CC BY
63УДК 94(438).08
А. И. Рупасов
«Я не могу избавиться от ощущения, что Гитлер проигрывает»
Рецензия на монографию: Kornat M. Waclaw Grzybowski. Ambasador w Moskwie (1936-1939). Biografia polityczna. Warszawa: Wydawnictwo Sejmowe, 2016. 323 s.
Профессор Марек Корнат — признанный специалист в области истории польской внешней политики ХХ столетия, предельно внимательно относящийся к своим выводам, неизменно основанным на скрупулезном исследовании широкого круга источников. Выход его новой монографии под грифом Министерства иностранных дел Польши может насторожить читателя, который вправе изначально предположить, что ему предлагается некая официозная биография одного из польских дипломатов. Эта настороженность обусловливается ¡3 не только данным обстоятельством, но и тем, что деятельность Вац-
^ лава Гжибовского на посту посла в СССР ранее чаще порождала не-
гативные оценки многих польских историков (так, Войцех Матерский в свое время назвал Гжибовского утопистом и фантастом). Настороженность, однако, рассеивается быстро, уже при знакомстве с главой, посвященной характеристике источников. Безусловно, определенная
0 CS
1 и
CS
К
а. «
s «
о
V 8 Л
О
в симпатия к герою биографии присутствует на страницах книги, осо-
« бенно в одной из заключительных глав, довольно тривиально озаглав-
3 ленной — «О месте в истории польской дипломатии», но созданный
Корнатом портрет оказался не ликом святого от дипломатии.
\о
Вацлав Гжибовский родился 21 марта (4 апреля) 1887 г. Окончив в 1904 г. гимназию в Киеве, он поступил на юридический факультет Киевского университета, но уже осенью 1906 г. слушал лекции на философском факультете Ягеллонского университета в Кракове, затем последовали нельзя сказать, чтобы продолжительные занятия в университетах Оксфорда, Вены, Флоренции, увенчавшиеся позже степенью доктора психологии. Судя по всему, познания в психологии не пригодились ему в дальнейшем. В свою очередь некоторая увлеченность философией не склонила его к дальнейшей академической карьере, но определенно отразилась на его складе ума, что сказалось на его работе на дипломатических постах. Разразившиеся в 1917 г. в России революционные события послужили для Гжибовского мощным импульсом, подтолкнувшим его к публичной общественной работе. Уже в апреле он активно включился в работу образованного в Киеве Исполнительного комитета польских организаций, председателем которого стал Юлиан Батошевич. Особых организационных качеств он всё же, кажется, не проявил, хотя желание быть, что называется, на виду было у него сильным, что в частности скажется позже — в годы эмиграции. В 1919 г. он в Виннице устанавливает контакты с Польской организацией войсковой, но быстро менявшаяся ситуация на Украине привела к тому, что в марте 1919 г. он в той же Виннице предстал перед полевым судом большевиков, осудившим его на смертную казнь. Выполнение приговора было по неизвестным причинам временно отсрочено. Благодаря счастливому случаю Гжи-бовскому удалось сбежать, — если верить его воспоминаниям, опубликованным в 1958 г., — благодаря коррумпированности главы коммунистической ячейки. Другие свидетельства удачного поворота судьбы отсутствуют.
В январе 1920 г. Гжибовский работает в Гражданском управлении Подо-лии и Подольского фронта в качестве директора экономического департамента этой структуры. (В январе 1920 г. верховный главнокомандующий выделил для Волыни и Подолии особое управление с таким названием. Генеральным комиссаром управления стал Антони Минкевич.) Летом этого же года Гжибовский вступил добровольцем в армию, был зачислен в 14-й уланский полк, S а уже в сентябре был включен в состав польской делегации, чтобы отправить- С-ся в Ригу для участия в советско-польских мирных переговорах. Впрочем, это ^ не стало началом его дипломатической карьеры. Заметной фигурой на полити- "g ческой арене Польши он оказался в 1925 г., когда в апреле стал «получающим g зарплату секретарем сеймового Клуба Труда», образовавшегося месяцем ранее ^ из сеймовой фракции Польской крестьянской партии «Wyzwolenie», позже по- -с лучившей название Партии Труда. Эту должность он занимал до мая следующего года. Интерес к Гжибовскому проявил в сентябре 1925 г. Ю. Пилсудский. Судя по всему, маршал проверил на лояльность молодого политика. М. Корнат J3 признает, что в предпринятом Пилсудским в мае 1926 г. государственном пере- § вороте Гжибовский сыграл некоторую, правда, до сих пор не выясненную роль (с. 30). Впрочем, период 1925-1927 гг. оставляет в биографии Гжибовского я
немало неясных мест. Источников, которые позволили бы пролить на них дополнительный свет, крайне мало. Можно только предположить, что в механизмах политических интриг он стал разбираться гораздо лучше, но не настолько, чтобы избежать неожиданностей.
После переворота Гжибовский оказался вовлечен в процесс формирования кабинета К. Бартеля, ближайшим помощником которого он стал. По его инициативе главой МИД стал Август Залеский, занимавший этот пост до 1932 г. В мае 1926 г. Гжибовский получил должность заместителя государственного секретаря в президиуме совета министров, исполнял важные функции директора кабинета главы правительства (с. 37). Летом того же года структура кабинета главы правительства претерпела реорганизацию: были созданы кабинет председателя совета министров, бюро председателя совета министров, правовое бюро председателя совета министров. Гжибовскому достался реферат иностранных дел. Совокупность имевшихся в распоряжении Марека Корната материалов не позволила выяснить роль Гжибовского в формировании политики совета, оценить ее оказалось весьма затруднительно и на этот раз — в силу отсутствия необходимых материалов и свидетельств.
В августе 1927 г. Гжибовского назначили посланником в Чехословакии. На это назначение было получено согласие начальника государства — Юзе-фа Пилсудского. Пост посланника в Праге в иерархии МИД Польши, конечно, не был сопоставим с постами посланников в Париже или Лондоне, но никто из польских политиков, как отмечает М. Корнат, не сомневался в том, что Чехословакия является важным компонентом международного порядка (с. 45). Оценки деятельности Гжибовского на новом посту историками весьма примечательны, особенно если учитывать, что тот в МИД Польши считался знатоком именно Восточной Европы. Однако, например, Петр Вандыш отмечал, что посол в своей деятельности исходил из превосходства поляков над чехами, а Ежи ^ Козецки — что этот «интеллигентный политик» в отношениях с Чехословакией всё же был настроен недоброжелательно (с. 46). ^ Пребывание в Праге не свелось у Гжибовского исключительно к диплома-« тической деятельности. Увлечение в далеком прошлом философией, а затем политикой не прошли даром. Можно утверждать, что взгляды Гжибовского ^ на установленный в Польше режим санации не могли не вызывать одобрения 5§ в кругах пислудчиков, особенно в той форме, в какой они нашли выражение у в написанных им в 1929 г. под псевдонимом ОгошвЫ» «Ненавязчивых поли-Ци тических афоризмах» («АЮ^шу роШус2пе. №еоЬош1^и|^се»). Можно лишь £ предположить, что появление этого сочинения было хотя бы отчасти продикто-® вано желанием вернуться в Варшаву к политической деятельности, из которой § он был исключен. Ранее из-под его пера, судя по всему, вышло немного сочи-^ нений, наиболее значимыми из которых были опубликованные в 1910 г. «Современный прагматизм», в 1911 г. «Индивидуализм как критерий» и в 1927 г. £ «Исследование технологии управления. Премьер Казимеж Бартель». В «Нена-С
вязчивых политических афоризмах» Гжибовский в необычайно резкой форме обрушился на либерализм. В польских реалиях это направление мысли представлялось ему дорогой к деградации и распаду государства. «Польский либерал попросту тип политического садиста, призвание и мечта которого заключается в том, чтобы подставить другую щеку. Отсюда его любовь ко всем, кто обещает ему переломать ребра, выбить зубы, вне зависимости от того, коммунист ли тот или купец из соседней Украины или Белоруссии. Проявляя склонность к садизму, мысль польского либерала всегда очень черна. Любимое его занятие положить Польшу в гроб». М. Корнат подчеркивает, что «Афоризмы» выражали категоричный протест в отношении парламентско-кабинетской системы управления в Польше. Речь у Гжибовского шла о новой форме просвещенного абсолютизма, персонифицированного в личности, решения которой ставятся выше права. «Не выдумано ничего лучше парламентаризма», — упоминал Гжибовский лозунг оппонентов Пилсудского, но давал резкий ответ: «Да. Не выдумано ничего лучше, чем маленькая клизма. Разве из этого следует, что необходимо ею потчевать в салоне во время официального приема?» Для политика, по его мнению, польский народ представлял собой «трудный материал», так как его «храбрость убавилась», а «суверенное сознание еще недостаточно», несмотря на генерацию субъективности (с. 34).
Должность главы дипломатической миссии в Праге не была синекурой. Помимо расхождений в позициях политического руководства Польши и Чехословакии в сфере большой политики и по проблемам организации Восточной Европы, отсутствию теплоты в двусторонних отношениях способствовали как минимум поддержка чехословацкими властями антипольской деятельности украинской эмиграции, а также то, что чехословацкое правительство постоянно подозревало Венгрию в поддержке польской стороны (с. 47). Вместе с тем, как отмечает М. Корнат, в 1926-1931 гг. двусторонние отношения были довольно корректными. Стороны еще в 1925 г. проявили некоторую склонность к нормализации отношений, когда министр иностранных дел Чехословакии Эдуард Бенеш посетил Варшаву и состоялись контакты на уровне штабов. Од- ^ нако плодов это стремление не принесло. В августе 1930 г. в публичном выступ- С! лении президент Чехословакии Т. Масарик заявил, что спокойствию угрожа- ^ ют две проблемы — венгерский ревизионизм и польский «Коридор до моря». ^ Польские политики проявляли нескрываемый пессимизм в отношении оценок | перспектив государства Масарика и Бенеша. В прочность Чехословакии как ^ государства не верил прежде всего маршал Юзеф Пилсудский. Как отмечает -с М. Корнат, на аудиенции у Пилсудского перед отъездом в Прагу Гжибовский услышал из уст маршала: «...политика Англии в Чехословакии... наиважней- ^ шая. Пан увидит, что Англия решит судьбу Чехословакии». Маршал считал, ^ что два европейских государства не выдержат надвигающихся потрясений — § Австрия и Чехословакия. Осенью 1930 г. в ответ на развязанный украинскими националистами террор Пилсудский распорядился о начале так называемой я
пацификации Восточной Галиции, за которой последовала новая фаза украинской эмиграции, поток направился в Чехословакию. С польской стороны в адрес Праги зазвучали обвинения в поддержке украинского сепаратизма. В очередной раз всплыл вопрос о Заользье.
Косвенно об отношении Гжибовского к будущему Чехословакии свидетельствуют его слова из рапорта в МИД Тадеушу Шетцелу: «Только Словакия может создать здоровый костяк нашей системы» (15 мая 1932 г.). А осенью 1932 г., высказываясь по поводу любых идей об интенсификации контактов с Чехословакией он утверждал, что значительное изменение отношений Польши с Чехословакией не было бы достаточно обоснованным хотя бы потому, что, откровенно говоря, сейчас не с кем говорить — ни Масарика, ни Бенеша нельзя считать достаточно убежденными, тех, кто убежден в необходимости сближения с Польшей, очень мало. Казалось, сближению Варшавы и Праги могла способствовать борьба против так называемого пакта четырех (1933 г.), но включение в эту борьбу и у первой, и у второй было обусловлено разными причинами, и сближения не произошло. 3 июля 1933 г. Гжибовский сообщал в МИД, что со стороны Праги поступило предложение гарантийного пакта для границ обеих государств и что эта идея была равнозначна концепции пакта о дружбе. Он считал желательным поставить перед чехословацкими властями вопрос о предоставлении широкой автономии польскому меньшинству (с. 59). К концу 1933 г. стало очевидно, что возможность создания союза двух государств, как и возможность формирования общего фронта в международной политике, не будут реализованы. Всё большее внимание Гжибовский стал уделять аспи-рациям словаков. Позже, как сообщал в свой МИД германский посол в Чехословакии Карл Риттер фон Штейн, Гжибовский охарактеризовал Чехословакию как «дефектную конструкцию» (с. 67), разделив тем самым точку зрения своего шефа — Юзефа Бека, отказывавшегося верить в будущее Чехословакии. ^ К концу миссии Гжибовского в Праге отношения Польши с Чехословакией вступили в фазу настоящей «холодной войны», в чем сыграло свою роль раз-^ витие советско-чехословацких отношений.
« М. Корнат полагает, что деятельность Гжибовского в Праге вполне можно
Л
разделить на два периода: до 1932 г. посланник следовал тактике выжидания, ^ склонялся к мысли, что не следует ускорять перемены в отношениях с чехами, 5§ а с 1933 г. он полностью утратил веру в любую возможность сближения. Впро-& чем, Гжибовский ни в малой степени не способствовал намеренно обострению в конфликтности в отношениях двух государств, иногда даже старался смягчить £ трения, насколько то было возможно (с. 70). М. Корнат разделяет мнение поль® ских историков Е. Томашевского и Я. Валенты, считающих что значимость для § Польши отношений с Германией снижала значимость отношений с Чехослова-^ кией (с. 71).
Девятилетнее пребывание на посту посланника в Чехословакии заверши-
£ лось для Гжибовского после того, как в ноябре 1935 г. польское правитель-С
ство возглавил Мариан Зындрам-Косцялковский, знавший Гжибовского со времен образования Партии труда. В Варшаве Гжибовского ждал пост заместителя министра в президиуме совета министров, на него была возложена обязанность руководить работой кабинета премьера. С ноября 1935 по июнь 1936 г. он принимал довольно активное участие в политических интригах, особенно в столь деликатной сфере, как кадровые назначения. В мае 1936 г. новым главой правительства стал Фелициан Славой-Складковский, в кабинете которого места Гжибовскому не нашлось. В определенной степени это было обусловлено отношениями главы МИД Ю. Бека и Гжибовского. М. Корнат считает, что, без всякого сомнения, в глазах Бека человек, связанный с Кос-цялковским, не мог пользоваться кредитом особого доверия, но вместе с тем Бек должен был отдавать должное квалификации Гжибовского как дипломата. Не лишено оснований и предположение, считает Корнат, что назначением Гжибовского Бек ослаблял группу Косцялковского (с. 75). Впрочем, М. Кор-нат ниже обмолвится, что Бек принижал значимость посольства в Москве (с. 78), а это невольно ставит под вопрос оценку им качеств Гжибовского как дипломата, при этом он признает, что тему отношений Гжибовского и Бека невозможно раскрыть (с. 82) и единственное, что можно сказать определенно, так это то, что отношения были корректными. Однако, если учитывать, что отношения Гжибовского с вице-директором политического департамента МИД Польши Тадеушем Кобылянским не особо складывались, что на благорасположение Бека Гжибовскому рассчитывать не стоило, становится понятно: взаимодействие посла с центральным аппаратом МИД не могло не быть сложным. Решающим в формировании восточной политики Польши, безусловно, был голос главы МИД Юзефа Бека. По мнению Корната, Бек не ограничивал своих прав в формировании польской политики в отношении СССР. Он сам осуществлял анализ советской тактики и стратегии. Определенная роль в процессе анализа политики СССР была у начальника Советского реферата в Восточном отделе МИД — Станислава Забелло. Некоторое влияние имел в этой области и глава кабинета министра иностранных дел М. Лубень- ^ ский (с. 81). Анализируя отношения Кобылянского и Гжибовского, Корнат С! отмечает, что особых разногласий между ними не было, таковые возникали ^ в расстановке акцентов при оценке проблем и в вопросе влияния идеологии ^ на реальную политику государства, эти разногласия не проявились в интер- | претации сталинских чисток в армии и партийном аппарате, в оценке внеш- ^ ней политики в период судетского кризиса в 1938 г. Как правило, разногласия -с проявлялись во второстепенных, но не фундаментальных вопросах. Однако из приводимых Корнатом цитат из разного рода документов не может не сло- ^ житься впечатление, что по крайней мере в некоторых случаях мнение пос- ^ ла просто не учитывалось, и суждения сотрудников центрального аппарата § МИД о взглядах посла в Москве не выплескивались на страницы получаемых Гжибовским инструкций. я
Назначение послом в СССР оказалось для Гжибовского, скорее всего, неожиданным. Желания покидать Варшаву ради Москвы он явно не испытывал. Но уже 4 июля 1936 г., не пробыв в Варшаве и года, Гжибовский вручал верительные грамоты в Кремле председателю ЦИК М. И. Калинину, а полтора месяца спустя — 22 августа, выехал на Украину, где пробыл почти два месяца. Факт сам по себе достаточно примечательный. Едва ли столь продолжительная поездка была обусловлена желанием побывать в местах своей молодости. По представлениям польской дипломатии, Украина представляла собой настоящий «гарнизон» в житнице. Репутация большевистского государства требовала господства над этим краем и народом любой ценой. Интерес Польши к Украине был закономерен, однако Корнат не стал останавливаться на сколько-нибудь детальном рассмотрении этой затянувшейся поездки Гжи-бовского и ее конкретных целях.
Нельзя не согласиться с мнением М. Корната, что для советской России Польша была необходимым элементом в блоке «коллективной безопасности». Когда Гжибовский прибыл в Москву, отношения двух стран были плохими и ничто не указывало на их исправление: политические разногласия были очень серьезными (с. 99). В Варшаве исходили из того, что политика баланса подразумевает самостоятельность Польши от Германии и СССР как субъекта международной политики, что, впрочем, не устраняло противоречия между пожеланиями и возможностями. Следование в фарватере политики Германии или СССР считалось дорогой в никуда, а заключенный с Германией 26 января 1934 г. договор рассматривался как своего рода гарантия Польше от угрозы территориальных споров (с. 102). Что касается советско-польских отношений, то они вступили в фазу неизбежного кризиса, когда в 1934 г. Польша отклонила французско-советский проект так называемого Восточного пакта (заметим, что провал проекта этого пакта был обусловлен целым набором причин, а позиция ^ Польши в этом вопросе отнюдь не была основным фактором, обусловившим
резкое охлаждение отношений с СССР). ^ М. Корнат считает, что негативное отношение Ю. Пилсудского и Ю. Бека « к Восточному пакту не было политически ошибочным, так как эвентуальное участие в пакте делало Польшу зависимым союзником СССР и разрушало ^ основу политики баланса (с. 103-104). Упоминая о словах маршала Э. Рыдз-5§ Смиглого, в начале 1937 г. сказавшего, что невозможно и помыслить о таком у международном конфликте, при котором Польша оказалась бы на стороне в большевиков, Корнат отказывается воспринимать их как доказательство £ антисоветской ориентации польской политики, так как альтернатива в виде ® взаимодействия с Третьим Рейхом также была для Польши невозможна. § Стремившийся к балансу между Германией и СССР Ю. Бек выступал про-^ тив любой концепции «блоков». Он считал, что соглашение с Третьим рейхом о неприменении силы является краеугольным камнем внешней полити-£ ки Польши. с
В претендующей на роль как минимум региональной великой державы Польше носились с концепцией Третьей Европы, которая в Москве воспринималась крайне негативно. Касаясь этого, Гжибовский писал 22 декабря 1936 г.: «Что касается польской политики "нейтральности" между СССР и немцами, то Польша стремится к созданию "нейтрального блока" с участием Румынии и балтийских государств, но без Чехословакии, для удовлетворения аппетита агрессоров за счет разоруженных нейтральных государств». Складывается впечатление, что Гжибовский был слабо информирован в отношении по крайней мере государств Балтии (Латвии и Эстонии), в которых позиции польской дипломатии с приснопамятного 1934 г. серьезно ослабли. Концепция Третьей Европы еще более углубляла польско-советский антагонизм (с. 107). В подтверждение этому Корнат приводит слова советского посла в Варшаве Я. Х. Давтяна из его доклада от 18 октября 1936 г. заместителю наркома Н. Н. Крестинскому: пилсудчики трудятся против нас, Польша не стремится к улучшению отношений с нами (с. 109).
Свою оценку внешней политики советской России Гжибовский сформулировал уже осенью 1936 г. следующим образом: Советы выберут момент атаки когда и как захотят, поскольку являются абсолютными хозяевами ситуации, они представляют собой силу огромную, чрезвычайно опасную, направленную в значительной степени против нас, и которую следует считать очень серьезной; смысл существования Советов — экспансия; российский империализм прокладывает себе путь через освобождение пролетариата, а способ достижения этой цели — поддержка любых конфликтов в Европе (Гданьск, Испания, внутренняя ситуация во Франции, Локарно) — «и кто знает, не возникнет ли около Брно новая Каталония» (с. 111). Эту оценку поддерживал поверенный в делах Польши в СССР Т. Янковский, считавший, что чем больше нестабильности в Европе, тем проще ситуация для Советского Союза, рассчитывающего постоянно на то, что любая война в Европе станет мировой.
С осени 1936 г. Гжибовский неизменно подчеркивал огромный динамизм советского государства. Он полагал, что трудности в снабжении населения или ощущение хаоса не объясняют сути вещей, сутью является строительство ^ в СССР военно-промышленного комплекса (с. 113). Для Гжибовского сталин- С! ское государство проходило не фазу эволюции, но фазу продолжающейся ре- ^ волюции, ведущей силой которой являлась идеология. Новая большевистская ^ империя восстановлена на развалинах царского режима, чтобы осуществить | программу экспансии. Гжибовский склонялся к признанию континуитета им- ^ перской российской государственности, подчеркивая огромное влияние им- -с перского прошлого (с. 114). Акцентируя внимание на роли коммунистической идеологии в формулировании внешнеполитических целей СССР, Гжибовский ^ резко принижал значение наркомата иностранных дел, считая его лишь одним ^ из технических аппаратов Коминтерна (с. 115), таким образом, ситуация в Ко- § минтерне, как и его роль в осуществлении внешнеполитических планов СССР, оставались им непонятыми. В начале 1937 г. Гжибовский оценивал СССР как я
агрессивную империю, занятую приготовлениями к европейской войне. При этом он считал, что внешнеполитические процессы могут оказаться сильнее, что может затруднить программу агрессии или даже предотвратить ее. Эта оценка, по мнению М. Корната, была глубоко реалистичной (с. 116). В своих интерпретациях Великого террора Гжибовский и его сотрудники в посольстве подчеркивали, что советское государство не только не в состоянии проводить эффективную внешнюю политику, но и не обладает реальной военной силой, они разделяли бытовавшее в европейских дипломатических кругах представление о деградации советской империи, влекущей политику изоляции СССР от международной повестки дня.
Следует отметить, что в оценках конкретных внешнеполитических действий советского руководства Гжибовский неизменно балансировал между «будет» и «не будет», между «прагматизмом» Сталина и явно преувеличенной обусловленностью внешней политики СССР коммунистической доктриной, не зная, чему отдать предпочтение. Pensée de l'oreiller мелькала где-то рядом, но Гжи-бовскому было определенно легче размышлять над некими абстракциями, чем анализировать реальность. Приводимые М. Корнатом цитаты из рапортов Гжи-бовского в МИД наводят на мысль, что знакомство с политико-экономическими сочинениями русских эмигрантов и выступлениями советских деятелей на партийных съездах в определенной степени помогали ему камуфлировать собственное недопонимание сути событий. В рапорте от 8 февраля 1937 г. он писал, что Сталин имеет возможность вернуться к коммунистическому апо-столизму и лозунгу мировой революции, которые использует для программы внешней коммунистической экспансии. Однако он относил это скорее к тактике, а не к программе. Актуальную фазу преображения советской системы посол характеризовал как регресс революционной динамики и сравнивал с периодом Термидора или Консульства. По его мнению, в СССР происходила реставра-^ ция российского самодержавия (с. 123). Гжибовский летом 1937 г. писал, что
О
G МИД Польши исходит из предположения, что СССР есть социалистическое
J государство, тогда как он склонен смотреть на СССР как на государство капи-
« талистическое, в котором пролетариат потерял свои права.
Л
В целом, с точки зрения Варшавы, советская внешняя политика не прояви-
% ла какой-либо эффективности. 18 января 1938 г. Гжибовский писал Беку, что
s§ СССР сознательно идет на сокращение связей с другими странами, таким об-
& разом, существующая изоляция Советского Союза в мировой политике сопро-
s вождается на данный момент самоизоляцией Советов от капиталистического
£ мира (с. 127). Марек Корнат вынужден признать, что польское представление
s о внутренней дезорганизации советского государства и крахе его внешней поли-
§ тики было довольно путанным и не соответствовало действительности (с. 129). ^ Резкое обострение международной обстановки в начале 1938 г. сделало ак-
<о туальным для Варшавы проработку вариантов возможных действий СССР
£ в польско-литовском конфликте и в чехословацкой проблеме. Останавливаясь С
на эпизоде с польским ультиматумом Литве в марте 1938 г., М. Корнат отмечает, что трудно однозначно судить, рассматривали ли в Москве возможность активного вмешательства в польско-литовский конфликт, если бы он перерос в вооруженное столкновение (с. 140). Что касается Чехословакии, следует признать, что оценка Гжибовского оказалась весьма реалистичной, правда, в данном случае он просто воспроизводил циркулировавшие в московском дипкор-пусе оценки. Так, 25 мая 1938 г. он сообщал в Варшаву, что, по его мнению, советской стороной Чехословакии может быть оказана моральная поддержка, но в то же время у Москвы отсутствует желание занять самостоятельную активную позицию. Он считал, что в Москве размышляют над тем, как извлечь наибольшую выгоду из осложнения международной ситуации, подчеркивая, что отношение СССР к ситуации с Чехословакией очень напоминает отношение СССР к ситуации в Испании и не предвидел активного вмешательства СССР (с. 142). В мае 1938 г. союзная Польше Румыния пропустила через свою территорию в Чехословакию ранее закупленные ею советские военные самолеты. В Варшаве возникли подозрения, что вслед за предоставлением воздушного пространства Румынии последует запрос на предоставление территории для пропуска частей РККА в случае эскалации чехословацкого конфликта (с. 144).
Стоит отметить одно наблюдение М. Корната. Гжибовский нередко уклонялся от высказываний конкретно на тему советских замыслов, например, в период переговоров в Мюнхене в сентябре 1938 г. и после них, когда польско-советские отношения оказались в состоянии своего рода «холодной войны» (с. 149). Однако весной 1939 г. Гжибовский не стал довольствоваться тем не вполне корректным анализом внутриполитической ситуации в СССР, которым были насыщены его прежние рапорты, и изложением не вполне понимаемых им основ советской идеологии, служивших ему, как правило, обоснованием тех или иных изменений во внешнеполитическом курсе Москвы. Теперь он довольно раскованно размышлял над перспективами развития общеевропейской ситуации, намерений Германии и СССР и подчас с поразительной настойчивостью убеждал руководство МИД в своей правоте. S
О
М. Корнат отмечал, что данные весной 1939 г. Англией гарантии Польше ö оборачивались для СССР реальной угрозой со стороны Германии, результатом ^ чего в отношениях Польши с СССР стала своего рода «весна» — некие попытки сближения III Речи Посполитой и СССР. В беседе с заместителем наркома g В. Потемкиным, состоявшейся 28 марта, польский посол услышал, что Польша ^ стоит перед важными решениями, от которых зависит дальнейшая судьба стра- -с ны (с. 181), однако вывода из услышанного не сделал. Стремлением сохранить некий баланс («равновесие») в отношениях с Германией и СССР в надежде из- ^ бежать вооруженного столкновения были обусловлены направленные 1 апре- J3 ля Ю. Беком инструкции Гжибовскому, в которых говорилось, что Польша § удовлетворена нормальным развитием советско-польских отношений, однако не намерена участвовать в каких-либо новых многосторонних системах вместе я
с Советами. 4 апреля Гжибовский в Наркоминделе, следуя этой инструкции, заявил, что участие как в антисоветской, так и в антигерманской комбинации для Польши невозможно (с. 182-183).
Война была неизбежна, так как Германия не планировала отказываться от своих агрессивных намерений, но Гжибовский в своем разговоре с Т. Шем-беком в Варшаве, состоявшемся 19 апреля, утверждал прямо обратное. По его мнению, война неизбежной не являлась. Посол верил в фундаментальное значение предоставленной Англией Польше гарантии и считал сложившуюся внешнеполитическую конъюнктуру удачной для Польши (с. 174). Более того, в отличие от большинства западных дипломатов в Москве Гжибовский не оценил должным образом отставку наркома М. М. Литвинова. Корнат не без удивления отмечает, что посол не увидел в назначении В. М. Молотова главой НКИД ясный сигнал в адрес Берлина. Определенно носивший характер зондажа визит 10 мая заместителя наркома В. Потемкина в Варшаву с неизбежностью должен был поставить перед польским руководством вопрос, каковы будут дальнейшие действия советской стороны, если позиция Польши не претерпит никаких изменений. 13 мая Ю. Бек писал польским посланникам по результатам бесед с Потемкиным в Варшаве и Гжибовского с Молотовым, что советское правительство с пониманием относится к аргументации польского правительства. Марек Корнат справедливо считает, что Бек не смог, к сожалению, увидеть абсолютно недружественные Польше намерения Сталина (с. 186-187). И Бек, и Гжибовский, пишет он, верили, что отказ присоединиться к концепции антигерманского блока обеспечит Польше запас маневра, даже в июле 1939 г. в Варшаве всё еще верили в то, что Польша является желательной для Советов геополитической преградой, отделяющей СССР от Третьего Рейха (с. 191). Перед самым приездом в Варшаву Потемкина Гжибовский успокаивающе писал Шембеку: «Я лично убежден, что Советский Союз в его нынешнем состоянии ^ прежде всего должен избегать возможного создания общей советско-немецкой
О
границы и всех вытекающих из этого последствий» (с. 189). ^ В конце июня, когда ситуация в Европе никаких признаков умиротворения « не подавала, у Шембека состоялся еще один обстоятельный разговор с Гжи-бовским — 26 июня. Шембека тревожили слухи о советско-германских контак-^ тах. Посол настаивал, что Москва блефует своими обсуждениями с Берлином, а до настоящей договоренности между ними дело не дойдет (с. 176-177). Един-& ственный аргумент, который он приводил и считал бесспорным, заключался в в том, что общественные различия между Германией и СССР по-прежнему £ имеют фундаментальное значение (с. 177).
® М. Корнат констатировал: совершенно очевидно, что Гжибовский не заме-§ тил серьезных перемен в международных отношениях в Европе, он по-прежнему ^ исповедовал тезис о Польше как о геополитической преграде, отделяющей Германию от СССР, что, по его мнению, было в интересах Москвы. Он, казалось, £ видел доказательства стабилизации польско-советского соседства в существу-С
ющем status quo и не считал целесообразным обращать внимание на тот факт, что Сталин мог допустить возможность раздела Польши вместе с Германией, но вместе с тем призыв к европейской войне оценивался им как сценарий, очень подходящий для советского государства.
Даже 19 августа 1939 г., отмечает М. Корнат, в переписке посольства с МИД основное место занимали слухи о советско-японской войне. Приезд Риббентропа в Москву был для Гжибовского неожиданным, впрочем, как и для многих членов московского дипкорпуса. Ссылаясь на ходившие в московском дипломатическом корпусе мнения, Гжибовский 24 августа сообщал в Варшаву, что подписание пакта с Германией является большим успехом СССР, обеспечивающим ему свободу рук в начальной фазе эвентуального конфликта. Однако он не верил, что СССР теперь глубже заангажирован в сотрудничестве с немцами. Мысль о каких-либо территориальных договоренностях между Германией и СССР у Гжибовского в рапортах не фигурировала. Ангажированность Советов на стороне Германии он считал неправдоподобной (с. 204). А за четыре дня до нападения Германии на Польшу, обращаясь к теме пакта, писал, что причиной, побудившей СССР пойти на подписание, было желание спровоцировать войну в Европе, чего он добивался уже на протяжении нескольких лет. 29 августа он продолжал излучать поразительный оптимизм: советско-германский пакт не предрешает позиции СССР в случае возникновения конфликта, это всего лишь отправная точка для дальнейшей большой игры. Гжибовский считал, что за прошедшие после подписания пакта дни было доказано его чисто тактическое значение. «У меня очень мало элементов для более точной ориентации, но поддаюсь очень оптимистичному настроению. Я не могу избавиться от ощущения, что Гитлер проигрывает». К сожалению, констатирует М. Корнат, это были очень дорогие иллюзии (с. 206-207). Иллюзии Гжибовского развеялись только в 3 часа ночи 17 сентября 1939 г., когда в Наркоминделе из уст В. П. Потемкина, зачитавшего ему ноту В. М. Молотова, он услышал, что «Польское государство и его правительство фактически перестали существовать».
Определить место В. Гжибовского в истории польской дипломатии нелегко, S приходит к выводу М. Корнат. Трехлетнюю миссию его в Москве завершало на- Спадение СССР на Польшу, а так как внешняя политика Возрожденной Польши ^ имела целью не допустить этот сценарий, то для дипломата, который в то время "g отвечал за польско-советские отношения, это также являлось личным пораже- g нием (с. 272). Однако М. Корнат резонно подчеркивает роль главы польского ^ внешнеполитического ведомства Юзефа Бека в формировании восточной по- -с литики Польши, в определенной степени нивелировавшей роль посла в Москве, но вместе с тем не забывает и о том, что геополитическое положение объек- ^
7 7 eg
тивно создавало для Польши своего рода ловушку, из которой выхода не было. J3 Едва ли проявляемый в последние дни августа 1939 г. оптимизм Гжибовского § в отношении перспектив развития ситуации разделялся в Варшаве, но этот оптимизм всё же ставит под вопрос его профессиональные качества дипломата. я
Основанная на огромном количестве архивных материалов (помимо польских архивов Мареком Корнатом были привлечены материалы архивов Франции, Англии, Германии, Италии, США и России) монография представляет исключительный интерес для историков, сфера интересов которых — история международных отношений 1920-1930-х гг.
A. Rupasov. Review of the monograph: Kornat M. Waclaw Grzybowski. Ambassador in Moscow (1936-1939). Political biography. Warszawa: Wydawnictwo Sejmowe, 2016. 323 s.
Рупасов, Александр Иванович, д. и. н., вед. научн. сотр. Санкт-Петербургского института истории РАН.
Rupasov, Aleksandr Ivanovich, Dr. of Sciences (History), leading research fellow, St Petersburg Institute of History of the Russian Academy of Sciences. E-mail: [email protected]
о
И rt К
«
s «
о
Sr1
S
¡^
О H о
S «
s «
о \o
