CC BY
24
ЛИТЕРАТУРОВЕДЧЕСКИЕ ШТУДИИ
10.01.00 - Литературоведение
«ЖИВАЯ» ПЕДАГОГИКА ФАЗИЛЯ ИСКАНДЕРА: КАК СРАЗУ НАДОЕЛА ШКОЛА
Георгий Кирович ЗАЙЦЕВ,
доктор педагогических наук, профессор кафедры теории и методики начального образования педагогического факультета Абхазского государственного университета, г. Сухум, Республика Абхазия
Анетта Сергеевна БГАНБА,
преподаватель кафедры теории и методики начального образования педагогического факультета Абхазского государственного университета, г. Сухум, Республика Абхазия
e-mail: valeeg@yandex.ru
Авторы исследуют зависимость судьбы человека от его воспитания. На основе мотивационного подхода к воспитанию и абхазской народной педагогики ими проводится социально-педагогический анализ автобиографической повести Фазиля Искандера «Школьный вальс, или Энергия стыда». Это вторая статья о «живой» педагогике Фазиля Искандера, в которой авторами осуществляется социально-педагогический анализ полной сарказма истории поступления героя повести в школу и первых лет его учёбы в ней.
Ключевые слова: Фазиль Искандер, повесть «Школьный вальс, или Энергия стыда», школа, родовая честь, социально-педагогический анализ, национальное воспитание.
FASIL ISKANDER'S "LIVING" PEDAGOGY: HOW SCHOOL BECAME BORING AT ONCE
G. K. Zaytsev, Full Doctor of Pedagogical Sciences, Professor of Department of theory and methodology of primary education, Abkhazian State University
A. S. Bganba, teacher of Department of theory and methodology of primary education, Abkhazian State University
e-mail: valeeg@yandex.ru
The authors study the dependence of human fate on one's upbringing. On the basis of motivational approach to upbringing and Abkhazian national pedagogy they perform a social and pedagogical analysis of the autobiographic novel "School Waltz, or the
Energy of Shame" by Fasil Iskander. This is the second paper on F. Iskander's "living" pedagogy. In this paper the authors perform a social and pedagogical analysis of a sarcastic story about the character entering the school and his first years of studying there. In spite of all the repelling factors.
Key words: Fasil Iskander, "School Waltz, or the Energy of Shame" novel, school, family honor, socio-pedagogical analysis, national upbringing.
Научная задача состояла в том, чтобы соотнести педагогические события, отражённые в повести русско-абхазского писателя Фазиля Искандера «Школьный вальс, или Энергия стыда» [1], с мотивационной концепцией воспитания, предложенной академиком П. В.Симоновым [3], а также докторской диссертацией Ш. К. Царгуша [4], в которой история развития абхазской народной педагогики проанализирована с учётом «апсуара» (духовного наследия абхазского народа) и вышеназванной теории воспитания, и на основании этого проследить развитие личности героя повести.
Это вторая статья о «живой» педагогике Фазиля Искандера. В первой статье [2] мы говорили о фамильном стыде, который побудил родителей раньше отдать нашего героя (младшего сына в семье) в школу (не по годам развитого, по сравнению со старшим неучем), чтобы тем самым реабилитировать семейный род.
Автор рассказал полную сарказма историю его поступления в школу.
Лицо школы, как известно, это её директор, а ещё больше - завуч... Именно с ними первыми и столкнулся маленький мальчик, когда мать привела его устраиваться в школу. На что же в первую очередь обратил внимание мальчик (заметим, смышлёный и наблюдательный)?.. Что - из своего кабинета директор мог наблюдать, «как гуляют во время перемены по веранде учителя и обозревать весь школьный двор» [1, с. 198]. Директор - с церберскими наклонностями! Конечно, такой мысли у маленького мальчика возникнуть не могло. Но это важно понять нам, исследователям. Ведь, что может быть унизительнее для учителей и учеников, чем быть под колпаком у директора?! Конечно, объяснение этому есть - в эпоху сталинизма подозрительностью была пронизана вся жизнь. Но оправдания этому, с педагогической точки зрения, конечно, нет! Кто мог выходить из такой школы? Надсмотрщики? Приспособленцы? Угнетатели? Угнетённые?.. Вот и спрашивается, как из такой школы смог выйти ученик, ставший всемирно известным писателем?!
А то, что директор был цербером, наглядно видно из описанного автором случая, рассказанного ему матерью. Именно из окна своего кабинета однажды директор увидел мать, идущую на базар. Он не поленился выскочить из кабинета, чтобы ей сказать, что ей покупать надо не продукты, а пару кирпичей и верёвку, чтобы вместе с сыном (он имел в виду старшего сына - неуча) спрыгнуть с конца причала. При этом он издавал гор-
лом булькающий звук, который, как ему, вероятно, казалось, мог служить «залогом нормальной педагогической работы в школе» [1, с. 198].
Похожая сцена повторялась несколько раз, но уже на расстоянии
- с веранды школы директор показывал матери знаками, чтобы она приобрела верёвку и два кирпича... Мать относилась к словам директора сначала настороженно, а позже с весельем. Она театрально воспроизводила слова директора, произнесённые им с ужасным мегрельским акцентом, хотя сама говорила по-русски с ужасным абхазским акцентом. Юмор состоял в том, что директор преподавал русский язык, но об этом автор узнал только в 5-6 классе, когда тот появился у них в классе и два года писал грамматику в зарифмованном виде, стараясь, таким образом, вдолбить её в головы учеников. Юмор состоял также в том, что директор носил «детский чубчик». С этим чубчиком «недотёпистый» директор был похож на «стареющее дитяти». Вот к этому директору и привела мать смышлёного мальчика.
Они вошли в канцелярию, но дальше их не пустили. «Маленький человек, весь красный, с красными глазами, с выражением лица, какое бывает у измотанных драками, но, однако, всегда готовых к новым дракам петухов, оттеснил от директорской двери и постепенно вывел на веранду. Это был завуч» [1, с. 199]. Мы сознательно дали полный текст автора, чтобы показать второго (если не первого) в школе педагогического лица. Физически неприятные люди (если не сказать прямо - физические уроды)
- директор и завуч - какие чувства они вызывали у детей, которые, как известно, имеют склонность делить всех взрослых только на добрых и злых? Ответить не трудно. В связи с этим зададимся вполне педагогическим вопросом: может ли физически уродливый человек иметь добрую душу? Если вспомнить формулу: в здоровом теле - здоровый дух; то нетрудно провести аналогию: в уродливом теле - уродливая (злобная) душа.
Конечно, могут быть исключения, но в нашем случае этого не было. Последующее поведение и завуча, и директора это подтвердило.
Разговор завуч начал с унижения матери, а значит (согласно апсуара), и всего её рода [4]. Он стал возмущаться: «Одного не хватит?.. Одного еле держим, уже другого привела и тем более в середине года». [1, с. 199200]. Потом он посмотрел метрику, заметил недостаточный возраст и сказал: «Это что? Это матрикул?..» Так, с унижения матери он перешёл на унижение её сына. Восприятие ребёнка не обмануть!..
Мать стала говорить, что директору должен был позвонить Владимир Варламович (это был их сосед по дому, работавший инспектором в го-роно). Здесь автор вспомнил одну историю, связанную с этим Владимиром Варламовичем. Отметим сразу - историю пошлую, антипедагогическую.
.Как-то автор (ещё мальчиком) дома пел подслушанную на улице (не вдумываясь в содержание) пошленькую песню. Его пение через стену
услышал Владимир Варламович, и потом всё время при встрече, похохатывая, просил мальчика воспроизвести пошлые стишки. Это вызывало у мальчика стыд, причём стыд возникал не от содержания, которого он толком не понимал, а от того, что его пение услышал взрослый дядя и теперь принуждал исполнять это для него. И мальчик с изображением «идиотской невинности» выполнял просьбу «жизнерадостного инспектора». Так, будучи ещё ребёнком, автор стал задумываться о глупостях людей и о таинственной природе стыда. Его переживания стыда закончились только тогда, когда сосед-чиновник съехал на другую, более благоустроенную квартиру (каждому, как говорится, по труду!).
Далее автор продолжает описывать свои детские размышления об «играх взрослых людей», которые уже начинал принимать, ещё их толком не осознавая. Так, он вспомнил, как был однажды с тётушкой на вечернем сеансе в кино, где целовались, как он ясно понял, не по-родственному, а по любви. Это вызвало у мальчика бурную реакцию: «Поцеловались! Поцеловались!» - заорал он, что вызвало хохот в зале. [1, с. 203]. Реакция ребёнка объясняется просто: согласно «апсуара», любовный поцелуй должен быть скрыт от свидетелей [4].
Но вернёмся в школу. Завуч стал расспрашивать мать, откуда она знает Владимира Варламовича. Мать своими ответами давала понять, что Владимир Варламович не случайный их знакомый, что он прожил с ними рядом шесть лет, почти как родственник, и что на его глазах вырос её мальчик. В её словах звучал «намёк, что на глазах дяди Володи плохой ребёнок не мог вырасти». Но завуч только мельком взглянул на мальчика с «брезгливым недоверием (к его. - Г З., А. Б.) наследственным качествам» [1, с. 204].
Прозвенел звонок на перемену, и мальчик увидел новую картину школьной жизни. Учителя (в основном женщины) стали входить в канцелярию и выходить оттуда. Он слышал обрывки их разговоров и удивлялся, что они говорили о базаре, стирке, собственных детях (как обычные женщины с их двора). Так, через наблюдения мальчика автор недвусмысленно указывает, что не женское это дело - учить детей в школе.
В сложившейся ситуации мальчика осенила мысль: он раскрыл книгу, которую принёс собой (это была хрестоматия для второго или третьего класса), и стал громко читать - исключительно для того, чтобы учителя обратили внимание на беглость его чтения. Замысел был прост: учителя обратят внимание, узнают, что такого подготовленного и способного мальчика не принимают в школу и потребуют от директора, чтобы его определили в первый класс. Честный ребёнок собрался учиться. взял с собой хрестоматию, чтобы показать, как он хорошо читает, если директор спросит, что он умеет делать. И натолкнулся на полное безразличие к себе со стороны учителей и презрительное (до брезгливости) отношение дирек-
тора и завуча. Вот и спрашивается, чем же занимаются такие, с позволения сказать, педагоги в школе?.. Порчей детских душ!
Мать с сыном прождали приёма ещё долго. По всему было видно, что директор не хотел их принимать, а хотел, чтобы у них кончилось терпение и они ушли. Но мать решила ещё подождать. Мальчик видел, как усиливалось «выражение горестности» на её лице и вспоминал, что такое лицо у неё всегда возникало, когда она входила в какое-нибудь официальное учреждение за справкой или что-то подписать. «Выражение горестности» просителя и выражение презрения (замешанного на властолюбии и лицемерии) к просителю со стороны чиновника. А ведь эта знакомая всем ситуация, по существу, взаимной вражды двух людей (только маскируемой одним и нескрываемой другим) подмечена совсем маленьким мальчиком!
В связи с этим автор, отвлекаясь от школы, размышляет о выражении горестности и безнадёжности на лицах одних людей и лицемерии других, когда они разыгрывают сцены из жизни. И подтверждает это новыми примерами.
Так автор описывает очередную сцену, где взрослые люди исполняли двойственную роль.
Как-то дети (в том числе он) и взрослые наблюдали за пьяным, который дебоширил возле своего дома. У всех была двойственная роль. Все молча (про себя) осуждали пьяного, который ногой разбивал забор, ругал своих домочадцев непотребными словами и демонстративно пил из бутылки водку. Но при этом никто не осуждал пьяного открыто, интуитивно чувствуя, что, высказав осуждающие слова, придётся совершать соответствующее действие, то есть вмешиваться, а связываться с пьяным никто не хотел. Иначе говоря, с одной стороны, все осуждали поведение пьяного, а с другой - выступали зрителями пошлой сцены.
Психология толпы автором описана правильно: не трогай меня, не будем трогать и тебя. Дальнейшие события это только подтвердили. Брошенный мужиком камень попал в голову мальчика, тот имитировал падение, чтобы его пожалели, но никто из взрослых даже не вздрогнул... И здесь автор проводит аналогию с Гитлером, за которым с любопытством наблюдали в Европе, что только разжигало в нём агрессивность. На другие аналогии автор не решился, хотя совершенно понятно, что описанные им типы людей были воспитаны в сталинскую эпоху.
Но вернёмся в школу, где мать и сын ждали приёма директора (надо сказать, что все описанные автором отступления от основного действа в форме воспоминаний, обусловлены именно затянувшимся ожиданием им решения своей ученической судьбы).
Главное действующее лицо - завуч - бегал по школе и бросал реплики: «Почему не позвонил, если такой близкий человек». «За старшего спасибо не говорит». «Ещё младшего привела». Потом завуч «погнал»,
толкая в спину, к директору двух мальчиков пионерского возраста приговаривая: «Посмотрим, как там засмеётесь.» [1, с. 208].
Наблюдая педагогическую (а правильнее, антипедагогическую) активность завуча, мать вспомнила и рассказала сыну историю о том, что в своё время этот человек попросил у отца накосить в саду сена для своей коровы. Отец позволил, завуч вывез большой воз сена, но ничего не заплатил. Отец решил, что завуч это сделал сознательно, рассматривая воз сена как «счёт» за то, что старшего сына терпели в школе. Слушая эту историю, младший сын подумал, что на него этот «счёт», как видно, уже не распространялся. Старший брат «использовал его до травинки». Здесь мать впервые сказала сыну об отце, который по её словам «слишком много времени проводил в кофейне и слишком мало зарабатывал на семью» [1, с. 208]. Говорить матери сыну плохое об отце - не в правилах абхазской семьи [4]. Но, по-видимому, этой репликой мать хотела направить внимание сына не против отца, а на его собственную судьбу, в которой кофейня не должна быть главной.
Мать и сын продолжали терпеливо ждать. Мать заметила, что завуч, пробегая мимо них, бросал взгляды на окно директорского кабинета и знаками ему показывал, что они ещё здесь. Это только укрепило стремление матери сидеть до конца.
«Неужели хоть в уборную не захочет», - сказала она, удивляясь упорству, с которым директор отсиживался в кабинете. Но только она это сказала, как директор, отвернув от них слегка голову, стремглав выскочил из кабинета, пересёк веранду и исчез на лестнице. Мальчик даже «не успел поднять книгу и пустить ему вслед небольшой абзац хрестоматийного текста». Когда голова директора высунулась из-за поворота лестницы, мальчик уже был готов читать и громко затараторил. «Но директор, проходя по веранде, слегка прикрыл ухо, обращённое в (их. - Г. З., А. Б) сторону <.> сделал вид, что почесал ухо». [1, с. 209]. Что почувствовал мальчик в этой попытке директора отстраниться от его чтения? Свою силу и слабость побеждённого им директора, что вскоре и подтвердилось.
Дети младшего школьного возраста, как известно, склонны оценивать прежде всего человеческие (а не профессиональные) качества учителей. Подтверждение этой мысли мы находим у автора. Так, увидев завуча, наш герой сразу подумал: «Злой». А увидев позже свою будущую учительницу Александру Ивановну, сразу подумал: «Добрая». Увидев директора, он почувствовал, что матери с ним («слабохарактерным») справиться будет гораздо легче, чем с завучем, хотя ему-то они никакого сена сроду не дарили. Так и оказалось. Минуты через три выскочил завуч и жестами показал, чтобы они как можно быстрее входили к директору. На лице завуча было написано, «что ему всю жизнь приходится отрабатывать воз сена. И что именно ему они обязаны вызовом директора» [1, с. 209].
Когда мать и сын вошли в кабинет, директор говорил по телефону. Он бросил на них болезненный взгляд, а мальчик услышал в телефоне весёлый голос дяди Володи.
Директор долго сопротивлялся инспектору. Говорил: «Что один уже учится». «Чтобы старшего тогда перевели». «Песенки поёт. так, может, его в музыкальную школу?..». Наконец, он сказал: «Хорошо». И положил трубку.
Во время всего телефонного разговора на лице матери, как несколько раз отметил в тексте автор, было выражение «горестной безответственности», которое только усиливалось. Но как только вопрос решился, выражение «горестной безответственности» с материнского лица почему-то перешло на лицо директора. «Горестная безответственность», наверное, это переживание писатель считал разновидностью эмоции стыда.
Здесь надо отметить, что до сего момента в кабинете находились те два пионера, которых на расправу к директору (как животных!) пригнал завуч (погонщик!) и которые в течение всего времени только фыркали и посмеивались... Значит, устроенная им головомойка была безрезультатной, что типично для бездумной школьной педагогики (выводов, правда, ни один из директоров из этого не делает, ибо других методов воздействия не знает).
«Придётся взять, - сказал директор завучу. - Старший половину печёнки съел, теперь этого привели. К Александре Ивановне попробуем». [1, с. 211].
Нескрываемое недоброе отношение директора и завуча к ученику. - как можно определить такую педагогику? Не иначе - как унижение личности. Почему же не задумываются директора и завучи школ о том, что когда-нибудь их ученики вырастут, кем-то станут и будут их определённым образом вспоминать (а может, и не будут вспоминать, а просто забудут, как дурной сон)?! Почему они не задумываются о том, что от воспитания человека в школе в большой мере зависит его судьба, а значит, и судьба всей страны?!
Завуч грубо сказал матери, чтобы она шла домой, и, подталкивая мальчика сзади (методика погонщика), повёл его во флигель. видимо, в класс учительницы Александры Ивановны. По дороге завуч схватил камень и собрался запустить его в собаку, которая рылась в урне. У мальчика сердце замерло, «как и у всякого пацана такого возраста, (у него. - Г З., А. Б) была повышенная любовь к животным и, конечно, особенно к собакам». Завуч стал подкрадываться, но слишком увлёкся, и собака убежала на другую сторону улицы. Оглянувшись, завуч увидел мать, которая не пошла домой, а упрямо следовала за ними, и «устыдился своего неуспеха» [1, с. 211]. Отметим, что он устыдился своей неловкости, а не того, что мать и ребёнок увидели в нём живодёра. Значит, жестокость была генеральной чертой его личности.
Они прошли в коридор, и завуч, пропустив мальчика вперёд, вдруг наклонился возле одной из дверей и стал смотреть в замочную скважину. Мальчик оглянулся и «увидел его маленькую фигуру, хищно склонённую у дверей». Для мальчика было странно, что завуч не стыдился подсматривать в его присутствии. Когда завуч выпрямился, на его лице было блаженное выражение. Как позже узнал наш герой, в том классе «работала юная учительница, очень хорошенькая, может быть даже красивая. Именно к ней часто приходили расфранчённые молодые люди, и она на переменах бегала к ним своей трепещущей походкой». [1, с. 212].
Увиденное взбудоражило душу ребёнка - такое блаженное выражение лица он уже видел у своего «ненормального» дяди, когда тот подсматривал за женщиной, в которую был влюблён... Но ведь «ненормальный» дядя был таковым по рождению, и этим объяснялось его ненормальное поведение. А здесь была, вроде, нормальная школа?!..
Оставим на время нашего героя и выскажем по поводу описанного события своё мнение. Безусловно, завуч, судя по его эмоциям, считал себя вполне нормальным человеком. Таковым его, видимо, считали и другие, например учителя в школе и уже знакомый нам Владимир Варламо-вич - инспектор гороно! Однако уже на данном этапе проводимого нами социально-педагогического анализа становится ясно, что в школе работал физически уродливый директор с церберскими наклонностями, физически уродливый завуч с наклонностями погонщика (к тому же с неполноценной, а возможно, и больной сексуальностью) и учителя женского пола, которым лучше было бы сидеть дома, варить мамалыгу и ждать своих детей из школы, а мужа с работы, а не работать в учебном заведении. Нетрудно понять, что вся работа таких, с позволения сказать, педагогов была направлена на подавление (это в лучшем случае), но чаще на унижение личности учащихся. Впрочем, не будем очень жестоки - ведь уничижительной в те годы была вся социальная жизнь, и школа не могла быть исключением. Педагог Макаренко, как известно, был тогда в единственном числе, и ему жилось и работалось, ой, как тяжело!
В связи с увиденным и пережитым, автор делает отступление и пишет о том, что в детстве красивая женщина вызывала у него чувство стыда, как бы своей «обнажённостью, или неподготовленностью (к ней. -Г. З., А. Б.) окружающей среды». Ему казалось, что красивые женщины должны появляться на улице только в праздничные дни, когда у всех праздничное настроение. Продолжая вспоминать, автор пишет, что в детстве у него было «ощущение ранимости красивого женского лица» и поэтому его надо закрывать. И замечает: «Уж не чадролюбивые ли гены моих предков тосковали во мне!» [1, с. 212]. А ведь здесь автор не столько спрашивает себя, сколько утверждает. И действительно, взаимоотношения мужчины и женщины в абхазской жизни, тем более их отношение
к сексуальности, носят закрытый характер, что обусловлено, правда, не генами, а традициями в воспитании [4]. Именно поэтому автор на протяжении всей повести практически не говорит о возникавших у него половых побуждениях и чувствах - у абхазов это не принято.
Но вернёмся в школу.
.Завуч «хозяйским жестом» открыл нужную дверь и впустил мальчика в класс. Ученики вскочили, гремя крышками парт. Потом по указанию учительницы также с грохотом сели.
Первая реакция учительницы была отрицательная: «Но у меня.». Но, взглянув на нового ученика, сказала: «Хорошо!»
Учительница указала новичку место. Когда завуч выходил, все вновь вскочили, но новый ученик не встал, и это вызвало смешки. Мальчик просто не знал, что и при уходе учителя тоже надо вставать. В смешках он почувствовал враждебное любопытство к себе со стороны учеников, прежде всего мальчиков, «какое бывает ко всякому чужаку, который входит в среду привыкших друг к другу людей» [1, с. 213]. Здесь важно сделать одно уточнение, а именно: беспричинное враждебное (а точнее, тревожно-враждебное) отношение к другим типично для людей «животного» или невротического типов (если они взрослые). Что же касается детей, то их «враждебное любопытство» можно считать обоснованным, поскольку они до десяти лет остаются существами преимущественно биологическими (в силу доминирующих у них биологических потребностей) [3]. А значит, автор оценил ситуацию вполне правильно, и другой реакции трудно было ожидать, тем более что в воспитании детей в те времена часто применялось принуждение и угнетение. В таких условиях, как известно, у детей могут проявляться и закрепляться только животные эмоции - страха перед учителем и враждебности (агрессии) по отношению к другим детям.
Впечатление от первого дня в школе было негативное: «Надоело!» А ведь мальчик так хотел в школу, этого хотели все родственники и ждали от него успехов. Все думали, что младший брат своим интересом вызовет «аппетит к учёбе у старшего брата, а он сам потерял этот свой хвалёный аппетит в первый же день учёбы» [1, с. 214].
И вот он шёл из школы и думал о том, что все дома взволнованно и празднично ждут его возвращения. И что он им скажет?. Что в первый же день ему надоело учиться в школе? Но у него хватило выдержки скрыть своё разочарование школой, но и восторга не изъявил - «просто сил не хватило» [1, с. 214]. До такой степени устал!
К радости мальчика, показывать свой настрой ему и не надо было, так как в этот день машина, как и боялась бабушка, сбила дядю Самада, и его, когда ученик пришёл со школы, увозила скорая. Все были обеспокоены случившимся, и было не до него.
Так наш герой стал ходить в школу. Он быстро усвоил гласные и не-
гласные школьные правила. Учился хорошо, иногда даже отлично. Но поскольку учиться он начал с двухнедельным опозданием, то многие его поступки долгое время не соответствовали школьным правилам и вызывали смех. Например, он не знал, что в классе нельзя разговаривать, многого не понимал и многому противился. А за нарушения Александра Ивановна нередко просила его выйти из класса, с чем он «соглашался с неприличной поспешностью» - начинал быстро укладывать всё в портфель, что вызывало смех даже у самой учительницы. В таком поведении (как говорит автор) проявилась его склонность, «уходя, уходить целиком», которая со временем оформилась в привычку. И далее автор рассуждает об этой своей привычке (уходить целиком), в которой было заключено его стремление избавлять себя от общества хамоватых людей. При этом он замечает, что такое его, вполне терпимое, отношение к хамам, к сожалению, не убавляло в них хамства, а делало их хамство только более вкрадчивым. Отсюда автор (как философ) сделал вывод, что «наслаждение от покинутого хамства не должно затягиваться» [1, с. 215].
Итак, в заключение подытожим. Герой повести (смышлёный и честный мальчик) стремился пойти в школу, но наткнулся на презрительное отношение к себе (а также к матери и всему фамильному роду) со стороны директора и особенно завуча - морально ущербных лиц, внушающих к себе только омерзение. Первый учебный день, проведённый в школе (с её тотальным контролем, унижением и даже пошлостью), отрицательно сказался на настроении мальчика - школа (вопреки его ожиданиям) утомила и сразу надоела. Несмотря на всё, что отталкивало героя повести от школы, он заставлял себя хорошо учиться. И делал он это по родовой обязанности, чтобы избавить родственников от накопившегося «фамильного стыда» и создать совершенно противоположное, а именно - «фамильную гордость». Такая уникальная побудительная сила могла проявиться только в кавказском (абхазском) обществе, где чрезвычайно ценится родовая честь.
Литература
1. Искандер Ф. А. Школьный вальс, или Энергия стыда // Кролики и удавы : Проза последних лет / [вступ. ст. Н. Ивановой]. - Москва : Книжная палата, 1988.
2. Зайцев Г. К., Бганба А. С. «Живая» педагогика Фазиля Искандера // Культура и образование : научно-информационный журнал вузов культуры и искусств.
- 2016. - № 2 (21). - С. 83-89.
3. Симонов П. В. Мотивированный мозг : Высшая нервная деятельность и естественнонаучные основы общей психологии / отв. ред. В. С. Русинов ; АН СССР, Секция хим.-технол. и биол. наук. - Москва : Наука, 1987.
- 266, [3] с. ил.
4. Царгуш Ш. К. Развитие абхазской народной педагогики : дис. на соискание учёной степени доктора педагогических наук. - Сухум, 2008.
