CC BY
18
2005.04.006. НЬЮМАН Б. ЧТО ЗНАЧИТ: «Я ВИЖУ»? СТОЛКНОВЕНИЕ ТЕОРИИ И ПРАКТИКИ В СРЕДНЕВЕКОВОМ ВИЗИОНЕРСТВЕ. NEWMAN B. What did it mean to say «I saw»? The clash between theory and practice in Medieval visionary culture // Speculum. - Cambridge (Mass.), 2005. - Vol. 80, № 1. - P. 1-43.
Ключевые слова: видение как одно из составляющих средневекового религиозного опыта.
Статья профессора религиоведения Северо-Западного университета (Эванстон) Барбары Ньюмен посвящена исследованию видений как одной из составляющих средневекового религиозного опыта.
Б. Ньюмен начинает с построения классификации группы достаточно разнородных явлений, традиционно объединяемых под названием «видения». Исследовательница выделяет четыре аспекта, которые обычно (в том числе и в Средневековье) подчеркивались в связи с видениями.
1. Видение может быть самопроизвольным, возникать вследствие ненормального физического и психического состояния (болезни, безумия и пр.).
2. Видение может быть вызвано путем специальных духовных упражнений, тренирующих способность к концентрации, память, внимание.
3. Видение может представлять собой также результат творчества, попыток передать ощущения в конкретных зрительных образах.
4. Видение может быть результатом прямого откровения свыше.
В разные периоды и в разной среде, указывает Б. Ньюмен, выдвигались на первый план разные аспекты видений. В ветхозаветных текстах подчеркивается самопроизвольный характер боговдохновенных видений. Теоретическое осмысление видений в христианской традиции восходит к работам блаженного Августина. В своем трактате «De genesi ad litteram» Августин пишет о трех разновидностях зрения: физическое зрение, умственное зрение и духовное зрение. Духовное зрение постигает истину и откровение, а умственному зрению могут открыться как истинные видения, так и ложные. Августин, однако, не предложил четких критериев, позволяющих отделить правдивое видение от иллюзии. Напротив, он приводит примеры того, как истинные видения открывались в самых, казалось бы,
неподобающих обстоятельствах, например больному в бреду или юноше, сознательно изображавшему из себя пророка; а видения искренних христианских адептов на поверку оказывались обманными. Августин признавал участие человеческого разума и воображения в формировании даже истинных видений.
Однако средневековые теологи, указывает далее Б. Ньюмен, в противоположность Августину утверждали, что любое видение может иметь только один источник - божественный, дьявольский или человеческий, и не признавали возможности смешения разных составляющих. Спонтанность видения считалась необходимым (хотя не достаточным) условием того, чтобы его могли признать ниспосланным свыше; ни один провидец, желавший чтобы его видение сочли истинным, не должен был признаваться в том, что он совершал какие-либо духовные приготовления к видению или силой своего воображения и разума облек пережитое в определенную форму.
При этом в монастырях, главным образом цистерианских, с XII в. получили распространение особые духовные практики - созерцание святых даров или алтаря, повторение молитв, чтение и заучивание священных текстов, - нередко имевшие видения своим результатом. Писались также специальные руководства, разъясняющие методы вызывания видений, например «De arca mystica» Ричарда из Сент-Виктора. По мнению автора статьи, скрытое противоречие между стремлением монахов контролировать видения и вызывать их осознанно и тенденцией авторов средневековых текстов удалять из описаний видений всякие намеки на участие человеческой воли, ума и воображения в визионерстве вылилось в жаркие споры по поводу «самостийных провидцев», характерные для позднего Средневековья. По сути, полагает Б. Ньюмен, речь идет о столкновении двух разных теорий божественного откровения. В рамках представлений, бытовавших среди монахов и религиозных подвижников начиная с XII в., способность к провидению была отнюдь не стихийным даром, внезапно данным человеку свыше. Считалось, что она дается людям, достигшим определенного уровня духовности, - поначалу в эту категорию зачислялись только монахи и монахини, позднее - также терциарии и даже благочестивые миряне, которые могли приобщиться к божественному с помощью определенных техник, позволявших им изменять собственное восприятие. Сторонники этого взгляда полагали, что существует корреляция между божественной благодатью и человеческими усилиями, и, признавая возможность
дьявольского наваждения, утверждали тем не менее что благочестивый провидец способен с божьей помощью справиться с ним.
Но наряду с этой системой воззрений существовала и другая, восходящая к сочинениям отшельников и исповедовавшаяся белым духовенством. В XV в. она оформилась в науку «различения духов». Клирики, ратовавшие за «различение духов», настаивали, что благочестивый христианин не должен желать получить, а тем более пытаться вызвать видение. Бог может открыться человеку, как он открывался древним пророкам, но любой провидец рискует пасть жертвой наваждения. Со временем «различители духов» все чаще стали брать на себя роль судей, критически изучая и оценивая видения и при необходимости объявляя их дьявольскими; тем самым они входили во все более серьезное противоречие с авторами трактатов, обучавших практикам вызывания видений.
К концу Средневековья, подводит итог Б. Ньюмен, мы обнаруживаем две крайних позиции в отношении видений. В ответ на растущий интерес мирян к духовным упражнениям, ранее практиковавшимся только в монастырях, в XIV-XV вв. появились многочисленные сочинения, имевшие своей целью помочь тем, кто желал пересечь границу, отделяющую «я представляю» от «я вижу». В результате даже необразованные миряне получили доступ к вершинам визионерского опыта, которые двумя веками ранее были доступны только монахам и отшельникам. Однако сама массовость рассказов о разного рода видениях, их описаний и толкований вызывала сомнения в их качестве. Искусственно вызванные видения не представляли никакой опасности, пока они воспринимались как одна из составляющих монастырского послушания, но превратились в серьезнуюсилу, когда миряне, мужчины и женщины, стали пророчествовать на основании собственного визионерского опыта.
З.Ю. Метлицкая
2005.04.007. БАРАЗ Д. СРЕДНЕВЕКОВАЯ ЖЕСТОКОСТЬ.
BARAZ D. Medieval cruelty. - L.; N.Y., 2003. - 225 p.
Ключевые слова: Жестокость как культурный феномен, от поздней античности до конца XVII в.
Книга Даниэля Бараза, сотрудника Пенсильванского университета, посвящена изучению жестокости как культурного феномена. В качестве хронологических рамок своего исследования Д. Бараз выбирает период от поздней античности до конца XVII в. В своем анализе представлений о
