CC BY
49
Б. Зайцевым представили О.А. Ростова (Москва) и проф. Миланского университета Эльда Гаретто (статья «Б.К. Зайцев и "Современные записки"»).
Т.Г. Петрова
2012.01.029. ИССЛЕДОВАНИЯ ТВОРЧЕСТВА Б.К. ЗАЙЦЕВА. (Обзор).
В 2011 г. исполнилось 130 лет со дня рождения Б.К. Зайцева -одного из ярких и видных представителей Серебряного века русской литературы, продолжившего свое творчество в эмиграции (писатель умер в Париже в 1972 г.). Крупными событиями стали Международные научные Зайцевские чтения, периодически организуемые в Калуге, на родине писателя. Первые «чтения» состоялись при участии дочери писателя Н.Б. Зайцевой-Соллогуб в 1996 г., а их неутомимым организатором многие годы был Е.Н. Зайцев, внучатый племянник писателя, ученый-педагог и краевед. Конференции определили круг проблем, привлекших исследователей российских университетских научных центров (от С.-Петербурга, Москвы, Вологды, Орла, Нижнего Новгорода до Уфы и Йошкар-Олы), а также и зарубежных филологов. Например, четвертые Зай-цевские чтения (2003) были посвящены изучению философско-эстетических исканий в литературе Серебряного века и русского зарубежья, а пятые - творчеству калужских писателей на рубеже Золотого и Серебряного веков. На этой конференции М.В. Михайлова, в частности, отмечала, что «уловить специфику построения национальной модели мира, какой она возникает под пером Зайцева», представляется возможным лишь, «обращая внимание на тончайшие переходы в образной системе его произведений, соединяющих историческое, национальное и религиозное бытие»1.
Событием отечественного изучения наследия Б.К. Зайцева стало издание 11-томного собрания его сочинений 1999-2001 гг.: составление, примечания, вступит. ст. - Т.Ф. Прокопова; общая
1 См.: Калужские писатели на рубеже Золотого и Серебряного веков: Сб. ст.: Пятые Междунар. юбил. науч. чт. - Калуга, 2005. - Вып. 5. - С. 3. - Реферат см.: Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 7. Литературоведение: РЖ / РАН ИНИОН. - М., 2007. - № 1. - Автор -О.В. Михайлова.
редакция и составление томов писем - Е.К. Дейч и Т.Ф. Прокопова. Впервые после многих десятилетий забвения издание открыло читателю художественные, мемуарные и публицистические произведения писателя, а также и немалую часть переписки.
Материалы обзора продолжают наметившиеся линии изучения всего корпусе художественных и публицистических исканий писателя1.
Осуществляемая впервые целостная публикация А.М. Любо-мудровым «дневниковых» выступлений писателя (1) позволяет распознать своеобразие этого жанра с его особыми вариациями именно у Б. Зайцева. В период эмиграции писатель предпочитал формы, имеющие документальную основу. Это - автобиографические романы и художественные биографии, очерки и литературные портреты, документальные «повести в письмах», литературная критика и публицистика. Дневниковых записей, очерков, заметок, эссе Б. Зайцева несколько сотен. Часть их объединена в циклы. Первый - «Странник» - начал печататься в берлинской газете «Дни» в 1925 г. и завершился публикациями в парижской газете «Возрождение» в 1929. Второй - «Дневник писателя» - открылся через три месяца в «Возрождении» и печатался в газете на протяжении трех лет (с 22 сентября 1929 г. по 18 декабря 1932). Третья серия дневниковых публикаций под заголовком «Дни» печаталась в разных эмигрантских изданиях с перерывами с 1939 по 1972 г. Таким образом, Б. Зайцев работал в жанре «дневников» на протяжении полувека.
В своих дневниковых материалах Б. Зайцев развивает и варьирует разные традиции писательского дневника. По утверждению А.М. Любомудрова, цикл «Дневник писателя» отличался тем, что каждая его часть была уже не случайным штрихом-комментарием к событиям повседневности, но законченным, цельным текстом,
1 См. также рефераты: Творчество Б.К. Зайцева в контексте русской и мировой литературы ХХ в.: Сб. ст. // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 7. Литературоведение: РЖ / РАН ИНИОН. -М., 2004. - № 3. - Автор - К.А. Жулькова; Биографические источники творчества Б.К. Зайцева. (Сводный реферат) // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 7. Литературоведение: РЖ / РАН ИНИОН. -М., 2006. - № 3. - Автор - Т.Г. Петрова.
имеющим единую тему и заглавие. Название цикла являлось отсылкой к одноименному циклу Ф.М. Достоевского, к которому зайцевский весьма близок по типу. Материалы «Дневника писателя» Б. Зайцева образуют несколько жанрово-тематических групп: мемуарные очерки («Иоанн Кронштадтский», «Флобер в России»), литературно-критические статьи («Сын Человеческий», «Виноградарь Жиронды», «Леонов и Городецкая». «Дела литературные»), рецензии («Памяти погибших», «"Памяти твоей" Георгия Пескова», «Счастье», «История русской души», «Иисус Неизвестный»), публицистические заметки («Бесстыдница в Афоне», «Вновь об Афоне», «Крест»), историко-культурные очерки («Оптина пустынь», «Об интеллигенции», «Русские и французы», «Новые книги Муратова», «Глас Ватикана», «Война»), портреты («Итальянский друг России»), портреты-некрологи («Старый барин»), театральная критика («Искусство актера»).
В своей «лирической публицистике» Б. Зайцев разговор о конкретном произведении или авторе «неизменно вводит в широкий, мировой политический, исторический, культурный контекст. Мемуарные очерки и литературные портреты показывают связи человека со своей эпохой» (1, с. 8). Его «Дневник писателя» обладает цельностью, которую ему придает личность автора: идеи, концепции, оценки мировоззрение и эстетические вкусы автора остаются неизменными, о каких бы сферах жизни он ни говорил, подчеркивает исследователь.
Среди европейских писателей самыми любимыми, знаковыми фигурами для Б. Зайцева были Петрарка, Данте, Флобер. Определения Флобера как «столпника», «монаха», «одиночки» проходят сквозь все заметки Зайцева, ценившего в нем независимость - признак подлинного таланта, служение чистому художеству. Не менее важны для Б. Зайцева взаимосвязи двух культур - русской и французской. Их встрече посвящен очерк «Дневника писателя» «Русские и французы». Писатель выступает против изоляционизма и миссию русской эмиграции усматривает в «показании России». В очерке Б. Зайцев вновь говорит и о религиозном наполнении литературы.
Ожесточенную и развернутую полемику писателя вызвала статья М. Слонима «Заметки об эмигрантской литературе»1, в которой критик выносил приговор всей русской литературной эмиграции, разоблачая миф «о величии и спасительном значении эмигрантской литературы». Потому прогноз М. Слонима неутешителен: вымирание «стариков» и постепенная денационализация молодежи (1, с. 26). Статья вызвала отклики, как полемические, так и сочувственные. Б. Зайцев одним из первых откликнулся на статью М. Слонима именно в «Дневнике писателя» очерком «Дела литературные». Самым острым пунктом его полемики стал вопрос о христианских корнях русской культуры: «Литература эмиграции выросла на почве христианской культуры. Для нее слова: Бог, человек, душа, бессмертие - что-то значат. Для нее слова: природа, красота, любовь - тоже есть нечто», в то время как литература в советской России «воспитывается на духе антихристианском, т.е. на отрицании Бога, свободного человека, свободной души и вечной жизни» - поэтому там нет художественных характеров, духовности, жизни, заключает Б. Зайцев (цит. по: 1, с. 27).
Очерки «Иоанн Кронштадтский» и «Оптина пустынь» воплощают одну из главных тем в зарубежном творчестве писателя -воссоздание Святой Руси. Свою «миссию русского писателя-изгнанника он осознает как приобщение и соотечественников, и западного мира к тому величайшему сокровищу, которое хранила Святая Русь, - православию» (1, с. 38). Специфику очерков Б. Зайцева о святынях и подвижниках, а также его книг «Преподобный Сергий Радонежский», «Афон», «Валаам» А. М. Любомудров видит во взаимодействии мемуарного и документального пластов. «Сопрягаются памятные писателю из детства лица, события, переживания - и вновь открывающиеся ему из современных публикаций документальные свидетельства. Он переплавляет их в единое целое» (1, с. 39). Мысль о неуничтожимости «Святой Руси» Б. Зайцев повторял многократно, и именно тогда, когда факты убийств, террора, разрушения в советской России говорили, казалось, о противоположном.
1 Слоним М.Л. Заметки об эмигрантской литературе // Воля России. - Прага, 1931. - № 7-9. - С. 616-617.
К неисследованным фактам переписки писателя, воссоздающим важные черты его личности, привлекает внимание И.А. Ревя-кина (2). Речь идет о его неизвестных письмах к писателю и общественному деятелю Н.Д. Телешову (1867-1957) и его сыну Андрею (1899-1966). Современники высоко ценили авторитет Телешова как общественного деятеля. Именно об этом два письма Б.К. Зайцева - от 8 окт. 1910 г. и 29 мая 1911 г. - по поводу Третейского суда о деле поэта и преподавателя В.И. Стражева (18791950), а также и «Русских Ведомостей». Они находятся в фонде писателя, хранящегося в Отделе рукописей Института мировой литературы им. А.М. Горького РАН. «Событие было громким и щепетильным: порядочный человек несправедливо обвинялся в том, что доносил полиции на своих друзей, связанных с социал-демократами, - комментирует И.А. Ревякина. - Это было ложным, но репутация Стражева очень серьезно пострадала: его перестали печатать, он потерял работу, был в отчаянии» (2).
Источником клеветы стала корреспонденция, напечатанная в авторитетной газете «Русские Ведомости». Стражев дружил с семьей Зайцевых, где бывал на литературных чтениях и встречах. Дело с Третейским судом чести длилось восемь месяцев, после чего Стражев был оправдан. Из письма-благодарности Б. Зайцева, отосланного Телешову в конце мая 1911 г., видна та ответственная и решающая роль, которую Телешов взял на себя в ведении дела.
В «Малаховском вестнике» публикуются еще два письма, на этот раз к Телешову-сыну из фондов Музея-квартиры Н.Д. Телешова. Все участники «Среды» знали Андрея Телешова с младенчества. Став основателем мемориального музея-квартиры отца, он собрал свидетельства о встречах и общении родителей с выдающимися деятелями культуры эпохи Серебряного века -Л. Андреевым, М. Горьким, И. Буниным, Ф. Шаляпиным и др. Переписка Андрея Николаевича с Б. Зайцевым в 1960-х годах связана с тем, устанавливает И.А. Ревякина, что он готовился отметить столетие отца и к этому сроку (1967) начал собирать воспоминания о нем. Как хранитель знаменитого в литературных кругах дома на Покровском бульваре Андрей Николаевич и обратился в Париж к Б. Зайцеву, от которого получил ответ (с датой 24 дек. 1964 г.): «Всегда относился с самой искренней симпатией к папе Вашему, и все то время, кажущееся теперь уже легендарным, вспоминаю с
благодарностью» (2). Писатель, однако, высказывал опасение: «подходяще ли» само его имя - эмигранта - для публикации воспоминаний в советских условиях. Сомнения в этом роде Зайцев подчеркивал и во втором письме (от 5 февр. 1966 г.).
И.А. Ревякина высказывает и другое предположение, почему тогда не удалось опубликовать воспоминания о Телешовых, об их родовом гнезде, многосторонне причастном к разным сторонам культурной жизни своей эпохи (через крупных промышленников Карзинкиных, через историка А.В. Орешникова и др.). Суть в том, что этот замысел оказался исторически преждевременным: в советских изданиях «еще рано было писать о меценатах и благотворителях, а без этого Борису Константиновичу было не обойтись как честному, объективному и непредвзятому современнику» (2). Подобные темы появились в отечественных исследованиях лишь в «послесоветские» - 1990-е годы.
Работы С.В. Сомовой, исследователя из Самарского центра, а также Н. Рябининой, поэтессы и критика, привлекают внимание к неизученным сторонам поэтики прозы Б. Зайцева. С.В. Сомова (4) рассматривает особенности сюжетно-композиционной, повествовательной организации рассказов писателя, романов «Золотой узор», «Дом в Пасси», жанровое своеобразие повестей «Аграфена» и «Анна». Обращаясь к ранним рассказам Б. Зайцева, исследовательница выделяет разные типы их построения: сюжету как пантеистической модели мира, мифологизирующему сюжету, сюжету как мифологеме любви, сюжету как архетипу жизнестранствия. Первый тип сюжетного построения, ставший доминантным в рассказах первого сборника писателя - «Волки» (1901), «Мгла» (1904), «Священник Кронид» (1905), «Сон» (1904), - представляет собой модель сюжетного развертывания, в которой «образ строится на соотношении природного и человеческого, так что в том и другом случае обнаруживается жизнь одной и той же стихии, протекающей как активность сил, восходящих в конечном итоге к некоему универсальному единству, включающему в себя как темные, иррациональные, разрушительные, так и светлые, гармоничные начала» (4, с. 24).
Светлое начало мира реализуется у Б. Зайцева в большей степени в особом варианте пантеистического сюжета - мифологизирующем сюжете (рассказ «Миф»). Для мифологизирующего
сознания зайцевского героя (с одной стороны, растворенного в природе, с другой - осознающего свою индивидуальность, человеческую уникальность) характерно и особое отношение к смерти, полагает С.В. Сомова. У героя Б. Зайцева проблема жизни-смерти становится одной из определяющих в его отношениях с миром. Это проявляется и в следующем типе сюжета писателя - сюжете как мифологеме любви, - характерного для рассказов «Тихие зори» (1904), «Май» (1907), «Жемчуг» (1910), «Смерть» (1910). По мысли писателя, только растворяясь в другом, в гармоничном слиянии с миром, заключается единственно возможный способ существования для героя. В целом «для ранних рассказов Б. Зайцева характерно внедрение в этот тип сюжета, сюжетной оппозиции жизнь / смерть, но таким образом, что граница между членами этой оппозиции размывается» (4, с. 31).
Такая оппозиция становится основной сюжетообразующей схемой в двух первых сборниках произведений Б. Зайцева. И одновременно в этом проявляется его художественная концепция любви, согласно которой любовь предстает не как страсть, а как способ жить, преодолевая смерть, пишет С.В. Сомова. В сюжетах третьего сборника появляется мотив одиночества человека (и в жизни, и в любви): от недостатка любви, недопонимания (рассказ «Жемчуг», 1910). Героев крупных своих произведений писатель непременно проводит через любовь-страдание; причем, в ситуации так называемого «любовного треугольника» третьим, как правило, оказывается смерть (повести «Голубая звезда» и «Анна», романы «Дальний край», «Золотой узор» и «Дом в Пасси»).
Сюжет как архетип жизни-странствия реализуется в рассказах «Изгнание» (1910), «Путники» (1917), в повести «Аграфена» (1908). Этот тип имеет большую традицию: хронотоп дороги издавна является началом, организующим романное повествование. Герой Б. Зайцева - не человек становящийся, а уже данный, сформированный характер. У писателя «показан путь раскрытия духовного мира героя. Он уже с первых страниц произведения целен, а вся энергия внутренней жизни направлена на рефлексию, на осознание своих отношений с миром, на узнавание себя» (4, с. 33). Сюжетная структура произведений Б. Зайцева усложняется. Рефлексия героя, повествователя становится сюжетообразующей доминантой. Наибольшее внимание уделяется «внутреннему» сюжету. В нем
главными становятся мотивы «своего» и «другого», «внутреннего» и «внешнего» миров, мотив «воспоминания как узнавания».
Особенностью сюжета повествования малой прозы Б. Зайцева, по мнению С.В. Сомовой, является то, что событийно-значительным стал первый сборник рассказов писателя, из которого в дальнейшем им будут использоваться темы, мотивы, образы для более поздних произведений. Импрессионизм зайцевского первого сборника, по мнению исследовательницы, нельзя считать «чистым импрессионизмом»; его стиль уже в начале творчества был синтетичен - сочетал в себе элементы реализма, импрессионизма и символизма. Событийность второго сборника прозы писателя, вышедшего в 1909 г., - в закреплении стиля «импрессионизм» в качестве ведущего в стиле малых форм. Его особенность - легкость, воздушность повествования. Писатель «идет от двойной условности модерна, театрализации мира, стилизации, синтеза форм - к поэтизации момента бытия частного человека путем создания "воздушной перспективы настроения"» (4, с. 42). Импрессионистическая манера «осветляет», «облегчает» и поздний реализм Б. Зайцева. Писатель создает определенный настрой, тональность: тихое, неторопливое лирическое повествование о пути художественно одаренной личности. Образ художника-творца - один из центральных в творчестве писателя. Его художник отстранен от современности. Он - наблюдатель, отдающий предпочтение культуре прошлых эпох.
В своем первом романе «Дальний край» (1912) писатель использует приемы сюжетного развертывания, которые будет разрабатывать во всех последующих романах: автобиографическую фабулу, слабый, не доминирующий в сюжете исторический фон (годы революции 1905 и 1907 гг.), смену картин пространственно-временного действия (Москва - деревня - Италия). Специфику романа Зайцева С.В. Сомова усматривает в ощущении героем вины за беззаботную жизнь, вины за произошедшую с Россией трагедию. Эти составляющие «внутреннего мира» романа «Дальний край» отмечены исследовательницей и в «Золотом узоре», и в «Путешествии Глеба».
Главный образ «сюжета писателя» - это странник, путешественник. Тема пути становится актуальной для Б. Зайцева и в эмиграции - путь художника, цель которого сохранение чистоты рус-
ского языка, старой орфографии, традиции духовности русского православия. В эмиграции также актуализируется проблема «своего и другого», которая была обозначена в его рассказах 20-х годов.
Метасюжет как «Путешествие к Истине охватывает все романы писателя» (4, с. 23). В романе «Дом в Пасси» (1932) Б. Зайцев творит свой миф о Париже. Хотя топонимика Парижа в романе реальна - «это лишь декорации большого спектакля, в котором город то сравнивается с Вавилоном ("порог вселенной"), то напоминает дракона. Кроме того, пространство города в романе выстроено согласно с дантовской традицией: "круговорот Парижа"», движущееся кольцо вокруг Арки, но это не круги Ада, а дороги Чистилища (5, с. 30-31). Другой облик Парижа в романе подобен преддверию Ада: подземные коридоры парижского метро - «летейские коридоры», которые в час midi заполняются толпой служащих - словно «стая грешных», привезенная Хароном. Жизненная безысходность, одиночество, женская неудовлетворенность приводят героиню романа Капу к самоубийству. Путь русских в эмиграции сродни шествию душ в чистилище: одинокий, но освещенный надеждой на соединение с любимыми. Не выдержавшие решаются на самоубийство, другим выжить помогает вера, заключает С.В. Сомова.
Н. Рябинина (3) сопоставляет рассказы «Студент Бенедиктов» (1913) и «Белый свет» (1921), выделяя документальную основу второго из названных произведений. Его герой - не выдуманный персонаж, а сам писатель в реалиях быта голодной Москвы: приказчик за книжным прилавком, глава небольшого семейства. О тяготах новой жизни писатель пишет с легкой улыбкой и некоторым отстранением. Без гнева и злорадства фиксируются приметы нового времени, он принимает «их как данность, как испытание, которое дает Бог, но Он же дает и силы для преодоления» (3, с. 13). Сквозь строки документального рассказа явственно проявлена тема покаяния. Писатель принимает крах старой жизни как расплату за беспечность, легкомыслие, эгоизм. В зайцевской документально-художественной прозе нет страстного обличения, негодования, свойственного публицистическим произведениям того времени («Окаянные дни» И. Бунина): она убеждает свидетельствами, объективными показаниями.
Лирическая проза Б. Зайцева не субъективна: место лирического героя-автора свободно для читателя; писатель как бы позво-
ляет ему соавторствовать, «присваивать» текст, переживать предлагаемые обстоятельства и связанные с ними чувства и мысли. Пример такого союза - «Улица Св. Николая». Гудят колокола трех церквей Арбата, вливаясь в «сорок сороков церквей Москвы», и возвышается торжественная бесстрастная музыка терпеливого страдания, без гнева, без жажды мести, без ропота и угрозы. В одно целое «он объединяет народ - и праведников и грешников и палачей и жертв» (3, с. 23).
Б. Зайцев - признанный мастер биографической прозы.
H. Рябинина сравнивает его художественный метод с методом Андрея Белого, жившего по соседству на Арбате, о котором оба написали рассказы. Если «Улица Св. Николая» Б. Зайцева - трагическая симфония, то «Старый Арбат» А. Белого «похож на рассыпанную мозаику из однообразно ярких фрагментов, не скрепленных духовным "клеем" в единую картину» (3, с. 25). Рассматривая воспоминания двух мемуаристов о поэте К. Бальмонте, их арбатском соседе, Н. Рябинина отмечает, что Б. Зайцев, в отличие от А. Белого, пишет о К. Бальмонте с глубочайшим сочувствием, с доброй улыбкой вспоминает и эгоцентризм, и романтические бредни «шантек-лэра» в ярком оперении, и его чудачества. Даже об энциклопедической эрудиции К. Бальмонта оба мемуариста отзывались по-разному: с уважением и восхищением - Б. Зайцев; уничижительно, как о бесполезной, - А. Белый в своей мемуарной книге «Начало века» (1933). Б. Зайцев сразу «нашел верную ноту, в первых же литературных опытах, осознал себя богатым наследником великой русской литературы, ее работником и продолжателем. Естественное сосуществование Зайцева-писателя и Зайцева-человека в одном лице - основа его творчества и судьбы» (3, с. 33). Исследовательница находит новые подтверждения автобиографичности как одной из основ стиля Б. Зайцева.
Список литературы
I. Любомудров А.М. «Дневник писателя» Б.К. Зайцева: диалог времен, культур и традиций // Зайцев Б.К. Дневник писателя. - М.: Русский путь, 2009. - С. 5-53.
2. Ревякина И.А. Неизвестные письма Б.К. Зайцева к Н.Д. Телешову и его сыну Андрею (из коллекций ОР ИМЛИ им. А.М. Горького РАН и Дома-музея Н.Д. Телешова // Малаховский вестник. - Люберцы, 2011. - 1 апр. - № 12. -С. 7.
3. Рябинина Н. Читая Бориса Зайцева. - М., 2011. - 51 с.
4. Сомова С.В. Поэтика Бориса Зайцева. - Самара: Самарская гуманитарная академия, 2008. - 135 с.
5. Сомова С. Психологический комплекс граница - порог - рама в судьбах и творческой рефлексии писателей русской эмиграции в Германии 20-30-х годов. - Самара: Самар. гуманитарная академия, 2008. - 61 с.
Т.Г. Петрова
Зарубежная литература
2012.01.030. ЙИРКУ Б.Е. ИЗ ИМПЕРИИ НЕ-МЕРТВЫХ: ЭЛЬФРИДА ЕЛИНЕК ПРОДОЛЖАЕТ ИНГЕБОРГ БАХМАН. JIRKU B.E. Aus dem Reich der Un-Toten: Elfriede Jelinek schreibt Ingeborg Bachmann fort // «Mitten ins Herz»: Künstlerinnen lesen Ingeborg Bachmann / Hrsg. v. Jirku B.E., Schulz M. - Frankfurt a. M.: P. Lang u.a., 2009. - S. 193-219.
Немецкая исследовательница Бригитта Йирку, составитель и один из авторов сборника статей и эссе о восприятии австрийской писательницы Ингеборг Бахман (1926-1973) современными женщинами искусства, анализирует преломление основных тем и мотивов ее творчества в сложных и провокационных произведениях младшей соотечественницы И. Бахман, лауреата Нобелевской премии по литературе 2004 г. Эльфриды Елинек (р. 1946).
Э. Елинек многому научилась у И. Бахман, как и у других женщин-писательниц с трагическими судьбами - Сильвии Плат, Марлен Хаусхофер и др. Их творчество и судьбы в каком-то смысле обеспечили Елинек возможность «высказаться и не сгореть самой», «пройти сквозь пламя, которое разрушило персонажей Бахман и ее жизнь», «чтобы добраться до следующих границ и попытаться их преодолеть»1 (с. 193).
В текстах И. Бахман, пишет Б. Йирку, воспроизводятся «противоречия женской идентичности, психосексуальные и языковые условия, ее формирующие и окружающие» (с. 193). Женщина у нее определяется прежде всего как «Другой» мужчины; идентификация
1 Ингеборг Бахман умерла в возрасте 47 лет в больнице от обширных ожогов, полученных во время пожара в ее римской квартире; американская писательница Сильвия Плат (1932-1963) покончила с собой; по одной из версий, из-за сложностей во взаимоотношениях со своим возлюбенным, известным поэтом Тедом Хьюзом.
