CC BY
15
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ
ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
Чі&ЙЙЙСНАЯ АКАЛЕЛИЯ
О 4.4'! (гі)
НАУК
*4Йг5В! ЪлПЫ <1
т ьцкіьтм ммя
н
і '
с/ -х.
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 8
НАУКОВЕДЕНИЕ
1
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2,8 рефераты 95.01.001-95.01.030
МОСКВА 1995
СОЦИАЛЬНЫЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ РАЗВИТИЯ НАУКИ. ЛИЧНОСТЬ УЧЕНОГО
95.01.012-015. СОЦИОЛОГИЯ НАУЧНОГО ЗНАНИЯ: НЕКОТОРЫЕ ПРОБЛЕМЫ И ТЕНДЕНЦИИ. (Сводный реферат).
95.01.012. BIJKER W. Е. Do not aespair: There is life after constructivism // Science, technology a human values.— Cambridge (Mass.),1993 .— Vol. 18, H 1 .— P. 113-138.
95.01.013. FULLER S. The reflexive politics of constructivism // History of human sciences.— L , 1994 .■— Vol. 7, № 1 .— P. 87 -93.
95.01.014. ROTH P. A. What does the sociology of scientific knowledge explain? or when epistemological chickens come home to roost // History of human sciences — L., 1994 .— Vol. 7, JNfe 1 .— P. 95-108.
95.01.015. TURNER S. Relativism hot and cold // History of human science.— L., 1994 .— Vol. 7, № 1 .— P. 109-115.
Реферируемые статьи посвящены современной социологии научного знания, прежде всего концепции социального конструирования содержания и формы знания, занимающей в настоящее время доминирующее положение.
В начале 1970-х годов под влиянием постпозитивистской методологии науки, и прежде всего идей Т. Куна, в социологии науки развернулась критика мертонианской парадигмы. Интересы социологов сместились с изучения институциональной и нормативной стороны научной деятельности на анализ механизмов формирования и изменения представлений и верований в науке. Общей чертой новой социологии науки стало стремление расширить применение социологических методов, включив в сферу их действия научное знание. Важное место в ней заняли исследования по этнографии науки (так называемые исследования отдельных случаев (case study) — анализ возникновения той или иной теории или научного открытия в его связи с социокультурным контекстом времени), в центре которых стоит идея социального конструирования объекта, субъекта знания, а также методов познания. Образцом для этих исследований послужила работа Б. Латура и С. Уолгара “Жизнь в лаборатории: Социальное конструирование научных фактов1./
По мнению Тернера, — сотрудника университета Южной Флори-
1 Latour В., Woolgar S. Laboratory life: The social construction of scientific facts.— Beverly Hills, 1979.— Приведено по реф. источнику. 012, с. 137.— Прим. реф.
7-4410
ды (США) — социальный конструктивизм явился логическим звеном в развитии релятивистского понимания научного знания. По аналогии с известным делением культур, предложенным К. Леви-Строссом, не “горячие” — постоянно находящиеся в процессе изменения и “холодные” — характерные для статичного мира “примитивных” народов, Тернер различает “горячий” и “холодный” релятивизм.
Неокантианцы первыми использовали понятие “базовых допущений” (presuppositions), играющее столь существенную роль в современных концепциях научного развития, в качестве термина для описания содержания менталитета эпохи. Моделью для них послужили пропущенные посылки в построении формальных логических доказательств. Признавая, что познание обусловливается априорными нормами, неокантианские аналитики показали, в частности, что именно пропущенные посылки дисциплины (т. е. ее исходные допущения) способны сделать ее доказательства валидными. Было понятно, что исходные допущения, разделяемые членами дисциплинарного сообщества, как правило, остаются неявными, и тем не менее их можно идентифицировать и реконструировать (015).
Эпохи, однако, заканчиваются; дисциплины переживают радикальные изменения. Историографическая практика построения периодизаций наталкивает на мысль, что должны быть нарушения порядка — разрыв между эпохами, или революции, когда формируются базовые допущения по следующей эпохи. Модель разрыва или революции лучше всего согласуется с экстерналистским объяснением происхождения изменений. Базовые допущения могут быть идентифицированы с историческим классом, их подъем и падение можно отнести за счет политического или экономического факта подъема или падения классов. Эта идея послужила основой Марксовой теории. Та же стратегия описания исторической судьбы идей в терминах судьбы их носителей использовалась в построениях М. Вебера. Для Э. Дюркгейма нравственные нормы (которые он воспринимал как предписываемые базовые допущения) создаются в моменты морального коллапса и брожения как результат “коллективного синтеза”, который знаменует переход между эпохами (015). В этих моделях, как подчеркивает Тернер, изменения воспринимаются как исключения — некий “горячий” момент между длительными периодами, когда базовые допущения остаются замороженными.
Духовное развитие Европы во времена этих трех мыслителей описывалось и интерпретировалось как история исчезновения суеверий, медленного триумфа рациональности и успеха секуляризации. Сердцевиной же этих процессов и предполагаемым механизмом рационализации выступала сама наука. Тем не менее история науки еще в середине нашего века анализировалась с позиций “холодного реляти-
визма”, особенно теми историками, которые испытывали влияние неокантианства. Наиболее значимым из них был Дж. Б. Конант (Сопап*;), который подчеркивал, что наука того или иного периода выступает в качестве своеобразного устройства, которое пропускает и принимает только те идеи, которые она готові принять. Ассистент Конанта Кун, продолжив движение в этом направлении, нанес сокрушительный удар по рациональности и рационалистическим наррациям.
Концепцию научной революции Куна Тернер характеризует как "горячий” релятивизм. Однако изменение в фундаментальных посылках оставалось исключительным явлением — нормой была “нормальная наука”. “Но революции теперь стали восприниматься если не как обычное явление, то как исторически повсеместное, необходимое и центральное для интеллектуальной жизни"(015, с. 111).
Начиная с 1950-х годов, по словам Рота — сотрудника Миссурий-ского университета (США), критически настроенные философы много говорили о концептуальных сложностях, возникающих в связи с позитивистским подходом к естественным наукам и анализом рациональности. Но лишь в 1962 г. с выходом в свет книги Т. Куна “Структура научных революций” эти проблемы трансформировались в творческое переосмысление того, как должна изучаться научная практика. “Кун дал возможность социологам описывать то, как верования приобретаются, как они поддерживаются и изменяются в естественных науках, благополучно игнорируя панегирик научному методу со стороны философской ортодоксии” (014, с. 95).
На первый план теперь выдвинулась задача раскрыть внутренние механизмы происходящих изменений, которые в прежних моделях развития науки можно было благополучно игнорировать или трактовать в терминах внешних влияний (015, с. 112). В середине 70-х годов а социологии научного знания (СНЗ) возникли ^овые школы, которые стали претендовать на концептуальное пространство, созданное Куном, стремясь дать объяснение эволюции верований в естественных науках. Предполагалось, что СНЗ способна выявить релевантные механизмы, которые ускользают от философов. Социологи стали искать причинное объяснение верований (как истинных, так и ложных) за пределами узкого круга методологических идеалов, провозглашенных философами. Сегодня по прошествии всего лишь 20 лет защитники СНЗ ссылаются на многочисленные исследования по этнографии науки как доказательство успеха СНЗ как исследовательской программы.
Рот выделяет два ключевых методологических допущения, вдохновивших эти исследования. Во-первых, эго принцип симметрии. Этот принцип, по словам Бейкера — сотрудника Лимбургского университета (Нидерланды), был сформулирован Д. Блуром (Віоог) в рамках его так называемой сильной программы социологии знания. Этот прин-7*
цип предполагает объяснение содержания всякого (научного и ненаучного, истинного и ложного) знания из порождающих его социальных условий и вне зависимости от его оценки познающим субъектом. Истинные и ложные научные верования должны анализироваться симме-1 трично, т. е. с помощью одного и того же концептуального аппарата (012, с. 125). “Природа не должна входить в объяснение как explanans, скорее как explanandum. Природа должна рассматриваться не как причина принятия тех или иных верований, но как результат такого принятия” (012, с. 119). Этот принцип приходит на смену прежней точке зрения, что рациональность научной практики объясняет верования, которые ученый принимает или отвергает.
История исследований науки и техники, по словам Бейкера, может описываться как последовательность различных концептуализаций этой идеи симметрии. Так, работы Р. Мертона можно рассматривать как призыв к симметрии между научными и другими социальными институтами; Мертон последовательно доказывал необходимость включения институтов и норм научного исследования в социологический анализ; Блур ратовал за включение содержания (истинной) науки в социологический анализ; Бейкер и Т. Дж. Пинч (Pinch) призывают науку и технику рассматривать симметрично. Сторонники рефлексивного социального конструктивизма призывают подвергнуть “анализу самого аналитика”, распространяя принцип симметрии на исследователя и исследуемое; М. Кэллон (Callon) выдвигает принцип общей симметрии, согласно которому конструирование науки и техники, с одной стороны, и конструирование общества — с другой, должны рассматриваться в рамках одной схемы. Однако столь широкая трактовка этого принципа у ряда представителей СНЗ вызывает возражение. Так, Г. Коллинс (Collins) и С. Йерли (Jearly) замечают, что эта, казалось бы, “прогрессивная” история исследований науки не должна заставить социологов принимать расширительные толкования принципа симметрии — они выступают против как рефлексивной программы, так и принципа общей симметрии Кэллона (012, с. 127).
Второе методологическое допущение, выделяемое Ротом, — это трактовка самой СНЗ как научного предприятия, чей метод может быть назван натуралистическим. Натуралисты воздерживаются от обращения к априорному знанию и скептически смотрят на традиционное желание философов подтвердить стандарты научности. Работы социологов-конструктивистов по этнографии науки и дискурс-анализу, по словам Фуллера — сотрудника Питсбургского университета (США), отличает старательный сбор эмпирических данных, они полны выражений “внимательное прочтение” и “тщательное наблюдение”, их отличает большая осторожность в выводах, которую легко
ожидать от того, “кто пытается понять, как все происходило на самом деле” (013).
В совокупности эти два допущения объясняют характерный вывод, следующий из исследований по этнографии науки, что стандарты и практика любой группы ученых исторически условны, культурно специфичны. Этот “локализационизм” составляет содержание релятивизма, под которым подписываются представители СНЗ (014).
Отталкиваясь от “принципа симметрии”, “СНЗ рассматривает научный факт как социально конструируемый в процессе взаимодействия внутри и между релеватными социальными группами” (012, с. 119). “Научный факт” конструируется с помощью средств, которые доступны ученому, прежде всего это практика репрезентации, которая разделяется ученым и аудиторией, к которой он обращается. Признание нового “факта” открывает возможность для его обрастания стандартными действиями и формами рассуждения, т. е. новой практикой. “Сила, которой наделены факты, порождать новую практику через оперирование ими данной релевантной группой — способность фактов становиться неявными или укоренившимися в практике, создает аудитории'? общей практикой, и в результате становятся возможными общие формы поведения и совместные действия и пр. Обладание обшей практикой позволяет создавать новые факты — в соответствии с уже вышеописанным механизмом” (015, с. 113).
Практика, внутри которой создаются новые факты, относительно стабильна, что обусловлено ее ролью в объединении действий членов группы. Чем более гомогенные значения приписываются факту релевантной социальной группой, тем выше степень этой стабильности. В то же время эта практика привязана к определенному научному сообществу, из чего следует, что данная совокупность практик достигает стабильности (или факты становятся практиками через их укоренение в действиях) только внутри “локального” окружения. Только те, кто принимает участие в деятельности, например в работе лаборатории, внутри которой факты создаются и ими пользуются, владеют практиками, в терминах которых эти факты конструируются. “Нужен дополнительный шаг, который Б. Латур называет переводом (translation), чтобы превратить факты, которые возникли как продукт совместных действий внутри одного сообщества, в продукты совместных действий в других сообществах, и обычно операции, которые выстраиваются вокруг факта, будут отличаться и вести к укоренению отличающихся практик в различных сообществах” (015, с. 113). Секрет успеха конструктивизма и источник его силы, по мнению Тернера, в том, что он описывает, как создаются различные концептуальные практики: новые практики могут возникать “изнутри”, через генерирование новых фактов, которые способны укореняться как практики (015, с. 113).
В конструктивистской наррации, по словам Фуллера, ученый рассматривается не как сторонник “зрительской теории знаний”, по выражению Д. Дьюи, т. е. как пытающийся добиться ясной картины ранее существующей реальности. Скорее он изображается, как активно трансформирующий свою рабочую среду, с тем чтобы внести в сферу бытия и научной практики новые феномены и новые формы жизни. Ученые, такое впечатление, обращаются со знанием не так, как это описывается рационалистами или реалистами, т. е. как с “обоснованными истинными верованиями”. В действительности, как считает Фуллер, “цель научного предприятия скорее подчинить мир своей воле, чем понять его с помощью интеллекта" (013, с. 88).
Современная СНЗ утверждает, что описание природы, которое дат ется естественными науками, есть результат формирования консенсуса в процессе конструирования научных фактов и теорий. Б. Латур следующим образом формулирует эту идею: “Поскольку решение спора служит причиной определенной репрезентации Природы, но не ее следствием, мы никогда не сможем использовать это следствие, Природу, для объяснения, как и почему спор был решен” (012, цит. по: с. 21). Трудно рассматривать некий факт как объективно существующий в природе до того, как дискуссия закрыта. Природа не может поэтому использоваться как аргумент для обоснования консенсуса, потому что последний был достигнут в результате переговоров.
До того как достигнут консенсунс, конкурирующие научные утверждения обладают определенной интерпретационной гибкостью, которая может прослеживаться через значения, приписываемые тому или иному факту различными социальными группами. Но как только полемика прекращена и консенсус достигнут, интерпретационная гибкость научных утверждений утрачивается и призывается Природа, к которой апеллируют как к причине консенсуса, а не как к его результату. Исследования по СНЗ показали, как с прекращением дискуссии и достижением консенсуса история полемики немедленно переписывается с точки зрения победившей стороны (014).
СНЗ позволяет деконструировать доминирующие научные представления той или иной дисциплины и, как полагает Фуллер, иначе взглянуть на парадигму, в рамках которой протекает нормальная наука. Согласно Фуллеру, парадигму скорее следует понимать не как бесспорный факт, а как “необратимое решение”. Вернувшись к поворотным пунктам принятия ключевых решений в прошлом, которые и создали парадигму, конструктивист обнаруживает многообразие спорящих партий, каждая из которых вела исследования в альтернативных направлениях. Некоторые из этих направлений могут оказаться даже более перспективными и иметь свои преимущества по сравнению с исторически избранным путем. Кроме того, конструктивист способен обна-
ружить последующие усилия по переписыванию истории, равно как я замалчивание позиции оппонентов ради того, чтобы помешать первоначальным разногласиям вновь всплыть на поверхность. Эти усилия имеют свою цену, что проявляется в слепоте парадигмы по отношению к определенным вопросам, фактам, теориям и/или людям. Но, подобно психоаналитику, конструктивист способен помочь довести эту слепоту до сознания (013).
Фуллер называет три наиболее удачных конструктивистских исследования, выполненных в этом ключе: исследование С. Шэпина и С. Шеффера истории возникновения экспериментирования как парадигмы естественных наук в XVII в., исследование П. Мироуски становления принципа максимизации полезности как парадигмы экономической деятельности в XIX в. и исследование Е. Данцигера процесса ассимиляции психологией различных естественнонаучных методов в XX в.
Рот задается вопросом: “Каких же успехов удалось достичь СНЗ в объяснении механизмов эволюции научных верований в научных сообществах со времен Куна?” (014, с. 96). Он намерен рассмотреть этот вопрос путем анализа двух ключевых методологических допущений: принципа симметрии — требования давать причинные объяснения, и требования придерживаться натуралистического подхода при изучении эволюции верований в науке.
Недавняя полемика, имевшая место среди сторонников СНЗ, поднимает вопрос о том, насколько эти принципы совместимы на практике. Как социологи, некоторые представители СНЗ склонны сводить причинные объяснения к социальным и культурным факторам, однако, коль скоро они считают себя натуралистами, подобная дисциплинарная гегемония выглядит неоправданной, поскольку натурализм не признает каких-либо априорных ограничений, какие факторы могут оказаться каузально релевантными.
Но что более важно, они указывают на существование более глубокой проблемы: насколько реален предполагаемый успех СНЗ в объяснении научной практики? Позитивисты хотели объяснить эволюцию верований в науке, ссылаясь на присущую научной практике рациональность; социологи научного знания настаивают, что они располагают эмпирически более адекватным объяснением, таким, которое находит причины становления и изменения верований внутри более широких культурных связей.
Однако, по мнению Нота, несмотря на бесспорный интерес многочисленных “исследований отдельных случаев”, социологические исторические описания предлагают не более чем такой стиль изложения, где временная последовательность событий принимается за причинную зависимость, либо в них утверждается, что им удалось отразить
научную практику так, как она “протекает в действительности” по аналогии с известным призывом JI. фон. Ранке к историкам “описывать прошлое так, как оно реально происходило”. Рот намерен показать, что декларируемый натурализм СНЗ противоречит ее верности принципу симметрии (014, с. 96).
Натурализм рассматривает знание как продукт взаимодействия человека с миром, который должен исследоваться наилучшими из доступных методами. В противоположность эпистемологической традиции, идущей от Р. Декарта, натурализм (в интерпретации У. Куайна) отрицает, что существует некий особый метод, предшествующий науке, который способен добывать наиболее точное знание. Натуралист не должен обращаться к априорным принципам или вневременным концепциям разума. В этом смысле натурализм в меньшей степени представляет собой набор эксплицитных методологических предписаний, и в большей степени отрицание любой попытки вывести некоторые элементы, фундаментальные для науки (логика, ясные и отчетливые представления, Бог и пр.), из сферы компетенции науки.
Часто повторяется утверждение, что, коль скоро эпистемология озабочена поисками критериев оптимального функционирование человеческого познания, тогда натуралистическая эпистемология оказывается оксюмороном. Аргумент состоит в том, что натуралистическое объяснение неизбежно оказывается дескриптивным, эпистемология же имеет “прескриптивный” (предписывающий характер), поскольку она стремится точно определить, как должно строиться рай-суждение/обоснование и пр.
Это противоречие между дескриптивными задачами натурализма и “прескриптивными” целями эпистемологии видно в работах как социологов, так и философов. Социальные конструктивисты в большинстве своем считают себя натуралистами в дескриптивном смысле. Например, А. Э. Пикеринг (Pickering) раскрывает понятие натуралистического объяснения следующим образом, “необходимо объяснить, как на самом деле делается наука в лабораториях, конференц-залах, офисах и пр., без сведения своего описания к какому-либо заранее заданному основанию типа логики. Объяснительные схемы должны развиваться рука об руку с эмпирическими исследованиями (014, цит. по: с. 97). Пикеринг идет дальше и прямо противопоставляет “натуралистический импульс” тому, что он понимает как проект традиционной философий науки.
Принятый в СНЗ взгляд на натурализм, как считает Рот, отталкивается от понятия “натуралистической рациональности” Б. Барнса (Barnes). Барнс полагает, что исследования, “которые анализируют то, как люди строят свои рассуждения в реальности, а не как они должны рассуждать в идеале, обращаются к натуралистической
рациональности...” (014, цит. по: с. 98). Барнс противопоставляет этот подход нормативным или “прескриптивным" характеристикам человеческого разума.
Барнс раэличает “толерантные” (tolerant) и “интолерантные” (intolerant) теории (натуралистической) рациональности. Интолерантные теории сортируют верования на те, которые имеют рациональные основания, и на те, которые их не имеют. “Толерантные” теории трактуют различия в стиле рассуждения так же, как, например, оцениваются различия в манере поведения. С толерантной точки зрения, с которой Барнс солидарен, описание определенных культурных практик, например магии, как иррациональных отражает не более чем культурный предрассудок. Это означает, что “никаких особых преимуществ нельзя приписать естественным наукам. Все институционализированные системы верований и действий воплощают натуралистическую рациональность — наука не более чем другие институты. Из этого следует, что наука должна рассматриваться как часть культуры наряду со всеми остальными, должна изучаться теми же методами, исследоваться теми же техниками” (014, цит. по: с. 98).
Натуралистическое исследование рациональности, настаивает Барнс, должно быть толерантным, но не “прескрептивным”. Таким образом, коль скоро СНЗ опирается на натуралистическую рациональность Барнса, она, считает Рот, не может не быть дескриптивной.
Г. Коллинс и С. Йерли1, ставя задачу демистифицировать эпистемологические претензии естественных наук, центральным для СНЗ считают метод “детального описания” (detailed description). Они считают, что “детальное описание разрушает эпистемологическую тайну и чудо” (014, цит. по: с. 99). Метод детального описания, опирающийся на допущение социального реализма, — отличительный знак СНЗ. При этом они полагают, что “единственное методологическое предписание... сводится к тому, что объяснения должны строиться внутри допущения, что реальный мир не влияет на то, что ученый думает о нем” (014, цит. по: с. 99).
Столкнувшись с требованием доказать легитимность своего подхода, Коллинс и Йерли не могут ни легитимизировать тот статус, который они приписывают детальному описанию, ни отказаться от него. Недостаточно, как считает Рот, “повторять сколь бы то ни было часто, что такие описания “демистифицируют науку”, что их подход делает науку похожей на любой другой вид практической деятельности” (014, цит. по: с. 100). Все равно вопрос о том, что заставляет
1 Collin* Н. М., Jearley S. “Epistemological chiken" // Science at practice And culture / Ed. by Pickering A.— Chicago, 1992.— Приведено no реф. источнику. (014, с. 100) — Прим реф.
8-4410
относиться к этим описаниям (сколь угодно тщательным) с доверием, остается открытым. Предположение, что одно эмпирически необоснованное описание формирования научных верований (позитивистское) должно быть заменено другим, также эмпирически необоснованным, не может считаться ответом на этот вопрос.
С излюбленной идеей социологов научного знания о самодостаточности “детального описания” согласуется обращение к историцизму, характерное для СНЗ. Под историцизмом подразумевается “программа анализа исторического события в терминах исторических действующих лиц” (014, цит. по: с. 100). Шэпин (Shapin), которому принадлежат эти слова, признает, что “историцизм располагает собственным методологическим багажом, в частности свойственным историцизму партикуляризмом”. Традиционный историцизм обвиняют в антинаучности в той степени, в которой партикуляризм препятствует обобщениям, и в неверифицируемости, поскольку отсутствуют критерии, которые позволяли бы судить, насколько верно были реконструированы категории, специфичные для участников событий.
Еще более затуманивает проблему объяснения в СНЗ попытка Пикеринга объединить историцизм с трактовкой науки, которая возвращает реальность в социологическое описание в качестве эксплицитно действующего лица, — то что Пикеринг называет “катком практики” (mangle of practice). Для Пикеринга быть сторонником историцизма означает избегать обращения (для целей объяснения) к царству регулирующих или направляющих принципов — стандартов или интересов. “Традиционное рассуждение в философии и социальных науках относительно человеческих действий и познания начинается именно с этого допущения. Тем не менее исторический взгляд, который я защищаю, — пишет Пикеринг, — предполагает, что наука может и на самом деле функционирует в их отсутствии” (014, цит. по: с. 101). “Скорее он рассматривает научное исследование как преодоление “сопротивления” появляющихся препятствий на пути достижения некой цели”, и “аккомодацию” — постоянный пересмотр свободно моделируемых теорий” (014, цит. по: с. 101). Взаимодействие “сопротивления” и “аккомодации” охватывает те, что он называет “катком практики”. С точки зрения Пикеринга, “сопротивление” может заставить ученого внести изменения в свою практику, но в то же время он решительно критикует философа науки Р. Гира (Giere) за предположение, что экспериментальное “сопротивление” может сделать одну теорию предпочтительнее другой.
Таким образом, преклонение перед “детальным” описанием в сочетании с провозглашаемой приверженностью натурализму ставят под сомнение утверждение СНЗ, что она следует принципу симметрии — обеспечивает причинные объяснения, натурализм неизбежно ведет к
историцизму и партикуляризму описательных работ, выполненных в рамках СНЗ, что лишает предлагаемые объяснения таких необходимых атрибутов, как проверяемость и обобщенность. “В результате эти работы ни позволяют понять, почему предлагаемые объяснения превосходят конкурирующие интерпретации, ни дают какого-либо способа проверки этих объяснений, поскольку никаких предсказаний не может быть выведено из детального описания или историцистского подхода” (014, с. 101).
Таким образом, несмотря на ряд остроумных гипотез и накопление большого эмпирического материала, СНЗ, как считает Рот, не удалось пока решить головоломку, заданную Куном 30 лет назад, — понять, каковы истинные механизмы деятельности ученых и смены их верований.
Т. В. Виноградова
95.01.016. ТРОУТ Дж. Д. РЕАЛИСТИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД НАЗАД. TROUT J. D. A realistic look back ward // Studies in history a. philosophy of science.— Oxford; Elmsford, 1994,— Vol. 25, № 1.— P. 37-64.
Цель настоящей статьи, по словам автора— американского философа, показать, что конструктивизм в качестве доктрины, отрицающей идентичность объектов, с которыми имеют дело современные теории и теории прошлого, не способен объяснить, почему современные ученые опираются на архаические данные.
Согласно этой доктрине, предмет науки конструируется базовыми теоретическими допущениями научного сообщества. Неудивительно, что конструктивистская историография, ссылаясь на необходимость изображения конфликта между конкурирующими научными теориями во всей его исторической полноте и своеобразии, отмежевывается от идеи прогрессивного развития научного знания и от характерного для реализма описания поля научной деятельности науки как независимого от разума. Конструктивисты полагают, что история науки, воссоздаваемая с позиций реализма, склонна к предвзятости или “презентизму” (взгляду на историю с точки зрения современного состояния науки), что ведет к искажению исторического описания, обусловленного желанием продемонстрировать поступательность в историческом развитии научных теорий. Вот почему многие работы по историографии обычно начинаются с цитирования Г. Баттерфилда (Butterfield), который описывает вызывающую сожаление склонность историков “подчеркивать определенные элементы прогресса в прошлом и создавать историю, которая служит оправданием, если не восхвалением настоящего” (пит. по: с. 40).
8*
