CC BY
7970-ЛЕТИЮ ПОБЕДЫ В ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ
Это событие не может оставить равнодушным ни одного человека, ибо желающий войны вряд ли может быть назван человеком. Нет ни одной семьи в нашей стране, по которой бы не прошла война своей тяжелой поступью, не отобрала отца, сына, мужа, брата, деда...
Эта Победа - самый большой и действительно настоящий гражданский праздник в современной России. Праздник, когда совершенно определенно представляешь, что празднуешь: празднуешь жизнь, которая продолжается. Это праздник, говоря уже ставшим стандартным выражением, «со слезами на глазах» и с гордостью в сердце за свой народ. Это праздник исконной русской соборности в великом событии, горьком и радостном, послужившем народному объединению и воссоединению. Это праздник народной Победы. Такой эпитет - народная! - актуализировался в этом году, и это не случайно. Перед лицом мира, и перед лицом славянского мира в том числе, мы - единое целое, мы русский народ, мы сильны, мы правы, мы верим и мы помним.
Русский народ - это обширное понятие. Русский народ, наверное, слишком велик, чтобы заниматься поисками своей идентичности как русских и отделяться после по этому признаку от других: не-русских.
Русский народ - это скорее духовное понятие, нежели собственно национальное, потому что оно предполагает некую общность мироощущения и возможность приятия другого мира в свой мир, не боясь потеряться в этом другом, что в конечном итоге определяет и объясняет понятие широкой русской души.
Народная победа 1945 года - это долгожданный и справедливый итог долгой войны против жизни на нашей русской земле, а также украинской, белорусской, казахской, грузинской, киргизской, узбекской и всей другой, которая за нами и с нами стояла.
Народная боль - в рассказах русских людей, помнящих ее разрушительную силу и горечь потерь.
Эти рассказы мы собирали на протяжении всех наших экспедиций в села Амурской области, начиная с 2000 г., публиковали в нашем альманахе, сохраняли в фоноархиве лаборатории региональной лингвистики Амурского государственного университета и в расшифрованных дневниковых записях. Кроме того, что это уникальный лингвистический материал, это еще и уникальный человеческий материал, запечатлевший память о страшной войне, которую нужно знать и делать все возможное, чтобы не было ее повторения. Мы можем писать и говорить о ней, не давая тем самым забыть.
Раздел этого выпуска альманаха, посвященный Великой Победе, - дань подвигу нашего народа, дань его силе и мужеству пережить эту войну и выжить.
Мы публикуем в этом разделе воспоминания жителей сел Амурской области о Великой Отечественной войне, подготовленные к печати Д.Н. Галимовой, для которой как человека высокогражданственного тема войны была всегда особенной во время наших поездок по се-
лам Амурской области - её темой. Также мы предлагаем вниманию читателя два публицистических материала, ранее опубликованных в российских газетах. Первый - в продолжение темы пережитой в оккупации войны - пережитый сердцем и художественно осмысленный сюжет из собственной жизни. Это статья А. Ярошенко о своей матери и ее семье, в послевоенное время переселившейся на Дальний Восток - о судьбе семьи, типично трудной для людей, бежавших с родного запада России на далекий неизвестный и чужой восток, «к самым китайцам», бежавших по сути от пережитой войны и ее последствий. Вторая статья - это воспоминания сибиряка М. Белоусова о своем военном детстве в сибирской деревне и своем раннем взрослении в нелегких условиях военного тыла.
Чтобы не забыть.
Е.А. Оглезнева Д.Н. Галимова
ВОСПОМИНАНИЯ ЖИТЕЛЕЙ СЕЛ АМУРСКОЙ ОБЛАСТИ О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ
Эти воспоминания записаны от жителей Амурской области, оказавшихся во время военных действий на оккупированных фашистами территориях - в западной части России и на Украине.
Наши информанты - женщины в возрасте от 75 до 90 лет. Великая Отечественная война, центральное событие российской истории ХХ в., стала ключевым событием их детства и юности. Их воспоминания отражают лишь небольшой фрагмент картины мира того периода. Это рассказы о начале войны; о жестокости немцев и об отношении советских граждан к ним, завоевателям; об отношении фашистов к пленным, русским и украинцам; о военном голоде и трудностях послевоенного времени - о той войне, которую видели женщины.
К сожалению, записанные воспоминания представляют страшное время войны отрывочно, неполно; время сглаживает эмоциональную память, и в приведенных текстах немало обобщений. Но и эти рассказы об отдельных эпизодах военного времени оказываются достаточно сильными и эмоциональными. Эти воспоминания помогут нам, не знавшим войны, лучше понять смысл жизни вообще и ценность мирной жизни, особенно сейчас, когда на карте Европы столкнулись интересы многих стран.
«Наших солдат унали пленных суток двое, без конца, день и ночь»
Сидоренко Надежда Петровна, 1933 г.р.,
с. Максимовка Октябрьского р-на Амурской обл.
Беседовали Галимова Д.Н., Харлова И., 2011 г.
Обработала Галимова Д.Н., 2014 г.
- А там, в селе у вас немцы стояли, получается?
- Два уода.
- Два года были?
- Да.
- А помните, как вот там, немцы очень жестокие были или как вот отношение было к народу?
- Как судить? Сейчас вот прошли уоды... Если бы немцы не были дураки и не сжиуали людей в топках и в печках и не были такие жестокие, никоуда б не победил Советский Союз немцев. Ни «катюшамы», ничем. Дело в том, что колхозы не любили. В колхозах работали задаром, за палочки, а потом всех больше работало женщин и молодёжь, а более-менее сильные мужики. «тройки» эти, судилища бесконечные, все это. прыдирки - мобилизовывались и увольнились на большие сроки.
- А вот когда немцы стояли, были из сельских предатели какие-то?
- Были.
- Ну, а сельчане их...
- Относительно обходили. Была у нас такая в школе пионервожатая, ой, как её? Забыла. Катерина Немышина. Вспомнила. Она работала, а немцы пришли - брат её стал полицаем. Ну, он не бушевал сильно, ну, у немцев служил. Вот. А отец был, когда был царский период, стояли в уулу иконы. Ыконы, целый ыконостас. В уулу. Свечка, лампада уорела. И он, Немышин, почему их так звали, они были Крапывник фамилия, а это. Немышины - он немой. Ну, он немой был. И вот коуда он умер, его стали хоронить, дак похоронили в ящике, не в уробу. Вот. И впереди поп шёл, а сзади скрыпку иурали. Смеялись над ним, даже над мёртвым люди издевались. Брата повесили на Крещатике в Киеве, а ей, она женщина, куда семья клонилась... Ничё, так она и состарилась.
- Помните, как вот немцы пришли в село?
- Как немцы прышли, я уусей пасла, вот. Мамка снопы вязала в колхозе, отец косил. И бежит на вороном коне бриуадир и кричит: «Война-а! Война-а!» Все всё побросалы и на площадь. Прибежали, выступает Молотоу: <^раждане! Уважаемые! Родные!» Ой. Не хочу.
- Но потом наши освобождали, приходили, да, войска? Постепенно или разом?
- Нет, нет, не сразу немцы зашли. Двадцать второго Киев бомбили, Брест, Ленинурад и ещё чё-то, пять уородов бомбили. Это, а утром всех мужикоу, телеуи, подводы, продукты - и обоз пошёл на этот, на-а Киев. Куда увезли всех мужчин, остались одни бабы и деды. Ну, и дед Кисляк один остался, лет восемьдесят, больше никоуо не было на улице. Друуих улицах мы не беуали, не знали. Нельзя было. Потом черэз два или три дня все евреи с Киева прибежали, и в рубашках, и в комбинашках, и уолые, и босые, ну в перстнях, в золоте все. И сидит. Вот, снимает (кольцо): «Дай мне, дай мне йисть». Ну, хохлушки не те люди, которые кидались на это золото. Не взяла ни одна. Ни одной перстень, ничеуо. Накормили, сказали: «Иди». Но прынять - их не прыняли. Почему? Потому что самим важно спастись и своих детей. Куда они делись, мы не знаем. Ну, мноуо жопамы сидели на этой траве на площади и: «Ой, дай, ой дай!» Вот такие, а когда прыдёшь в Кыев, на базар прыезжаешь, дак она ходит да пальчиком: «Это не такой, это не такой». Ну и вспомнили всё. Иди, иди. Не прыняли никоуо, даже и уоворить не о чём.
А потом уже зашли немцы. Как зашли немцы, наших солдат унали пленных суток двое, без конца, день и ночь. И женщины вставали, вот улица, у каждоуо плетень есть, из-за кустоу, чтоб немцы не видели, с собаками они шли. Кидали им вот так картошку, хлеб, свек-
лу, яблоки, уруши, хто чё поймает. Хлеб кидали булками, чтоб не разделились, не кусками кинуть раз. Немцы стреляли вверх - вначале. А потом один солдатик... напротив кладбища, Жуковы там жили, молодой был, вздумал бежать, и его убили. И убили его, вот так лежит, тут всё разворочено так, кров хлещет. Мы все бежали, матеря нас нарууали, а ночью пошли на кладбище, выкопали моуилу, вот, нашли три доски, вот, четыре, ночью унеслы, положыли еуо на доски, доскамы закрыли, уроба же нельзя сделать, подкопали вот тама так, вот, закрыли, потом траву положили. Собрали кров эту всю в ведро, всё это высыпали туда, заровняли, землю всю убрали, чтоб не. и травой вот так заросли. Не моуилку сделали, а ровно, чтоб немцы не искали, ни людей не тягали, ни его не беспокоились. Ну, ума не хватило ни у кого взять вот этот, ну, как у них?..
- Жетон?
- Жетон этот или как, вот в штанах зашитый. Вот. Ни у кого. Так нихто и не знаю. А потом появилися партизаны. И вот соседка была учительница, партизанов она связала. Она морду намазала сажей, уорб сделала какой-то, чтоб немцы. ну, красивой самой по себе была. Косы здоровые. Она еуо так намандатачила (?) каким-то, вот. И всё, детям всем сказали: «Молчать! Это врауи. Всё». У дворе стоит у ворот, было так вон, ну калитки, там калитки какие-то, немец стоит, а кто-нибудь: «Можно к соседям?» До семи, до восьми вечера можно ходить, днём, а пока видно, а зимой меньше. «Можно?» Он это: «Шнель, шнель». Быстрей, быстрей иди. Вот пройдёт записка: туда положить то. Вот молча спекут хлеб, у коуо чё, и в стриуу, это, ну, сарай, покрытый соломой, и вот туда под. называется, соломенная (крыша), вот туда положили хлеб, ложили штаны, ложили валенки, ложили бинты, лекарства, всё. И если всё сделано, у калитки немец стоит и какая-нибудь выдумка - знак того, что всё сделано.
- Повешено что-нибудь?
- Ну или палку ставили, или, вроде, беуаешь, беуаешь и забудешь там чё-то такое, вот. Или тряпку положишь. Он думает, немец, что раз упал ребёнок, там, тряпку повесил. Вот и этот, значит, передавали. Иноуда прыходит, прыходили партизанки. Зоя была такая, тока не та Зоя, которая вот в песне, схватили немцы девушку Татьяну, повели в хату на допросы. Эти песни все знали тоуда, хоть ещё немцы были, все пели. «Священну войну» как «Отче наш» знали. Пели. И вот эта Катерина наша, потом Зойка появилась. Она пришла с головой - вшей полно. Кэросином уолову вымыли, ночь её отпаривали. Дали ещё дополнительно полотенце, дали ещё что, вроде, меняет она. Но и были, что и двух поймали. Вот. Ну, поймали парней. Вот. Каким образом, не знаю. Ну и повесили.
- Повесили? Прям в селе?
- Прямо в селе, суоняли и повешали.
- А сгоняли прям народ?
- С детей их же все с хаты, прыходят - ну и иди на площадь. Yолый, уолодный - иди туды. Всё равно. И стоишь, и смотришь на это всё. Какие нервы, какое здоровье. А после войны, война кончилась, дак не смей и слова сказать. У нас дом суорел, отец прышёл в эту, к председателю в сельсовет, он уоворит: «Я тебя туда (на войну) не посылал». Вот и выехали сюда, потому что нас пять, учить надо, а мы уолодные и уолые. Ни штанов. я уже девушка была, у меня ни черта не было.
- А немцы сами ушли постепенно или их выгоняли?
- Када, конечно! Сами ушли!
- Выгоняли?
- Коне-ечно. Был Ватутин. Мы копали окопы. От мэнэ до Борысполя, нас человек, наверно, сто пятьдесят таких было. От двенадцати до пятнадцати. А в шестнадцать лет уже шли на заводы, и работали, и болванки точили, и кирпич, это, делали, и всё делали, потому что оборону делали. Вот. А потом, это, выкопали, окопы, чтоб это, а потом Ватутин зашёл. Вот. Я Ватутина так видела, как вас. Он нам давал (нрзбр.), сахар. В такой шинэльке потрёпанной, фуражка такая, и в улазах у неуо слёзы стояли, это вообще. Не понять. Вот так даёт, а сам плачет.
<...> Вот уолодовка, шо не давали же, палочки были в колхозе, а чё, йисть-то чё надо было. Вот мы и встаём утром, мешки берём и. А скирда стоит, скирда большая, такой, как дом вот этот двухэтажный, это, двухквартирный. И когда скирдуют вот эти снопы, зерно падает, ну там же земля, вот прибеуаешь, вот так бух лицом в землю, эту тут и тут (показывает руками вокруг себя) - ты уже не смей, это моё. Сгребаю, навею, скоко зерна, там, это полведра или ведро, и домой, чтоб никто тебя не знал, не видел. Почему? Потому что ийсть надо было чё-то. А то чё, уоворит, пекли? Вот так и пекли, делали. Потому что не успеют смолотить - всё на фронт, на фронт, на фронт. А после войны кому и как всё было помогать, когда у ней дома нет, и ни у коуо нет. Вся улица эта... И уде чё взять? И завод надо строить, и уород надо строить, и. А города. Шпалы, когда бомбили, шпалы вот эти, ой, шпалы, рэль-сы! Вот так подымались на два километра, как свечки, уорели. Вот, а за. а сады были уничтожены, потому что вот, напрымер, к нам прыходит солдат в военной форме, полна улица немцев, отступали, полна: танкы, самолёты. Он подходит: «Иди сюда. Как тебя зовут?» Я уоворю: «Надя». - «Надя, иды посчитай, сколько колёс». - «Да не придумывай, дядько, скажи, шо тебе надо, танку, или полутанку, или пулемёт, или.». Мы знали по звуку, самолёты все, всё знали. Он уоворит: «А хто вас научыл?» Саамы как-то учились, парни. «Ну, иди, если не можешь считать, дак камни по карманам ложь». Посчитаю, я уже всё знаю. Вот немец нас не троуает. Я смотрю, там Иван бежит, там Петро бежит - значит, ещё кто-то уде-то есть.
Прышли в двянадцать часоу ночи, в саду «Катюша» стоит. Мать прынесла ему (военному) молока - корову мы прятали в копанке, така выкопали, в копанке, мы две коровы прятали с соседкой, чтоб немцы не сдали. Травы нарвёшь, прынесёшь. Почистить надо - выносили всё это куда-то в друуое место. Всё это ползком да наунувшись, чтоб не знал (немец), и это так два уода. Потом вышел вот, поел. Двенадцать или час, я не знаю, скоко - вот с ракетницы три раза И наши улицы поуорели тоуда, и вот эти всё танкы, немцы, и всё-всё-всё-всё-всё с лица земли собралось. А мы в поурэбе сидели. Мы боялись, что нас ещё этой накрыло. Ну тока этот, дзи-иу! - пуля, дзи-иу! - или осколок. Бух! Вот так этот часа четыре мы вот так колотились. Вылезли - всё дым, уарь, копоть. Ничё не видно, не слышно, день. И крик, страшенный крик. Все люди за вёдра - школа уорит. А там немцы лежали, в уоспитале. Они живьём. В окна они лезут, а они с пулемёта - сами своих перестреляли и школу спалили. И всё. Что осталось их мало. А то всё брошено было железо. Вот это железо на улице, наверно, месяца два вытяуивали тракторамы, лошадями, со всем.
«.. .у нас там сильна война была»
Безвесельная Екатерина Акимовна, 1932 г.р.,
с. Дим Михайловского р-на Амурской обл.
Беседовала Лушникова Д., 2008 г.
Обработала Галимова Д.Н., 2014 г.
Я с тридцать второго. Война началась в сорок первом, это девять лет было. Ну и вот. Была, у нас там сильна война была. Немцы у нас были там. У нас... мы были, это, мать, ну и я с матерью была. Отца забрали сразу на войну. У матери нашей было детей четверо, и я была пятая. А я сама первая. Ну када вот как немец пришёл к нам это там, это ишо я когда ещё (нрзбр.), там давали нам это, полоть свеклу-у, это мы уже, там наделяли, уже я полола, это, с матерью вместе. Матери больше, а мне. и так же наделяли. Всё, и ходила я. А когда вот немец пришёл к нам уже это, и чё он там нас палил, и суонял нас, и ... у эти, поуреба, там были поуреба, у поуреба нас там суонял, мы там сидели. Там село недалёко, поджиуа-ал, немец этот, уорели дома-а и вот ето с детьми. И всё. Вот. А мы в поуребе сидели, пряталися. Сидим все, вот это, женщины с детьми. Как идёть этот, немцев-то, ауа, а услыхал там, шо и то ето, только шумять дети. Поставять ... на. стрелять! А это, матеря кричит: «Пан! Пан! Не надо! Не надо, это кындры, кындры! Не надо». Он в домах вот, с поуребом дом, заходили в дома. Выунал нас, в поуребах сидели, там тряслися, всё. А он поджиуал всё там всё это. А нас в колодец, это, суонял. Ну, всех узрослых, а мы с детьми. А нас у матери были дети у те. на руках маленький был ребёнок у её вот ишо, а те, они большие, за юбки тащились. А я уже сама большая. Хле-еба булку, лу-уку, я помню, мать мне положит: на, отнеси. Я за опушку. А куды? К колодцу нас. (нрзбр.) и в колодец кидать. Вот, ну . вот детей и таких старых, мол. А молодых куда-то ууонять на мыло, сказали. Ууонять. Ауа. Идём до колодца. Yонит нас. А во всех - у коуо, хто родня-то, у коуо взрослые, а мы вот. Я сама большая была, ну, что мне это. Ну, у нас у матери были сёстры далее-око там. А отцова сестра была там одна и так проживает щас, кричить: «О-ой это, что, куды? Что ты детей это? Короуку бы забрала с собою, корову!» Она: «Какую корову! Я хоть детей спасти», - уоворить. Довели до колодца, у нас тут в это, кидать. И тут, видишь, это, убили тут начальника, уоворять. Начальника убили тут, самого улавного. Всё. Распустить. Не ста. не кинули нас никуды. Никуды не кидали. И никуды не забрали, ни молодых, ни. брали. Распустить. Десять этих вот хат там дали -вот чтоб усе этих десять поместилися, мол. И всё. Больше не давали. Вот помещалися там, хто как.
- А вы сами откуда, с какого села?
- Курская область мы, Иваненский район, село Комятино наше.
- Это сколько немцы там у вас были?
- Ой, да я чё-т не помню. У меня памяти нет. Эт когда вот мать рассказывала всё сама, а так вот сильно не помню, в каком.
(соседка) - Ну приходили в дом - чё ты не рассказываешь?
- Ну забирали всё. я-айца, молоко-о всё забирали.. Это ж мать: «Эх ты, пан, это ж кындрам, кындры это мои вота!» Он: «А твои кындры вот, а мени во-от!» Такой показывает. (нрзбр.) Забирають. Ну ладно, есть вот какие милосердные, так вот, люди такие бывают, шо
милосердные: «Ладно, мать, (нрзбр.) кындрыки». А что кындры? Ты пришла, сказала, кынд-ры, а он пришёл забрал всё до урамма. А хозяйство - были куры да корова была, а они дак всё, немцы, забрали. Всё забирали у нас. Позабирали всё у нас. Хто вот смох спасти, на эти, на... на вышке курей, на вышке как-то там плетушки были, у плетушки прятали. Вот это, хто, это, спрятал, там сидели эти куры там. А у нас немцы всё забрали.
«Не дай тебе уосподи, как я жила»
Буравцова Екатерина Кондратьевна, 1922 г.р.,
с. Коршуновка Михайловского р-на Амурской обл.
Беседовали Оглезнева Е.А., Блохинская А.В., Галимова Д.Н., 2013 г.
Обработала Галимова Д.Н., 2014 г.
- Вот я Курской области. Курская область, Иваненский район, село Ново-Серуеевка, через тире.
- Ново-Сергеевка.
- Вот там я и жила. И там родилась, да. И война там у нас, немец был у нас, у селе. Да. Ой. И даже меня бил.
- Немец?
- У поуребе сидели, а дети ж там кричать, просять жрать, воды просять. Бабы уоворять: «Катя, возьми ведёрочко, бежи воды у колодце иде-нибудь. А у их был штаб у нас в школе. Школа. а ходили патрули ети. И я как зацепилась за етой, шланх, как ударилась я с ведром пустым, и он бежит: «Матка, ком, ком, иуа, пух!» - убеуай, а то застрелю. Ой, я испууалась, плачу и понимаю: «Ой, я нечаянно, я нечаянно! Пан, я нечаянно! Пусти мени!» Ой. Ото пойду, а ребятишкам. Ихний стоял повар, им варил. Ну и (на) меня как кришить (закричит?) «Матка, ком, ком!» - иди сюда. Я испууалась, думаю, ищё мине убьёть. Пришла. Он: «Сколько у тебя киндеров?» Я ему: «Пять!» «Ну неси большое ведро, а тебе налью детям». Ой, думаю, а как встретить етой меня опять немец, он меня убьёть сразу. Ты что?! О-ой, уосподи! Ой, чего! Ото я детей накормила, а сама плачу сижу возле поуреба. Поуреб так над дороуой. Ой, а там жа полно! А тама ищо восемнадцать человек сидят у в этом, ой, как жа его называють. подвал. У подвале. А они сидять на вышке, смотрють, што дети беуають, ууляють. А с этаго выскакивають и ууляють. И как туды дали! Всех побили. У мене сестра двоюродная там была. Здоровенная такая. А так как бежала, а руж. это, золы куча большая, и она как там, ударилась в эту зол. О-ой, это жутко было. Жутко, как я жила. Да. Ой, аж мороз по-над кожей. Шо ж думаете. Я всё-всё спомню, вот. Мине 90 лет. Да. Ой, господи, ой, уосподи. А што мы ели? Да ничауо не ели. А усё поуорело. Это ж, уо(во)рыть, 22 июня ровно в четыре часа Киев бомбили, нам объявили, что началася война. <.> Дескать, ломитесь в каждую лауку, можетя урабить и жечь. Yеббельс (Геббельс) так уоворил. Ну вот. И там анба-ры бомбили. Склады были с зерном. И всё зажули. И мы туды лезем, у жар, науребаем ето уоретое, хоть намелем на етой крутелке да каких-нибудь оладьев напекём. О-ой, уосподи! Не дай тебе, уосподи! Я вот недавно вспоминала. Лежала и вспоминала, как я жила. А щас мои ребята, чё тока не едять они. Как приедуть из уорода - рууаю! Що вы, одурели, столько де-нех тратитя! <.>
Хочь помирай, не емши-то сидеть. То я хошь и к немцам ходила да просила в их. Луа, пойду, они меня в ето, повар: «Матка, ком, ком» - позовёть меня. Я пойду, а сама боюся, это ж немцы. «Сколько у тебя киндеров?» Л я ему брешу: «Пять». Л он уоворьт: «Ну неси боль-шуя каструлю или ведро, я тебе налью». Л тут же немец ходит, по том, по дороуе, он же меня убьёть. Вот и я, это, детям принесу, у поуреб опущу. <...>. Я туда не залазила.
(внук) - Ба, расскажи, как вас спалить хотели, когда немцы отступали.
- Л- а. Вот сёдни немец будеть отступать. Он воюеть у нас у селе, а нас соунал у школу и замкнул, это, зажечь. Жечь будет нас. Ой, полна школа! Неможно! Усех посоун... туда, и детей, и старых, и малых. О-ой, уоре-то, уосподи! Да спаси, уосподи! Ну-у вот, сидели-сидели, уже рассветат, видно. Показалася разведка наша от сельсовета. Две пары коней. И дед с нами заявился. И кричит: «Давайте я вас открою, пойдём до сельсовета, разведка наша вже пришла, немца вже выунали от нас». Л мы деда бьём у спину: «Да пошёл ты! Л може, они тут сидять иде». Ну пошёл етой дед, нашёл лом какой-то, и сбил замок, выпустил нас. И повязали на палку флах красный, платок. Там у нас одна, Надя, была, трактористкой работала: «Давайте, девчата, повесим платок красный и пойдём встречать». Угу. Ну вот. Повесили платок, идём. Ишли-ишли, дойшли. Л, ну поздравствовалися, а они кричат: «Здравствуйте, немецкие бляди!» (смеётся) Ну что делать?! Мы все позаплакали: «Мы вас ждали! Л вы нас так опозорили!» Они тоуда беуут, нас целуют: «Проститя. Мы просто вот рассерчали на вас, что тут немец жил у нас». Вот. Да. И бабушки: «Давайте, пойдёмтя, у нас там яблочки, мы поприбрали, спрятали от немцев, пойдёмтя, мы вас ууостим». Ото пришли, сели, как повалили наши! О-о-о! И (г)де наши воевали, за Сеймом, они воевали за Сеймом. Ой, вода была красная в Сейме! Кров. Да. О-ой, уосподи! И к вечеру и наши ушли. Повставали, поотдыхали и ушли. Остались мы. Ой, скучно стало. Нету никого, пустая деревня. Л ну, боу дал, нас не зажули в этом дому. Л то бы зажули.
Л в друууя деревню приехали (немцы) и деwчатам титьки отрезали и в колодезя бросали и девчат ув колодезЯ бросали. Да. О-ой, уосподи! Не дай тебе уосподи! О-ой! Ну а потом уже надо ж собирать мёртвых, надо нам сеять уже поле. Л они все (у)битые, и немцы, и наши. не понять. Выкопали большуя яму и в эту яму возили на лошадях етих. Возьмёшь, а он валится. Уже разложился, уже тёпло стало. О-ой, было уоре. Ой. Л не идёшь - выуоняют с колхоза. Иди куды хочешь. Да. Вот и ходили. Да. Идёшь да ревёшь. Ой. Не дай тебе уосподи, как я жила. Да. Повозили усех у яму в эту. Яму большущаю выкопали.
Л пахали на коро-овах, пахали. на лошадях. не был. мало лошадей было. Наловили мужики и немецких лошадей. Ихние здоро-овые лошади, морды толстаи! У-у! Они сами здоровые. Да-а.
И вот пошли мы туда, иде наши воевали. Вода красная в Сейме текёт. Ой. И текуть сапоуи, палаты-ы, и шинеля, и всё на свете. Да, текут по Сейму, по этому. Да. Ой, уосподи! Ну и что? И вот так мы и жили. Да. Вот так я и жила. Л щас уже 90.
«И бомбёжки были, и бомбы летели»
Ивличева Дина Николаевна, 1933 г.р.,
с. Константиновка Константиноваского р-на Амурской обл.
Беседовали Блохинская А.В., Галимова Д.Н., 2013 г.
Обработала Галимова Д.Н., 2014 г.
- Вы какого года рождения?
- Тридцать третьего.
- Тридцать третьего, а родились где?
- В Курской области. Фатежский район, деревня Роуовинка.
- Вы там жили до какого года?
- Мы там до пятидесятого года. А в пятидесятом году мама по переселению приехала сюда. В Михайловский район. А потом мы сюда уже приехали, в Константиновку. (У) мами нас было четверо, а пятая девочка у нас родилась - она умерла во время войны. Мама беременная осталась, когда папу на фронт забрали. Ауа. Мы сюда все приехали. Война же тада была, оккупация. Дом суорел. Ну, дом ц нас... мы жили на Украине, потом переехали в Курскую область. Папа там был, работал.
- Село не помните, где жили?
- И село не помню. Но работал там, знаю, шо на бронезаводе. Инженером. Потом его эвакуировали, этот завод. Или в Сибирь сюда. И маме пришли сказали, что, мол, Николай уехал, эвакуировали завод. Она побежала туда - они уже уехали. Его даже домой не пустили. И я папу видала только (плачет). утром я встала, а там много на Украине. колодцев таких, нет. там у нас уоворится, лоу там вот, падь, а там. нет, не лох, как же там называли?.. А там крынички такие, вот такие маленькие крынички. И туда идёшь и набираешь воду. Вот смотришь, вот там даже песочек видать, камешки, вот ключи. Я взяла такой фарфоровый чайник, был у нас большой, пошла в чайник набрать воды. И вот слышу, гром такой! Вот как будто что-то вот где-то бежит, бьётся. А это налетели самолёты, бомбили уже. И вот это взорвалось (плачет), взорвалися рельсы, и стук был такой. И так больше я папу не видела. Я видела, как он стоял, брился. И больше я его не видела (плачет). Сзади запомнила волос чёрный его .
И потом уже мама. немцы захватили это село, а я как раз приболела. И вышла на улицу, и слышу, мотоцикл вот так подъехал вот к дому, развернулся - немцы на мотоцикле. А мама меня ищет, а я за бочку пряталася. Мы потом. Я вышла. зашли в дом. Квартира была очень большая, и шторы. Были шторы большие, такие, от потолка до пола. И вот окно открыто, и ветер вот так вот шевелил, они качались. А потом мама. ночью наши приходили солдаты. Ну, не в этот день, а вот. ноччу приходили солдаты, и мама пошла воду рано утром брать и слышит стон. И када в кустах там в этой, балка называлася, нашла этого лейтенанта. Раненого. И она его в кусты спрятала. Спрятала, а потом пошла с дедушкой там с соседом, и притащили его вечером к нам. А нас у мамы четверо, сама беременная и себе на это. забрала. А вот, примерно как вон там кусты, а вот здесь стоял наш дом, и там штаб немецкий.
- Рядом, получается.
- Рядом, через дорожку вот так вот. Ну, мама... они его притащили, положили, мама простынямы так вото загородила. Ну чё? Надо же. ему же очень плохо. Ну, она ему уже партбилет зашила под мышку в уимнастёрку - убрала это всё и пошла туда. Ночью пошла туда, представьте. И нас сколько. И она немно... чё-то разговаривала по-немецки там, а этому дежурному рассказывает, что у меня вот киндер заболел, киндер один, значит, надо доктора. Ну, он пошёл туда, доктор, приходит. Он приходит, значит, мама его подводит, открывает простынь - он так смотрит: а-ах! (всплёскивает руками, закрывает щёки, качает головой) «У тебя вон сколько, дескать, что ж ты делаешь! Что ж ты делаешь!» Если узнают. Но нас. он его вылечил, девчата. Ходил как к ребёнку. Сказал, что ребёнок болеет, и лечил.
- И немцы не проверяли?
- Потом. Что-то это куда-то дошло, и нас приехали ночью забрали партизаны. Партизаны забрали нас ночью и этого лейтенанта унесли. <.> Они сделали вот эту, тачку, и мама нас везла до самой Курской области. Сюда нас. вот с этими, с беженцами. Шоб мы там не попали, шоб нас там не поубивали.
Ну, када приехали сюда в Курскую область, тут тоже вот это вот штука такая: тока отпускали, пускали, где оккупированная земля, и больше никуда не пускали. И вот тут же мы так и жили. И бомбёжки были, и бомбы летели. <.> Вот там я щас не помню, по-моему, там где-то к Киеву было. Я не могу сказать даже. <.> Вот так мы там и жили. Бомбёжка начнётся, в подвал побросают, как котят нас. Не подвал, а поуреб.
- В доме, да, который? Или на улице?
- Не, на улице. Дети прибеуут, у кого не было.
- Специально делали, да?
- Ну поуреб, выкопали для хранения овощей. И вот в этих поуребах мы сидели. Землянку мама выкопала, мы в землянке и жили. Больше негде было жить.
<.>
- Немцы долго были в селе?
- Да как тебе сказать? Я точно. Ну долгуовато. И потом мы в школу пошли. Мы пошли в школу при немцах учиться. Да-да-да. У нас там учитель был, Иваныч. У него была дочь. И вот они открыли школу, и мы ходили учиться. Ходили мы в школу учиться. И вот когда наши наступать, а вот так сидит у окошка, и мы слышим, ну самолёт летает - мы уже привычны. Вот эти бомбёжки, и снаряды, и пули как летают, как вешают эти. ой. как их назвать? Ракеты. Вот повесят ракету ночью, вот так, как мы с вами сидим, вот так светло по всей Руси было. И он сидит и говорит: «Ой, смотрите, говорит, (нрзбр.) летят, коробочки (в)он летят!» А когда учительница подходит, Марь Иванна была, посмотрела, говорит: «Ребята, тише. Это (нрзбр.) наши летят». Это вот наши пошли в наступление <.>. И тут началось. Вся пальба шла. Yосподи! В сутки раза два: то наши зайдут, то немцы зайдут, то наши зайдут, то немцы зайдут, от там и сидим, ужу у мами в этом, подвале. Там у неё бочка стояла с водой, там соседи помогали носить, наварят картошки вот такой чугунок поставим туда вон, там стоит дня два. Потом выбросят эту картошку - друуой наварят. Соломы настелили, там набросали, одеяла какие. И вот если бомбёжка, дак туда нас, мы уже там. Хоть не на земле сидим. И вот так вот нас мама одна и воспитывала четверых.
- А в селе предатели были, которые на сторону немцев переходили?
- Знаете, я щас вам не могу сказать, но я знаю, что пришёл к нам полицай и стал требовать от мамы рожь. Значит, зёрно отдать. А она говорит: «У меня зерна нету. У меня, видите, вот, вот сидят зёрнышки, их кормить надо. Ничего я, говорит, вам не дам». Ну а он, этот полицай, когда-то они ещё в детстве бегали играли, дружились. В детстве они с нём дружили. Или по соседству жили. А потом он к ней приходит вечером и говорит: «Не давай ничего». Он работал на наших. Там же леса, партизаны. И он уоворит: «Не давай ничего. Скоро, уоворит, наши придут». Ну вот так вота. <.. .>
А когда вот немцы нас там на Украине захватили, они када зашли к нам, я помню, что заскочила к нам соседка, бабушка была. А у нас висели портреты. Она раз-раз-раз, эти портреты все посорвала, оставила одного Ленина. И иконочку маленькую повесила. И вот заходят немцы с фонариком, вот так вот показывают, что иконочка висит. И смотрят. Один подходит, хотел портрет Ленина снять, а она «Не надо. Он умер». И они посмотрели, что у нас такая квартира, большой зал такой, огромный, и остановились ночевать. А у нас вот так печка стояла, то как лежанка там была. Ну, там всё по-украински сделано. И мы на этой лежанке сидели. А они вот так вот столы поставили в зале, сели ужинать, немцы. Их, наверно, человек пятнадцать там сидело. Мама так вот стояла возле печки. А мы на лежанке сидели на этой. И вот один друуому чё-то... Ну, я вижу, я старшая была, голова лучше работала, чем у маленьких, я смотрю, и вот он ему што-то говорит, тот режет хлеб, масло, ложит колбасу и подносит нам даёт. Мама нам, это, кивает: берите, дескать. А вот эта сестрёнка, она ж махонькая вот такая была, вот так вот руки скрестила (показывает пальцы «решёткой» перед лицом) и на них смотрит. Она не смотрела, как вот мы смотрим, а вот так, через пальцы. А один там за столом сидит: «Это киндра не хочет на нас смотреть! Делает клетку!» Выска... выхватывает наган, а мама тут стоит. у неё чё ж. какой-то рядом сидит, он, видать, постарше, вот так вот (отводит рукой) и посадил: киндра ма-аленькая, дескать. Што ты хочешь? И вот мама тада перепууалася.
И во так вот мы попали сюда, на Дальний Восток потом, приехали.
И во тот лейтенант, которого она спасла, мама, он потом искал нас, но не нашёл. Это потом говорила тётка. Оттуда писала письма, что, мол, приходил, искал вас. Но он нас не нашёл. <.>
У нас бабушка была отчаянная. У нас тётка была одна, вы знаете, красавица! Чёрненькая, но так вот - не оторвёшь улаз, красота! Просто, вот знаете, красота. Земная красота. И она пошла воду брать. А они пома-ажутся сажей, тряпок наодеют на себя, ну а эта выскочила и набрала воды, и немец увидел. Ну, она заскочила. Печка вот эта, а под печкой вот такая дыра делается, туда вот ямки-и, кочерёжки. Ну и вот, эта тётка залетела туда. Туда её бабушка затолкала под печку. Он заскочил: «Где, где пана? Пана? Я видел пану щас». Она уоворит: «Никакого пани у меня нету». - «Видел». - «Ах ты видел! Дед! Ну-ка слазий с печки!» Стаскивает деда с печки: «На тебе пана!» (смеётся). Он уоворить: «Пани!» Она: «Вот он у меня пан! Нету пани». Ну и он давай искать. Зашёл в сенцы, там же сенцы. Тут веранда - там же сенцы сделаны. Зашёл в сенцы, а в сенцах висят хомут. Он: «Пани, пани!» Она хватает хомут и ему на шею одела. Ауа. Ну ничего ей. Одела на шею. Ну, она была такая... И вытолкнула с это, с терраски. Такое вот было.
Вот помню, как в школу пленных соунали. Соунали немцы пленных. Наших. И вот мы, ребятишки, беуаем туда. Наберём картошки - больше нечеуо! И картошка не во всех была.
Наберём картошки мы... И вот есть, знаете, уоняли, били нас ети, немцы, охранники, а есть нет. Мы подойдём, он на нас посмотрит: иди. Толкнёт вот так. Мы, значит, туда эту картошку. Туда не передашь - перебросим, они там. едят.
- Немцы тоже разные люди, да?
- И разные, разные, разные, и всякие есть. И хорошие, и плохие.
- А пленных этих они потом увезли?
- А потом куда-то увезли пленных. Потом наши немецких пленных туда привезли же. Мы тоже носили им. Нам разрешали давать им еду. Вот то что есть.
- А почему немецким носили?
- Ну они ж люди, они ж уолодные тоже. Такие вот глазёнки у них, такие мордашки. Мы ж тоже понимали. Да мы ж сами голодные, сами есть хотим и вот понимали, наверно, поэтому. Ну, эти наши разрешали давать им исть. Мы давали.
«То така труднота была жить»
Верескун Ксения Ивановна, 1934 г.р.,
с. Преображеновка Октябрьского р-на Амурской обл.
Беседовали Старыгина Г.М., Блохинская А.В., Галимова Д.Н., 2011 г.
Обработала Галимова Д.Н., 2014 г.
- Я видела всё, дак шо я видела? Мы ж малыми булыи. Як пришлы оны до нас, уси оны приихалы на мотоциклах, немцы. Нихто пешком нэ йшёл. А наши поубеуалы же люды. У нас тут небоуато було. А потом на мотоцикли приихалы, взялы пацана и уовору: «Уходите все с деревни, бо будэ бой, wходытэ». И ми ушлы оттудова тоже в друуу дэрэвню поубеуалы. Короw у нас забралы, свиняку заризалы, курэй побылы немцы, всё сожралы. А на уород (огород), уород уже бул посаденый у нас, дак оны танкамы как заихалы, от так как началы, всё истопталы. Не тики у нас, а во всих людэй. И сталы мы уолодоваты тода. Траву ийлы. Как они уже ушлы, так мы вообще бедно сильно жилы. И ото сюды (в Амурскую область) мои родители вычитали дэ-то, шо тут лучше жить, и мы взялы сюда приихалы.
- А долго они в деревне у вас были?
- Yода тры, по-моему, были. Yоворят, шо я была в оккупации три уоды.
А потом када уже, я помню, ще нас. пацаны ж мы булы, и нас послалы человик, на-вэрно, семь ra^TOw, у друуу дерэвня недалёко, Антонывка. (Мужу) Ты-то знаешь, дэ ты був, ну мы туды пешком пошлы? А як бы пешком, а то взялы тыкву большу, а она с этымы веточками, и тяунем. И пылыть. Как воны началы оттудова стрэлять по нас, нэмцы! И одноуо пацана в ноуу, одноуо убилы, одноуо в ноуу ранылы. Вин упал, а мы вси попадалы. Лежимо, как же встать? Домой же надо итты. Хто-то пиднял вот так шапку, на руке что ли, а они бынь по той фуражке, по той - всё, нельзя вставать. И мы тоди дотемна лежали там, а тоди аж уже домой пошлы. Всталы и домой пришлы. Я знаю. Ой, плакалы там.
- А немцы жили где, по домам?
- Вонэ я нэ знаю, дэ жилы. Но мы жилы в Зябкоwцах, а тоди переихалы мы, деревня була. Ой, дэд, как? Забыла. Бураны, дэрэвня назвалы. Там немножко було домов, ну, може, девяносто домикив, нэ больше. И воны виитэ, як прыезжают, шукают усе(г)да вот этых, пар-
тизан. Вот, а у нас у моей мамы сестра родна была у партизанах, и вони w нас были сколь раз. А я потом... дядько, мамын брат ридный, жив(?) тоже, убих, а дви таких девочки было у их невелыки. Оны тикать, бо немцы пришлы. «Иды к нам! Ксеня, - уоворэ, - иды к нам». Пошла я. Пошла, а оны як пришли до их, шо-то wсё пэрэвернулы, не знаю, шо-то тако у кровати найшлы, ну, у нас лышко называлось.
- Как?
- Лышко, лышко - кровать. Кажуть, лышко по-дэрэвэньски. По-украински. И потом от так мене сувал, сувал: «Хайль, хайль, хайль, хайль!» - пистолет (нрзбр.) в лоб. А я ж плачу, я ж ничё не знаю. А заходэ ихний пэрэводчик и щё-то иму нагирькал, а вин каже: х-тфу! -прям мэни на морду как плюнул, немец. А я вот так вытэрла, вся чисто заплёвана, плачу, да кажу: «Шоб ты сдох! Шоб ты.» А цэй пэрэводчик уоворя: «Нельзя! А то вин як узнае, вин застрилэ!» Я кажу: «Що вы ему сказалы?» - «Сказал, шо ты не ихня дочка, ты просто у их дитэй нянчишь». Я тоди думаю: ой, спасибо тоби, шо ты мени спас, а то вин бы застреле, и всё? Чё ты зробишь?
- А немцы когда в дом зашли, они девочек, которые хозяйкины были, они их расстерля-
ли?
- Оны их нэ стрелялы, оны их дуже насиловали. Вот. Тых де вочек усих насиловалы. Больших забыралы, а таких, по десять лет, по девять, усих. По 2 по 3 немца на одну дэтыну. Это ж и замучивалы так сильно. А тоди началы вси кричать, рууаются, а кому ты пожалуиш-ся? Немецка власть. Ничё не сделаешь? Было сильно трудно-трудно жить.
- А переводчик этот, который, это что, из своих был какой-то?
- Навэрно, я нэ знаю, с чужой дэрэвни, кажуть, вин. Вин по-нэмэцки учився, по-немецки умие балакаты. А сам наш був, да. Нэ знаю, куди вин дився. Тада хто-то казав, шо его застрилылы, а дэ вин, нэ знаю. Вот. Жинку еуо, вроде, забралы, вот вырезалы титки ии там ище шо-то вырэзалы, там всё внутри. А вин начал вжэ за нэй беспокоитись, и еуо, так говорилы, я то нэ знаю, кажуть, еуо застрэлили. Пэрэводчик хоть, думаю, мэнэ спас, спасибо тоби, шо ты. Вот. А то вин токо в лоб наставил пистолет, а шо, я ж уже думаю, ой-вой-вой! И всё! И ты девочки кричат, плачут, а вин як раз и заходят в хату, и всё ж по-немецки: галь-галь-галь-галь. Нэ знаю. <.>
- А по деревне они запрещали ходить, да?
- Конэшно! Они у нас вобшэ. тоди ж было всё насияно, всё, и всё пэрэтопталы, всё, всё попалылы. У нас там на Украини таки снопы ставилы, таки. пятнадцатки ли як нызва.
- (дед) Суслоны.
- И воны всё попалылы. А тоди ушлы, и за собой, как ушли, за собой даже линию всю сорвалы. Шоб за ими нихто не ихал. Они дуже плохие.
- Много было таких, которые немцам помогали?
- Нэ знаю. Таких не было у нас. Вси былы против их.
- Вот один же был переводчик.
- А тот пэрэводчик, вин спасал всих людэй. Вот это дуже вин спасал, вот этых ишо, шо былы партизанамы. Вот. У нас у мамы як систра пошла, ий брат, мужик забрал иё в партизаны, вин потом. А девочке той тики два месяца было. И вин пришёл, жинку вже забрал, бо её нэ расстреляли. А ту дэтыну бросилы дома. И соседи, ну, мы на станции жилы, кажуть...
Люба ей, вроде, звалы, ту девочку, а маму ей Лида, я помню. А отца, я помню, Вася звалы. Вот. «Чё-то Лида не топае, чё-то дым нэ идэ. И нихто нэ ходя». Пошлы, а та дэтына, уже суток двое, кажут: «А-а. А-а». Уже чуть тики жива. Ну шо, уже кричить. Куда ему деваться? Так оны дэтыну забралы и тоже спасалысь. Если хто спасает дитэ й чужих... Помню, у нас вот дуже, этых стрэлялы, я знаю, как их?
- Евреи?
- Еврэев, да. Выкопалы таку, составылы яму большу, воны выкопалы такую канаву, туда их всих поставылы и нас всих зауналы, всих людэй, шоб уси дивылысь, шоб нэ шли у партизаны и шоб нихто нэ спасал. И хто-то, я помню, упал один... А тоди наши закыдалы их. И тых вот так пострелялы всих. И мы все (закрывает лицо руками). вот так бьют - нельзя! Дывись, и всё, нэльзя. Вот. И тоди, як его закидалы, вин тоди уоворыл: «Вы дуже меня нэ закидайте, я живый». И вин остався живый, той мужик.
- Его вытащили потом?
- Ауа, потом его вытащили и прятали та-ам, везде. Всякие соседи, (нрзбр.) ничё, а друуие... шо тыкае, тыкае... Мы вот со сэстру свою, Yалю, як ховалы, вот так под пичу... Пряталы мы долуо её, шоб нихто нэ видал, ни сосэди, нихто. «У нас забралы Yалю, забралы Yалю». А потом, как уже немцы ушлы, так она вышла и ходыла туды до наших. Там она была, нэ знаю, она нэ воевала, а ие посылалы туда-сюды и она ходыла. А чим она, тоже двадцать восьмо(го) уоду, шо она воевать будэ?
«...и повезли нас в телячьих вауонах»
Грибкова Мария Романовна, 1928 г.р.,
с. Преображеновка Октябрьского р-на Амурской обл.
Беседовали Кузьменко М., Самойленко Т., 2010 г.
Обработала Галимова Д.Н., 2014 г.
- А как вас в плен взяли? Как вы попали к немцам туда?
- Как мы попали? Мы. вот как попали. На работе дома были и у колхозе. На работе мы были, дети, пололи траву. Дети. Нам работы ж не было. Ну. Yлядимся, шо-то за дядьки, не наши, уоружоныи, уходють из Белуорода, и с поли. С ружьями, пистолетами. Ну, а мы самые дети. Оны ружьями на нас. У спины на нас и сюда пистолетами, у уоловы. «Хут-хут-хут-хут-хут-хут». Поунали нас. Забрали детей всих. Ну, там машины стоять. Здоро-овые машины. Нас на машины. «Лус-лус-лус-лус-лус!» А мы дети, чё мы. Пистолетами, вишо^ами. А мы устаём, оны нас ружьями под жопу (смеётся). Ну и поунали нас. Yлядимся, тама мно-оуо людей. Людей мноуо, и нас туда. Там девчата, хлопсы (хлопцы). И посадили нас, в уород наш, Ачинск. Там полно людей. Ну и нас подпихають ружьями. Ну мы посадилися и па-авезли нас у телячьих вауонах. У комнате тёмно, и хлопсы тама, и девчата тама, уси там, уси вместе едем. Куда едуть? Хто знал куда. И нас туда. <.> Потом нас у лауэрь, у лауэрь приунали. Цыуэляй. Лауерь Цыуэляй. Ауа. Ну и там. ще забрали нас в ла-ауэрь, там мы на станках цыуэляй выделывали. Черепису. Это по-немецку цыуэляй. Череписа каменная. Крышу крыть. Крышу крыли. Станки, потом у мене там был товарищ, клал цыгеляй. Она обрабатывала, я отымала. Хлопцы подбирали и у мартиноуские печи, оны там сохли. И хлопсы во-
зили, возили и крыли, да. И то мы так там... Ну, потом кажуть на нас: «Не плачьте, скоро будете дома. Цырик нах хаус», да. Ну и потом идуть (во)оружённые немцы, боятся, шоб мы потикали. Да куды там мы потикаем? Ауа. Ну ладно. Оны на это: «Марш!». Подоунали пять эти, вауоны, посадили на вауонах нас, тоже досками всё позабитое, тёмно, ну вот. Ну и из Берлина мы тода вы-ыехали, из Берлина нас начали начислять хороших людей домой.
«А весной ходили на поля и эту картошку унилую выкапывали»
Кургуз Фаина Алексеевна, 1933 г.р.,
с. Дим Михайловского р-на Амурской обл.
Беседовали Старыгина Г.М., Рачко Е.Е., 2008 г.
Обработала Галимова Д.Н., 2014 г.
- Войну не помните вы?
- Помню.
- Расскажите, как вот, что помните?
- Помню, мы в деревне жили, и как раз вот немцы. Но они вот к нам редко приходили в деревне, немцы. У нас от Клинцов двадцать километров до деревни, и круг... и всю дорогу лес. А в этих лесах партизаны крууом. И они боялись. Вот днём наурянут так. Полицейские были. Днём наурянут, там какое распоряжение дадут, и всё. И полицейские эти на кого-нибудь заявляют или что, забирали тогда. А ночью партизаны. А партизаны ночью прыходят и поджиуают полицейские дома. Вот мы выскакиваем все, нихто не тушит, только стоят смотрять. Они повыскакивают это. Вот. Ну а немцы так чтоб сильно нас. да партизан. эти боялись, наверное, партизан, полицейские сильно выдавать нас.
Помню, у бабы этот, племянник был командир отряда партизанскоуо. И вот они ночью пришли, принесли мяса там, чууун наварили там мяса и ели. А баба боится, это же полиция крууом! Ой! «Вы, деточки, ешьте и уходите, уходите». Ну, правда, нихто не заявил на нас. Нихто. Так мы сильно боялись, что партизаны у нас были. Это ж. Смерть сразу. Но нихто не заявил. Обошлось.
А так. И бомбы бросали. На деревню бросили бомбу. Как раз староста, и ему под окно. Яму такую вырыло, стёкла повылетели, а так ничё не повредило.
А потом все собрались, пошли в лес. Там посёлок, в лесу там был маленький такой, и мы туда зашли. Там дом большой, и в этот дом все собрались всей деревней, там побыли, пе-реночавали - вроде, ничего. А хаты по замкнули - пошли. Ну, хто ушёл, хто и не ушёл. А-а. Всё равно уже помирать. Ну а потом пришли - ничё, нашу деревню не тронули.
А потом уже красные как пришли, помню. В хате сижу вот, и конница, и эти солдаты. С хлебом-солью вышли, мы все тут-то, «ура» крычать. О-ой! Было это, помню хорошо, как красные зашли как в нашу деревню, все освободили, всё. Всё это.
- Они сколько времени у вас были примерно?
- А немцы. Да чёрт их. Это они, наверно, в сорок втором уоду вступили. Наверное, уод пробыли, в сорок третьем уже их выунали от Москвы.
- А вот полицаями были местные, да, жители?
- Местные. Местные были полицаи. А потом, ето, они убеуали. Партизаны же пришли, и они убеуали. А там за речкой стоял домик, и жила мать с дочкой. И они там спрятались.
Партизаны пришли и их, ето, убили. Те убежали, а етих убили, что они их прятали. И хоронить не давали. Они лежать. Потом партизаны ушли, мы все собрались, там собрались, яму выкопали, там соломой (нрзбр.) накрыли, закопали.
- Тоже жестокость, да, была?
- Ну так вот никого, только етих двух убили, что они вот сохранили.
А эти полицаи... Сын женился, привёз невестку, и они её что? Заставляли воровать. Мать это. У её сын полицейский. И она, бедная, пошла, чужая, ничё не знает, залезла там у сарай что-то, её поймали, всё. А потом они её. Родила она ребёночка, и они её послали куда-то на работу, а ребёночка этоуо умертвили. Она пришла к ребёночку, а эта свекровка: «Да он спит, да он спит, да он спит, да он спит, не троуай, не троуай». А он уже остыл. И потом её нету, нету, нету, нету - уде она? Она уехала, уоворит. А корову выуонят люди - то она тут крутилась, то её нету. «Да уехала, да уехала». А потом брат приехал её искать. Уехала, а ниуде её не может найти. И тут стали тут рыться - её нашли. Они её убили. А нашли как? И в речку спустили. Речка не очень глубокая. За кусты зацепилась, и кишки вот эти болтаются в речке. О-ой. И тут её стали вытаскивать, она дальше отплыла уолова, тело, руки-ноги. Брат это приехал, их. заставил их вытаскивать, в уроб складывать. Вот такие. А одной тётке шо приснилось, уоворять: я закопана, меня, уоворять, убили и закопали в коридоре у подполе. И вот она всем рассказала, жутко стало, и люди стали подозревать. Вот это же сон, видать, вещий приснился. И потом пацаны в речке купались, и вот это вот всё всплыло. Ну, их забрали всех.
- В полицейские кто шли? Все подряд?
- Нет, не все подряд. Чёрть их. как они шли. Или они к немцам думали, немцы займут нас, и они будут у немцев . А немцы их (усмехается), уезжали и их к чёртовой матери - они цеплялись за машины, а они их даже и близко не подпустили. «Куда мы? Куда мы?» Куда! Куда хочете. Зачем вы нам? И они быстро собрались, на мотоциклах, и немцы быстро уезжали. Ничё там не сделали.
- А семьи полицейских - оставались семьи полицейских?
- Оставались.
- Как к ним относились ?
- Не троуали их. Не троуали. Вот этих самих полицейских, они поразбежались. Кого убили, кого немцы убили, кого это, а семьи не. Не троуали так.
- А ели вот что? В войну ели?
- Ой, в войну чем питались!.. Там картошка, вообще земля там песчаная у нас, у Брянске, картошечка маленькая, штук пять у руку возьмёшь и так вот чистишь. А весной ходили на поля и от эту картошку, унилушки эти выкапывали. Моет, моет, а она уже вся мёрзлая, растает, вся в песку. Баба кисель наварит, а на зубах хрустит (усмехается), и с песком. Чема-лы, мы называли, чемалы. Чемали - пекли, лепёшки с них пекли. Этот крахмал выдавять -кисель, а это вот, что оставалось, и вот пекли эти лепёшки. Его ешь, а песок этот (усмехается) на зубах.
А колоски собирали, колоски собирали, как только вот сожнут, так колоски, ето уже в колхоз собирали, не себе. Себе нельзя было. Не разрешали. А следом идём, чтоб потерь никаких не было. Надо ж было всех кормить, и военных, и солдат, и всё. Чтоб этот хлеб не пропадал.
- А коров держали, да?
- Держали корову. Одну корову держали. Ой. Сами сено косили, серпом косили, а зимой, если не хватает, там же крыши соломенные были, соломой крыли. Вот крыши эти разбирают, сараи, и режут её, запаривают, чем-нибудь, это, присыпят, и коров, да кормили. Резка такая была, нож такой. Резали.
«Нас держала на свете только картошка»
Тобола Анастасия Ерофеевна, 1921 г.р.,
с. Дим Михайловского р-на Амурской обл.
Беседовала Старыгина Г.М., Рачко Е.Е., 2008 г.
Обработала Галимова Д.Н., 2014 г.
- Вот только одна я была самая старшая, хозяйка была.
- Сколько вам было лет?
- Мне уже было девятнадцать. И вот и всё за мною было: и дрова, и конь, а тут война же началася. Немец захватил. Запряуаем коней и едем. Было у нас в Крутояре, как он назы-вався, больший этот, ну, как штаб военный, немцев. Вот мы туда едем, и нас рассылают, сколько, кого в Дневное, коуо в Строженку, коуо по деревнях развозить этых вот. Что они там писали, что немцев. Немцев. Да. И полицайские. Полицэев сколько было!
А у нас конёк был молоденький. Яго нихто не запряуал. А кобылка была старая, на этой кобылке уже далёко не уедешь (смейтся). Они доедуть до стоуов. Коло стоуов нас кинуть, а сами к лесу боятся днём подходить, ночью. А днём это уже их вроде ловушка. О-ой! О-ой-вой-вой! Ночью... Знаете, как ходили партизаны? Партизан идёт самостоятельный, понимаете. Он, ему то подушка вместо седла надо, то что-нибудь поесть, то коням вынести овса там или ячменя два ведра, там сколько сможетя. А таких вот хай (нрзбр.), партизаны, они брали всё подряд! Всё! Даже вот кросны, раньше же ткали, кросны эти с сундука у мамы один раз забрали. Мама как закричить да уоворить: «Повесишься ты на этих кроснах! Ты ж посмотри, у меня семья, я их только одеваю и с этоуо! Вон откуда я крашу да носить только ето».
Приедуть немцы - вынеси два ведра хлеба. Приедуть ноччу партизаны - партизан бе-рёть... Настоящий партизан берёть подушку вместо седла там или одеяло како... а тады какие одеяла были? Всё самотканое было. Всё же, всё же с пряжи. А что ети-то под видом партизан, дак я те говорю, даже кросны забирали. А войну - войну мы пережили очень тяжело.
- В вашем доме были немцы?
- Были. Были.
- Какие были? Обижали вас?
- Знаете, вот немцы, сами немцы не обижали нас. А вот уже французы, «сопливые», мы их звали, французы были о-очень вредные. А немцы, вот он. Я ж уоворю, у нас немец этот посмотрел на папу и уоворить: «Вас, - переводчик, - вас надо лячить. Вот. Дам, дам справку, сказали, уде ночевать, лечить». Ну уже поздно хватились мы.
А потом уже у сорок третьем уоду, как освобождали нас, и мы собралися у поуреб обратно, шобы этот, к маме. Мама уоворить: «Бог с ними, кинуть уранату, дак усех и. вся семья». А у нас ещё бабушка, нас трое детей у мамы, четверо: Миша, Вера и я да Маруся - чет-
веро детей было у мамы. И бабушка у поуребе. А там ещё соседка и з детями. Кинуть - да хоть сразу мы усе помрём. Да, уоворить, куда нам теперь деваться? А он уоворит: «Никуда не девайтеся, уже красные у Yородку». У нас лес болший был, назывался Красный уородок. «Уже красные, уоворит, у Yородку, так что никуда не ходите, из поуреба выйдите, идите по дальней дороуе. Вот не по деревне, а по дороуе, дороуой. И никуда не сворачивайте. Только не сворачивайте к лесу, сразу застрелят вас, русский. Я, уоворит, сам собираюся вот куда-нибудь спрятаться.
- А почему застрелят?
- Ну, он был как... как сказать? Он был как полицай. Он уже не... выходу нету, видить, что уже. концы им. Дак он уоворить: «Я сам не знаю, куда теперь вот спрятаться». Дак так, что, уоворить, идитя и никуда в лес не сворачивайте, расстреляют. Восемьдесят коров застрелили.
- Это русские или немцы?
- Немцы.
- Когда уходили, да?
- Когда уходили. Восемьдесят коров. Мы же усё время в лесу их пасли и привязывали. И окопы там у нас были, и доили. Вот коров подоишь, на коромысло, домой принесёшь. Боялись, что заберут.
- А немцы уходили - стреляли людей?
- Нет, нет. Только знаете, когда уходили, у нас семнадцать дворов спалили. Через дом запаливали. И шёл последний - солома, соломой перевязано. А мы в этом друуом поуребе, в чужом были на окраине деревни. Мама-покойница выскочила и уоворить: «Ой, деревня уорить!» И вот они через два, через три дома палили. А их быстро уунали, быстро. Ну, може, в двадцать-тридцать минут они поворочались только тута, ушли. А потом уже. Хто чем! И вот суорело семнадцать дворов.
- А полицаи где?
- Полицаи, у нас были полицаи, два только в нашей деревне. Одноуо убили сразу, это, партизаны. Наверно, с неделю он побыл. Пришли, захватили еуо дома и прямо вывели с дя-ревни и застрелили. Партизаны. А второй убрався в Струженку. В Струженке, там человек двадцать, больше, наверно, было полицаев.
Сколько они творили, сколько людей попосдавали! Ну как же, тогда же раньше были. колхозники. Дак они сдавали этых людей, эти полицаи, и убивали. Председатель сельсовета был Бабаков, у яуо была сестра, жила тут, жена и двое детей, у нашем Хромове. Дак они ж привели и вывели их на двор и перестерляли. А он был начальником партизанского отряда. А дети, семья тут, у Кромове жила. Вышли, постреляли всех.
- Кто-то выдал, да?
- Выдали, конечно. А потом уже, когда всё это кончилося, уже я замужем была, он уже приехал, был начальником, большим начальником каким-то. И приехал к маме. И уоворит, ну, теперь, Тимофеевна, буду я рассчитываться за свою сямью. Четверых застрялил прямо на поле. Вот хто сдавал еуо семью, ему сказали, и он прямо, вот Веру, соседка наша была, прямо на (о)уороде. Свекровка, она картошку копала. Он: «Ну-ка, встань!» Она встала - он её в урудь. И двух человек, ещё так застрелил дома. Четырёх человек застрелил за свою сямью.
- И ему ничего не было?
- Не-е. Он уоворит, я, уоворит, за семью за свою рассчитался. И ничё не было.
- А полицаями кто был?
- А полицаи, у нас, я уоворю, в деревне только два было, дак одного сразу застрелили... И вот уже после войны возили хлеб сдавать. А у нас у Клинцах, в деревне это было. Когда, говорит, мужчина, уже пожилой ... вешаем этот, а хлеб же тогда в мешках возили. Мне свой этот мешок. Смотрю, уоворить, Исаак сидить! Я, уоворит, принёс, перенёс этот хлеб, подхожу да уоворю: «Здравствуй, Исаак Васильевич!» Он уоворить: «А ты откуда мэни знаешь?» «А ты меня не знаешь? А я знаю! Вот теперь-то й ты попався. Теперь мы тебя с рук не выпустим».
- Это полицай был что ли?
- Полицай быв. Да. Не то что полицай - быв начальник больший. Он. Полицайский. Полицейский. Староста был. Ну он был, как сказать, тоуда ж уоняли молодёжь в Yерманию. У нас в деревне ни одного человека не уунали. Вот этот самый, Лотак, как сказать, соберёт собрание, сделаеть списки, напишет, подпишется, всё. Вот, скажем, когда десять, когда двенадцать человек. Ну, завтра, уоворить, собирайтеся. А сам уоворит, прячьтесь на неделю, на две, чтоб вашего духу было не видно. А те. Вот этот Лотак был у нас таким, хорошим. Он был и нашим, и не сдавал людей. И у нас в Yерманию ни один человек не попал. За счёт этоуо нихто. Соберуть детей, человек двадцать, пятнадцать. И ребят таких подростковых, соберуть. Плачут родители. Он уоворит: «Не плачьте. Только сумейте сделать так, чтоб них-то не знал, чтоб они два-три недели не выходили. А там - моё дело маленькое, как они вырвались и. пришли. Это не моё дело, я отправил. А куда они делися, я не знаю». Вот насчёт этоуо Лотак был хороший у нас. Ну, всё равно ж предатель. Хороший он, но всё равно ж за им была какая-то сеть. Вот такая жизнь у нас жила. В войну. О-ой.
- Ели что в войну?
- Ели? Килоурамм отнесёшь сала. Сала - килоурамм соли возьмёшь за килоурамм сала. Раньше ж как, солянки были - вот соль засыпали в бочках, этот кусочек как отрубить, борш варить, кусочек этоуо дерева солёноуо кинеть мама, и борщ посоленный. Молочное варили всё несолёное. Ели. Ну что ели? Капуста, картошки очень мноуо было. Капусту свою садили, свёклу свою садили, а картошки засыпали помноуу. А как же, колхоз был. Поделили на души землю, вот и картошку и рожь. И убирали, и делили. Тада мерка такая была - на души. И нам припало картошки очень мноуо копать. А хто? Мама да я. Отец болел уже. Так мы девочек нанимали, копали, и мы картошки насыпали, даже закопали такой кауан тогда, закопали, соломой. Палку забиваешь и всыпаешь картошку, а потом соломой закрываешь крууом и закапываешь ие землёю.
- То есть яма, да, как бы?
- Не яма, не в яме, прямо так. Закапываешь, и она зиму зимуеть. А весной откапываешь, она так прорастает всё равно. Нас только картошка спасала. И каша с картошки, и хлеб из картошки. Вот натрёшь картошки, натолкёшь вареное - это заваришь, а потом натрёшь на тёрке, здоровая, выжимки такие были просто вот. Картошку эту тёртуя ставишь, она выжмется всё, а это - месишь хлеб. И потом на. этот хлеб пекёшь у печке. А как немцы пришли к нам, а у нас хлеба. хлеба мама, конечно, ето, пекла уже на это уоре, что, уоворить,
може, куда придётся итить, так чтоб хлебушко был. Она пять буханок спекла. А тоуда подушки ж большие были, у наволочку эту положила, уоворить, може, выуонят, чтоб хоть... не подохнем. А коржи эти в спешке вытащила и лежали на столе, на скатерти. И этот немец пришёл у хату, а мама солила оуурцы. Это дело было в авуусте. И спрашивают: что это? А мама уоворить: «Хлеб. Пшаница» (смеётся). А он так этот кусочек, так отломил, матери у рот. Мать съела. Ybrr (говорит), попробуй. Те коржи поделили между собой (смеётся). О-ой-ой! Вот коржи только держали нас.
И драчёны, вот на тёрку натёр, натрёшь маленечко, крахмал. Вот крахмалу помноуу сушили. Потому что коржи эти, муки не было - с крахмалом толкли. И кисель варили с крахмала. Нас держала на свете только картошка. Хлеба не было, своей мельницы не было, пшеницы не было...
«Так страшно было, як в преисподнем!»
Сакалис Мария Фёдоровна, 1927г.р.,
Дочь - Алла Петровна (А.П.) с. Гуран Свободненского р-на Амурской обл.
Беседовала Кугай Е., 2009 г.
Обработала Галимова Д.Н., 2014 г.
(дочь) - Я ж дочь её. Я и рассказываю, что в нашей деревне до 17 сентября 1943 года немцы были.
- Тебя-то не было.
(дочь) - Ну я-то моложе, ну я же историю знаю хорошо.
- Вот ето утро, когда уже. чуемо. Нихто же ниоткуль ни сводки ни якой, уде воюет-ся, як воюется, только, ну, встанешь вот так утром вот - уорить усё крууом. Думаешь: шо это такое? Орудии бьють. А потом уже семнадцатое вот приблизилось. И немцы отступають, и едеть, всё стреляяють живое на ходу. Все отступили, бросили свои дома, ушли в коноплю, в оуороды, в лес. Оставили дяревню беспризорную. <.> И вот, в этих коноплях сидим. А окоп там большущий. Залазили вси. Ну, людей мноуо сидить. И сделалось душно так, щас задохнёмся все, умрём. Сядим, ето, в окопе. Утро. Открыли ето, дыру, шоб хоть дышать было можно. А хто се. беуает тут. И хоть и ползет, оно слышно над уоловой, коуда окопы. А заулядывает - хто там? А это солдат. Думали, немец, уси. И он: «Выходите, уже свои пришли, давайте руку, давайте». А вси бояться, думаеть: «О, руку подаеть солдат». Вытяуывают с их, все вышли, вси уолодные! Обнимают солдат. Солдаты ни. «Ой, знаете, дороуие хозяйки, може ди хоть який сухарик? Третий день не присядали и ничёуо во рту не было». Yимнастёрки мокрые, пыль, слоем урязи на спинах. А уолодные! Ой! «Не знаем, мы ж дома не были. Пан, побяуим посмотрим, де шо». И мы ж хлеб пооставалось, мясо шо поостава-лось, хлеб. Молоко кислое. Яны ети, ети с удовольствием и урызут сухари ети - о-ой! Вот так было.
- А немцы, а как вот они себя вели?
- Немцы от нас жили чераз. чераз четыре или чераз пять домов жили немцы. Выунали хозяев - двенадцать чаловек жило. Только развидняется, беуать: «Матка, яйки там, шо, мо-
локо!» Забирають идуть. Раз пять побудуть у каждом доме. Но ня троуали, не били, ничё. Ничоуо не делали. К нам придить... Мне было сколько? Четырнадцать лет. Ну шо оны, шо-то объясняють, ауа, а я не знаю.
<.> И вот як война уже началась, колхоз уже рассыпался, разделяли землю на каждого хозяина. Ну и вот, из-за того карательный (отряд) приехал, шо не подялили коней. Зямлю эту обрабатывать нечем. Вот один там обиделся, шо ко. и пошёл жалиться немцам в район. Вот так и так обдялили еуо, значить. Ну-у, день прошёл, и сколько, и коли он ходил, нихто не знае. Приезжает машина, и беуает по домам. Пососкакали с машины, и хто куда: <^ау! Yау! Yау!» Yонять. И останавливаеться - прикладом подталкиваеть. И нас центр соунали всих, ну и сказали, показали картинки, прочитали людям, шо надо партизанов не кормить и ничо им не давать, и вот будете жить вот та-ак, прошвета-ать будете, фермерские дома показали вот так, значить, ауа. Ну и сказали, это прочитали всё и сказали: все по домам. И быстро. А первая бриуада - эт наша первая была, откуль он ходил жаловаться, - оставайтесь мужчины. Вси так рады, шо отпустили, бяуом побеули. А етых поставили под ету же оураду, шо я рассказывала вам, уде церковь была, под оураду поставили. И скомандовал: «Оуонь!» Не один стоял, а штук четыре этых, автоматчика. Одному, видно, плохо, шо стреляют, это, значит, я убил, а вот уси вместе дак... Автоматом тр-р-р по этой очереди. Ой, вси упали-и... Сели и уехали. Всё. А сосед наш то ли от страху упал или як он упал, даже не раненый лежал. Просто упал, от страху, наверно, упал. А потом эта машина ушла, а вси повыскакывали, а ён подхватився и никоуо не ууадывает от страха.
(дочь) - А в соседней деревне, километров двадцать, Кирилловке, там шо-то случилось, и они всё село.
- А там шо случилось.
(дочь) - Всё зажули.
- Там шо случилося. Ехали немцы, полицаи. И партизаны встретились в лесу. Ну и начала(сь) перястрелка, и убили немца. Ну убили да и убили. Тоже эта машина приезжае дён через два. Приезжают немцы и так же беуают по домам, як у нас. И все-всех-всех-всех. А такие больши-ие сараи, ну там муку держали и крупу мололи. Ну, тады оно уже заброшенное было, нихто ничё. Туды всих закрыли, ой, дверь заколотили, бензином обожгли, запалили. Вот так было. Дак боялись. Ой, боже мой. А у етот день, ну, не пускают же от дяревни до дя-ревни никоуо. Нихто не знает, шо там делается в соседней? И вот так было. Это был уже март, коли у Кирилловке запалили это. Снеу такий улубокий, некуда свернуть с дороуи. Сы-ырость такая. Сел туман такий, вот стоишь, три метра туман, никоуо не видно николи. Ну а шо такое? Тревожиться, вси скотины у хлевах ревуть по-страшному, корови. Думаю, ну чё ёни рявуть? А этот туман да ишо дым вдобавок, уорело ж там. А корови чуе, шо мясом пах-не, ёны ж тады рявуть, кидаются. А люди-то не почуяли, шо это мясо. Так страшно было, як в преисподнем! Тёмно, туман, вси рявуть, куда беуть? Вот так мы жили. И ни одная ночь спокойно не прошло. То партизаны стучать, то немцы. А обутые спали, в лаптях. Хто у коуо в чём. Шоб выскакивать и беуть.
- А как вы приняли известие, что война кончилась ?
- А як закончилась война, уже отступили, отступили давно-о, это же покуль до Yермании дойти, у нас уже не было войны ниякой. Ну вот, вышли мы копать под лё-он. Ло-
паты взяли, на свои оуороды, копаем сеять. А думаем: шо такое? Шо такое, шум який? Бросили копать, стоим. Стоим. Стрельба якая-то... Думаем, опять немцы? Вискочылы на улицу, а там наш председатель же молодый был парень, из партизан. И съездил в район, ну, в этот, там, где сводки приходять. И там сказали им, шо война кончилась. А ён на коне ехал. Коня заунал так, шо весь он мокрый, чуть не падае. Кричить! С пистолета стреляе! Кричить: «По-бе-еда! Побе-еда!» А мы думаем: шо ён? Даже своим ушам не. Не ну шо это, победа. Это же не верится. Уже люди собираются бежать куды станции, нихто ничё не звал - цела куча! И вси, улавное, уолосять! Вси и плачать, и вси уолосять навзрыд. А-а-а! А наш етот, як его, коммунист, был храмий такий дядька, ён тоже отступал и з явреями, кричит: «Радуйтесь! Цалуйтесь!» А кого там целоваться! Як (в)он, например, вчера получили похоронку. Сын убит или муж. Ещё и назавтра прыходили похоронки. Сёдня победа, а завтра похоронка. Радоваться. О-ой! Было страшно, очень страшно. И уолодовали, и трудились, и боялись, и беуали. О-о-ой! Всё было.
«Так нэ надо николо жить»
Ивашина Мария Ивановна, 1931 г.р.
с. Песчаноозёрка Октябрьского р-на Амурской обл.
Беседовала Галимова Д.Н., 2010 г.
Обработала Галимова Д.Н., 2014 г.
Неурамотна. Я ж у войну. Сама война началася - я три класса и кончила. А у нас нэм-цы заступыли. У деревни были. Они школу заняли. А в квартири нашей сами посэлылися. А ми жили у поуребах (нрзбр.). А тоди я сэжу, ийсть-то нэма чё. А мама напекла тыквы и с корочкою. «Киндер! Киндер! Yамал! Yавно!» В общэм, уавно йим я. А ето я не было, думаю. А чё, мини там дэсять лет было. А ето я (нрзбр.) ту тыкву ему-то (немцу) та в улаза! (смеётся) А у ёуо очки упали. Вин в очках был. Очки упали. Вин пока очки найшёл, то я удрала. Я была маленькая, худенькая. А чё? Йисть-то не было чё. Ну чёй? Вин пока очки нашёл, пришёл, а я уже в поуребе и з бабами сижу. Маленькие. «Киндер! Киндер!» А у него и носики маленькие. А ён уоворит: «Не таке, а таке». Оны уоворят, у нас такоуо нету. Тоди мэни мать косу обризала, платье пэрэменила. И я долуо-долуо не выходыла с поуреба. А тоди он уихал, видно, на той, на поле, там я не знаю.
У нас же етие были, партизаны. У лес, было, идемо, а йисть-то ж нэма самому чё исти. Тэ я была-то маленька, худенька, а там были девчата зо мной такие, полные-то той. То я себе привяжу там яких лепёшек, от то мать напечёт, то воны (немцы) меня не проверяют, а тых проверяють. Орэть: «Партизанам! Партизанам! Партизанам! Партизанам!» И бурчить, и бур-чить. Ну, я тоди, при. пришли мы в лис, им рассказалы, нашим партизанам. А тоди дний через сколь як началася бомбёжка, как началося уромить! А я думаю, а я хоть пийду пэрэд смертью посижу в своей хати. Их (немцев) нэмае. Я пошла коли. Пух! Пух! Из то. из стенки. Я тоди узяла-то, пид лавку залезла. Не було ж ничёуо. Ничёуо не було. Ничё не було вобшэ. Коли. як упадэ, а я так выулянула, добро ще, быстро спряталася, а так бы было - на меня упало зеркало. Коли мать бежить. Бежить, шукае мэнэ. Схватила мэнэ за шкирку, наду-хопэрила мэнэ и у поуреб кинула.
- Что сделала?
- Набила. Это по-украински. А тряпкой мэнэ-то. А я тэй... Тоди плачу сижу, а бабы: ну, нэ ходи! Нэ ходи, нэ ходи. А я тоди са. там у нас такэ дэрэво родючее(?) большэ, зализ-ла на урушу, уже темно, а она (мать) беуае, мене шукае. А я: «Нэ пиду! Нэ пиду! Буде сидить, пока сосну, та упаду, та убьюся! Нэ пиду!» Она тоди: «Доченька! Злазий! Злазь!» Я злизла. Зализла до на ий пид мышку и заснула. А уолодна! Чё там ото, тыква да свёкла, пэчэно всё. Даже картошка-то у войну у нас родыла, а тоди одын уод нэ уродыла. И картошки нэ було. Пооткопывали вот эту унилую из ям та пэкли лепёшки. Та илы. Ото мы так жили. Так нэ надо никому жить.
