CC BY
28ББК 83.3 (4Фра)511-8,3 УДК 94 (44) «1510/1581»
Д. В. Самотовинский
(Иваново)
ЗНАЛ ЛИ ЧЕЛОВЕК ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ ИДЕЮ ПРОГРЕССА?
(ЛУИ ЛЕ РУА)
В статье рассматривается вопрос о том, насколько было близко видение истории гуманистами Возрождения к исторической концепции Модерна, в основе которой лежала «вера в Прогресс». В центре нашего внимания будут взгляды Луи Ле Руа (ок. 1510-1577), заслужившего репутацию «апостола прогресса». Мы пришли к выводу о том, что Ле Руа был далёк от убеждения, что человечество необратимо шествует к истине, нравственности и социальной справедливости. Его исторический оптимизм вовсе не означал, что зло будет преодолено в ходе исторического движения. Напротив, благо и зло, добродетель и порок в истории — неразлучные спутники, сосуществующие друг с другом и/или поочерёдно сменяющие друг друга. Таков закон «превратности» — основной закон истории. Помня об этом, человек должен выполнять своё земное предназначение, принося пользу современникам и потомкам, надеясь на славу в веках и вечное блаженство.
Ключевые слова: Возрождение, гуманизм, идея прогресса, Модерн, Просвещение.
«Идея Прогресса» (с заглавной буквы), или «Великая идея Прогресса», ставшая «направляющей и воодушевляющей идеей западной цивилизации» эпохи Модерна была изобретена философами-просветителями во втор. пол. XVIII в. [15, р. уп]. «Эта идея означала, что цивилизация двигалась, движется и будет двигаться в желательном направлении», в сторону «возрастающего счастья» [15, р. 2], будучи не столько исторической концепцией, сколько своеобразным «пророчеством о будущем» [15, р. 5]. Суть «идеи Прогресса», изобретённой философами-просветителями, заключалась не в констатации факта изменений
© Самотовинский Д. В., 2021
в лучшую сторону, достигнутых усилиями людей, но веру в то, что история — это последовательное (пусть и с отступлениями, задержками), необратимое, закономерное шествие человечества к счастью и благоденствию, гуманности, социальной справедливости, ожидаемых в будущем. Один из «отцов» идеи, Тюрго, был убеждён, что «попеременно переходя от волнения к спокойствию, от добра ко злу, вся масса человеческого рода беспрерывно шествовала к своему совершенствованию» [10, с. 87], что современные европейцы «становятся более гуманными», распространяются «великодушие, добродетели, мягкие нравы» [10, с. 86], что имеет место «прогресс различных видов государственного управления и морали» [10, с. 101], и что люди способны «беспрестанно делаться лучше и счастливее!» [11, с. 72]. Для Кондорсе, последователя Тюрго, «прогресс человеческого разума» означал не только приближение к истине и гуманности, благосостоянию, но и к преображению общества посредством «искусства социального строительства» [3, с. 213] на основе либеральных ценностей, также выводимых из разума. «Настанет, таким образом, момент, — пророчествует Кондорсе, — когда солнце будет освещать землю, населённую только свободными людьми» [3, с. 202].
В XX в. некоторыми антиковедами были предприняты попытки доказать, что греко-римская Античность чуть ли не сполна предвосхитила современную «идею Прогресса»1. Действительно, до нас дошли фрагменты, отдельные высказывания античных философов, писателей, учёных, в которых утверждалось, что люди, вооруженные разумом, оставив звериное состояние, изобрели искусства, науки, социальные институты. Некоторые древние авторы провозглашали ценность нововведений в противовес традиционным способам действий в политике и на
1 Л. Эдельштейн, видимо, первым (в своём докладе на заседании
Американского философского общества в 1955 г.) решил бросить вы-
зов традиции, идущей от О. Конта, согласно которой греки и римляне
не знали идеи прогресса [18]. Позиция Л. Эдельштейна была поддержана частью антиковедов. См., напр. [1; 2]. Э. Доддс более осторожен, полагая, что можно признать наличие идеи прогресса лишь в Афинах
V в. до н. э. [17, р. 1-25].
войне; были и те, кто, опираясь на опыт сделанных людьми открытий, предполагал, что в будущем люди познают и многие иные тайны природы (Сенека)1. Однако при рассмотрении этих высказываний в общем контексте античной мысли становится очевидным, что «прогресс» в знаниях и технологиях, как правило, ассоциировался с моральной деградацией и социальными бедствиями [17, p. 24]; к тому же был обратим, подчиняясь космическим циклам [17, p. 14]. Ценность политических и военных нововведений имела чисто утилитарно-прагматический характер, новшества могли принести выгоду, победу одному государству над другим, но не обязательно справедливость и счастье [8, ^ 29-42]. Предвкушение открытия тайн природы в будущем скорее обещало блаженство философу, нежели обществу [15, p. 14]. Всё это заставляет думать, что Античность всё же была далека от «идеи Прогресса» как великого мифа, воодушевлявшего и направлявшего цивилизацию Запада.
Иудео-христианское мышление видело в истории человечества линейное движение от грехопадения к искуплению и спасению, однако главные агенты этого движения и его цель были трансцендентными (в том числе и в милленаристской версии, предполагающей некое «земное блаженство», предваряющее «вечное»): «верные» шли к «Царству Божьему» благодаря актам богоявления и откровения. На этой схеме была основана средневековая теология истории. Роль человеческого разума и усилий в ней была крайне ограничена, тем более что мир «старел», переживал «последние времена», человеческая природа слабела и людям всё труднее было полагаться на свой разум и волю, противостоя греху [6]. Средневековье знало и о постепенном накоплении знаний (расхожая метафора «карликов, стоящих на плечах гигантов», в которой идея «старения мира» и человечества сочеталась с идеей развития) [24, p. 564-567], и о совершенствовании технологий (Р. Бэкон) [24, p. 567-571], однако оба этих процесса не составляли сущности истории. Таким образом, Античность и Средневековье вряд ли могут быть отне-
1 Эдельштейн был убеждён, что Сенека в данном случае «рассуждает почти в той же манере, что и мыслители XIX в.», в частности, Кондорсе [18, p. 175].
сены к эпохам, в недрах которых родилась «идея Прогресса», характерная для Модерна.
Гораздо больше надежд в этом смысле исследователи питают в отношении гуманистов, мыслителей, механиков и естествоиспытателей XVI-XVII вв., которые заслужили у исследователей репутацию «апостолов», либо «предтеч» «идеи Прогресса». Действительно, гуманисты эпохи Возрождения, как и почитаемые ими античные авторы, оставили высказывания о переходе человечества из звериного состояния к цивилизованной жизни (влияние Лукреция), о постепенном поступательном приращении знания [5, а 213-225]; наконец, о превосходстве современных над древними в некоторых технологиях (книгопечатание, артиллерия, компас, ткацкий станок) и областях знания (прежде всего, география) [13, p. 3-22]. Всё это позволило прийти исследователям к выводу о том, что в XVI в., ещё до Ф. Бэкона (!), рождается «идея прогресса» [25, p. 415-435; 21, p. 235-240]. Люди эпохи Возрождения увидели в своём времени новую эпоху, отличие которой от Античности определялось научными открытиями и технологическими новшествами, полагая, что впредь будут происходить «непрерывные изменения и изменения к лучшему» [25, p. 76-77], что «современная эпоха отлична от предыдущих эпох, поскольку знает больше, делает больше и надеется достигнуть большего. Будущее, казалось, обещает постоянно умножающиеся изобретения и открытия такой же важности, какую имели современные достижения, казавшиеся незначительными в сравнении [с ними]; не то, чтобы настоящее было плохим, но будущее должно было быть лучше» [25, p. 83]. Речь идёт более чем о «научно-техническом» прогрессе, ибо подразумевается, что развитие науки и техники меняют жизнь людей к лучшему.
Цель нашего исследования — продемонстрировать своеобразие исторического оптимизма Возрождения, его сущностные отличия от «Прогресса» философов-просветителей. Между этими двумя видениями лежит граница, которую часто принято не замечать или преуменьшать.
В центре нашего внимания будет историческая концепция французского гуманиста Луи Ле Руа (ок. 1510-1577)1, имя которого почти всегда упоминается, когда речь заходит об идее прогресса в эпоху Возрождения. Этот гуманист, начинавший с переводов древнегреческих классиков, затем, во время Религиозных войн, перешедший к написанию политических трактатов, является автором необычного по тем временам сочинения: «О Превратности, или изменчивости вещей во вселенной, и о сопутствовании друг другу военной доблести и словесности у первых и самых славных народов мира, начиная со времени, когда взяла начало цивилизованность и память человечества, до настоящего времени. А также о том, надлежит ли посредством собственных изобретений увеличивать знание древних, не ограничиваясь лишь редактированием, пояснением, исправлением и сокращением их писаний» [23]2. Этот труд, впервые вышедший под конец жизни гуманиста, в 1575 г., посвящён тому, что бы мы сегодня назвали «историей цивилизации». Один из первых исследователей творчества Ле Руа, А. Беккер, был уверен, что в этом труде гуманист в наиболее полном виде выразил ренессан-сную «идею прогресса», задолго до Кондорсе (!) предприняв попытку «наметить эскиз прогресса человеческого разума», веря «в будущее, в права разума, в способность деятельного человека к бесконечному совершенствованию» [14, p. 281]. «Хотя царства и империи подвержены то расцветам, то увяданиям, то процветаниям, то упадкам, — был убеждён Ле Руа, — человеческая цивилизация... среди этих превратностей продолжает развиваться, совершенствоваться по мере того, как новые поколения прибавляют что-то к достижениям предшественников. Настоящее лучше прошлого, грядущее будет ещё лучше. Одним словом, несмотря на эпохи простоя, человечество движется по пути прогресса» [14, p. 256]. Создаётся впечатление, что Беккер вовсе
1 О жизни и творчестве Ле Руа см. [20; 7].
2 Трактат переиздавался в 1576, 1577, 1579, 1583 и 1584 гг., был переведён на итальянский (1585, 1592) и английский (1594). Мы пользовались современным изданием 1988, которое представляет собой репринт первого издания 1575 г.
не видел принципиального разрыва между оптимизмом гуманистов XVI в. и доктриной Кондорсе.
Исследователи XX в., не без влияния Беккера, нарекли Ле Руа «апостолом прогресса» [26, p. 115], самым ярким сторонником «идеи линейного прогресса» [27, p. 48-49], мыслителем, обладавшим «прогрессистской ментальностью» [16, p. 20], который «верил в прогресс» и разделял «великое открытие Ренессанса»: «человек куёт и пишет свою собственную историю», утверждал «человека как гаранта и движущей силы всякого изменения, в частности прогресса» [16, p. 5-8]. Идея циклического движения у Ле Руа как бы преодолевалась «идеей прогресса»: обе концепции были объединены таким образом, что «серия циклов нанизывалась на восходящую линейную ось» [16, p. 19].
Однако совмещение двух концепций было не простой задачей, поскольку, согласно логике циклического процесса, «этот век», как и предшествовавшие, должен завершиться очередным упадком, а может и полной катастрофой, которая уничтожит все достижения цивилизации. Таков природный закон, не знающий исключений. Однако, по мнению исследователей, Ле Руа нашёл выход, обратившись, как это ни парадоксально, к провиденциализму. Как выразился Дж. Бьюри, Ле Руа «полагал, что Провидение св. Августина... может по неизвестным причинам продлить современную эпоху на неопределённо долгое время» [15, p. 48]. В. Гундершеймер, исследователь жизни и творчества Ле Руа подчёркивал, что его вера в будущее была «гуманистическим и эмоциональным актом воли», в то время как опыт истории говорил о близком упадке. И только вмешательством Всевышнего — deux ex machina — этот упадок может быть предотвращён [19, p. 329]. Ф. Лажарт также не сомневается: «Христианская идея Провидения. даёт человеку в философии истории Регия, способ избегнуть его [фатального закона мира] и благодаря этому обрести определённую форму свободы» [22, p. 92].
Таким образом, именно «Провидение Св. Августина», царящее над миром циклических закономерностей, согласно которым цивилизация то расцветает, то приходит в упадок, должно было обеспечить необратимость поступательного развития в будущем. Прогресс в истории не был всецело имманентным процессом. Таков спектр мнений, касающихся исторической
концепции Ле Руа. Большинство исследователей видит в нём мыслителя, если не предвосхитившего «идею Прогресса», то создавшего некий её «гибридный» вариант, в рамках которого нашлось место и идее циклов, и идее прогресса, и христианскому провидению.
Перед тем, как приступить к анализу исторической концепции гуманиста в сочинении «О Превратности», необходимо кратко пояснить композицию этого объёмного труда, разделённого на 12 глав («книг»). Глава I посвящена устройству Вселенной, геоцентрической и птолемеевской по своей сути. Особое внимание уделяется её «нижней части», т. е. земному миру, полному «превратности» и «разнообразия», как в природе, так и в «вещах человеческих» (нравы, обычаи, законы, государства, науки и искусства). Глава II посвящена происхождению и изменению языков. Глава III — изобретению наук и искусств, достижению человечеством «нынешнего великолепия и превосходства». Далее следуют главы, посвящённые «превратности», т. е. периодическому расцвету и упадку «мудрости» (наук, искусств) и «могущества» (доблести, империй) у народов Древнего Востока (глава IV), Древней Греции (глава V), Древнего Рима (главы VI-VII), у арабов (глава VIII), у других народов Востока и «московитов» (глава IX), а также в «этот век» (главы X-XI). Сочинение завершается призывом к современникам и далее развивать науки и искусства (глава XII).
Рассматривая идею прогресса в исторической концепции Ле Руа, исследователи, прежде всего, обращаются к главам III, X, XI и XII. В главе III Ле Руа рассматривает вопрос «об изобретении искусств и о том, как люди из их первоначальной примитивности и грубости достигли нынешнего удобства, великолепия и превосходства» (de leur simplicité et rudesse premiere sont parvenus à la commodité, magnifiscence et excellence presente) [23, p. 101].
Точкой отсчёта для своих рассуждений он избирает «первоначальное состояние человеческого рода» (la premier condition du genre humaine): «Сначала люди были весьма примитивными и грубыми, во всех отношениях почти не отличались от зверей. Они кормились по равнинам и горам сырым мясом диких животных, или в лесу — кореньями, стеблями и листьями расте-
ний, которые сама собой производила земля... или по берегам морей, рек, озер, прудов, болот — рыбой и птицей. Они одевались в шкуры вместо одежды. Чтобы защититься от жары и от холода, ветров, дождей, снега, они забирались в дупла больших деревьев или под их ветви, в глубокие ямы, в жуткие пещеры или хижины, шалаши, лачуги, построенные их массивных жердей и слегка покрытые ветками, соломой, тростником. сон охватывал их лежащими на твердой земле» [23, p. 105]. Такой образ жизни, отмечает Ле Руа, не совсем еще ушел в прошлое: многие народы недавно открытого Нового Света живут «как первые люди» [23, p. 106].
Переход человечества к «нынешнему удобству, великолепию и превосходству» начался после того, как люди по какой-то причине утратили способность сносить столь суровые условия существования: «Но, став более слабыми (plus foibles) и не способными ни переваривать ту грубую пищу, ни оставаться нагими без прикрытия и босыми, они вынуждены были мало-помалу искать способы смягчить тот дикий и грубый образ жизни» (les moyens d'adoulcir telle maniere saulvage et agreste) [23, p. 105]1. В этом им помогли те исключительные способности, которыми Бог наделил их, в отличие от животных: «разум — для изобретения, речь — для общения, руки — для исполнения того, что изобретено или ими самими посредством разума, или того, чему они научились от других благодаря речи» [23, p. 103]. Эти свойства позволили им «изобрести сначала. вещи более необходимые»: земледелие, скотоводство, новые виды охоты, способы запасать продовольствие, делать одежду, оружие для защиты от животных, дома [23, p. 103]. «Так они обратились от жизни грубой, которую они вели, к этой мягкости и цивилизованности (en celle douceur et civilité), начав с тех пор питаться, одеваться и
1 Лукреций в поэме «О природе вещей» утверждал, что толчком для развития цивилизации стало ослабление природы человека. Это ослабление он объясняет тем, что люди изнежились, начав использовать огонь, шкуры, строить хижины, жить семьями [9, с. 234 (у. 10111023)]. Ле Руа не даёт никакого объяснения тому, что люди стали «более слабыми».
жить более подобающе (plus honnestement)», — подводит Ле Руа промежуточный итог [23, p. 104-105].
Удовлетворив свои самые насущные потребности, люди не остановились на этом, достигнув «нынешнего удобства, великолепия и превосходства» [23, p. 101]. Они разнообразили свои сельскохозяйственные занятия, расширили рацион питания, создали изысканную кухню, посуду, дойдя до «роскоши». «С отвращением» отказались от каннибализма [23, p. 106]. Появилось множество видов одежды для людей каждого звания и состояния, для разных сезонов и климатов. Одеяния стали разнообразными, сложными и даже роскошными. Возникло множество текстильных специальностей и ремёсел. Крайне сложным и разнообразным стало искусство строительства, появились бесчисленные типы построек, специальностей и ремесел, необходимых для строительства, отделки и украшения зданий. Была изобретена торговля «для поддержания этого разнообразия и великолепия», мореплавание, всевозможные виды судов, морские специальности, порты, гавани, склады, всевозможные виды монеты, возникли чеканщики и менялы, нотариусы, судьи и иные юридические специальности; всевозможные лекарства, врачи, хирурги, аптекари; искусства, связанные с отдыхом, развлечениями и украшением тела, борцы, гимнасты, наездники, музыканты, жонглёры, танцоры, флористы, парфюмеры, парикмахеры и т. п.
Ле Руа старательно перечисляет разнообразие вещей, занятий, специальностей, созданных людьми, демонстрируя неуёмною активность человеческого рода. Однако оценка этой активности всё же амбивалентна. С одной стороны, нельзя не подивиться человеческой изобретательности и искусности, с другой, — не ужаснутся тяге к излишествам, роскоши [23, p. 107-108]. Говоря о развитии поварского искусства Ле Руа восклицает: «Бог мой, сколько трудов доставляет людям их ненасытное чревоугодие (insatiable gourmandise), сколько разновидностей работников и их слуг в этом занято?» [23, p. 107108]. Продолжая обзор «прогресса», он подчёркивает, что «необычайного в одежде было не меньше» [23, p. 107-108], что «излишество еще более чрезмерное (l'excez a esté plus enorme) было в строительстве» [23, p. 109]. Люди сотворили «дворцы,
замки, виллы, города, мосты, акведуки, пирамиды, гробницы, театры, амфитеатры, термы, портики, засыпая моря и срывая горы с расточительностью, превосходящей все разумные пределы (avec prodigalité excedante toutes bornes de raison)» [23, p. 110]. Таким образом, картина фонтанирующей активности человечества оценивается двойственно.
Кроме того, в один ряд с «прогрессом» в питании, поварском искусстве, одежде, строительстве и проч. Ле Руа ставит создание всевозможных видов оружия: «не довольствуясь камнями и палками, посредством которых простота природы снабдила их ярость, они изобрели бесчисленные орудия, оборонительные и наступательные», начиная от лука, арбалета, копий, мечей, алебард и заканчивая артиллерией и ручным огнестрельным оружием. Также были изобретены многочисленные ремесла, связанные с нуждами войны, и воинские специальности, иерархия [23, p. 106-111]. Когда-то «ярость» человеческая была вооружена камнями и палками, сегодня — пушками. Подобное поступательное развитие не походит на приближение к эпохе процветания и счастья.
Удовлетворив витальные нужды, создав условия для комфортной и даже роскошной жизни, люди перешли к удовлетворению потребности в познании истины, к занятию науками и свободными искусствами. «Таким образом, среди стольких удобств, когда увеличивался досуг вместе с богатством и довольством, они предались занятию науками», занятиям «служащим удовольствию, украшению и великолепию» [23, p. 112]. Начался впечатляющий «прогресс знания» (progrez de scavoir). Люди перешли к познанию небес и земли, недр и вод, всех вещей, их сверхчувственной природы и самого Творца. Были изобретены грамматика, риторика, диалектика, поэзия, арифметика, геометрия, музыка, астрология, физика, метафизика, теология, этика, навигация, экономика (домоводство), политика, юриспруденция [23, p. 115].
В общий процесс становления цивилизации Ле Руа включает и религию. Чтобы понять этот любопытный факт, нам необходимо кратко коснуться религиозных представлений нашего автора, которые были близки к идее так называемой «естественной религии», зародившейся еще в XV в. у флорен-
тийских неоплатоников. Марсилио Фичино полагал, что Бог наделил человека религиозным чувством и врожденным представлением о божестве, чтобы даже народам, которым не было дано откровение, богопочитание было доступно. Таким образом, Истина, по мнению Фичино, присуща всем религиям; в христианстве же она выражена лишь наиболее полно [12, с. 57-60]. Ле Руа в духе флорентийского гуманиста, а также ссылаясь непосредственно на Платона, считает, что Бог наделил людей врожденным представлением о божестве. Поэтому первобытные люди «благодаря данному божеством знанию полагали, что существуют боги, почитали их и молились им» [23, p. 103-104]. Эту мысль для Ле Руа подтверждают примеры диких народов Нового Света, «живущих еще как первые люди — без наук, без законов, без королей, без республик, без искусств, но все же не без религии» [23, p. 104]. Таким образом, религиозность основана на врождённом знании и откровении, но «для ее поддержания (pour l'entretenir) [люди] создали обряды, сочинили молитвы, построили храмы, молельни, капеллы, госпитали, лечебницы, клуатры, монастыри, учредили приносителей жертв, т.е. жрецов» [23, p. 104]. Это позволяет автору включить религию в общую картину становления цивилизации. Однако отметим, что речь идёт не о движении человечества к религиозной истине (она поэтапно открывается людям свыше), но о некоем параллельном процессе создания культурной опоры религиозности, необходимой несовершенному человечеству.
Что касается общественного развития, то ему уделяется мало внимания. По словам Ле Руа, когда люди изобрели самое необходимое для жизни, они начали существовать, «собираясь в сообщества, чтобы жить в большей безопасности и удобстве» (s'assemblans par compagnies pour vivre en plusgrande seureté et commodité) [23, p. 105]. Затем люди учредили различные должности «для заведования общественными доходами», «для советов при правителях», «для установления и сохранения законов, заведования гражданским порядком (la police), дисциплиной и исправлением нравов» [23, p. 112].
Таким образом, Ле Руа разворачивает перед читателем беспрецедентную на тот момент картину поступательного движения человечества. Однако следует чётко сознавать, насколько
этот «прогресс» далёк от «Прогресса» Тюрго и Кондорсе. Для просветителей «Прогресс» означал постоянное развитие не только знаний, технологий, но и, что особенно важно, движение к социальной справедливости, свободе, гуманности, терпимости, к благополучию и счастью человеческого рода.
Направленность поступательного развития у Ле Руа иная. Если в его тексте и есть термины, которые выражают её максимально обобщённо, то это «разнообразие» (variété), «великолепие» (magnifiscence), «величие» (grandeur) и «превосходство» (excellence). Подобный образ поступательного движения человечества, включающий в себя — «через запятую» — создание пирамид и акведуков, изобретение специй, подлив, макияжа и парфюмерии, религиозных институтов, орудий истребления и наук, символизирует не шествие человечества к своему социальному и нравственному идеалу, а неуёмную творческую мощь человека. Эта творческая мощь оценивается двойственно в соответствии с уже сложившейся гуманистической традицией
XV в. Для Манетти или Фичино, показывавших человеку, каким он должен быть, земная деятельность, направленная на познание и преобразованием мира, составляла его долг, характеризовала его как венец творения, имеющий особое «достоинство», «божественность», «удивительное величие», была всецело блага [5, с. 103-108; 138-145]. Однако был и иной взгляд, согласно которому человек в реальной земной жизни был не так благ, как замыслил Создатель. Творческая мощь человека, выходя за пределы разумного, становилась символом гордыни (Альберти) [5, с. 111-127]. Если в XV в. преобладала первая точка зрения, то
XVI в. с его катаклизмами, несомненно, был более благоприятен для второй, более реалистичной. Ле Руа, оценивал позитивно познавательную и творческую активность человека по существу, но не сточки зрения последствий: изобретательность человека, дар Божий, может давать как плоды добрые, богоугодные (вещи полезные для людей, их возвышающие), так и злые, неугодные Богу (излишества, чрезмерная роскошь), или плоды, оценивать которые можно неоднозначно (оружие — плод изобретательности, но и инструмент «ярости», уничтожения).
Идею прогресса исследователи также усматривают в XXI главах сочинения «О Превратности», посвящённых совре-
менности — «этому веку». Выражаясь языком рассмотренной нами III главы, здесь Ле Руа стремился продемонстрировать картину «величия», «великолепия» и «превосходства», но не человеческого рода, а исключительно своих современников — «этого века». Ради этого он предоставляет внушительный перечень выдающихся деятелей эпохи — гуманистов, учёных, художников, полководцев, правителей, мореплавателей, а также достижений (книгопечатание, артиллерия, компас, открытие Нового света), которые превосходили античные. «Мы видим сейчас не только языки возрождёнными, и не только деяния и писания вновь явлены на свет, но также многие прекрасные вещи изобретены впервые» [23, р. 363]; «этот век породил немало великих и славных изобретений, в отношении которых я все же буду настаивать, что они не столько дополняют вещи древних, сколько превосходят разумение наших предков, ибо нет во всей древности ничего, что могло бы сравниться с этими тремя» [23, р. 378]. Кроме того, «столь прояснены в целом космография с астрологией, что, если бы Птолемей, отец обеих, воскрес, он бы их не узнал, настолько они возросли благодаря недавним наблюдениям и плаваниям»; «Георг Агрикола, немец, столь преуспел в изучении металлов, что Аристотель, Теофраст, Плиний и другие древние, кажется, ничего не смыслили в этом в сравнении с ним» [23, р. 426]. Все эти примеры были призваны не изобразить современную эпоху, как очередной этап прогресса, но показать, что «есть в этих [науках] ряд людей этого века весьма превосходных» [23, р. 424]. Тот факт, что современные кое в чём превзошли древних, становится аргументом для утверждения «великолепия» и «превосходства» «этого века», сопоставимого с наиболее славными эпохами прошлого в «мудрости», «науках» и «механических искусствах».
Впрочем, в этом «великолепии» и «превосходстве» вновь обнаруживается амбивалентность. Как и в III главе артиллерия выступает, со одной стороны, как, символ необычайной изобретательности современных, а с другой — жестокости, насилия и уничтожения: «Я охотно отдам третье место бомбарде, или артиллерии, которая заставила смолкнуть все иные военные орудия древних, превзойдя их в мощи, силе и скорости, изобретённая, кажется, скорее лишь для разрушения, нежели на пользу
роду человеческому, враждебная благородной доблести, которую она уничтожает безразлично, ломая и сокрушая всё, что ни встретит на пути» [23, p. 398]. Ле Руа словно бы не в состоянии отказаться ни от восхищения этим изобретением, ни от его негативной оценки.
Наряду с достижениями в науках, технологиях, Ле Руа демонстрирует «превосходство» и «великолепие» «этого века» в «могуществе» и «доблести». Все «Героические века» славились не только расцветом культуры, но и великими завоеваниями и завоевателями, создателями империй (Сесотрис, Нин, Кир, Александр Великий, Цезарь, Август, халифы). На роль нового Кира и Августа Ле Руа прочит Тамерлана, «который поверг мир в ужас своим грозным именем» [23, p. 364]. Тамерлан представлен как доблестный, благочестивый (он не был христианином или мусульманином, но не тронул мусульманские храмы на завоёванных землях) [23, p. 367], но и как непомерно жестокий [23, p. 366-367]. Кроме Тамерлана «могущество» «этого века» воплощают собой Сулейман Великолепный и его предшественники, обладавшие войском непревзойдённой доблести, дисциплины, умеренности [23, p. 399-404]. Напомним, что янычары, которыми восхищается Ле Руа, в то время угрожали христианскому миру как никогда до этого. Все эти персонажи воплощают собой «превосходство», «величие», «великолепие», «доблесть», как бы мы выразились, «пассионарность», — но не движение человечества по пути к счастливому состоянию и гуманности. Ещё одним свидетельством «величия» современных является то, что они способны собирать не меньшие сухопутные армии, устраивать не менее масштабные осады городов, чем древние завоеватели, а их битвы не менее «жестоки и яростны», чем те, о которых рассказывают античные историки [23, p. 413416].
Более того, «этот век» полон зла, пороков и бедствий (!), которые Ле Руа старательно перечисляет1. Современный мир
1 В. Гундершеймер единственный, кто обращает внимание на двойственную оценку хода истории гуманистом, указывая, что, описывая свою эпоху, как время великих достижений в науках и искусствах, Ле Руа также отмечает и небывалые бедствия: болезни, войны, распри.
терзается «новой и необычайной болезнью» — сифилисом, который, несомненно, ниспослан в наказание человеческих грехов [23, p. 378]. Но самое ужасное, что «во всех странах подняли голову секты, которые сильно возмущают общественное спокойствие и охлаждают милосердие людей друг к другу. <...> Нет ни одного среди всех людей, христиан и варваров, кто бы много не претерпел. Ни одна часть обитаемой земли, ни один человек не избежали горестей, каковые день ото дня возрастают и слишком известны нам по нашему собственному ущербу и смуте. Повсюду государства претерпели бедствия, были возмущены или сокрушены, повсюду религии были взбудоражены ересями. Не только вся Европа, но и крайние области Азии и Африки, жители недавно открытых земель и Индий, Восточных и Западных, несметные в своем множестве и разбросанные по бесчисленным уголкам, были терзаемы войнами внешними и гражданскими, долго длившимися. Отсюда проистекают чрезмерно высокие цены на всё, а также частые глады и моры. Должно верить, что Бог, прогневанный смертными, посылает эти бедствия всем и каждому, чтобы исправить наши пороки и привести нас к большему Его познанию и почитанию. Ибо не было более зла в мире, нечестия и вероломства. Набожность угасла, простота и невинность осмеяны, от правосудия осталась лишь тень. Все смешалось, пришло в беспорядок, ничто не идет, как ему надлежит» [23, p. 380-381].
Всё это зло, полагал Ле Руа, не случайно обрушилось на человечество в «этот век». Осмысляя происходящее, он выводит некий постоянно действующий закон истории: «...поскольку крайнее злонравие, — как мы видели в прошлом, во времена наиболее значительных перемен в жизни человеческого рода, когда природа прилагала свои наибольшие усилия, — сосуществует с выдающейся добродетелью, а из ряда вон выходящие бедствия сопутствуют величайшему счастью, то невозможно представить себе какой-либо беды или порока, который не встретился бы в этом веке одновременно с расцветом возрож-
Поэтому исследователь отмечает, что следует вести речь не об «идее прогресса», а об «идее возрастания» как блага, так и зла в истории [19, p. 336-337; 20, p. 107].
денных благих наук и восстановленных искусств» [23, p. 398]. Подобное происходило и в иные «Героические века» [23, p. 274278]. Одно из объяснений этого феномена, которое он предлагает, следующее: «Когда умы людей наиболее велики одновременно появляются люди очень добродетельные и очень порочные, создатели великих благ и великих зол. Как если бы добродетель и порок, которые суть вещи столь противоположные и несовместимые, достигали бы своих пиков почти одновременно. Так что, когда есть одно, то другое очень скоро составляет ему компанию и они всегда неразлучны. Ибо, как благородные (genereuses) натуры, наставленные должным образом, становятся всецело добрыми, и они суть причины великих благ, так [благородные натуры], дурно воспитанные, проявляют себя абсолютно злыми, и они суть творцы великих злодеяний, поскольку порочность не проистекает от натуры малодушной или слабой, но от благородной, испорченной воспитанием» [23, p. 230]. Из этого объяснения следует, что познание, творчество, добродетель, с одной стороны, и пороки, злодейства, бедствия, с другой, имеют общий корень, суть две стороны, два следствия природной одарённости, величия человеческого духа. Благо и зло, счастье и бедствия в истории неразрывно связаны друг с другом. Зло неизбывно, не может быть оставлено на одной из ступеней восхождения человечества к счастливому будущему; человечество не шествует к неизбежному коллективному счастью.
Рассматривая «идею прогресса» у Ле Руа, исследователи не проходят мимо XII главы сочинения «О Превратности», в которой Ле Руа призывает своих современников не останавливаться лишь на переводах и комментариях античных текстов, но, по примеру тех же древних, двигаться по пути познания, творчества и новаторства. Все условия для этого есть: природа, не утратив своей былой силы, наделила современных не меньшими талантами и способностями, чем древних [23, p. 430]; к тому же не все труды древних сохранились, а те, которые дошли, не все пригодны для современной эпохи [23, p. 432]. Но главный аргумент состоит в том, что познание истины и совершенствование искусств — это постепенный процесс, осуществляемый трудом многих поколений. В силу этого древние не достигли совершенства и не могли его достичь, оставив широкое
поле деятельности для современных: «Мудрость не завершила свою работу, многое остаётся и будет оставаться [непознанным], и никогда не иссякнет возможность что-то добавить в [науки]... Все божественные тайны и загадки природы открываются не сразу. Великое достигается с трудом и медленно. Сколько ещё вещей не обращено в искусство? Сколько мы впервые познали только сейчас? Я говорю о новых землях, о новых морях, о новых разновидностях людей, о нравах, законах, обычаях. О новых травах, деревьях, кореньях, смолах, жидкостях, плодах, о новых болезнях и новых лекарствах. О новых путях небесных и океанских, прежде неведомых, о новых наблюдаемых звёздах. Сколько вещей останется узнать потомкам? То, что сокрыто сейчас, со временем откроется, и наши преемники будут восхищаться тем, что нам неведомо» [23, p. 431]. «Потому, — заключает Ле Руа, — стоит прилагать усердие для отыскания истины, как делали это они [древние] и стараться приумножить знание предшественников, не порабощаясь древностью настолько, чтобы ничего не сделать для своей эпохи» [23, p. 432]. «Платон утверждает, что греки улучшили то, что взяли у варваров. По мнению Цицерона, римляне, сделали свои изобретения лучше, чем у греков или усовершенствовали то, что у них заимствовали. Почему же и нам не попробовать то же самое, улучшив оставленное нам варварами, греками и римлянами?» [23, p. 440].
Все эти пассажи, изъятые из общего контекста мысли Ле Руа, могут показаться гимном прогрессу, достойным пера философа-просветителя. Однако перед нами (навеянная, вероятно, Сенекой1) мысль о том, что знание о мире добывается постепен-
1 См. [4, с. 361-362]: «Придет время, когда усердие долгих поколений вытащит в один прекрасный день на свет все то, что скрыто сейчас от нас. Для такого исследования одной жизни недостаточно, даже если вся она будет посвящена небу. Что же говорить о нас, столь неравномерно делящих и без того немногие отпущенные нам годы между науками и пороками? Все это будет разъясняться постепенно в долгой череде преемства. Но придет время, и потомки наши удивятся, что мы не знали столь простых вещей. Вот пять звезд, на которые нельзя не обратить внимания; они так и дразнят наше любопытство, появляясь неожиданно то здесь, то там; и что же?» (VII, 7, 4-5). См. там же [4, с. 366]: «Как много живых существ, впервые открытых нами лишь в
но, что до сих пор многое остаётся неизведанным, а это даёт современным шанс на новаторство, открытия и изобретения. Поэтому, по примеру древних, они должны стремиться к оригинальности и новизне. Было бы неверно, принимать этот призыв к действию за убеждение Ле Руа в будущем триумфе человеческой мысли, который откроет человеку новую эру счастья.
Напротив, расцвет «этого века» должен был смениться упадком или даже катастрофой, как Ле Руа демонстрирует в конце XI главы. Таков закон природы, таковы судьбы всех предыдущих «героических эпох». Это, в свою очередь, вызывает «опасение, как бы могущество, мудрость, науки, книги, ремесло, произведения, познание мира, достигнув столь великого превосходства, не пришли бы снова в упадок, как с ними случилось в прошлом, и не погибли бы; как бы за сегодняшним порядком и совершенством не последовала смута, за цивилизованностью — грубость, за ученостью — невежество, за изяществом — варварство. Я уже представляю множество народов, странных по обличью, цвету, одежде, хлынувших в Европу, как сделали в древности готы, гунны, лангобарды, вандалы, сарацины, которые разрушат наши виллы, города, замки, дворцы, храмы; изменят нравы, законы, языки, религию; сожгут библиотеки, разорят все, что найдут прекрасного в этих странах, ими захваченных, дабы упразднить честь и добродетель. Я предвижу войны, возникающие повсюду, междоусобные и внешние; клики и ереси, подымающие голову, которые осквернят все, чего ни коснутся, божественного и человеческого; голод и мор, уничтожающие смертных; как разрушаются порядок природы, упорядоченность небесных движений, гармония элементов; с одной стороны, — потопы, с другой, — чрезмерные знои и жесточайшие землетрясения. И Вселенную, близящуюся к своему концу благодаря тому или иному нарушению, что привносит смуту во все вещи и ввергает их в их первоначальный хаос» [23, p. 426]. Такова картина будущего, из которой исходит Ле Руа. Она обещает оче-
этом столетии, и как много вещей, еще не открытых! Люди грядущего поколения будут знать многое, неизвестное нам, и многое останется неизвестным для тех, кто будет жить, когда изгладится всякая память о нас» (VII, 30, 5).
редной упадок, а возможно и катастрофу, плавно переходящую в светопреставление. История человечества в представлении Ле Руа, прочно вмонтирована в циклическую жизнь мироздания, к котором все вещи подлунного мира неизбежно претерпевают рождение, рост, расцвет, упадок и гибель; и даже Вселенная в целом повинуется этому закону. Ничего более чуждого «идее Прогресса» представить не возможно.
Впрочем, как мы уже говорили, исследователи считают, что перспектива будущего у Ле Руа не столь однозначна: краха можно избежать благодаря помощи всемогущего провидения, которое может отдалить или вовсе предотвратить грядущий упадок и катастрофу. Рассмотрим фрагмент текста, внушающий подобный оптимизм. «Хотя это [упадок и светопреставление], — замечает Ле Руа, — происходит, по мнению физиков, согласно фатальному закону мира и имеет свои естественные причины, всё же оные зависят в конечном счёте от Божественного Провидения, которое стоит над всей природой и одно знает предустановленные сроки, в которые это должно произойти. Вот почему должно не впадать в оцепенение людям доброй воли, но скорее исполнится бодрости, усердно трудясь в том занятии, к которому они призваны, чтобы сохранить, насколько возможно, столько прекрасных вещей, восстановленных или новоизобретённых, утрата которых была бы почти невосполнимой, и передать их тем, кто придёт после нас, подобно тому, как мы получили их от наших предшественников, особенно благую словесность, настолько, насколько будет угодно Богу, чтобы они продолжались» [23, p. 427]. В данном случае речь идёт не о помощи Бога, который по какой-то причине может сделать исключение из общего закона и обеспечить линейный прогресс. Ле Руа призывает к действию в условиях ожидаемого упадка и катастрофы. Ради этого он не обнадёживает читателя обещанием, что прогресс будет «спасён» божественным вмешательством. Его посыл иной. Ле Руа призывает отказаться от парализующего деятельность человека ожидания краха, ибо не в его власти знать сроки грядущих событий, о которых ведает лишь Бог. Неопределённость временной дистанции в данном случае должна освобождать от страха перед катастрофой: если оставшееся время до упадка и краха неизвестно, нет смысла «впадать
в оцепенение», останавливать свою познавательную и творческую деятельность, как если бы катастрофа начнётся в следующий момент. Не погружаясь в прогнозы, человек должен исполнять свой долг по сохранению и приумножению знания. Мыслители XVШ-XIX вв. не имели нужды в столь героической позиции, поскольку будущее обещало воздаяние за их труды в виде грядущей эпохи счастья и бесконечного улучшения. У гуманистов подобного воздаяния не предвиделось: им приходилось довольствоваться чувством долга перед людьми и Богом, надеждой на личное воздаяние, если не виде признания и славы, то в виде вечного блаженства за гробом. «Итак, — завершает Ле Руа своё сочинение, — надлежит трудиться по мере своих сил, если не ради признания [со стороны людей], которые часто выказывают себя неблагодарными к своим благодетелям и завистливыми к явленной добродетели, то, по крайней мере, во имя Бога, который требует, чтобы мы бережно сохраняли искусства и науки, как и всё остальное, необходимое для жизни, и передавали бы их время от времени потомкам через учёные и изящные произведения о прекрасных вещах, привнося ясность в тёмные, несомненность в сомнительные, порядок в запутанные, изящество в неотделанные, прелесть в заброшенные, новизну в старые, авторитет в новые» [23, p. 441]. Перед нами не оптимистическая перспектива будущего, но напоминание о долге человека перед самим Богом познавать и преобразовывать мир, производить и сохранять знания.
Историческое видение Луи Ле Руа мало похоже на представление мыслителей XVШ-XX вв. о последовательном и необратимом шествии человечества к истине, нравственности и социальной справедливости. Положительная динамика истории обратима; зло не будет преодолено по её ходу. Благо и зло, добродетель и порок в истории — неразлучные спутники, сосуществующие друг с другом и/или поочерёдно сменяющие друг друга. Помня об этом, человек должен выполнять своё земное предназначение, принося пользу современникам и потомкам, надеясь на славу в веках и вечное блаженство. Культура Возрождения была культурой религиозной в том смысле, что возвела земную активность человека в ранг божественной заповеди.
Библиографический список
1. Вельскопф Э. Х. Идея общественного прогресса в древности. М., 1970. — 12 с.
2. Виц-Маргулес Б. Б. Античные теории общественного развития и прогресса // Античный полис: Проблемы социально-политической организации и идеологии античного общества / отв. ред. Э. Д. Фролов. СПб., 1995. С. 134-144.
3. Кондорсе Ж. А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума. 3-е изд. М., 2010. — 233 с.
4. Луций Анней Сенека. О природе // Луций Анней Сенека. Философские трактаты / пер. Т. Ю. Бородай. СПб., 2001. С. 180-367.
5. Ревякина Н. В. Человек в гуманизме итальянского Возрождения. Иваново, 2000. — 324 с.
6. Самотовинский Д. В. Гуманизм против средневековой идеи «старения мира» [электронный ресурс] // Вестник Гуманитарного института ИГХТУ. 2020. № 1. С. 41-42. URL: https://isuctbhi.rU/sites/default/files/issue/2020/1/bhi-2020-1-041.pdf
7. Самотовинский Д. В. Луи Ле Руа, или Ludovicus Regius, из Кутанса (портрет французского гуманиста XVI века) // CURSOR MUNDI: человек Античности, Средневековья и Возрождения. Вып. 2. Иваново, 2009. С. 173-188.
8. Светлов Р. В. Фукидид и иллюзия идеи прогресса // Мнемон: Исследования и публикации по истории античного мира. 2016. № 16 (2). C. 29-42.
9. Тит Лукреций Кар. О природе вещей. Поэма / пер. с лат. Ф. Петровского. М., 2010. — 336 с.
10. Тюрго А. Р. Рассуждение о всеобщей истории // Тюрго А. Р. Избранные философские произведения. М., 1937. С. 76-132.
11. Тюрго Р. А. Речь, произнесённая в Сорбонне 11 декабря 1750 г. // Тюрго А. Р. Избранные философские произведения. М., 1937. С. 51-73.
12. Черняк И. Х. Философия религии Марсилио Фичино // Атеизм, религия, современность. Вып. 2. Л., 1976. С. 50-64.
13. Baron H. The Querelle of the Ancients and the Moderns as a Problem for Renaissance Scholarship // Journal of the History of Ideas. 1959. Vol. 20. № 1. P. 3-22.
14. Becker A. H. Un humaniste au 16e siècle, Loys Le Roy, Ludovicus Regius, de Coutances. Paris, 1896. — 409 p.
15. Bury J. B. The Idea of Progress: An Inquiry Into its Origin and Growth. London, 1920. — 377 p.
16. Desan P. La philosophie de l'histoire de Loys Le Roy // Corpus: Revue de philosophie. 1989. № 10. P. 3-21.
17. Dodds E. R. The Ancient Concept of Progress and Other Essays on Greek Literature and Belief. Oxford, 1985. P. 1-25.
18. Edelstein L. The Idea of Progress in Classical Antiquity. Baltimore, 1965.
19. Gunderscheimer W. L. Louis Le Roy's Humanistic Optimism // Journal of the History of ideas. Vol. 23 (3). 1962. P. 325-339.
20. Gundersheimer W. L. The Life and Works of Louis Le Roy. Genève, 1966.
21. Keller A. C. Zilsel, the Artisans, and the Idea of Progress in the Renaissance // Journal of the History of Ideas. 1950. Vol. 11. № 2. P. 235240.
22. Lajarte P. Loys Le Roy théoricien de l'Histoire: une pensée à aimantation plurielle // Loys Le Roy, renaissance et vicissitude du monde. Actes du colloque tenu à l'université de Caen (25-26 septembre 2008) réunis par Danièle Duport. Caen, 2011. P. 139-152.
23. Le Roy L. De la vicissitude ou Variete des choses en l'univers, et concurrence des armes et des lettres par les premieres et plus illustres nations du monde, depuis le temps où a commencé la civilité, et memoire humaine jusques à present. Plus s'il est vray ne se dire rien qui n'ayt esté dict auparavant: et qu'il convient par propres inventions augmenter la doctrine des anciens, sans s'arrester seulement aux versions, expositions, corrections, et abregez de leurs ecrits. Paris: Chez Pierre l'Huilier, 1575.
24. MollandA. G. Medieval Ideas of Scientific Progress // Journal of the History of Ideas. 1978. Vol. 39. № 4. P. 561-577.
25. Weisinger H. Ideas of History during the Renaissance // Journal of the History of Ideas. Vol. 6. 1945. P. 415-435.
26. Weisinger H. Renaissance Accounts of the Revival of Learning // Studies in Philology. 1948. Vol. 45. P. 105-118.
27. Yardeni M. Historiographie et périodisation en France au XVIe siècle // Pratiques et concepts de l'histoire en Europe, XVP-XVUF siècles / Éd. C. Grell, J.-M. Dufays. Paris, 1990. P. 43-58.
