дьявольского наваждения, утверждали тем не менее что благочестивый провидец способен с божьей помощью справиться с ним.
Но наряду с этой системой воззрений существовала и другая, восходящая к сочинениям отшельников и исповедовавшаяся белым духовенством. В XV в. она оформилась в науку «различения духов». Клирики, ратовавшие за «различение духов», настаивали, что благочестивый христианин не должен желать получить, а тем более пытаться вызвать видение. Бог может открыться человеку, как он открывался древним пророкам, но любой провидец рискует пасть жертвой наваждения. Со временем «различители духов» все чаще стали брать на себя роль судей, критически изучая и оценивая видения и при необходимости объявляя их дьявольскими; тем самым они входили во все более серьезное противоречие с авторами трактатов, обучавших практикам вызывания видений.
К концу Средневековья, подводит итог Б. Ньюмен, мы обнаруживаем две крайних позиции в отношении видений. В ответ на растущий интерес мирян к духовным упражнениям, ранее практиковавшимся только в монастырях, в XIV-XV вв. появились многочисленные сочинения, имевшие своей целью помочь тем, кто желал пересечь границу, отделяющую «я представляю» от «я вижу». В результате даже необразованные миряне получили доступ к вершинам визионерского опыта, которые двумя веками ранее были доступны только монахам и отшельникам. Однако сама массовость рассказов о разного рода видениях, их описаний и толкований вызывала сомнения в их качестве. Искусственно вызванные видения не представляли никакой опасности, пока они воспринимались как одна из составляющих монастырского послушания, но превратились в серьезнуюсилу, когда миряне, мужчины и женщины, стали пророчествовать на основании собственного визионерского опыта.
З.Ю. Метлицкая 2005.04.007. БАРАЗ Д. СРЕДНЕВЕКОВАЯ ЖЕСТОКОСТЬ. BARAZ D. Medieval cruelty. - L.; N.Y., 2003. - 225 p.
Ключевые слова: Жестокость как культурный феномен, от поздней античности до конца XVII в.
Книга Даниэля Бараза, сотрудника Пенсильванского университета, посвящена изучению жестокости как культурного феномена. В качестве хронологических рамок своего исследования Д. Бараз выбирает период от поздней античности до конца XVII в. В своем анализе представлений о
жестокости автор опирается в первую очередь на нарративные источники - трактаты, посвященные вопросам морали и этики, где понятие жестокости обсуждается в теоретическом плане, а также исторические и агиографические сочинения, в которых описываются реальные проявления жестокости.
Основная проблема, пишет Д. Бараз во вступительной главе, состоит в том, что в средневековых сочинениях оценка того или иного деяния как жестокого далеко не всегда выражена явно. Это порождает существенные трудности: если ограничиться изучением только тех случаев, когда о жестокости говорится напрямую, большой объем материала (в частности, практически все раннесредневековые тексты) останется за рамками рассмотрения; если же пытаться анализировать также неявные указания на жестокость, очень велик риск впасть в анахронизм, включив в поле исследования описания деяний, которые кажутся нам жестокими, но не являлись таковыми в глазах современников событий.
Для того чтобы обойти эту сложность, Д. Бараз предлагает следующую методику. Он начинает с анализа источников, в которых оценка выражена непосредственно. При этом автор книги не ограничивается тем, что рассматривает разные варианты употребления наиболее традиционного для средневековых текстов обозначения жестокости - латинского «спйеИБ». С помощью средневековых словарей и глоссариев он выявляет синонимы «а^еИБ» и слова, которыми переводилось «аийеНБ» в народных языках, и включает их в сферу своего исследования. Кроме того, анализ библейских текстов и средневековых глосс (результаты которого приведены в одном из приложений к книге) позволил Д. Баразу обнаружить ряд других латинских терминов, ассоциативно связанных с представлением о жестокости: иа1ш, Баеуш, айох ferox, Беуег^Б, аш1еп1а8, integatis _|и&а. Соответственно, все примеры их использования также оцениваются.
Определив таким образом контексты, в которых чаще всего появляется указания на жестокость, автор обращается к исследованию текстов, где оценка не выражена впрямую. Исходя из того, что в позднеантичных источниках и в источниках высокого и позднего Средневековья жестокость часто приписывается «чужим» (варварам, язычникам, монголам, мусульманам, иудеям), Д. Бараз при анализе «неявных» оценок уделяет основное внимание именно описаниям такого рода - рассказам о викингских, сарацинских и монгольских набегах и пр.
В книге шесть глав. В первой главе «Теоретическое осмысление жестокости: от Сенеки до Монтеня» автор рассматривает толкования
понятия жестокости в трудах Сенеки, Августина, Фомы Аквинского, Монтеня. Этот очерк позволяет ему оценить, насколько проблемы жестокости занимали общественное сознание в разные эпохи и какими факторами определялись те критерии, по которым жестокие деяния отличались от деяний, не расценивавшихся как таковые.
Во второй главе «Поздняя античность: основы» Д. Бараз задается вопросом о том, что нового внесло христианство в представления о жестокости, характерные для языческого императорского Рима. Римские языческие авторы говорят о жестокости в двух контекстах: в правовом и политическом. Она может выступать как один из аспектов наказания или как одна из характеристик тирании. Кроме того, жестокость часто фигурирует в источниках как не-римское качество, неотъемлемая черта варваров. Христианство, сохраняя отчасти эту систему представлений, переносит акцент с физического насилия на духовное. Основной разновидностью жестокости, приписываемой «чужим», язычникам становилось насилие по отношению к христианской религии, церкви и ее адептам.
В третьей главе «Раннее Средневековье: эпоха молчания» автор рассматривает восприятие жестокости в раннем средневековье. Самой характерной чертой является то, что в источниках данного периода практически не встречается ни теоретического осмысления жестокости, ни оценок каких-либо деяний как жестоких. Подобное молчание кажется тем более странным, что именно в это время европейские страны постоянно подвергались жестоким набегам сарацин, мадьяр и викингов. Д. Бараз сопоставляя описания этих нашествий в раннесредневековых хрониках и опирающихся на них позднейших источниках, показывает, что отсутствие явных оценок отнюдь не означает, что само понятие жестокости было неведомо раннему Средневековью. Реально оказывается, что деяния, которые в более поздних источниках называются жестокими, в ранних памятниках описываются строго определенным образом. Речь идет о своего рода «кодовом языке». Отказываясь подробно изображать насилие, анналисты и агиографы используют условные краткие описания как знаковые указания на жестокость. По мнению Д. Бараза, просматривается параллель между подобным способом описания и использованием символических изображений в раннесредневековой живописи и скульптуре.
В главе четвертой «Высокое Средневековье: возрождение жестокости» Д. Бараз утверждает, что в ХШ-ХГУ вв. жестокость оказывается одним из центральных понятий европейского менталитета. Она вновь становится предметом для теоретизирования; в хрониках, житиях, рассказах о видениях появля-
ются развернутые, впечатляющие картины насилия; все большую известность и распространение получают труды античных авторов, посвященные этой теме, в частности сочинения Сенеки и «Метаморфозы» Овидия. Характерной чертой эпохи является интерес к этическим аспектам и индивидуализация носителей жестокости в описаниях.
Глава пятая «Позднее Средневековье - манипулирование образами и игра на чувствах» призвана показать, каким образом в Х1У-ХУ вв. понятие «жестокости» становится объектом манипулирования, в первую очередь в по литических целях. Обвинение политических противников в жестокости используется для оправдания собственных действий (что происходило, в частности, во время Жакерии). Кроме того, жестокость правителя (реальная или приписанная ему) служила средством к его делегитимизации, как это случилось, например, с Педро I Кастильским.
В главе шестой «Раннее новое время: изменение отношения к жестокости» автор монографии доказывает, что в раннее Новое время понятие жестокости становится более объективным, но при этом менее абстрактным. Появляются градации - поступки могут оцениваться как более или менее жестокие. При этом главным критерием яв-ляются сами действия, а не мотивы, которые за ними стоят. Если в средневековье убийство одного человека ради забавы считалось жестоким поступком, а убийство сотни еретиков - нет, в Новое время более важным оказывается количественный фактор.
В книге имеются также шесть приложений. В первом приведены результаты лексического анализа библейских текстов с точки зрения понятия жестокости. Во втором содержатся отрывки из источников, характеризующие восприятие жестокости в Новое время. В третьем даны выдержки из писем Евсевия и Руфина1 касательно жестокости. В четвертом приведены в сопоставлении фрагменты описаний викингских нашествий из Англосаксонской хроники, Хроники Флоренса Вустерского и «Истории английского народа» Генри Хантингтонского. В пятом помещены отрывки из описания захвата Бухары и Самарканда монголами. В шестом содержатся выдержки из описаний Жакерии, составленных представителями аристократического лагеря.
З.Ю. Метлицкая
1 Государственный деятель Восточной римской империи конца IV в.