Судят ли победителей? Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Евразийский форум

стояния основных систем организма, уровень нервно-психического развития, уровень физического развития и степень его гармоничности, уровень физической подготовленности.

3. Организация исследовательской работы непосредственно в том подразделении, где проходит трудовая деятельность преподавателя по физической культуре.

Литература:

1. Желтухина, ЕЛ. Гигиенические требования к режиму дня школьника. Причины возникновения и признаки утомления //Школа здоровья. -2006. -№ З.-С. 48-51.

2. Здоровье школьников и реформирование школьного образования /Ильин А.Г., Степанова М.И., Рапопорт И.К. и др. // Российский педиатрический журнал, 1999. №5.-С. 14-18.

3. Коданева, Л.Н. Программно-методическое обеспечение урока по физической культуре в школе. -М. -2011,- С. 40.

4. Лукина, ПП. Здоровье детей 10-11-летнеш возраста, имев-

ших раннюю школьную специализацию // Вопросы современной педиатрии / Научно-практический журнал Союза педиатров России .-2005.-Т.4.-№1.-С.311.

5. Михайлова, Н.В. Школьная дезадаптация. Неврозы // Школа здоровья. - 2002. — № 1. - С. 56-66.

6. Оценка нервно-психического здоровья и психологического статуса детей и подростков при профилактических медицинских осмотрах. Пособие для врачей/ А.А. Баранов, В.Р. Кучма, Л.М. Сухарева и др. - М.: Минздравсоцразвитие России, 2005. - 107 с.

7. Филимонова, С.И. Физическая культура и спорт -

пространство, формирующее самореализацию личности (монография). - М.: Изд. «Теория и практика физической культуры», 2004. - 313 с., с ил.

8. A critical link: interventions for physical growth and psychological development. Geneva, World Health Organization, 1999 (document WHO/ CHS/CAH/99.3).

Bibliography:

1. Zeltuhina, E.l. hygienic requirements to day students. The causes and signs of fatigue//School health. - 2006. - № 3. -S. 48-51.

2. The health of schoolchildren and school reform. Alexander Ilyin, Stepanov m.i., Rapoport I.k., etc. // Russian Pediatrics magazine, 1999. No. 5.-C. 14-18.

3. Kodaneva, L.N. Program-methodical maintenance of lesson of physical education in school. M.-201 l.-S. 40.

4. Lukina, G.P. child health 10-11 years of age with early school specialization//issues of modern paediatrics/ Union of scientific and practical journal for paediatricians Rossi. 2005. -t. 4. -№ 1.-S.311.

5. Mihailova N.V. School dezadaptacie. Neuroses//School

health. - 2002. - № 1. - C. 56-66.

6. Neuropsychological assessment and psychological health status of children and adolescents in preventive medical examinations. A handbook for doctors/A.A. Baranov, V.R. Kuchma, L. M. Sukhareva, etc. - М.: Minzdravsocrazvitie, Russia, 2005. - 107 s.

7. Filimonova, S.I. Physical culture and sports - space, generates the self-realization of personality (a monograph). -М.: Izd. «Theory and practice of physical education», 2004. - 313 s., IL.

8. A critical link: interventions for physical growth and psychological development. Geneva, World Health Organization, 1999 (document WHO/ CHS/CAH/99.3).

УДК 94(470:438) «1939» ББК 63.3(2)621

Сарыче в А.Г.,

кандидат исторических наук, доцент (г. Воронеж)

СУДЯТ ЛИ ПОБЕДИТЕЛЕЙ?

Аннотация. В рамках настоящей публикации анализируется содержание книги «Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков» Научное издание / М. Волос, Я. Войтковяк, В.И. Дашичев и др.; под ред. М.М. Наринского и С. Дембского. - М.: Аспект Пресс, 2009. - 480 с.

Ключевые слова: Мюнхенское соглашение 1938 г., международный кризис 1939 г., Пакт Риб-бентропа-Молотова 1939 г., причины Второй мировой войны, российская историография, польская историография.

' Книжная полка

I. Введение

Уроки Второй мировой войны настолько актуальны, что в мире и в наши дни нисколько не ослабевает стремление глубже осознать весь комплекс причин, по которым человечество второй раз за четверть века скатилось в пучину глобального военного конфликта, определить и оценить место и роль каждого участника этой трагедии. Поэтому не иссякает поток общественно-политических мероприятий, научных дискуссий, публикуемых документов и трудов на эту тему, приобретающей особую интенсивность в годовщины наиболее знаковых событий. Не стал исключением в этом плане и 2009 г. В год 70-летия нападения Германии на Польшу 3 июля была принята известная скандальная резолюция Парламентской ассамблеи Совета Европы, получившая оправданную отповедь Федерального Собрания РФ от 7 июля 2009 г. В день 1 сентября на полуострове Вес-терплатте прошел торжественный акт памяти, в котором с российской стороны принял участие В.В. Путин. В этом же году читателям была представлена возможность ознакомиться с документами той эпохи, впервые вводимыми в научный оборот, и интересными исследованиями дипломатического кризиса кануна Второй мировой войны [30, с. 25].

Среди трудов, привлекших пристальное внимание сообщества отечественных историков, заметное место занял совместный сборник статей российских и польских ученых [22]. Причины этого внимания очевидны. Прежде всего, это общественно-политическое значение его проблематики. В 1939 г. СССР и Польша находились в эпицентре событий, предшествовавших началу войны, и состояли в настолько сложных отношениях, что это не позволило им объединить усилия в предотвращении агрессии со стороны Германии. В результате народы обоих стран пережили страшную трагедию. Изучение драматического опыта международных отношений кануна Второй мировой войны и их последствий способно в значительной степени содействовать предотвращению повторения подобных ошибок в нынешних, очень непростых условиях.

Кроме того, со второй половины 1980-х гг. набирает силу процесс пересмотра всего комплекса проблем, связанных с событиями 19391945 гг. В ревизии истории Второй мировой войны принимают участие представители и польской, и российской исторической науки. В связи с этим содержание сборника имеет несомненный академический интерес. Тем более, что, как анонсировали его редакторы, они не преследовали цель согласовать позиции, интерпретации и оценки, а стремились «передать как можно более презентативным способом нынешний спектр взглядов, выявить источники разногласий, сопоставить взгляды видных польских и российских историков и их способы рассмотрения одной и той же исследовательской проблемы» [9, с. 5]. Возможность увидеть, «кто есть кто», сравнить аргументацию авторов, обоснованность оценок и т.д., вызывает к сборнику дополнительный интерес.

Привлекает внимание и нетрадиционный подход авторского коллектива к хронологическим рамкам кризиса кануна Второй мировой войны. В названии сборника определенно указано - 1939 г., хотя совершенно очевидно, что кризис такого масштаба не мог вызреть в течение одного неполного года.

Сборник состоит из шести разделов, первый из которых - «Мюнхенское соглашение, советско-германский пакт о ненападении и происхождение Второй мировой войны» - занимает особое место в их ряду. Он представляет собой как бы пролог к остальному содержанию книги, обобщающее видение всей ее проблематики, так как Мюнхенское соглашение и советско-германский пакт относятся к ключевым событиям международно-политического кризиса кануна войны. Каждый из остальных разделов посвящен одному из важных сюжетов международной жизни Европы в рассматриваемые годы: внешней политике Еермании, СССР, Великобритании и Франции, месту Польши в сообществе европейских государств, советско-пощьскому конфликту 1939 г. Статьи основаны на широком круге источников, в том числе и рассекреченных в последнее время документов. Все это стало причиной того, что книга читается с неослабевающим интересом и

Евразийский форум

^ и у-

_

не может оставить равнодушным никого из читателей.

Редакторы сборника - д.и.н., директор Польского института международных дел С. Дембский и д.и.н., профессор, заведующий кафедрой международных отношений и внешней политики России МГИМО (У) МИД России М.М. Наринский - подчеркнули во введении, что важнейшие документы, касающиеся предшествующего войне международного кризиса, в настоящее время доступны исследователям. Дипломатические документы СССР, Великобритании, Франции, Германии и многих других государств опубликованы и хорошо известны. Процесс публикации документов продолжается [9, с. 6]. На это важное обстоятельство обратил внимание и д.и.н., профессор МГУ В.П. Смирнов. В своей статье он констатировал, что основные документы давно опубликованы, имеется обширная научная и публицистическая литература на разных языках, однако споры вокруг этих событий не прекращаются. По сути дела они ведутся вокруг их оценок, то есть таких вопросов, которые трудно поддаются доказательству и проверке. Зачастую они носят болезненный характер в силу глубокого воздействия, оказанного этими событиями на судьбы ряда стран и народов, а, следовательно, на их историческую память, национальное самосознание и чувство национальной гордости. Содержание, характер и тональность таких споров во многом определяются международной обстановкой и политическими переменами в тех или иных странах [33, с. 9]. Содержание сборника убедительнейшим образом показывает справедливость этих утверждений.

Обращает на себя внимание и указание редакторов на неоднородность содержания статей и богатство содержащихся в них трактовок. Различия во взглядах проявляются вне зависимости от принадлежности к той или иной национальной историографии [9, с. 6]. В целом замечание справедливо, но в то же время между исследователями двух стран существуют и серьезные различия. Судя по содержанию сборника, между польскими историками нет той глубины раскола, которая наблюдается в отечественной исторической науке. Статьи польских

авторов более идеологизированы, эмоциональны и в ряде случаев грешат откровенной политической заданностью, которой, впрочем, не избежали и некоторые российские историки.

Для того, чтобы яснее увидеть различия во взглядах на тот или иной сюжет, представляется целесообразным рассмотреть их по проблемно-хронологическому принципу: оценка Мюнхенской конференции, освещение международной жизни в октябре 1938 - феврале 1939 г., взгляды на события весны-лета 1939 г. и освещение советско-польского конфликта.

И. Оценка Мюнхенской конференции

Одним из наиболее ярких примеров расхождения оценок российских и польских исследователей является их видение Мюнхенской конференции. Типичной оценкой этого события для советской эпохи можно считать слова д.и.н., проф. М.И. Семиряги: «Мюнхенский сговор навечно останется в книге позора, которым покрыты его вдохновители и исполнители» [31, с. 14]. Именно таким считает его д.и.н., профессор кафедры Истории и политики стран Европы и Америки МГИМО (У) МИД России Н.К. Капитонова. В своей статье она отметила, что он по праву считается одним из самых позорных эпизодов британской истории и подкрепила это утверждение неоспоримыми аргументами [15, с. 207]. Весьма категорично определил суть этого события д.и.н., профессор, главный научный сотрудник Института экономики РАН В.И. Дашичев. «Мюнхен, безусловно, сыграл роковую роль в продвижении Европы на пути ко Второй мировой войне» [8, с. 92], - подчеркнул он. Выражая несогласие с ложной альтернативой: либо раздел Чехословакии, либо война, он обратил внимание на то, что договор Москвы и Парижа 1935 г. «...мог бы послужить надежной основой коллективной безопасности Европы, если бы он не был перечеркнут последующей мюнхенской политикой Франции и ее английских партнеров. Здравые интересы национальной безопасности уступили место в политике английских и французских правящих кругов безрассудной идее канализировать аг-

И

Книжная полка

рессию нацистской Германии на Восток, втравить ее в военный конфликт с Советским Союзом, заставить обе эти державы обескровить друг друга в обоюдной борьбе, чтобы затем продиктовать им свои условия» [8, с. 91]. Отвергая версию сохранения в Мюнхене мира, В.И. Дашичев указывает на возникшие в результате Первой мировой войны обстоятельства, существенно усложнявшие подготовку Германии к агрессии и делавшие сохранение целостности Чехословакии исключительно важным для сохранения мира в Европе [8, с. 91].

Негативно оценил Мюнхенское соглашение д.и.н., старший научный сотрудник Всероссийского научно-исследовательского института документоведения и архивного дела М.И. Мельтюхов. Он совершенно справедливо указал, что оно, изменив равновесие сил в Европе в пользу Германии, чрезвычайно усложнило международную обстановку и обострило существующие противоречия. В наибольшей степени это касалось СССР, перед которым вновь встал призрак возрождения «Пакта четырех» [23, с. 149]. Таким образом, именно Мюнхен подтолкнул Москву к проведению сугубо прагматической политики, за которую его порицают некоторые российские и польские авторы, но что с пониманием было воспринято такими крупными политиками того времени, как У. Черчилль [40, с. 63].

Точку зрения тех российских ученых, которые вслед за своими советскими предшественниками оценили Мюнхенскую конференцию как сговор правящих кругов Англии и Франции с Гитлером, проявление пагубной политики умиротворения агрессора поддержал и В.П. Смирнов [33, с. 11-12].

Признание пагубности Мюнхенской конференции, в том числе и для безопасности Польши, присутствует и у некоторых польских исследователей, представленных в сборнике [18, с. 356]. Однако большинство из них оценивают ее совершенно иначе. В этом нет ничего удивительного, если принять во внимание подход некоторых польских авторов к освещению политики СССР в этот период в целом. Порой он вызывает искреннее недоумение. Так, д.и.н.,

профессор Института истории и архивистики Университета им. Николая Коперника в Тору-ни и доцент Института истории Польской академии наук в Варшаве М. Волос в своей статье отметил: «...Историки по сей день спорят, отражает ли информация, содержащаяся в документации Политбюро, личных записях Сталина или советской дипломатической документации, истинную точку зрения Сталина, образ его мысли, оценку текущей ситуации, планы на будущее, одним словом, глубокие замыслы диктатора, или они носили лишь тактическо-про-пагандистский характер» [4, с. 182]. Судить, таким образом, о государственных документах, имеющих сугубо конфиденциальный, а не пропагандистский характер, даже ссылаясь на некие частные мнения российских историков, -значит, обеспечивать себе возможность трактовать любые факты по своему усмотрению, подменять содержание источника субъективным мнением со всеми вытекающими отсюда последствиями.

И еще одно обстоятельство не может не привлечь внимания читателя статьи М. Волоса. Это попытка уже во вступлении обосновать тотальное недоверие к советской дипломатии, положенное в основу статьи. «Советский диктатор и узкий круг его приближенных надели тесный корсет на дипломатическую службу, которая должна была беспрекословно и чрезвычайно точно выполнять распоряжения, которые ей были непонятны», - утверждает он [4, с. 182183]. Но ведь определение внешней политики и не входит в круг компетенции дипломатии и дипломатов. По определению д.и.н., чрезвычайного и полномочного посла В.Л. Исраэля-на: «Как ни тесна связь между дипломатией и внешней политикой, смешивать одно понятие с другим было бы неправильно. Внешняя политика определяется интересами государства, в то время как дипломатия... является средством осуществления внешней политики» [14, с. 11 -12]. Именно поэтому руководство дипломатической службой государства осуществляется правительством. В том, что в сложной международной обстановке круг посвященных в тайны внешней политики еще более сужается, вряд ли можно считать чем-то предосудительным.

Евр

азиискии

шт

_

Во всяком случае Сталин был здесь не оригинален. Так, основное ядро Комитета по внешней политике в Кабинете министров Великобритании составляли всего четыре человека -Н. Чемберлен, Э. Галифакс, С. Хор, и Дж. Саймон [16, с. 36]. Лотом, как реагируют на информацию послов правительства стран, считающихся демократическими, прекрасно показывает статья д.и.н., профессора кафедры международных отношений и внешней политики России МГИМО (у) МИД России Е.О. Обичкиной [26].

Такие подходы дают безграничные возможности показывать в ложном свете всю предвоенную политику СССР, расценивать любой дипломатический шаг Москвы как неискренний и двусмысленный, и делать выводы, соответствующие политическим пристрастиям автора. Это видно уже в оценке действий СССР в сентябре 1938 г. Пытаясь доказать, что Москва и не стремилась к оказанию помощи Праге, он обратил внимание на негативное отношение Сталина к предложению Литвинова провести частичную мобилизацию, и тут же задал по сути риторический вопрос: «...Отвергая предложение Литвинова... не думал ли Сталин в первую очередь о том, чтобы оставить себе «приоткрытую форточку» в Берлин...» [4, с. 192] К сожалению, М. Волос в своих взглядах далеко не одинок. «Москва не собиралась вмешиваться в защиту Чехословакии, - утверждает С. Дембский, и тут же добавляе: - она в любом случае не могла бы это сделать самостоятельно, а подход Парижа и Лондона исключал возможность совместных действий» [10, с. 71]. Непоследовательность маститого историка не может не удивлять: так не собиралась или не могла, так как ее готовность была заблокирована Англией и Францией, Польшей и Румынией? Это принципиально разные вещи и смешивать их неправомерно. Что же касается истинных намерений советского руководства, то они прекрасно видны из приведенных В.П. Смирновым весьма впечатляющих и давно известных фактов, безжалостно опровергающих утверждения польских историков [33, с. 16-18].

Видение Мюнхенской конференции С. Дембским заставляет о многом задуматься.

Так, он весьма оригинально объяснил причины ее проведения: «С логикой модернизации Версальской системы международных отношений было связано убеждение, что великие державы, будучи ее архитекторами, имеют право вносить в нее коррективы, и что осуществление этих корректив отвечает нормам международного права. В данном утверждении мы обнаруживаем истоки Мюнхенской конференции» [10, с. 65]. Таким образом, здесь признается право сильного кроить мир по своему разумению. Но в таком случае, почему предъявляются претензии к политике СССР после 1945 года? Ведь он был одним из архитекторов Ялтинско-Потс-дамской системы международных отношений. В Мюнхенском совещании С. Дембский видит последнюю успешную (подчеркнуто мною -А.С.) попытку модифицировать Версальскую систему [10, с. 66]. Мотивы, которыми руководствовались при ее подготовке и проведении Н. Чемберлен и Э. Даладье, он считает «исключительно благородными» [10, с. 71]. По его мнению, «в сентябре 1938 г. три участника Мюнхенского договора: Великобритания, Франция и Италия стремились спасти мир в Европе»[10, с. 80]. Тем самым для оправдания Мюнхена он приводит аргументы, выработанные еще в ходе политической борьбы 1938 года. Как отмечал видный чехословацкий историк Вацлав Крал: «Уже тогда сторонники «умиротворения» выдвинули ложную в своей основе альтернативу: или ужасный и позорный мир, выкупленный за счет Чехословакии, или же весьма тяжелая и крайне нежелательная война» [19, с. 25]. То, что осенью 1938 г. мир в Европе удалось сохранить ценой принуждения Чехословакии отдать Судетские приграничные территории Германии, утверждает и д.и.н., профессор кафедры новейшей истории и политической мысли XIX и XX веков Института политологии Гданьского университета Я. Тебинка [38, с. 273].

Апологетов Мюнхена не смущает даже тот факт, что еще в 1992 г. был подписан англо-чехословацкий договор, объявивший Мюнхенское соглашение ничтожным с самого начала. По оценке Н.К. Капитоновой, этот шаг понадобился, «чтобы Великобритания, нако-

. 1 -j

iполка

pü

ШШ

нец, смогла окончательно перевернуть эту страницу своей истории»[15, с. 207]. По мнению С. Дембского, участники конференции в Мюнхене собирались заменить Версальский порядок, который он на странице 64 сборника называет справедливым, новым, Мюнхенским порядком - справедливым и конечным [10, с. 71]. Думается, заявление о справедливости Версальского или Мюнхенского договоров в комментариях не нуждается. Да и тезис о «конечности« Мюнхенского порядка вызовет у непредубежденного читателя изрядную дозу скептицизма. О какой «конечности» могла идти речь, если в Париже Германия была вынуждена пойти на серьезные уступки в пользу Польши. Итоги Мюнхена поставили вопрос: а почему не может быть возвращения к довоенному «статус-кво»? Не случайно и сам С. Дембский констатировал: «Пока Гитлер не нарушил Мюнхенского договора он еще мог рассчитывать на пересмотр восточной границы рейха без войны» [10, с. 79].

III. Освещение международной жизни

в октябре 1938 - феврале 1939 гг.

Период международной жизни между Мюнхеном и советско-германским пактом о ненападении в той или иной степени затрагивает все российские и польские члены авторского коллектива, за исключением авторов раздела VI. Практически все они солидарны в том, что это время делится на два этапа: с 30 сентября 1938 г. до 15 марта следующего года и от 15 марта до 23 августа 1939 г. В рамках этого периода исследователи осветили внешнюю политику нацистской Германии, Советского Союза, Великобритании и Франции. Из общей структуры освещения событий 1938-1939 гг. в сборнике выделяется формулировка раздела V «Польша между Германией и Советским Союзом в 1939 году». Таким образом, она представлена лишь как объект устремлений двух соседних государств. Особенно показательна в этом плане статья к.и.н., старшего научного сотрудника Института славяноведения РАН С.З. Случа «Политика Германии и СССР в отношении Польши (октябрь 1938 г. - август 1939 г.)». Целесообразность по-

становки темы исследования в таком ключе вызывает сомнение, так как второй и третий разделы книги специально посвящены анализу внешней политики Берлина и Москвы, в том числе и отношениям с Польшей. Такой подход к этому разделу редакторы никак не мотивировали, однако совершенно очевидно, что он позволяет обходить любые неприятные для Варшавы нюансы ее политики.

Что касается событий октября 1938 - середины марта 1939 г., то оценки российских и польских историков, по вполне понятным причинам, достаточно близки в характеристике внешней политики Германии. Думается, достаточно характерной для ее оценки можно считать статью д.и.н., доцента Западного института в Познани С. Жерко [13]. Он взвешенно, аргументированно и обстоятельно рассмотрел гитлеровскую концепцию внешней политики и ее реализацию в рассматриваемое время. Основное внимание он сосредоточил на показе первоначальных попыток заключения альянса с Лондоном и Варшавой, а затем дипломатической и политической подготовки Германией войны с Англией, Францией и Польшей. «К удивлению и разочарованию сторонников политики «умиротворения» в последующие недели после Мюнхенской конференции речи Гитлера стали еще более острыми», - отметил С. Жерко, и на конкретных фактах показал практические действия Гитлера по организации нового витка экспансии, подготовленного Мюнхеном [13, с. 113-123].

Рассматривая последствия Мюнхенской конференции, В.П. Смирнов высказал очень интересную мысль: «... В политике, как и во многих других областях, важнейшее значение имеют не сами факты, а представления о них, которые возникают в головах государственных деятелей и определяют их решения. Разрабатывая свою политику в «послемюнхенский период», Гитлер, Сталин, Чемберлен и Даладье исходили из тех оценок Мюнхенского соглашения и его возможных последствий, которые у них сложились» [33, с. 19]. В связи с этим он отметил, что у Гитлера Мюнхенская конференция породила уверенность в своей безнаказанности; в том, что ни Англия, ни Франция не решатся противодей-

_

ии^г

_

ствовать ему военной силой и, следовательно, можно захватывать соседние государства, не опасаясь серьезного отпора [33, с. 18-19].

Таким образом, и польские, и российские исследователи придерживаются близкой точки зрения: Мюнхенская конференция не оправдала возлагавшихся на нее надежд по «умиротворению» агрессора. Она, наоборот, разрушив систему договоров о взаимопомощи, придала уверенности и наглости действиям агрессора в октябре 1938 - начале марта 1939 г.

В то же время подходы исследователей двух стран к освещению политики СССР и западных держав существенно разнятся. Российские авторы аргументированно указали на возросшую в результате Мюнхена угрозу безопасности СССР и тесную связь его внешней политики с осознанием опасности. «Сталин после Мюнхена чувствовал себя обманутым» [33, с. 19], - отметил В.П. Смирнов. Со ссылкой на известного отечественного историка д.и.н., директора Института всеобщей истории РАН А.О. Чубарьяна, он подчеркнул, что «советские лидеры увидели возможность соглашения Англии и Франции с Гитлером без Москвы и, может быть, за счет СССР. У Сталина эти действия лишь усилили его общее недоверие к английской политике, являвшейся мотором Мюнхена» [33, с. 19].

Вне всякого сомнения, Москве было от чего тревожиться. Так, наглядно и доказательно показала сложность международного положения Советского Союза и связанную с этим корректировку его политики Е.О. Обичкина. Она привела, в частности, интересный фрагмент беседы М.М. Литвинова в октябре 1938 г. с переводимым из Москвы в Берлин послом Франции Р. Кулондром. Нарком поведал ему о своем «жестоком разочаровании», порожденном поведением Англии, но особенно Франции в чехословацком кризисе. Он не верил в возможность какого бы то ни было общего урегулирования с национал-социалистическим рейхом и заявил, что СССР, под надежной защитой своих границ, отныне осталось лишь наблюдать за установлением германской гегемонии в Центральной и Южной Европе. В то же время М.М. Литвинов не захлопнул перед Парижем дверь и дал понять, что Москва еще готова прилагать

совместные усилия для сдерживания германской экспансии [26, с. 238-239].

Неизбежность корректировки политики СССР не была секретом для Запада. По свидетельству Е.О. Обичкиной,«.. .в Париже отдавали себе отчет в том, что чехословацкий кризис принципиально изменил позицию СССР» [26, с. 245]. По приведенной ею оценке Кулондра, именно политика Запада заставила Москву действовать в одиночку. К тому же усилилась германская угроза, «к которой, как казалось, при-частны и западные державы. Она удваивалась польским соучастием. Для СССР было в тот момент неуместно из тактических соображений подчинять свои действия политике других держав. Таким образом, в течение сентября можно констатировать эволюцию советской политики в сторону автономии. При этом Кулондр предупреждал об опасном направлении эволюции советской политики «после падения чешского бастиона» [26, с. 245].

С точкой зрения Е.О. Обичкиной во многом солидарен М.И. Мельтюхов. Он также связывает изменение советской внешней политики с Мюнхенской конференцией, подчеркивая, что в изменившихся условиях Москва была вынуждена выжидать дальнейшего развития событий в Европе. Еоворя об уточнении тактики советской дипломатии, начавшемся с осени 1938 г., М.И. Мельтюхов не скрывает того факта, что стратегической целью Советского государства продолжало оставаться использование противоречий между великими державами для дальнейшего усиления своего влияния в мире с перспективой окончательного решения вопроса о существовании капиталистического общества [23, с. 149, 154].

Своеобразные итоги корректировки после-мюнхенской политики СССР подвело выступление Сталина на XVIII съезде ВКП(б) [37, с. 568-575]. Многие отечественные ученые, в том числе и среди авторов сборника, справедливо считают его дух и букву совершенно оправданными. Думается, опубликованные в последнее время документы такую точку зрения только подкрепляют. Оценки политики СССР на рубеже 1938-1939 гг. большинством российских ученых представляются взвешенными и

-угг---

_ Книжная полка

вк

_

доказательными, хотя отдельные авторы таких подходов не разделяют.

Среди польских историков существуют разные взгляды на внешнюю политику СССР после Мюнхенской конференции. Так, д.и.н., доц. кафедры истории тоталитарных систем и Второй мировой войны Института истории Польской академии наук, проф. факультета права и управления Университета кардинала С.Вы-шиньского в Варшаве М. Корнат во введении к своей статье специально оговорил, что его целью является дать взвешенный анализ взглядов и концепций польского руководства накануне войны [18, с. 349]. Свое намерение он реализовал и в той части своего исследования, где речь идет об отношениях Варшавы с Москвой, честно и добросовестно реконструируя их, тщательно и аккуратно учитывая реалии того времени, для него ясна и не подлежит сомнению цель Гитлера - уничтожение СССР, хотя и не на рубеже 1938-1939 гг. Он говорит о собственных интересах Советского Союза, что совершенно не характерно для большинства представленных в сборнике польских историков [18, с. 368-369]. По своим подходам к освещению проблемы М. Корнату близок С. Жерко, который также сумел отойти от доминирующей в последнее время тенденции огульно обвинять во всех смертных грехах Советский Союз.

Совсем иначе оценивают внешнюю политику Советского Союза другие польские авторы сборника. Так, С. Дембский утверждает, что сразу же после Мюнхенской конференции Сталин задумался о том, как можно было бы заинтересовать Гитлера сотрудничеством с СССР. Поскольку весомых доказательств таких намерений не существует, он пытался обосновать свое утверждение ссылкой на то, что 17 октября в Кремле рассматривалась возможность разрыва советско-французского договора о взаимопомощи, и лишь Литвинов убедил Сталина в нецелесообразности этого шага [10, с. 71]. Кроме того, С. Дембский обратил внимание на то, что «после Мюнхена утихла советская риторика и ее лозунги, призывавшие к формированию антифашистского фронта» [10, с. 72]. Недостаточность таких доказательств очевидна. Как видно из статьи Е.О. Обичкиной, информиро-

I

ванные современники прекрасно осознавали неизбежность корректировки политики СССР в результате фактического предательства одного из важнейших элементов системы коллективной безопасности, обрушившего европейское равновесие. Необходимо было осмыслить новую ситуацию. И к чести политического руководства СССР и советской дипломатии, они сделали адекватные сложившейся ситуации выводы.

Естественно, признание этого неприемлемо для авторов, заменяющих в угоду сложившейся конъюнктуре реальные факты собственным мнением. В результате этого появляются более чем сомнительные, ни на чем не основанные заключения: «Сигнал, который Сталин хотел послать еще в середине октября 1938 г. в ответ на Мюнхенскую конференцию, когда он намеревался отказаться от союза с Францией, наконец, был передан. Советский Союз не будет «таскать каштаны из огня» в интересах западных держав, а сотрудничество с Третьим рейхом является наиболее вероятным», - убеждает С. Дембский [10, с. 74].

Продолжил свою линию в характеристике политики Москвы и М. Волос. Говоря об улучшении отношений между СССР и Польшей в конце 1938 г., он высказал сомнение: «.. .сложно сказать, был ли это устойчивый курс в политике Москвы. Можно даже поставить довольно провокационный вопрос: не было ли согласие Сталина на улучшение отношений с Варшавой всего лишь формой давления на Берлин, которому таким образом внушалась возможность союза со следующим объектом агрессии Гитлера...» [4, с. 193]. Автора этого вопроса нисколько не смущает, что подозрения в адрес Сталина высказываются на фоне встреч посла Ю. Липского с Риббентропом в октябре и январе, визита Г. Франка в Польшу в декабре

1938 г., бесед Бека с Гитлером и Риббентропом 5-6 января и визитов немецкого министра иностранных дел и Гиммлера в Варшаву в начале

1939 г. Москва доподлинно не знала целей и итогов этих контактов, но их интенсивность в свете активного участия Польши в разделе Чехословакии и антисоветизма Варшавы ничего доброго ей не сулила.

Существенно разнятся подходы историков двух стран и к оценке послемюнхенской политики стран Запада. Отечественные исследователи оценивают ее, как правило, критически. По мнению В.П. Смирнова, обнародованные документы позволяют утверждать, что после Мюнхенской конференции Франция и, видимо, Англия, считали Восточную Европу сферой преимущественного влияния Германии. Первостепенной важности задачей для Парижа было сохранение его империи. Все остальное было для него второстепенным и ради достижения этой цели, в случае экспансии Германии на Восток, он готов был отказаться от обязательств по советско-французскому договору и предоставить Германии свободу рук [33, с. 22-23].

Аналогичной точки зрения придерживается М.И. Мельтюхов. Указав на стремление Англии и Франции закрепить и продолжить процесс контролируемых ими политических изменений в духе Мюнхена, чтобы на этой основе консолидировать европейские великие державы, он отметил, что Лондон и Париж, в принципе, не исключали возможности признания Восточной Европы зоной германского влияния при условии устранения для себя германской угрозы и прекращения односторонних экспансионистских действий Берлина [23, с. 151].

По мнению Н.К. Капитоновой, Н. Чем-берлен после Мюнхена еще больше уверовал в свои способности решать с помощью личной дипломатии любые международные вопросы. Это обстоятельство в значительной степени определило практические действия британского кабинета [15, с. 208-209]. Он продолжал проводить политику умиротворения и в начале 1939, г. и лишь новые акты агрессии со стороны Германии во второй половине марта настолько дискредитировали этот курс, что потребовалось заявить о его смене.

Роль Парижа в отечественной историографии событий предвоенного времени находится как бы в тени политики Великобритании. Тем больший интерес вызывает статья Е.О. Обичкиной, освещающая действия французской дипломатии в 1938-1939 гг. Как и Н.К. Капитонова, она отметила, что после Мюнхена

Франция вслед за Англией поверила в политику собственных гарантий малым странам как в сдерживающий Германию фактор, а в Мюнхенском соглашении предпочитала видеть подчинение Гитлера авторитету международного сообщества, с согласия которого и под гарантией которого будут вершиться отныне международные дела [26, с. 242].

Она несколько под другим углом рассмотрела действия Запада. Неэффективность его политики дипломатического «сдерживания» агрессора, последовавшей за Мюнхеном, была, считает она, результатом кризиса в ориентации стран Центральной и Восточной Европы и западных демократий, которым следовало выбрать из «двух зол»: между замирением с Гитлером и союзом со Сталиным. Есть несомненное рациональное зерно в утверждении Е.О. Обичкиной, что для европейских государств, прежде всего Франции и Польши, выбор между опасностью со стороны агрессивных фашистских государств и коммунистической угрозой со стороны Советского Союза был далеко не очевиден. Вплоть до войны у большинства европейских политиков не было идеологического понимания нацизма, в котором видели новое издание германского реваншизма, от чего в те годы Сталин казался многим опаснее Гитлера, - диктатора, но не разрушителя капитализма [26, с. 240].

Исходя из этого, строилась и политика Парижа. Оценивая ее, Е.О. Обичкина сослалась на свидетельство такого информированного аналитика действий Даладье, как полпред СССР во Франции Я З. Суриц [26, с. 242]. Ослабленная кризисом и парализованная внутриполитическими разногласиями между бывшими партнерами по Народному фронту и социальными выступлениями страна утратила свое прежнее положение в Европе, растеряла большую часть своих союзников и не сумела обеспечить адекватных усилиям Берлина мер в области вооружений и моральной готовности к войне. Как результат, дипломаты, представляющие Францию в Германии, настроены капитулянтски, генеральный штаб дает анализ военных приготовлений Берлина, соответствующий, прежде всего, настроениям военных и политиков и в меньшей степени реальному

положению, общество не готово воевать за восточных союзников. Остается лишь надеяться на то, что германские военные усилия будут направлены на Восток и на двусторонние соглашения с Германией [26, с. 244].

Таким образом, точки зрения российских ученых в главном совпадают. Приведенные ими факты и аргументы свидетельствуют, что Запад вел сугубо прагматическую политику, надеясь канализировать агрессию Германии на Восток. Советская дипломатия видела это и была вынуждена считаться с этими угрозами [26, с. 246]. Отсюда и тактика, о которой говорил С. Дембский: «После Мюнхена утихли советская риторика и ее лозунги, призывавшие к формированию антифашистского фронта» [26, с. 242]. Их просто некому было адресовать.

В статьях польских авторов политике стран Запада между Мюнхеном и оккупацией Праги уделено значительно меньше внимания. Так, С. Жерко ограничился простым упоминанием о такой принципиальной важности документа, как англо-германская декларация от 30 сентября 1938 г. и франко-германская декларация от 6 декабря этого же года. Он никак не прокомментировал их значимость, хотя для сохранения европейской безопасности она была чрезвычайно велика. Принятые на себя сторонами наряду с прочими обязательства консультироваться в необходимых случаях означали готовность Лондона и Парижа к выработке варианта второго Мюнхена. А это должно было неминуемо вызвать соответствующую реакцию всех заинтересованных государств, в том числе и СССР. Не упомянул С. Жерко и других аспектов англо-французских контактов с Германией. Эти сюжеты не затронуты и Я. Тебинкой, хотя тема его статьи предполагает их освещение. Складывается впечатление, что здесь проявляется тенденция «обеления» политики стран Запада, более ярко высветившаяся при описании событий весны-лета 1939 г.

IV. Взгляды исследователей на события весны-лета 1939 г.

Март-август 1939 г. - время, когда вполне обозначился провал политики «умиротворе-

ния» и потребовались поиски новых путей обеспечения жизненных интересов ведущих государств Европы. Острейшее дипломатическое противоборство, обусловленное крайне сложным переплетением их устремлений, завершилось подписанием советско-германского пакта о ненападении и последовавшим вскоре за этим нападением фашистской Германии на Польшу, которое затем переросло рамки двустороннего конфликта. Эти события и сегодня вызывают ожесточенные споры исследователей той эпохи, что в полной мере нашло отражение и на страницах сборника. При их освещении ярко проявилось отмеченное редакторами обстоятельство: различия во взглядах проявляются вне зависимости от принадлежности к той или иной национальной историографии [9, с. 6].

Содержание статей отечественных исследователей убедительно подтверждает правоту В.П. Смирнова, указавшего на раскол в содружестве российских историков, работающих над проблемами предвоенных международных отношений. Так, позитивно оценил политику Москвы М.И. Мельтюхов. Он убедительно показал, как с началом политического кризиса 1939 г. в Европе активизировалась дипломатия всех великих держав. Шли явные и тайные англо-франко-советские, англо-германские и советско-германские переговоры, происходило оформление англо-франко-польской и германо-итальянской коалиций. Каждый из участников международного кризиса преследовал свои собственные интересы [23, с. 180-181].

По обоснованному мнению М.И. Мель-тюхова, осознание широких возможностей внешнеполитического маневрирования в новых условиях произошло в Москве уже к началу апреля. Тем не менее, на протяжении апре-ля-первой половины августа, «продолжая действовать в рамках идеи «коллективной безопасности», советское руководство попыталось добиться заключения союза с Англией и Францией». Вывод М.И. Мельтюхова по поводу неудачи этой попытки однозначен и оправдан: «.. .англо-франко-советские переговоры показали, что западные державы не готовы к равноправному партнерству с Москвой» [23, с. 181].

Проследив политику Варшавы в конце 1938 - весной-летом 1939 г., М.И. Мельтюхов доказательно отметил, что она также несет определенную долю ответственности за срыв англо-франко-советских переговоров. Все эти обстоятельства и привели к подписанию советско-германского пакта, который он однозначно считает большим успехом советской дипломатии. «Благодаря этому соглашению, - отметил М.И. Мельтюхов, - Советский Союз впервые за всю свою историю добился признания своих интересов в Восточной Европе со стороны великой европейской державы. Москве удалось ограничить возможности дипломатического маневрирования Еермании в отношении Англии и Японии, что во многом снижало для СССР угрозу общеевропейской консолидации на антисоветской основе и крупного конфликта на Дальнем Востоке. Кроме того, «Советскому Союзу удалось на определенное время остаться вне европейской войны, получив при этом значительную «свободу рук» в Восточной Европе и более широкое пространство для маневра между воюющими группировками в собственных интересах» [23, с. 177, 181]. Все содержание статьи убедительно подтверждает справедливость утверждения ее автора: советско-германский договор о ненападении не был детонатором войны в Европе. А вот уклонение Лондона и Парижа от честного выполнения своих союзнических обязательств перед Варшавой и продолжающиеся попытки добиться соглашения с Еерманией фактически подтолкнули Еитлера к войне с Польшей [23, с. 181].

С точкой зрения М.И. Мельтюхова в полной мере солидарна Н.К. Капитонова. Анализируя политику Англии весной-летом 1939 г., она попыталась ответить на вопрос: произошел ли на деле отказ Лондона от политики «умиротворения»? На основе доказательных фактов она пришла к следующим заключениям: британские гарантии марта 1939 г., по существу, являлись декларативными и не более того. Возможности воздействия Великобритании на Еер-манию в условиях 1939 года были минимальны, но даже от того, что Лондон мог сделать, он уклонился. Великобритания и не собиралась воевать на континенте [15, с. 211].

I 7(

Н.К. Капитонова со всей определенностью отметила вынужденность и неискренность курса Чемберлена на сближение с Советским Союзом. По ее оценке, он пошел на это, прежде всего, под давлением общественности, в том числе и ряда виднейших британских политиков, которым в разное время довелось стоять у руля страны. Ллойд Джордж, Уинстон Черчилль, Антони Иден подвергали политику премьер-министра острой критике, настаивали на необходимости скорейшего заключения англо-франко-советского пакта. До бесконечности игнорировать их публичные аргументы было невозможно. Кроме того, имитацией готовности поставить заслон экспансии Чемберлен стремился оказать давление на Еитлера, чтобы он отказался от намерения воевать с Польшей. Наконец, это рассматривалось и как средство не допустить сближения СССР с Еерманией [15, с. 216-219].

Эта вынужденность при личном негативном отношении к союзу с СССР, обоснованно считает Н.К. Капитонова, предопределила подход к переговорам в Москве: уровень представительства с британской стороны на всех стадиях переговоров, стремление ограничиться подписанием ни к чему не обязывающей декларации, до неприличия неоправданное затягивание переговоров и т.д. Отрицательное воздействие на ход переговоров оказывали не-прекращающие ся попытки Англии заключить с Еерманией «всеобъемлющее соглашение», за которое Лондон был готов сдать всех своих союзников, включая и Францию. Об этих попытках Москва была хорошо осведомлена. Все эти аргументы дали Н.К. Капитоновой возможность сделать доказательные и убедительные выводы: «Позиция Великобритании просто загоняла Москву в тупик, и, руководствуясь интересами собственной безопасности, она вынуждена была договариваться с немцами: не приняв предложения Берлина подписать пакт о ненападении, СССР мог оказаться в войне на два фронта - с Еерманией и Японией. Это было сделано только после того, как были исчерпаны все возможности договориться с Парижем и Лондоном. Документы внешней политики Великобритании и СССР, заключила Н.К. Ка-

спая полка

ЯЯЩЯРЯВ!

питонова, убедительно свидетельствуют о том, что никаких революционных изменений в британской политике весной 1939 г. не произошло. «Политика умиротворения» агрессора продолжалась вплоть до Второй мировой войны» [15, с. 237].

От подходов М.И. Мельтюхова и Н.К. Капитоновой существенным образом отличается видение дипломатического противоборства в Европе в статье Е.О. Обичкиной. Освещение ею внешней политики Франции накануне Второй мировой войны согрето ощутимым чувством симпатии к объекту исследования, но это сослужило ей не лучшую службу. В ряде случаев автор статьи пошла на риск недостаточно мотивированных утверждений, вступающих в противоречие с другими ее же утверждениями и оценками. Так, указав, что после 15 марта 1939 г. в политике Франции наступил перелом, она отметила: «Несмотря на то, что в то время Франция самым серьезным образом была заинтересована в действенном договоре с СССР и французская позиция существенно отличалась от английской, в Москве этого не замечали или не хотели замечать» [26, с. 261]. Таким образом, существенная доля вины за отсутствие прогресса в советско-французских отношениях возложена на СССР. Однако страницей ранее она сама подчеркнула вынужденность предполагаемого пакта и его кардинальное расхождение с политическими и личными предпочтениями Бонне и Да-ладье, которых в Москве называли «мюнхенца-ми» [26, с. 260]. Отличие французской позиции от английской Е.О. Обичкина сама ставит под сомнение, предполагая, что «...весьма скромный состав участников английской и французской делегаций и их неспешная поездка в Москву - дело рук британцев» [26, с. 267]. Е1о о какой же самостоятельной позиции можно говорить, если даже такой вопрос, как определение состава делегации, решался в чужой столице, и Париж не мог направить в Москву своих представителей, больше соответствовавших серьезности момента, тем более, если он хотел заключения действенного договора? Резко контрастирует с утверждением автора статьи и приведенная ею оценка Литвиновым позиция Парижа, данная в письме Сталину:«.. .Видоизмененное предложе-

ние Бонне звучит почти издевательски. Мы получим помощь лишь в том случае, если Англия и Франция по своей инициативе окажутся в конфликте с Еерманией, и они будут получать нашу помощь» [26, с. 264].

Вызывает сомнение убедительность аргументов Е.О. Обичкиной, приведенных ею в подтверждение серьезности намерений правительства Франции. Так, она расценила сообщение Наджиара об инструкциях Чемберлена адмиралу Драксу, направленное Бонне, как свидетельство принципиальных расхождений в намерениях Парижа и Лондона относительно действительных перспектив англо-франко-советского пакта и московских переговоров. Однако посол - это еще не правительство. В этой связи уместно вспомнить приведенный Е.О. Обичкиной факт: еще 18 октября 1938 г. Р. Ку-лондр зондировал в МИДе готовность Франции и Англии «подтолкнуть Польшу к более правильному пониманию ее жизненных интересов и, во имя союза с западными державами и под страхом изоляции, которая оставит ее на милость Германии, заставить ее пойти на военный союз с Советами...» [26, с. 256-257]. Такой их шаг мог радикально повлиять на развитие событий в Европе. Однако в министерстве этому предупреждению не вняли и не вели переговоров с Варшавой на эту тему вплоть до середины августа 1939 г., отметила автор статьи [26, с. 257]. Где гарантия, что послание Наджиара было воспринято с должной мерой ответственности? В чем это проявилось? Миссия генерала Мюсса способна пробудить только дополнительные сомнения в серьезности намерений Парижа [26, с. 269]. Трудно принять всерьез поручение военному атташе добиться решения проблемы пропуска советских войск путем переговоров с польским генштабом. От Варшавы требовалось в первую очередь политическое решение по вопросу о взаимопомощи с СССР, а это уже совершенно иной уровень переговоров и переговорщиков.

Сложные чувства вызывает и попытка подтвердить серьезность намерений правительства Франции ссылками на публикации журналистов де Кериллиса, П. Кота, Э. Бюре. Е.О. Обичкина считает, что это была «логика разры-

0.71

ва с Мюнхеном» и высказывает сожаление, что именно тогда, когда во французском общественном мнении произошел поворот от Мюнхена к союзу с СССР, в Москве победила жесткая прагматическая линия [26, с. 263]. Нельзя не обратить внимания на тот факт, что логику «разрыва с Мюнхеном» обозначили СМИ, а поворот к союзу с СССР произошел в общественном мнении, а не у правительства. Утверждение автора статьи, что Даладье и Бонне также склонялись к этой логике, серьезного подтверждения фактами не получило. Более того, оно вступило в противоречие с оценкой их практической деятельности, данной Е.О. Обичкиной в четвертой части ее статьи. Очень сомнительным выглядит ее мнение, что 22 августа «Бонне предпринял последнюю попытку спасения переговоров». Из приведенного ею текста директивы министра Ноэлю видно, что Бонне больше волновала проблема «сохранения лица», получения возможности возложить на СССР и Польшу ответственность за их срыв. А пафос последней фразы инструкции: «Польша не может ни морально, ни политически отказаться от последнего шанса спасти мир» [26, с. 271] - откровенная демагогия, призванная снять с Бонне ответственность за результаты его политики.

Содержание статьи Е.О. Обичкиной невольно приводит к мысли, что советская историография не так уж и заблуждалась, утверждая, что в политике Запада накануне Второй мировой войны классовые интересы доминировали над интересами национальными. Я.З. Суриц был прав, когда писал 25 мая 1939 г. В.П. Потемкину: «В течение ряда лет они (Чемберлен, Да-ладье, Бонне) лелеяли надежду, что очередными уступками то одному, то другому диктатору удастся отвести от себя угрозу, и даже, больше того, освободиться раз и навсегда от красной опасности. .. Организовать сопротивление без Москвы невозможно... , а заключить союз с СССР боязно - это значит нанести смертельный удар фашизму, с которым связывалось столько надежд» [26, с. 240]. Признание того, что именно безоглядное стремление Запада канализировать агрессию на Восток стало причиной последующих бедствий, позволило бы избежать многих противоречий, встречающихся в тексте, отметить,

что именно политика «мюнхенцев» ввергла Францию в новую войну в положении гораздо худшем, чем это было в 1914 г., что она предопределила катастрофу 1940 года.

Большое внимание уделил освещению событий международной жизни весны-лета 1939 года В.П. Смирнов. Анализируя полемику отечественных историков вокруг советско-германского пакта о ненападении, он дал и свое видение избранных сюжетов этой проблемы. По его оценке, главное внимание российских историков концентрируется вокруг трех основных вопросов [33, с. 29].

Критически оценив доводы оппонентов по первому вопросу: «Когда и кто начал процесс подготовки советско-германского пакта о ненападении? Еермания или СССР? Сталин или Еитлер?» В.П. Смирнов пришел к выводу, что совокупность фактов говорит скорее в пользу предположения о «двойной игре» Сталина, которую он вел, выбирая наиболее выгодный для СССР вариант действий. В пользу такой оценки говорит и тот факт, что аналогичной точки зрения придерживался и такой информированный и недружественно настроенный по отношению к СССР свидетель как У. Черчилль [40, с. 82]. Принципиальное решение о начале переговоров о соглашении с Германией В.П. Смирнов датировал концом июля, не приняв точек зрения ни одной из полемизирующих сторон [33, с. 34].

Критически оценил он и аргументы «традиционалистов» и «критиков» по второму вопросу: «Какими соображениями руководствовалось сталинское руководство СССР, принимая решение о заключении пакта о ненападении с нацистской Германией»? Опираясь на сверхсекретный для своего времени оперативный план возможных военных действий на 1938-1939 гг., он пришел к выводу, что главная цель внешней политики СССР заключалась в том, чтобы избежать войны на два фронта, которая казалась Москве не только возможной, но и близкой [33, с. 36-37]. То есть она определялась не идеологией, не продвижением мировой революции, а насущными государственными интересами.

Вопрос о мотивах действий сталинского руководства В.П. Смирнов увязал с проблемой

политической, правовой и моральной оценки советско-германских договоренностей. Отметив, что она до сих пор остается предметом ожесточенной полемики отечественных историков, он подчеркнул слабости в позициях оппонентов и выдвинул свою оценку этической и правовой стороны этого шага Кремля. Вопреки своему утверждению, что война на два фронта казалась Москве не только возможной, но и близкой, В.П. Смирнов оценил мотивы действий советского руководства с позиций нашего сегодняшнего знания и современного международного права [33, с. 43-44]. А это уводит от осознания и учета тех конкретных исторических условий, в которых вырабатывались и подписывались советско-германские документы. Это сейчас мы знаем, что осенью 1939 г. Германия еще не имела конкретных планов нападения на СССР. Да и в наши дни появляются совершенно неожиданные утверждения, требующие самой тщательной проверки и способные радикально изменить подходы к событиям конца 1930-х гг. Так, накануне 70-летия нападения нацистской Германии на Советский Союз в Берлине вышла новая книга научного директора военно-исторического исследовательского ведомства бундесвера, авторитетного ученого Рольфа-Дитера Мюллера «Враг находится на Востоке. Тайные планы Гитлера о войне против Советского Союза в 1939 году». Комментируя эту работу, базирующуюся на архивах вермахта, берлинская газета «Вельт» отмечает, что исследование «объясняет возникновение Второй мировой войны совершенно по-новому» [http//www.ng.ru/printed/255082], А в те времена на стол Сталина ложилась крайне тревожная информация. Общеизвестные практические шаги польского правительства вплоть до апреля 1939 г. играли на руку фашистской Германии. Политику Англии и Франции летом этого года оценил сам В.П. Смирнов: подготовка второго Мюнхена. Каким же образом мог СССР защитить свои, а не чужие национальные интересы?

В.П. Смирнов отметил, что «...пренебрежение международным правом и практический, хотя и кратковременный, союз с нацистской Германией нанесли Советскому Союзу большой

моральный и политический ущерб» [33, с. 44]. Это утверждение представляется отнюдь не бесспорным. Так, например, д.ю.н., профессор Львовского института МВД Украины B.C. Ма-карчук с правовой точки зрения полностью оправдывает действия СССР 1939 г., в том числе и секретный протокол к пакту о ненападении [21, с. 201-213]. Более того, соавтор В.П. Смирнова по разделу I С. Дембский отметил: «В 1919 г. державы-победительницы изменили карту Европы. Основываясь на «научных критериях», праве народов на самоопределение, статистических данных, экспертизах, они чертили границы, уничтожали державы, воскрешали старые и создавали новые государства. Они закладывали новый, справедливый европейский порядок» [10, с. 64]. И в Мюнхене, по его оценке, «они собирались заменить версальский порядок новым, справедливым и конечным мюнхенским порядком» [10, с. 71]. Почему же в этом случае не идет речи о нарушении международного права? Наоборот, С. Дембский не отрицает, что «осуществление этих корректив отвечает нормам международного права» [10, с. 65].

Что же касается морального ущерба, то сразу же возникает вопрос: в чьих же глазах мы его потеряли? Германии и ее союзников? Польши, которая неоднократно ставила себя на одну ступень с Германией? Стран Запада, которые со времен Рейнского гарантийного пакта и до лета 1939 г. последовательно и неуклонно канализировали реваншистские устремления Берлина на Восток? Да, об известном моральном ущербе речь может идти применительно к международному коммунистическому движению и населению собственной страны. Но политические решения такого масштаба не могут быть однозначно положительными или отрицательными. Очевидно, это была та плата, которую необходимо было уплатить за отсроченное столкновение с Германией и перенесение первоочередности экспансии Берлина на Запад.

В рамках третьего вопроса - «Как оценить советско-германский пакт о ненападении и «дополнительный протокол» с точки зрения национальных интересов СССР»? - обращает на себя внимание еще одно дискуссионное утверждение В.П. Смирнова. «Соглашение СССР с

гитлеровской Германией, нарушавшее нормы международного права и суверенитет соседних стран, было выгодно Советскому Союзу с точки зрения его ближайших геополитических и военно-стратегических интересов в конкретных условиях осени 1939 г., но оно имело очень серьезные негативные последствия в более широкой исторической перспективе» [33, с. 44].

В связи с этим утверждением представляется вполне уместным целый ряд вопросов: а имел ли СССР шанс на существование «в более широкой исторической перспективе» без осуществления мероприятий, проведенных в 1939 году? Как развивались бы события 1941 г., доведись вермахту начать вторжение в СССР с рубежей августа Г939 г., и чем закончилась бы в таком случае война? И каким был бы послевоенный мир и место в нем СССР? (России)? Показательно, что У. Черчилль оценил происходящее весьма прагматично: «...Советскому Союзу было жизненно необходимо (подчеркнуто мною - А.С.) отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германских армий, с тем, чтобы русские получили время и могли собрать силы со всех концов своей колоссальной империи. ...Им суждено было силой или обманом оккупировать прибалтийские государства и большую часть Польши, прежде чем на них нападут. Если их политика и была холодно расчетливой, то она была также в тот момент в высокой степени реалистичной» [38, с. 82-83]. Требовать от Сталина соблюдения норм морали в тех условиях представляется немотивированным и неправомерным.

Содержание статей Е.О. Обичкиной и В.П. Смирнова показывает, что их критические оценки некоторых аспектов внешней политики Москвы накануне Второй мировой войны являются своеобразной данью политическим решениям конца 1980-1990-х гг. и новым тенденциям в отечественной историографии международных отношений, зародившихся в эти годы. Постоянно повторяемые на протяжении 20 лет утверждения порой приобретают силу факта.

Совсем иное впечатление производит фрагмент статьи В.И. Дашичева, в котором дана оценка событиям августа 1939 г. Содержание двух соседних абзацев противоречит одно

другому. В одном речь идет об усилиях советской дипломатии, активно стремившейся создать систему коллективной безопасности. В.И. Даши-чев почему-то ограничил эти усилия 1935 годом [8, с. 98]. В другом он говорит уже о «классовой близорукости» и ущербности «предвоенной политики как западных держав», так и сталинского руководства... [8, с. 98], уравнивая тем самым сторонников создания системы коллективной безопасности и ее противников. Он обвинил их в неспособности трезво оценить угрозу, исходившую от Германии, и принять совместные меры противодействия ей, что позволило фюреру обыграть противоречия между ними в своих интересах. Это принципиально противоречит тому, что В.И. Дашичев утверждал ранее [8, с. 91].

По его мнению, пакт означал громадную победу нацистской дипломатии и нанес трудноизмеримый ущерб национальным интересам Советского Союза и остальных стран Европы. «Пакт сыграл роковую роль в развитии Европы. Благодаря ему, Гитлер смог бросить вермахт против Франции, не опасаясь за свой тыл на Востоке. Произошел преступный четвертый в истории раздел Польши и были установлены сферы влияния между нацистской Германией и Советским Союзом на европейском континенте» [8, с. 98-99]. Вряд ли можно расценить эти утверждения как бесспорные. «Тот факт, что такое соглашение оказалось возможным, - писал о пакте Черчилль, - знаменует всю глубину провала английской и французской политики и дипломатии...» [40, с. 82]. Да и о разделе Польши можно говорить лишь в том случае, если признать законным отторжение Западной Украины и Западной Белоруссии от Советского государства в 1920-1921 гг. Показательно, что А. Буллок, говоря о «разделе» Польши, в то же время указывает, что он «...позволил России вернуть бывшие российские территории, аннексированные поляками в 1920 году» [2, с. 268]. Но в таком случае, какой же это раздел?

Польско-германские и советско-польские отношения с конца марта до конца августа 1939 г. С.З. Случ осветил в пятой и шестой частях своей публикации. Перед читателем предстают как бы две статьи. Отношения между Берлином

элка

-■■_I

■

и Варшавой показаны обоснованно и взвешенно, С. 3. Случ последовательно проследил нарастание давления на Польшу до выступления Гитлера в рейхстаге 28 апреля, речь Бека на заседании сейма 5 мая и последующее нагнетание антипольских настроений. Он справедливо отметил, что Варшава навязывала Гитлеру крайне нежелательный для него вариант развития событий: «Став препятствием на пути антизападной стратегии Гитлера, польское руководство не оставило ему иного выбора, кроме как «при первом подходящем случае напасть на Польшу» [32, с. 336]. Он оправданно указал на ошибочность расчетов польского руководства на помощь Запада, который, по его мнению, не мог, да и не собирался оказывать Варшаве широкомасштабную оперативную помощь, «так как это не входило в планы западных держав, а ее вероятному поражению не придавалось сколько-нибудь важного значения» [32, с. 339]. К сожалению, оценки такой политики не последовало.

Совершенно иначе подошел С.З. Случ к освещению советско-польских отношений. Он сразу же начал его с бездоказательного утверждения: национально-государственные интересы СССР вошли в резкое противоречие с субъективным фактором - взглядами и намерениями Сталина. «Существование Польши заботило Кремль весной-летом 1939 г. только в качестве разменной монеты в крупной политической игре» [32, с. 340], С.З. Случ отрицает саму возможность того, чтобы советское руководство могло всерьез рассматривать вопрос об оказании прямой или хотя бы косвенной помощи Польше в случае нападения на нее нацистского рейха. В подтверждение своего откровенно субъективного мнения он привел фрагмент письма Литвинова Сурицу [32, с. 340]. Однако вырванная из контекста цитата искажает смысл послания наркома, направленного в ответ на информацию полпреда СССР во Франции. В переписке шла речь о дипломатической игре Парижа, которая, по мнению Сурица, была для Москвы опасной. Подтверждая его правоту, Литвинов, нелестно оценивая политику Запада, и упомянул Польшу и Румынию [6, с. 370-371]. Судить на этом основании о намерениях Кремля вряд ли допустимо. Тем не менее, на основе такого сомнитель-

ного «аргумента» С.З. Случ сделал вывод: очевидно, помощь Польше в число интересов Кремля не входила [32, с. 340].

Вызывает удивление и дальнейший ход мыслей С.З. Случа. На гипотетический вопрос: «что же относилось к приоритетным внешнеполитическим интересам советского руководства в условиях прямой угрозы существованию соседнего с СССР государства?», - он на первый план выдвинул две основные задачи: остаться вне войны и извлечь из нее максимальную выгоду. Как будто не Москва предлагала 18 марта созвать конференцию с участием СССР, Англии и Франции, Польши, Румынии и Турции, на которой определиться в отношении возможной новой агрессии Германии, и не Кремль дал согласие на предложение Лондона от 21 марта подписать известную декларацию с участием Польши. «Уже много раз, - писал отнюдь не просоветски настроенный У. Ширер, говоря о событиях 31 марта 1939 г., - Англия и Франция имели возможность при поддержке России остановить Гитлера...» [41, с. 500]. И вот спустя полвека после написания этих слов именно Советский Союз обвиняют в нежелании помочь Польше, политику которой тот же Ширер определяет как равносильную самоубийству [41, с. 494].

С.З. Случ выделил 3 периода в развитии отношений между Москвой и Варшавой с апреля по конец августа 1939 г. [32, с. 341]. В его освещении они отличаются только интенсивностью контактов. Их характер и оценки С.З. Случа практически неизменны. Своеобразным рефреном звучит у него обвинение СССР в злокозненных замыслах против Польши. Он видит их во мнении Литвинова, считающего, что «теперь более чем когда-либо необходима ясность в отношениях» и подчеркнувшего, что для Москвы вряд ли приемлемо положение общего автоматического резерва [6, с. 359]. «Опыт» балтийских государств в их отношениях с СССР в условиях начавшейся войны он расценивает как доказательство того, что все опасения польского руководства в отношении СССР в мирное время имели под собой весьма серьезные основания [32, с. 341].

Говоря о втором, майском периоде польско-советских отношений, С.З. Случ, про-

С 7:

должая определенную ранее линию, указывает на заинтересованность Варшавы в более стабильных отношениях с СССР и на неискренность политики Москвы. Он считает, что уже первое приглашение Гжибовского к Молотову являлось всего лишь одним из элементов в той большой игре, которая по замыслу Сталина вступила в решающую стадию с устранением Литвинова с поста наркома иностранных дел. По его мнению, Кремль интересовало «.. .вовсе не изыскание путей и приемлемых вариантов убеждения польского правительства в необходимости в той или иной форме поддержать советские предложения о коллективном противодействии агрессии» [32, с. 342-343].

Такой подход вызывает недоумение: почему только Советский Союз должен был изыскивать пути организации коллективного противоборства с агрессией Германии? Почему С.З. Случ выборочно отбирает документы, не привлекая тех, что не укладываются в его концепцию. Так, его утверждения о заинтересованности Варшавы в более стабильных отношениях с Москвой явно противоречат словам вице-министра иностранных дел Польши Арцишев-ского, сказанным в беседе с германским послом в Варшаве фон Мольтке 25 мая 1939 г. Действовавший с согласия министра, Арцишевский «говорил, что Бек весьма неохотно принимает участие в проведении нынешней политики Польши и, конечно, был бы готов договориться с Германией, если бы удалось найти какую-либо форму, которая не выглядела бы как капитуляция.. . Какое большое значение Бек придает тому, чтобы не раздражать Германию, показывает та сдержанность, которую Польша проявляет в отношении переговоров о пакте между Западом и Советским Союзом» [6, с. 498].

Утверждение С.З. Случа о заинтересованности Польши в более стабильных отношениях с СССР вызывает сомнение в свете характеристики Бека, который, по информации, полученной ИНО ГУГБ НКВД был «...лично связан с теми элементами международного капитала, которые неизменно работают над созданием антисоветского блока и готовят интервенцию против СССР. Бек лично осуществляет связь с главными инициаторами интервенционистских планов: группи-

ровкой Норманн - Хэйлшем в Англии, с французскими фашистами, с Гитлером и японцами» [30, с. 304]. Видимо, не случайно С.З. Случ привел в подтверждение своего утверждения весьма скромные аргументы, которые полностью опровергаются результатами второй встречи Молото-ва с Гжибовским [32, с. 342-343].

Отличительной чертой третьего - июньс-ко-августовского этапа в советско-польских отношениях С.З. Случ считает сведение к минимуму дипломатических контактов двух стран. Эта часть его статьи представляет собой сплошную цепь обвинений Советского Союза первоначально в недружественности, а затем и враждебности его политики в отношении Польши. При этом материал подан так, что эти действия Москвы выглядят безосновательными, что это лишь проявление злой воли Кремля. Такой подход позволил С.З.Случу утверждать, что «польскому вопросу» на англо-франко-советских переговорах Кремль отводил исключительно инструментальную роль, а именно: торпедирование этих переговоров под «благовидным предлогом». Что «политические и военные цели национал-социалистического и советского руководства в отношении Польши фактически совпали». А в сентябре началось практическое осуществление сталинско-потем-кинского сценария четвертого раздела Польши [32, с. 346-348].

Содержание статьи С.З. Случа целенаправленно формирует у читателя впечатление, что политика Варшавы накануне войны была безупречной. Польша - жертва агрессивных устремлений как Берлина, так и Москвы, так как цели Сталина и Гитлера в ее отношении совпали. Статья является убедительным подтверждением справедливости заключения Н.А. Нароч-ницкой: «.. .никогда бы Запад не позволил себе глумиться над нашей победой, если бы эту тему не подхватили доморощенные либералы».

Пег единства в оценках международной жизни накануне Второй мировой войны и в статьях польских историков. Их взгляды существенным образом разнятся с точки зрения взвешенности, аргументированности и политизации. Некоторые из них достаточно объек-

тивно подходят к анализу избранных сюжетов международной жизни весны-лета 1939 года. Например, заметно выделяется в этом плане видение этого периода у С. Жерко. Проследив изменение характера польско-германских отношений, начиная с 21 марта, а также договоренности Лондона и Варшавы, он пришел к выводу, что уже в начале апреля нападение на Польшу стало для Гитлера всего лишь вопросом времени. Нельзя не согласиться с его утверждением, что Речь Посполитая, уже однозначно связанная с обеими западными державами, блокировала действия рейха, как на западном, так и на восточном направлении. Отказ от нападения на Польшу означал бы отказ от всей программы экспансии, которую вынашивал фюрер [13, с. 128].

Такое утверждение является убедительным опровержением попыток представить советско-германский пакт от 23 августа как причину начала Второй мировой войны.

Большое внимание С. Жерко уделил дипломатической подготовке Германии к войне. Здесь обращает на себя внимание его вывод: «Германская тактика держать противников в неуверенности привела к возрождению на Западе угоднических настроений» [13, с. 134-135]. Он подкрепил свое заключение ссылкой на примирительные высказывания Чемберлена и Галифакса, на характер миссии Вольтата и т.д. По мнению С. Жерко, в такой обстановке Гитлер верил и хотел, чтобы верило его окружение в то, что «Англия, может быть, выскажется громким голосом, отзовет своего посла, разорвет торговые отношения, но не вмешается в конфликт с оружием в руках» [ 13, с. 137]. Гитлер еще до подписания советско-германского пакта был убежден, что Москва «не намерена таскать каштаны из огня для западных руководителей, которые и так не склонны вмешиваться в конфликт на стороне Польши» [13, с. 137].

Рассматривая советско-германские контакты, С. Жерко не всегда последователен в своих оценках. Так, известный фрагмент выступления Сталина на XVIII съезде ВКП (б) он рассматривает не как предупреждение Лондону и Парижу, а всего лишь как намек Берлину о готовности к сотрудничеству [13, с. 138]. Судя по содер-

жанию сборника, такая оценка доклада Сталина типична для значительного сегмента современной польской историографии. Обвиняя политику Кремля в двуличности, он тем самым осуждает ее прагматизм, с чем согласиться могут только пристрастные читатели [13, с. 138].

В то же время С. Жерко отметил, что распоряжение начать политический диалог с Кремлем Шуленбург получил только 22 июля. В Берлине К. Шнурре начал зондаж на эту тему по поручению Риббентропа примерно в это же время. Его беседу с советскими дипломатами 26 июля С. Жерко считает началом переговоров, ведущих к пакту. Таким образом, он отвергает утверждение некоторых своих коллег о том, что еще со времен Мюнхена соглашение с Гитлером было для Сталина приоритетным. Позицию Кремля в контактах с Берлином он увязывает с ходом англо-франко-советских переговоров. Достаточно взвешенной является и оценка советско-германского договора: «Несомненно, пакт со Сталиным значительно облегчил рейху нападение на Польшу, а также существенно укрепил исходные позиции Германии к началу Второй мировой войны. Трудно, однако, согласиться с тезисом, будто только этот пакт позволил Гитлеру развязать войну. Разжечь вооруженный конфликт всеобщего масштаба германский диктатор был готов значительно раньше, когда мысль о соглашении с СССР еще казалась мало реальной» [13, с. 142-143].

При освещении событий последней недели августа С. Жерко подтверждает точку зрения исследователей, считающих, что Запад готовил новый Мюнхен. «.. .Под давлением Лондона и Парижа министр Бек согласился на переговоры с Германией», - отметил он [13, с. 146].

Таким образом, прослеживая рост международной напряженности в Европе и политику ведущих европейских государств, С. Жерко не последовал широко распространенным в последнее двадцатилетие подходам отечественных и зарубежных авторов к анализу их устремлений, когда во всех смертных грехахрбвиняется СССР, а Запад предстает перед читателями в ореоле непогрешимости и благородства.

Более взвешенным подходом к освещению проблем международной жизни весной-летом 1939 г. отличается в сравнении с трудами дру-

■¿¿А Евразийский форум

гих польских авторов и статья М. Корната. Он единственный из опубликованных в книге историков подробно рассмотрел действия руководства Польши по отношению к важнейшим участникам европейской политической жизни -Германии, странам Запада и СССР. При этом он не уклонился и от анализа ошибок польского МИДа, причем его критика порой звучит весьма нелицеприятно.

Так, ссылаясь на историка М. Войчеховс-кого, М. Корнат отметил, что Бек не понимал сущности нацизма и гитлеровской Германии [18, с. 367]. Министр характеризовал Гитлера как политика-идеолога. В соответствии с этим он не видел возможностей для заключения германо-советского соглашения. Поэтому, располагая информацией о нарастающих предпосылках к сближению между Берлином и Москвой, руководство польского МИДа расценивало ее лишь как фактор психологического давления на Варшаву и отвергало ее [18, с. 382]. Следуя принципам и указаниям, сформулированным еще Пилсудским, Польша мужественно уклонилась от союза с Третьим рейхом, но, по справедливому заключению М. Корната, еще «Осенью 1938 г. «политика равновесия» уходила в прошлое, но проблема заключалась в том, что ни одна новая концепция не представлялась возможной» [18, с. 368].

По сути дела, это заключение М. Корната вполне применимо и к советско-польским отношениям. По его оценке, желая нормализации отношений с СССР, Польша стремилась в то же время к тому, чтобы эта нормализация никогда не могла привести к советско-польскому союзу [18, с. 359]. По мнению политической элиты Речи Посполитой межвоенного периода, союз с СССР приведет к подчинению восточному соседу со всеми вытекающими отсюда последствиями, среди которых потенциальное воздействие коммунистической идеологии и перспектива советизации Польши представлялись самой большой опасностью [18, с. 360].

На эту генеральную линию наслаивались взгляды польского министра иностранных дел, других политиков и дипломатов на роль СССР. М. Корнат выразил их в двух тезисах: во-первых, уверенность в слабости этого государства.

Во-вторых, признание, что со стороны Москвы Варшаве не грозит опасность в течение длительного времени. Свою точку зрения он подтвердил свидетельствами очевидцев. В соответствии с видением роли СССР, отметил М. Корнат, следовал вывод: в начале европейской войны Польша может рассчитывать на нейтралитет СССР и на сохранение статус-кво на своей восточной границе [18, с. 372-373].

Содержание статьи М. Корната свидетельствует, что анализ международной обстановки польским МИДом строился на ложных посылках и был поэтому ошибочен. А на этом строилась и не соответствующая ситуации политика. Особенно ярко это проявилось накануне подписания советско-германского договора о ненападении. М. Корнат определяет возможность «германо-российского» сотрудничества как катастрофу для Польши [18, с. 353]. Из этого следует исключительно высокая оценка польско-германской декларации от 26 января 1934 г. и «политики равновесия» в отношении Москвы и Берлина. Однако сохранение приверженности принципам этой политики после оккупации Праги и Клайпеды представляется неадекватным сложившейся ситуации. Бем не менее, Бек решительно отвергал все формы сотрудничества с СССР. По оценке М. Корната, он мог принять британские предложения наладить военное сотрудничество с Москвой, «но это поставило бы уже хорошо известные вопросы, т.е. требование вступления Красной Армии на польскую территорию и права прохождения войск» [18, с. 374]. М. Корнат считает это самой важной проблемой в польско-советских отношениях в 1939 г. Также, как и польские политики и дипломаты 1939 г., он считает, что вступление Красной Армии на территорию Польши означало бы конец независимости Речи Посполитой [18, с. 402].

По оценке М. Корната, Бек отводил своему восточному соседу лишь роль статиста в международной жизни и не верил в то, что он придет на помощь Варшаве и ее союзникам. В то же время министр советовал западным державам искать отдельного соглашения с Москвой, которое позволило бы им осуществлять военные поставки Польше в случае агрессии

1Щ" -_-__

——— Книжная полка

_

Германии через территорию СССР, а также обеспечило бы ей советские поставки [18, с. 379]. Трудно сказать, чего больше в такой позиции -наивности или цинизма. Почему Советский Союз должен был принимать на себя односторонние, явно недружественные Берлину обязательства? Опыт Чехословакии, ход англо-франко-советских переговоров и отношение к ним польского руководства требовали от Кремля сугубой осторожности. Нет ничего удивительного в том, что, по признанию М. Корната, договор с Гитлером представлялся Сталину в 1939 г. самым выгодным решением [18, с. 379].

«Ориентация на Запад» была неизменным фундаментом польской внешней политики, отметил М. Корнат. Поэтому, несмотря на существовавшую, по его мнению, в 1939 г. в Польше уверенность, что Франция и Великобритания пытаются превратить ее в предмет политического торга и игнорировать ее интересы, правительство в Варшаве стремилось найти пути польско-английского сближения [18, с. 389]. Ход переговоров Варшавы с Лондоном и Парижем в освещении М. Корната наглядно демонстрирует неискренность англо-французской стороны [18, с. 392-393]. Тем не менее, польские политики и дипломаты того времени выражали удовлетворение по поводу развития контактов с Западом. Уверенность польского руководства в том, что, имея за собой Англию, Польша будет иметь на своей стороне и Францию, стало ключом к оценке международного положения. М. Корнат прямо не объясняет причины такой парадоксальной политики, но из текста статьи видно, что Версальские решения и территориальные приобретения Польши начала 1920-х гг. просто вынуждали ее нарушить известный постулат: не искать друзей далеко, а врагов близко.

Благоприятное впечатление от статьи М. Корната в известных пределах снижает очевидная непоследовательность автора в освещении и оценке ряда фактов и сюжетов. Сделанные им выводы порой входят в противоречие с фактическим материалом. Так, например, он неоднократно подчеркивал принципиально отрицательное отношение Варшавы к союзу с Москвой, отметил, что и 20 августа Бек отклонил требование СССР на проход советских

войск по территории Польши [18, с. 376]. В то же время М. Корнат утверждает: «Совершенно ясно, что советская сторона использовала отказ Польши допустить на свою территорию Красную Армию в качестве хорошего предлога -(подчеркнуто мною - А.С.) для того, чтобы оправдать тот политический поворот, каким был срыв переговоров с Францией и Великобританией и заключение договора с Третьим рейхом...» [18, с. 378]. При этом, со ссылкой на российского историка Д.Г. Наджафова, он обвинил Советский Союз в «переходе из одного лагеря в другой» [18, с. 372]. Такой подход не может не удивлять. Разве СССР был в другом лагере? С 1934 года он стремился в него, но в 1938 г. им откровенно пренебрегли, о чем не забыли упомянуть некоторые польские авторы реферируемого сборника. Москва и вынуждена была искать альтернативные пути обеспечения собственной безопасности. Не будем забывать, что именно 20 августа Гитлер направил личное послание Сталину. Отступать было некуда, пришло время решения, и оно было принято.

Совсем уже недопустимым является грубое искажение смысла выступления Сталина на Пленуме ЦК РКП (б) 19 января 1925 г. (а не на конференции ВКП (б) как у М. Корната). В своей речи по докладу М.В. Фрунзе «Об ассигновании Народному комиссариату по военным и морским делам СССР» Сталин отметил новые явления в международной обстановке и сделал вывод, что это предпосылки новой войны. А новая война не может не задеть нашу страну. И далее Сталин продолжил: «Это не значит, что мы должны обязательно идти при такой обстановке на активное выступление против кого-нибудь. Это неверно... .Наше знамя остается по-старому знаменем мира. (Подчеркнуто мною -А.С.). Но если война начнется, то нам не придется сидеть сложа руки, - нам придется выступить, но выступить последними...» [34, с. 1314]. И далее по тексту М. Корната [18, с. 387]. Опустив первую часть приведенной цитаты, он сделал совершенно неожиданный вывод: «В основе доктрины советской внешней политики лежал тезис о второй империалистической войне. Такой войной стала Вторая мировая война, развязанная Гитлером 1 сентября 1939 г.

Такая война полностью отвечала намерениям Сталина, выраженным задолго до ее начала, в 1925 г....» [18, с. 387]. Таким образом, на недостоверной основе в адрес соседнего государства выдвинуто серьезнейшее обвинение.

Рассматривая сюжет «Польская дипломатия и пакт Риббентропа-Молотова», М. Корнат сделал по нему четыре вывода: 1) «Польские политики, веря в идеологический антагонизм между Германией и СССР, не смогли понять, что в 1939 г. геополитические интересы оказались важнее идеологических принципов...». 2) «Очень важным аргументом польских дипломатов против возможности сближения Москва-Берлин была уверенность, что Польша - это «буферное государство», отделяющее Германию от СССР. Это вело к принятию тезиса, что Москве невыгодно уничтожение Польши...». 3) «Польские дипломаты были убеждены, что Германия стремится заставить Польшу капитулировать». Отсюда - слухи как элемент «психологической войны». 4) «Бек считал, что если удалось получить британские и французские гарантии, преобразованные затем в союзы, то Сталин не рискнет пойти против западных государств» [18, с. 385-386].

Из текста статьи видно, что все упования польских политиков и дипломатов оказались несостоятельными. Однако М. Корнат утверждает, что политика Варшавы имела рациональную мотивацию и дает ей в целом положительную оценку: «Любое другое решение, которое могла выбрать Польша в 1939 г., было худшей альтернативой, чем та, которую она выбрала», -считает он. Продолжая эту мысль, он указывает, что польская внешняя политика имела на выбор три возможных варианта. Четвертый, единственно способный предотвратить потерю независимости и гибель 6 миллионов соотечественников, - борьба за создание широкой антигитлеровской коалиции с участием СССР -автором не рассматривается сегодня также, как он не рассматривался и 70 лет назад. Между тем, посол Франции в Москве Наджиар 24 августа 1939 г. написал своему коллеге в Варшаве Ноэлю: «Гитлер без колебаний решился на шаг, который Бек, опираясь на наши гарантии, отказался совершить... Он договорился с новой

Россией как держава с державой, отбросив тем самым Польшу на ее место, такое незащищенное. Она распластана между германцами и русскими» [26, с. 272].

Освещение политики СССР весной летом 1939 г. в статьях С. Дембского, М. Волоса и Я. Тебинки существенно отличается от подходов С. Жерко и М. Корната. Советский Союз представлен в них как один из основных виновников войны. Особенно ожесточенным нападкам подвергается фигура Сталина. Это характерный признак для публикаций всех трех авторов. Так, С. Дембский, отметив, что оккупация Праги стала поворотным пунктом в европейской политике, делает крайне оригинальный вывод: «Произошедшие события стали своего рода примером отношения Сталина к Версальской системе международных отношений. Советский Союз мог бороться за ее спасение и, быть может, (подчеркнуто мною - А.С.) получить взамен подтверждение собственного державного статуса. ..» [10, с. 72]. Однако, у него, по утверждению С. Дембского, появился крупнейший шанс низложить европейский порядок и оказалось, что Сталина не интересовал мир. Напротив, «... Сталин ... видел свой интерес в том, чтобы подвергнуть европейские народы тяготам войны» [10, с. 72]. К сожалению, С. Дембский никак не пояснил, какое отношение имели СССР и Сталин к оккупации Праги, безопасность которой была гарантирована другими государствами.

Как и большинство польских авторов, С. Дембский считает выступление Сталина на XVIII съезде ВКП (б) лишь сигналом к сотрудничеству с Берлином [10, с. 74]. Он утверждает, что «...уже вначале апреля Сталин начал искать возможности пересмотра границы с Польшей и не желал, чтобы какие-либо политико-правовые конструкции связывали ему руки» [10, с. 75]. По его мнению, европейским дипломатам уже летом 1939 г. стало ясно, что СССР не собирается спасать мир, а хочет лишь выделить собственную сферу влияния в Восточной Европе [10, с. 77]. В качестве позитивного контраста С. Дембский привел переговоры об англо-франко-польском сотрудничестве, где Лондон и Париж согласились, что гарантии вступят в силу только тогда, когда сама Польша при-

Книжная полка

знает, что ее интересы были нарушены [10, с. 7778]. Правда, при этом он не упомянул, что уже в мае во время британо-французских штабных консультаций было принято решение о том, что в первый период войны Франция и Великобритания не смогут прийти Польше на помощь. Варшаве об этом решении не сообщили [18, с. 396397].

В таком же ключе С. Дембский трактует и последующие шаги СССР. Он утверждает, что советские требования во время переговоров с Англией и Францией в Москве ставили Лондон и Париж перед выбором: или передать Восточную Европу Гитлеру, или отдать ее на растерзание Сталину [10, с. 78-79]. «...Сдерживание стремящегося к войне с Польшей Гитлера было возможным только в случае эффективного сотрудничества Великобритании, Франции, Польши и СССР, основанного на твердых гарантиях того, что Советский Союз будет уважать суверенность и территориальную целостность всех его соседей, - резонно указывает С. Дембский, и тут же делает откровенно превратное заключение. - Но Сталин нисколько не был в этом заинтересован» [10, с. 80]. По его убеждению, «...принципиальной целью участников договора от 23 августа было довести дело до войны, принесшей миллионы жертв и остановившей развитие Европы на несколько десятилетий» [10, с. 80].

Весьма близки к видению советской внешней политики С. Дембским и взгляды М. Волоса. Он также, не утруждая себя особыми доказательствами, утверждает, что 21 апреля Сталин отверг «теоретическую возможность сближения с Францией и Великобританией против Гитлера и велел переориентировать политический курс СССР на поиск путей к соглашению с Третьим рейхом» [4, с. 195]. Образ мышления М. Волоса порой вызывает недоумение. Так, отмечая благоприятную для СССР ситуацию, когда время приносило ему дополнительные преимущества, он задал, как представляется, нелепый вопрос: «Что для Сталина было выгоднее: добиться в лучшем случае при посредничестве Англии и Франции согласия на проход Красной Армии через Восточную Малую Польшу и Виленский край

или без утомительных переговоров моментально получить более обширные территории в Центральной и Восточной Европе с ведома и согласия Гитлера, который готовился к нападению на Польшу и был премного благодарен за предложения, поступавшие из Москвы...» [4, с. 196]. Для М. Волоса ответ очевиден. Но почему-то при поиске наиболее выгодных для Сталина вариантов действий он не предполагает, что важнее всего для Москвы было сохранение мира и продолжение того успешного социально-экономического развития, которое было характерно для СССР 1930-х гг. И не вина Кремля, что добиться этого не удалось.

М. Волос увидел злой умысел Москвы даже в том, что она потребовала дополнить политическое соглашение с Англией и Францией военной конвенцией. Однако в этом не было ничего удивительного, ведь она уже имела опыт отношений с Парижем 1938 года. Да и сам он ниже выразил сожаление об отсутствии конвенции [4, с. 201].

В «Выводах» к своей статье М. Волос выдвигает еще ряд претензий к СССР. Он, в частности, подверг сомнению желание народов Западной Украины и Западной Белоруссии жить в СССР [4, с. 200]. По его мнению, у них не было стимулов к объединению в границах Советского Союза [4, с. 202]. Видимо, это должно убедить читателя в том, что отношение белорусов и украинцев к Польше и полякам было вполне лояльным. Однако участники тех событий, да и некоторые коллеги М. Волоса утверждают, что это было далеко не так. Например, ротмистр Е. Климковский, адъютант генерала В. Андер-са, писал в своих мемуарах: «Местное украинское население относилось к нам весьма враждебно. Его приходилось избегать. Только присутствию Красной Армии мы обязаны тем, что в это время не дошло до крупных погромов или массовой резни поляков» [17, с. 25].

Свидетельство Е. Климковского по сути дела подтвердил д.и.н., научный сотрудник Института истории Университета имени Адама Мицкевича в Познани Я. Войтковяк. «В пользу СССР влияли и отношения между поляками и национальными меньшинствами на

" -

Евразийский форум

ЭШ

:

•____^

территориях восточнее линии Керзона: значительная часть украинцев, белорусов и евреев, которые в целом преобладали здесь над польским населением, была разочарована в национальной политике Польши (которая, действительно, не избежала ошибок)», - отметил он. Указывая на неинформированность населения в отношении намерений СССР, он признал, что оно «приветствовало вступление Красной Армии на восточнопольские земли или занимало позицию благожелательного нейтралитета» [5, с. 466-467].

М. Волос отдал в своей статье богатую дань антисталинизму. А в заключение, в «Выводах», он задался рядом вопросов, на которые дал отрицательный ответ: «Так действительно ли Сталин мыслил прагматично? Воспринял ли он всерьез нацистскую теорию обязательного уничтожения славян сразу же после «окончательного решения» еврейского вопроса? Серьезно ли он отнесся к планам Гитлера по созданию «жизненного пространства» для немцев на Востоке? Был ли Сталин дальнозорким политиком, способным предвидеть дальнейшее развитие событий, или, чему я больше склонен верить, на принимаемые им решения большее влияние оказывали консервативные каноны мышления, опирающиеся на опыт Первой мировой войны, Гражданской войны в России, иностранной интервенции, а также польско-большевистской войны в 1919-1921 гг.?» [4, с. 203]

Думается, задавать такие вопросы по отношению к человеку, в значительной степени определявшему на определенном этапе истории судьбы мира, откровенно мелко. А что касается дальновидности, дара предвидения у Сталина, то уместно и достаточно напомнить лишь один широко известный факт: в одном из выступлений в начале 1931 года он предупреждал: «Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут» [35, с. 329]. Как известно, история отвела нам на мирное развитие после этого выступления именно десять лет, за которые СССР превратился в индустриальную державу с мощной оборонной промышленностью.

Внешняя политика СССР не входила в чис-

ло проблем, освещенных Я. Тебинкой. Однако в ряде эпизодов он затронул и эту тему. И, хотя по тональности его статья существенно отличается от работ С. Дембского или М. Волоса, его освещение политики Кремля формирует превратное представление о ней. Он, например, бездоказательно утверждает, что союз Польши с СССР «означал бы для нее вассализацию, сравнимую, если не худшую по последствиям с зависимостью от гитлеровской Германии» [38, с. 284]. Уверенность, что советизация и расчленение Польши станут неизбежным следствием присутствия советских войск на ее территории - это нечто сакральное для польских авторов сборника. Это не предмет знания, а убежденность на интуитивном уровне, хотя опыт Финляндии или Австрии взывает к осторожности в суждениях.

По мнению Я. Тебинки, «англо-франко-советские военные переговоры были заранее обречены на провал, независимо от позиции, какую заняла бы на них Польша, и даже если бы британская и французская делегации получили указание немедленно подписать военное соглашение с СССР» [38, с. 292]. Причиной этого он считает решение Москвы начать переговоры с Берлином. Я. Тебинка явно игнорирует тот факт, что переговоры - это всего лишь обмен мнениями по определенной проблеме, но не достигнутое соглашение. Они могут тянуться месяцами, как англо-франко-советские 1939 г., и закончиться безрезультатно. Кстати, Лондон вел их тоже, подготавливая второй Мюнхен, что и стремился предотвратить Советский Союз. Такое заявление нельзя рассматривать иначе, как откровенное и безосновательное перекладывание ответственности с истинных виновников их провала на Москву. Тем более, что Я. Тебинка сам со всей определенностью указал, что «Чемберлен не хотел заключать формального политического, а тем более военного союза с СССР, к чему склонялись французы» [38, с. 281]. Лишь после того, как французы заявили англичанам 3 мая, что их армия не намерена предпринимать никаких операций на западном фронте, отметил он, «...предполагаемого исполнителя британских гарантий с неохотой, но все же начали искать в Москве. Такая

политика вполне отвечала ожиданиям Франции, готовой заключить соглашение с СССР, независимо от того, выполнимо оно или нет» [38, с. 286].

Отсутствие в советских предложениях Западу от 17 апреля упоминания о возможном вступлении Красной Армии на территорию Польши и выдвижение этого требования 14 августа Я. Тебинка рассматривает как эскалацию требований Москвы, направленную на срыв переговоров [38, с. 283, 293]. Но ведь военные переговоры начались 12 августа. Выдвигать это требование до их начала было явно преждевременно, так как они могли и не начаться.

Таким образом, и Я. Тебинка не упустил ни одного случая критически оценить действия Москвы, опираясь, как и его коллеги, на антисталинизм как фундамент подходов к освещению советской внешней политики. Складывается впечатление, что польские историки, представленные в сборнике, в большинстве своем внутренне не преодолели «культ личности Сталина». Только теперь, в отличие от буржуазных политиков, за которыми признается право на защиту национальных интересов, ошибку, коварство, ложь и т.д., Сталин должен быть «рыцарем без страха и упрека», защищающим общечеловеческие интересы, не имеющим морального права на соглашение с фашистской Германией, договоренности с которой имели и Англия, и Франция, и Польша, а фюрера, которого правительства стран Европы воспринимали как респектабельного политика.

В отличие от единодушно негативного отношения к политике СССР, единства в оценке действий стран Запада у названных польских историков нет. Подход С. Дембского хорошо виден из его утверждения: «Мы хоть и критически оцениваем европейских политиков, ответственных за политику «умиротворения», в основном из-за ее неэффективности, но их мотивировку со всей уверенностью стоит поставить выше, чем ту, которой руководствовался Сталин. Чемберлен и Даладье хотели избавить европейцев от страданий и жертв» [10, с. 72]. Для него руководители западноевропейских правительств - это демок-

ратические политики, в то время как Гитлер и Сталин - варвары [10, с. 78].

' С. Дембский ограничился в анализе политики стран Запада позитивными замечаниями самого общего плана. М. Волос уделил освещению их деятельности минимальное внимание. В отличие от них Я. Тебинка по понятным причинам сосредоточил львиную долю внимания на политике Лондона и Парижа. Содержание статьи показывает ее далеко не в лучшем свете. Он вполне обоснованно показал значение и последствие актов агрессии, совершенных Германией во второй половине марта 1939 г., реакцию на них Лондона и Парижа, отметил ведущую роль Великобритании в изменении политики западных держав в отношении Берлина [38, с. 274-276].

Много внимания Я. Тебинка уделил польско-британским контактам: он указал на причины перемены в британской внешней политике, подчеркнул, что Варшава изначально знала о слабости английских гарантий, которые распространялись на сохранение независимости польского государства, а не его территориальную целостность [38, с. 278-280]. Опровергая мнение своих коллег, высоко оценивающих политику Запада, Я. Тебинка достаточно откровенно показал эгоизм англо-французской дипломатии накануне войны [38, с. 289, 292, 295]. Он, в частности, утверждает, что в негласных доверительных переговорах, которые Лондон вел с Берлином при посредничестве Б. Далеру-са, британцы были готовы одобрить польско-германское соглашение, которое бы предусматривало присоединение Гданьска к рейху. По его мнению, такой выход из кризиса был бы с удовлетворением принят и в Париже, где не хотели «умирать за Гданьск» [38, с. 297-298]. В то же время, противореча самому себе, Я. Тебинка считает, что повторение Мюнхена, особенно в Лондоне, в расчет не принималось. И тут же добавляет: «Западные столицы в любой момент готовы были отдать Германии «вольный город Гданьск», если бы такой ценой удалось сохранить мир» [38, с. 298].

Особенно ярко цинизм политики Лондона и Парижа в освещении Я. Тебинки проявился с началом войны. По его мнению, британское ре-

_~ Ыраз

шение объявить войну Третьему рейху не проистекало исключительно из намерения выполнить обязательства союзного договора с Польшей, просто Англии уступать дальше было некуда. Тем не менее, они избрали «стратегию пассивности», которую он проиллюстрировал решениями Высшего военного совета в Аббевилле 12 сентября 1939 г. [38, с. 300-302]. Осудил он и реакцию Великобритании и Франции на вступление Красной Армии на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии [38, с. 302].

«Великобритания и Франция проделали долгий путь от Мюнхена до формальной войны с Третьим рейхом» [38, с. 305], - заключил Я. Те-бинка. Весь текст его статьи - это показ неискренности политики Запада и иллюзорности его гарантий Варшаве. Однако тон автора академически корректен, оценки исключительно деликатны, и самым существенным образом отличаются от тональности оценок политики СССР.

V. Освещение советско-польского конфликта

В последнем VI разделе сборника рассмотрен «Вооруженный конфликт между Польшей и Советским Союзом в сентябре 1939 г.». Сразу же бросается в глаза, что рассмотрен только конфликт между СССР и Польшей, хотя без освещения событий на польско-германском фронте получить достоверную картину трагедии сентября 1939 г. просто невозможно. Отечественная историография представлена здесь статьей к.и.н., ведущего научного сотрудника Института всеобщей истории РАН Н.С. Лебедевой [20]. В ней она дала свое видение военных, дипломатических и идеологических мер советского руководства по подготовке к вступлению частей Красной Армии на территорию Польши, предпринимаемых после 1 сентября [20, с. 413-420]. Большое внимание она уделила характеристике группировки советских войск, предназначенных для выполнения этой задачи, анализу конкретных оперативных заданий, поставленных перед армейскими группами Белорусского и Украинского фронтов, хода боевых действий и взаимодействия Красной Армии и вермахта. Завершает статью показ процесса «советизации» территорий, вошедших в

состав СССР [20, с. 422-424, 430-439].

Для написания статьи Н.С. Лебедева привлекла многочисленные и разнообразные по характеру источники. Это выгодно отличает ее от многих публикаций советского периода и позволяет широко использовать текст в научных, учебных и просветительских целях. В то же время концепция работы вызывает большие сомнения. Как и в ряде других случаев, в ее основе лежит заведомое обвинение Москвы в злоумышлении против Польши, во лжи, коварстве и сговоре с Гитлером. Так, уже во вводной части статьи Н.С. Лебедева отрицает стратегическое направление внешней политики СССР накануне войны. Критически оценивая содержание «пресловутой официозной справки» «Фальсификаторы истории», она указала, что в ней «превозносилась предвоенная политика СССР, направленная якобы на защиту мира и безопасности Страны Советов» [20, с. 407]. Но отрицание миролюбивого характера внешней политики Кремля не согласуется с множеством общепризнанных фактов, начиная от позиции в Подготовительной комиссии к всеобщей конференции по разоружению, усилий по складыванию Восточного и Тихоокеанского пактов и завершая предложениями странам Запада от 17 апреля 1939 г. и в последующие месяцы.

Достаточно сомнительным представляется и обвинение Москвы в грубом нарушении общепринятых норм международного права. Значительно более убедительна точка зрения д.ю.н. B.C. Макарчука: «Императивный принцип уважения территориальной целостности и политической независимости стран другими субъектами международного права в его современном правовом понимании сложился не раньше 1945 г., когда он был сформулирован в Разделе I Устава Организации Объединенных Наций. В межвоенный период международное право было не настолько категоричным» [21, с. 210].Убедительнейшим подтверждением этого тезиса может служить судьба Абиссинии, Австрии, Албании и других государств и реакция на нее «мирового общественного мнения». Характеризуя советско-германские договоренности с правовой точки зрения, B.C. Макарчук задался вопросом: «Быть может, стороны согла-

щрнЩ!

Книжная полка

совали между собой общую военную акцию против всех (или, по меньшей мере, одной из) стран, которые упоминаются в протоколе, а это, по крайней мере, со стороны СССР стало бы нарушением его договорных обязательств как члена Лиги Наций, так и участника польско-советского договора о ненападении 1939 г.?» С его точки зрения, это не так, поскольку в документе формально шла речь только о распределении «сфер интересов» (они же «сферы влияния»), А это была обычная практика того времени [21, с. 213]. Весьма симптоматично, что и Запад не предъявил Советскому Союзу обвинения в нарушении международного права.

Н.С. Лебедева возложила на Москву ответственность за то, что был якобы упущен шанс создать антигитлеровскую коалицию с участием СССР еще осенью 1939 г., после нападения Германии на Польшу [20, с. 445]. Такое утверждение нуждается в дополнительном разъяснении. Кто должен был войти в эту гипотетическую коалицию? Польша, в считанные дни утерявшая боеспособность, а политическое и военное руководство которой бежало за границу? Англия и Франция, цинично предавшие своего союзника? Они воевать с Германией и не собирались. Об этом убедительно свидетельствует программа перевооружения английской армии. «Цель перевооружения была строго оборонительной, - писал еще в 1960-х английский историк-публицист Д. Кимхе, - оно было просто перестраховкой на тот случай, если в будущем не оправдаются надежды относительно мирных намерений Германии в отношении Англии. Ни до, ни после Мюнхена перевооружение не преследовало цели бросить вызов господствующему положению Германии в Центральной Европе» [16, с. 26]. Как отметил Я. Тебинка, Лондон искал в Москве лишь исполнителя британских гарантий [38, с. 286]. Вступая в коалицию с любой из этих стран, находившихся в состоянии войны с Германией, СССР беспричинно нарушил бы статью IV договора о ненападении с Германией, со всеми вытекающими отсюда последствиями. И ради чего Москва должна была идти на такой самоубийственный шаг, удовлетворяя вожделения Запада?

По меньшей мере, дискуссионными представляются и еще некоторые утвержде-

ния Н.С. Лебедевой. Так, например, она поставила в вину советскому руководству, что оно начало «не только агрессивную войну, но войну в нарушение договоров и международных соглашений», что, несмотря на то, что оно не объявляло войны Польше, СССР «вел вооруженные действия в тесном взаимодействии с Германией. При этом нападение и военные действия были тщательно спланированы, подготовлены и осуществлены с использованием большого количества войск и боевой техники обеих стран» [20, с. 442]. С точки зрения фактов, здесь все верно, но их трактовка вызывает несогласие, так как вольно или невольно, но настойчиво проводится знак равенства между Германией и Советским Союзом, что в принципе неверно. Что касается планирования, то отнюдь не «сталинист» Я. Вой-тковяк указывает, что планы действий в возможном конфликте имели и СССР, и Польша, так как военное планирование является общепринятой практикой. Более того, он считает, что в любом случае в условиях войны в Европе Красная Армии «должна была планировать операции на территории Польши» [5, с. 447]. На фоне развивающихся событий вполне понятна и оправданна мощь советской группировки. Помимо всего прочего необходимо было показать Гитлеру силу Красной Армии. А подготовка к конкретным действиям в Москве началась, так как, по мнению, Я. Войтковяка «к этому вынуждало развитие ситуации на германо-польском фронте» [5, с. 454].

В качестве доказательства бесчеловечности руководства СССР и Красной Армии Н.С. Лебедева использовала неакадемически эмоциональный пассаж: «Огромная военная мощь РККА обрушилась на почти безоружных людей, на части, потрепанными в боях с немцами и к тому же по приказу своего главнокомандующего не оказывающие сопротивления» [20, с. 442]. Однако на фоне известных событий конца прошлого-начала текущего века в Югославии, Ираке, Ливии и т.д. вряд ли его можно считать оправданным. В отличие от ситуации наших дней, Сталин и его окружение стремились обезопасить государство и народ от реальной, стоящей на пороге угрозы, и использовали для этого те средства и методы, которые были в их распоряжении.

П8:

Евразийский форулГ

К числу негативных последствий советско-польской войны Н.С. Лебедева отнесла тот факт, что отныне ничто не отделяло Советский Союз от значительно окрепшего фашистского рейха, отношения же с Англией, Францией и США ухудшились [20, с. 445]. Слов нет, это обстоятельство не укрепило безопасность страны. Но выбор альтернатив для Москвы был крайне небогат: либо Сталин должен был, бездействуя, допустить вермахт на западную границу СССР по состоянию на 1 сентября 1939 г., либо Красная Армия должна была перейти границу и выйти на «линию Керзона», положив предел (хотя бы и временный) продвижению немцев на восток.

В связи с этим невольно вспоминается замечание Сталина на Крымской конференции: принятая на базе этнографических данных, линия Керзона была установлена не по воле русских. Ленин был с нею не согласен. Теперь от Москвы требуют дальнейших уступок. Что же вы хотите, чтобы мы были менее русскими, чем Керзон и Клемансо. Видимо, теперь позиция, с которой тогда согласились Рузвельт и Черчилль, некоторых «русских» по какой-то причине не устраивает.

Что касается ухудшений отношений с Англией, Францией и США, то оно было не таким уж опасным. Да и сама Н.С. Лебедева отметила: «...Отказ от присоединения к СССР областей центральной Польши был с облегчением воспринят на Западе. Там, по выражению посла Франции в Москве П. Наджиара, отдали должное «мудрости советского правительства, сумевшего найти неуязвимое разрешение вопроса о Западной Украине и Западной Белоруссии (подчеркнуто мною - А.С.) и воздержавшегося от присоединения территорий, заселенных преимущественно поляками» [20, с. 440]. Заслужить же большую благосклонность Чемберлена и Да-ладье Сталин мог, очевидно, только одним способом: в одностороннем порядке бросить советский народ в мясорубку совсем не нужной ему войны с Германией и ее союзниками.

С учетом всего сказанного более благоприятное впечатление производит статья представляющего польскую историографию Я. Вой-тковяка. Ее главным тезисом можно считать

вполне объяснимое утверждение: «С точки зрения интересов польского государства, с точки зрения поляка, последствия нападения СССР на Польшу были только отрицательными». Несомненным достоинством работы является то, что автор не пытался приукрасить, облагородить трагедию 1939 г. со стороны Польши и показать образец вероломства и человеконенавистничества в действиях советского руководства. Он отвел как заведомо несостоятельное, достаточно часто звучащее утверждение об изначальной агрессивности СССР и попытался найти истоки той глубокой подозрительности, которая разделяла две соседние страны в историческом опыте советско-польской войны 1920-1921 гг. Именно поэтому, считает Я. Вой-тковяк, «...на протяжении всего межвоенного периода и СССР, и Польша относились друг к другу с большим недоверием, считая своего соседа серьезной потенциальной угрозой, в том числе и в военном плане» [5, с. 446].

Несомненный интерес вызывает его видение эволюции взаимных опасений, анализ соотношения сил и средств в военной сфере, дислокации вооруженных сил [5, с. 446-451]. Из текста статьи видно, что Я. Войтковяк связывает эволюцию внешней политики СССР с политическими решениями, определявшими параметры назревавшего вооруженного конфликта в Европе, состоянием обороноспособности страны, масштабами военных приготовлений [5, с. 452-454]. Это придает его утверждениям обстоятельность и убедительность.

Очень подробно для небольшой статьи Я. Войтковяк рассмотрел военно-дипломатическую и организационную подготовку к вступлению Красной Армии на территорию Польши [5, с. 454-460]. Он обратил внимание на неслучайность директивы наркома обороны о завершении подготовки к наступлению к вечеру 16 сентября [5, с. 459-460]. Избегая эмоциональных обвинений СССР, Я. Войтковяк рассматривает ход конфликта через конкретные факты и их осмысление. Например, говоря о сотрудничестве Красной Армии и вермахта, он отмечает, что необходимость четко определить отношения между ними вызвало соприкосновение двух армий: «.. .под Львовом произошли

_

Книжная полка

серьезные вооруженные инциденты между силами обоих агрессоров, поэтому определение принципов сотрудничества между Красной Армией и вермахтом оказалось необходимым» [5, с. 472].

Я. Войтковяк уделил большое внимание и анализу обороноспособности Польши и готовности польской армии к возможному конфликту с Советским Союзом. Его выводы в связи с этим являются суровым приговором государственным институтам Речи Посполитой. «Польша была абсолютно не готова к новому нападению», - отметил он и проиллюстрировал свое заключение конкретными фактами. Это малочисленность и крайне слабая техническая оснащенность польских вооруженных сил. Польская разведка подвела по всем направлениям ее деятельности. Совершенно не оправдали надежд союзники Варшавы, скрывшие от нее информацию о секретных договоренностях СССР и Германии [5, с. 462-464].

С учетом всего этого Я. Войтковяк сделал исключительно редкий для польских авторов, представленных в сборнике, вывод: Варшава была застигнута врасплох нападением СССР вследствие «...ошибочных расчетов военного и политического руководства Польши, которое сначала не могло поверить в агрессивные намерения Гитлера, а позже возлагало слишком большие надежды на собственные возможности и помощь союзников» [5, с. 464].

По оценке Я. Войтковяка, СССР получил свои огромные территориальные приращения малой кровью [5, с. 475]. Главную причину этого он видит в поведении поляков: большое число пленных свидетельствует о слабом сопротивлении Войска Польского. И в этом он также обвинил военные власти Польши. «... Верховный Главнокомандующий,-покинув вместе со своим окружением пределы государства, дезорганизовал систему сопротивления Красной Армии» [5, с. 468].

Я. Войтковяк отказался от подробного описания боевых действий. Однако читая его статью, воочию видишь всю глубину трагедии польского народа: захваченные врасплох заставы и гарнизоны, неравные бои с превосходящими силами противника, неорганизованность, неразбериха, а за-

тем массовые плен и депортация, неизбежные спутники любой войны - грабежи и насилия [5, с. 474-477]. Естественно, Я. Войтковяк прав, когда указывает, что это наложило свой отпечаток на формирование потенциала недружественных чувств у части польского общества по отношению к восточному соседу [5, с. 478].

Как и в любом исследовании, особенно на такую злободневную тему, в статье Я. Войтко-вяка есть моменты, вызывающие несогласие. Однако на общем фоне статей польских историков не они являются определяющими. Их можно отнести к разряду дискуссионных проблем, требующих дальнейшего обсуждения и поиска консенсуса.

Заключение

Следует сразу отметить, что цели, обозначенные во введении редакторами, вполне достигнуты. Не все равнозначно в сборнике, статьям не в равной степени присуща глубина аргументации выдвигаемых тезисов. Однако достигнуто главное: заинтересованный читатель получил возможность увидеть современное состояние изучения внешнеполитических проблем кануна Второй мировой войны, нынешний спектр взглядов российских и польских историков, их разногласия в оценке кризиса 1939 г. Поскольку содержание книги оставляет сильное впечатление, то очевидно, что это своевременная и полезная публикация, побуждающая о многом задуматься.

Прежде всего обращает на себя внимание глубина раскола между собой отечественными историками. Как уже отмечалось «...важнейшие документы, касающиеся предшествующего войне международного кризиса, в настоящее время доступны исследователям». Коль скоро это так, значит в основе расхождений не появление новых источников, принципиально влияющих на корректировку взглядов и оценок тех событий; а трактовки уже известных фактов. При этом в ряде случаев читатель сталкивается с откровенно конъюнктурным подходом. Это обстоятельство было отмечено уже на рубеже 1980-1990-х гг., а в первые годы текущего столетия даже вошло в учебные по-

а 8'

• :

собия. Например, д.и.н., проф. Е.Ф. Язьков еще в 2006 г. отметил: «...как и во многих других случаях, пересмотр традиционной советской историографии существа политического кризиса 1939 г. нередко производился по примитивному принципу «смены знака», «смены минусов на плюсы и наоборот». В самом деле, исследование документов в советских архивах показало, что традиционная концепция политического кризиса 1939 г. в советской историографии чрезвычайно одностороння и пристрастна. Но очень часто при «смене знака» получалась противоположная по оценкам, но столь же односторонняя и пристрастная картина международных отношений кануна Второй мировой войны» [42, с. 314]. К сожалению, статьи некоторых авторов сборника свидетельствуют, что эта «болезнь» современной отечественной историографией до сих пор не изжита. Тем самым мы создаем богатые возможности для дополнительного нагнетания мощной волны безудержной критики не только советской, но и отечественной истории в целом.

В то же время в большинстве своем статьи отечественных авторов не только глубоко аргументированы, но и привлекают внимание постановкой новых злободневных проблем. Так, например, В.П. Смирнов обратил внимание на необходимость более глубокого исследования проблемы соотнесения защиты интересов национальных меньшинств и права наций на самоопределение, с одной стороны, и обеспечения принципа территориальной целостности государств, с другой [33, с. 24-25].

Эта проблема остро проявилась в период подготовки Мюнхенской конференции, а также спустя десятилетия в связи с распадом СССР и Югославии. Он обратил внимание на то, что признанное ООН право на национальное самоопределение нередко вступает в противоречие с не менее законным принципом территориальной целостности ранее образовавшихся государств, что чревато конфликтами. В связи с этим, отметил В.П. Смирнов: «Возникает вопрос: когда, в каких масштабах и в каких формах необходимо самоопределение наций, вплоть до образования самостоятельных государств?

Любая ли этническая группа, независимо от ее численности, имеет право на создание самостоятельного государства или существуют какие-то пределы?» [33, с. 25] Думается, с учетом постсоветских реалий поставленная В.П. Смирновым проблема имеет в РФ не только академическую значимость.

Нельзя оставить без внимания и попытку выхода В.И. Дашичева на проблемы современности. Анализируя развитие военно-политических событий в Европе, приведших ко Второй мировой войне, он обратил внимание на то, что уроки 1930-х гг. перекликаются с развитием международной обстановки после распада Советского Союза. Сформулированные им характерные признаки предвоенного политического кризиса 1939 г. полностью укладываются в рамки политики глобального господства, к которой, по его оценке, перешли правящие круги США [8, с. 99-100]. Будет очень жаль, если эти наблюдения не будут должным образом востребованы российским обществом.

Судя по содержанию опубликованных в сборнике статей, положение в польской исторической науке близко к тому, что мы наблюдаем в этой области в Российской Федерации. Это те же глубокие расхождения между исследователями, вызванные тем, что власть ПОРП в стране была решительно отвергнута и связанными с этим радикальными изменениями мировоззренческих позиций определенной части историков, и борьбой самых противоречивых тенденций в их среде.

Обращает на себя внимание схожесть во взглядах и оценках сторонников «критического направления», по В.П. Смирнову, и части польских историков, представленных в сборнике. Это свидетельствует об общей природе формирования их современной позиции: это кризис социализма в Европе и политические перемены в Польше и России. Они предопределили переход этой группы авторов на концептуальные принципы «остфоршунга» 1950-х-на-чала 1980-х гг. Парадоксальным образом оценки и выводы направления советской историографии, которое называлось «борьбой против буржуазной фальсификации истории», применимы к ряду статей реферируемого сборника.

Книжная полка

■.■■■.■■--.--■У:-.-.-.

Например, д.и.н., проф. П.П. Севостьянов в монографии, вышедшей из печати еще в 1981 г., отметил, что западные историки и политические деятели, с одной стороны, особенно упорно стремятся оправдать крупнейший провал политики англо-французской коалиции. СССР не могут простить его последовательную борьбу за собственную безопасность и упрекают его по существу в том, что он не пожелал служить интересам империалистического лагеря, упрекают за нежелание поддаться провокациям и авантюризму и добровольно, как можно раньше, подставить себя под удар агрессивных держав.

С другой стороны, повышенное внимание на Западе к начальному периоду Второй мировой войны объясняется, по его оценке, «стремлением отыскать в истории какие-либо «аргументы» и «доводы», с помощью которых можно было бы доказать некую «агрессивность», «аморализм» внешней политики СССР, якобы присущие ей во все времена, выдать СССР за империалистическую державу, тем самым обосновать главный пропагандистский тезис современного империализма о «советской угрозе...» [29, с. 61-62]. За исключением лексики советской эпохи, все сказанное П.П. Севостья-новым относительно западной советологии вполне применимо к трудам части современных историков.

В то же время содержание статей показывает, что у историков двух стран существуют существенные различия в освещении проблем международной жизни конца 1930-х гг. Это, прежде всего показ роли СССР и Польши в событиях того времени. При этом публикации польских авторов значительно более политизированы.

Что касается Польши, то российские историки, за редким исключением, оценили ее политику сдержанно, не задевая национальных чувств поляков. В то же время большинство статей польских авторов подтверждает мысль к.ф.н., политолога С.Н. Дрожжина, что консервативные круги в Варшаве делают немало усилий для того, чтобы представить Польшу в глазах мирового общественного мнения как «страну героев и жертв» [12, с. 327]. Практически все

авторы статей с польской стороны отказываются признать долю ответственности Варшавы за начало Второй мировой войны. Все они, за исключением Я. Войтковяка, положительно оценивают предвоенную политику Варшавы. А ведь официальные подсчеты польских органов дают ужасающие сведения:

В стране с 35-миллионным населением погибло в ходе военных действий:

Военнослужащих-----------------------------123ООО

Гражданского населения —.......................521ООО

Уничтожено в лагерях смерти,

в гетто и казнено -......................-.......... 3 577ООО

Погибло в тюрьмах, трудовых лагерях,

от голода, эпидемий................................ 1286ООО

Погибло вследствие перенесенных мук, увечий, умерло после освобождения из

лагерей смерти и тюрем--------------------- 521 ООО

Всего 6 028 ООО

Было угнано в Германию или в оккупированные ею страны 2 460 ООО человек [3, с. 25]. Что же еще должен был перенести польский народ, чтобы современные польские исследователи признали предвоенную политику своего правительства самоубийственной, как это сделал, например, У. Ширер?

В качестве встречного аргумента могут указать на потери СССР, как доказательство неэффективности политики Москвы. Однако это будет некорректная попытка. В 1934-1939 гг. Германию можно было остановить с помощью системы коллективной безопасности, созданию которой как раз активно противодействовала Варшава. В 1941 г. в континентальной Европе противников у Гитлера, кроме СССР, уже не было, и до июня 1944 г. он практически в одиночку отражал нашествие мощной коалиции европейских государств, воевавшей при активной поддержке ряда других стран.

Основным аргументом, оправдывающим действия Варшавы в 1939 году, была угроза расчленения и советизации Польши. О ней говорится даже в наиболее сдержанных статьях. Однако еще три десятилетия назад д.и.н., проф. А.М. Сахаров сформулировал тезис, не позволяющий принять этот аргумент всерьез и согласиться с доводом польских историков: «Угроза потому и называется угрозой, что она

Евразийский форум

-

существует лишь как возможная, но не единственная возможная, перспектива. Между возможностью и действительностью всегда существует весьма сложная взаимосвязь, и далеко не всякая возможность становится действительностью» [28, с. 63]. На уровне межгосударственных соглашений Москва не подвергала сомнению Рижский договор, утверждает Я. Тебинка [38, с. 276-277]. Действия Сталина свидетельствовали о совершенно определенном стремлении не дать втянуть СССР в вероятный конфликт между Западом и государствами «оси». Коль скоро для Варшавы отсутствие у Москвы территориальных претензий было недостаточной гарантией сохранения территориальной целостности Польши, дополнительной страховкой для нее мог явиться антисоветизм других участников коалиции -правительств Англии и Франции, который ни для кого не был секретом.

Значительно сложнее обстоит дело с оценкой политики Москвы. Статьи российских исследователей прекрасно подтверждают точность деления, сделанного В.П. Смирновым: «традиционалисты» и «критики». Их принадлежность к тому или иному течению хорошо видна из принадлежащих им текстов. Думается, никаких дополнительных комментариев здесь не требуется. Польские авторы, в большей или меньшей степени, могут быть отнесены к критикам. При этом, при достаточно пестрой палитре мнений, в них преобладает необъяснимо жесткий антисоветизм.

Такой подход, на первый взгляд, представляется иррациональным. Можно понять антисоветизм Чемберлена, Даладье, других буржуазных политиков того времени. Только что пережившие кризис 1929-1932 гг., они были свидетелями стремительного развития СССР, роста его авторитета в мире, и, следовательно, исходящей от него угрозы социально-экономическому и политическому устройству их государств. Это не могло не влиять на их мироощущение и действия. Но сегодня?! Советский Союз разрушен, Ялтинско-Потсдамская система международных отношений ликвидирована. Казалось бы на фоне нынешней нестабильности крайне желательно сделать достоверные

выводы из событий 70-летней давности, отрешиться от стремления снять вину за них со своей страны и возложить ее на других. Но польские авторы повторяют утверждения западной советологии времен «холодной войны», со всей ее тенденциозностью и непримиримостью по отношению к СССР: все, что исходило от Советского Союза, было плохо, имело антипольскую направленность, преследовало имперские цели. Исходящее от Запада - благородно, правильно и хорошо.

Складывается впечатление, что не академический интерес движет исследователями этого направления, а оценка событиям дается не с точки зрения исторического контекста, а с позиции современной политической конъюнктуры. Только в таком случае можно игнорировать конкретные исторические условия 1930-х гг., причинно-следственные связи, а на первый план выдвигать свои субъективные мнения. Но это не имеет ничего общего с поиском научной истины. По сути дела они, с одной стороны, навязывают польскому обществу доктрину виновности России (СССР) перед Польшей за все ее беды, в том числе и за начало Второй мировой войны. С другой стороны, - это формирование у российского читателя чувства национальной неполноценности: «Вы жили в преступном государстве, вы дети преступников». В результате идет наращивание потенциала недружественных чувств среди населения обоих стран. В противовес этому предпринимаются попытки идеализации политики Запада, хотя в этом вопросе единства у польских историков значительно меньше, чем по отношению к

СССР.

Из текста сборника видно, что инструментом конструирования желательной схемы выступают в некоторых случаях экскурсы в годы, предшествующие Мюнхенской конференции, и в наши дни, избирательный подход к использованию исторических фактов и достаточно вольная их интерпретация, в том числе и таких, имеющих фундаментальное значение для раскрытия темы сборника, как выступления Сталина. Например, ссылаясь на отчетный доклад XVII съезду ВКП (б), С. Дембский сделал ничем не обоснованный вывод: «Для Сталина

шлепая полка

——.—-----

I- II » '

фашизм был лучше капитализма, а Гитлер лучше, чем любой политик демократических взглядов» [10, с. 70]. Оснований для такого заключения в выступлении Сталина при всем желании не найти.

Как следствие, цельной концепции предвоенного кризиса польским исследователям, представленным в книге, создать не удалось. Они не хотят видеть очевидной связи между политикой Англии, Франции и Польши и действиями Москвы и пытаются все свести к поискам внутреннего родства Гитлера и Сталина, «тоталитарных режимов» двух стран. В связи с этим в опубликованных в сборнике статьях встречаются противоречия. Например, навязчивое подчеркивание периферийности СССР диссонансом звучит по отношению к той роли, которую ей предлагали сыграть в кризисные моменты. Это взаимоисключающие утверждения. Не может периферийное государство быть фактором, определяющим общеевропейские процессы.

Содержание публикаций некоторых польских авторов подтверждает давнишнее наблюдение: рядом с антисоветизмом часто соседствует и русофобия. Это особенно проявляется при экскурсе в историю современности. В таких случаях видно ярко выраженное стремление обнаружить «фантомные боли на территории бывшей советской империи», хотя политика Кремля не дает для этого никаких поводов. Со ссылкой на пакт Молотова-Риббентропа в штыки принимается экономическое сотрудничество России и ФРГ, затрагивающее лишь финансовые интересы Варшавы. Негативно оценено интервью В.В. Путина для словацкого радио и телевидения 22 февраля 2005 г. Его обвинили в оправдании имперской политики Советского Союза и мотивов, которыми руководствовался Сталин, заключая договор с Третьим рейхом 23 августа 1939 г. По мнению С. Демб-ского, «в приводимых аргументах просматривается постимперский синдром» [10, с. 54]. Совершенно неприемлем тезис об уроках Мюнхена применительно к РФ в российско-грузинском конфликте в августе 2008 г. [10, с. 59-60].

Подобного рода утверждения и оценки имеют чисто утилитарный характер: обоснова-

ние антироссийских выпадов польских политиков, очернение России в глазах новых союзников Варшавы, подготовка общественного мнения для размещения на территории Польши иностранных военных объектов, несущих угрозу безопасности других государств и одновременно превращающих ее в заложника в случае вооруженного конфликта. Все это свидетельствует о том, как мал урок, извлеченный частью польских историков из событий 70-летней давности.

Бросается в глаза, что некоторые польские исследователи не затрудняют себя поисками корректных выражений по поводу государственных деятелей, политического устройства и внешней политики СССР. Правда, такой подход они практикуют не только по отношению к Советскому Союзу. Например, в статье, опубликованной в сборнике «Белые пятна-черные пятна. Сложные вопросы в российско-польских отношениях», С. Дембский сделал поразительный вывод: за возникновение войны ответственность несет Германия - государство и народ [11, с. 165-166]. По оценке А. Бул-лока, «до 1930 г. нацисты были незначительной партией, находящейся на периферии политической жизни Германии» [1, с. 102]. На выборах 31 июля 1932 г., находясь на гребне популярности, нацисты получили 37% голосов. Но уже на выборах 6 ноября этого же года они потеряли 2 миллиона голосов, а, например, в Тюрингии потери составили 40% избирателей. «Позиции Гитлера ослабели и уже не позволяли торговаться с кем-либо за власть» [41, с. 200, 207]. И все же меньше чем через 3 месяца он стал канцлером Германии. Обвинять в этом немецкий народ все равно, что обвинять польский народ в гибели 6 миллионов поляков. Диктатор, тиран, как его определяют в наше время, Сталин в тяжелейшие дни войны, в приказе Наркома обороны от 23 февраля 1942 г. № 55, заявил: ...было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, германским государством. Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское - остается. Сила Красной Армии состоит в том, что у нее нет и не может быть

Евразийский форум

...ШШШр; ____ '

расовой ненависти к другим народам, в том числе и к немецкому народу» [27]. Если мы усвоим уроки истории, мир и дружба между народами будут значительно крепче.

Справедливости ради следует отметить, что многие возникающие при чтении сборника вопросы обусловлены его концепцией. Почему хронологические рамки кризиса ограничены только 1939 годом? Это было бы понятно, если бы речь шла о публикации документов или монографическом исследовании. В данном случае мы имеем группу авторов, чьи взгляды разнятся самым существенным образом. В.П. Смирнов справедливо отметил, что еще советские историки занимались, прежде всего, Мюнхенской конференцией, потому что позиция Советского Союза накануне и во время нее выглядела безупречной с моральной, правовой и политической точек зрения, в то время как позиция Запада давала основания для серьезной критики. А на Западе охотнее писали о советско-германском пакте о ненападении, который положил начало предвоенному сотрудничеству СССР и Германии, включению в состав СССР территорий ряда европейских государств и получил в Европе негативную оценку [33, с. 9-10].

Такая градация в значительной мере характерна и для содержания сборника. Попытка вычленить из контекста событий один только 1939 г. явилась по сути дела отказом от принципа историзма и не позволяет увидеть развитие предвоенного кризиса, в том числе его первопричины и истоки во всех его деталях. Так, например, читатель не найдет в сборнике ответа на вопрос: откуда вдруг взялось могущество Германии и ее превосходство в силах и средствах над державами-победительницами в Первой Мировой войне, о которых так много сказано в книге. И этот вопрос, к сожалению, не единственный. Но зато такой подход дал возможность избежать таких неприятных для Варшавы сюжетов, как

тесное сотрудничество с Гитлером в 19341938 гг., роль Польши в срыве создания системы коллективной безопасности в Европе, крайне неприглядное участие ее в разделе Чехословакии. В ряде случаев польские историки касаются внутренней политики Советского Союза, чего не делают в отношении Польши. А ведь там происходило немало событий, влияющих на ее имидж в других странах, а, следовательно, и на отношение к ней. За рамки сборника выведена политика попустительства агрессии со стороны стран Запада, проводимая на всем протяжении 1930-х гг., и дипломатические усилия СССР по организации коллективного отпора агрессорам. Это принципиально искажает историю международных отношений накануне Второй мировой войны. Узость хронологических рамок книги привела к тому, что многие авторы статей в большей или меньшей степени вышли за них. То есть они получили возможность включить в свой текст только избранные сюжеты, что вряд ли оправдано.

Содержание сборника не вполне соответствует его названию. За его рамками остались события 1939 года на Востоке, оказавшие непосредственное влияние на политику не только СССР, но и ряда других государств, в том числе и Польши, установившей 2 января 1939 г. консульские отношения с Маньчжоу-Го, и Великобритании, подписавшей 22 июля этого же года известное соглашение Ариты-Крейга, и т.д. За рамками сборника осталась и часть сюжетов международной жизни в Европе: завершение испанских событий, захват Италией Албании, ситуация в районе Балтийского моря.

С учетом сложности проблематики сборника, большим разбросом мнений у представленных в нем исследователей и широтой аудитории, для которой он предназначен, было бы уместным предпослать тексту критический комментарий одного из крупных ученых-международников, не имеющих отношения к его изданию.

--—:-

Iполка

Литература:

1. Буллок, А. Гитлер и Сталин: Жизнь и власть: Сравнительное жизнеописание / А. Буллок. В 2-х т.: Т.1. — Смоленск: Русич, 1994. - 528 с.

2. Буллок, А. Гитлер и Сталин: Жизнь и власть: Сравни-

тельное жизнеописание / А. Буллок. В 2-х т.: Т. 2. -Смоленск: Русич, 1994. - 672 с.

3. Волков, Ф.Д. За кулисами второй мировой войны / Ф.Д. Волков. - М.: Мысль, 1985.-304 с.

4. Волос, М. Внешняя политика СССР в 1938-1939 годах /М. Волос//Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков: Научное издание / М. Волос, Я. Войтковяк, В.И. Дашичев и др. Под ред. М.М. Наринского и С. Дембского. - М.: Аспект Пресс, 2009.-С. 182-204.

5. Войтковяк, Я. Советско-польский вооруженный конфликт /Я. Войтковяк//Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков: Научное издание / М. Волос, Я. Войтковяк, В.И. Дашичев и др. Под ред. М.М. Наринского и С. Дембского. - М.: Аспект Пресс, 2009.-С. 446-478.

6. Год кризиса. 1938-1939. Документы и материалы: В 2 т.: Т. 1.29 сентября 1938-31 мая 1939 г.-М.: Политиздат, 1990.-555 с.

7. Год кризиса. 1938-1939. Документы и материалы: В 2 т.: Т. 2. 29 сентября 1938 -31 мая 1939 г. -М.: Политиздат, 1990.-431 с.

8. Дашичев, В.И. Политика и стратегия Германии накануне Второй мировой войны (1938-1939 гг.) / В.И. Дашичев // Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков: Научное издание / М. Волос, Я. Войтковяк, В.И. Дашичев и др. Под ред. М.М. Наринского и С. Дембского. - М.: Аспект Пресс, 2009.-С. 83-100.

9. Дембский, С., Наринский, М.М. Введение / С. Демб-ский, М.М. Наринский // Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков: Научное издание / М. Волос, Я. Войтковяк, В.И. Дашичев и др. Под ред. М.М. Наринского и С. Демб-ского. - М.: Аспект Пресс, 2009. - С. 5-6.

10. Дембский, С. Мюнхенское соглашение и пакт Риббен-тропа-Молотова через семьдесят лет: проблемы, интерпретации, влияние / С. Дембский // Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков: Научное издание / М. Волос, Я. Войтковяк, В.И. Дашичев и др. Под ред. М.М. Наринского и С. Дембского. - М.: Аспект Пресс, 2009. -С. 46-80.

11. Дембский, С. Происхождение Второй мировой войны / С. Дембский // Белые пятна - черные пятна. Сложные вопросы в российско-польских отношениях. - М., 2010. -С.165-201.

12. Дрожжин, С.Н. Договор о ненападении между Советским Союзом и Германией и общественное мнение современной Германии / С.Н. Дрожжин // Партитура Второй мировой. Кто и когда начал войну? / Н.А. Нарочницкая, В.М. Фалин и др. - М.: Вече, 2009. -С. 310-335.

13. Жерко, С. Внешняя политика Германии накануне Второй мировой войны / С. Жерко // Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков: Научное издание / М. Волос, Я. Войтковяк, В.И. Дашичев и др. Под ред. М.М. Наринского и С. Дембского. -М.: Аспект Пресс, 2009. -С. 101-146.

14. Исраэлян, В.Л. Дипломаты лицом к лицу / В.Л. Ис-раэлян. - М.: Международные отношения, 1990. -352 с.

15. Капитонова, Н.К. Политика Великобритании от Мюнхена до пакта Риббентропа - Молотова (от «умиротворения» к политике гарантий)/Н.К. Капитонова// Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков: Научное издание / М. Волос, Я. Войтковяк, В.И. Дашичев и др. Под ред. М.М. Наринского и С. Дембского. - М.: Аспект Пресс, 2009.-С. 207-237.

16. Кимхе, Д. Несостоявшаяся битва / Д. Кимхе. -М.: Воениздат. - 1971.- 167 с.

17. Климковский, Е. Я был адъютантом генерала Андер-са/Е. Климковский. -М.: Издательство МЭИ, 1991.288 с.

18. Корнат, М. Польша между Германией и Советским Союзом (1938-1939). Политические концепции министра Ю. Бека и международная обстановка / М. Кор-нат// Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков: Научное издание / М. Волос, Я. Войтковяк, В.И. Дашичев и др. Под ред. М.М. Наринского и С. Дембского. - М.: Аспект Пресс, 2009.-С. 349-404.

19. Крал, В. Дни, которые потрясли Чехословакию / В. Крал. -М.: Прогресс, 1980.-385 с.

20. Лебедева, Н.С. Сентябрь 1939 г.: Польша между Германией и СССР / Н.С. Лебедева // Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков: Научное издание / М. Волос, Я. Войтковяк, В.И. Дашичев и др. Под ред. М.М. Наринского и

..... gaggaEBBS i 5 ИЩИ aggj

С. Дембского. - М.: Аспект Пресс, 2009. - С. 407445.

21. Макарчук, B.C. События сентября 1939 года в свете доктрины интертемпорального права и права на «самопомощь» / B.C. Макарчук // Партитура Второй мировой. Кто и когда начал войну? / Н.А. Нарочницкая, BM. Фалин и др. - М.: Вече, 2009. - С. 208-240.

22. Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков: Научное издание / М. Волос, Я. Войтковяк, В.И. Дашичев и др. Под ред. М.М. Наринского и С. Дембского. - М.: Аспект Пресс, 2009.-480 с.

23. Мельтюхов, М.И. Советский Союз в европейской политике осени 1938-лета 1939года/М.И. Мельтюхов // Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков: Научное издание / М. Волос, Я. Войтковяк, В.И. Дашичев и др. Под ред. М.М. Наринского и С. Дембского. - М.: Аспект Пресс, 2009.-С. 149-181.

24. Нарочницкая, Н.А. Нам нужна Россия, гордая за свою историю // Н.А. Нарочницкая // «Советская Россия». -25 марта2010.-С. 10.

25. Нарочницкая, Н.А. Партитура Второй мировой. Кто и когда начал войну? / Н.А. Нарочницкая, В.М. Фалин идр.-М.: Вече,2009.-С.416.

26. Обичкина, Е.О. 1938-1939 годы: французская дипломатия от «умиротворения» к «сдерживанию», или Политике гарантий / Е.О. Обичкина // Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков: Научное издание / М. Волос, Я. Войтковяк, В.И. Дашичев и др. Под ред. М.М. Наринского и С. Дембского. - М.: Аспект Пресс, 2009. -

C. 149-181.

27. Приказ народного комиссара обороны от 23 февраля 1942 года№ 55 г. Москва.

28. Сахаров, А.М. Методология истории и историографии (статьи и выступления) / А.М. Сахаров. - М.: Изд-во Московского университета, 1981.-367 с.

29. Севостьянов, П.П. Перед великим испытанием: Внешняя политика СССР накануне Великой Отечественной войны. Сент. 1939 г. - июнь 1941 г. / П.П. Севостьянов. - Политиздат, 1981. - 367 с.

30. Секреты польской политики. Сборник документов (1935-1945) / Служба внешней разведки Российской Федерации. Архив СВР России. - М., 2009. - 382 с.

31. Семиряга М.И. Тюремная империя нацизма и ее крах / М.И. Семиряга. -М.: Юрид. Лит., 1991.-384 с.

32. Случ, С.З. Политика Германии и СССР в отношении Польши (октябрь 1938 г.-август 1939 г.)/С.З. Случ// Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков: Научное издание / М. Волос, Я. Войтковяк, В.И. Дашичев и др. Под ред. М.М. Наринского и С. Дембского. - М.: Аспект Пресс, 2009.-С. 309-348.

33. Смирнов, В.П. Мюнхенская конференция и советско-германский пакт о ненападении в дискуссиях российских историков / В.П. Смирнов // Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков: Научное издание/М. Волос, Я. Войтковяк, В.И. Дашичев и др. Под ред. М.М. Наринского и С. Дем-бского.-М.: Аспект Пресс, 2009.-С. 9-45.

34. Сталин, И.В. Речь на Пленуме ЦК РКП (б). 19 января 1925 г. / И.В. Сталин // Сочинения. - Т. 7. 1925 г. - М.: Политиздат, 1953.-С. 11-14.

35. Сталин, И.В. О задачах хозяйственников. Речь на первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 г. / И.В. Сталин // Вопросы ленинизма. Издание одиннадца-тое.-М.: ОГИЗ, 1945.-С. 322-330.

36. Сталин, И.В. Отчетный доклад XVII съезду партии о работе ЦК ВКП (б). (26 января 1934 г.) / И.В. Сталин // Вопросы ленинизма. Издание одиннадцатое. -М.: ОГИЗ, 1945.-С.423-486.

37. Сталин, И.В. Отчетный доклад на XVIII съезде партии о работе ЦК ВКП (б). (10 марта 1939 г.)/И.В. Сталин// Вопросы ленинизма. Издание одиннадцатое. - М.: ОГИЗ, 1945.-С. 564-611.

38. Тебинка, Я. Внешняя политика Великобритании и Франции: от «умиротворения» к «сдерживанию» / Я. Тебинка // Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков: Научное издание / М. Волос, Я. Войтковяк, В.И. Дашичев и др. Под ред. М.М. Наринского и С. Дембского.-М.: Аспект Пресс, 2009.-С. 273-306.

39. Тегеран, Ялта, Потсдам. Сборник документов. Издание 3-е / Составители Ш.П. Санакоев, Б.Л. Цыбулевский. -М.: Изд-во «Международные отношения», 1971. -416 с.

40. Черчилль, У. Вторая мировая война / У. Черчилль. -Ростов-н/Д: Феникс, 1997. - 640 с.

41. Ширер, У. Взлет и падение третьего рейха / У. Ширер. В 2-х т.: Т.1. - М.: Воениздат, 1991.-653 с.

42. Язьков, Е.Ф. История стран Европы и Америки в новейшее время (1918-1945 гг.). Курс лекций / Е.Ф. Язь-ков.-М.: Изд-во МГУ, 2006.-349 с.

43. http://www.ng.ru/printed/255082