CC BY
67
ФИЛОЛОГИЯ И ИСКУССТВОВЕДЕНИЕ
УДК 821.161.1-94
СУДЬБЫ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ХХ ВЕКА В ОСМЫСЛЕНИИ Б.К. ЗАЙЦЕВА (ПО МАТЕРИАЛАМ МЕМУАРНО-ПУБЛИЦИСТИЧЕСКОГО ЦИКЛА «ДНИ»)
© Лариса Семеновна КОНКИНА
Мордовский государственный университет им. Н.П. Огарева, г. Саранск, Российская Федерация, доктор филологических наук, профессор, профессор кафедры русской и зарубежной литературы, e-mail: [email protected] © Екатерина Александровна НИКОЛАЕВА Мордовский государственный университет им. Н.П. Огарева, г. Саранск, Российская Федерация, доктор культурологии, зав. кафедрой русской и зарубежной литературы, е-mail: [email protected] © Екатерина Григорьевна БИКЕЕВА Мордовский государственный университет им. Н.П. Огарева, г. Саранск, Российская Федерация, аспирант, кафедра русской и зарубежной литературы, e-mail: [email protected]
Анализируются материалы, посвященные вопросам литературной жизни на страницах мемуарнопублицистического цикла Б.К. Зайцева «Дни». Выявляется субъективно-эмоциональный характер оценок писателем явлений литературной жизни и персоналий. Вносится дополнение в историколитературную концепцию Б.К. Зайцева и расширяется представление о судьбах литературной жизни в России в эмиграции, осмысленных одним из ее участников.
Ключевые слова: эмигрант; критик; рецензия; заметка; очерк; журналистика; газета; публицистика; автобиографический.
Мемуарно-публицистические произве-
дения Б.К. Зайцева периода эмиграции насчитывают сотни страниц. Их анализу в рамках поставленных проблем частично обращались А.М. Любомудров [1], А.В. Яркова-Громова [2; 3], некоторым аспектам мемуарной прозы Б.К. Зайцева посвящены диссертационные исследования А.В. Громовой [3],
О.А. Кашпур [4], Е.Л. Кирилловой [5], Н.Н. Козновой [6]. Обобщая выводы названных работ, следует прийти к заключению, что основной интерес их авторов сосредоточен на характере творческого метода Б.К. Зайцева, на жанровом своеобразии литературно-критических и документально-художественных произведений писателя.
Мемуары Б.К. Зайцева - дневники, заметки, очерки, эссе - объединены в циклы. Первый из них - «Странник» публиковался в Берлине и был продолжен «Дневником писателя», выходившем на страницах парижской
газеты «Возрождение» вплоть до 1932 г. Третий цикл, получивший название «Дни», с небольшими перерывами печатался в разных эмигрантских изданиях вплоть до 1972 г. Последняя заметка зайцевских «Дней» была опубликована в парижской газете «Русская мысль» в январе 1972 г. за несколько дней до кончины писателя. Не меньшую ценность представляют его циклы «Москва» и «Далекое», выходившие по частям и отдельными изданиями с середины 1920-х гг. до середины 1960-х гг.
Таким образом, мемуарно-публицистические произведения Б.К. Зайцева - явление многоплановое: с одной стороны, для них характерны черты мемуарных жанров, и в первую очередь - подневных записей или заметок, сделанных «для себя», «для памяти». С другой стороны, их отличают черты, характерные для публицистики - отчетливо выраженная авторская позиция, гражданст-
венность и эмоциональная открытость. Они запечатлели и донесли до потомков живую атмосферу «литературной юности» Б.К. Зайцева, а также лет, прошедших в эмиграции, вне России. Б.К. Зайцев живо откликался на важнейшие события литературной и общественной жизни в один из самых драматических периодов русской истории. Кроме того, судьба писателя сложилась так, что и временной охват его мемуаристики поистине огромен - от начала 1910-х гг. до начала 1970-х гг.
Б.К. Зайцев скончался в Париже на девяносто первом году жизни и был едва ли не последним из русских писателей эмиграции «первой» волны, кто дожил до начала 1970-х гг. И поэтому можно сказать, что сама судьба сделала его участником и свидетелем многих событий литературной жизни (и не только литературной) и в России, и в эмиграции. В авторском предисловии к книжному (не журнально-газетному) изданию «Далекого» сам Б.К. Зайцев так писал о своих воспоминаниях: «Это книга о разных людях, местах - по написанию она разного времени, но все о давнем. Никого нет в живых из упоминаемых в ней, потому и много о смерти. Но, как и мы, еще живущие, составляли они часть своего времени, а вернее сказать - были цветом той полосы российской, которая стала уже теперь историей. Все оставили след, больший ли, меньший, в литературе, культуре нашей» [7, с. 507].
Действительно, воспоминания Б.К. Зайцева сохранили живое присутствие многих его современников - писателей, духовных деятелей, литературных и театральных критиков, философов и публицистов. Перед его глазами прошла целая эпоха, и сам он был частью этой эпохи с ее ошибками, заблуждениями, взлетами, трудами, днями и годами веры и надежды на возвращение на Родину.
Цель данной статьи, насколько это возможно в пределах небольшого исследования, - представить взгляд Б. К. Зайцева на судьбы ряда ярчайших представителей русской литературы ХХ в. и на развитие русской литературы в целом. Данная статья - введение к рассмотрению большой и важной проблемы - исторические судьбы русской литературы ХХ в. в их нераздельно рассматриваемых ветвях - литературы метрополии и эмиграции. В материалах зайцевских
«Дней», написанных «для себя», а также в тех, которые писатель готовил для публикации, значительное место отведено делам литературным. Это статьи и заметки, литературные портреты, имеющие не только мемуарный, но и историко-литературный, литературно-критический и культурно-исторический характер. Анализ публикаций в «Днях» в значительной степени расширит представление о многообразии литературной жизни и в России, и в эмиграции, а также в своей совокупности даст представление о литературных пристрастиях и мнениях Б.К. Зайцева относительно самых разнообразных событий культурной и общественной жизни в России и в среде русской эмиграции «первой» волны.
Оценки Б.К. Зайцевым людей и событий «импрессионистичны»: нередко нелицеприятны, остры, субъективны. Характерно в этом отношении собственное признание писателя, например, в отношении М. Горького: «К Горькому я всегда был несправедлив, - да и сейчас не могу с собой совладать» [8, с. 11]. Слова, которые свидетельствуют о глубоко личном и перечувствованном отношении Б.К. Зайцева, характер которого не менялся с годами. И так происходит почти с каждым из героев его мемуарной прозы, перечень имен которых сам по себе внушителен. Он вспоминает о встречах с А.П. Чеховым, В.Г. Короленко, Н.К. Михайловским, А.А. Блоком, Л.Н. Андреевым, Вяч.И. Ивановым, М.И. Цветаевой, Ю.И. Айхенвальдом, К.Н. Мочуль-ским, Д.С. Мережковским, З.Н. Гиппиус и мн. др. С одними он дружил, с другими был просто знаком, с третьими его связывала его писательская юность в России, а позднее -сотрудничество в эмигрантских изданиях.
Глубоко личным отношением проникнуты те страницы дневника писателя, в которых он мысленно возвращается в дни своей писательской юности, в Москву и Петроград. Это время, которое Б.К. Зайцев называет «перед войной», было наполнено самыми разными событиями, но мало кто из них (писательской молодежи и не только) «чувствовали, куда идет дело»: «Мы жили, писали, кто как мог. <...> Вспоминая эту полосу, перед войной, видишь ее в другом свете» [8, с. 15]. И далее - горькие слова: «Тучи мы не заметили, хоть бессознательно ощущали тягость» [8, с. 16] и слова покаяния: «Прежнюю Россию упрекать нечего: лучше на себя
оборотиться. Какие мы были граждане, какие сыны Родины?» [8, с. 17].
И вместе с тем Б.К. Зайцев вспоминает это время как «легендарное»: на заседаниях кружка «Середа» иногда проездом бывал А.П. Чехов, в Хамовниках в Москве можно было пройти мимо дома Л.Н. Толстого и увидеть свет в его окне. «Толстого я всегда боялся. Мы жили с ним в одном городе, Москве. Мог и встретить его на улице, но ни разу не встретил. <...> Путь наш, пока найдешь извозчика, всегда мимо особняка Толстого. Дом - ничего особенного. В небольшом саду, двухэтажный, никакой парадности. Таких в Москве много. Но было в нем нечто особенное. Тут жил Толстой» [8, с. 466]. Ощущение великого старца, всего его творчества было у Б.К. Зайцева действительно особенным, а «Война и мир» всегда представлялось ему произведением величайшим, созданным, «чтобы сопутствовать человеку до могилы» [5, с. 464].
А в Петрограде - встречи с А. Блоком, Л. Андреевым, Вяч. Ивановым (в «башне» -литературном салоне в квартире Вяч. Иванова на Тверской, дом № 1, где собирались младосимволисты), а также Д.С. Мережковским и З.Н. Гиппиус. Многих вскоре не станет, с иными жизнь сведет Б.К. Зайцева уже в эмиграции. Характерно в этом отношении описание «последней встречи» Б.К. Зайцева с Вяч. Ивановым в 1949 г. По-видимому, Б.К. Зайцев вспоминает кончину Вяч.И. Иванова: «Два года назад я навсегда попрощался с ним в Риме, и опять, как в молодости, но теперь уже в последний раз пахнуло на меня великой русской культурой мирных времен» [8, с. 15].
Острой болью проникнуты те главы «Дней», в которых речь заходит о России послереволюционной и особенно о состоянии русской литературы. В 1949 г. Б.К. Зайцев писал: «Жизнь так сложилась, что литература наша оказалась разрезанной: «здесь» и «там». Нас горсть, там множество - и там отбор из могучей страны, там родина и стихия» [8, с. 270]. Каково бы ни было отношение Б.К. Зайцева к власти, утвердившейся в России после событий 1917 г., для него Россия - родина, «могучая страна», и его боль о том, что эмигрантская словесность не может слиться с «тамошней», и поэтому судьбы и первой, и второй невеселы: там антиискусство
и антилитература, в эмиграции - отсутствие родины, смены и неизвестность положения.
В суждениях Б.К. Зайцева о положении русской литературы в эмиграции в те годы много справедливого и точного: к концу 1940-х гг. писатели эмиграции «первой» волны все больше ощущали отсутствие живой атмосферы: недостаток «воздуха». Все
больше давали о себе знать и отсутствие широкой читательской аудитории, языковой среды, недостаток общения, все более увеличивающийся временной разрыв с Россией и неизбежный уход живших и работавших в эмиграции писателей.
Все это Б.К. Зайцев знал и отчетливо понимал трагизм русской литературы в изгнании - «Ей ли не понимать тягости отрыва от родины!», но она живет: «.мы живы, работаем, пишем, читаем, любим родину» [8, с. 122]. Эти взволнованные слова были написаны в 1931 г. в статье «Дела литературные» («Возрождение» № 22403 от 31 декабря). «Дела литературные» - ответ критику
М.Л. Слониму, на его «Заметки об эмигрантской литературе» («Воля России» № 7/9). Здесь Б.К. Зайцев на слова Слонима «о вымирании стариков» писал так: «Литература эмиграции выросла на почве христианской культуры. Для нее слова: Бог, человек, душа, бессмертие - что-то значат. Для нее слова: природа, красота, любовь - тоже есть нечто. Божий мир полон, глубоко трагичен, грозен, иногда непонятен, но он не есть пошлость и не есть плоскость» [8, с. 121].
Драматичность ситуации ясно осознается Б.К. Зайцевым, но одновременно он знает, что «в подземельях пишутся (немолодыми, в большинстве, людьми) романы, повести, стихи, философские произведения, биографии, истории русской духовной культуры и жизни, истории русского древнего искусства. Пишется все это в условиях необеспеченности, при весьма тощем читателе - но вот пишется (мыслится, делается) [8, с. 122].
По страницам «Дней» можно судить, как болезненно воспринимались и переживались Б.К. Зайцевым известия о кончине того или иного литератора. Поэтому так нередки в «Днях» мемориальные записи, в которых говорится о кончине дорогих для Б. К. Зайцева людей. Так, им отмечены трагическая гибель критика Ю.И. Айхенвальда (17 декабря 1928 г.), кончина Д.С. Мережковского (7 декабря
1941 г.), З.Н. Гиппиус (9 сентября 1945 г.), К.В. Мочульского (21 марта 1948 г.), поэта и переводчика И.И. Тхоржевского (11 марта 1951 г.).
Обращение к памятным датам - характерная черта дневниковых записей Б.К. Зайцева. Тридцатилетняя годовщина смерти Л.Н. Андреева - «друга и сочувственника юных лет», умершего 12 сентября 1919 г., ознаменована публикацией «О Леониде Андрееве» в газете «Русская мысль» (14 октября 1949 г.). «.Судьба загадочна, слава недостоверна», - писал он здесь. - Нечто предсказал Андреев о своей жизни в своей пьесе. Слава постояла-постояла на верхушке, поколебалась туда-сюда, да вдруг так же стремительно начала падать, как возносилась» [8, с. 277]. В статье Б.К. Зайцев вспоминает дни писательского расцвета и славы Л. Андреева: «Вот он со мной на платформе - в широкополой артистической шляпе, в какой-нибудь синей рубашке с летящим галстуком, или бархатной куртке. Возбужденные, темно-блистающие глаза, папироса за папиросой. Он старше меня и уже известен.» [8, с. 276]. И последняя встреча осенью 1915 г.: «Это иной был Андреев, не тот, с кем философствовали мы некогда на Пресне, бродили среди берез Бутова, Царицына. Надлом, усталость, тягостная раздраженность. Начиналась и болезнь сердца. Только глаза блестели иногда по-прежнему» [8, с. 277].
Обращаясь к памяти того или иного писателя или поэта, Б.К. Зайцев дает очень краткое воспоминание о встречах с ним, о днях юности в Москве или совместной работе. Одна из первых записей такого рода в дневнике - сообщение о смерти и похоронах Д. С. Мережковского. Запись от 11 декабря 1941 г. За кратким описанием (со слов
З.Н. Гиппиус) последних минут Д.С. Мережковского идут воспоминания Б.К. Зайцева о его собственной последней встрече с Д.С. Мережковским. Для Б.К. Зайцева Д.С. Мережковский - человек, который всю свою жизнь «стоял перед Богом», хотя и был «дерзновенен» и сам не был святым «и на это не целился» [8, с. 192]. Далее идет характерное замечание, что «чувства греха, покаяния мало были ему свойственны». Но Б.К. Зайцев никак не осуждает его за это, считая, что Д.С. Мережковского всю жизнь занимало другое - познание. «И как писатель, и духов-
но Д.С. Мережковский, - считает Б.К. Зайцев, - рос непрерывно. Последние произведения его очень остры и гораздо глубже ранних.» [8, с. 193].
В высказываниях Б. К. Зайцева, возможно, деликатно скрыт ответ оппонентам в оценке личности и художественных поисков Д. С. Мережковского: «И когда он жил, то волновался и кипел, все вопрошал, допытывался, может быть, даже «беспокоил» домыслами своими, хотелось и в Иисуса Неизвестного проникнуть, и движение Духа в Церкви понять, разгадать Святых Апостолов, Учителей» [8, с. 192]. Из сказанного можно сделать вывод, что для Б.К. Зайцева очевидна некая «двойственность» личности и писательских устремлений и целей Д.С. Мережковского, но также очевидно и то, что в рамках кратких заметок, да к тому же написанных по поводу смерти Д.С. Мережковского, он не склонен делать какие-либо обобщающие выводы о его творчестве.
Известно, что Д.С. Мережковский писал биографии великих людей, в т. ч. и святых, -апостола Павла, Августина Блаженного, Жанны д’Арк, но при этом создавал не жития, а научно-философские биографии, позитивистские по своей сути, имеющие некий налет мистицизма. При этом на всем есть отражение грядущей новой религии -Третьего Завета. А в «Иисусе Неизвестном» (1932) им было создано свое толкование евангельских событий, где он «уточняет» некоторые библейские подробности, даже те, которые всем представлялись бесспорными. Совершенно очевидно, что Б.К. Зайцев мягче, терпимее и милосерднее к разрешению Д.С. Мережковским тех вопросов, которые его волновали. Но все-таки главное, что волнует Б.К. Зайцева - смерть без покаяния -внезапная смерть лишила Д.С. Мережковского возможности «упорядочить высшие счеты», хотя, оговаривается Б.К. Зайцев, «у него. счетов душевных с Богом было мало» [1, с. 193]. Сейчас же Б.К. Зайцева все-таки больше волнует эта сторона, и он просит «за него прощение». Косвенно христианская забота Б.К. Зайцева о Д.С. Мережковском проявляется отчетливее в строках, которые идут практически менее, чем через два месяца. И написаны они по поводу В.А. Жуковского: «Тихо жил, тихо созрел, мудрецом умирал» [8, с. 194].
Отношение Б.К. Зайцева к М. Горькому, как он сам говорил, было двойственным: с одной стороны, он признает его несомненный литературный дар, его постоянные «заступничества» перед властью за ею же обиженных литераторов, художников, ученых. Но, с другой стороны, Б.К. Зайцев не прощает М. Горькому его поездок на Беломорканал и на Соловки, где, как он считает, «ему втерли очки», и он написал «все, что нужно» [8, с. 445]. Б.К. Зайцев не прощает М. Горькому этих его поступков: «Можно ли было тогда (перед войной. - Л. К., Е. Н., Е. Б.) думать, что революция, которой он так жаждал, ему же и поднесет кубок с отравой?» [8, с. 11]. Б.К. Зайцев склонен объяснять это мистически - «вмешательством Судьбы»: «Недавно попалась мне фотография: писатели московские моей молодости, группа. <. > Горький улыбается так благодушно и приветливо! И так резнуло в сердце: вот Судьба! Куда улыбка эта делась? Куда завела жизнь? Дала и славу, и богатство, и «почет», но нет улыбки. Вместо нее - Беломорский канал, а самому - на прощание - чаша с цикутой» [8, с. 446]. Чаша с цикутой - совершенно прозрачный намек на причину смерти М. Горького - чашу с ядовитым настоем цикуты, как известно, перед смертью получил Сократ.
Тема судьбы едва ли не последний раз возникает на страницах зайцевской публицистики в статье «Судьба» <Гумилев>, опубликованной в газете «Русская мысль» 23 сентября 1971 г. Появилась она в связи с публикацией в «Вестнике Р.С.Х.Д.» стихотворения Н.С. Гумилева. Для Б.К. Зайцева оно стало своеобразным «открытием» Н.С. Гумилева: «Гумилева я никогда не видел, как поэта знал мало. Поклонником особым не был» [8, с. 475], но стихотворение, написанное Н.С. Гумилевым в тюрьме, заставляет его вспомнить события пятидесятилетней давности. На этот раз в связи с воспоминаниями о том, как было встречено им известие о расстреле
Н.С. Гумилева (27 августа 1921 г.): «Сказать правду, нас тогда ничем удивить было нельзя» [8, с. 457]. Но гумилевские строки, дошедшие до читателей через пятьдесят лет, создают в сознании Б.К. Зайцева образ поэта-воина:
<.> Я не трушу, я спокоен,
Я моряк, поэт и воин
Не поддамся палачу.
Пусть клеймит клеймом позорным,
Знаю - сгустком крови черным
За свободу я плачу. <.>
И особенно его поражают строки:
Каравеллою крылатой
Отвезет меня домой.
Для Б.К. Зайцева «дом» - «Вечный дом», который «моряк, поэт и воин» встретил с Христом в душе.
В другой своей записи Б.К. Зайцев вспоминает, что после расстрела Н.С. Гумилева Ю. Айхенвальд прочитал восторженный доклад о нем в Союзе писателей, на который откликнулся Л.Д. Троцкий статьей «Революция, где твой хлыст», с требованием «заставить Айхенвальда убраться к черту в тот лагерь содержанства, к которому он принадлежит по праву - со всей своей эстетикой и религией» [8, с. 505].
Борис Константинович Зайцев прожил долгую жизнь. И судьба как будто хранила его как свидетеля и летописца той былой жизни, которая небольшими, но яркими картинами запечатлелась в его дневниковых записях и нередко переходила на страницы газет, издававшихся русской эмиграцией. Он вспоминал тех, кого знал и помнил, кого любил и ценил, но кого уже давно не было рядом. Заметки Б.К. Зайцева несут на себе отпечаток утраты, огромной затаенной боли, которая, по-видимому, никогда не уходила из его сердца.
Значительное место в прояснении литературной концепции Б.К. Зайцева могут иметь не страницы «Дней», в которых он пишет о русских писателях и поэтах XIX в. Здесь главное место отведено двум гениям русской литературы - Л.Н. Толстому и Ф.М. Достоевскому, а их романы - «Война и мир» и «Братья Карамазовы» названы «величайшими», рядом с которыми просто ничего нельзя поставить: «их надо взять отдельно, как бы вне конкурса, а не равнять с Киплингами, Кафками, симпатичной Мансфилд» [8, с. 336].
Эта запись в дневнике появилась в связи с тем, что французские писатели выбирали двенадцать лучших иностранных романов. Лауреатами оказались три русских писателя -Л.Н. Толстой, Ф.М. Достоевский и А.П. Чехов. Однако результат голосования в целом
вызвал у Б.К. Зайцева чувство недоумения, а причина этого в том, что «Большие надежды» Диккенса получили 15 голосов, «Война и мир» - 14, а «Братья Карамазовы» - 13. Отсюда и вывод - иностранцы не знают русского языка, а следовательно, не могут подлинно судить о романах русских гениев.
Но подлинно судить о русских гениях не могли и сами русские. Так, Б.К. Зайцев вспоминает, что И.А. Бунину был чрезвычайно далек мир героев Достоевского, более того: «Иван Алексеевич Ф.М. Достоевского возненавидел»: «Не помню точно, как Бунин Ф.М. Достоевского именовал, но с яростью, силой и меткостью слова русского, от простонародья крестьянского к нему идущего.» [8, с. 482]. Если не замечать барственно-пренебрежительного слова «простонародье», сказанного в отношении русского крестьянства русским же писателем, словом, которым, даже находясь в эмиграции, многие писатели продолжали называть русский народ, то вывод, к которому приходит Борис Константинович, представляется вполне справедливым: «Дело кончилось тем, что ничего не изменилось. Бунин остался выдающимся русским писателем, Достоевский -писателем мировым и непревзойденным» [8, с. 482].
Как можно видеть, многие факты и персоналии литературной жизни вызывали неподдельный интерес Б.К. Зайцева, который, никогда не отрываясь от литературной жизни, настойчиво размышлял о загадках судеб ее участников - «. мы и вообще ничего не понимали в судьбах собственных, да и родины нашей» [8, с. 278]. Его неизменная забота -будущая судьба русской литературы, которая
виделась ему в воссоединении двух ее ветвей, растущих от одного корня - от Пушкина, Лермонтова, Толстого, Тютчева, Жуковского, Достоевского и еще многих, кто составил ее славу и гордость.
1. Любомудров А.М. «Дневник писателя»
Б. К. Зайцева: диалог времен, культур и традиций // Б.К. Зайцев. Дневник писателя. М., 2009. С. 3-53.
2. Яркова А.В. Жанровое своеобразие творчества Б.К. Зайцева 1922-1972 годов. Литературно-критические и художественно-документальные жанры: монография. СПб., 2002.
3. Громова А.В. Жанровая система творчества Б.К. Зайцева: литературно-критические и документально-художественные произведения: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Орел, 2009.
4. Кашпур О.А. Жанр литературного портрета в творчестве Б.К. Зайцева: автореф. дис. . канд. филол. наук. М., 1995.
5. Кириллова Е. Л. Мемуаристика как метажанр и ее жанровые модификации (на материале мемуарной прозы русского зарубежья первой волны): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Владивосток, 2004.
6. Кознова Н.Н. Мемуары русских писателей-эмигрантов первой волны: концепции истории и типология форм повествования: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. М., 2011.
7. Борис Зайцев. Далекое. М., 1991.
8. Зайцев Б.К. Собрание сочинений: Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии. М., 2000. Т. 9 (доп.).
Поступила в редакцию 12.05.2012 г.
UDC 821.161.1-94
FATES OF RUSSIAN LITERATURE OF 20th CENTURY IN B.K. ZAITSEV CONSIDERATION (ON MATERIALS OF MEMOIRES AND PUBLICISTIC CYCLE “THE DAYS”
Larisa Semenovna KONKINA, Mordovia State University named after N.P. Ogarev, Saransk, Russian Federation, Doctor of Philology, Professor, Professor of Russian and Foreign Literature Department, e-mail: [email protected]
Ekaterina Aleksandrovna NIKOLA YEVA, Mordovia State University named after N.P. Ogarev, Saransk, Russian Federation, Doctor of Culturology, Head of Russian and Foreign Literature Department, e-mail: [email protected]
Ekaterina Grigoryevna BIKEYEVA, Mordovia State University named after N.P. Ogarev, Saransk, Russian Federation, Post-graduate Student, Russian and Foreign Literature Department, e-mail: [email protected]
The investigation of the materials on the problem of literature life on the pages of publicistic and memoirs cycle by B.K. Zaitzev “The Days” is considered. The subjective and emotional character of Zaitzev’s of evaluations by the writer the events of literary life and Personalia are revealed. The addition in historical and literature conception of B.K. Zaitsev and presentation about the fates of literary life in Russia in emigration from the point of view of one of its participants is given. Key words: emigrant; critic; book review; note; essay; journalism; newspaper; publicistics; autobiographical.
