CC BY
194
старым Советским Союзом, больше не будет, и о социалистическом эксперименте скоро станут говорить лишь одни старики. Возврата назад нет» (с. 267).
В.П. Любин
НОВАЯ И НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ
Международные отношения
2013.03.017. БАБЕНКО О.В. СОВЕТСКО-ПОЛЬСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В 1920-1930-е годы. (Реферативный обзор).
Ключевые слова: советско-польские отношения; межвоенный период.
В обзоре рассматриваются актуальные проблемы советско-польских отношений межвоенного периода - от решения вопроса о границах после создания в ноябре 1918 г. независимого Польского государства до контактов в треугольнике «Москва-Варшава-Берлин» накануне Второй мировой войны. Они привлекают внимание как отечественных, так и польских историков, о чем свидетельствует наличие большого количества публикаций по данной проблематике.
В 1920-1930-е годы воссозданная Польша была неотъемлемой частью Версальско-Вашингтонской системы международных отношений, поскольку формировалась в ее рамках. Профессор Института истории ПАН, д-р ист. наук М. Волос и д-р ист. наук Ю.З. Кантор из Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена пишут, что Польская Республика «вместе с независимостью получила и обоюдоопасное положение буфера между Советской Россией и Германией, и эта "буферность" стала доминантой ее внешней политики» (1, с. 195). Проблемы становления границ Польского государства решались в основном на Парижской мирной конференции 1919 г., за исключением установления границы с Советской Россией. Определение этой границы проходило в ходе советско-польской войны 1919-1921 гг. Ю.З. Кантор, называя советско-польскую войну «польско-большевистской войной», разделяет позицию России по отношению к Польше в 1920 г. на две составляющие. «Первая, - пишет историк, - попытка
советизировать вновь образованное государство, стремящееся расширить свои границы на запад и на восток, и открыть таким образом дорогу к мировой революции. Вторая - подступы к созданию коалиции России и Германии, что привело в дальнейшем к ра-палльским соглашениям» (1, с. 13).
Старший научный сотрудник Всероссийского научно-исследовательского института документоведения и архивного дела, д-р ист. наук М.И. Мельтюхов формирование советско-польского фронта и, соответственно, начало войны относит к январю 1919 г. Как он пишет, «1 января 1919 г. польские части заняли Вильно, но 3 января к городу подошли части Красной армии и 6 января выбили из него поляков» (6, с. 18). Боевые действия продолжались на протяжении всего 1919 г. А в 1920 г. советская сторона уже готовилась к мирным переговорам с Польшей. Положение Советской России укрепила тогда победа над А. Деникиным, поэтому Москва считала себя вправе делать предложения Польской Республике. Профессор МГУ им. М.В. Ломоносова, зав. кафедрой истории южных и западных славян, д-р ист. наук Г.Ф. Матвеев полагает, что «масштаб территориальных уступок Варшаве в Белоруссии и на Украине, озвученный СНК РСФСР 28 января 1920 г., мог бы в полной мере удовлетворить польскую сторону» (3, с. 528). Но это предложение не устроило Ю. Пилсудского. Главной причиной отказа Г.Ф. Матвеев называет не антисоветизм польского маршала, а то, что принятие советского предложения «оставляло место для политики, как тогда называли, "буферизма "или "буферализма", так как в этом случае устанавливалась бы непосредственная советско-польская граница, чего польский начальник государства и Главнокомандующий ее вооруженными силами всячески старался избежать» (там же, с. 529).
Советско-польская война закончилась поражением Советской России, потерявшей Западную Украину и Западную Белоруссию. По Рижскому договору 1921 г. Россия обязалась отдать имущество, похищенное и вывезенное с польских территорий, однако не спешила это делать. М. Волос пишет, что «польская сторона слишком поздно осознала ошибку: ведь за невыполнение положений договора не было предусмотрено никаких санкций» (1, с. 76). М.И. Мельтюхов отмечает, что «самым болезненным для обоих государств вопросом было выполнение статьи 5 Рижского догово-
ра, предусматривавшей отказ сторон от поддержки враждебных друг другу организаций на своей территории» (6, с. 132). Осенью 1920 г. в Польше было интернировано около 35 тыс. военнослужащих из отрядов С. Булак-Балаховича, Б. Пермикина, С. Петлюры, Б. Савинкова. Однако в лагерях для интернированных проводились военные занятия, т.е. речь шла не столько об интернированных, сколько о временно разоруженных военных отрядах. Политические организации УНР и белогвардейцев легально действовали в Польше, а «советские протесты приводили лишь к тому, что одни организации закрывались, а вместо них возникали другие» (там же, с. 132-133).
Тем не менее Рижский мирный договор стал дополнением к тому порядку, который был установлен Версальским трактатом для Восточной Европы, поскольку его подписание «привело к установлению восточной границы Польши» (6, с. 129). Доцент Института истории ПАН, д-р ист. наук М. Корнат говорит даже о версальско-рижском порядке международных отношений в межвоенной Европе (11).
Советско-польская война наложила серьезный отпечаток на отношения Москвы и Варшавы в последующие годы. В связи с этим профессор МГИМО (У) МИД России, д-р ист. наук А.В. Ревя-кин рассуждает об отношении СССР к Польше в начале 1920-х годов «У нас, - пишет автор, - сложилось впечатление, что Польше советская дипломатия уделяла больше внимания, чем многим другим странам Центральной и Восточной Европы» (7, с. 77). Дипломатические инициативы СССР были постоянно адресованы Польше, так как по сравнению с другими лимитрофами это государство обладало одним свойством, которому в Кремле придавали первостепенное значение. Речь идет о географическом положении Польши. Ведь «именно с Польшей Советский Союз имел на западе самую протяженную границу» (там же). И эта граница вызывала у советских властей повышенное беспокойство. Отсюда двойственное отношение к Польше - «в зависимости от обстоятельств эта страна могла служить либо плацдармом для нападения на СССР с запада, либо серьезной преградой на пути агрессора» (там же). При этом, продолжает Ревякин, «мы не заметили, чтобы советским дипломатам была свойственна какая-то особая предвзятость к полякам как народу, к польской культуре, государству и т.д. О чем бы
они ни высказывались, в какой бы тональности - позитивной или негативной - это ни делали, они никогда не имели в виду этнические или культурно-исторические черты облика своих польских коллег» (7, с. 78). В целом восприятие советскими дипломатами польской внешней политики во многом сформировалось под влиянием войны 1919-1921 гг. и польских союзных договоров 1921 г. с Францией и Румынией, направленных в той или иной степени против советского государства.
Директор Института политических наук ПАН, профессор, д-р В. Матерский пишет, что «после заключения Рижского договора 1921 г. польско-советские отношения концентрировались вокруг реализации его постановлений, в основном экономического и финансового характера, а практически постоянно возникавшие конфликты происходили исключительно из-за неторопливости Москвы» (4, с. 103). На протяжении 1920-1930-х годов одним из главных был вопрос о заключении договора о ненападении, пункты которого польская сторона толковала «буквально и ставила в зависимость от их реализации все последующие шаги, что было естественно, но двусторонних отношений никак не улучшало» (там же). В начале 1920-х годов польский премьер-министр В. Грабский, увидев, что при столь низком уровне отношений с СССР страдают интересы польской экономики, решил заморозить требования к Москве по выполнению постановлений Рижского договора. Такая политика способствовала нормализации двусторонних отношений, но их уровень по-прежнему оставался низким. Причиной этого, по мнению В. Матерского, «стало предпочтение Советским Союзом германского направления - прежде всего в политике, но также и экономике, что было следствием Рапалльского договора» (там же).
С 25 января по 17 февраля 1922 г. в Берлине состоялись официальные, но глубоко засекреченные переговоры Советской России и Германии. Итогом стало подписание 16 апреля 1922 г. в итальянском городе Рапалло советско-германского договора об установлении дипотношений и развитии экономического сотрудничества. Документ дополняли письма, не подлежавшие опубликованию. В них говорилось, что «в случае признания Россией претензий в отношении какого-либо третьего государства, урегулирование этого вопроса станет предметом специальных переговоров...» (1, с. 91).
В ноябре 1924 г., как отмечает профессор Института истории ПАН, д-р ист. наук М. Гмурчик-Вроньская, Советский Союз впервые обратился к Польше с предложением заключить договор о ненападении (9, с. 21). Однако уже в январе 1925 г. выяснилось, что у советской и польской сторон имеются серьезные расхождения во взглядах на эту проблему. Как пишет М. Гмурчик-Вроньская, поляки хотели вовлечь в переговоры с Москвой Румынию и балтийские государства, а СССР «предложил, не уточняя деталей, трехсторонний польско-французско-советский договор» (там же).
В октябре 1925 г. дополнением к эвентуальной советской и германской угрозе стало поражение польской дипломатии на конференции в Локарно, суть которого «состояла в ослаблении польско-французского союза, прежде всего в выведении из-под гарантий держав, а следовательно, в постановке в качестве открытой проблемы вопроса о восточных границах Германии» (4, с. 104). Анализируя польскую политику второй половины 1920-х годов, В. Матерский отмечает, что майский переворот 1926 г. и переход всей власти в государстве к Ю. Пилсудскому «если и изменили политику Второй Польской Республики по отношению к восточному соседу, то только к лучшему» (там же). Ослабление польско-французского союза и дистанцирование Великобритании от Польши толкали последнюю на поиски альтернативы среди ближайших соседей, чтобы не допустить их сближения на антипольской основе. Из этих соображений складывалось убеждение, что «отношения II Речи Посполитой с Германией и Советским Союзом не должны быть хуже, чем отношения этих стран друг с другом» (там же, с. 105). Поэтому Пилсудский «приоритетом польской дипломатии считал необходимость убедить Москву и Берлин в нейтралитете Польши, в том, что она не позволит втянуть себя в какой бы то ни было конфликт, где ей пришлось бы поддерживать одно из этих государств против другого» (там же).
Советско-польские отношения усугубило совершенное в июне 1927 г. на вокзале в Варшаве убийство советского полпреда в Польше П. Войкова. В. Матерский считает, что «польское правительство приложило максимум усилий, чтобы сгладить конфликт. Высшие польские власти поспешили выразить свои соболезнования; убийца был арестован и осужден в ускоренном порядке» (там же). Однако переговоры по пакту о ненападении затормозились.
М. Гмурчик-Вроньская отмечает, что до покушения на Войкова польские и советские представители провели семь или восемь встреч по поводу договора, в ходе которых выявили два спорных вопроса - «упоминание о Лиге Наций... и проблема, касающаяся связи пакта с балтийскими государствами» (9, с. 31).
Советская сторона не была довольна отношениями с Польшей. Как пишет А.В. Ревякин, к началу 1930-х годов «опыт советско-польских отношений. не внушал советским дипломатам оптимизма» (7, с. 77). Но были и обнадеживающие моменты, например то, что Польша «присоединилась к Московскому протоколу 1929 г. о досрочном введении в действие пакта Бриана - Келлога» (там же, с. 78).
В начале 1930-х годов польское руководство приступило к реализации нового внешнеполитического курса - политики балансирования, проводимой министром иностранных дел Ю. Беком. Она подразумевала линию «равного удаления» от Германии и СССР и способствовала противодействию их сближению на антипольской основе. В рамках этой политики в 1932 г. был заключен советско-польский договор о ненападении. В. Матерский пишет, что с 1930 г. проблема советско-польского договора была «тесно увязана с французским контекстом - попыткой комплексного улучшения отношений между Москвой и Парижем, вызванной кризисом рапалльской политики» (4, с. 107). В апреле 1931 г. Париж представил Москве проекты ряда соглашений, призванных улучшить советско-французские отношения, и поставил условие, что советско-французский политический пакт должен быть подписан одновременно с аналогичными советско-польским и советско-румынским договорами. Матерский считает, что «французский подход к советско-польскому пакту о ненападении как к обязательному условию для заключения соглашения между СССР и Францией придал советско-польским переговорам совершенно особый статус» (там же). А свидетельством тому, по мнению польского историка, стало создание для руководства ими в сентябре 1931 г. специальной комиссии Политбюро ЦК ВКП (б), в состав которой вошли Сталин и Молотов, а от Наркомата иностранных дел - нарком М. Литвинов и его заместитель Б. Стомоняков (там же). 25 июля 1932 г. в Москве польский посол С. Патек и Б. Сто-моняков подписали советско-польский договор о ненападении.
Однако и после заключения в 1932 г. советско-польского договора о ненападении в двусторонних отношениях возникали трудности. Отчасти они объяснялись тем, как пишет А.В. Ревякин, что «сама польская дипломатия вела себя по отношению к советской стороне далеко не дружественно» (7, с. 79). Для этого имелись веские основания. По утверждению Ревякина, «отношения между обеими странами лихорадило от всякого рода дипломатических трений и перебранок, поводов для которых всегда хватало с избытком - от пограничных инцидентов до несдержанности и явно недружественных выпадов официозной печати обеих стран, от условий работы дипломатических и консульских учреждений до "враждебной" деятельности в Польше "белогвардейских" организаций, а в СССР - Коммунистического Интернационала» (там же). На фоне разногласий усилилась подозрительность Москвы в отношении Варшавы. А.В. Матерский утверждает, что после подписания пакта 1932 г. между Польшей и СССР, наоборот, начался период сближения. Имел место обмен делегациями, включая ряд визитов представителей творческой интеллигенции, в частности архитекторов. Расширилась практика обмена журналами и изданиями в области науки и искусства, информации и образования. На конгрессах в Польше выступали ученые из СССР. Наметился прогресс, «казалось бы, даже в совсем безнадежных вопросах, как, например, устройстве в Киеве кладбища польских солдат, погибших в кампании 1920 г.» (4, с. 111).
Однако волна высокой активности в двусторонних отношениях стала быстро спадать, что подтвердило ее полную зависимость от политической конъюнктуры. Из беседы наркома иностранных дел СССР М.М. Литвинова с польским посланником Ю. Лукасевичем от 23 марта 1933 г. советские дипломаты знали о том, что «польское правительство было бы готово пойти на уступки гитлеровцам в их притязаниях к другим странам, лишь бы оставили в покое Польшу...» (7, с. 83). Москву тревожила возможность польско-германского компромисса на почве взаимных территориальных компенсаций за счет третьих стран. Тем не менее Ревякин утверждает, что в 1932-1933 гг. между СССР и Польшей «еще не было непреодолимых разногласий, касавшихся безопасности того и другого государства» (там же, с. 84). Следовательно, в это время могло возникнуть более тесное сотрудничество обоих государств в
международных делах. Но уже несколько лет спустя возникли непреодолимые разногласия. В 1934 г. польские дипломаты «разыграли» своих советских коллег и, отвлекая их переговорами по балтийскому вопросу, подготовили и 26 января подписали в Берлине декларацию о ненападении с Германией. М. Волос пишет, что польско-германская декларация 1934 г., вопреки имевшим место подозрениям, не содержала никакого секретного приложения. Он называет ее вторым «столь необходимым основанием» политики «равной удаленности» после заключения советско-польского пакта о ненападении (1, с. 169).
Известный польский исследователь С. Мацкевич отмечает, что «сразу же по подписании польско-германского договора Ю. Бек 15 февраля 1934 г. отправляется в Москву, чтобы подчеркнуть, как Польша ценит договор о ненападении с Россией и заверить в том, что договор с Германией ни в чем не изменит отношения Польши к своему великому восточному соседу» (5, с. 49). Мацкевич задается вопросом о том, можно ли «усматривать в польско-германском пакте о ненападении от января 1934 г. какой-то первый шаг к сотрудничеству Польши и Германии против Советской России» (там же, с. 50). И отвечает, что в 1934 г. Пил-судский «отвергал любую мысль о сотрудничестве с Германией против России» (там же, с. 51). Он пишет также следующее: «. Насколько Пилсудский, а значит, и все наши сферы, ответственные за внешнюю политику, не видели в польско-германском пакте о ненападении никакого намека на возможное в будущем польско-германское антисоветское сотрудничество, настолько противоположным было отношение Германии. . Изначально немцы придавали пакту с поляками антироссийское значение» (там же).
Профессор Института истории ПАН, д-р ист. наук М.К. Ка-миньский констатирует, что советские власти враждебно отнеслись к польско-германской декларации и решили ответить на нее пропагандистской акцией (10, с. 57). 20 апреля 1935 г. на первых полосах газет «Известия» и «Правда» по случаю дня рождения Гитлера был опубликован текст польско-немецкого договора 1934 г. Поляки решили не отвечать на провокацию, так как «это ниже достоинства Польского государства» (там же, с. 58). Вышеуказанный договор носил тайный характер и был впервые опубликован во французской газете «Республика» 18 апреля 1935 г., что по вполне понят-
ным причинам вызвало негативную реакцию Варшавы, а его появление в советской прессе польская сторона связывала «с кругами, близкими к советскому посольству в Париже» (10, с. 58).
М. Корнат, рассуждая о возможности Варшавы заключить политические договоры с СССР и Германией одновременно, утверждает следующее: «С уверенностью можно сказать, что не было бы ни первого, ни второго договора, если бы не резкое ухудшение в это же время германо-советских отношений, связанное с приходом Гитлера к власти в январе 1933 г. Антагонизм, нараставший между Германией и СССР, открыл перед польской дипломатией необычайные возможности, такие, о которых польские политики 1920-х годов не могли даже и мечтать» (2, с. 350).
В. Матерский отмечает, что министра Ю. Бека обвиняют в том, что ради тактического успеха политики «равноудаленности» от СССР и Германии он упустил стратегический шанс, который якобы давало дальнейшее сближение с Москвой на антигерманской основе. «С этим трудно согласиться, - продолжает польский историк, - даже если буквально трактовать какие бы то ни было советские обязательства по отношению к Польше» (4, с. 117).
В связи с этим определенный интерес представляет точка зрения канд. ист. наук С.З. Случа (Институт славяноведения РАН), утверждающего, что «сама по себе Польша не могла представлять угрозы для СССР» (8, с. 311). Это понимали в Москве, но «доминировавшее во внешней политике советского государства влияние субъективного фактора наряду с усилением прогерманских тенденций во внешней политике Варшавы и одновременно наличие в ней антисоветского комплекса сформировали у Сталина и соответственно в Наркоминделе устойчивый антипольский синдром, лишь слегка прикрытую враждебность к государству, существование которого отвечало насущным геостратегическим интересам Советского Союза» (там же).
М. Корнат называет 1934-1938 гг. в советско-польских отношениях периодом «холодной войны» (2, с. 359). При этом он пишет, что «несомненным желанием Пилсудского и Бека было то, чтобы польско-советские отношения реально улучшились и возможно более полно нормализовались» (там же). Однако нормализация не должна была привести к заключению польско-советского союза, поскольку такой союз означал бы подчинение Польши
СССР и ее советизацию. Кроме того, Варшаву и Москву разделяло «различное, даже полностью противоположное отношение к вопросу коллективной безопасности в Центрально-Восточной Европе» (2, с. 362). Для Москвы после ухудшения отношений с Берлином важнейшее политическое значение имел проект Восточного пакта1. Для Варшавы же он был неприемлемым, поскольку поляки боялись попасть в зависимость от СССР и «разрушить добрые польско-германские отношения» (там же).
После подписания польско-германской декларации 1934 г. Кремль стал придерживаться жесткого тона в разговорах с Варшавой. Некоторое время советские дипломаты не исключали возможности ослабления польско-германских связей, ведь было очевидно, что Германия представляла угрозу для безопасности Польши. Однако с осени 1936 г. «никаких признаков того, что советские дипломаты еще питали какие-то надежды на перемену курса польской политики и предпринимали попытки вызвать польских представителей на откровенное обсуждение этого вопроса, мы не обнаруживаем» (7, с. 98). А уничтожение Сталиным в 1937-1938 гг. руководства польского коммунистического движения способствовало сведению советско-польских отношений к минимуму (4, с. 125). Как констатирует В. Матерский, «редкие дипломатические контакты имели место в основном на форумах Лиги Наций или в связи с вопросами, внешними для обоих государств, проблемами и конфликтами в Центральноевропейском регионе» (там же).
В 1938 г. важным событием международной жизни стало Мюнхенское соглашение о разделе Чехословакии и занятие Польшей территории Заользья. Ю. Бек «считал Чехословакию искусственным образованием, не имеющим под собой исторической почвы, которое внешне выглядело демократическим, а фактически было полицейским государством. Его раздражение вызывал некритичный подход Бенеша ко всем инициативам, которые исходили от Франции, Англии или СССР» (1, с. 181). С.З. Случ полагает, что «польский фактор» был умело использован Гитлером во время чехословацкого кризиса. Польша оказалась вовлеченной в него «за
1 Восточный пакт - проект соглашения в рамках региональной системы безопасности между Германией, Чехословакией, Польшей, СССР и балтийскими республиками при корреляции этой системы с Францией через советско-французский договор о взаимопомощи. - Прим. реф.
весьма умеренную плату», что вызвало ухудшение ее отношений с западными державами, так как участие Варшавы в «дележе добычи» проходило «вне согласованных в Мюнхене процедур» (8, с. 310).
В то же время полякам казалось, что им удалось снять напряженность в отношениях с Советским Союзом. 28 ноября 1938 г. были «публично подтверждены все подписанные до сих пор договоры между Польшей и СССР, и даже были согласованы принципы увеличения товарооборота между обеими странами и решения консульских проблем» (1, с. 186-187). Но для Москвы, как полагает М. Волос, это было «тактическим ходом» (там же, с. 187). Уже в начале 1939 г. появились первые сигналы о возможности заключения военно-политического договора между СССР и Германией. Переговоры начались весной. М. Волос пишет, что «немалая роль в этом принадлежала, в частности, Георгию Астахову, возглавлявшему советское посольство в Берлине» (там же, с. 188).
Летом 1939 г. из-за обострившегося конфликта по поводу «вольного города» Данцига возникло напряжение в польско-германских отношениях. В Данциге велась подготовка к присоединению города к Германии в нарушение Версальского договора, что вызвало крайне негативную реакцию поляков и их вмешательство в дела Данцига. 9 августа Германия предупредила Польшу, что продолжение ею агрессивной политики по данцигскому вопросу вызовет ухудшение польско-германских отношений. М.И. Мельтюхов пишет по этому поводу следующее: «Учитывая, что в это время шли активные англо-германские зондажи на предмет достижения всеобъемлющего соглашения, вполне понятно, что события в Данциге лишь подтолкнули Берлин к игре мускулами и вызвали неудовольствие Лондона и Парижа, с которыми Варшава и не подумала проконсультироваться» (6, с. 241).
Положение Польской республики стало еще более уязвимым после того, как 23 августа 1939 г. СССР и Третий рейх подписали договор о ненападении, дополненный секретным протоколом, определившим сферы интересов в Восточной Европе и содержавшим статью о разделе Польши на две части вдоль рек Нарев, Висла и Сан. М. Волос констатирует, что «сам договор о ненападении служил лишь для отвода глаз. Смысл его содержался в секретном протоколе» (1, с. 191).
А. В. Ревякин, анализируя польскую политику Наркоминдела накануне Второй мировой войны, задается вопросом о том, было ли адекватным восприятие советскими дипломатами внешней политики Польши? И отвечает, что в чем-то советская дипломатия была права, например, «в том, что амбиции Польши, ее территориальные притязания к соседям могут для всех обернуться большой бедой» (7, с. 99). Но в чем-то советская дипломатия и ошибалась. К примеру, она «явно переоценивала степень близости Польши и Германии, подозревая наличие между ними тайного агрессивного союза» (там же).
1 сентября 1939 г. Германия напала на Польшу. Началась Вторая мировая война. М. Волос считает, что, «возможно, следует признать последним и весьма немалым достижением польской дипломатии, возглавляемой министром Беком, то, что 3 сентября 1939 г. Великобритания объявила Германии войну, а спустя несколько часов к этому акту присоединилась и Франция, хотя ни Лондону, ни особенно Парижу это было вовсе не к спеху» (1, с. 192-193). Советское руководство же вместо действенного участия в судьбе Польши, по мнению В. Матерского, было занято тем, что «стремилось предотвратить новый Мюнхен, не допустить масштабного соглашения Англии и Франции с Германией без участия СССР» (4, с. 161). А М. Корнат утверждает, что «1939 год. обещал быть неплохим для польско-советских отношений», которые «характеризовались значительной степенью стабилизации», но реальное соотношение сил на международной арене «было для Польши неблагоприятным» (2, с. 365).
Список литературы
1. Кантор Ю., Волос М. Треугольник Москва - Варшава - Берлин: Очерки истории советско-польско-германских отношений в 1918-1939 гг. - СПб.: Европ. Дом, 2011. - 220 с.
2. Корнат М. Польша между Германией и Советским Союзом (1938-1939). Политические концепции министра Ю. Бека и международная обстановка // Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков. - М.: Аспект Пресс, 2009. - С. 349-404.
3. Матвеев Г. Ф. Подготовка советской стороны к мирным переговорам с Польшей в 1920 году // Историки-слависты МГУ. - М.: Институт славяноведения РАН, 2011. - Кн. 8: Славянский мир: В поисках идентичности. - С. 526-539.
4. Матерский В. 1920-1930-е годы в истории советско-польских отношений // Белые пятна - черные пятна: Сложные вопросы в российско-польских отношениях. - М.: Аспект Пресс, 2010. - С. 103-126.
5. Мацкевич С. Политика Бека. - М.: Издатель Степаненко, 2010. - 218 с.
6. Мельтюхов М.И. 17 сентября 1939. Советско-польские конфликты 1918-1939. -М.: Вече, 2009. - 624 с.
7. Ревякин А.В. 1920-1930-е годы в истории советско-польских отношений // Белые пятна - черные пятна: Сложные вопросы в российско-польских отношениях. - М.: Аспект Пресс, 2010. - С. 74-102.
8. Случ С.З. Политика Германии и СССР в отношении Польши, (октябрь 1938 г. -август 1939 г.) // Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков. - М.: Аспект Пресс, 2009. - С. 309-348.
9. Gmurczyk-Wronska M. Negocjacje polsko-sowieckie o pakt o nieagresji w roku 1927 i w latach 1931-1932 // Dzieje najnowsze. - Wroclaw etc., 2012. - R. 44, N 3. - S. 21-51.
10. Kaminski M.K. Czechoslowackie i sowieckie reakcje na polsko-niemieckq deklara-cje o niestosowaniu przemocy z 26. I. 1934 r. // Ibid. - S. 53-59.
11. Kornat M. Zrozumiec system wersalski, czyli o genezie II wojny swiatowej // Dzieje najnowsze. - W-wa, 2009. - R. 41, N 3. - S. 7-11.
2013.03.018. МОТЫКА Г. ОТ «ВОЛЫНСКОЙ РЕЗНИ» ДО АКЦИИ «ВИСЛА»: ПОЛЬСКО-УКРАИНСКИЙ КОНФЛИКТ 19431947 гг.
MOTYKA G. Od rzezi Wolynskiej do akcji Wisla: Konflikt polsko-ukrainski 1943-1947. - Krakow: Wydaw. Literackie, 2011. - 521 s.
Ключевые слова: польско-украинские отношения; ОУН; С. Бандера; УПА; «волынскаярезня»; операция «Висла».
Монография известного польского историка, профессора Института политических исследований ПАН и Ягеллонского университета, д-ра Г. Мотыки посвящена польско-украинскому конфликту 1943-1947 гг. Ее источниковую базу составили неопубликованные материалы польских, белорусских и украинских архивов (Архив новых актов в Варшаве, Государственный архив Службы безопасности Украины, Национальный архив Республики Беларусь, Центральный государственный архив высших органов власти Украины, Центральный государственный архив общественных организаций Украины и др.), опубликованные официальные документы и мемуарная литература. Автор пишет, что в историческом сознании польского народа еще свежа память «о массовых убийствах поляков на Волыни и в Восточной Галиции, совершенных банде-
