CC BY
14
2001.04.018. ФУЛЛЕР С. НЕОБХОДИМО УПРАВЛЯТЬ НАУКОЙ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ОНА НАЧНЕТ УПРАВЛЯТЬ НАМИ. FULLER S. Governing science before it governs us // Interdisciplinary science rev. - L., 2000. - Vol. 25, N 2. - P.93-100.
В своей новой книге "Управление наукой: Идеология и будущее открытого общества"6 Фуллер, известный британский социолог, развивает политическую философию науки, которую он назвал "республиканизмом". Девизом "республиканизма" могут служить слова "право быть неправым", что составляет, по мнению Фуллера, базовую характеристику научного предприятия. Социальная система науки может считаться оптимальной, если она не только делает науку терпимой, но и дает ей возможность расцвести в условиях, когда ученые могут заблуждаться и не нести за это наказание. В своей книге он доказывает, что сейчас возникла серьезная опасность утраты наукой этой особенности, которая также, по его мнению, может служить отличительным признаком человека по сравнению с другими биологическими видами. В данной статье Фуллер пытается обосновать эту точку зрения. Он предлагает взглянуть на историю человечества в новом свете, прежде всего, учитывая ту роль, которую сыграла риторика (ведение переговоров и умение убеждать) в возвышении человека над остальным животным царством. Как писал Карл Поппер: "Ученые пытаются элиминировать свои ложные теории, они позволяют им умирать вместо себя. Человек же или животное погибают вместе со своими ложными верованиями" (цит. по: с.93). Таким образом, Поппер предполагает наличие существенных отличий между "верованиями" и "теориями". Верования - это продукт наших уникальных с психологической точки зрения столкновений с внешним миром, которые включают в себя влияние семьи, школы, круга общения и пр. Теории, напротив, - это публично высказанные версии верований, за которые автор не несет прямой ответственности, поскольку обычно, чтобы стать публичными, теории должны быть выражены языком, который исключает какие-либо отсылки к личности автора. Обращение к строгому разграничению "верований" и "теорий" как отличительному признаку человеческого рода имеет свою историю, которую можно проследить от Поппера к Гёте, Вико и, наконец, Платону. Тем не менее сторонники такого подхода всегда были в меньшинстве в
6 Fuller S. The governance of science: Ideology and the future of the open society. -Buckingham, 2000. - Привед. по реф. источнику: с. 100. - Прим. реф.
западной философии, которая склонна искать основания заявок на новое знание во взаимоотношениях между теориями и репрезентируемой реальностью, а не между теориями и их авторами, которые пытаются эту реальность репрезентировать.
На свое счастье люди способны терпимо относиться к наличию оппозиции status quo со стороны отдельных его представителей, даже если эта оппозиция кажется необоснованной. Автор вводит термин "неутилитаризм" (disutilitarianism) для обозначения способности общества выигрывать от ошибок, или девиаций, одного из его членов. Но дело не только в том, что таким образом повышается вероятность недопущения такой ошибки в будущем. Суть концепции "неутилитаризма" состоит в том, что человеческие общества постоянно создают стимулы, которые побуждают индивидов совершать определенные действия, не заботясь о своем благополучии.
С социологической точки зрения различные типы институтов можно ранжировать в зависимости от того, насколько они поощряют подобное "рискованное" поведение, необходимое для получения "неути-литарных" результатов. На одном конце этой условной шкалы будут располагаться институты, которые поощряют самопожертвование, заставляя индивидов полностью идентифицировать себя с группой. Множество примеров такого поведения легко найти в истории религий и войн. На противоположном конце шкалы находится "институт игр", который побуждает людей добиваться превосходства в среде, где моделируются отдельные черты реального мира и где проигрыш сегодня может смениться выигрышем завтра. Бизнес и наука с этой точки зрения представляют собой "гибриды", которые располагаются между двумя крайними категориями - "самопожертвованием" и "игрой". Бизнес чуть ближе к первой категории, наука - ко второй. Вместе они занимают пространство, которое Поппер обозначал как коллективный интеллект человечества (с.96).
Риторику можно рассматривать как эволюционный механизм адаптации. Риторика, изобретение классических Афин, возможно, стала первой социальной практикой, которая позволила полностью осознать стратегическую значимость разделения личных взглядов от тех, которые высказываются публично. Из-за критики, которой Платон и Аристотель подвергли роль риторики в манипулировании человеческим поведением, она редко получает признание за свой вклад в когнитивное развитие. В частности, за то, что она заставляет людей прояснить (по крайней мере, для себя) свои истинные цели и отделить их от средств, которыми они достигаются.
Уникальность когнитивной позиции Homo sapiens в природе в большой степени связана с феноменом "второго шанса": некто, предложивший теорию, которая однажды была сочтена ложной, может позднее представить другую, которая будет считаться истинной или, по крайней мере, как вклад в коллективное знание общества. Homo sapiens как вид отличает то, что его представители способны пережить предла-гаемые ими репрезентации реальности (теории) и, что важнее, наращи-вать свою коллективную власть, регистрируя неудачи индивидуальных репрезентаций. "И в этом смысле риторика и "неутилитарность" представляют собой два краеугольных камня нашей видовой идентичности" (с. 97).
Происхождение феномена "второго шанса" следует искать в социальных практиках, которые были созданы, чтобы "вбить клин" между человеческими мыслями и действиями. В качестве примера такой практики автор ссылается на республиканизм. В основе классического республиканизма лежит принцип, согласно которому участвовать в политической жизни могут лишь те, кто владеет собственностью. В результате те граждане, кто не смог отстоять своих точек зрения на Афинском форуме, имели возможность вернуться в свое поместье и не беспокоиться о судьбе своей семьи и имущества; компетенция, требуемая для управления поместьем, рассматривалась, как лицензия на право высказывать оппозиционное мнение.
А как же обстоят дела в обществах, где экономический статус человека не гарантирует ему подобной безопасности? Каким образом человеку удается имитировать материальные основания автономии, традиционно обеспечиваемые владением собственностью? Вновь история риторики помогает ответить на этот вопрос: своеобразным капиталом выступало владение интеллектуальным наследием прошлого. Оратор мог обратиться к знаменитым предшественникам как номинальным свидетелям для поддержки его утверждений, которые в противном случае аудитория нашла бы возмутительными. Когда главный способ убеждения сместился с устной речи на письменную, автономия все в большей степени стала обеспечиваться различными методическими приемами, когда собственный голос автора передается "посредникам", обеспечивающим "независимое" подтверждение того, что он хочет сказать. В этом случае проверка будет сосредоточена на "посредниках", но не на самом авторе. Значимой вехой в истории этого процесса стали европейское Возрождение и Просвещение, доведшие до совершенства два жанра: вымысел (когда "другие" придумываются для того, чтобы говорить от имени автора) и сатира
("другие" изобретаются для того, чтобы свидетельствовать против самих себя и таким образом возвысить автора). "С переходом от литературы к более строгой научной культуре, с ее стремлением разделять "факт" и "фикцию", пишет автор, - "вымысел" трансформировался в этнографический отчет, а сатира в экспериментальную проверку" (с. 97). История этого перехода, как отмечает автор, нуждается в более тщательном анализе.
Если Поппер и его знаменитые предшественники правы, видя главный признак человека в том, что он способен заставлять свои ложные идеи умирать вместо себя, то, с точки зрения Дарвина, человеческим существам удалось, прежде всего с помощью науки, "перехитрить" естественный отбор. Однако наука на протяжении последних ста лет претерпела изменения, которые могут оказаться весьма пагубными. Если первоначально ее роль заключалась в том, чтобы помочь нам лучше адаптироваться к природной среде, то теперь наука сама стала той средой, к которой нам необходимо приспосабливаться. Согласно Попперу, знание в его наиболее примитивной форме было не чем иным, как стратегией выживания человечества; поиски знаний осуществлялись тогда исключительно в этих целях. Но когда человеческая экология стабилизировалась и появился досуг (по крайней мере, для некоторых людей), поиск знаний превратился в самостоятельное занятие, что включало уточнение, критику и в конечном итоге выход за пределы существующих догм и методов. Однако, по мнению автора, Поппер не учел, что даже поиски знания имеют свои материальные предпосылки и последствия, которые со временем могут в значительной степени канализировать и, возможно, исказить научное предприятие.
В частности, то, что считалось признаком прогресса - кажущийся необратимый характер научного роста - может оказаться тем, что психологи называют "адаптивным предпочтением" (adaptive preference). Этот феномен состоит в том, что мы бессознательно пересматриваем наши желания, чтобы казалось, что те виды деятельности, в которые вложены большие материальные и физические ресурсы, обеспечивают оптимальное удовлетворение этих желаний. Этот же механизм лежит в основе представления о том, что современная наука обеспечивает всеми товарами, услугами и решениями, которыми человечество всегда хотело владеть. Соответственно, нет стимулов, а часто и ресурсов, для того, чтобы заниматься альтернативными направлениями, которые свернут нас с выбранной тропинки. Эволюционные биологи называют это явление
"сверхадаптацией", которое может стать прелюдией к вымиранию в случае внезапных и кардинальных изменений во внешней среде. В своей чистой форме дарвинизм утверждает, что виды "слепы" по отношению к среде, в которой будет осуществлять естественный отбор их потомства; человек же с помощью науки полностью изменил условия существования на планете. Эту "слепоту" социологи и экономисты традиционно описывали в терминах непреднамеренных и непредсказуемых последствий "разумных" человеческих действий. Одна из главных особенностей Homo sapiens состоит в том, что самые важные изменения в условиях нашей жизни всегда оказываются неожиданными и совсем не теми, которые планировались. Хотя, как подчеркивает автор, он не считает, что так должно быть всегда. Наша коллективная неспособность предвидеть дальнесрочные и широкомасштабные изменения говорит о нашем бедном воображении и неспособности представить себе альтернативные траектории развития будущего. "Это стало прямым следствием слишком больших вкладов в определенные стили и направления мышления. В результате мы столь тесно начинаем идентифицировать наше собственное будущее именно с ними, что, в конечном итоге, эта наша сверхадаптация делает нас наполовину слепыми" (с. 98).
Свидетельства "сверхадаптивности" науки нужно искать в истории ее развития. Следует обратить внимание на то, каким образом на исследовательские программы стали накладывать свои ограничения методы, техники и даже оборудование, которые вначале обеспечивали им эмпирическое правдоподобие. Экономисты называют процесс, когда случайные обстоятельства в прошлом направляют в определенное русло события в будущем, "зависимостью от пути" (path dependence). Так, постоянный автор "Scientific American" Джон Хорган вполне резонно задумался над вопросом, почему поиски первичной единицы материи требуют построения все более крупных и мощных ускорителей элементарных частиц, тогда как другие области науки, включая молекулярную генетику, давно обходятся менее дорогим компьютерным моделированием. Причина, конечно, лежит в исторической связи между ускорителями элементарных частиц и созданием ядерного оружия. Поэтому неудивительно, что конец "холодной войны" стал свидетелем упадка широкомасштабных исследований в физике. Недаром такой яркий символ сверхадаптивности, как динозавр, сегодня используется для описания концентрации ресурсов, необходимых для построения и эксплуатации ускорителей (с. 98).
В последнее десятилетие физику высоких энергий в качестве привилегированной "большой науки" превзошла молекулярная биология. Более того, последняя создала альтернативную парадигму в организации научных исследований. Сейчас в научной политике начинает преобладать неолиберальный режим, когда вместо дискретных проектов, реализуемых ученым одной страны и финансируемых государством, упор делается на географически разбросанные проекты, которые совместно финансируются государственными и частными секторами нескольких стран. Но хотя эти изменения и породили споры о том, кто "владеет" научными результатами, которые не могли возникнуть при прежнем режиме научной политики, это не уменьшило роль науки в конструировании среды обитания человека.
Напротив, произошедший "биологический переворот" значительно усилил эту роль, поскольку ошеломляющие успехи молекулярной генетики сделали возможным вмешательство в саму природу человека и, соответственно, биологизацию общественной жизни. И в результате под угрозой оказался принцип, согласно которому "наши идеи должны умирать вместо нас" (с. 99).
Все это делает управление научным прогрессом чрезвычайно актуальной проблемой: в науке должно сохраниться право на ошибку. Однако это управление не должно выражаться в жестком диктате, а, напротив, в поощрении альтернативных стилей мышления и направлений исследования.
Т.В. Виноградова
