместо индивида — становится сфера его отношений" (с. УШ-Х).
Таков отправной пункт конструкционистского видения познания, которое открывает новые горизонты социальным, гуманитарным и психологическим исследованиям, считает Джерджен. На место наук об индивиде как субъекте познания и действия становится анализ в терминах социально-коммуникативных отношений людей, конструирующих — при посредстве языка — повседневную реальность своего бытия и наделяющих ее смыслом и значением. Руководствуясь данным принципом, автор излагает основные идеи конструкционизма и отвечает его многочисленным критикам (главы 2-4); доказывает тупиковый путь когнитивизма в психологии и неадекватность традиционной эпистемологии как базиса социального и психологического исследования (главы 1, 5-7); очерчивает направления и перспективы переосмысления в русле социального конструкционизма ключевых элементов психологического анализа (Я-концепция, понимание, норма и патология, психотерапевтическая помощь, нравственные критерии оценки социального поведения) (главы 8-12).
Легитимность социального конструкционизма как нового типа эпистемологического анализа станет очевидной лишь в том случае, если будет доказана эвристическая бесперспективность
традиционных представлений о научном знании как отражении фактов объективного мира в индивидуальном сознании, подчеркивает Джерджен. Психология как научная дисциплина, занятая проблемой "познания человеческого познания", предоставляет возможность показать принципиальную неразрешимость ключевых эпистемологических проблем в рамках индивидуалистического мировозрения в обеих его философских формах — рационалистической и эмпиристской. Развитие этой дисциплины в XX столетии протекало под знаменем соперничества двух интеллектуальных течений — бихевиоризма (философской базой которого служил эмпиризм) и сменившего его когнитивизма (опирающегося на рационалистическую философскую традицию). Однако трансформация психологической теории, при всей видимости того, что принято называть изменением на уровне парадигмы, не завершилась становлением альтернативной концепции знания и "знания о знании".
Подтверждением справедливости этою тезиса служит анализ исторического развития психологии в терминах авторской схемы изменения научных парадигм как форм социального дискурса. "Сдвиги парадигм в науке в значительной степени обусловлены эволюцией социально-договорных форм значения", — утверждает Джерджен (с. 14). В этом состоит его принципиальное расхождение с позицией Т. Куна и У.Куайна и их критериями научной рациональности. "Факты, аномалии и технологии могут играть значительную роль в изменении форм научного осмысления мира, однако значением они обязаны конституирующим их формам интеллигибельности; признанные критерии рациональности научного знания — это "риторические средства достижение эффективного дискурса" (с. 14). С этой точки зрения, изменение парадигмы тождественно трансформации наборов социальных значений, образующих то или иное "ядро интеллигбельности"; последнее же представляет собой "совокупность высказываний, разделяемых участниками различных научных анклавов" (с.8). Совокупность принятых высказываний очерчивает пространство "воображаемой онтологии" в рамках данного дискурса, задает его внутреннюю структуру, которая делает понятной для каждого из участников связь конструирующих эту онтологию .элементов.
Подобные дискурсивные системы, продолжает Джерджен, самодостаточны в том смысле, что их интеллигибельность никак не соотносится с реальностью внешнего мира. Сказанное не означает, что элементы данной интеллигибельности вовсе не связаны со сферой реальности. Речь идет лишь о том, что характер и способы такой связи не заданы самой дискурсивной системой: "Для того, чтобы быть понятным и обязательным для своих участников, ядро не нуждается в подобных связях" (с.8).
Таким образом, смена научных парадигм — это смена "ядер интеллигибельности", которые претерпевают ряд внутренних изменений, последовательно проходя через три стадии дискурсивных преобразований — критики, трансформации, утверждения новой интеллигибельности. Предпосылки изменения интеллигибельного ядра заложены в самом факте его самодостаточности, поскольку обладание некоторым качеством возможно лишь на фоне необладания его противоположностью. Иными словами, "любая система интеллигибельности покоится на своем имплицитном отрицании, т.е. на альтернативной интеллигибельности, которая выступает ее соперницей" (с.9). Альтернатива может существовать в форме маргиналий исходной дискурсивной системы (эмпиризм / неэмпиризм), как элемент бинарной оппозиции ( эмпиризм / рационализм) или как принципиальное отличие, лежащее вне данной онтологии (индивидуалистский эмпиризм — рационализм / социальный конструкционизм). Применив свою схему к анализу исторического развития психологической мысли XX столетия, автор приходит к заключению, что смена бихевиоризма когнитивизмом не привела к конституированию альтернативной интеллигибельности, так как эта трансформация протекала "на уровне бинарностей": оба компонента "оппозиции" вписываются в традиционную индивидуальлистическую концепцию познания, которая исчерпала свой философский и исторический потенциал.
Замена бихевиоризма когнитивизмом — это очередной этап многовекового "маятникового движения" европейской мысли между эмпиризмом и рационализмом, считает Джерджен. Трансформация современного дискурсивного пространства в психологии до сих пор остается незавершенной; более того, создание альтернативной модели познания в рамках когнитивизма представляется весьма
проблематичным. Эволюцию психологической науки второй половины XX столетия автор интерпретирует как изменение трех ее составляющих: собственно психологической теории и "вспомогательных дискурсов" — философии науки ( метатеории) и теории метода (методологии), которые призваны обосновать рациональность психологии как системы интеллигибельности и правомерность ее притязаний на искренность. Под таким углом зрения поверженный бихевиоризм оказывается в лучшем положении, чем триумфатор-когнитивизм. Бихевиоризм возник и развивался в симбиозе с философией логического эмпиризма и экспериментальной методологией. Философская модель знания как гипотетико-дедуктивного процесса, отталкивающегося от наблюдения фактов и завершающегося опытной верификацией теоретических гипотез, "полчила воплощение в бихевиористском объяснении научения и познания... Наука и человеческая психология составили единое целое" (с. 16, 26). ОбЫчный человек был уподоблен ученому-профессионалу, который начинает с природных фактов (стимулов среды) и переходит к их индуктивному обобщению и выдвижению гипотез (выработка адаптивных реакций) с последующей опытной их проверкой.
С наступлением "критической стадии" прежнее здание философской эпистемологии оказалось в руинах, на которых, однако, не было возведено какой-либо цельной новой постройки. Работы Куна, Куайна, Поппера, Фейерабенд, Хабермаса вплотную приблизили эру постэмпиризма в философской теории знания, позитивный потенциал которого до сих пор не реализован. В области же психологической теории критика эмпиризма обернулась возрождением рационализма в новом облике; здесь получила завершение когнитивная концепция познания как новая (неэмпирическая) форма психологической интеллигибельности. Вместе с тем теоретическая трансформация не сопровождалась пересмотром методологии; экспериментальные методы по-прежнему доминируют в работе психологов, вступая, таким образом, в явное противоречие с рационалистическим содержанием когнитивизма. Нынешний триумф когнитивной психологии с неизбежностью уступит место ее закату, утверждает Джерджен. Это обусловленно расхождением теории и метода, во-первых; отсутствием целостной
альтернативной модели знания как метатеоретического обоснования когнитивизма, во-вторых; принципиальной невозможностью для последнего выйти за рамки дилеммы эмпиризма / рационализма, в-третьих. "Преодоление эмпиристско-рационалистской бинарности, унаследованной от эпохи Просвещения, — пишет
Джерджен, — возможно только на путях создания неиндивидуалистической эпистемологии", каковой является социальный конструкционизм (с.29).
Джерджен характеризует социальный конструкционизм как "дитя постмодернистского поворота в культуре", рождений) которого предшествовало "ширящееся убеждение... в том, что западная концепция индивидуального Я себя исчерпала" (с.241, 181). Социоконструкционистское видение реальности и познания явилось закономерным следствием длительного критического этапа в развитии современной западной социально-философской мысли, стержнем которого стало разочарование в логико-эмпиристских представлениях об истинности и объективности научного знания, выраженного посредством языка. Суть эпистемологической ситуации последних десятилетий заключается в "кризисе репрезентации", ее центральная проблема — это проблема языка как " способа отображения, отражения, сохранения, передачи и хранения объективного знания" (с.33). В фокусе постмодернистского (постэмпиристского, постструктуралистского) дискурса — природа языка как средства "сообщения" научных представлений о мире и его роль в социальной практике; обсуждение этих вопросов вплотную подводит к возможности создания альтернативы индивидуалистической концепции знания. Как было показано выше, ни философские науки, ни психологическая теория не смогли сделать критическую стадию своего развития прологом к разработке такой альтернативы. Позитивный критический потенциал принадлежит принципиально иным сферам дискурсивной интеллигибельности — идеологической, литературно-теоретической и социальной, адепты которых "не видят логических оснований для постулирования однозначной связи между словом« мире и самим миром" (с.33).
Под идеологической критакой Джерджен подразумевает "попытки обнаружить ценностные пристрастия, скрывающиеся под покровом ученых притязаний на истину и разум" (с.35). Здесь имеется
в виду интеллектуально-критическая тенденция, берущая начало в работах представителей Франкфуртской школы и продолженная современными идеологами национальных и сексуальных меньшинств, антропологами, историками и социальными психологами. В центре идеологического критицизма — анализ классовых, политических, групповых, религиозных, нравственных и т.п. мотиваций, спрятанных за ценностно-нейтральным фасадом научной рациональности как "трансцендентной" по отношению к суетным устремлениям мира. Цель франкфуртцев и их современных последователей состоит в идеологической эмансипации общества от иллюзорной непредвзятости научных объяснений. С точки зрения социального конструкционизма, значимость идеологической критики связана с ее стремлением низвергнуть науку с пьедестала объективности и с попыткой "реконструировать язык описаний и объяснений как язык мотивов, лишив, таким образом, последний статуса проводника истины" (с.36).
Согласно постструктуралистской (литературной) критической концепции, всякая экспликация событий (в том числе и научная) детермирована не самими этими событиями, а конвенциями литературной передачи смыслов: "В той мере, в какой описание или объяснение обусловлены правилами литературной экспозиции, "предмет объяснения" имеет крайне мало шансов запечатлеть себя в языке, поскольку же процесс научного объяснения абсорбируется литературными требованиями, предмет объяснения — как независимый от этого объяснения — теряет онтологический статус" (с. 37). Таким образом, если идеологические критики пытаются проникнуть за пределы научных экспликаций, то постструктуралисты, напротив, не выпускают эти экспликации за пределы фиксирующих их литературных текстов.
С этой точки зрения, особый интерес для социального конструкционизма приобретает теория литературной деконструкции Ж.Дерриды и его критика "метафизики присутствия" как главного порока западной эпистемологии. Отказавшись от структуралистской идеи различения внешнего выражения (язык.) и внутреннего бытия (мысль, намерения, структура), Деррида выдвинул тезис о зависимости значения всякого высказывания (устного или письменного) от бесконечного числа языковых ситуаций или просто
16-4840
текстов. Высказывание, таким образом, не указывает на ту или иную идею в голове своего автора и не "обозначает" ее, оно приглашает к бесконечной игре знаков и обозначений. Интенции автора перестают выполнять функции "локуса значения", утрачивает их и мир объектов за пределами дискурса. Всякий текст приобретает значение не благодаря своим ссылкам на нечто, существующее вовне (логика, ментальное представление, априорная идея), но вследствие своей соотнесенности с прочими текстами. Для философии, таким образом, не существует ничего помимо мира философских текстов. В таком случае многовековой эпистемологический спор эмпиризма и рационализма — это битва двух литературных традиций, порожденная неудачной метафорой сознания как зеркала реальности. Для социального конструкционизма, замечает Джерджен, значение литературно-критической деконструкции связано в первую очередь с изменением фокуса эпистемологического анализа, когда "внимание переключается с объекта представления ("факты", "рациональные аргументы") на средства выражения этого представления" (с.41).
Третьим компонентом критического переосмысления западной эпистемологической традиции, подготовившим ее социоконструкционистскую трансформацию, выступает социология знания. Проблема социального генезиса научного знания, посталенная Вебером, Шлером и Маннгеймом, получила дальнейшую разработку в работах Бергера и Лукмана, Куна, Фейербенда, которые доказывали социальную обусловленность научной объективности, роль научных сообществ и социальных институтов в формировании понятий научного факта, достоверности, прогресса и т.п. Особое значение в этом контексте приобретает анализ микросоциальных процессов, участвующих в продуцировании научных значений, в частности — идеи этнометодологии, акцентрирующей роль локальных социальных сообществ в выработке конвенций, управляющих конституированием и коммуникацией социальных смыслов.
Оценивая суммарную роль критических тенденций в дискурсивном пространстве современного социального и гуманитарного знания, Джерджен называет их "ферментами постмодернистского сдвига в научном мире" (с.44). Однако, развенчивая миф о деконтекстуализированном содержании научного
знания, эти тенденции не несут с собой позитивной программы дествий, или "имплицитной онтологии", которая оставляла бы надежду на то, что деконструкция когда-нибудь сменится реконструкцией. Именно эту — оптимистическую — миссию утверждения нового образа научного знания и его социальных функций берет на себя социальный конструкционизм, синтезирующий элементы всех трех критических дискурсов. Отправным пунктом позитивного синтеза может послужить социальный тип критицизма, который разделяет антиэмпиристский пафос идеологической и литературной критики и в то же время акцентирует неиндивидуалистический характер научной практики как опыта конструирования социальной реальности. Двигаясь в этом направлении, социальный конструкционизм сможет выявить параметры реконструирования науки на базе постоянно расширяющегося диалога между разными типами научного дискурса, включая элементы традиционного представления о нем самом.
Основные теоретические посылки социального конструкционизма можно выразить в следующих тезисах.
I. Термины, посредством которых люди объясняют себе мир и самих себя в этом мире, не задаются предметом объяснения. Они представляют собой социальные артефакты, т.е. продукты исторического и культурного взаимообмена между членами социальных сообществ.
II. Слова приобретают свои значения исключительно в контексте текущих социальных взаимоотношений и носят "межиндивидуальный" (Бахтин) характер. Достижение интеллигибельности, таки образом, возможно только на путях воспроизведения устоявшегося типа отношений, или традиции. Действуя в рамках традиции, научные сообщества достигают определенных договоренностей относительно некоторых языковых конфигураций (выступающих в роли "объектов", "процессов", "событий" и т.п.) и способов оперирования ими. Так формируется "конверсационный мир" научной интеллигибельности. Вне социальных процессов, ответственных за договорный процесс конституирования и сообщения устойчивых референций, научные объяснения превращаются в пустую форму.
III Степень устойчивости того или иного образа мира во времени не зависит от объективной ценности предложенных объяснений, она определяется превратностями и перипетиями социальных процессов. Поэтому избранные методологические процедуры, сколь бы они ни были ригористичны, не могут корректировать язык научных объяснений, служить критерием его оценки; ценность исследовательского метода обусловлена исключительно степенью его распространенности в локальном научном анклаве.
IV. Роль языка в жизнедеятельности людей детерминируется характером его функционирования в рамках принятого типа отношений между ними. "Семантика производна от социальной прагматики" (с.52). Языковые модели обретают цельность и целостность внутри конкретного типа социальных отношений; они не служат ни "чертежами", ни "слепками" чего бы то ни было (мира референций, внешних импульсов и т.п.); они произрастают из специфического образа жизнедеятельности людей, из принятых в их среде ритуалов обмена, отношений доминирования и контроля и т.д.
V Оценки существующих дискурсивных форм — это в то же время оценка принятых культурных образцов жизнедеятельности, что дает возможность сказать свое слово представителям самых разных социальных и научных сообществ. Критерием оценки той или иной дискурсивной интеллигибельности служит ее потенциал расширения существующего набора форм культурной жизни. Поскольку оценка — это всегда сопоставление, идущее "извне" данного дискурсивного пространства, она имплицитно способствует диалогу разных дискурсов и взаимообмену разных типов интеллигибельности, стирая традиционные границы между ними.
VI. Конструкционистская интерпретация знания открывает новые горизонты развития науки и помогает переосмыслить ее социальное назначение. Расширяется сфера диалога оппозиционных точек зрения; любая из них, включая традиционный фундаментализм, имеет право на существование и право голоса, исключается лишь право на доминирование ка^ой-либо из дискурсивных интеллигбильностей в пределах культуры. В задачу науки как формы социального дискурса входят: а) деконструкция, т.е. отказ от безоговорочного принятия постулатов истины, рациональности и
добра как абсолютных критериев оценки научной практики; б) демократизация, предполагающая приобщение к дискурсу все новых участников; в) реконструкция, или моделирование новых форм социальной реальности и практики в процессе трансформации культуры.
Таким образом, резюмирует свои идеи Джерджен, "одной из главных задач конструкционистского учения является обогащение арсенала теоретического дискурса в надежде повысить потенциал человеческой практики" (с. 185). Однако гуманистическая программа социального конструкционизма вызывает возражения даже у тех, кому близка ее антиэмпиристская и антииндивидуалистическая направленность. Попытка реконструкции привычного образа мира и познания вызывает недоумение и протест; многих потенциальных единомышленников шокирует релятивизм новаторской эпистемологической доктрины, покусившейся на онтологический статус базовых мировоззренческих категорий (объективный мир, личный опыт, истина, добро, прогресс и т.п.).
Отвечая своим оппонентам, Джерджен подчеркивает, что большая часть их критических аргументов продиктована ошибочным пониманием конструкционизма как орудия тотального разрушения прежних способов осмысления мира и человека. Это искаженное понимание, в свою очередь, обусловленно инерцией мышления, не выходящего за рамки все той же эмпиристско-фундаменталистской мировоззренческой системы. Между тем, по замыслу автора, "социальный конструкционизм призван функционировать не как деструктивная, а как трансформирующая сила" (с.92).
Так называемый релятивизм конструкционизма связан лишь с тем обстоятельством, что данная модель эпистемологии не содержит ни утверждения, ни отрицания факта существования "внешнего мира", или "объективной реальности", выступающей таковой по отношению к "внутреннему миру" и "личному опыту". В вопросе о существовании "внешнего" и "внутреннего", мира и сознания конструкционизм "ни дуалистичен, ни монистичен... он онтологически нем", а в эпистемологическом отношении "склоняется к агностицизму" (с.68,-72).
То, что есть, просто есть, настаивает Джерджен. Если же ставится вопрос об описании того, что "есть вовне" — в отличие от
того, что "есть внутри", то проблема из области онтологии переносится в сферу дискурса, где вступают в силу факторы социального конструирования реальности, вовлекающие участников в процессы взаимообмена в рамках истории и культуры. Но эти же самые факторы и процессы способствуют реификации терминов языка с последующей неизбежной постановкой вопроса об их "онтологическом статусе". С конструкционистской же точки зрения, пресловутую бинарность внешнего и внутреннего (сознания и мира) имеет смысл рассматривать только в прагматическом аспекте, т.е. под углом зрения социальных последствий оперирования этими терминами. При такой интерпретации действительно ни "сознанию", ни "миру" не гарантирован онтологический статус"; эти термины "лишь конституируют дискурс; они являются целостными образованиями внутри языка и в этом своем качестве становятся предметом социальных дебатов и договоренностей" (с.68). Однако отсутствие онтологической укорененности терминов языка не может расцениваться как аргумент против их использования, считает Джерджен. Ценность любого дискурса "заключается не в способности отражать истину, а в возможном содействии осуществлению отношений" (с.71). Если взять, например, понятие личного опыта, то крайне сложно определить, что в действительности соответствует ментальным состояниям боли, страха, стыда и т.д. Осуждение этого вопроса с неизбежностью возвращает исследователя к философской проблеме интерсубъективности значений, которая принципиально неразрешима в рамках фундаменталистской эпистемологии. Для конструюшонизма же важно не соответствие тех или иных ментальных состояний некоторому набору терминов, а возможность практического оперирования этими терминами в дискурсе (например, осмысленный диалог пациента с врачем). В этой мере, в какой употребление термина "личный опыт" отвечает практическим целям повседневной жизни, т.е. имеет конкретные последствия для социального взаимодействия, этот термин может считаться существующим и адекватным.
В терминах конструкционйзма, продолжает свои рассуждения Джерджен, "адекватность любого слова или организованной совокупности слов, а также их способность "схватить реальность как она есть", это предмет локальной социальной договоренности" (с.
73). В таком случае ни одна из научных теорий не может оказаться "более истинной", чем другие. Вопреки мнению критиков, такая точка зрения не тождественна концептуальному релятивизму, хотя бы потому, что релятивизм предполагает превосходство собственной — релятивистской — позиции над всеми прочими мировоззренческими установками. Конструкционизм же постулирует сопоставимость дискурсивных интеллигибельностей исключительно с точки зрения их способности / неспособности содействовать трансформации и взаимообогащения культурных форм жизни. При этом в отношении себя самого конструкционизм "не предлагает никаких оснований, непреложной рациональности либо иных средств, которые утверждали бы его собственное превосходство над противостоящими эпистемологическими воззрениями". Конструкционизм — это "скорее форма интеллигибельности... которая всегда открыта для заселения" (с.48). Это "дискуссия, которая не имеет конца", "приглашение к танцу, к игре, к участию в форме жизни", попытка совместного созидания смыслов и манипулирования реальностью в пределах той или иной интеллигибельности. В этом состоит главное отличие данной позиции от фундаменталистского стремления ограничить сферу "верных" суждений тем или иным их набором и представить этот набор в качестве высшего авторитета.
Особое внимание Джерджен уделяет проблеме морального релятивизма. Подобные обвинения в адрес социального конструкционизма парадоксальны уже потому, что новое учение является наследником - критической традиции, стремившейся возвратить языку науки ценностное измерение. Другое дело, что в соответсвии с общими принципами конструкционизма ни одна иерархия ценностей или система морали не может претендовать на непреложность — тем более что нравственные принципы сами по себе не являются залогом нравственных дейсвий.Новаторство конструкционистского подхода к морали состоит в деонтологизации ее традиционных — индивидуально-психологических — ингридиентов и в попытке интерпретировать этот феномен как форму социального дискурса. "Язык моральных чувств и намерений, — пишет автор, — не является ссылкой на какие-либо ментальные события, принадлежащие индивидуальному сознанию... Мы ре конституируем их как лингвистические формы коммунальной
практики" (с. 104). Моральные суждения — это средства выработки, поддержания и регулирования форм социального обмена, освященных культурной традицией или обычаем; это "социальное достижение", назначение которого — примирить противостоящие друг другу способы жизнедеятельности в рамках данного культурного пространства.
Анализ философских оснований социального конструкционизма позволяет Джерджену перейти к рассмотрению собственно психологической проблематики под новым углом зрения. Автор последовательно обсуждает следующий круг вопросов: психологическая наука в свете социальной эпистемологии; Я-концепция как самоповествование в социальном контексте; значение как продукт и элемент социальных отношений.
Широкое интеллектуальное движение, противостоящее индивидуалистической модели познания, практически не затронуло ту самую дисциплину, которая в первую очередь призвана заниматься повседневной социальной интеракцией, т.е. социальную психологию, констатирует автор. Со второй половины XX столетия психология развивается под знаменем когнитивизма, который претендует на роль интеллектуального новатора в области изучения человеческого познания. Однако, по мнению Джерджена, когнитивизм, при всех его достоинствах, является "ложной революцией", так как остается заложником картезианского мировоззрения, или "двойственной метафизики". Главный тезис когнитивистской психологии, как известно, сводится к утверждению, что поведение людей детерминируется "не миром как он есть, а миром как он воспринят" (с.118). В результате из поля зрения социального психолога исчезают реальные социальные проблемы, состовляющие события "мира как оно есть" (неравенство, предрассудки, групповые отношения и т.п.)., а предмет анализа исчерпывается когнитивными схемами и информационными процессами в индивидуальном сознании. "Мир низводится до уровня проекции или побочного продукта индивидуального восприятия... и познания" (с. 120). Кроме того, когнитивизм в n-ный раз* воспроизводит пресловутую эпистемологическую загадку "двойственной метафизики": каковы отношения между миром вещей и миром ментальных представлений? В рамках когнитивизма ответить на этот вопрос невозможно, так как
здесь остаются невыясненными происхождение индивидуальных когнитивных структур как ментальных образований, во-первых, характер их взаимоотношений с миром объектов, во-вторых, и природа порождения ментальными образованиями реальных поступков людей, в-третьих.
Все эти трудности останутся за скобками, как только психология окинет фарватр индивидуалистической эпистомологии и присоединится к адептам эпистемологии социальной — истинного знамени интеллектуальной революции, считает Джерджен. Фокусом психологических исследований будет тогда не сознание индивида, а язык как элемент практики социальных отношений; исследователей "перестанут занимать вопросы объективности и истины; то, как нам следует называть вещи в определенных обстоятельствах, это не вопрос верности миру как он есть, а вопрос специфических отношений, в которых мы участвуем" (с. 130).
Объектами психологического анализа в терминах конструкционизма могут выступать: а) социальная и рефлексивная научная критика (сопоставление психологических концепций с точки зрения заложенных в них возможностей для расширения репертуара культурных форм жизни; включение в процесс научной рефлексии и саморефлексии моральных, ценностных и идеологических параметров; оценка научных теорий как способов экспликации современной культуры); б) формы социального конструирования мира и собственного Я (описание и объяснение реальности посредством языка социальных отношений); в) процесс социального конструирования повседневной практики (способы сообщения интеллигибельности сфере отношений и поступков, условия стабильности и изменчивости существующих социальных конструктов, пути сосуществования соперничающих мировоззрений).
Все эти формы анализа уже присутствуют в современной психологической и социально-психологической литературе, подчеркивает Джерджен. Так, социальная и рефлексивная критика представлена работами в области феминистской психологии; формами социального конструирования мира занимается представители школы С.Московичи и отчасти когнитивисты; социоконструктивные процессы находятся в центре внимания этогенической и дискурсивной психологических теорий. Особенность
17-484^
метатеоретической позиции конструкционизма состоит в том, что, отстаивая свои принципы, он не настаивает на их исключительности. "Цель конструкционизма, — пишет Джерджен, — не в том, чтобы уничтожить те формы исследования, которые не совпадают с его посылками" (с. 141). Любые формы психологического дискурса, включая традиционный экспериментальный его тип, это способы сообщения интеллигибельное™ миру человеческих отношений. "Все формы теоретической интеллигибельное™ — когнитивистские, бихевиористские, феноменологические, психоаналитические и т.п., — обеспечивают культуру дискурсивными средствами для осуществления социальной жизни" (с. 142). Их значение связано не с тем, что одни из них более истинны, чем другие; они существенны как альтернативные формы конструирования мира научных объяснений. Поэтому конструкционизм призывает к "разрядке напряженности" в отношениях между соперничающими психологическими дискурсами. "Если функции языка скорее прагматичны, чем связаны с передачей истины, то мы вправе воздать должное традиционным метатеориям, теориям и методам за их вклад в развитие ресурсов культуры" (с.141).
Яркой иллюстрацией социально-прагматического назначения языка может служить процесс достижения объективности в научном и обыденном дискурсе, продолжает Джерджен. В рамках культуры модерна объективность (как характеристика высказываний) имеет чрезвычайно высокий статус; она выспупает пробным камнем как научной, так и повседневной социальной практики и несет на себе печать сакральности Согласно традиционному представлению, объективность суждения есть результат адекватного воспроизведения фактов в индивидуальном сознании, наблюдающем "мир как он есть" (т е. освобожденном от любых личностных атрибутов — желаний, симпатий, интенций, предубеждений). То есть объективность выступает следствием индивидуальных ментальных усилий и своеобразного психологического тренинга по "десубъективизации" восприятия и представления. Другими словами, традиционная концепция объективности укладывается в рамки двойственной метафизики — -и неизбежно сталкивается с неразрешимой эпистемологической проблемой взаимодейевия субъекта и объекта.
С точки зрения социального конструкционизма, феномен объективнсоти следует интерпретировать как "риторическое достижение" социального сообщества, построенное в соответсвии с культурными канонами научного дискурса. Язык научного общения является не только носителем, но и генератором объективности. Анализ принятых образцов научных суждений позволяет выявить массу риторических приемов, приводящих высказывания ученых в соответствие с культурно выработанным идеалом объективности. Так, в научном обиходе приняты безличные и пассивные грамматические формы ("известно, установлено, наблюдается, проявляется тенденция" т.п.); широкое хождение имеют указательные местоимения, акцентирующие "неучастие" исследователя ("тот аппарат, этот опросник, наличные данные"); в практике научных описаний отсутствуют любые атрибуты объектов, которые могут в принципе спровоцировать аффективную реакцию аналитика (10% (привлекательных) женщин). Таким образом, делает вывод Джерджен, нет никаких оснований связывать объективность суждений с определенным психологическим (ментальным) состоянием индивидуального Я, "достижение объективности текстуально по своей природе, оно проистекает из исторически и культурно обусловленной практики письма и речи" (с. 180). Эта практика, однако, вряд ли имеет то исключительное право на интеллектуальное доминирование, которым она пользуется со времен Просвещения. Гимн объективности одновременно предполагает подавление альтернативных форм культурного дискурса (например, прорицание), т.е. неоправданное ограничение ресурсов культуры.
Социально-риторическое происхождение "мифа об объективности" еще раз подтверждает справедливость постмодернистских стремлений продемонстрировать историческую ветхость "частного Я как критической единицы социальной жизни", замечает автор. Фокусом социального и психологического анализа постмодернизма должны стать "контекстуальная воплощенность, реляционность и диалог" (с. 181). Под этим углом зрения традиционное психологическое понятие Я может быть рассмотрено как процесс и результат самоцовествования в рамках социальных взаимоотношений.
Под самоповествованием (или Я-повествованием) Джерджен подразумевает "индивидуальное объяснение отношений в контексте значимых для индивида событий, развертывающихся во времени" (с. 187) В отличие от традиционной точки зрения, согласно которой Я - концепция — это устойчивая индивидуальная когнитивная структура, конструкционистская психология интерпретирует Я как "сферу публичного дискурса" и субъект социального обмена в рамках культуры. Я-концепция — это "повествование, обретающее интеллигибельность в контексте текущих отношений" (с. 185). В европейской культуре представление своего Я (как публичное, так и саморефлексивное) непременно приобретает форму истории, или рассказа о событиях жизни и своих отношениях с другими. Индивид переживает свое Я "в режиме повествования", где рассказ оказывается не только сообщением о событиях и их описанием, но и объяснением происходящего в соответствии с культурными канонами. Повествование воплощает себя в социальных отношениях и дейсвиях, делает события "социально видимыми" и придает им интеллигибельный характер, позволяя прогнозировать будущее. "В значительной мере мы живем посредством рассказов, — подчеркивает Джерджен, — и повествуя о своем Я, и реализуя его" (с.186).
Таким образом, социальный конструкционизм предлагает "заменить приватную Я-концепцию социальным процессом, который генерирует взаимную интеллигибельность" в рамках культурного сообщества (с.202). Образ Я — это не частное владение, а нечто, принадлежащее отношениям как продукт социального обмена. Повествуя о себе, индивид не сверяется с универсальным когнитивным сценарием, не прибегает у услугам врожденных когнитивных схем и не интерпретирует мир посредством своих рассказов. Он применяет набор "лингвистических инструментов культуры", которые "составляют часть конвенциональной последовательности дейсвий и используются в контексте социальных отношений для поддержания, усиления либо подавления различных форм деятельности" (с. 188).
В качестве конверсационных ресурсов социальной практики Я- повествования всегда открыты для изменения и развития вслед за изменением и развитием соответствующих интеракций. В строгом
смысле слова они не могут быть ни истинными, ни ложными, поскольку не отражают мир вещей, а конструируют мир отношений, координируя события жизни во времени и пространстве. В этой своей функции Я-повествования могут отвечать или не отвечать требованиям социальных конвенций и, соответсвенно, считаться адекватными (интеллигибельными) либо бессмысленными. Социальные конвенции, в свою очередь, обладают внутренней структурой и предполагают разнообразие форм повествовательной деятельности. В современной западной культуре структура Я-повествования задается следующей совокупностью шагов: а) установление значимой конечной цели описываемых событий; б) отбор релевантных происшествий; в) их временная и пространственная организация; г) поддержание относительной стабильности идентичности участников событий; д) экспликация каузальных связей между событиями; е) установление демаркационных знаков (начало и конец повествования). Данная структура носит исторически случайный характер, как и доминирующая в западном сознании драматическая форма повествования (существующая в виде комедии, романса, трагедии и сатиры). По характеру описываемой последовательности событий Я-повествование может быть восходящим (прогрессивным), стабильным (сохраняющим status quo) или нисходящим (регрессивным); в зависисмости от временной продолжительности событий, охваченных в рассказе, повествование разворачивается на макро или микро уровне. Наконец, возможно включение одних повествований в другие, что символизирует принадлежность индивидуального Я сразу нескольким реляционным контекстам.
Многообразие жизненных событий и ситуаций, в которых приходится участвовать индивиду, не соответствует традиционному пониманию личной идентичности как раз и навсегда приобретенного, устойчивого внутреннего ядра или состояния сознания. Индивиду, погруженному в пучину самых разных социальных отношений, требуется "не глубинное, вечное "подлинное" Я, а потенциал для коммуникации и самопрезентации" (с.206). Личность может обладать или не обладать стабильной идентичностью в том или ином реляционном поле, но нет никаких оснований рассматривать наличное ее состояние как непоколебимую внутреннюю целостность,
считает Джерджен. "Идентичность — это достижение не сознания, а отношений" (с.205). При этом сам контекст социальных отношений представляет из себя "сеть взаимных идентичностей", которые постоянно нуждаются в участии друг друга для достижения интеллигибельности Я-повествований. Таким образом, резюмирует свои мысли автор, "Я-повествования — это не индивидуальные импульсы, которые делаются социальными, это социальные процессы, реализованные на индивидуальной почве" (с.210).
Итак, понятие Я производно от функции социальных отношений; в таком случае требует пересмотра и прежнее представление об индивидуальном характере генезиса знаний. Согласно традиционной (философской и психологической) точке зрения, феноменальное Я наделяет значением события и факты внешнего и внутреннего мира и сообщает это значение (посредством языка) другим. Обозначение выступает, таким образом, актом индивидуального сознания. Но такая постановка вопроса порождает целый ряд хорошо известных психологических и эпистемологических прпоблем. Например, нужно объяснить, каким образом внешний мир становится значимым для внутреннего мира индивида (философский аспект), как возможно наделение разными смыслами одних и тех же явлений (культурно-психологический аспект), как люди выражают индивидуальные значения в языке (психолингвистической аспект). Наиболее трудной представляется проблема интерсубъективности значений: как люди сообщают друг другу свои индивидуальные значения и добиваются их общности и единства смысла?
Для того, чтобы выйти из замкнутого эпистемологического круга, в котором вращаются традиционные теории значения, необходимо изменить угол зрения на проблему и поставить вопрос о "значении в контексте других", полагает Джерджен. Этот шаг будет первым на пути создания принципиально новой, "реляционной" концепции значения, где во главу угла будет поставлен не индивид, а контекст его социальных отношений.
Истоки новой концепции следует искать в теоретических работах в области семиотики. В частности, Пирс и Соссюр трактовали общество как "совместное участие в общей знаковой системе, или языке" В таком случае, пишет Джерджен, мы можем рассматривать социальное понимание как продукт подобного участия. С этой точки
зрения, "не индивид предшествует отношениям как инициатор коммуникации, а конвенции отношений предоставляют ему возможность добиваться понимания" (с.263). Вместе с тем автор не согласен с семиотической традицией в том, что касается лингвистической природы происхождения значений, и предлагает "заменить текстуальность коммунальностью". "Слова (или тексты) не содержат значений внутри себя, они генерируют значения благодаря своему положению в сфере человеческих интеракций. Именно интеракция сообщает языку способность обозначения и именно она должна стоять в центре критического анализа" (с.263-264).
В соответствии с данной теоретической установкой Джерджен формулирует некоторые предварительные тезисы реляционной теории значения. Индивидуальное высказывание само по себе не обладает конкретным значением, а только его потенциалом. Для того, чтобы потенциал мог реализовываться, необходимо дополнительное действие (лингвистическое или любое другое) со стороны другого участника коммуникации, который так или иначе реагирует на исходное высказывание. Высказывание и дополнительное действие образуют первичное отношение, или диаду, которая в одно и то же время производит значение и ограничивает потенциал исходного высказывания (так как из широкого набора потенциальных толкований реакция партнера выбирает какое-либо одно). Дополнительное действие (в единстве с исходным высказыванием) в свою очередь также нуждается в дополнении, расширяющем сферу значения, порожденного в диаде. В этом бесконечном процессе увеличения амплитуды значений происходит постепенное их реконструирование в контексте все новых и новых дополнительных действий и новых участников интеракций. "Будет ли мое высказывание иметь смысл — это вне моего контроля, но и вне контроля моего партнера или самого диадического процесса, — подчеркивает Джерджен, — мы обретаем потенциал значения в диаде благодаря нашей вовлеченности в предшествующие отношения... В итоге значимая (осмысленная) коммуникация всегда зависит от длинной совокупности отношений вплоть до реляционных условий общества в целом" (с.268).
Совокупность отношений, обладающих значением, является, таким образом, упорядоченной и скоординированной и в этом своем
качестве формирует относительно постоянную позитивную онтологию. Такая онтология поддерживает рутинную практику осмысленных интеракций и вместе с тем становится почвой для неверного или ложного понимания. Выработка значений — это путь к компромиссу и к конфликту одновременно.
Таким образом, резюмирует свои идеи автор, выработка значений — это достижение успешной координации действий в терминах локальных стандартов суждений. "Понимание — это не ментальный акт, который берет начало в сознании, а социальное достижение, которое имеет место в публичной сфере" (с.271).
В заключение Джерджен излагает свое видение социальной роли психологически науки в эпоху постмодерна. "Психологизирование", т.е. интерпритация событий и состояний в таких категориях, как Я, сознание, цели, желания, интенции и т.п., составляет не просто привычку или традицию западной культуры, но и существенный конституирующий элемент ее реляционных стандартов. Поэтому психология, отрицая приоритеты когнитивизма, не может выбросить за борт ее категориальный аппарат. Назначение новейшей психологической науки состоит в том, чтобы "пополнять культурное хранилище символических ресурсов" (с.272). Поэтому сегодня назрела необходимость конструкционистского переосмысления индивидуалистической психологии в терминах социальных отношений.
Е.В.Якимова
\
