CC BY
14
2001.04.015-016. РЕСПУБЛИКА НАУКИ: КОММЕНТАРИИ К ЭССЕ М. ПОЛАНИ. (Сводный реферат).
2001.04.015. ZIMAN J. Commentary to M.Polanyi's "The republic of science" // Minerva. - L., 2000. - Vol. 38, N 1. - P. 21-25.
2001.04.016. FULLER S. Commentary to M.Polanyi's "The republic of science" // Minerva. - L., 2000. - Vol. 38, N 1. - P. 26-32.
М.Полани, по словам Зимана, видного английского физика, занимающегося проблемами науки, был одним из самых оригинальных умов своего времени. Как ученый, полагает Зиман, Полани должен был получить Нобелевскую премию за работы по кристаллографии, а как науковед, он стоит в одном ряду с основателями этой области - Робертом Мертоном, Карлом Поппером и Томасом Куном.
Безусловно, эссе Полани сейчас воспринимается как еще одно "послание в бутылке", которое пришло из утерянного нами мира. На первый взгляд, многие его аргументы кажутся устаревшими, если не ошибочными. Но не стоит отмахиваться от них, как от фантазий апологета элитарного взгляда на науку. Они представляют собой связную модель академической науки, той, которая практиковалась на протяже-нии ста или более лет в западном мире; более того, многие ее парадоксальные особенности сохранились и по сию пору.
Ключевое слово в работе Полани - "сообщество". Для него наука не просто сфера деятельности определенной группы людей: это продукт их скоординированных усилий. Эта координация становится результатом их взаимного приспособления друг к другу и приносит плоды, значительно превосходящие те, которые могли быть получены, если бы каждый работал в одиночку. Он связывает эту координацию с рынком, который направляется "невидимой рукой" и приводит к непреднамерен-ным результатам. Эта довольно простая идея, тем не менее, стала важной новацией, которая очень медленно проникает в науковедческое сознание. Она подрывает любые попытки представить создание научного знания в качестве механического процесса - по типу "логического часового механизма" (015, с.21).
Полани осторожен в развитии этих идей, поскольку считает анало-гию между научным предприятием и рынком весьма отдаленной. У.Хэгстрем пошел дальше и показал, сколь острые формы приобретает соперничество ученых внутри научного сообщества за "признание" собственного научного вклада. Представление Полани о научном сообществе как о "республике" имплицитно исключает подобные
эгоистические соображения. Даже в концепции Мертона относительно социальных норм, сплачивающих это сообщество, игнорируются специфические общественные конвенции, благодаря которым профессура "получает свой "хлеб с маслом", не неся прямой ответственности за результаты своих исследований" (015, с.22). Тем не менее базовая идея Полани по-прежнему работает. Это становится очевидным, если обратить внимание на то, как эти нормы регулируют деятельность ряда смыкающихся "рынков", где неосязаемый товар, такой как "репутация", продается за более осязаемую валюту, такую как академические назначения (015, с.22).
В заключительной части своего эссе Полани фактически отрекся от примата рыночной модели для описания научного сообщества. Возможно, полагает Зиман, он понимал, что подобная модель представляет собой лишь частный случай "эволюционной системы" - системы, активируемой "избирательным сохранением слепых вариаций", как кратко определил ее Д.Кэмпбелл. Это связывает Полани с К.Поппером (и с рядом других более ранних авторов), которые также подчеркивали прямые аналогии между дарвиновским описанием биологической эволюции и процессом развития научных знаний и технологий. Возможно, прими Полани эволюционную перспективу полностью, он не стал бы столь страстно выступать против ограничения свободы ученых в выборе направления исследований. Эта проблема стала предметом острого спора между М.Полани и Д.Берналом. Пятьдесят лет "научной политики" доказали победу Бернала. Сегодня стало общепри-нятым, что исследования должны проводиться не ради них самих, а ради их предполагаемой полезности для общества.
Конечно, Полани, так же как и Поппер были, по сути, правы, считая какое-либо планирование открытий логически абсурдным: если результаты исследований известны заранее, их не стоит и проводить. Однако просвещенная политическая власть даже в нашу эру постакадемической науки по-прежнему предоставляет ведущим ученым большую степень автономии в выдвижении и реализации исследовательских проектов. Призыв Полани к оригинальности остается уважаемой нормой, входящей в мертоновский "этос науки". Ученые представляют огромное число исследовательских проектов, но лишь часть из них получает гранты. Возможно, лишенные воображения рецензенты отвергают и много достойных идей, но одновременно, как показал Полани, они ограждают науку от явно неэффективных. "И потом, достаточно оглянуться вокруг, чтобы понять, действительно ли научному
прогрессу мешает отсутствие достаточного количества "новых вариаций" (015, с.23).
Конечно, подавляющее большинство проектов, которые с таким глубокомыслием и серьезностью отбираются, приводят к тривиальным или неубедительным результатам. Но, согласно теории эволюции Дарвина, так и должно быть. Огромные и на первый взгляд бессмысленно истраченные усилия - это неизбежная плата за несколько действительно важных достижений. Одно из изменений, произошедшее в науке со времен Полани, состоит в том, что исследования усложнились и стали междисциплинарными, а также более тесно связанными с технологиями. Это не позволяет отдельному ученому быть полностью свободным в выборе проблемы исследований или игнорировать ее предполагаемое прикладное значение. Тем не менее достаточное количество потенциально продуктивных мутаций создается благодаря тому, что исследователи должны продвигать свои идеи и "бороться за свое место под солнцем", находясь в конкурентном "сотрудничестве". Кроме того, многие творческие комбинации черпаются из огромного резервуара информации, полученной при разработке новых технологий. Полани придерживался мнения, что рыночные механизмы продуцируют оптимальные решения, т.е. эволюционная эпистемология автоматически приближает нас к научной истине. Это утверждение Зиман считает спорным. Механизм, описанный Дарвином, обеспечивает адекватную адаптацию к определенной среде, но эта адаптация необязательно будет оптимальной в глобальном плане. "И форма "истины", к которой наука, таким образом, приходит, решающим образом будет зависеть от критериев отбора. Подобно всем честным науковедам Полани обнаружил, что вопрос об "истине" не имеет окончательного решения" (015, с.25). В частности, Полани признавал значимость попперовского критерия потенциальной фальсифицируемос-ти. Но одновременно он указывал, что, если строго следовать этому критерию, возникает риск выбросить ребенка вместе с грязной водой - отказаться от продуктивной гипотезы на основе плохо продуманных экспериментов по ее проверке. Полани отмечал, что ученый не может не считаться с авторитетом верований и ценностей, принятых научным сообществом. "Хорошей наукой" считается та, которую опытные ученые в "неявной" форме признают в качестве таковой. Критерии научного качества, считает Полани, определяются исследовательскими традициями. А что это, спрашивает Зиман, как не парадигма, о которой в дальнейшем писал Кун? Полани не пытался представить историю развития этих традиций. Но он подчеркнул парадокс, согласно которому традиции, с одной
стороны, позволяют сохранить чистоту науки, а с другой - могут быть "отброшены" в поисках истины. Это напряжение, существующее между нормами оригинальности и скептицизма, та черта "республики науки", которая, по мнению Полани, делает ее хорошей моделью для общества, стремящегося к "самосовершенствованию".
Тем не менее остается открытым вопрос о том, действительно ли, как полагал Полани, все области науки придерживаются одних и тех же стандартов качества? Полани подчеркивает, что ни один человек или организованная группа людей не обладают знаниями, достаточными для того, чтобы увидеть все предприятие в целом. Но каждый отдельный ученый знает достаточно о смежной области, чтобы судить, что в ней может считаться "хорошей наукой". Их суждения, перекрещиваясь и образуя подобие рыболовной сети, покрывают весь фронт научных исследований и подчиняют их единым стандартам. Это простое решение сложной проблемы Зиман считает малоэффективным. Единственное, что есть общего между многочисленными научными областями и специализациями, - это социальный "этос". Поэтому при выборе между в корне отличными друг от друга научными проектами ученые не более авторитетны и компетентны, чем члены правительства, представители фирм или общественных групп. Какие строго научные стандарты могут служить основанием для того, чтобы отдать предпочтение постройке космической станции, а не созданию карты генома, или развитию оборонных комплексов, а не разработке вакцины против малярии? Несмотря на это, многие ученые по-прежнему открыто разделяют доктрину Полани, полагая, что они одни должны принимать подобные решения. Когда-то это действительно было так, но теперь мир кардинально изменился.
Тем не менее эссе Полани, отмечает Зиман в заключение, пред-ставляет собой лучшее введение к серьезному изучению природы науки. Он поставил много интересных вопросов, хотя его ответы на них и не всегда убедительны. Полани, Поппер, Мертон и Кун, активно работавшие в 60-е годы, разделяли, по сути, общий взгляд на науку. Различия, подчеркиваемые их последователями, - это лишь стороны одного целого. И Зиман "не уверен, что какофония современных исследований науки ближе к реальности, чем та прежняя гармония" (015, с. 25). С.Фуллер, известный британский социолог, оценивает эссе М.Полани, исходя из собственной "республиканской" теории науки, базовой характеристикой которой он считает "право ученых на ошибку". Карл Поппер, который, по мнению Фуллера, наиболее отчетливо продемонстрировал республиканский подход к науке, подчеркивал, что с
эволюционной точки зрения человеческий род отличает "его способность позволять нашим (ложным) идеям умирать вместо нас" (016, с.28). По мнению Фуллера, представление Полани о государственном устройстве науки никак нельзя назвать республиканским. В своей статье Полани использует рыночную модель для описания внутренней динамики того, что Платон в своей утопии "Республика" обозначал как класс философов-правителей, которые на основании созерцания идей управляют всем государством. Полани ничего не говорит о том, как это "Общество Исследователей", или научное сообщество, соотносится с обществом в целом, на ресурсы которого оно опирается. Тогда как именно этот вопрос, считает Фуллер, имеет центральное значение для истинно республиканской теории науки.
Одна из причин, почему Полани опускает этот вопрос, возможно, состоит в том, что республиканизм, как и любая другая политическая теория, в конечном итоге представляет собой описание отношений между "правителями и подданными". И "видимо" Полани не хотел касаться этой "политической" стороны дискуссии. Таким образом, у Полани отсутствует отчетливое описание того типа власти, которым научное сообщество должно обладать, чтобы оказывать давление на общество и, таким образом, отстаивать свою независимость от внешнего контроля. Описание Платоном такой власти, которое в наибольшей степени приложимо к периоду "холодной войны", когда собственно Полани и писал свое эссе, состоит в том, что наука функционирует как высший судия в вопросах, касающихся эффективности, рациональности и, самое главное, реальности как таковой. И в этом Полани солидарен с Платоном. "Однако такой образ науки, как конечного идеологического авторитета, во многом противоречит духу республиканизма преимущественно потому, что Полани проводит четкие различия между научным авторитетом, который перед обществом предстает в виде монолита, и множеством мнений, которые могут существовать за сценой. Неслучайно во время "холодной войны", когда ученые пытались стать политической силой, более естественной для них оказалась модель судебной власти, а не законодательной" (016, с.26).
Истинный республиканец, считает Фуллер, скорее позволит законодателю поглотить судебные функции, тогда как псевдореспубликанец Полани попытался, где только возможно, свести законодательные функции к судебным. "Если первый стремится расширить сферу открытой конкуренции, давая возможность выступить самым различным силам, то второй склонен, напротив, ограничивать эту сферу, устраняя различия во мнениях до того, как они будут преданы гласности"
(016, с.27). Эти различия носят не просто концептуальный характер. Они помогают объяснить, почему журналы по социальным наукам отказывают в публикации представленных статей гораздо чаще, чем естественно-научные. В более "республиканских по своему духу" социальных науках "ошибки" фиксируются открыто, в процессе "оценки равных". В отличие от этого, в близких к модели Полани естественных науках авторов обучают представлять свои заявки на новое знание так, чтобы исключить "ошибки" еще до того, как статья будет направлена в журнал.
Тем не менее Полани удалось ухватить некоторые аспекты республиканизма. Его сравнение научного сообщества с монастырем, к чему он неоднократно возвращается в монографии "Личностное знание" (1957), предполагает определенный уровень аскетизма, который требует республиканский режим. Идея здесь (не столь очевидная в наши капиталистические времена) состоит в том, что существует средний путь между нищетой и богатством, а именно добровольное самоограничение богатых. В данном случае и Полани, и республиканцы были бы против современной практики оценивать значимость исследовательских программ по размеру их грантов, и, следовательно, по количеству оборудования, находящегося в их распоряжении. Гораздо более амбивалентно истинные республиканцы отнеслись бы к идее Полани о "взаимной адаптации" членов научного сообщества. Подобный механизм может привести скорее к усилению уже существующих верований, чем к попыткам преодолеть их теми способами, которые могут вызвать раскол среди ученых.
Республиканизм совместим вовсе не со всеми разновидностями демократии. В настоящее время наука, утверждает Фуллер, существует как антиреспубликанская форма демократии, что может быть показано на примере использования Индекса научного цитирования (ИНЦ). Основной недостаток ИНЦ с точки зрения республиканизма состоит как раз в том, что сделало подсчет цитат столь привлекательным для специалистов по наукометрии и политиков, а именно его кажущийся спонтанный и автономный характер. Цитирование воспринимается как голоса, отдаваемые в ходе постоянно идущих выборов в пользу той или иной работы, - чем больше голосов, тем выше научный вклад данного автора. Однако в этой интерпретации игнорируются различные частные причины цитирования чужих работ, которые имеют отношение скорее к поддержке своего настоящего положения в науке, чем к приобретению прав на будущее. Соответственно, показатели цитируемости оказываются мерой, обращенной в прошлое, поскольку выдают кредит доверия тем
ученым, чьи прошлые заслуги позволили им занять хорошую позицию, чтобы выносить оценки будущим работам. Поэтому ссылаясь на публикации других авторов, ученые вынуждены считаться с тем, что их собственная судьба до некоторой степени зависит от решений, которые они примут (016, с.29).
Полани осудил бы политику, которая прибегает к услугам грубых количественных показателей ИНЦ, тем не менее, полагает Фуллер, он согласился бы с лежащей за ним теорией. В частности, видение Полани "традиции" как принципиальной направляющей силы в науке весьма близко к спонтанному самоорганизующемуся процессу, который пытается использовать ИНЦ. Республиканцы осознают значение высокого уровня благосостояния как зашиты от коррупции, хотя они в равной степени убеждены в том, что благосостояние должно быть заработано каждым новым поколением, а не рассматриваться как автоматически переходящее по наследству. С этой точки зрения "традиции" в понимании Полани гарантируют прошлому слишком большой контроль над будущим (016, с.29).
Возможно, наиболее ярким свидетельством антиреспубликанизма Полани служит то, что представительство в его "государстве науки" определяется в терминах частично пересекающихся областей исследования, каждая из которых рассматривается им в качестве феодальной вотчины для ученых, компетентных в ней. Механизм "оценки равных", существующий в науке, легко вписывается в эту модель. Спор, если он вообще имеет место, будет происходить на границе двух феодальных вотчин. Таким образом, главный политический вопрос, регулярно встающий перед "республикой науки" Полани, состоит в том, чтобы решить, в чьей юрисдикции находится оценка междисциплинарных исследований.
Напротив, республиканские режимы имеют дело с концепцией представительства, основанной на интересах. Эта концепция предполагает, что каждый представитель достаточно компетентен, чтобы отстаивать интересы собственной группы, но в таких вопросах, в которых другие представители равно компетентны, чтобы отстаивать свои интересы. Публичные дебаты относительно внешней политики государства или годового бюджета могут быть легко поняты таким образом.
"Государство науки", описанное Полани, объединяется на основе представления о фундаментальной онтологии как о некоем реально существующем поместье, где каждая область исследования уподобляется отдельным клочкам земли. Право на владение этой областью передается
посредством формы наследования, известной как ученичество. Возникающие различия во мнениях рассматриваются как поверхностные и разрешимые путем взаимного приспособления заинтересованных партий, поскольку представитель каждой партии считается легитимным наследником.
Республиканское государство, в противоположность описанному Полани, объединяется в связи с острой необходимостью, будь это внешняя агрессия или скудный бюджет, что заставляет разные группы мобилизоваться вокруг общей стратегии. Таким образом, разногласия при истинно республиканском режиме оказываются гораздо более острыми. Но в то же время республиканец располагает более четкими представлениями о критериях, необходимых для разрешения этих споров. "Он, в отличие от Полани, не станет просто полагаться на чью-то компетентность или даже безупречную репутацию как достаточное основание, чтобы принимать его слова на веру"(016, с.30). Существует множество свидетельств того, что мышление ученых по-прежнему остается в плену псевдореспубликанской ментальности Полани. Эти свидетельства носят как теоретический, так и практический характер. Во-первых, аргументирование и переговоры - риторика - в философии науки и эпистемологии по-прежнему не считаются интеллектуально респектабельными видами деятельности. В период расцвета позитивизма это происходило потому, что они не могли соответствовать известным канонам дедуктивного или индуктивного умозаключений. Но и в наше более социологизированное время вопросы риторики занимают второстепенное место по сравнению с наблюдениями за взаимодействием ученых с материальными объектами. Во-вторых, ученые каждый раз удивляются, когда сталкиваются с грубыми ошибками, мошенничеством и другими формами нарушения норм научного исследования. Причем они абсолютно уверены, что все эти нарушения всегда обнаруживаются и устраняются. Поскольку трудно опубликовать работу, содержащую опровержение более ранних исследований, ученые мало заинтересованы в том, чтобы регулярно проверять результаты друг друга. В основном такая проверка осуществляется в "виртуальной форме" - в виде изучения представленного текста. Это, в сущности, литературное занятие составляет суть процедуры "оценки равных". "И здесь представление Полани о науке, как об институте, основанном на доверии, проявляется наиболее ярко, поскольку рецензенты ищут текстуальные знаки, которые подтвердили бы, что автор заслуживает доверия, включая и его фамилию, как будто это товарная марка" (016, с.31).
Поэтому усилия двух журналистов У.Стюарта и Н.Фебера, предпринимавшиеся в конце 80-х - начале 90-х годов по преданию гласности случаев мошенничества в науке, могут рассматриваться как прямой вызов Полани. Согласно его концепции, честность и взаимное доверие представляют собой базовые характеристики научного предприятия.
Несмотря на то, что Полани знал об острых баталиях, которые велись в науке в первой половине ХХ в., его всегда больше заботила защита исследований от вмешательства внешних социальных факторов, чем защита общества от тех последствий, к которым эти исследования, намеренно или нет, способны привести. Возможно, пишет в заключение Фуллер, "в середине ХХ в. лысенковщина представляла собой большую угрозу для науки, чем, скажем, трансгенная пища для общества сейчас" (016, с. 32).
Т. В. Виноградова
