CC BY
18
2008.01.036. ЦИНЬ ХУЭЙ. ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ, СОЦИАЛЬНАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ И ДЕМОКРАТИЗАЦИЯ В КИТАЕ НА РУБЕЖЕ XX-XXI вв. QIN HUI. China's economic transition, social justice and democratization at the turn of the century // The Chinese model of modern development / Ed. by Tian Yu Cao. - L.; N.Y.: Routledge, 2005. - P. 88-127.
После 1989 г. изменения в китайской экономике и обществе вступили в новый этап. В 1992-1997 гг. было осуществлено три важных прорыва на пути к рыночной экономике. Во-первых, была отменена система талонов на еду. Во-вторых, была открыта фондовая биржа. С помощью этого механизма права государственной собственности превращались в права частной собственности и наоборот, что подтолкнуло процесс первоначального накопления в Китае. В-третьих, на юге провинции Цзянсу с характерной для него традиционной коллективной экономикой («местный государственный корпоративизм») проведена кампания приватизации. С этого времени исчезло представление, что городские предприятия являются частью коллективной экономики.
Следующий этап в развитии китайской экономики начался в 1997 г., когда на XV съезде КПК прозвучал призыв победить в битве за «реформу государственных предприятий». После этого из жизни центральных городов и многих провинций Китая окончательно ушло понятие «право государственной собственности», что было редким явлением в мировой истории приватизации.
В Китае первоначальное накопление, будь то «социалистическое» или «капиталистическое», всегда проводилось железной рукой. Китайские авторы критиковали «радикальные реформы» в Восточной Европе, называя их либо чрезмерно либеральными, либо чрезмерно популистскими. Между тем, многие из начатых в Китае реформ удивили бы восточных европейцев своей радикальностью. Китайский стиль «шоковой терапии» виден на примере кампании по изменению прав собственности в городских предприятиях. «Эта коренная реформа прав собственности, полностью осуществлённая за год или девять месяцев, представляет собой "самый радикальный" план, по сравнению с которым "планы 500 дней" Центральной и Восточной Европы кажутся весьма скромными. Чего не сделали восточные европейцы с их демократической системой управления, сде-
лали китайцы с их олигархической системой. Позднее обнаружили, что изменения прав собственности на городские предприятия - всего лишь мелкомасштабные эксперименты. Реформа государственных предприятий в крупных городах вскоре преподнесла новые сюрпризы» (с. 92).
Важнейшим прорывом в изменении прав собственности на государственные предприятия считалось установление принципа «делимитации» этих прав. Она заключалась в распределении акций государственных предприятий (перестававших быть государственными) среди частных лиц - работников предприятий, с тем чтобы руководство получило большинство акций. При рыночной экономике вознаграждение менеджеров предприятия правами собственности в дополнение к заработной плате - нормальное явление. Однако эта мера не должна разрушать исходную структуру прав собственности. Способный менеджер не должен «делимитировать» предприятие акционеров как своё собственное. Вознаграждать менеджера правами собственности могут только сами собственники.
В случае с предприятиями г. Чанша в 2000 г. менеджеров вознаградило правительство, хотя при социализме оно являлось не собственником «государственного» имущества, а всего лишь его смотрителем (caretaker). В этом заключается парадокс реформы прав собственности: продавца не существует. Цель реформы - сделать права собственности подлежащими купле-продаже. Если эти права могут быть переданы, нужна ли реформа? Если эти права не могут быть куплены и проданы, как осуществить реформу? По логике, в передаче права должен участвовать «продавец» - собственники (граждане); поскольку они не участвуют, для передачи собственности существует лишь два законных способа: 1) распределить государственное имущество поровну между гражданами («метод распределения сертификатов» в Восточной Европе), чтобы создать «продавца»; 2) путём общественного отбора кандидатов учредить агентство под общественным надзором, сделав смотрителя имущества его законным попечителем. Однако это потребовало бы реформы политической системы.
Хотя восточноевропейские страны допустили в реформах много ошибок, они следовали этим двум принципам легально. В Китае же «сделки смотрителя» не нуждаются в санкции или надзоре, поэтому упомянутые принципы не существуют юридически.
Вот почему приватизация через делимитацию (а не распределение или продажу) проводится в Китае открыто и без задержек.
Неудивительно, что Китай привлекает намного больше иностранного капитала, чем Восточная Европа: здесь приемлем любой способ превратить государственную собственность в частную, рабочие профсоюзы там существуют номинально, а ассоциации крестьян нет вовсе.
«Даже учитывая преувеличения в экономических показателях, скорость роста китайской экономики - в самом деле "чудо". Ни левые, ни правые экономисты на Западе, которые умеют лишь выбирать одну из двух систем и координировать их - демократическое социально ориентированное государство и государство свободной торговли, - не могут понять это чудо. Его нельзя понять ни с точки зрения классического либерального "«вашингтонского консенсуса", которая делает упор на преимуществах рыночного механизма, ни с точки зрения "поствашингтонского консенсуса" Кейнса - Рузвельта, которая делает упор на необходимости государственного контроля и регулирования» (с. 97).
Формирование «чуда» прошло два этапа. В 80-е годы из-за исключительной неэффективности китайской мандатной (mandatory) экономики по сравнению с разумно плановой экономикой Восточной Европы от китайской экономики можно было «отказаться без потерь». В 90-е годы исключительно несправедливая система коммун и исключительная неэффективность «экономики кампаний» достигли высшей точки. Преимущество Китая перед Восточной Европой заключалось в «реформе столыпинского типа»: китайское правительство могло управлять железной рукой, сведя к минимуму сопротивление населения и «трансакционные издержки системной трансформации». Как ещё в 1987 г. заметил Дэн Сяопин: «Крупнейшим преимуществом нынешней системы является то, что если мы хотим что-то предпринять, то после принятия решения можем сделать это сразу без ограничений» (с. 98). Это «преимущество» и позволило китайским властям проводить реформы, невзирая на издержки в виде десятков миллионов жизней. Правительство может раздавать государственное имущество кому угодно; рабочих можно «без ограничений» выбрасывать на улицу. «Имела ли такую удачу какая-либо страна, испытавшая головную
боль от "ограничений" профсоюзов, неправительственных средств массовой информации и оппозиционных групп?» (с. 98).
Китайский экономист Ли Инин, который весьма положительно оценивает нынешнюю ситуацию в Китае, недавно сказал, что равенство и не должно быть здесь целью. Предоставить всем равные возможности немыслимо. Ли защищает китайскую концепцию справедливости: китайцы - одна большая семья. Родители отправляют второго сына в университет, а старший сын работает, чтобы содержать его. Имея чувство «групповой идентификации», каждый выполняет свою функцию. Такие установки и позволили Китаю совершать первоначальное накопление намного быстрее стран Восточной Европы, переживающих демократическую трансформацию. По сравнению с тяготами «культурной революции» нынешняя трансформация в Китае выглядит приятной прогулкой. Китаю не приходится заботиться о социальном обеспечении - в отличие от стран Восточной Европы, стремящихся соответствовать требованиям к членам Европейского союза. Неудивительно, что Китаю намного легче удовлетворять требования МВФ.
Социально-экономическая трансформация вызвала серьёзные изменения в китайском обществе, и прежде всего в правящей партии. По данным отчёта муниципального комитета КПК г. Хуанши провинции Хубэй (2001), среди 355 частных собственников с имуществом стоимостью более 500 тыс. юаней, годовым доходом более 5 млн. юаней и числом рабочих на предприятии более 25 человек насчитывалось 193 члена партии - 54,4%. В предместьях г. Янчжоу провинции Цзянсу члены партии - 24% обладателей контрольных пакетов акционерных компаний - контролировали более половины имущества частных предприятий (с. 99). Такой высокий процент объясняется не тем, что капиталистов принимают в партию, а тем, что членам партии разрешают стать капиталистами.
Ввиду этого некоторые иностранные наблюдатели полагают, что КПК может превратиться в социал-демократическую партию. Это преувеличение. В развитых странах основа социал-демократических партий - профсоюз, а цели этих партий - развивать парламентскую демократию и социально ориентированное государство. В КНР, несмотря на большую долю частных собственников в рядах партии, политическая структура продвинулась от популизма к олигархии, а не к социальной демократии.
Хотя разрыв между богатыми и бедными в Китае оценивают по-разному, несомненно, что с 1994 г. он растёт. Проблема распределения доходов стала самой заметной социальной проблемой страны. Сегодня степень поляризации в Китае превышает обычный коэффициент Джини не только в странах Запада, но и на Тайване. В Польше в 1992 г. он составлял 0,25, в Чехословакии в 1996 г. 0,26, в России в 1995 г. официально 0,381 (без учёта «теневой экономики»). В Китае коэффициент Джини по уровню годового дохода на душу населения составляет, по разным оценкам, от 0,409 до 0,445 (с. 101).
Проблема заключается не только в степени, но и в природе поляризации. В Китае поляризация внутри социальных слоёв не переходит в поляризацию классов, а две поляризации развиваются параллельно (барьер идентичности страты не сломан). К концу 90-х годов сильно выросла и разница между доходами горожан и сельских жителей. По данным Бюро национальной статистики, доля товаров, потребляемых на уровне округа и ниже, упала в 1990— 1999 гг. с 53 до 38% (с. 104). Обеднение малоимущих продолжается. Растёт число выступлений рабочих. В 2001 г. в провинции Ху-бэй произошло три случая убийства руководителей государственных предприятий своими работниками или членами их семей, что указывает на серьёзность социальных противоречий. В то же время очевиден кризис, периодически возникавший при традиционных династиях: крестьяне бросают свою землю, задавленные налогами и повинностями.
Велики и экономические проблемы государства. После периода приватизации объём государственного имущества в Китае существенно сократился, но его стоимость всё ещё составляет немалую сумму - 9 трлн. юаней. Вместе с тем национальный долг составляет 12,8 трлн. - 140% ВВП (с. 106). Пытаясь справиться с трудностями, государственный сектор через фондовую биржу поглотил большие объёмы частного капитала. Однако акционеры в Китае отличаются от акционеров в стране с нормальной рыночной экономикой. В государственных предприятиях их права равны нулю: собственники не получают дивидендов, так как прибыль пускают на решение проблем предприятий. Это при том, что руководство многих убыточных предприятий заставляло своих рабочих приобрести акции под угрозой увольнения. Акционерам государст-
венных предприятий остаётся одно средство извлечения прибыли -игра на колебании курса акций (спекуляция). При этом многие предприятия помещают прибыль в банки, а процент снимают «внутренние люди» предприятия и кладут себе в карман.
Китайская ситуация резко контрастирует с восточноевропейской. Например, в Чехословакии акционеры после «массовой приватизации» успешно защищали свои права с помощью инвестиционного фонда. Серьёзные проблемы существуют и в сельской местности. «Чудо городских предприятий» юга провинции Цзянсу не повторилось в глубинных районах страны. После «кампании» большинство таких предприятий вскоре обанкротилось, а значительная часть вложенных крестьянами средств попала в карман связанных с кампанией лиц через посредство «государственного имущества». Упомянутая кампания - одна из главных причин нынешнего долгового кризиса деревни и города.
Таким образом, сейчас Китай столкнулся с проблемой утраты не только государственного, но и негосударственного имущества. С 90-х годов китайская экономика продвинулась в направлении рыночной, но процесс первоначального накопления - «грабёж капитала с целью делать бизнес» - ещё вовсе не закончился.
В начале XXI в. крупнейшей дискуссией в сфере экономических исследований в Китае был спор Ли Инина с У Цинляном относительно «чёрного занавеса средств». Данный спор отразил тот факт, что вопрос о необходимости реформ давно решён положительно и на повестку дня вышел вопрос о справедливости, о том, как конкретно «делить дом». Академический спор отразил конфликт классов и групп интересов. Выступления крестьян и рабочих во второй половине 90-х годов стали распространённым явлением в Китае. Большинство крестьян не хотят возврата к нищей жизни в коммунах, но протестует против плохого управления в сельских районах и тяжкого бремени налогов и долгов. Рабочие до реформ получали материальную выгоду от функционирования государственных и коллективных предприятий. По сравнению с крестьянами они имели более высокий статус как горожане; по сравнению с интеллектуалами (которых во время «культурной революции» называли «вонючей девятой частью») они считались революционным классом «номер один». Сейчас, однако, налагаемые на рабочих ограничения остались прежними, а материальные выгоды пропали.
Поэтому часть рабочих жалеет о прежних временах, что вызвано не самой политикой «раздела семейной собственности», а несправедливым образом её проведения. «В китайской модели приватизации отсутствуют нормальные договорные процедуры между рабочими и другими группами интересов, а также организованная защита прав и выгод рабочих. Китайские рабочие боролись за права, которые рабочие в Чехословакии и Польше уже имели. Противоречие между трудом и капиталом при нормальной рыночной экономике не тождественно проблеме "как делить семейную собственность" в Китае» (с. 113-114).
Говоря языком Ленина, у Китая «посткоммунной эпохи» одна альтернатива - «американский» или «прусский» путь развития. Перед таким же выбором, по мнению марксистов, стояла Россия в начале ХХ в. Предпосылки для этого были созданы реформой П.А. Столыпина, который силой уничтожил крестьянскую общину, пытаясь превратить русских крестьян в индивидуальных собственников. Тогда встал вопрос: кто выиграет от такой капиталистической революции и кто падёт её жертвой? Альтернативой считали «демократическую приватизацию» (как в США) или «приватизацию "шишек"» (как в Пруссии). Ленин до 1917 г. считал путём России «американский», но после революции выбрал третий путь (который прежде сам считал невозможным): восстановил и укрепил общину посредством «сверхпопулизма», поставив её членов под её полный контроль.
В Восточной Европе после крушения социализма демократическое движение ограничило «приватизацию "шишек"», и государственное имущество в целом осталось неприкосновенным. В Китае реформы принадлежали к столыпинскому типу, проводились железной рукой; у масс не было возможности договариваться и обсуждать ситуацию с властью. Процесс «приватизации без демократии» неизбежно стал процессом незаконных сделок между чиновниками. Рабочим уже слишком поздно сопротивляться такому типу приватизации.
Некоторые наблюдатели приводят пример азиатских «драконов» и «тигров», пытаясь доказать преимущество пути, на котором страна сначала развивает экономику, а уж затем демократию. На рубеже ХХ-ХХ1 вв. примеры таких стран, как Индонезия, похоже, опровергают эту точку зрения. Даже если страны Юго-
Восточной Азии и добились некоторых успехов, их опыт вряд ли применим к Китаю: этим странам не приходилось пройти через трансформацию собственности и приватизацию. Исключение -Тайвань, но там приватизация государственного имущества и имущества партии Гоминьдан была осуществлена уже после демократизации.
«Если Китай будет медлить до потери всего своего государственного имущества, а затем осуществит демократизацию без чёткой процедуры, ему придётся столкнуться с крупной проблемой..., когда общество, прежде так называемые собственники "государственного имущества", получит право собирать информацию, осуществлять надзор и даже решать судьбу правительства. Что произойдёт, когда люди обнаружат, что их имущество было украдено? Как будут решать эту проблему?.. Однако если Китай просто продолжит "процветать" и не почувствует необходимости в реформе своей политической системы, то как только этап экономического процветания закончится (никакая экономика не может развиваться со сверхскоростью вечно), проявятся противоречия, которые пока скрыты быстрым ростом. Так произошло в Индонезии после процветания при Сухарто, и демократия в конце концов появилась лишь после многих серьёзных кризисов. А ведь Индонезия не испытала трансформации собственности и не была "посткоммун-ной" страной столыпинского типа. Если подобный индонезийскому беспорядок произойдёт в стране, которая осуществила "приватизацию "шишек", с какой же ситуацией мы тогда столкнёмся в Китае?» (с. 122-123).
К.А. Фурсов
